Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Чехов в истории русской мысли 14
1.1. Загадка Чехова 14
1.2. Чехов как мыслитель: pro et contra 20
Глава 2. Философские размышления А.П. Чехова 47
2.1. Вопросы познания 47
2.2. Мир человека 56
2.3. Этические вопросы 64
2.4. Религиозные вопросы 76
2.5. Социальные проблемы 87
Глава 3. Художественная философия Чехова 102
3.1. Судьба идеи у Чехова 102
3.2. Чеховский психологизм 108
3.3. Экзистенциальные мотивы 120
Заключение 137
Список литературы 140
Приложение 1 150
Приложение 2 191
Введение к работе
Антон Павлович Чехов (1860-1904) - классик XIX века, всемирно известный писатель и драматург. Многие исследователи и критики видели в нём не только талантливого писателя, но и оригинального мыслителя. «Чехов не просто изобразитель своего времени, не только лирик или бытописатель, но оригинальный художник-мыслитель, занимающий в истории русской мысли особое место»1, - писал в одной из своих статей известный исследователь творчества Чехова. В своей работе мы ставим задачу определить это место.
Об актуальности этой темы свидетельствует уже сама история обращения к ней. О Чехове как мыслителе стали говорить ещё при жизни, но более обстоятельные оценки его вклада в историю мысли были даны после его кончины. В 1904 году С.Н. Булгаков прочёл лекцию с характерным названием «Чехов как мыслитель». Эту лекцию можно считать точкой отсчёта в разработке темы.
С тех пор прошло более ста лет. Но если через сто лет после кончины Ф.М. Достоевского или Л.Н. Толстого не оставалось никаких сомнений в том, что они были больше чем писателями, писателями-мыслителями, то в отношении Чехова этого с определённостью нельзя сказать и в настоящее время. По крайней мере, ни в учебники по философии, ни в философские монографии Чехов как мыслитель так не вошёл2.
Обычно тема, будучи раз обозначена и обсуждена, либо теряет свою актуальность, либо до некоторого момента разрабатывается по нарастающей. С Чеховым не произошло ни того, ни другого. Попытки взглянуть на Чехова как мыслителя были и есть, но эти попытки так и не дали ни одного обобщающего философского исследования3. Примечательно и другое.
1 Катаев В.Б. Франция в судьбе Чехова // Чеховиана: Чехов и Франция. М: Наука, 1992. С. 8-19. С. 8.
2 Подробно останавливается на этом в своей статье Е.С. Гревцова. См. Гревцова Е.С. К вопросу о
«философской судьбе» творчества А.П. Чехова // Вестник Московского университета. Серия 7. Философия.
2010. №5. С. 3-17.
3 Исключением здесь является диссертация И.А. Подкопаевой: Подкопаева И.А. Мировоззрение А.П.
Чехова (историко-философский анализ): дис. ... канд. философ, наук: 09.00.03/ Подкопаева Ирина
Междисциплинарные темы, как правило, пользуются соразмерным вниманием со стороны представителей смежных наук. Наследие Достоевского и Толстого востребовано как исследователями-филологами, так и исследователями-философами. К Чехову же проявляют интерес почти исключительно филологи. Так, например, в 2006 и 2011 гг. в Иркутском университете были проведены конференции, посвященные философии Чехова4. В первой из этих конференций философы не участвовали вообще, во второй участвовал один, и это - автор настоящей работы. Такая картина порождает закономерный вопрос: а есть ли вообще у Чехова философия? И если есть, то почему философы обошли её своим вниманием? К каким бы выводам мы не пришли в результате своей работы по изучению Чехова как мыслителя, сама попытка прояснить сложившуюся ситуацию, безусловно, будет иметь научную ценность.
Степень разработанности проблемы.
Тема «Чехов как мыслитель» традиционно разрабатывается в следующих направлениях:
1) изучение оценок наследия Чехова философами и мыслителями5, 2) изучение отношения Чехова к философии и философам6, 3) рецепция чеховскими героями отдельных философских идей и учений7, 4) изучение
Александровна; МГУ имени М.В. Ломоносова - Москва, 1989. - 154 л. Однако в этой работе речь идёт именно о мировоззрении, мы же намерены поставить вопрос иначе.
4 См. сборники материалов этих конференций: Философия Чехова: Материалы Международной научной
конференции (Иркутск, 27 июня - 2 июля 2006 г.) / Под ред. А. С. Собенникова. - Иркутск: Изд-во Иркут.
гос. ун-та, 2008; Философия Чехова: материалы Междунар. науч. конф. Иркутск, 2-6 июля 2011 г./ [под ред.
А.С. Собенникова]. - Иркутск: Изд-во ИГУ, 2012.
5 Подкопаева И. А. Указ. соч. Глава 1. Степанов А. Д. Антон Чехов как зеркало русской критики // А. П.
Чехов: pro et contra/ под ред. И.Н. Сухих. СПб.: РХГИ, 2002. С. 976-1007. Степанов А.Д. Лев Шестов о
Чехове // Чеховиана. Чехов и «серебряный век». - М.: Наука, 1996. С. 75-79. Сухих И.Н. Сказавшие «Э!».
Современники читают Чехова // А. П. Чехов: pro et contra/ под ред. И.Н. Сухих. СПб.: РХГИ, 2002. С. 7-44.
Тахо-Годи Е.А. Лосев и Чехов: К постановке проблемы // Вестник Московского университета. Серия 9.
Филология. 2010. №5. С. 92-106. Tabachnikova Olga, ed. Anton Chekhov through the eyes of Russian thinkers.
London: Anthem Press, 2010.
6 См. Бочаров С.Г. Чехов и философия II Вестник истории, литературы, искусства. Отд. ист.-филол. наук
РАН. М.: Собрание, Наука, 2005. С. 146-159.
7 Бочаров С.Г. Указ. соч. Скафтымов А.П. О повестях Чехова «Палата №6» и «Моя жизнь» // Скафтымов
А.П. Нравственные искания русских писателей. Статьи и исследования о русских классиках. М., 1972. С.
38ГЧ03.
Чехова как мыслителя: а) самобытного и оригинального8, б) через соотнесение его с различными философскими школами9.
Особенно следует отметить работы В.Б. Катаева, который многие публикации последних лет посвятил именно этой теме10. Также следует отметить статью Е.С. Гревцовой о «философской судьбе» писателя, в которой анализируются причины недооценки Чехова как мыслителя, а также рассматриваются некоторые его идеи11. Наконец, упомянем о важной для нашей работы статье А.Г. Мысливченко, в которой подробно рассматриваются экзистенциальные мотивы чеховского творчества12.
В общем же следует заметить, что исследований, посвященных тем или иным аспектам данной темы, довольно много. С подробным перечнем этих исследований можно ознакомиться в чеховианах последних лет13. Однако в
8 Звиняцковский В.Я. Анализ капель рабской крови (К эволюции чеховской аксиологии) // Чеховиана: сб.
статей [Чехов: взгляд из XXI века], 2011. С. 100-113. Зунделович Я.О. Философская тема у Чехова (к
постановке вопроса) // А.П. Чехов: pro et contra. Т. 2 / Составление, вступ. Статья, общая редакция И.Н.
Сухих. СПб.: РХГА, 2010. С. 974-987. Катаев В.Б. Истинный мудрец // Философия Чехова: Материалы
Международной научной конференции (Иркутск, 27 июня - 2 июля 2006 г.) / Под ред. А. С. Собенникова. -
Иркутск: Изд-во Иркут. гос. ун-та, 2008. С. 68-75. Лакшин В.Я. О «символе веры» Чехова // Чеховиана:
статьи, публикации, эссе. М.: Наука, 1990. С. 7-19. Лосиевский И.Я. Символическое у Чехова в контексте
исканий русской философской мысли начала XX века // Чеховиана: Чехов в культуре XX века: статьи,
публикации, эссе. М.: Наука, 1993. С. 32-40. Павлихин Е.А. Эстетические воззрения А.П. Чехова (историко-
философский анализ): дис. ... канд. философ, наук : 09.00.04/ Павлихин Евгений Анатольевич; МГУ имени
М.В. Ломоносова - Москва, 1955. - 199 л. Сухих И.Н. Художественная философия Чехова// Проблемы
поэтики Чехова. 2-е изд., доп. СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2007. С. 302-337. Собенников А.С.
Идея прогресса в художественном сознании А.П. Чехова: «Дом с мезонином» // Чеховиана: сб. статей
[Чехов: взгляд из XXI века], 2011. С. 134-140. Собенников А.С. «Правда» и «справедливость» в аксиологии
Чехова // Чеховиана: Мелиховские труды и дни. - М.: Наука, 1995. С. 27-34.
9 Долженков П.Н. Чехов и позитивизм. - 2-е изд. - М.: Скорпион, 2003. Иванова Е.В. Чехов и
символисты: непроясненные аспекты проблемы. // Чеховиана. Чехов и «серебряный век». - М.: Наука, 1996.
С. 30-34. Калантаров Ю.А. Чехов и В. Соловьев: скрытый диалог (ненаучные размышления) // Чеховиана.
Чехов и «серебряный век». - М.: Наука, 1996. С. 174-179. Оляшек Б. Чехов и позитивизм: философия героев
«малых дел» // Философия Чехова: Материалы Международной научной конференции (Иркутск, 27 июня -
2 июля 2006 г.) / Под ред. А. С. Собенникова. - Иркутск: Изд-во Иркут. гос. ун-та, 2008. С. 122-131.
Собенников А.С. А.П. Чехов и стоики // Там же. С. 168-179. Спивак Р.С. Чехов и экзистенциализм // Там же.
192-208. Corrigan, Yuri. Cechov and the foundations of Symbolism II Russian Literature LXVI (2009) II. P.
165-188.
10 См. Катаев В.Б. Спор о Чехове: конец или начало? // Чеховиана: Мелиховские труды и дни. - М.:
Наука, 1995. С. 3-9. Катаев В.Б. Чехов в оценках русских философов // Философия Чехова: материалы
Междунар. науч. конф. Иркутск, 2-6 июля 2011 г./ [под ред. А.С. Собенникова]. - Иркутск: Изд-во ИГУ,
2012. С. 71-79. Катаев В.Б. Чехов и Розанов // Чеховиана. Чехов и «серебряный век». - М.: Наука, 1996. С.
68-74.
11 Гревцова Е.С. К вопросу о «философской судьбе» творчества А.П. Чехова // Вестник Московского
университета. Серия 7. Философия. 2010. №5. С. 3-17.
12 Мысливченко А.Г. К вопросу о мировоззрении А.П. Чехова // Вопросы философии. 2012. № 6. С.
95-105.
13 См. подробный перечень работ в след. чеховианах: Долженков П.Н., Катаев В.Б. Библиография работ
об А.П.Чехове на русском и иностранных языках за 1961-2005 гг. М.: Изд-во Московского ун-та, 2010.
Henry, Peter. Chekhov in English: 1998-2004-2008. Oxford: Northgate Books, 2008.
целом эти исследования дивергентны: они посвящены частным аспектам указанной темы и плохо складываются в единую картину.
Объект исследования: наследие А.П. Чехова.
Предмет исследования: философские идеи А.П. Чехова и философские мотивы его произведений.
Цели исследования:
1) выявить и проанализировать философскую составляющую в
наследии А.П. Чехова,
2) дать характеристику А.П. Чехова как мыслителя.
Задачи исследования:
1) изучение наследия А.П. Чехова,
2) изучение иных источников, содержащих информацию о взглядах
Чехова (воспоминаний современников, их дневниковых записей и т.д.),
-
изучение литературы, посвященной оценке Чехова как мыслителя,
-
анализ оценок Чехова как мыслителя исследователями и критиками,
-
выявление и изучение философских и религиозных идей Чехова и философских мотивов его произведений.
Теоретические и методологические основы исследования
В работе использованы традиционные для исследований в данной области методы историко-философского анализа и историко-философской реконструкции. Основополагающими для нашей работы стали исследования известных чеховедов В.Б. Катаева, А.Д. Степанова и А.П. Чудакова. Кроме того, в ряде параграфов использовался категориальный аппарат психологии и отдельные положения психологической теории деятельности А.Н. Леонтьева.
Научная новизна исследования
Новизна настоящей работы состоит в том, что в ней впервые делается попытка дать характеристику Чехова как мыслителя на основании анализа всего корпуса его текстов. В работе впервые подробно рассматривается полемика вокруг вопроса о Чехове как мыслителе, при этом некоторые позиции (например, позиция Н.А. Бердяева) также рассматриваются в
подобном контексте впервые. Показано, что основная сложность в изучении Чехова как мыслителя состоит не в сложности трактовки его творчества в определённом русле (таких трактовок, как это следует из параграфа 1.2, было довольно много), а в дескриптивности его текстов и, следовательно, отсутствии оснований для подтверждения и/или опровержения этих трактовок. В диссертации впервые в рамках одного исследования подробно анализируются взгляды Чехова на проблемы познания, этические проблемы, устройство человека, религиозные и общественные вопросы, и прослеживаются связи между отдельными идеями.
Затрагивается вопрос о соотношении идей, выраженных в письмах, публицистике и записных книжках, и идей, присутствующих в художественных произведениях. Предложено собственное объяснение причин, по которым Чехов уклонялся от проведения собственных идей в художественных произведениях. Значительное внимание уделяется психологизму произведений Чехова, указываются основные его черты; подробно рассматриваются экзистенциальные мотивы чеховского творчества. Впервые выполнен обстоятельный анализ всех форм отражения библейского и литургического слова (цитаты, реминисценции, фразеологизмы соответствующего происхождения) в письмах А.П. Чехова.
Положения, выносимые на защиту:
-
А.П. Чехов принадлежит к мыслителям экзистенциального типа. В его произведениях ставятся экзистенциальные вопросы: вопросы бытия в мире, смысла жизни, назначения человека, судеб человечества и т.п. Заслуга А.П. Чехова состоит не в решении этих вопросов (в его случае дистанция между автором и героем оказывается достаточно большой), а в их постановке.
-
А.П. Чехов был знаком с отдельными философскими учениями и трудами, скрыто и явно полемизировал с некоторыми из них, но никогда не был причастен к академической или кружковой философии.
-
Письма и записные книжки свидетельствуют о том, что у А.П. Чехова были оригинальные философские идеи. Некоторые из них
определяют развитие сюжета или присутствуют в его произведениях в качестве высказываний героев, но никогда не предстают перед читателем как авторское решение той или иной проблемы. Художественные произведения А.П. Чехова лишены императивности.
4. Идея никогда не играет в произведениях А.П. Чехова
самостоятельной роли. Довольно часто она используется в качестве средства
или предстаёт как разновидность мотивировки.
5. Значительное место занимает у А.П. Чехова полемика с Л.Н.
Толстым. В частности, А.П. Чехов не был согласен с некоторыми
принципами этического учения Толстого, а также видел иные причины
общественных неустройств и иные способы борьбы с ними.
6. А.П. Чехов не видел антагонизма между наукой и религией и, кроме
того, указывал на то, что постановка их в оппозиционные отношения (в
статьях, художественных произведениях и др.) способствует профанации как
первой, так и второй.
7. А.П. Чехов обращает внимание на отдельные познавательные
проблемы, такие как несовершенство существующих научных методов,
неправильную интерпретацию некоторых статистических данных, низкий
уровень научной культуры в России (отсутствие фактов и изобилие
рассуждений).
-
А.П. Чехов уделяет большое внимание динамике душевной жизни человека. В частности, он обозначает и подробно описывает явления, которые на языке современной психологии называются каузальной атрибуцией. Также в его художественных произведениях и письмах проводится чёткая грань между мотивацией и мотивировкой.
-
А.П. Чехов уделяет внимание некоторым особенно значимым для отечественной философии проблемам, таким как роль общины и интеллигенции. Общину А.П. Чехов считает образованием излишним и отмирающим, а интеллигенцию он наделяет рядом противоречивых характеристик (с преобладанием негативных).
10. Религиозно-философские собрания 1901-1903 гг. не получили положительной оценки А.П. Чехова. Религиозный поиск он признавал как поиск «один на один со своей совестью», а не как обсуждение религиозных вопросов в рамках публичных собраний. Уровень религиозной культуры в России в целом он оценивал как довольно низкий. В современной ему культуре он видел лишь начало работы по познанию «истины настоящего Бога».
Теоретическая и практическая значимость работы. В настоящей работе были выявлены и детально проанализированы религиозные и философские идеи А.П. Чехова, а также философские мотивы его произведений. Диссертация содержит специальные приложения, в которых помещены результаты изучения отражения библейского и литургического слова в письмах А.П. Чехова, впервые выполненного на материале всего корпуса его писем. Результаты работы могут использоваться в общих и специальных курсах по русской литературе и философии, а также послужить материалом для учебных пособий и научных работ по соответствующей тематике.
Апробация исследования. Положения диссертации были представлены на следующих конференциях: «Человек. Образование. Культура» (Москва, 2011 год), «Ломоносов» (Москва, 2011 и 2012 гг.), «Философия Чехова» (Иркутск, 2011), «Славянская культура: истоки, традиции, взаимодействие. XIII Кирилло-Мефодиевские чтения» (Москва, 2012), 7-ая конференция молодых исследователей Чехова (Мелихово, 2012). Материалы исследования были опубликованы в сборниках соответствующих конференций и в научных журналах, в том числе, в журналах, входящих в перечень ВАК Министерства образования и науки РФ. Работа обсуждалась на кафедре истории русской философии философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова и была рекомендована к защите.
Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, трёх глав (десяти параграфов), заключения, библиографии и двух приложений.
Чехов как мыслитель: pro et contra
Обратимся сначала к двум позициям, которые задают полюса дихотомии «мыслитель/ немыслитель» и, кроме того, являются хорошей иллюстрацией к образам «чистой дескрипции» и «слабоструктурированного материала» - позициям С.Н. Булгакова и Л. Шестова. Позиции были озвучены примерно в одно время: статья Булгакова под названием «Чехов как мыслитель» появилась в печати всего на год раньше статьи Шестова «Творчество из ничего (А.П. Чехов)»49. Много общего обнаруживают уже вводные части статей: оба автора начинают с упоминания о кончине писателя, которая, по их мнению, должна послужить началом нового этапа в осмыслении его творчества5 . Далее оба делают несколько замечаний об «искусстве для (ради) искусства»51. Исходная точка их рассуждений о Чехове также оказывается общей: для обоих таковой становится утверждение, что герои Чехова совсем не являются героическими52. Однако из этой точки они приходят к прямо противоположным выводам.
Булгаков полагает, что хотя Чехов и изображает во всех видах бессилие человеческой души, но не оно является предметом его проповеди53. Изображаемое Чеховым он рассматривает как «антиидеал», за которым скрывается представление о противоположном, то есть идеале, а потому литературная деятельность Чехова кажется ему проникнутой «весьма своеобразным ... идеализмом»5 . «Настоящий и последовательный пессимизм не рассуждает и не критикует, это бессмысленно, раз все так непоправимо худо ...» , - замечает Булгаков. - «Наоборот, настроение Чехова ... высшей степени жизнедеятельно»55. Таким образом, Булгаков признает за Чеховым наличие некоторого призыва, «позитивной программы». Многие исследователи писали о том, что Булгаков дал христианскую интерпретацию чеховского творчества56. Это так, но если мы желаем рассмотреть позицию Булгакова последовательно, то мы должны признать, что, во-первых, Булгаков находил у Чехова идеалы, и, во-вторых, считал эти идеалы христианскими по своей сути. Рассуждения о своеобразии идеалов не были бы возможны без самого факта их признания, поэтому первый шаг не менее важен, чем второй57.
У Шестова этот первый шаг отсутствует. Его слова, что Чехов «только одно и делал: теми или иными способами убивал человеческие надежды»58, получили широкую известность. Именно к «убийству надежд» (или, как отмечали интерпретаторы, иллюзий ) Шестов и сводит значение творчества Чехова. В отличие от Булгакова он не видит за чеховским «нет» никакого «да», то есть отрицает наличие у Чехова «позитивной программы». Одним из индикаторов отсутствия таковой становится для него чеховское «отвращение к мировоззрениям и идеям»60. «У Чехова "идеала" не было»61, - заключает он, - « и деализм во всех видах ... вызывал в писателе - О.Р чувство невыносимой горечи» , и «в выборе между идеализмом и материализмом Чехов склонился на сторону последнего» .
Философы пришли к противоположным заключениям. Точкой расхождения стало представление о наличии/ отсутствии у Чехова какого-либо призыва, идеала, «позитивной программы». Булгаков увидел у Чехова идеал, Шестов - нет. Кто же прав? У статьи Булгакова есть несколько преимуществ. Во-первых, она основывается на более обширном материале, чем статья Шестова64, а, как известно, чем меньше материала, тем легче встроить его в свою концепцию. Сложно вписать в концепцию Шестова такие рассказы, как, например, «Рассказ старшего садовника» или «Студент». Во-вторых, статья Шестова содержит в себе некоторые противоречия: сначала Шестов пишет о чеховском отвращении к любым мировоззрениям и идеям, а потом сам же говорит о том, что писатель склонился к материализму. Если на это рассуждение посмотреть с точки зрения формальной логики, то получается одно из двух: либо Шестов не считал материализм причастным к миру идей и мировоззрений, либо чеховское «отвращение к идеям» на самом деле не носило столь тотального характера (сложно склониться к материализму при отрицании любых идей и мировоззрений). Но эти замечания носят частный характер и, конечно, не дают оснований для ранжирования позиций Булгакова и Шестова. В целом мы можем заметить лишь то, что эти позиции являются красивой иллюстрацией к образам «чистой дескрипции» и «слабоструктурированного материала». Каждый спроецировал на Чехова что-то своё, содержание проекций оказалось противоположным.
Обратимся к другим позициям. Кто ещё и на каких основаниях причислял Чехова к мыслителям? Близок к Булгакову в оценке чеховского творчества был Н.А. Бердяев. В своей статье он тоже ставит вопрос о чеховских идеалах. «Покойного великого писателя часто упрекали в том, что у него нет положительных идеалов, - замечает он, - но упрек этот мне всегда казался очень странным. Чехов великий художник и не обязан быть проповедником и обыкновенным моралистом, но он учил нас правде в потрясающей по своей простоте и искренности форме. ... Трудно указать писателя более смелого в своей правдивости. Если он не преподавал нам готовых идеалов, то потому, что не мог довольствоваться малым, как многие другие»65. Особое внимание Бердяев уделяет анализу «Скучной истории». «Попытка заменить Бога наукой приводит к тоске безысходной ... , -пишет он, указывая на причины состояния, постигшего старого профессора. - Тут Чехов поднимается над временной общественной обстановкой и говорит о той вековечной тоске, с которой нельзя справиться одним внешним переустройством жизни. ... Нам особенно дорог этот глубокий идеализм Чехова, хотя и выраженный в отрицательной форме»66. В заключение Бердяев характеризует общую направленность творчества Чехова и говорит о его значении для русской литературы. «Тоска и томление по общественной правде и религиозному смыслу жизни, разлитая по всем художественным творениям Чехова, делают его продолжателем великих заветов русской литературы и создадут ему вечную память» , - резюмирует он свои размышления. Характеристика Бердяевым чеховского творчества, как мы видим, совпадает с трактовкой Булгакова в обоих ключевых моментах: в признании за Чеховым идеалов и в признании христианского содержания этих идеалов.
Представление Булгакова и Бердяева о наличии у Чехова идеалов разделял А.С. Глинка-Волжский. Свой очерк о писателе Глинка-Волжский начинает с утверждения, что русская литература всегда претендовала на то, чтобы «быть учительною» (курсив А.С. Глинки-Волжского - О.Р.) и освещать реальность с высоты определённого идеала. Однако, по мнению, Волжского, присущий русской литературе идеализм неоднороден. Он утверждает, что нужно различать два вида идеализма - оптимистический и пессимистический. Оба вида предполагают наличие идеалов, но расходятся в представлении о возможности их воплощения. Оптимистический идеализм считает такое воплощение возможным, пессимистический - нет69. Чехова Глинка-Волжский относит к представителям пессимистического идеализма, полагая, что его «лучшие произведения ... глубоко проникнуты настроением безнадежного идеализма, признающего нравственную ценность идеала, но не находящего путей к его осуществлению в действительной жизни» .
Мир человека
Тема человека занимает у Чехова центральное место. Конечно, в этом вопросе произведения могут нам дать намного больше материала, чем письма, но и в последних есть весьма интересные наблюдения. Особенно следует отметить наблюдения Чехова над динамикой душевной жизни. В частности, очень тонко и достоверно он характеризует феномены, которые на языке психологии называются каузальной атрибуцией, то есть приписыванием причин . «Когда человек что-то - О.Р не понимает, то чувствует в себе разлад; причин этого разлада он ищет не в себе самом, как бы нужно было, а вне себя» (3, 216), - замечает он в одном из писем. Здесь говорится об одном из типов каузальной атрибуции (действительно, частом), а именно - внешней атрибуции, при которой человек склонен находить причины происходящего вовне.
В другом письме этот феномен иллюстрируется на конкретном примере. «Когда в нас что-нибудь неладно, то мы ищем причин вне нас и скоро находим» (7, 167), - снова повторяет Чехов. Эти строки он пишет в связи со знаменитым делом Дрейфуса. Дело Дрейфуса взбудоражило общество в 1894 году, когда по обвинению в шпионаже был осужден капитан французского генштаба Альфред Дрейфус. Единственной уликой стороны обвинения было шпионское донесение («бордеро»), выкраденное у немецкого военного атташе французской разведкой. Следствие и суд по делу проходили при многочисленных нарушениях, что породило волну общественного недовольства. Совесть французов была взбудоражена, но, как отмечает Чехов, причины происходящего они искали не в себе, а во внешних обстоятельствах. «Капитал, жупел, масоны, синдикат, иезуиты - это призраки ... , - пишет Чехов, указывая на воображаемый характер этих причин. - Раз французы заговорили о жидах, о синдикате, то это значит, что они чувствуют себя неладно, что в них завелся червь, что они нуждаются в этих призраках, чтобы успокоить свою взбаламученную совесть» (7, 167).
В письме к брату Николаю Чехов иллюстрирует другой интересный феномен. « К то мнит себя виноватым, - пишет он брату, - тот всегда ищет себе оправдания извне: пьяница ссылается на горе, Путята на цензуру, убегающий с Якиманки ради блуда ссылается на холод в зале, на насмешки и проч.» (1, 222). Чехов указывает на то, что человек, действуя из одних побуждений, склонен прикрывать их иными побуждениями. Первые на языке психологии называются мотивами, вторые - мотивировками. Для Николая (речь, в данном случае, о нём) мотивом является желание провести вечер с подругой, мотивировкой - холодный зал. Для пьяницы мотивировкой является горе, мотивом - желание выпить. Мотив отражает истинную мотивацию, мотивировка - то, как её осознаёт и манифестирует миру сам человек. «Брось я сейчас семью на произвол судьбы, я старался бы найти себе извинение в характере матери, в кровохаркании и проч.» (1, 222), -продолжает Чехов ряд возможных мотивировок. Поиск мотивировок -процесс отчасти сознательный, отчасти - бессознательный. Человек может искренне считать, что мотивы некоторого его действия были таковы, и лишь развитие ситуации может подсказать ему, что мотивы были иными. Но, как справедливо отмечает Чехов, порядочный человек в отличие от непорядочного, как правило, всё-таки осознаёт рассогласование в мотивах и мотивировках, хотя бы на уровне бытовых ситуаций. «А что ты чувствуешь себя на ложной почве, это тоже верно, иначе бы я не называл тебя порядочным человеком, - пишет он далее. - Пропадет порядочность, ну тогда другое дело: помиришься и перестанешь чувствовать ложь...» (1, 222).
Другой интересный пример с мотивировкой встречается в письме, в котором Чехов описывает обычаи прибайкальского населения. Он отмечает, что местные жители питаются только черемшой. Если спросить у них, почему они не едят ни мяса, ни рыбы, они оправдываются тем, что их сложно достать. Однако водку, которую, по свидетельству Чехова, было достать гораздо сложнее, можно было увидеть «даже в самых глухих деревнях и в количестве, каком угодно» (4, 114). «Русский человек большая свинья, замечает Чехов относительно этого. - Нет, должно быть, пить водку гораздо интереснее, чем трудиться ловить рыбу в Байкале или разводить скот» (4, 114). Чехов здесь прямо указывает на то, что разговоры местных жителей о сложности добывания пищи есть ни что иное как отговорки, то есть мотивировки, маскирующие нежелание трудиться.
Довольно часто в качестве мотивировки выступает любимый философский предмет - идея. В мире философов идея не играет роль мотивировки никогда или почти никогда; она является для них материалом или продуктом, результатом труда. Иное дело - в мире людей. Это положение нам особенно пригодится в следующей главе, здесь же мы рассмотрим его в общих чертах. В письме к Суворину Чехов прямо указывает на то, что идея часто служит «прикрытием» или, по крайней мере, дериватом, то есть чем-то производным, зависимым. «Неужели Вы так цените вообще какие бы то ни было мнения, что только в них видите центр тяжести, а не в манере высказывания их, не в их происхождении и проч.? обращается Чехов к Суворину, пытаясь пояснить замысел «Скучной истории». - Для меня, как автора, все эти мнения по своей сущности не имеют никакой цены. Дело не в сущности их; она переменчива и не нова. Вся суть в природе этих мнений, в их зависимости от внешних влияний и проч.» (3, 266). Читая «Скучную историю», Суворин, насколько можно понять из письма, особое внимание обращал на идеи профессора. Чехов же указывает на другую сторону: профессор стар и слаб, его идеи во многом есть порождение той ситуации, в которой он оказывается. Психологическое значение идеи здесь двоякое. Во-первых, она есть разновидность мотивировки: рассуждения героя «характеризуют и героя, и его настроение, и его вилянье перед самим собой» (3, 253), - отмечает Чехов в другом письме.
Во-вторых, она есть способ канализации раздражения, и ценность её в данном случае та же самая (нулевая), меняется лишь психологическая роль. Если мотивировка «прикрывает», то длинные патетические рассуждения помогают «выпустить пар». Идея здесь (и вообще у Чехова) не выступает в главенствующей позиции, поскольку «не в мнениях вся суть, а в их природе» (3,271).
Особенно хорошо это видно на примере замысла «Дуэли» и в самой повести. Фон Корен тонко подмечает, что Лаевский имеет очень «удобные» мнения, или, как сказали бы мы, мотивировки («Дуэль», 7, 370-371). Сам же Чехов в одном из писем относительно своего героя замечает следующее: «Ах, какой я начал рассказ! ... Пишу на тему о любви. ... Порядочный человек увез от порядочного человека жену и пишет об этом свое мнение; живет с ней - мнение; расходится - опять мнение» (3, 78). Здесь отчётливо показано, что у героя идея является не двигателем поступка, а «прикрытием» поступка, попыткой прикрепить «идейную» основу к поведению, которое в основе своей безыдейно (импульсивно).
Затрагивает Чехов и психологический механизм, о котором мы упоминали в первой главе - механизм проекции. «Не верьте Вы, Бога ради, всем этим господам, ... меряющим всех на свой аршин и приписывающим другим свои личные лисьи и барсучьи черты» (3, 265), - обращается он к Суворину, призывая его не верить слухам о том, что он стал прототипом героев его произведений. Приписывание другим собственных черт - это и есть проекция, то есть перенесение собственных личностных тенденций на внешний объект.
Иногда проекция проявляется в том, что человек приписывает другому человеку собственные мотивы. В частности, Чехов приводит следующую историю. Рассказав одному петербургскому литератору о том, что за лето его посетили такие-то знакомые, он столкнулся со следующей реакцией: «Напрасно вы думаете, что это хорошая реклама. Вы слишком ошибаетесь, если рассчитываете на них» (3, 266). Литератор объяснил чеховское гостеприимство желанием сделать себе рекламу, что, разумеется, обидело Чехова. Этой историей, как и предыдущим замечанием, он указывает Суворину, что иногда не следует всерьез рассматривать суждения людей, поскольку они судят «по себе» (так в обиходе говорят о проекции). Эта ситуация интересна, поскольку позволяет понять, что скрывается за фразой «судит по себе»: литератор видит в гостеприимстве Чехова мотивировку, мотив - в желании сделать рекламу. Но такое восприятие было бы невозможно, если бы сам литератор не руководствовался подобными мотивами в жизни (собственно, именно этим и определяется специфика восприятия). В целом же следует заметить, что наблюдения Чехова о том, что человек склонен объяснять случившееся внешними причинами (особенно это касается неудач), скрывать самые неблаговидные побуждения под благовидными предлогами, объяснять поступки ближнего на свой манер, являются очень тонкими и любопытными.
Интерес представляют и отдельные психологические обобщения. « К то вечно погружен в прозу, тот страстно тоскует по поэзии» (4, 273), -замечает он в одном из писем, обсуждая со знакомой литераторшей «правду жизни» и, в частности, указывая ей на то, что все знакомые ему гинекологи, по роду деятельности занимающиеся вещами прозаическими, относятся к женщине поэтически, с благоговением. В другом письме он замечает, что « л юди, которые давно носят в себе горе и привыкли к нему, только посвистывают и задумываются часто» (9, 173). Последними словами он пояснял О.Л. Книппер, как следует играть Машу в «Трёх сестрах».
Социальные проблемы
Размышления о социальных вопросах занимают в письмах Чехова значительное место. Связано это во многом с тем, что Чехов всегда был активно вовлечён в общественную жизнь и имел самое что ни на есть непосредственное знакомство с нею. Так, например, на протяжении 1883-1885 гг. Чехов публиковал в журнале «Осколки» фельетоны под общим заглавием «Осколки московской жизни». Согласно пожеланиям главного редактора, он должен был « г оворить ... обо всем выдающемся в Москве по части безобразий» (Примечания, 16, 412), а это, конечно, обязывало его к близкому знакомству с этими безобразиями. Здесь, в частности, следует упомянуть о единственном случае публичной полемики Чехова с философами.
Полемика касается не столько содержания философских трудов (хотя писатель затрагивает и его), сколько предпочтительной реакции на них. Начинает писатель с замечания о многочисленности московских философов: «Бросишь камень - в философа попадешь; срывается на Кузнецком вывеска - мыслителя убивает» («Осколки московской жизни», 16, 38). Давая общую оценку сочинениям этих философов, он замечает, что « ф илософия их чисто московская, топорна, мутна, как Москва-река, белокаменного пошиба и в общем яйца выеденного не стоит» («Осколки московской жизни», 16, 38).
После этого Чехов обращается к тому сочинению, которое, собственно, и привлекло его внимание - сочинению К. Леонтьева «Наши новые христиане». Он критикует Леонтьева за то, что он, «отвергая любовь, взывает к страху и палке как к истинно русским и христианским идеалам» («Осколки московской жизни», 16, 38). Эти призывы он оценивает как «топорн ую , нескладн ую галимать ю », а её автора - как человека вдохновенного («москвичи вообще все вдохновенны», - замечает он), но «жутк ого , необразованн ого , груб ого , глубоко прочувствовавш его палку...» («Осколки московской жизни», 16, 38). «Редко кто читал, да и читать незачем этот продукт недомыслия» («Осколки московской жизни», 16, 38), -резюмирует Чехов свои размышления о брошюре.
Восприятие Чеховым сочинения Леонтьева, по-видимому, отчасти объясняется его личным опытом приобщения к религии. Леонтьев взывал, конечно, не «к страху и палке» в примитивном их понимании, но к страху Божьему как основе подлинно христианских поступков247. Однако Чехов имел все основания объявить брошюру Леонтьева «продуктом недомыслия» - даже с христианских позиций. « Оовершенная любовь изгоняет страх» (1 Ин 4:18), - писал апостол Иоанн Богослов в своём послании, и потому ставить страх выше любви едва ли верно, по крайней мере, с христианских позиций (а Леонтьев апеллировал к ним).
Однако несогласие Чехова вызвало не только содержание брошюры, но и реакция на неё со стороны других интеллектуалов. Он высказывает недоумение относительно того, что этот «продукт недомыслия» не только не встретили молчанием, но, напротив, своим широким обсуждением сделали ему рекламу. В частности, он имеет в виду статью Соловьева в «Руси» и два фельетона Лескова в «Новостях и Биржевой газете», последовавших за появлением брошюры. «Зачем давать жить тому, что по вашему же мнению мертворожденно?» («Осколки московской жизни», 16, 39), - вопрошает Чехов. И укоризненным «Ах, господа, господа!» («Осколки московской жизни», 16, 39) заканчивает фельетон. Убеждая оппонентов Леонтьева в том, что о сочинениях такого уровня следует молчать, Чехов, по-видимому, желал улучшить состояние периодической печати и очистить её от кружковой, мало интересной широкому кругу читателей, полемики.
Здесь же следует обратить внимание на другую заметку Чехова -заметку «Наше нищенство». В ней Чехов полемизирует с другим философским сочинением - трактатом Толстого «Так что же нам делать?». В начале своего трактата Толстой описывает городскую бедность и ставит вопрос о мерах помощи беднякам. На личном примере он убеждается в том, что изменить жизнь нищих деньгами не получается . Выход Толстой видит в труде, причём труде не только тех, кто призван к тому положением, но труде всеобщем249. Чехов иначе ставит вопрос и иначе решает его. Он замечает, что попрошайничество - явление не только уличное, оно прочно утвердилось в средних и высших общественных слоях в виде различных «одолжени й , любезност ей , пособи й , заимствовани й , уступ ок , скид ок , льгот ... » («Наше нищенство», 16, 238). Причину такого положения Чехов находит в том, что в русском обществе отсутствует уважение к чужой собственности и к чужому труду, отсюда и тенденция обесценить, не заплатить, не вернуть и т.д. Менять эту ситуацию Чехов предлагает через преобразование того, кто её создаёт - человека. Если в понимании причин и следствий потребности «одалживаться» Чехов расходится с Толстым, то в конечных пожеланиях, обращенных к человеку, близок к нему. Делая акцент на человеке и его устроении, оба писателя остаются в стороне от тех решений проблемы, которые будут предложены в ближайшее десятилетие с момента их кончины - решений чисто социальных, распределительных или, точнее говоря, экспроприаторских.
Упомянув об участии Чехова в публичной полемике, обратимся к полемике скрытой. В неявной оппозиции к некоторым философам Чехов находился по весьма важному для русской философии вопросу - вопросу о роли и целесообразности общинной организации совместной жизни. Впервые к обсуждению этого вопроса его побудили не те или иные сочинения, а личные обстоятельства. Он помогал в составлении доклада об упразднении круговой поруки брату Михаилу, который в то время занимал должность податного инспектора. В частности, он рекомендовал брату написать, что «круговая порука несправедлива» (5, 230), но поскольку «община есть явление историческое и ... круговая порука есть необходимое ее условие» (5, 230), то отменить её простым решением нельзя. « М ы должны признать себя бессильными, - писал Чехов, - ибо что создано историей, то и сокрушается не чиновничьими головами, а тою же историей, т. е. историческими движениями в народной жизни» (5, 230). «Так как бороться с общиной мы не можем, то будем мудры и поищем средств для борьбы в самой общине» (5, 230), - резюмировал он. Таким образом, в общине писатель видел явление историческое и менять в ней что-либо чиновничьими решениями считал шагом недопустимым.
Второй раз он обращается к общинному вопросу в связи с прочтением очерка Л.Л. Толстого «Мир дурак». С основной идеей этого очерка Чехов согласился, заметив, что он и сам против общины (8, 24). «Община имеет смысл, когда приходится иметь дело с внешними неприятелями, ... теперь же - это толпа, искусственно связанная, как толпа арестантов» (8, 24), -писал он в письме к Суворину. Далее он отмечал, что община как форма жизнеустройства никоим образом не способствует крестьянам в их труде и в целом представляет собой явление вредное. «Говорят, Россия сельскохозяйственная страна, - отмечал он. - Это так, но община тут ни при чем, по крайней мере в настоящее время. Община живет земледелием, но раз земледелие начинает переходить в сельскохозяйственную культуру, то община уже трещит по всем швам, так как община и культура - понятия несовместимые. Кстати сказать, наше всенародное пьянство и глубокое невежество - это общинные грехи» (8, 24).
Размышления Чехова по общинному вопросу полностью подтверждаются наблюдениями и заключениями видного деятеля столыпинской земельной реформы Карла Андреаса (Андрея) Кофода. Разъезжая по России в качестве земельного оценщика, Кофод обнаружил, что у русских крестьян, проживавших на землях, ранее принадлежащих Польше (Витебская и Могилевская губернии), общинное землевладение отсутствовало . Это навело его на мысль, что «возникновение общины объясняется не столько каким-то своеобразием характера русского народа, сколько формой управления страной в то время, когда она возникла»251. Иными словами, община представляет собой явление историческое, но типичное не для русского народа, а для определённого способа управления. Кофод также отмечает благоприятное влияние разверстания (выхода из общины) на нравы крестьян: после расселения по хуторам прекращались драки и пьянки. Стало быть, Чехов не погрешил против исторической правды, отметив, что некоторые «грехи» русского мужика во многом обуславливались общинным образом жизни. Таким образом, в отличие от славянофилов, считавших общину «лучшей формой общежительности в тесных пределах»252, и превозносивших её народников, писатель видел в ней отмирающую форму организации хозяйства и совместной жизни.
Чеховский психологизм
Под психологизмом в общем случае понимают талантливое описание психологических свойств, процессов, состояний271. Чехов дал целую палитру таких описаний. Он талантливо рисует образы мира разных героев, их идеи, ценности, установки, убеждения, мотивы. Рассмотрим их подробнее.
Для Лидии Волчаниновой самое главное в жизни - народные нужды, и она не любит художника за то, что он их не изображает («Дом с мезонином», 9, 178). Следователь Лыжин не понимает провинциальной жизни и потому думает, что её вовсе нет («По делам службы», 10, 97). Марья Васильевна не может понять, почему Ханов живёт в деревне, если у него есть «деньги, интересная наружность, тонкая воспитанность» и почему, живя в деревне, он не может обустроить хотя бы её («На подводе», 9, 337). Ханов же человек с особым образом мира. Школа у него, по-видимому, ассоциируется только с глобусом и сводится к глобусу, поэтому он жертвует на школу только эти самые глобусы. Кучер, везущий Марью Васильевну, тоже человек с особым образом мира, типично русским, как догадывается читатель. Как только Марья Васильевна обрывает его неправдоподобные сплетни, он в ответ говорит: «Я не знаю... Что народ, то и я» («На подводе», 9, 341). Важную часть образа мира лакея Николая Чикильдеева составляют кушанья. И, конечно, со случайным гостем, оказавшимся поваром, он беседует «о битках, котлетах, разных супах, соусах» («Мужики», 9, 299).
Ещё ряд примеров. Иван Абрамыч в принципе не против вегетарианства. Но в его картину мира не укладывается, что будут делать куры и гуси, если люди перестанут их есть («Печенег», 9, 327). В курах и гусях он видит нечто, что существует лишь для того, чтобы быть съеденным. Описывая гостю свою жену, он говорит, что она всё время «сидит и думает, думает» («Печенег», 9, 331). «А о чем думает, спрашивается?» («Печенег, 9, 331-332), - задаёт он вопрос себе и гостю. И сам же отвечает: «Ни о чем», признаваясь, что женщину он не считает за человека.
Мы встречаемся не только с образом мира разных людей, но и, что особенно примечательно, с видением мира животными. В рассказе «Белолобый» изображён внутренний мир волчихи. У волчихи - своя экзистенция. Она переживает совершенно разные состояния. Вот она бежит на охоту, и ночной лес пугает её («Белолобый», 9, 104-105). Она беспокоится за волчат («Белолобый», 9, 100), испытывает чувство голода («Белолобый», 9, 102), и читателю кажется, что ничто человеческое ей не чуждо.
Интересны и другие психологические аспекты, например, изображение динамики аффекта. Так, например, в рассказе «Печенег» гость долго сдерживает своё раздражение, но, уезжая, всё-таки не может обойтись без крика: «Вы мне надоели» («Печенег», 9, 334). Вера из рассказа «В родном углу» не может излить своё раздражение на тётю и изливает его на прислугу («В родном углу», 9, 323). Шамохин, поражённый падением Ариадны, во всех женщинах видит беременных и все кажутся ему «противны ми и жалки ми » («Ариадна», 9, 123). Бывшая возлюбленная Алексея Лаптева подозревает его жену в том, что она вышла за него только из-за денег («Три года», 9, 41).
В разных рассказах для героев оказываются важными отдельные конструкты. Так, например, для мадам Ажогиной важным оказывается конструкт «предрассудки». Предрассудки понимаются ею в самом обыкновенном смысле. «Бог мой, я всю, всю мою жизнь боролась с предрассудками! - говорит она о себе. - Чтобы убедить прислугу, какие пустяки все эти их страхи, я у себя всегда зажигаю три свечи и все свои важные дела начинаю тринадцатого числа» («Моя жизнь», 9, 201-202). Но главный герой расширяет конструкт. Когда Ажогина приходит в ужас от фиаско его сестры, от её внебрачной беременности, он думает: «А ведь это почтенное семейство всю свою жизнь боролось с предрассудками; очевидно, оно полагало, что все предрассудки и заблуждения человечества только в трех свечах, в тринадцатом числе, в тяжелом дне - понедельнике!» («Моя жизнь», 9, 268). Предрассудки оказываются шире, чем обычные бытовые суеверия. Но он расширяет и другие конструкты, поскольку не проводит границы между жестокосердием, нечестностью и грубостью мужиков и господ («Моя жизнь», 9, 256, 268-269). Герой рассказа «Дом с мезонином» расширяет конструкт «чудо». Выслушав рассказ Жени о чудесном исцелении, он произносит: «Не следует искать чудес только около больных и старух. Разве здоровье не чудо? А сама жизнь? Что не понятно, то и есть чудо» («Дом с мезонином», 9, 180). Героиня рассказа «Попрыгунья» расширяет конструкт «необыкновенный человек». До смерти мужа необыкновенными казались ей лишь представители богемы; потеряв мужа, она понимает, что он, никогда не понимавший искусства, был редким, необыкновенным человеком, хотя его необыкновенность была другого рода («Попрыгунья», 9, 30). Герой рассказа «Скрипка Ротшильда» расширяет конструкт «убытки». Всю жизнь он видел убытки только в вынужденном простое - невозможности делать гробы по праздникам, но после болезни жены он понимает, что, по сути, вся его жизнь была сплошными убытками. «Какие убытки! Ах, какие убытки! - думает он. - А если бы всё вместе - и рыбу ловить, и на скрипке играть, и барки гонять, и гусей бить, то какой получился бы капитал!» («Скрипка Ротшильда», 8, 303).
Мы видели, что одной из черт психологизма является своеобразие, индивидуальность - образа мира, конструктов, установок, мотивов и т.д. Другой чертой чеховского психологизма является относительность. Индивидуальность обуславливает разницу во взглядах на одно и то же, «подвижность» одного и того же элемента, разное положение его в отдельных субъективных мирах. Рассмотрим, например, описание Осипа Дымова. Мы читаем, что в богемной компании жены он «Дымов казался чужим, лишним и маленьким, хотя был высок ростом и широк в плечах. Казалось, что на нем чужой фрак и что у него приказчицкая бородка. Впрочем, если бы он был писателем или художником, то сказали бы, что своей бородкой он напоминает Зола» («Попрыгунья», 8, 8). Замечание о том, что если бы Дымов был писателем, то о его бороде судили бы иначе, кажется как будто бы излишним: оно ничего не говорит о Дымове. Но зато оно хорошо иллюстрирует тот феномен, который в психологии называется установкой. Под установкой понимают предрасположенность к тому или иному восприятию. Богемные друзья Ольги Ивановны «предрасположены» не видеть в Дымове ничего особенного, поскольку сам он, на их взгляд, не представляет ничего особенного. Но если бы тот же самый Дымов был бы из той же среды, то в каждой его черте искали бы что-то необыкновенное и, конечно же, находили. Облик Дымова оказывается как бы «подвижным», пересматривающимся в зависимости от того, для кого рисуется этот облик.
Та же относительность проявляется в динамике ситуаций. Рассмотрим, например, эпизод из пьесы «Предложение», в котором представлен наглядный случай переструктурирования ситуации. Ломов приходит делать предложение, но до того, как он успевает его сделать, между ним и его потенциальной невестой возникает имущественный спор. Предметом этого спора становится местечко под названием Воловьи Лужки272. Невеста уверена, что оно принадлежит ей, жених же считает, что ему. Спор перерастает в потасовку, жених вынужден бежать, и лишь после побега главная героиня узнаёт причину его визита. После этого она тут же распоряжается вернуть Ломова, и на его сетования про Лужки говорит: «Ваши, ваши Лужки...» («Предложение», 11, 324). Очевидно, что в такой перемене отношения к Лужкам есть тонкий психологический момент. И этот психологизм очень сложно «ухватить» психологическими категориями. Попробуем сделать это с помощью психологической теории деятельности А.Н. Леонтьева.
По Леонтьеву, личность есть иерархия мотивов273. Таким образом, если героиня изменила своё отношение к Лужкам, значит, за этим стоят те или иные мотивы. Какими же мотивами обусловлена эта перестройка? Ответ очевиден: мотив выйти замуж для главной героини находится намного выше, чем имущественный мотив. Соответственно, как только она узнаёт о намерениях Ломова, происходит переструктурирование ситуации, и Лужки теряют свою важность.
