Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Проблема изучения религиозных мотивов в сказках и их отражения в литературе
1.1. Религиозные мотивы в восточнославянских сказках 16
1.2. Религиозные мотивы в сказках народов Востока 34
Глава 2. Восточнославянские и тюркоязычные сказки сюжетного типа «Лиса-исповедница» и их литературные переложения
2.1. Восточнославянские варианты сюжетного типа «Лиса-исповедница» в сравнительном освещении 54
2.2. Тюркоязычные варианты сюжетного типа «Лиса-исповедница» в сравнительном освещении 116
2.3. Особенности поэтики восточнославянских сказок о лисе-исповеднице 122
2.4. Литературные переложения сказочного сюжета «Лиса-исповедница» 132
Глава 3. Тюркоязычные и восточные сказки типа «Кот-наставник» и их литературные переложения
3.1. Изучение тюркоязычных сказок о коте-наставнике в сравнении с другими вариантами 143
3.2. Особенности поэтики тюркоязычных сказок о коте-наставнике 160
3.3. Литературные переложения сказочного сюжета «Кот-наставник» 166
Заключение 208
Список использованной литературы 216
- Религиозные мотивы в восточнославянских сказках
- Тюркоязычные варианты сюжетного типа «Лиса-исповедница» в сравнительном освещении
- Литературные переложения сказочного сюжета «Лиса-исповедница»
- Литературные переложения сказочного сюжета «Кот-наставник»
Введение к работе
Актуальность исследования обусловлена тем, что обращение к конфессиональному аспекту фольклорных и литературных текстов позволяет раскрыть важнейшие составляющие национальной картины мира. Важным в этом плане является рассмотрение проблем соотношения устной и письменной традиций, взаимодействия и взаимовлияния фольклорной и книжной культур. Весьма актуальной остается и проблема сравнительного изучения фольклора народов мира, в том числе восточнославянского и восточного. Она может быть рассмотрена на разных уровнях, в том числе и на уровне «сказка фольклорная - сказка литературная».
Степень изученности темы. Первые исследования сравнительно- исторического характера о сюжетах и мотивах русских повестей XVII в. и западно-европейского и славянского эпического и сказочного фольклора появились в XIX в. (Ф.И. Буслаев, А.Н. Пыпин, А.Н. Веселовский). Точность наблюдений, блестящий научный анализ, фундаментальность выводов фольклористов XIX в. по сей день сохраняют непреходящее значение.
В советский период взаимосвязь древнерусских повестей и фольклора раскрыли Н.К. Пиксанов, Н.К. Гудзий, В.Е. Гусев. Прямую зависимость жанров древнерусской литературы от фольклора показал Д.С. Лихачев. О фольклорной природе русских сатирических повестей XVII в. писала В.П. Адрианова-Перетц. Интеграции фольклора и литературы посвящены работы С.Ф. Елеонского, Л.И. Емельянова, М.К. Азадовского, В.М. Сидельникова, У.Б. Далгат, С.В. Алпатова и др.
Наибольший интерес с точки зрения сравнительно-исторического изучения сказки и ее литературных обработок представляют для нас исследования Р.Г. Назирова о фабулах, сформировавшихся ещё в фольклорной и раннелитературной среде, а затем определивших облик литературы Нового времени.
В конце XX в. в фольклористике и литературоведении обозначился другой перспективный аспект - воздействие литературы на фольклор (Д.Н. Медриш, В.В. Митрофанова).
В целом, несмотря на большие достижения в изучении фольклоризма литературы, в целом он рассмотрен далеко не полностью, не подведены итоги его многолетнего исследования.
Объектом исследования выступают восточнославянские, восточные и западноевропейские варианты сказочных сюжетов «Лиса-исповедница» и «Кот-наставник» и связанные с ними русские и восточные литературные обработки. Эти сюжеты объединены религиозной тематикой и типологически совмещаются в литературной и фольклорной судьбе трикстера-пройдохи, героя-ловкача.
Предмет исследования - художественная структура сказок, рассматриваемая в свете современных научных представлений на восточнославянском и восточном материале сказочных сюжетных типов АТ 61А и АТ 113 и связанных с ними русских и восточных литературных обработок.
Цель предлагаемой работы - проследить эволюцию сюжетных типов АТ 61А и АТ 113 на материале восточнославянских и восточных сказок от их истоков до момента окончательного жанрового оформления сказочного вида и перехода в литературу, а также рассмотреть религиозную картину мира, получившую отражение в текстах сказок данных сюжетных типов и их литературных обработок.
Достижение обозначенной цели обусловлено решением следующих задач:
осуществить совокупное сюжетно-композиционное исследование материала сказок данных сюжетных типов;
выделить в последовательно рассматриваемых сюжетах «Лиса- исповедница» и «Кот-наставник» и их литературных обработках религиозные мотивы, их сочетания и комбинации, дающие представления о составляющих элементах христианской и мусульманской картин мира;
выявить связи названных сюжетов с русскими и восточными литературными обработками этих сказок;
проследить историческое изменение сюжетных единиц в данных сказках, повестях и их литературных обработках;
описать особенности образного и языкового воплощения конфессионального аспекта в сказках данных сюжетных типов и их литературных обработках.
Научная новизна исследования определяется тем, что в нем впервые предметом специального изучения стала литературная история сказочных сюжетов (более 100 вариантов) типов АТ 61А «Лиса-исповедница» и АТ 113 «Кот-наставник», рассмотренная на материале русских и восточных обработок с учетом отражения в них религиозной картины мира. Новый подход обусловлен интегрированным характером историко- функционального и историко-типологического изучения двух анималистических сюжетов в конфессиональном аспекте.
Теоретическую и методологическую основу диссертационного исследования составляют работы ведущих ученых-компаративистов, относящиеся к сравнительному литературоведению и посвященные интеграции фольклора и литературы (А.Н. Веселовский, Н.К. Гудзий, М.О. Скрипиль, В.Е. Гусев, М.М. Бахтин, Ю.М. Лотман, Д.С. Лихачев, В.П. Адрианова-Перетц, У.Б. Далгат, С.Ф. Елеонский, М.К. Азадовский, А.Ф. Лосев, И.А. Оссовецкий, В.М. Сидельников, Л.И. Емельянов, Р.Г. Назиров, В.В. Борисова, С.В. Алпатов, И.В. Тюрин и др.). В диссертации также учтен огромный продуктивный опыт изучения фольклорных процессов в Волго-Уральском регионе, Татарстане и Башкортостане, отраженный в трудах таких видных ученых разных периодов, как Э.В. Померанцева, Л.Г. Бараг, И.Е. Карпухин, Г.Р. Хусаинова, К.М. Миннуллин, Л.Ш. Замалетдинов, М.Х. Бакиров, А.Х. Садекова, Ф.И. Урманчеев,
Э.С. Касымов, Х.Х. Ярми; А.М. Сулейманов, М.Х. Мингажетдинов, Н.Т. Зарипов и др.
Материал исследования. В качестве исходного используется восточнославянский и восточный фольклорный и литературный материал. Выходы за национально-культурные границы - применительно к литературе - немногочисленны и носят вспомогательный характер. В фольклорной же части они необходимы в силу специфики фольклора. Обширный сказочный и литературный материал привлечен с целью всесторонней характеристики в конфессиональном аспекте заключенных в нем сюжетных мотивов, системы персонажей, основных концептов, художественно-изобразительных средств: в этом плане рассматривается тематическая группа сказок о ложном благочестии.
Теоретическая значимость исследования заключается в том, что оно вносит определенный вклад в сказковедение, в изучение вопросов поэтики и национального своеобразия сказки, раскрытие механизмов сказочного и литературного повествования; углубляется разработка вопросов отражения в фольклоре и литературе религиозных, нравственных и эстетических ценностей народа.
Практическая значимость диссертации обусловлена тем, что материалы и выводы работы могут быть использованы для лекционно- просветительской работы, при подготовке учебников, учебно-методической литературы по фольклору.
Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы. Объем диссертации - 240 с., количество наименований в списке - 250.
Положения, выносимые на защиту:
-
-
Установленное типологическое сходство сюжетов «Лиса- исповедница», «Кот-наставник» в восточнославянских и восточных сказках подтверждает цельность их сюжетного репертуара при сохранении национальной традиции.
-
Особенностью развития сюжетов АТ 61А и AT 113 является наметившееся еще в средневековье стремление к их литературным обработкам. В литературных текстах усложняется композиция, появляются новые сюжетные ходы и мотивы, образ главного героя подвергается определенной трансформации.
-
Восточнославянские фольклорные сказки и русские литературные повести XVII в., в частности, связаны со смеховой народной культурой, отсюда следующие их особенности: печать амбивалентного отношения к типам и явлениям религиозной жизни, изображение «перевернутого мира», следование цели очищения нравов, а не отрицания религии и служителей церкви.
-
Религиозная картина мира в фольклорных и литературных текстах о ложном благочестии различается: литературные произведения приобретают резко сатирический характер, а их фольклорные варианты трансформируются в сказку-небылицу о ловкой проделке героя-трикстера.
-
В художественном развитии фольклорных традиций в литературе выделяются два направления: прямое включение и обработка фольклорных материалов. Фольклорный контекст сознательно используется национальными писателями для создания значимых с этно- конфессиональной точки зрения художественных образов.
-
Литературная трансформация данных сказочных сюжетов подчинена системообразующему принципу взаимодействия коллективного и индивидуально-авторского творчества: сказка как морфологический (сюжетный) вариант и ее литературные обработки выступают в качестве разных воплощений одного фабульного инварианта.
Апробация работы осуществлялась на аспирантском семинаре, лекциях и практических занятиях бакалавров и магистрантов филологического факультета БГПУ им. М. Акмуллы, в ходе фольклорной практики в 2012 году. Концепция диссертации, основные ее положения и выводы изложены в 17 публикациях: 3-х статьях в сборниках из перечня ВАК, 2-х статьях - в сборниках научных трудов и 12 статьях, опубликованных в сборниках материалов конференций. Результаты диссертации представлены в научных докладах, прочитанных на Международных, Всероссийских, Республиканских и зональных конференциях, проходивших в гг. Москве, Санкт-Петербурге, Караганде, Краснодаре, Тамбове, Уфе. Все они опубликованы в сборниках материалов указанных конференций.
Религиозные мотивы в восточнославянских сказках
Жизнь народа всегда отображается в фольклоре. Не случайно сказка служит богатым материалом для этнокультурологических исследований. Она позволяет выявить основные концепты национальной картины мира и дает возможность проследить ее изменения.
Например, принятие христианства на Руси внесло определенные изменения в фольклорную сказку. Как отмечает Е.И. Алещенко [103: 47] в ней появилась христианская лексика, именующая Бога, священнослужителей, предметы культа, обряды и т.д. С приходом христианства в сказках стал отражаться обычай просить Божьего благословения, герои начали молиться перед подвигом, долгой дорогой или сном. Соответственно, в них трансформировались языческие представления, по мнению И.Г. Шахматовой, лежащие в основе фольклора [241]. В сказках, появился, например, значимый христианский мотив жалости и сострадания героя к встреченным по пути персонажам. В то время как языческая «сказка вообще не знает сострадания. Если герой отпускает животное, то он делает это не из сострадания, а на некоторых договорных началах» [191: 128]. Следовательно, христианство изменило сказку в эмоционально-ценностном аспекте.
Изменился в сказках и мотив наказания, направленного на исправление человека: «Ваше царское величество! Как будем царевну судить? - Зять ты мой милый! Усовестим мы ее словами, и живите себе поживайте да добро наживайте» [8: 448].
Народная сказка периодически подвергалась гонениям со стороны церкви и цензуры на протяжении всего своего существования. Так, например, уже в «Поучениях», относящихся к XII в., запрещалось «басни баять, песни петь и в гусли гудеть». Епископ Владимирский, Серапион, живший в XIII в., в «Поучениях» писал, чтобы паства склонялась к «божественному писанию» и не слушала «басен человеческих». Гонениям также подвергались скоморохи еще при царе Алексее Романове.
Что уж говорить о сказках, повествующих о людях, имеющих непосредственное отношение к религии - служителях церкви. Народ зачастую был суров к ним, изображая в неприглядном свете. Подобные произведения если и публиковались, то очень редко.
Антиклерикальные, антипоповские народные сказки и песни, пословицы и поговорки изымались из печати. Многие народные сатирические произведения, как вредные материалы, не включались в сборники. Так, именно поэтому был запрещен цензурой «Этнографический сборник», выходивший в 50-е годы XIX в.
Цензурная корректура присутствовала в разной степени во все времена, зачастую она изменяла или вовсе вычеркивала некоторые слова, предложения или целые куски текста. На сегодняшний день мы имеем возможность использовать тексты оригинальные, без цензурных изменений, однако, нередки случаи «потери» многих вариантов сказок. В силу специфичности устного бытования фольклора наиболее древние варианты сказок сохранились лишь в письменных источниках, а именно они зачастую и подвергались редактуре. Сказки же с религиозным содержанием, в силу различных исторических изменений, наиболее часто менялись или вовсе вычеркивались.
Особенно показательным является сборник А.Н. Афанасьева «Русские детские сказки»: еще при первом его издании в Москве в 1870 году сначала Московский цензурный комитет, а после и Главное Управление по делам печати нашли, что «книга эта не только не отвечает своему назначению, но, напротив, совершенно противоречит ему, представляя восприимчивому детскому уму картины самой грубой своекорыстной хитрости, обмана, воровства и даже хладнокровного убийства без всяких нравоучительных примечаний» [109: 32]. Цензура не могла пропустить глумление над боярами, попами, церковнослужителями.
В библиотеке П.А. Ефремова сохранился экземпляр сказок А.Н. Афанасьева, в котором были переплетены, вместе с вышедшим в печать текстом, листы с авторской корректурой. На них сохранились отрывки, не пропущенные цензурой. Для нас наибольший интерес представляют изъятия, касающиеся религиозных моментов. К примеру, в «Сказке о правде и кривде» поп заменен прикащиком, в сказке «Марко Богатой и Василий Бессчастной» удалены строки с упоминанием ангела и господа, в сказке «Беглой солдат и чорт» опущен отрывок о том, как черт поставил солдата в попы и т.д.
В.В. Чернышев, изучавший данный сборник, предположил, что на него обратили внимание два митрополита: петербургский Григорий и московский Филарет, заявившие, в частности, о неблагочестивости и «Легенд», собранных А.Н. Афанасьевым. Именно после этого цензура убрала все, что могло не понравиться духовенству.
А.Н. Афанасьев заявлял, что «некоторые очень любопытные сказки из собрания В.И. Даля, к сожалению, не могут быть допущены в печать, ради нескромности своего содержания. Героем подобных рассказов чаще всего бывает попов батрак. Здесь много юмору» [227: 130]. И поскольку рукописи, по которым публиковались сказки А.Н. Афанасьева, по-видимому, не сохранились, они, к огромному сожалению, утрачены.
В дальнейшем огромный удар по подобным сказкам был нанесен уже советской цензурой. В 1921 году на Втором Всероссийском съезде по дошкольному воспитанию Р.И. Прушицкая среди прочих критиковала сказки залюбимые детьми вымысел и фантастику [106: 102]. Такой запрет был далеко не первым. В инструкциях Народного комиссариата просвещения за подписью Н.К. Крупской запрещалось издавать сказки, а библиотекам иметь их в своих фондах. Вовсе к печати не допускались сказки религиозного содержания, как не способствовавшие классовому воспитанию. Потеря многих текстов нанесла огромный удар по фольклористике. П.В. Киреевский при жизни так и не смог опубликовать сборник собранных им русских народных песен из-за давления духовной цензуры [196: 113]. Многие авторы подвергались гонениям: к примеру, Н.Е. Ончуков пострадал из-за опубликованных в 1909 году «Северных сказок», содержащих антицерковные материалы [216: 11]; были изъяты из продажи «Сказки и песни Белозерского края» Б. и Ю.Соколовых [216: 11]. Изымались или заменялись, так же, как в сказках А.Н. Афанасьева, главные персонажи в сборнике И.А. Худякова: «поп» был заменен «хозяином», «попадья» -«хозяйкой» [16: 15].
Цензурой строго отслеживались подобные произведения, так в «Сборнике постановлений и распоряжений по цензуре», который выпускался во второй половине XIX в., был опубликован целый ряд указаний о запрещении издания украинских антирелигиозных сказок, песен, пословиц и поговорок. Характерно в этом отношении «Циркулярное предписание» министра просвещения от 5 августа 1854 г., в котором излагаются «рассуждения относительно недопущения к печати без разбора устных народных рассказов, особенно когда ими нарушаются хорошие нравы и может быть дан повод к легкомысленному или извращенному суждению о предметах священных» [249: 39].
Отрицательно отнеслась цензура к фольклорно-этнографическому сборнику Д.И. Яворницкого «По следам запорожцев», вышедшему в 1898 г., поскольку в него были включены легенды и рассказы, несущие антирелигиозную окраску. Рецензент, оценивая сборник в основном положительно, писал об изъятии из него некоторых подобных мест (например, таких, в которых описывается пьянка попа и дьячков).
Из сборника Б.Д. Гринченко «Веселий оповідач» (1888 г.) цензоры также требовали удалить сказки и анекдоты, в которых сказалось отрицательное отношение народа к религии, богу, молитве и попу («Шляхтич», «Гість та господар», «Очищені душі», «Добрий піп», «Євангеліявід громади» и др.). Именно из-за некоторых антирелигиозных сказок и легенд был запрещен сборник Б.Д. Гринченко «Этнографические материалы, собранные в Черниговской и соседних с ней губерниях» (вып. 1).
В сборнике «Сказки, пословицы...» 1890г. украинского поэта и фольклориста И.И. Манжуры было сравнительно мало произведений, высмеивающих церковь и священнослужителей. Тем не менее, цензура вычеркивала из его рукописей целые страницы, заменяла отдельные места, строчки и слова, в некоторых случаях заставляла ученого вместо слов «поп», «дьякон», «церковь» печатать начальную букву с точками. Например, в сказках «Як єрусалимські святі через піч дорогу проложили», «Як вовки в хаті завелись» и других, вместо «поп» было поставлено «п...», «дьякон» -«д...», «церковь» - «ц...» и т. п. Одна из сказок в сборнике И.И. Манжуры была озаглавлена «П.., молодыця та цыган» [129: 27].
Сами сказочники, нередко «баившие» такие сказки, тоже оказывались в сложной ситуации. Так, преследованиям подвергся сказочник К.К. Деревянченко, который знал множество украинских народных сатирических произведений и умело их рассказывал. Это такие сказки, как «Спогад про попа», «Про оновлення ікони та як від цього розбагатіли піп, дяк і корчмар», «Як піп та дяк вкрали в пана порося», «Як диякон покрав пшеницю» и другие [248: 36-42].
Тюркоязычные варианты сюжетного типа «Лиса-исповедница» в сравнительном освещении
Сказочный сюжет AT 61 А «Лиса-исповедница» нашел отражение и в фольклоре таких тюркоязычных народов, как татары, башкиры, казахи [39], узбеки [40], каракалпаки. В тюркоязычных опубликованных сказках типа «Лиса-исповедница» AT 61 А действие получает такое развитие: 1) встреча лисы и петуха или описание их первоначальной дружбы; 2) уловки лисы, для того, чтобы поймать петуха; 3) петух придумывает отговорки; 4) петух попадает в лапы к лисе; 5) лиса пытается уличить петуха в грехах; 6) уловки петуха, чтобы вырваться из лап лисы; 7) реакция лисы на слова петуха: отпускает петуха (случайно упускает), съедает его; 8) петух улетает; 9) петух смеется над лисой.
Все тюркоязычные варианты, в отличие от довольно цельного восточнославянского сказочного репертуара, весьма разноплановы, они свидетельствуют о том, что функции главных героев могут выполнять разные звери: характеристика персонажа остается прежней, а сам герой может поменяться. Проанализировав тюркоязычные варианты сюжетного типа «Лиса-исповедница», мы обнаружили, что существуют две их версии, в которых: 1) главными героями являются петух и лиса, иногда функции лисы переходят к шакалу; 2) происходит замена петуха на гуся.
Рассмотрим основную из версий, повествующую о петухе и лисе. Наиболее близкой к восточнославянским вариантам является татарская сказка «Петух и лиса» [77: 49]. В ней можно проследить те же самые мотивы: появление петуха в лесу на дереве; лиса замечает петуха; пытается сманить его с дерева; предлагает исповедаться. Своеобразие татарской сказки заключается в манере общения персонажей. Лиса, например, обращается к петуху, как к закадычному другу: «Эй, дус, агач башыннан тешмисенме, ж,эмэгать булып бергэ намаз укыр идек» [87: 17] («Эй, друг, с вершины дерева, может, спустишься вниз, сообща, вместе намаз бы прочитали»). Если лиса в восточнославянских сказках предлагает петуху раскаяться в грехах и исповедаться, то здесь она предлагает ему совместно совершить намаз: «жэмэгать булып бергэ намаз укыр идек».
Дело в том, что мусульмане совершают намазы в мечети совместно с другими мусульманами. Коллективный намаз в мечети играет важную роль в жизни мусульманина. Он помогает поддерживать связь между братьями по вере, укрепляет между ними узы дружбы и любви, сплачивает общину.
Также различаются само проведение исповеди или совершение намаза. Исповедь - это таинство примирения с Богом, когда кающийся в присутствии свидетеля-священника открывает Богу свои грехи и обещает не повторять их, а священник молится о прощении грехов исповедующегося. Намаз же - это обязательная ежедневная пятикратная молитва; совершая намаз, мусульманин взывает к Аллаху, моля о прощении и правильном руководстве, просит о помощи и защите.
Далее идет совершенно другое развитие действия, отличное от восточнославянских сказок: петух предлагает лисе посмотреть под деревом и разбудить имама. В исламе «имам» — это духовное лицо, которое заведует мечетью, совершает требы. Во время общей обязательной молитвы избирается имам, который руководит ею. При коллективном намазе имам стоит впереди, а молящиеся стоят позади имама и следуют за ним в действиях. Следовательно, слова петуха вполне объяснимы, для совершения намаза им действительно необходим имам. Однако петух в сказке несколько лукавит, ведь под деревом лежит собака, способная его защитить. Увидев, кого предлагает выбрать имамом петух, лиса испугалась и начала тихонько пятиться, стараясь уйти незамеченной.
И далее идет уже мотив о том, как петух смеется над лисой, - он представлен в большинстве восточнославянских вариантов. Петух вдогонку лисе говорит: «Кая барасыц, жэмэгать булып намаз укырбыз» (Куда идешь, сообща, вместе намаз прочитаем»). Та скороговоркой, на ходу, отвечает: «Тукта, сабыр ит, тэпарэтем бозылды, тэЬарэт яцартып килим» («Погоди, потерпи, омовение обновив, приду»). Действительно, перед совершением намаза требуется совершить омовение: вымыть лицо, руки, ноги. Если мусульманин каким-то образом нарушал ритуальную чистоту, то омовение необходимо было обновить. Лиса в данном случае использует этот обычай как предлог для того, чтобы побыстрее уйти и оказаться подальше от собаки. О намазе она уже и не помышляет. Сказка заканчивается тем, что лиса убегает. С помощью одного яркого словосочетания сказочнику удается передать состояние лисы: «койрыгын кутэреп сызды» («хвост подняв, подрапала или дала стрекача»). Таким образом, сказка передает двуличие лисы, ее благочестие и набожность - лишь маска.
Вторая сказка «Петух и шакал» [53], перекликающаяся с рассмотренным татарским вариантом, принадлежит каракалпакам, тюркской народности, проживающей на севере Узбекистана. Сказка начинается с возвеличивания главного героя - петуха: «...весь в желтых и красных перьях, с золотым хвостом-султаном. Очень красивый петух. Всем петухам петух!» Обычно в восточнославянских сказках возвеличивание петуха вкладывается в уста лисы, которая таким образом пытается усыпить бдительность петуха. Но в сказках и созданных на их основе литературных произведениях Востока такое начало — обычное явление. Рано утром петух, вскочив на забор, принимается кукарекать и будить кур, чтобы те поспешили клевать зерно. Его крик слышит голодный шакал, который решает попытаться сманить петуха с забора и съесть. Для этого он пытается, так же, как и лиса, создать образ вежливого, почтенного человека, - он низко кланяется, говорит медовым голосом, называет петуха «уважаемым из уважаемых петухов», обращается к нему со льстивыми словами: «Не будете ли вы так любезны слезть с забора...» шакал предлагает петуху вместе собрать рассыпанное на дороге зерно.
Однако, петух, почуяв подвох, не поддается на льстивые речи и предлагает шакалу, если ему нужен товарищ, обратиться лучше к тому, кто спит в тени у ворот (вспомним про петуха из татарской сказки, который точно так же советует лисе разбудить имама, лежащего под деревом). Шакал, подумав, что там находится второй петух, бежит к воротам, но, разглядев большую мохнатую спящую собаку, бежит наутек. Однако собака хватает его за шиворот.
И уже не петух, а шакал пытается использовать уловки, лишь бы вырваться из зубов собаки: сначала он притворяется другом петуха, потом говорит, что друг послал его узнать о здоровье почтенной собаки. Однако, собака не поддается на уговоры и загрызает шакала. Сказка заканчивается тем, что собака сделала себе из шкуры шакала мягкую теплую подстилку. Иносказательно это можно выразить словами: это все, что осталось от глупого шакала.
Из башкирских вариантов, косвенно относящихся к сюжетному типу «Лиса-исповедница», можно считать сказку «Лиса и петух» [71: 48]. Сказка эта интересна тем, что лиса, чтобы поближе подобраться к курятнику, накидывает на себя заячью шкурку. То есть она не притворяется богомольной странницей, как в восточнославянских и некоторых тюркоязычных вариантах, а пытается с помощью подручных средств принять обличье другого зверя, который не будет вызывать подозрение. С помощью этой шкурки лисе действительно удается довольно близко подобраться к ничего не подозревающим курице и петуху. Воспользовавшись этим, она хватает курицу и убегает. Петух от растерянности ничего не смог сделать. Его словам, что курицу утащил именно заяц, никто не верит. И когда во второй раз этот «заяц» наведывается в курятник, петух бросается на него и, вцепившись в шкуру зайца, сдирает ее с лисы, та убегает. Петух начинает бахвалиться перед всеми, что содрал с наглого зайца шкуру. И тут его хвастовство переходит все границы: «Не то что зайца, даже лисы не бойтесь!» («Куян тугел, толке килпэ лэ, тсуртсмагыз» [86: 65]).
Согласно сказочной логике, тех, кто много хвастает, настигает кара (вспомним русскую народную сказку «Заяц-хвастун»). Дальнейшее развитие сказочного повествования лишь поясняет верность данного утверждения. Лиса в очередной раз наведывается в курятник, и петух кидается ей на шею и, угрожая расправой, требует вернуть унесенную ею в прошлый раз курицу. Лиса, притворившись испуганной, утверждает, что курица жива и предлагает петуху ее проведать. Лиса уносит петуха, но, как только они входят в лес, скидывает его на землю и съедает. Сказка заканчивается авторской ремаркой о том, что через некоторое время от глупого петуха остались одни лишь перья. Таким образом, в данном варианте нет мотива о лисе, пытающейся исповедать петуха. Однако в полной мере здесь присутствуют другие мотивы: появление лисы; посещение ею курятника; встреча с петухом; лису прогоняют; петух попадает в лапы к лисе; она съедает его.
Особый интерес представляют две татарские сказки [85: 92; 36] сюжетного типа «Лиса-исповедница», в которых место петуха занимает гусь. Замена петуха на гуся является отличительной особенностью данных татарских вариантов. В этих сказках уже не петух, а гусь с помощью различных уловок перехитряет лису и улетает.
В фольклоре разных народов петух или курица считаются глупыми существами, а гусь для татар - умная птица. У многих народов гусь изображается болтливым и глуповатым. А для татар гусь - птица особая, он всегда считался полезным. Нельзя забывать, что прежде из гусиного пуха делались подушки, одеяла, в готовке использовали кисточку из гусиного крылышка. У каждой девушки должна была быть гора подушек, набитых гусиным пером, а за год до свадьбы гусей готовили в качестве приданого и именно гусей выносили к свадебному столу. Также проводился специальный календарно-обрядовый праздник «каз емэсе». Все это свидетельствует об особом отношении татар к этой птице. Видимо, этим и объясняется выбор главного героя и замена в сказках петуха на гуся. Гусь умнее лисы, у него больше возможностей перехитрить лису, так как он, в отличие от петуха, умеет летать. Татарская сказка «Лис и гусь» помогает слушателям понять, что можно найти выход из самых трудных жизненных ситуаций.
Литературные переложения сказочного сюжета «Лиса-исповедница»
При изучении сказок о животных нельзя обойтись без богатого басенного наследия, которое оставила нам античность. Поэтому особую актуальность приобретают темы исследований, посвященные изучению жанра басни. Необходимо выявить взаимосвязи басен не только со сказками, но и с древнерусскими повестями. В связи с этим можно выдвинуть предположение, что одним из источников сказок о лисе-исповеднице и связанных с ними повестей о куре и лисице являются басни Эзопа.
При изучении животного эпоса нельзя обойтись без богатого басенного наследия, которое оставила нам античность. Басня является древнейшим творческим жанром, имеющим длительную традицию как в фольклоре, так и в литературе. В процессе формирования басни на нее оказывало свое воздействие устное народное творчество, в том числе и сказки. Применительно к волшебной сказке эта проблема уже решалась как в западноевропейской, так и в советской науке, применительно к сказке о животных эта проблема широко еще не поставлена, хотя мы располагаем большим количеством сказочных сюжетов, имеющих свои соответствия в баснях.
Это такие сюжетные типы, как «Лиса и журавль», «Собака и волк», «Волк-дурень», «Старая хлеб-соль забывается», «Лиса и рак». Вопрос о происхождении басни также издавна волновал исследователей. Существуют две концепции происхождения басни: первая представлена немецкой школой О. Крузиуса, А. Хаусрата и др., вторая - американским учёным Б.Э. Перри.
Согласно первой концепции, басня происходит из сказки о животных. Согласно второй концепции, басня близка сравнениям, пословицам и поговоркам; как и они, басня возникает как вспомогательное средство аргументации. Первая точка зрения восходит к романтической теории Я. Гримма, вторая возрождает рационалистическую концепцию Г. Лессинга.
В настоящее время появилась и третья концепция, согласно которой «не народная традиция заимствует у Эзопа или восходит к нему, а Эзоп черпает из народной традиции» [195: 361]. В данной статье мы постараемся выявить сходные черты между баснями, сказками сюжетного типа «лиса-исповедница» и связанными с ними повестями.
В трудах фольклористов и литературоведов мы встречаем единичные высказывания и замечания о связях сказок о лисе-исповеднице с баснями Эзопа, однако целостного исследования, посвященного изучению данной проблемы, до сих пор нет. Это обуславливает актуальность данной проблемы. Басни Эзопа были широко известны и в греческом, и в славянском мире. Петух и лиса встречаются в них нередко, причем чаще получается, что петух обманывает лисицу (это басни о петухе с лисой и о собаке с петухом). Л.З. Колмачевский в книге «Животный эпос на Западе и у славян», привлекая к анализу варианты сказок о петухе и лисе, представленные А.Н. Афанасьевым и М.П. Драгомановым, считал, что на них «в известной мере повлияла баснь о коте и петухе, проникшая на Русь при посредстве Византии» [161: 5]. В.П. Адрианова-Перетц [91: 169], например, рассматривая фольклорное начало в повестях о Куре и Лисице, отмечает их сходство и с баснями Эзопа.
Сходство отдельных элементов и мотивов в различных вариантах сказок, повестей и басен о петухе и лисе можно объяснить тем, что русский сказочник и автор «Сказания о Куре и Лисице» могли перенять их из сборников басен, которых, начиная с XVII по XVIII век, бытовало великое множество и в рукописном, и в печатном виде. Они становились материалом для народного и авторского творчества. Приведем некоторые басенные сюжеты, которые могли дать материал для сказок о лисе-исповеднице и повести о куре и лисе.
Большинство сказок и повестей начинается с того, что лисица находит петуха на высоком дереве и начинает разговаривать с ним, чтобы сманить на землю: «Завидевши петуха на высоцем древе, говорит ему ласковые словеса: «О милое мое чадо, петел! Сидишь ты на высоцем древе...» [47: 28]; «К тому седящему на древе к велегласному х куру пришла к нему ласковая лисица и стала ему говарить лестными своими словами: «Чадо мое милое, громкогласны кур, вознеслся еси ты на прекрасное древо. Сниди ко мне к преподобной жене лисице, и аз тя прийму на покаяние с радостию...» [91: 191]. Такое начало напоминает нам басню о петухе с лисой: «Лисица голодная, ищучи себе есть, увидела петуха высоко седяща. Приступивши к нему поздоровила его и так молвила: для чево, господине петух, седиш так высоко?» [10: 594]
В одной из украинских сказок лиса только потому замечает петуха, что он вдруг решает запеть: «Вийшла лиса у темні ліса, видать одні тілько небеса, і розкинула свої мислі, як би в світі прожить і трибушку наповнить. На цей случай петушок неподалеку з дерева громко закричав. Підходить до його лиса близенько, кланяється йому низенько: «Здрастуй, петушок, мій миленький дружок!» [84: 103]. Сравним с басней «Собака с петухом в дороге»: «Около полуночи начал петух по природе своей петь и громким голосом вблизи бывшую лисицу приманил, которая к дубу подошедши и петуха на ветвях увидя, так ему обрадовалась, что у нее слюны изо рта потекли. Чего ради, желая его лстивыми словами с дуба сманить, так заговорила» [25: 500]. В басне из сборника Р. Летранжа лиса, чтобы убедить петуха в своем искреннем расположении, говорит, что «не знала бы что с радости делать, ежели б такова дражайшаго сладкопевца, усердно обнявши поцаловать могла» [25: 397]. Лиса из повести старается убедить петуха в том же: «Сниди ко мне, чадо мое, да тебя целую любезно, понеже зрети мне на тя слезно...» [58: 205]
В баснях персонажи обычно очерчены бегло и бледно. Они лишь несут определенную сюжетную функцию. Соответственно одни и те же функции могут исполнять разные животные. Так может быть сюжет один, а персонажи разные. В роли обвинителя петуха часто в басне выступает кот. Лиса в сказках и повестях упрекает петуха за многоженство такими словами: «Мужик одну жону имеет и каждый год на исповедь ходит, а ты семь жон имеешь, и ни один раз в год на исповедь не ходишь» [64: 303]; «Помниш ли ты, как в правилах святых отец пишет: одна жена понять по закону, а другую понять для детей, а третью понять чрез закон прелюбодеяние [ради]. А ты, лихой человек, злодей и чародей, законопреступник, держеш ты у себя много жон по двадцети и по тритцати и болши...» [91: 193] Сопоставим данные отрывки с текстами басен, в которых в качестве обвинителя уже выступает кот: «Нечестив еси и нечист естеством, матери и сестрам совокупляешися» [10: 29]; «Для чего ты такое безсовестное кровосмешение делаешь, что и родным сестрам не спускаешь?» [25: 67] Ответ петуха примерно одинаков во всех анализируемых нами источниках: повести «Послушай, госпожа моя мати лисица, помниш ли ты, как в бытиях пишет: земля стала и нача полнитися. Сице плодитися и роститися и умножите землю. О сиротах и о вдовицах всякое попечение имейте и пекитеся велми, то будите наследницы царствия небесного» [91: 193]; и баснях «Это я только для того делаю, чтоб господам моим больше яиц промыслить» [25: 67].
Кроме имеющегося сходства между сказками и баснями, есть еще точки соприкосновения между баснями и древнерусским «Сказанием о Куре и Лисице». Речь лисы к куру в повести составляется по несколько необычной схеме: в ней есть, во-первых, восхваление замечательного голоса кура, а во-вторых - упоминание о ворах, которые боятся этого голоса: «А когда же ты запоеши, якобы в златую и громогласную трубу вострубиши, глас же твой далече слышим бяше, и вот гласа же твоего вся земля вострепещется, людие от сна возбужаются, бесы опровергаются, а еретики изчезают, а воры и мошенники трепетны бывают и велми ужасаются, чтобы им пойманым не быти, и в твое куроглашение от воровства устраняются. Небо и земля радуются, и веселятся, реки восплещут, горы возыграют...» [91: 191]. Сравним с отрывком из басни «Собака с петухом в дороге» «Я подобнова сему ангелскова голоса от роду моего не слыхала» [25: 136] или с басней «О попугае и лисе»: «паче и всех животных разумом и гласом и словесным подобна человеком одарованна еси и песнмы таковыми, яко всякое мусикийскаго согласия превосходит» [10: 68]. В басне же «Тати и петел» читаем следующее: «Тати в дом некий внидоша ничесо же не обретши, кроме кура, возхитивши того, поидоша; егда же убити его хотяша, проси их, да пустят его жива, сказываше им, яко потребный и полезный есть людем, в нощи будит их труждатися. Они же отвещаша: того ради наипаче убиен будеши, егда убо их будиш, нам красть не даєш» [25: 464].
Обманом сманив петуха с дерева и, наконец, заполучив его в когти, лиса на все оправдания кура в повести отвечает так: «Лутче тя разве отдать градцкой казни, чтоб не было и другим такой же блазни. Но честнее зде смерти предати, и без огласки тя скончати. Да что мне с тобою много болтати, достойно тебя скорой смерти предати» [58: 220]. Или в другом варианте: «Ты на то надеешися, что грамоте горазд и отвещати умееш, и тем тебе не отговор йтися, повинен ты еси смерти ... я теперь сама голодна, хочу я тебя скушать ... и тако сконча живот куру» [91: 191]. Почти так же заканчиваются басни про кота и петуха: «И кот отвещав рече: Но аще ты многи благообразныя собиравши ответы, аз же гладей сый, и не жду сего. И тако снеде его» [10: 53], «Так что же ты думаешь, из-за того, что у тебя на все есть отговорки, я тебя не съем?» [10: 68]
Литературные переложения сказочного сюжета «Кот-наставник»
Из произведений Убейда Закани до нас дошло небольшое число газелей (лирических стихотворений) и рубай (четверостиший), несколько од, две сказки в стихах - «Кот и мыши» и «Каменотес», лирическая поэма «Книга влюбленных» и несколько прозаических произведений. Закани был талантливым лириком, но в полной мере его талант раскрылся в прозаических произведениях. Именно в них Закани создал лучшие образцы сатиры, которые мы могли бы отнести к одним из первых в истории персидской литературы. Конечно же, речь идет о сатире, которая осмеивает типичные явления общественной жизни.
В своих сатирических произведениях Закани сочетает пародию с гротеском, шарж с буффонадой, добиваясь остро сатирического эффекта. Так, в одном из своих произведений - «Этике аристократии» - автор одновременно пародирует ученые трактаты средневековых мудрецов и сатирически характеризует правящую верхушку, высмеивая «благородных и ученых мужей» своего времени, их мораль и образ жизни. Необходимо отметить, что в средневековом Иране этико-дидактическая литература пользовалась большой популярностью, причем существовало множество различных жанров широкого диапазона: от чисто философских трактатов до сборников притч и анекдотов, которые были призваны иллюстрировать те или иные положения общего характера. Наиболее известным в Иране в средние века философским произведением была «Насирова этика» (Ахлак-е Насири), составленная крупнейшим иранским ученым Насир ад-Динси Туей (ум. в 1274 г.). «Насирова этика» содержала такие моменты, как учение о морали и нравственности, в ней излагалась аргументированная система норм поведения людей, их обязанности по отношению друг к другу и обществу. И именно это произведение использовал Закани для своей сатиры.. В предисловии к своей «Этике аристократии» Закани честно предупреждает читателя, что воспользуется лишь немногим из того, чему посвящены длинные философские трактаты. И действительно, Закани избирает объектом своей сатиры только так называемое «учение о добродетелях», рассматривая его в «историческом плане». На первый взгляд может показаться, что автор свято верит в непогрешимость суждений «мудрецов прошлого», которым он противопоставляет разложившееся общество современников, лишенное каких бы то ни было моральных устоев. Но, если прочитаем более внимательно, то станет понятно, что Закани просто смеется над многими догмами средневековых схоластов.
Также на протяжении всего произведения появляются юморески-анекдоты, насмешливые, но в большей степени злые. В «Этике аристократии» Закани предстает перед нами блестящим стилистом, который виртуозно пародирует схоластическую терминологию.
Пародия также используется им и в трактате «Сто советов», только теперь он строит его как пародию на традиционные персидские панд-наме («книги советов»). Здесь Закани с особой изобретательностью высмеивает постные, лицемерные советы и особенно тех, кто их дает, - представителей духовенства, официальной учёности, законности и благочестия Замечательным образцом сатиры Закани являются его «Определения» - это своеобразная сатирическая энциклопедия окружавшей поэта жизни. Позднее в литературах разных народов появлялись произведения, в чем-то напоминающие «Определения» Закани, к примеру, «Карманное богословие» П. Гольбаха, «Словарь прописных истин» Г. Флобера или «Словарь сатаны» А. Бирса.
Язык произведений Закани также заслуживает внимания, интересным является то, как он обыгрывает употребление арабизмов, которые считались принадлежащими к высокому стилю. К простым персидским словам (часто даже к просторечиям) Закани добавляет арабский артикль «ал», достигая этим комического эффекта, который получился бы, если бы мы к русским словам все время добавляли окончания, принадлежащие другому языку.
В произведениях Закани всегда очень четко обозначен объект его сатиры: это духовенство, знать и богачи, правящая верхушка. Закани обличает не абстрактные пороки, а пороки аристократии и духовенства, пороки, присущие вельможам и их окружению. Будучи направленной против многих общественных слоев, сатира поэта оказалась в особом положении.
Так, в востоковедной науке Закани долго считали не слишком-то почтенным автором, не заслуживающим серьезного внимания. Его произведения почти не переводились на другие языки. Еще одна причина, по которой к его произведениям относились с опаской, это их непристойность. Непристойность эта вполне объяснима и даже закономерна. Соленая шутка, крепкое словцо всегда были присущи фольклору (возьмем для примера хотя бы «заветные» русские народные сказки или арабские сказки из 1001 ночи). Закани, видимо, вполне сознательно вводил подобные выражения и ситуации, так как это подчеркивало их связь с живым народным творчеством и противопоставляло его произведения другим благопристойным и приличным творениям того времени.
Наиболее интересным для нас произведением Закани является сказка «Мыши и кот» [27]. Эта сказка довольно известна в Иране и по сей день. Об этой сказке писал В.А. Жуковский: «Редко можно встретить ребенка, женщину, мужчину, которые не помнили бы из нее стихов. Можно не знать многого и очень важного, но не знать «Муш о горбе» («Кот и мыши») -стыдно и не позволительно!» [132: 41]
Сказка «Кот и мыши», несомненно, принадлежит к тому же сюжетному типу, что и рассмотренные нами ранее сказки. Сюжет сказки Закани состоит из нескольких основных моментов: вступление (от автора), описание кота, винный погреб, появление мыши, похвальба пьяной мыши, кот ловит мышь, мольба мыши, убийство мыши, поход в мечеть, молитва кота - кот притворяется благочестивым, мыши идут к коту, заманивание мышей, кот убивает и съедает мышей, поход к царю мышей, похороны, мышиное войско, посланец мышей, войско котов, битва котов и мышей, пленение кота, попытка казнить кота, кот поедает мышей, заключение автора. Как мы можем увидеть, многие мотивы совпадают с эпизодами из других сказок о коте-наставнике. Рассмотрим эти мотивы более подробно.
Во многих вариантах данного сюжетного типа сказка начинается с описания обстоятельств, из-за которых кот решает обмануть мышей; как правило, это либо старость (например, в даргинской сказке: «кот состарился. Глаза его плохо видят, уши плохо слышат, зубы сточились, когти погнулись и лапы не держат» [34: 215]), либо случайность («На полке висели четки гамаралы, они повисли у кота на шее» [34: 214] - сингальская сказка), либо другие причины. В сказке Закани как таковых причин нет. Сказка Закани -это сказка литературная и начинается она со вступления автора
«Если ты имеешь разум, знание и рассудок, приди, послушай рассказ о коте и мышах. Я прочту тебе одну быль, и, если у тебя есть разум, ты останешься ошеломлённым. Эй, мудрец, разумный и знающий, прочти рассказ о мышах и коте! Рассказ о мышах и коте, нанизанный стихами, ты хорошенько прочти, - рассказ, подобный катящейся жемчужине» [27].
Среди множества изученных нами сказок вступление такого типа мы обнаружили только в берберской сказке: «Да будет моя сказка прекрасна, пусть разматывается она, как длинная нить!» [41: 192]
Еще одной особенностью сказки Закани является образ кота. Как мы уже писали ранее, в литературных обработках образы героев становятся более детализированными; так, у Закани, описание кота гиперболично и наполнено красочными эпитетами, как это часто бывает в восточных сказках
«По соизволению неба один кот, подобный страшному дракону, был в Кермане; Кот дальнозоркий, охотящийся на львов, с янтарными глазами и острыми зубами, со змеиным хвостом и орлиным лбом, был он полон коварства и хитрости; Живот его был, как барабан, а грудь, как у горностая, брови его, как лук, и был он с ресницами, как стрелы» [27].
Прекрасная внешность в традиционных произведениях Востока описывалась условно, с помощью клише, но констатировалась обязательно. В средневековой литературе главный герой был средоточием героизма, мужества, красоты. С одной стороны Закани, перечисляя качества кота, следует традиции, с другой - подобное описание героя способно вызвать лишь комический эффект. С неправдоподобности «охотящегося на льва» («ULuljA лЛ eijjj jj i») кота, имеющего хвост змеи («UL»j AJ lAJjl ijj JJJ»), начинается сказка, в которой будут происходить все более и более невозможные события. В народных сказках кот обычно предстает перед нами. лишь как «красивый кот» [63: 170] (китайская сказка) или же - как хорошо ловящий мышей [41: 192] (берберская сказка).
Похожие диссертации на Трансформация сказочных сюжетов в литературе : конфессиональный аспект
-
