Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Теоретические основания агностицизма .. 14
1. Определение, интерпретации и разновидности агностицизма. 14
2. Философия джорджа беркли как основание агностицизма 26
3. Критическая философия Канта и агностицизм 34
4. Постклассические агностические концепции 71
ГЛАВА 2. Решение проблемы агностицизма 98
5. Прагматическая бесполезность агностицизма 98
6. Семантическая деструкция агностицизма 106
7. Структурная избыточность агностицизма 124
8. Совместимость детерминизма и онтологической свободы в контексте современного философского дискурса 144
Заключение 165
Список условных обозначений и сокращений 169
Список специальных терминов 170
Список использованной литературы 171
- Философия джорджа беркли как основание агностицизма
- Постклассические агностические концепции
- Семантическая деструкция агностицизма
- Совместимость детерминизма и онтологической свободы в контексте современного философского дискурса
Философия джорджа беркли как основание агностицизма
Важно, что одной констатации отрицания какой-либо познавательной стратегии со стороны ученого недостаточно для квалификации его как агностика. Например, научное сообщество отрицает астрологию или другой способ «оккультного изучения мира», но нельзя же всех тех, кто не только предметно критикует, а отрицает оккультизм в качестве научного направления считать аспектными агностиками в аспекте оккультизма. Поэтому агностицизм, чтобы вообще состояться, должен предлагать рациональные и осмысленные доводы в защиту своей позиции, чего оккультизм не имеет. Поэтому бытовая, вульгарная позиция отрицающая возможность познания не может считаться агностицизмом, в той же мере, как «народные» представления об устройстве мира нельзя считать естествознанием. Об агностицизме как о философском направлении имеет смысл говорить лишь как о научном агностицизме. Именно поэтому значительную часть нашей работы мы посвятили наследию Джорджа Беркли (2) и Иммануила Канта (3) , философов, чьи результаты не утратили актуальности и по сей день. В 4 настоящей главы мы рассматриваем современные формы агностицизма и приходим к выводу об их научной безосновательности.
Чтобы иметь право называться агностицизмом, он должен, во-первых, аргументированно отрицать какие-либо рациональные способы постижения мира и делать это в той или иной степени рациональным языком. Поэтому агностицизм отрицает не все без исключения «истины», а идеологически избирательно. В соответствии с чем, аспектный агностицизм из-за признания «частичной» познаваемости мира вынужден признавать некоторые результаты познания в соответствии с избранным аспектом, отчего возникает проблема демаркации такого агностицизма и позиции познания, которая признает неразрешимость существующими средствами познания тех или иных задач.
Абсолютный агностицизм не может быть реальной мировоззренческой позицией, то есть трудно даже представить человека, которого нельзя было бы убедить в том, что земля не плоская, что туберкулез развивается из-за воздействия на организм палочки Коха, высокая доза радиация приводит к лучевой болезни и т.д. Тем не менее, абсолютный агностицизм в теории познания незаменим в качестве понятия о мировоззренческой позиции, противоположной той, которая нацелена на приобретение положительного знания о мире. В таком виде абсолютный агностицизм представляет из себя идеальный смысловой конструкт наподобие «абсолютно черного тела», который не встречается в природе, но хорошо поддается определению и как смысловая единица полезен в той или иной теории. Абсолютному агностицизму можно противопоставить некритическую позицию познания, которая присуща идеальному ученому, занимающемуся накоплением впечатлений, но не задающемуся вопросом об их достоверности. Поэтому в данном случае мы говорим не о получении знаний, а именно о впечатлениях, так как атрибутом любого знания является его связь с другими знаниями, а также с необходимой методологией оценки их достоверности. Такой ученый тоже является не встречающейся в природе идеализацией. Между двумя этими крайними точками есть спектр степеней перехода. То, что называют агностицизмом, является определенной позицией познания, расположенной ближе к абсолютному агностицизму.
По способу определения агностицизм необходимо разделить на топический и модальный. Если первый выделяет некоторую область, не доступную познанию, «лежащую за его границами», то второй не указывает на такую область, но относится к любому знанию, как к «ненастоящему», под знаком специфической модальности. Примером топического агностицизма могут служить Спенсер, Рассел, которые, несмотря на возможность знания, предполагали принципиально недоступные для него задачи. Пример второго агностицизма - Кант и И.Мюллер, которые рассматривают актуальное знание лишь как результат познания мира феноменов (Кант) и знание «в редакции энергии чувств» (Мюллер).
Научная деятельность неотъемлемо предполагает критическое отношение к результатам новых исследований. Несмотря на критику верификационизма в новой философии науки, необходимо отметить, что элементарную проверку результатов нельзя путать с верификационистской позицией, поскольку даже анархистские версии эпистемологии, не говоря уже о позиции Поппера и Лакатоса, различают подтверждаемые и неподтверждаемые результаты. С другой стороны, и более ранняя версия эпистемологии отличала верификацию и подтверждение научной теории [64 , с.61]. В соответствии с этим аспектный агностицизм предполагает или даже разрабатывает критерий, который служил бы основанием фальсификации тех или иных результатов в зависимости от методики их получения. Здесь напрашивается реплика: «А не делает ли этого любой какой угодно научный метод»? Таким образом, мы подошли к важнейшей отличительной особенности агностицизма. А именно, агностицизм отказывает в возможности познания не на основании определенного списка аргументов или опровергающих действий, не из-за методологической недостаточности или служебной халатности научных сотрудников, и даже не из-за особенностей мироустройства (за некоторым исключением), а лишь потому, что из-за каких-то универсальных и чаще всего очень отвлеченных соображений определенный тип познания заранее признается неосуществимым. Примерами такой позиции могут служить Иммануил Кант, участники Венского кружка и с некоторыми оговорками ранний Витгенштейн. Из результатов позднего Витгенштейна [21, с.77-319] тоже была предпринята попытка вывести агностицизм несколько иного типа, который обосновывался бесконечной не интерпретируемой стихией языковых игр (см. 4 ). Витгенштейн вообще поддается весьма широкому спектру интерпретаций [146, с.90-96].
Постклассические агностические концепции
И наконец, может быть использован такой контрпример: устройство считывающее информацию с перфокарт, не обязано иметь в своей структуре отверстий в «тех» местах, которые есть у перфокарты. Если определить отверстия перфокарты как некоторую особость, то устройство считывания имеет совершенно иные особости, чтобы информация с перфокарты была им воспринята. Однако оно улавливает не свою структуру, а структуру перфокарты. Этот простейший контрпример полностью фальсифицирует тезис Канта о возможности «определения» связей мира рассудком. Упорядоченность и неупорядоченность мира и его связей, если и имеют тематическое отношение к упорядоченности наших способностей, то лишь случайно или в порядке курьезной гармонии.
Г.В.Лобастов усматривает в знании о объектах эмпирического мира антиномию: «чувственность не есть знание, но она несет знание» [83, с.106]. Однако состав не акцептированного рассудком и конструирующей способностью (будем так называть рассудок и способность априорного созерцания в совокупности) объекта разрушает главные тезисы Критики. Такое содержание несет пусть и принимаемую к сведению рассудком, но абсолютно не контролируемую им информацию. Нет гарантии, что эта информации не «полимеризуется», то есть не вступит в концептуальные связи с другой такой же информацией и с понятиями самого рассудка. Если же это знание уже содержится в рассудке или другой априорной способности, то создается ситуация полной формализации воспринимаемого, когда рассудок достигает каждой «излучины» смысла и чувства материального мира и его перцептивных расширений (впечатления, переживания, кажимости). Причем такое до конца формализованное и без остатка поглощающее мир знание нельзя уже не назвать реальностью.
И не надо забывать, что у Канта антиномии играют роль демонстраций бесплодности усилий разума и других способностей при попытке решить метафизическую проблему. Антиномия в составе трансцендентальной аналитики порождает вопрос, а не является ли трансцендентальный метод тем, что Кант называл «умствованиями», то есть попыткой решить неразрешимую (бесконечно решаемую) проблему?
Интегральное чувство, то есть созерцания (в т.ч. «априорные»), ощущения, переживания наоборот не могут не фиксироваться конструирующей способностью (будем так называть рассудок и способность созерцания из 14 первой «Критики») и одновременно быть неподвижными. Неизменная чувственность отменяет элементарную структуру одного чувства и другого чувства, без которой сама чувственность теряет смысл. Меняющееся чувство должно получить связи от конструирующей способности, иначе изменение не будет замечено, что равносильно отсутствию изменения, поскольку в таком случае речь пойдет о нечувствуемом чувстве. Конструирующая способность, в частности рассудок, должны как-то соответствовать изменению чувства, иначе оно окажется никак с ним не связанным. А поскольку под интегральным чувством мы подразумеваем все аспекты неинтеллектуального восприятия, то рассудок оказывается оторванным от эмпирического мира. В частности, эмпирическое в таком случае не способно участвовать ни в одном суждении о мире и относиться к проблеме метафизики. Рассудок, замкнутый на себе, знает все о мире, что в нем только можно знать. Это вырожденное решение проблемы метафизики, вытекающее из софистического предположения о невменяемости конструирующей способности к интегральному чувству.
Однако и противоположный случай, который казалось бы не должен быть софистическим, также малоутишителен для Критики. А именно рассудок вбирает в себя все самые тонкие переходы чувства и по сути создает метафизику в виде полностью формализованной и разрешимой теории мира. Естественно ни о каком эмпирическом в противовес априорному и трансцендентальному в данном случае речи быть не может. В таком мире априорно все!
Чтобы соединить эмпирический мир с категориями рассудка, Кант использует теорию воображения, которое призвано быть посредником между тем и другим. Кроме того, что воображение имеет не менее (и даже более) богатую структуру, чем эмпирический мир, а значит проблемы двух указанных выше софизмов эта теория не может преодолеть по самым общим структурным причинам, теория воображения создает для кантианства дополнительные проблемы.
Например, Герман Коген, обращая внимание, на одно из определений рассудка как связи апперцепции и синтеза способности воображения [70, с. 343-344], указывает на проблему, состоящую в том, что воображение рискует быть понятым как «интеллектуальное созерцание» и «может заменить созерцание» как таковое. Последнее крайне опасно, потому что в такой роли воображение создает «масляную прослойку» между рассудком и эмпирическим миром. Продукт воображения способен дробиться и создавать лабиринт более сложного чувства, чем чувство, с которым оно должно соединить рассудок. Выход из этого положения Коген находит у самого Канта в том, что, продуктивная способность воображения «продуцирует не столько образ, сколько понятие» [там же]. Сколько не указывается, хотя от степени точности этой расплывчатой формулировки зависит исход решения проблемы. Однако, если даже принять на веру суждение о «достаточности» «понятия в образе», она нисколько не избавляет от проблемы, потому что, во-первых, статус понятия могут иметь и продукты фантазии, иначе не было бы понятий кентавра, единорога и т.п. Тем более фантастические понятия, основанные на потерявших связь с действительностью «кусках реальности», еще менее поддаются диагностике в качестве фантазий. Например, если электричка Поселок-Витебский вокзал отходит от Вырицы в 9-30, фантазия о том, что она отходит в 9-25 абсолютно не преодолима с помощью одного лишь сравнения 9-30 и 9-25. Во-вторых, фантазии не менее нуждаются в связях конструирующей способности, которые не могут обойтись без соответствующих понятий. В-третьих, решение проблемы создает порочный круг, так как оно, будучи призванным отделить фантастическое от реального, просто перетаскивает проблему извне внутрь понятий рассудка.
Семантическая деструкция агностицизма
Отрицать обыденное знание самоубийственно для любой философии, неважно, как она себя называет. Когда речь заходит о непознаваемости мира, всегда говорят не о «простом» познании, а некоторой выделенной особой его разновидности. Тогда возникает законный вопрос, чем первое познание отличается от второго. Что собственно мы не познаем, чтобы мир можно было назвать непознаваемым? Именно поэтому непознаваемость оказалась тематизирована религией, что не была способна указать, что составляет предмет непознаваемого, притом, что это «непознающее познание» должно создавать достаточно наглядную иллюстрацию непознаваемости мира. Если агностицизм не умеет указать на содержание того, что ни при каких обстоятельствах и «в достаточной мере» не может быть познано, почему, в силу каких свойств это нечто обладает способностью модифицировать модальность всех описаний актуально познаваемого, что оно обязательно становится предметом лишь «ненастоящего познания»?
С другой стороны, агностики ничего не знают о познании абсолютно не познаваемого предмета, но вынуждены утверждать его уникальную свойственность. Этот предмет нельзя познать, следовательно, познание, в котором бы он познавался, никогда не осуществлялось. И наоборот обыденное и позитивное познание является единственной разновидностью какого бы то ни было познания. Тогда почему невозможность осуществления операции, которая не только не может быть осуществлена, но для которой нет даже теоретического описания и осмысленной формулировки, должна отменить реальные операции, по неведомой причине имеющие с ней одинаковое название? Например, если кто-то придумает «трансцендентное мытье посуды», которое не протекало ни одной секунды, станет ли от этого лишенной смысла работа посудомойки, то есть утратится ли гигиеническое отличие вымытой посуды от грязной? Из-за невозможности предъявить предмет познания, одновременно не осуществимого ни при каких обстоятельствах и отменяющего значения какого бы то ни было другого познания, агностицизм вынужден применять стратегию особых вопросов. Именно поэтому религия становится едва ли не единственной темой, которая позволяет агностицизму не «размыться» в иллюстрациях обыденной непознаваемости. Например, мы не знаем, какие очертания принял «конкретный» пузырь раскаленного вещества на Солнце, но мир от этого не становится непознаваемым. Мы не знаем, шел ли дождь спустя 15 минут после рождения Александра Сергеевича Пушкина. Незнания бывают разными, но какие из них делают мир непознаваемым? Поэтому идеология и мировоззренческая позиция непознаваемости должны иметь теорию непознаваемого, делающего природу непознаваемой, и некоторую стратегию выбраковки к нему не относящегося. Во-первых, знание чего-то диалектически предполагает незнание. Например, чтобы видеть внутренность предмета нам необходимо актуально не воспринимать его поверхность. Чтобы иметь опыт непрерывного семидесятилетнего проживания в Аргентине практически любому из нас придется утратить опыт сопоставимого по продолжительности проживания в любой другой стране. Во-вторых, если бы непознаваемое по причине дальности расстояния, ограниченности времени или другой технической причине единственно делало бы мир непознаваемым, то он оказался бы безоговорочно познаваемым там, где нет обыденных препятствий познающей деятельности. Поэтому для тезиса о непознаваемости требуется принципиально иное незнание, способное фальсифицировать в качестве знания даже то, что находится непосредственно перед нами в доступном для изучения виде и масштабе.
Именно поэтому агностицизму требуются вопросы, на которые ни при каких обстоятельствах нельзя дать ответ, что делает его по структуре и содержанию очень похожим на эзотерическое учение. Но если такие вопросы существуют, почему сторонники агностицизма их не предъявят?
В философии были попытки составления списков неразрешимых проблем [54, с.33-64], однако это всего лишь перечень проблем философии, приводящих к парадоксам при современных способах их интерпретации. Ничего, что делало бы 108 мир принципиально непознаваемым, в них не содержится. Подобные списки есть, например, в математике, но никому не придет в голову, что нерешенность проблемы Кука предполагает математическую непознаваемость. И в то же время неразрешимость алгебры исчисления предикатов вряд ли добавляет к океану неизвестного хотя бы каплю. «Большинство» произвольных идеальных пространственных объектов не имеют формализации. Это было известно задолго до создания современной символической логики, но это никак не отразилось на успехах расшифровки человеческого генома. Сюда можно прибавить отсутствие единого метода решения алгебраических уравнений выше четвертой степени. Неформализуемость произвольных зигзагов представляет из себя незнание, подобное незнанию каких-либо конкретных эмпирических событий, погоды двести лет назад в указанной местности, имен забытых людей и т.п. Вдобавок, некогда неразрешимая проблема квадратуры круга была разрешена, а уравнения выше четвертой степени получили методику решения с помощью ЭВМ. Однако в 8 мы изложим полное решение проблемы из списка Дюбуа-Реймона.
Следует различать непознаваемость двух типов, техническое незнание (пример с погодой в определенную дату в конкретной местности) и принципиальную непознаваемость. Используя эту новую терминологию, можно констатировать, что неразрешенность математических проблем, отсутствие общего метода решения какого-либо класса задач предполагают непознаваемость первого типа. Многие ранее не разрешенные математические проблемы получили решение при расширении понимания предметной области, на которой они определены. В случае с нахождением корней уравнений высоких степеней решение было получено не совсем естественно-интеллектуальным способом, поскольку в мире, где нет электричества (логически он представим) наше решение было бы неосуществимо, что не позволяет отрицать возможность технически другого решения. А неразрешимость единым методом вообще не говорит о непознаваемости, а лишь о структуре методов познания.
Совместимость детерминизма и онтологической свободы в контексте современного философского дискурса
D-det обязан быть комплексом материальных образований, отличным от D, то есть D имеет некоторое свойство d, которым не обладает D-det (Определение 2). Пусть все остальные свойства D воплощаются D-det. Тогда d за неимением другого источника воплощения воплощается D, который в свою очередь воплощается D-det (лемма 1), то есть d по построению оказывается все равно воплощенным D-det. Таким образом, D совпадает с D-det.
Определение 3: Назовем существование у носителя свойств D свойства d, не определяемого комплексом условий, причин и факторов D-det, относительной свободой D от D-det.
Теорема: Любой носитель свойств обладает относительной свободой, от определяющих его условий. Доказательство:
В нашем примере А2, Б, А (согласно леммам 1 и 2) относительно свободны друг от друга, так как по условию они не могут совпадать, чтобы идеологически обеспечить феномен несвободы, как зависимости одного от другого, отличного от него.
Переобозначим Б в совокупности с А, как L1, А в совокупности с А2 как L2, А2 в совокупности с A3 (АЗ А2) как L3, и при последующем дроблении построим последовательность вложенных частей LI ,L2, L3,...,LN,.... Если Б определяется какими-то другими условиями, которые не совпадают с ним, то совокупность этих условий БО я Б обозначим как L0. Воспользуемся тривиальным методом математической индукции. Часть L0, не входящая ни в одну из последующих вложенных частей, содержит элемент БО, свободный от чего бы то ни было и определяемый только собою (основание индукции). Легко видеть, что по построению, если соответствующий элемент N-ro вложения свободен от внешней для себя части предыдущего, то согласно обеим леммам, и элемент N+1 153 го вложения тоже будет свободным от внешней для себя части предыдущего вложения. Некоторая трудность возникает при понимании L0, как части, содержащей элемент, зависящий только от себя. Однако это более сильное требование можно элиминировать. Пусть L0 зависит от некоего комплекса причин и условий L-1, содержащего L0, но и в этом случае, согласно леммам, L0 окажется не зависимой от внешней для себя части L-1 («эль-минус один»). Индукция легко воспроизводима в обе стороны с основанием в любой вложенной части. Теорема доказана.
В чем же заключается «физический смысл» доказанного нами положения? Допустим, агент А живет в Санкт-Петербурге. Как детерминированный внешними условиями, он не может за полчаса оказаться в Буэнос-Айресе, или вообще никогда не посетит этот город, но, тем не менее, А в состоянии взять с полки, находящейся в его доме, книгу. Однако, будучи на работе, он не способен сделать и этого, скажем, в течение пяти минут из-за дальности расстояния от офиса до дома. В мире существуют экзопланеты, на которых А никогда не побывает. С почти стопроцентной вероятностью, А не посетит даже «банальную» Луну. Тем более, он ни при каких обстоятельствах не станет Гаем Юлием Цезарем или, по крайней мере, Никитой Михалковым. Но все эти неосуществимые возможности, действительно детерминирующие его действия, никак не влияют на его свободу открыть холодильник у себя дома, взять с полки нужную книгу, получить образование в ВОЕНМЕХе и т.д. Вращение Земли определяет все, находящееся на ней, но если бы этой детерминации было достаточно для того, чтобы в такой-то местности стоял такой-то дом, без каких-либо других условий, кроме вращения, это неизбежно привело бы к тому, что на каждом участке местности стоял бы именно этот дом и никакой другой, даже в двадцати сантиметрах «от этого дома», что привело бы к бессмысленности самого концепта «такого дома». Избежать софизма здесь можно лишь допущением, что ландшафт местности с постройками определяется еще и другими более локальными и тематически определенными условиями.
Традиционная стратегия защиты «свободы воли» обычно строилась, как растождествление живого и одушевленного с неживым, подчиняющимся механистическим закономерностям. Исключение составляют, пожалуй, только последователи Гегеля и Маркса. На этом замечании мы остановимся ниже. А пока необходимо отметить, что наше понимание соотношения свободы и детерминизма не зависит от рубрики рассмотрения живого или неживого. Такая независимость не требует редуцирующего обобщения хотя бы потому, что детерминизм, отрицающий «свободу воли» (ДОСВ) одинаково рассматривает как живую, так и неживую природу, и его данные не содержат выделенной рубрики живого. С другой стороны, мы рассматриваем дефекты такого детерминизма в общем виде, независимо от его спецификации на живой или неживой природе.
С алгебраической точки зрения приведенного выше доказательства структурной невозможности «несвободы» вполне достаточно, но для большей наглядности и в целях естественной интерпретации воспользуемся распространенным примером соударения бильярдных шаров. В момент их столкновения, согласно третьему закону Ньютона, они действуют один на другой с одинаковой, но противоположно направленной силой Fl=-F2. Несмотря на то, что на каждый шар при соударении действует внешняя сила F1=F2, это действие определяет их дальнейшее пребывание не полностью. Если бы вещи, события, процессы (динамические «ансамбли вещей») определялись исключительно «внешним», это означало бы курьезную «переприватизацию» сил между объектами, и в таком виде они все равно в любом случае оказались бы относительно автономны, иначе ударение одного шара вторым полностью определяло бы его дальнейшее пребывание, иными словами первый шар, ударивший что угодно, в это же время и в этом же месте, обязательно превращал бы это нечто во второй шар. Последнее представляет из себя тривиальное следствие не только доказанной выше теоремы, но и леммы 2.
