Содержание к диссертации
Введение
Глава I Федерализм: теоретическая сущность, цели, географическая интерпретация 12
1.1. Федерализм и регионализм 12
1. 2. Эволюция российского федерализма 18
1.3. Федерализм и национальная государственность 26
1. 4. Цели федерализма: политический и экономический векторы 30
1. 5. Модели экономического федерализма 38
1. 6. Географическая интерпретация федерализма 45
Глава II. Критический анализ существующей модели федерализма 48
2.1. Специфика российского федерализма 48
2.2. Сочетание ассоциативного и диссоциативного федерализма 54
2.3. Федерализм и межрегиональная экономическая асимметрия 58
2.4. Изъяны нынешнего бюджетного федерализма 63
2.5. Функции федеральных округов и региональных ассоциаций 70
2.6. Вопросы теории и практики сближения уровней развития регионов 75
Глава III. Республики Северного Кавказа в системе политического федерализма 82
3.1. Корни диссоциативного федерализма 82
3.2. Депортационные переселения в 40-е гг. XX в 89
3.3. Хаос в политико-административном размежевании 98
3.4. Исламский фактор федерализма 105
3.5. Конфедерация Народов Кавказа - угроза федерализму 111
3.6. Этнический фактор федерализма 116
3.7. Демографический фактор федерализма 131
3.8. Конституционные нормы и политический федерализм 134
3.9. Федеральный Центр - Республики 139
Глава IV. Республики в системе экономического федерализма 144
4.1. «Депрессивно-проблемные» регионы 144
4.2. Учет экономической специфики 147
4.3. Индикаторы и методы оценки региональной асимметрии 154
4.4. Республики СК в системе бюджетного федерализма 164
4.5. Социальный вектор реформирования экономики 171
Глава V. Дагестан в системе федеративных отношений 177
5.1. Уникальность субъекта РФ 177
5.1. Методология и методика экономической диагностики региона 186
5.3. Результаты экономической диагностики Республики 210
5.4. Региональная политика и экономическая стратегия 252
Заключение 265
Литература 294
Введение к работе
Сущностное содержание российской идеи - многонациональное , органическое соединение различных культур, религий, традиций при сохранении самобытности населяющих страну народов и недопущении ущемления интересов республик, автономий, краев и областей. Всякий раз, когда государственная политика ориентировалась на денационализацию этносов и попрание их коренных интересов, духовных ценностей, возникала угроза расчленения России и прекращения российской государственности. В этой связи крах тоталитаризма и распад социалистического государства можно рассматривать не только как трагичную страницу истории федеративной России, но и в качестве отправного рубежа ее государственного и духовного возрождения.
Беловежское соглашение 1991 г. привело не только к известной перекройке геополитического облика значительной части мира, но и к развитию процессов разъединения, обособления и сепаратизма внутри самой Российской Федерации, и, прежде всего, на Северном Кавказе. Нестабильные в геополитическом отношении территории имелись и в других регионах страны, но реальная угроза ее территориальной целостности исходила, как известно, лишь с Северного Кавказа. Констатируя этот очевидный факт, напомним, что в условиях дезинтеграции ослабевшей тоталитарной системы всплеск национальных эмоций (особенно на Северном Кавказе), сопровождавшийся развитием центробежных тенденций, не явился неожиданностью. С утратой и дискредитацией коммунистических идеалов в общественной жизни северокавказских народов (впрочем, как и других) образовался вакуум, быстро «заполнившийся» иными идеями и движениями: Получили притягательность, особенно в первые годы после распада СССР, различные идеи и проекты национально-государственного устройства на путях выхода из России или в той или иной форме в ее составе.
Этногеополитические кризисные явления на Северном Кавказе 90-х гг. были неотрывны от общего социально-экономического кризиса в России. В различных субъектах Федерации они приобрели свою специфику. Наименее защищенными оказались те "национальные окраины", где вообще не сложилась "рыночная среда", где бездарная приватизация лишила этносы хоть какой социально-культурной инфраструктуры, возможности
честно зарабатывать деньги. Особую остроту этногеополитической ситуации в регионе придал религиозно-возрожденческий момент, стремление отдельных национальных лидеров использовать исламскую идею для идентификации новых политических реальностей с целью усиления политического влияния ислама как противовеса Москве.
Настоящая диссертация посвящена обоснованию специфической роли северокавказских республик в системе политического и экономического федерализма страны преимущественно на основе использования географических критериев. Этот вектор исследования потребовал, в частности, исследовать соотношение понятий «регионализм» и «федерализм», дать географическую интерпретацию федерализма - прежде всего, российского, проследить эволюцию его развития на примере конкретных субъектов РФ, идентифицировать его достоинства и недостатки, сформулировать идеи, выносящиеся на защиту и т. д.
Актуальность междисциплинарного научного анализа политико-, эко-номико- и социально-географических аспектов развития национальных республик Северного Кавказа под углом зрения их места и роли в системе оперативных отношений Российской Федерации достаточно очевидна. С начала 90-х гг. из печати вышло несколько оригинальных публикаций, содержащих нетривиальные подходы к трактовке так называемого «кавказского вопроса», имеющего много граней - историческую, политическую, этническую, географическую и др. Однако многие «темные» страницы политической и социальной географии региона, имеющие прямое отношение к развитию процессов федерализма в РФ, остаются по-прежнему слабо изученными.
Объектом исследования настоящей работы является федерализм РФ, под которым автором понимается институционально-политический и одновременно политико-географический механизм, призванный сбалансировать интересы пространственно и организационно разобщенного общества, состоящего из субнациональных и субтерриториальных единиц. Современный федерализм РФ можно назвать императивным организаци-онно-полити-ческим ответом на плюралистический характер российско-евразийского социума и сложившиеся в рамках СССР федералистские традиции.
Предмет исследования - эволюция федеративных, в том числе диссоциативных отношений на Северном Кавказе на фоне интегративных
федеративных отношений в СССР, РСФСР и современной РФ, с учетом политико-географической специфики горских республик. Анализируется возможность и целесообразность использования асимметричной модели децентрализации власти в данном регионе, которая сочетала бы в себе различные организационные принципы взаимоотношений между Федеральным центром и субъектами Федерации. Оценивается гипотетическая идея «усеченного действия» Конституции в пределах сепаратистски настроенного региона («оазиса исключительности») при соблюдении территориальной целостности государства, когда последний апеллирует не к «букве» Конституции, а к национальной этике, к традиционным нормам повседневного социального общежития.
Цель исследования заключается в разработке вопросов методологии совершенствования федеративных отношений, предусматривающей опору на исторические, социокультурные, этнополитические и природные особенности северокавказских республик, что позволяет в максимальной степени учесть географическую составляющую феномена федерализма.
Для достижения поставленной цели в исследовании были поставлены и решены следующие задачи:
- сформулировать и обосновать географическую сущность федерализма, уделив при этом первостепенное внимание диалектическим связям федерализма и регионализма; проанализировать как политический, так и экономический векторы развития федеративных отношений в стране;
- осуществить критический анализ существующей модели федерализма в России с учетом ассоциативных и диссоциативных форм федеративных отношений, межрегиональной экономической асимметрии, изъянов бюджетного федерализма и т. д,;
- проанализировать основные исторические этапы формирования этногеографической структуры горских народов Северного Кавказа и корни развившихся впоследствии диссоциативных форм федерализма на фоне колониальной политики царских властей, хаоса в политико-административ-ном размежевании, депортационных переселений 40-х гг. XX в. и т. д.;
- отталкиваясь от существующих представлений о встречающихся в мире формах экономического федерализма, определить место национальных республик Северного Кавказа в системе бюджетного федерализма страны; разработать и обосновать общие подходы к определению гор ных территорий для выделения трансфертов, компенсирующих условия жизни и хозяйства в сложных природных условиях;
- выявить особенности демогеографической динамики республик (особенно с учетом депортаций местных народов); осмыслить проблему русскоязычного населения и оценить явление беженства с позиций социальной географии; проанализировать связь возникших в регионе очагов этнической нестабильности с распадом СССР и новым геополитическим положением России; охарактеризовать национально-территориальные и политико-экономические аспекты государственного устройства на Северном Кавказе с учетом реального федерализма Российской Федерации.
Методологическая основа исследования. Разработка проблемы российского федерализма с географических позиций выполнялась на основе междисциплинарного синтеза методологических подходов социально-экономической и политической географии, региональной экономики, социологии, этнологии и т. д. В качестве теоретического фундамента использовались труды видных советских и российских представителей гуманитарной географии и региональной экономики: Ю. Дмитревского, С. Лаврова, Б. Хорева, А. Алексеева, С. Артоболевского, Ю. Гладкого, Н. Зубаревич S. Колосова, Ю. Липеца, О. Литовки, И. Мироненко, Л. Смир-нягина, В. Сухорукова, Э. Файбусовича, М. Шарыгина, А. Чистобаева и др.), известных российских ученых и государственных деятелей, специалистов по межнациональным отношениям: Р. Абдулатипова, В. Алексеева, К. Гаджиева, А. Гранбераа, Л. Гумилева, В. Иорданского, А. Некрича, Л. Смирнягина, Л. Тишкова, В. Ягьи и др., а также многих западных авторов, к сожалению, до последнего времени остававшихся малоизвестными нашему читателю, но внесших ощутимый вклад в исследование советских народов: V. Barelay, W. Connor, В. Shafer, R. Conquest, A. Bennigsen, S. Wimbush, S. Акіпепл др.
Информационной базой исследования послужили тексты Конституций СССР, Российской Федерации, национальных образований, а также материалы Всесоюзных переписей населения, справочники по административно-территориальному делению бывшего СССР и современной РФ и т. д.
В работе использованы материалы территориальных органов исполнительной власти всех уровней, статистических, научно-исследовательских, природоохранных организаций, разработки и аналитические обзо
ры ведущих международных организаций. Широко использовался экспериментальный метод, проводились (более 20 лет) крупномасштабные исследования в национальных автономиях северокавказского региона и, прежде всего, - в Республике Дагестан.
Научная новизна диссертационного исследования состоит в разработке методологических подходов к оценке функциональной роли географических факторов в развитии российского федерализма. Установлено, что географическим базисом для подавляющего большинства федеративных целей, задач и конкретных решений служит регионализм, в то время как федерализм осуществляет коммуникативную и политико-правовую функцию регионализма. Впервые исследована роль естественнонаучных Ї (природных) факторов, оказывающих влияние на развитие федеративных
отношений в стране.
Выявлены региональные проявления ассоциативных и диссоциативных форм федерализма, характерные как для конституционно-политического устройства России, так и для федеративных отношений де-факто. Сочетанием процессов интеграции и дезинтеграции пронизаны многие федеральные законодательные акты последних лет, равно как и реальные действия Центра и региональных элит. Резкое нарушение баланса между ассоциативными и диссоциативными формами федерализма на Северном Кавказе таит в себе реальную угрозу «разрыхления» Федерации.
Обосновано, что строительство федеративных отношений в стране должно отвечать, во-первых, общему характеру национальной государственности и характеру субъектов-регионов их реализующих, во-вторых, оно t не может «выламываться» из общего темпа продвижения реформ. Дока зывается несогласованность, нескоординированность реформы федеративных отношений и реформы местного самоуправления, что в специфических условиях национальных республик Северного Кавказа имело своим следствием в 90-е гг. эрозию федералистских устоев.
Дан комплексный анализ характера современных сдвигов в геополитической обстановке на Кавказе, повлиявших на развитие федеративных отношений в регионе. Обоснована геополитическая и «федералистская» уникальность Дагестана, как южной оконечности государства, которой «предначертано» выполнить функции важнейшего звена, связывающего Россию со странами Закавказья, Центральной Азии, Среднего Востока.
В числе работ, посвященных теоретическим вопросам развития федерализма и регионализма в РФ особо отметим труды А. С. Макарычева, Дахина А. В., Колобова О. А. и др. (156, 157, 158, 159, 160, 240). Сформулированная первым из них российская модель диссоциативного регионализма и асимметричного федерализма (240) не потеряла своего значения и сейчас, хотя некоторые его идеи относительно дальнейшего развития регионализма в стране обнаруживают свою несостоятельность.
Среди относительно «близких» (с точки зрения избранного нами предмета исследования) экономико-географических исследований последних лет, посвященных региону, отметим работы в частности: 32, 33). Их общий теоретический и методологический уровень, с нашей точки зрения, крайне неудовлетворителен. Главные постулаты этого автора, отраженные в указанных работах, («неадекватное распределение, прежде всего, природно-ресурсного потенциала по территориям субъектов региона не допускает развития депрессивных районов без внешней помощи, в том числе финансовой»; «территориальные различия в природно-ресурсном потенциале в регионе связаны с соотношением на территории каждого субъекта равнинных, горных и аридных районов, а также с обеспеченностью минеральными и топливно-энергетическими ресурсами»; «асимметрия уровней социально-экономического развития субъектов региона увеличивается»; «все субъекты региона располагают определенным комплексом потенциальных предпосылок ускорения социально-экономического саморазвития» и др.), отличаются невразумительностью и порождают множество вопросов.
Совершенно неясно, почему «неадекватное» (?) распределение ПРП «не допускает развития депрессивных районов»: во-первых, в природе не существует «адекватного» распределения, во-вторых, столь безапелляционный приговор для депрессивных районов, например, в Японии вызвал бы лишь недоумение. Не выдерживает критики тезис о том, что территориальные различия в ПРП региона связаны с соотношением ландшафтов, поскольку он не основан на эконометрических подсчетах (хотя бы солнечной радиации). Другой тезис автора - об «увеличении асимметрии уровней социально-экономического развития» (в 2002 г.) -явно ошибочен, так как «пик асимметричности» субъектами региона был преодолен еще в 1999 г. Перечень наукообразных «открытий» этого автора можно продолжать и далее. Их упоминание в данном случае вызвано
лишь одним: частичным пересечением исследовательских интересов автора диссертации и цитированного автора, а также естественным желанием показать, что его творческие усилия не привели к «стиранию белых пятен» в заявленной им научной области.
Апробация работы. Основные положения диссертации докладывались и обсуждались (1985-2004 гг.) на межреспубликанских, всероссийских, региональных и международных совещаниях, а также научно-практических конференциях по вопросам экономической, социальной и политической географии (Санкт-Петербург, 1989, 1993, 1994, 1998 и др.; Махачкала 1995, 1997, 2000, 2003; Нижний Новгород, 1999 и др.; на заседаниях Дагестанского Отделения Русского географического общества, конференциях Дагестанского государственного педагогического университета, Герценовских чтениях Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена и т. д.
Практическая значимость работы состоит в том, что ее результаты могут быть использованы как теоретическая и методическая основа для развертывания аналогичных исследований других многонациональных регионов постсоветского геополитического пространства; в проведении конкретных прогнозных этногеографических разработок в процессе принятия политических решений и осуществлении региональной политики; в уточнении геополитической стратегии Российского государства на Кавказе в условиях распада СССР.
Результаты исследования могут быть использованы при разработке целевых программ и нормативно-правовых актов федерального и регионального уровней в сфере региональной политики и межэтнической консолидации, а в преподавании вузовских курсов политической географии, этногеографии, географии населения, региональной экономики, основ федерализма и др.
Структура и объем. Диссертация состоит из введения, пяти глав, списка использованной литературы (360 библиографических единиц) и включает 15 таблиц и 17 рисунков. Общий объем диссертации - 317 с. (около 17,0 а. л.)
Содержание работы. Во введении дана общая характеристика работы, определены цели и задачи, методологическая основа, научная новизна и практическая значимость исследования.
В первой главе («Федерализм: теоретическая сущность, цели, географическая интерпретация») рассмотрены теоретические основы географической методологии исследования феномена федерализма; прослежена эволюция развития российского федерализма (на фоне американского) и уточнены политический и экономический векторы развития федеративных отношений.
Во второй главе («Критический анализ существующей модели федерализма») выявлена природа ассоциативных и диссоциативных форм российского федерализма и основные изъяны нынешнего бюджетного федерализма; исследуются вопросы межрегиональной социально-экономической асимметрии и теории и практики сближения уровней развития субъектов Федерации.
Третья глава («Республики Северного Кавказа в системе политического федерализма») посвящена исследованию исторических, этнокультурных, демографических, конфессиональных и политических аспектов развития федеративных отношений в регионе с учетом прошлого хаоса в политико-административном делении, результатов депортационных переселений, распада СССР, попыток реанимации Конфедерации народов Кавказа и т. д.
В четвертой главе («Республики в системе экономического федерализма») проанализированы вопросы, связанные индикаторами и методами оценки региональной асимметрии внутри РФ и местом республик Северного Кавказа в системе бюджетного федерализма.
В пятой главе («Дагестан в системе федеративных отношений») на примере отдельной, наиболее крупной и во многих отношениях наиболее уникальной республике Северного Кавказа разработана методология и методика экономической диагностики субъекта Федерации с целью определения его места в системе экономического федерализма.
Федерализм и регионализм
На уровне обыденного сознания федерализм обычно трактуется как территориальная форма демократии. С ним связывается охрана гражданских прав от государственного насилия с помощью ослабления государства путем вертикального разделения властей на федеральные, региональные и местные. Мировая наука дает множество определений федерализма, в которых акцент чаще всего делается на наличие других государственных образований (республик, штатов, провинций, земель, кантонов, вилайетов и т, д.), располагающих собственными органами власти, правовыми и судебными системами, конституциями (310, 311, 315, 327, 336, 355 и др.). В отечественной литературе в целом преобладает менее «гибкое» определение федерализма, трактуемого как «форма государственного устройства, при которой входящие в состав государства административно-территориальные, национально-территориальные и национально-государственные единицы являются ее равноправными членами, имеют собственный статус с соответствующими законодательно-представительными, исполнительными, судебными и другими органами власти» (1, с. 14-15; 78, с. 414 и др.).
Определения, более «концентрированно» отражающие суть данного феномена, принадлежат западным авторам. Так, по мнению Д. Элаза-ра, федерализм - это такая модель политической организации государства, которая объединяет более мелкие политические единицы и распределяет власть между ними и главным правительством так, чтобы защищались права как общенациональных, так и субнациональных инстанций (311). Для П. Петерсона федерализм - система управления, которая делит влаеть между выешими и низшими уровнями таким образом, чтобы за каждым из них гарантированно закреплялся существенный объем автономных полномочий, необходимых для социально-экономического развития проживающих на данной территории людей (310). Нередко западные авторы рассматривают федерализм как своеобразную «квинтэссенцию демократии».
При этом понятия федерализм и регионализм, как правило, употребляются в одном контексте, как отражающие различные «грани» процесса интеграции и дифференциации пространственно разобщенных частей социума, склонных к автономизации. Совершенно очевидно, что регионализм способен обострить межрегиональные противоречия, в то время как федерализм ведет к их «смягчению», к достижению компромиссов. Процессы регионализма и федерализма, на наш взгляд, отдаленно напоминают действие таких диалектически связанных организационно-экономических факторов производства как специализация и кооперирование, являющихся различными «сторонами одной медали». (Специализация, как известно, характеризует процесс территориального «отпочкования» самостоятельных предприятий, связанных с выпуском отдельного продукта, детали продукта или стадии его обработки, в то время как коо= перирование представляет собой организованную взаимосвязь специали= зированных предприятий). Точно также регионализм и федерализм служат организационно-общественны-ми факторами дифференциации и «собирания» общества.
По мнению А. Айсермана «Регионализм представляет собой знаменательный феномен в социологии науки. Он выступает в качестве междисциплинарного конгломерата, внесшего вклад в развитие нескольких дисциплин и стимулирующего циркуляцию идей, невзирая на межпредметные барьеры и национальные границы... Регионализм нацелен на заимствование, «перекрестное опыление», адаптацию и синтез» (321, с. 29). Подобное «полуфилософское» толкование понятия, к сожалению, не разъясняет смысл «регионализма» как явления (или процесса), стоящего в одном логическом ряду с понятием «федерализм».
Более «географична» позиция С, Тарроу, утверждающего, что «существует важное различие между регионализмом как политическим курсом или совокупностью политических курсов, регионализмом как идеологией государственного вмешательства, и регионализмом как организационной основой для защиты периферийных территорий» (345, с. 98). С этой позицией «перекликается» точка П. Юкарайнена, полагающего, что термином «регионализм» могут охватываться такие разнородные процессы, как движение за этнические права, сепаратизм, децентрализация государственного устройства, транснациональное сотрудничество соседних административно-территориальных образований, региональная «сетевая» интеграция и т. д. (322, с 5).
С точки зрения гуманитарной географии регионализм можно трактовать в качестве политико-экономического движения за относительную самостоятельность территориальных сообществ в области социально-экономических и этнокультурных прав.
На наш взгляд, принципиально важное различие понятий «регионализм» и «федерализм» состоит в том, что первое из них имеет не только гуманитарное, но естественно-научное содержание, обычно игнорируемое представителями социологической науки, дистанцирующихся от природного регионализма вообще. Так, А. С. Макарычев, проводя в содержательном отношении различие между двумя «измерениями» термина «регионализм», полагает, что, с одной стороны, это - «естественный, ор= ганический принцип территориальной организации социальных, политических, экономических и культурных аспектов жизнедеятельности человеческих сообществ» (160, с. 101). Предлагаемые им в этой связи категории, в которых анализируется регионализм (социальная сплоченность этнических, расовых и языковых групп, проживающих совместно; экономическая взаимодополняемость тех хозяйственных и промышленных единиц, которые работают в рамках данной территории; совместимость общих ценностей, связанных с культурой, религией, историческими традициями; политическая солидарность), не оставляют никаких иллюзий относительно чисто гуманитарного истолкования регионализма.
Специфика российского федерализма
В соответствии со сложившимися представлениями, «основу системы федерализма в России составляет конституционное разграничение полномочий и предметов ведения между всеми уровнями власти, которое осуществляется через определение сферы компетенции каждого из уровней власти и сфер совместного ведения» (163, с. 72). Соответственно «бюджетный федерализм предполагает, что каждый из уровней бюджетной системы имеет самостоятельные источники финансирования и право самостоятельно принимать решения о направлении использования бюджетных средств» (там же). Эти в целом приемлемые определения, к сожалению, не дают полного представления о специфике российского федерализма, так как они приложимы, по сути, по отношению к большинству федералистских государств.
Едва ли не главная отличительная черта отечественного федерализма - «разнокачественная диспропорциональность». Оценка, в соответствии с которой Россия является «асимметричной федерацией», является широко распространенной. Для подобного утверждения имеются серьезные основания. Достаточно беглого ознакомления с политико-административным делением страны, чтобы сделать следующий вывод: Россия по мировым меркам отличается беспрецедентной сложностью (запутанностью) такого деления: огромное количество субъектов Федерации - 89, «матрешечный» принцип их организации («субъект - в субъекте» - автономные круга в областях-краях), немыслимое разнообразие административно-территориальных единиц (города-субъекты РФ, города областного и районного подчинения и т. д). К этому следует добавить факт колоссальной дифференциации еубъектов Федерации по территории, людности и гуетоте заееления, природному и экономическому потенциалу и т. д.
Сохранившаяся (а во многом и усугубившаяся!) в связи с принятием Конституции в 1993 г. разнородность государственно-правовой природы субъектов Федерации достойна сожаления. Опираясь на формальную логику, трудно объяснить, почему за республиками закреплен национальный статус, а за автономными округами нет? Почему «национальные» субъекты Федерации имеют статус государственности, а АО его не имеют? Почему в стране существует Еврейская автономная область, где доля титульного этноса составляет менее 2 %, в то время как имеется немало «национальных территорий» с гораздо большим удельным весом коренного населения? Непонятно также сохранение в системе административно-территориального деления РФ названия «край». Если оно - синоним окраины, знак приграничного статуса, то почему Читинская или Иркутская области не меняют свой статус и продолжают оставаться областями? Чаще всего к краям относятся те субъекты Федерации, «в пределах которых» располагаются еще один субъект. Однако этот постулат опровергается следующим фактом: Иркутская область является «композитом» (в нее входит АО), в то время как Приморский край не включает никаких других субъектов.
Кстати, использование глагола «входит» («не входит»), вряд ли, уместно, поскольку «матрешечные» регионы, имеющие в своем составе другие субъекты, отличаются внутренним противоречием. Ситуация, когда один равноправный субъект Федерации входит в другой субъект, порождает целый ряд юридических коллизий, касающихся их правового статуса и бюджетно-финансовых отношений. Возьмем, к примеру, такой парадоксальный момент, как выборы губернатора «матрешечного» Красноярского края, в которых участвует население как Эвенкийского, так и Долгано-Ненецкого АО. Возникает правомерный вопрос: почему избрание глав администраций АО - внутреннее дело округов, если все эти субъекты РФ равностатусные? Зарубежным исследователям системы федеративного устройства России тяжело постичь подобные противоречия и «нестыковки» принципов российского федерализма.
Аксиоматическим является факт, что современное административно-территориальное деление государства - наследие ленинско-сталинской национальной политики, которая в связи с процессом «рес-публиканизации» (особенно в начале 90-х гг.) приобрела свои наихудшие черты: «большая часть «автономий» имеет «титульные» народности в меньшинстве... Следствием такого АТД является нарушение прав человека и гражданина и вялотекущий сепаратизм» (55, с. 19-20). Можно согласиться и с тезисом о том, что «российский федерализм не имеет сколько-нибудь глубоких исторических корней устойчивых тенденций, что принципы федерализма резко расходятся с общим развитием российской государственности и всей идеологией самодержавия» (80, с. 36).
Гораздо менее аргументированным тезисом является следующий: «Курс на федерализм (в бывшем СССР) по национальному признаку привел к тому, что из федеративных отношений выпал русский народ, т. е. подавляющее большинство населения страны» (214, с. 83). В данном случае забывается о том, что российская государственность исторически возникла как государство прежде всего русской нации. Нельзя не согласиться с Р. Абдулатиповым, заметившем, что необходимо «исходить из того, что мы строим не совершенно новое государство на доселе необитаемой земле, а придаем максимум возможное на данном этапе федеративное содержание исторически существующей веками российской государственности... Ядро нынешней Российской Федерации и сегодня объективно составляет русская нация. Поэтому оскорбительны для истории и достоинства русского народа тезисы о том, что русская нация не имеет своей государственности, а башкиры, саха-якуты, хакасы, адыгейцы, якобы, ее имеют. Воистину, чем больше света, тем хуже видят новые совы» (1.С.18).
На основании того, что русский народ, якобы, «выпал из федеративных отношений», делаются выводы об императивной необходимости «унитаризации» государства. Отдельные, политики (например, В. Жириновский), высокопоставленные чиновники-лжепатриоты предлагают резко сократить объем полномочий субъектов Федерации, постепенно продвигаясь тем самым к унитаризму, дескать, единственно приемлемой для России форме государственного устройства. Однако она вряд ли сможет нормально функционировать в качестве демократического государства без существенной «децентрализации власти, четкого распределения управленческих полномочий по всей вертикали управления, без развитой многовариантной региональной политики, без развитой системы местного самоуправления. Российское государство будет сильным, только опираясь на эти подпорки. Цели укрепления российской государственности совпадают с ценностями федерализма» (1, с. 26).
Корни диссоциативного федерализма
Есть веские основания утверждать, что абсолютное большинство российских государственных деятелей и политиков, причастных к принятию трагических решений на Северном Кавказе в 90-е годы и позже, имели весьма смутное представление о предыстории драматических событий в этом регионе, о многих «нюансах», повлиявших на формирование общественного сознания чеченцев и, соответственно, - на их оценку федеративного союза с Россией. Напомним наиболее «теневые» детали завоевания Кавказа, «проливающие свет» на историю и характер нынешнего политического федерализма на Северном Кавказе. До начала XVI в. у России не было прочных и стабильных связей с Кавказом - ее интересы лежали восточнее, где она боролась с татарскими ханствами за торговые пути через Каспий и Черное море, а на Кавказе с переменным успехом шла борьба между Турцией и Персией. Начало XVII в. (время русской «смуты») на Кавказе было временем персидской экспан сии. Россия в то время действовала заключением временных восточных союзов с дагестанскими владетелями. Позже, в начале XVIII в. главным противником России стала Османская империя. В ходе персидского похо да Петра I русская конница впервые столкнулась с чеченскими отрядами в моздокских степях. Военные успехи России позволили подписать в 1724 г. Стамбульский трактат, по которому сферами ее влияния становились прикаспийские части Дагестана и Азербайджана. Однако удержать земли Россия не смогла, чем воспользовалась Турция, и лишь Анна Иоановна в 1735 г. вернула границу на Терек (где она была до Петра). Специально созданные казачьи войска прикрывали границу. В это время Турция, проиграв очередную войну, уступила персам Дагестан. К середине XVIII в. Персия как бы «вновь» завоевала Закавказье и побережье Каспия, а Россия, проиграв еще одну войну, вынуждена была признать султана покровителем Черкессии. Почти до конца века империя выжидала, одновременно укрепляя казачьи области на кавказских рубежах и заключая вассальные договоры с местными князьями. В результате войн с Турцией и заключения Кучюк-Кайнарджийского мира Россия стала покровительницей всех христиан Османской империи. В 1796 г., защищая одно из дружественных грузинских царств, Россия вступила в войну с Персией, и победы на трех фронтах открыли дорогу на Тегеран, но смерть Екатерины II не позволила развить успех. Павел I вернул войска на исходные позиции и стал требовать территориальных уступок. Тем не менее, пойдя навстречу настойчивым просьбам последнего царя Восточной Грузии, его земли вошли в состав империи. Несколько позже Бухарестский и Полистанский мирные договоры с Ираном (812-1813 гг.) закрепили права России на Кавказе: в регионе бурно развивались казачьи и крестьянские поселения, появилась царская администрация. Эти обстоятельства частично способствовали началу кавказской войне. В этой связи подчеркнем: кавказская война XIX в. стала побочным» явлением персидских походов России: она имела скорее стратегический, чем колонизационный характер. Горцы действительно всегда угрожали русской армии, воевавшей на берегах Аракса, отрезать ее от своего тыла. Приведем в этой связи слова «полузабытого» историка М. Н. Покровского (кстати, «твердого большевика-ленинца»), свободные от сегодняшних национально-политических страстей: «С ними (горцами - И. Д.), пожалуй, не невозможно было бы столковаться. Екатерина II твердо стояла на этой мысли, и ее унаследовал от бабушки Александр I. Но предлагать такое решение значило не понимать психологии военных людей, действовавших в Закавказье. Им, разумеется, казалось гораздо легче покорить этих «мошенников» (термин, нередко встречавшийся и в официальных бумагах того времени), нежели вести с ними какие-то переговоры и уважать какие-то их права и обычаи. Неужели «русский штык», перед которым бежали в паническом страхе «регулярные войска» государя довольно большой державы, персидского шаха, не смирят в самое короткое время оборванцев, годных, казалось, лишь на то, чтобы воровать лошадей у казаков?» (228, с. 5). Далее автор не без язвительности замечает, что «выбить «мошенников» и конокрадов из их горных убежищ» - дело оказалось неизмеримо более трудным, «чем взять «главный горшок», именовавшийся крепостью Эриванью, или даже прийти в Тавриз» (там же). Честь мундира требовала от регулярных российских войск в сжатые сроки покончить с «разбойниками», степень возможного «уважения» к которым была несравненно ниже, чем к «врагам-персам» или «врагам-туркам». Не только в глазах русской администрации XIX в., но и в глазах русского обывателя жители Северного Кавказа («черкесы») неизменно представали в образах «мошенников», «злодеев», «коварных хищников». (Один из разделов труда одного из официальных историков кавказских войн Н, Ф. Дубровина «История войны и владычества русских воск на Кавказе», вышедшего в Санкт-Петербурге в 1888 г., так и назывался «Одежда черкеса, его жизнь и хищничество»). Противоборство русских колонистов и чеченцев в долинах Терека и Сунжи восходит еще к XVII веку. «Русские нападали на них (чеченцев - прим. И. Д.), грабили их имущество, жгли хутора, убивали и пленяли людей, так что еще долго чеченцы не решались водворяться на ней (плоскости между Тереком и горами). Со своей стороны и чеченцы не менее беспокоили русских, мстя им теми же средствами, уводя их в плен и угоняя табуны и скот... Беспрестанно разоряемые русскими, чеченцы так свыклись с переселением с одного места на другое, что это составляет их народную отличительную черту» (147, с. 39). Можно не соглашаться с утверждениями о «более высоком миролюбии» чеченцев в сравнении с их соседями до принятия ислама, можно подвергать сомнению вынужденность принятия ими ислама под влиянием непрерывной и ожесточенной борьбы с русскими (там же), но безграничное непонимание царским правительством этнокультурной специфики горцев (генерал Ермолов принимал чеченцев за одну сплошную «шайку разбойников» и официально утверждал, что «сего народа, конечно, нет под солнцем ни гнуснее, ни коварнее, ни преступнее»), несомненно, служило одной из важнейших причин многовекового противоборства. Действия русских генералов (прежде всего, Ермолова) имели своей целью полное и беспрекословное подчинение горских племен царскому правительству, их отказ от своего обычного права и местного самоуправления, безоговорочное признание русского суда и русских чиновников. Но «даже желанием «полного подчинения» трудно объяснить такие меры, как конфискация всех земель кабардинцев (правда, скоро взятая назад по явной невыполнимости) или сознательное отнятие у чеченцев тех земель, которые были совершенно необходимы для их хозяйства: если и допустить, что горцы могли отказаться от своей свободы и своего права, то привычка есть слишком неискоренима в человеке. А между тем именно с этими последними мерами, доведшими горское население до крайней нужды, ... связан тот взрыв религиозного энтузиазма, который сплотил воедино разноязычные племена Кавказского хребта... и превратил легкую добычу карательных экспедиций в грозного врага, с которым лучшие силы николаевской армии не могли справиться тридцать лет» (228, с. 26-27).
