Содержание к диссертации
Введение
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ФЕНОМЕНОЛОГИЯ НЕДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ (УЧЕНИЕ О ПРИРОДЕ НЕДЕЙСТВИТЕЛЬНОЙ СДЕЛКИ)
ГЛАВА I. ПРИРОДА НЕДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ: ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ И ПОДХОД К ЕЕ РЕШЕНИЮ 18
1. Дискуссия о природе недействительной сделки -
2. Предпосылка оценки акта с точки зрения действительности 23
ГЛАВА II. НЕДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ И ПОРОЧНОСТЬ 30
3. Дуалистическая концепция пандектной доктрины -
4. Тройственная концепция «стадий квалификации» 34
5. Монистическая концепция отечественной доктрины 39
ГЛАВА III. НЕДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ И ПРОТИВОПРАВНОСТЬ 43
6. Две формы правовой оценки действия -
7. Об «общественной вредности» недействительной сделки 46
8. О «санкциях» за совершение недействительной сделки 48
9. О противоправности недействительных предоставлений 53
ГЛАВА IV. НЕДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ И НЕСУЩЕСТВОВАНИЕ 57
10. Правовой эффект как признак сделки. Постановка проблемы -
11. Идея «несуществования»: генезис и прикладная функция 61
12. Концепции разграничения ничтожности и несуществования 66
13. Проблема допустимости «социального» понятия сделки 69
14. Проблема установления «социального» понятия сделки 73
15. Проблема «правовых последствий» недействительной сделки 79
16. Концепция отождествления ничтожности и несуществования 82
17. Концепции, отрицающие возможность сопоставления 86
18. Проблема соотношения в российском законодательстве 87
19. Проблема соотношения в доктрине и судебной практике 93
20. Недействительность как юридическое несуществование 99
ЧАСТЬ ВТОРАЯ ФЕНОМЕНОЛОГИЯ ПОРОЧНОСТИ (УЧЕНИЕ О НИЧТОЖНОСТИ И ОСПОРИМОСТИ)
ГЛАВА V. ФОРМЫ ПОРОЧНОСТИ: ГЕНЕЗИС, РАЗВИТИЕ И СУЩНОСТЬ КЛАССИЧЕСКОГО УЧЕНИЯ 107
21. Римские корни учения о ничтожности и оспоримости -
22. Пандектная доктрина 120
23. Распространение пандектного учения 125
24. Современная догма ничтожности и оспоримости 133
ГЛАВА VI. КРИТИКА КЛАССИЧЕСКОГО УЧЕНИЯ И ПРОБЛЕМЫ ЕГО ВОСПРИЯТИЯ В РОССИЙСКОМ ПРАВЕ: PRO ЕТ CONTRA 139
25. Критика классического учения. Введение -
26. Теория «права оспаривания» 142
27. Вопросы терминологии 148
28. Проблема допустимости иска о ничтожности 152
29. Проблема «внешней видимости» сделки 155
30. Реституция как эффект «действительности» ничтожной сделки 160
31. Проблема «исцеления» и «задавнивания» ничтожности 162
32. Проблема соотношения ничтожности и оспоримости 169
33. Проблема форм оспаривания 172
34. Проблема природы оспаривания 177
35. Актуальность классического учения 181
ГЛАВА VII. В ПОИСКАХ МАТЕРИАЛЬНОГО КРИТЕРИЯ РАЗГРАНИЧЕНИЯ 185
36. Постановка проблемы. Предложенные критерии и их критика -
37. Два инструмента законодательной политики 193
ГЛАВА VIII. ПРОБЛЕМА «ИСЦЕЛЕНИЯ» НИЧТОЖНОСТИ 200
38. Специфика правовой реальности и «исцеление» ничтожности -
39. Исцеление ничтожности с точки зрения юридической логики 204
40. Условия и порядок исцеления ничтожности по ГК РФ 214
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ РЕСТИТУЦИОННЫЕ ОТНОШЕНИЯ И ЗАЩИТА ИНТЕРЕСОВ ТРЕТЬИХ ЛИЦ
ГЛАВА IX. РЕСТИТУЦИОННЫЕ ОТНОШЕНИЯ 222
41. Постановка проблемы. Реституция в римском праве -
42. Реституция в современном зарубежном праве 229
43. Реституция в российском праве: история и специфика 232
44. Общая характеристика реституционных правоотношений 239
45. Реализация реституционных правоотношений 246
46. Реституция владения 254
47. Компенсационная реституция 266
ГЛАВА X. ЗАЩИТА ИНТЕРЕСОВ ТРЕТЬИХ ЛИЦ (ДОБРОСОВЕСТНЫХ ПРИОБРЕТАТЕЛЕЙ) 275
48. Ограничение виндикации и проблема конкуренции исков -
49. О «конституционных правах» добросовестного приобретателя 287
50. Действительность продажи чужой вещи и эвикция 295
ПРИЛОЖЕНИЯ
- Дискуссия о природе недействительной сделки
- Дуалистическая концепция пандектной доктрины
- Две формы правовой оценки действия
Введение к работе
Сделки являются средством автономной юридической регламентации участниками гражданского оборота своих отношений в соответствии с собственными интересами, а следовательно, «основным двигателем гражданского правооборота»1. Этим объясняется важнейшая, определяющая роль, которую данное средство призвано играть в обществе, провозглашающем в качестве принципов своего существования свободу экономической деятельности и поддержку конкуренции, всемерную гарантированность и защищенность права частной собственности, права наследования и права интеллектуальной собственности (ст. 8, п. 1, 2, 4 ст. 35, п. 1 ст. 44 Конституции Российской Федерации). Именно благодаря этой роли тема юридических сделок всегда была и остается одной из наиболее актуальных в правовой доктрине, законотворчестве и судебной практике тех обществ, экономика которых построена на рыночных началах.
В то же время юридическое саморегулирование как одно из проявлений правового творчества необходимо подчинено определенному порядку и известным ограничениям, установленным публичной властью в целях охраны гарантируемых ею интересов частных лиц, отдельных их категорий и общества в целом. Таким образом, саморегламентация отношений участников оборота путем совершения сделок и определения их содержания происходит внутри более общей нормативной системы - правопорядка данного общества - и должна сообразовываться с ней. В случае же конфликта между двумя нормативными системами - автономным регламентом частных отношений и правопорядком - последняя реагирует чаще всего непризнанием за актом юридической силы, т. е. объявлением его недействительным или несуществующим для права. Такого рода конфликты неизбежны, и чем более обширны области, в которых за участниками гражданского оборота признается свобода саморегулирования, тем более они часты и многообразны.
Сказанное наглядно подтверждается устойчивой тенденцией современной судебной практики - неуклонным и стремительным ростом в последнее десятилетие количества рассматриваемых российскими судами споров, связанных с признанием сделок недействительными и реализацией соответствующих имущественных притязаний их сторон (об этом говорят, в частности, статистические данные, регулярно публикуемые в Вестнике Высшего Арбитражного Суда России), а также возникновением в практике судов в связи с такими делами большого числа вопросов как материально-правового, так и процессуального характера, в том числе таких, которые раньше считались сугубо теоретическими. Данная тенденция бесспорно свидетельствует о том, что именно сделки как выражение частной правовой автономии становятся сегодня главным инструментом регулирования гражданского оборота. Но она свидетельствует также и о значительном усложнении как современного российского права, так и право-опосредуемых отношений и интересов, что служит объективной предпосылкой возникновения конфликтов между частной автономией и правопорядком, а также между отдельными частными интересами - носителями этой автономии; конфликтов, находящих зачастую свое выражение в судебных спорах о недействительности сделок.
Практическая актуальность многообразных вопросов, связанных с недействительностью сделок, обусловила и повышенное внимание к ним в современной отечественной доктрине. Появляются специальные работы, посвященные данной проблематике; тема недействительности неизменно затрагивается также в исследованиях иных проблем и разделов гражданского права - общего учения об обязательстве и договоре, отдельных видов договоров, институтов неосновательного обогащения, приобретательной давности, защиты права собственности и фактического владения и др.
Вместе с тем приходится констатировать, что конкретные решения этих проблем, даваемые законодателем и судебной практикой и предлагаемые теорией, далеко не всегда удовлетворительны, адекватны соответствующим общественным отношениям, а также задачам и целям правового регулирования. Это связано, с одной стороны, с уже отмеченным значительным изменением и усложнением самих правоопосредуемых отношений, стремительным развитием отечественного законодательства, а с другой - с неприспособленностью существующего учения о юридической сделке и ее недействительности, испытавшего в своем формировании ощутимое влияние советской правовой идеологии, к современным условиям, с недостаточным использованием в данной области мирового опыта, с отсутствием в отечественной цивилистике глубоких разработок теории недействительных сделок, как и сделок вообще. О неразработанности темы недействительности свидетельствует ничтожно малое количество посвященных ей монографических исследований как в дореволюционной (всего одна монография Н. Г. Растеряева), так и в советской цивилистике (статья монографического характера И. Б. Новицкого, две монографии В. П. Шахматова и одна - Н. В. Рабинович), а также то, что с 1967 г. (года выхода в свет книги В. П. Шахматова «Составы противоправных сделок и обусловленные ими последствия») в отечественной литературе вообще не появлялось фундаментальных работ по общим проблемам недействительности сделок. Такие темы как природа недействительности, соотношение недействительности и порочности, недействительности и противоправности, недействительности и несуществования, ничтожности и оспоримости, исцеление ничтожности и др., порождая многочисленные споры в теории и на практике, не получили еще в отечественной доктрине должной теоретической разработки, а некоторые из них даже и не стали еще предметом научного анализа. К этому следует добавить, что общие учения теории недействительных сделок, сформировавшиеся на основе романистической традиции и получившие свое наиболее совершенное выражение в немецкой пандектистике (из которой они и были, собственно, восприняты с большим или меньшим успехом отечественной юриспруденцией, находившейся, подобно правовой доктрине большинства европейских стран конца XIX -начала XX в., под мощным влиянием немецкой пандектной школы), еще не получили всестороннего исторического и сравнительно-правового освещения в нашей литературе, не проанализированы в контексте общего европейского правового развития, чем в немалой степени и обусловлена их слабая теоретическая разработанность в российской правовой науке. В большинстве современных публикаций по рассматриваемой тематике, в основном догматического характера, затрагиваются лишь отдельные, как правило специальные, проблемы недействительности сделок, а предлагаемые их решения далеко не всегда удовлетворительны, и в целом можно сказать, что тема остается неразработанной.
В самом деле, сегодня лишь очень немногие положения общей теории недействительных сделок можно было бы назвать общепризнанными или по крайней мере господствующими в нашей цивилистике; и, пожалуй, почти невозможно обнаружить тех, которые бы никогда не подвергались критике - иногда обоснованной, иногда вызванной недостаточным пониманием объекта, но как бы то ни было, зачастую весьма радикальной. Подобное состояние учения о недействительности сделок в отечественной доктрине сильно напоминает то состояние, в котором оно находилось, как и учение о сделках вообще, в конце XIX в. в Германии, до кодификации гражданского права. «Общее учение о юридических сделках... - отмечал по этому поводу в 1900 г. Д. Д. Гримм - в настоящее время, благодаря совокупным усилиям нескольких поколений ученых-романистов, представляет собою трудно вообразимый хаос»1; «...общее безотрадное состояние современного учения о юридических сделках выступает... с достаточной рельефностью перед нашими глазами»; «...всякое новое исследование не только не разъясняет, но еще больше запутывает наше учение»2. А немецкий романист Людвиг Миттайс начал свой известный трактат о порочности юридических актов с замечания: «Тому, кто сегодня захочет заняться учением о порочности сделок, сразу бросится в глаза недостаток единой систематики, имеющий место в данной области»3.
К сожалению, необходимо признать, что приведенные оценки не были бы чрезмерными или слишком несправедливыми и в отношении сегодняшнего состояния учения о недействительных сделках в нашей науке гражданского права. А слабость теории, как известно, негативно отражается и на законодательстве, и на практике его применения. Все это диктует необходимость глубокого и принципиально нового изучения проблем недействительности юридических сделок, а также формулирования научно обоснованных практических рекомендаций в данной области для законодателя и правоприменительных органов.
Цель и задачи исследования. Цель, поставленная при написании диссертации, - исследовать наиболее общие классические4 учения теории недействительных сделок в их развитии, в том числе их судьбу в отечественном праве, определить их значение и ценность для современного права и на этой основе высказать рекомендации по совершенствованию российского законодательства и практики его применения.
Для достижения этой цели были поставлены следующие задачи:
• изучить римские корни и предпосылки появления исследуемых классических учений;
• проследить их становление, развитие и распространение в правовых системах, основанных на романистической традиции;
• определить, в какой мере эти учения восприняты отечественной доктриной, законодательством и судебной практикой, установить имеющиеся в данной области отклонения от них;
• дать оценку этим отклонениям, выявить их причины, позитивные и негативные стороны;
• сформулировать соответствующие предложения по совершенствованию законодательства и практики его применения.
Наряду с названными общими задачами в ходе исследования ставились и решались задачи более частные, что нашло отражение и в структуре работы.
Предмет исследования. Предметом исследования явились некоторые наиболее общие традиционные учения теории недействительных сделок, условно характеризуемые в диссертации как классические, их становление, развитие и распространение, а также проблемы их восприятия в отечественной доктрине, законодательстве и судебной практике. В качестве таких учений были взяты: учение о природе недействительной сделки; учение о порочности сделки и двух ее формах - ничтожности и оспоримости; учение о влиянии недействительности на имущественные отношения сторон недействительной сделки, а также на отношения, складывающиеся между ними и третьими лицами (добросовестными приобретателями). Каждому учению посвящена одна из трех частей работы, примерно равных по объему. В рамках каждой части, т. е. общего учения, рассматриваются также некоторые более частные учения и связанные с ними проблемы, такие, например, как концепция «несуществующей» сделки («незаключенного» договора) в рамках общего учения о недействительности или учение об исцелении ничтожности (конвалидации ничтожных сделок) в рамках учения о ничтожности и оспоримости.
Методология исследования. При выполнении работы были использованы как общенаучные методы познания: анализ и синтез, индукция и дедукция, абстрагирование, восхождение от абстрактного к конкретному, системный анализ и т. д., так и специальные методы юридического исследования: формально-юридический, исторический и сравнительно-правовой.
Методологической особенностью исследования является широкое применение исторического и сравнительно-правового методов. Представляется очевидным, что изучение правовых, как и вообще любых общественных, явлений плодотворно лишь тогда, когда оно опирается на исторические данные и прослеживает свой предмет в его эволюции, причем не только в отдельно взятой стране. Иной подход способен завести исследование в тупик или направить его по ложному пути, что неминуемо отразится и на практической сфере, как уже, собственно, произошло с некоторыми учениями теории недействительности сделки в их специфическом российском понимании.
В работе использованы многочисленные фрагменты источников римского права, наиболее важные из которых приведены в диссертации в оригинальном авторском переводе с латыни (с параллельным латинским текстом), обширная иностранная научная литература, в том числе новейшая, на немецком, итальянском, английском и некоторых других языках (французском, испанском, польском), работы русских дореволюционных, советских и современных российских юристов, памятники зарубежного и российского права, в том числе ч. 1 т. X Свода законов Российской империи и проект русского Гражданского уложения с объяснениями Редакционной комиссии, новейшее российское законодательство и законодательство зарубежных стран - Германии, Франции, Италии1, Китая и др., новые гражданские кодексы некоторых бывших союзных республик - Казахстана, Украины и Эстонии, а также вновь введенный в действие гражданский закон Латвии 1937 г., российская судебная практика (главным образом, арбитражных судов).
Общий для всей работы методологический прием - исследование римских корней того или иного учения, в соответствующих случаях - его разработки и завершенного выражения в немецкой пандектистике XIX в., прежде всего в трудах Савиньи и Виндшайда, его восприятия и дальнейшего развития в зарубежной правовой доктрине и законодательстве (главным образом Германии, Италии и Франции) и, наконец, его восприятия (или, напротив, отторжения) в российской цивилистической доктрине, законодательстве и судебной практике и связанных с этим теоретических и практических проблем.
В части, связанной с римским правом и пандектной доктриной, теоретическую основу исследования, помимо трудов собственно римских юристов, в основном синтезированных в Дигестах Юстиниана, составили многочисленные литературные источники: произведения выдающихся представителей немецкой пандектной школы и ряда других германских романистов XIX - начала XX в., внесших существенный вклад в разработку учения о недействительности сделок в римском и пандектном праве, таких как Ф. К. фон Савиньи, Б. Виндшайд, Г. К. Буркхарди, О. Граденвитц, Г. Дернбург, О. Карлова, Р. Леонард, Л. Мит-тайс, 3. Шлоссман; труды иных немецких, а также итальянских, русских, французских, испанских, голландских, польских романистов и историков права, как современных, так и конца XIX - первой половины XX в., среди которых Б. Аль-банезе, В. Аранджио-Руиц, Л. Ару, И. А. Базанов, Э. Бетти, П. Беретта, П. Бон-фанте, В. Боярски, М. Брутто, А. Бурдезе, А. Ваке, Л. Вакка, Э. Вольтерра, П. Во-чи, Т. Гьяро, С. Ди Марцо, С. Ди Паола, А. Гуарино, Д. Д. Гримм, Дж. Дзани, Д. В. Дождев, Э. Каррелли, Е. Кшынувек, М. Лаурия, К. Лонго, У. фон Любтов, М. Марроне, А. Мази, Л. Менгони, Ф. Мессина Витрано, С. А. Муромцев, Дж. Ни-козия, Ф. Пастори, С. Пероцци, И. А. Покровский, Дж. Пульезе, Л. Раджжи, Ж. Ре-нард, М. Росбох, Ч. Санфилиппо, М. Таламанка, А. Торрент, А. С. Харткамп, В. М. Хвостов, Р. Циммерман, В. Шалойя, Ф. Шульц.
Широко использованы работы зарубежных цивилистов и компаративистов, послужившие не только материалом сравнительно-правового исследова ния при уяснении положений иностранного законодательства и правовой доктрины, но и базой для теоретической разработки многих проблем недействительности сделок в российском праве. При этом особое внимание уделено итальянской литературе вопроса, которая по своему объему и глубине разработки проблем недействительности сделок сегодня вряд ли уступает германской. Здесь следует назвать работы таких авторов как М. Аллара, Г. Альпа, Т. Аскарелли, Э. Бетти, Ч. М. Бьянка, Ф. Вассалли, Ф. Галгано, Ф. Гадззони, Б. Де Джованни, Н. Ирти, Ф. Де Майо, Р. Де Руджжеро, М. Де Симоне, А. Джентили, Л. Кариота Феррара, Ф. Карнелутти, Дж. Консо, Н. Ковьелло, Г. Креспи Регицци, К. М. Мадззони, А. Негри, Дж. Пасетти, Ф. Пастори, С. Пульятти, П. Решиньо, Д. Рубино, Р. Сакко, А. Сандулли, Ф. Санторо-Пассарелли, В. Скализи, Р. Сконья-мильо, Дж. Стольфи, Р. Томмазини, С. Тондо, А. Торренте, А. Трабукки, П. Три-марки, А. Фальцеа, Ф. Феделе, С. Феррари, Дж. Б. Ферри, Дж. Филанти, Э. Фин-ци, П. Шлезингер. Использованы труды и иных зарубежных цивилистов и ком-паративистов - немецких (Г. Брокс, А. Ваке, А. Манигк, Г.-И. Музилак, М. Пош, А. фон Тур, К. Цвайгерт и X. Кётц, Я. Шапп, Л. Эннекцерус), французских (Е. Годэмэ, Ж. X. Ф. Демоломб, Р. Жапьо, Л. Жюллио де ла Морандьер, Р. Са-ватье), английских и американских (Р. Ансон Вильям, У. Батлер, Э. Дженкс, Г. Ласк), а также некоторых других.
При исследовании проблем восприятия и разработки общих учений теории недействительных сделок в отечественной цивилистике, их отражения в российском законодательстве и судебной практике, а также при решении многих теоретических вопросов недействительности сделок большое внимание было уделено работам известных отечественных цивилистов, процессуалистов и теоретиков права дореволюционного, советского и современного периодов, которые в этой части составили теоретическую основу исследования. Это произведения таких авторов как М. М. Агарков, С. С. Алексеев, Г. Н. Амфитеатров, Ю. Г. Басин, М. И. Брагинский, С. Н. Братусь, Н. Вавин, Е. В. Васьковский, А. В. Венедиктов, С. И. Вильнянский, В. В. Витрянский, Ю. С. Гамбаров, Д. М. Ген-кин, А. Г. Гойхбарг, А. М. Гуляев, М. А. Гурвич, А. А. Добровольский, Н. Л. Дювернуа, 3. Д. Иванова, Т. И. Илларионова, О. С. Иоффе, В. Б. Исаков, Ю. X. Калмыков, М. Я. Кириллова, К. И. Комиссаров, В. И. Кофман, О. А. Красавчиков, Е. А. Крашенинников, Я. А. Куник, О. Э. Лейст, Н. И. Масленникова, В. Ф. Маслов, Д. И. Мейер, И. Б. Новицкий, Г. Л. Осокина, В. Н. Охоцимский, И. С. Перетерский, Б. В. Попов, Н. В. Рабинович, С. Раевич, В. К. Райхер, Н. Г. Рас-теряев, В. А. Рахмилович, В. А. Рясенцев, О. Н. Садиков, И. С. Самощенко,
A. П. Сергеев, В. И. Синайский, Е. А. Суханов, В. С. Толстой, Ю. К. Толстой, Е. Н. Трубецкой, Н. П. Томашевский, Е. А. Флейшиц, Р. О. Халфина, Б. Л. Хас- кельберг, Б. Б. Черепахин, В. П. Шахматов, Г. Ф. Шершеневич, Т. М. Яблочков, К. Б. Ярошенко и некоторых других.
Важным элементом исследовательской базы явились новейшие публикации по рассматриваемым в диссертации проблемам, в ряде которых нашли отражение современные подходы и тенденции отечественной цивилистики и юридической практики. Их авторами являются А. Арифулин, И. В. Бекленищева, B. А. Белов, Э. Белопольский, В. В. Бердников, Л. В. Василевская, Б. Газарьян, О. В. Гутников, Ю. П. Егоров, В. С. Ем, С. А. Зинченко, В. Н. Игнатенко, А. В. Ли-саченко, О. Г. Ломидзе, И. В. Матвеев, Д. В. Мурзин, Д. И. Мындря, И. Приходь-ко, В. В. Ровный, А. Д. Рудоквас, С. А. Синицын, О. Ю. Скворцов, К. И. Склов-ский, В. А. Слыщенков, А. Томилин, С. Усков, Ф. С. Хейфец, В. Чигир, В. Б. Чуваков, Н. Д. Шестакова, Т. Щипачева и многие другие.
При исследовании юридико- и социально-философских аспектов рассматриваемых проблем использованы, кроме того, труды философов и социологов: Николая Алексеева, Макса Вебера, Эмиля Дюркгейма, Питирима Сорокина, Артура Шопенгауэра.
Научная новизна исследования определяется: -оригинальностью постановки цели и задач; -выбором предмета исследования: многие рассматриваемые проблемы еще не были предметом специального научного анализа в российской правовой доктрине (такие как соотношение недействительности и порочности, недействительности и несуществования, феномен «исцеления» или конвалидации ничтожных сделок, происхождение оспоримости, правовая природа и недействительность традиции, общее влияние романистических идей и немецкой пандек-тистики на теорию недействительных сделок в отечественной доктрине и доктрине зарубежных стран и др.) или же получили в диссертации принципиально новую, оригинальную разработку (соотношение недействительности и противоправности, природа недействительной сделки, проблема материального критерия разграничения между ничтожностью и оспоримостью, многие частные вопросы учения о ничтожности и оспоримости юридических сделок, проблема защиты добросовестного приобретателя а поп domino и др.);
-новым для данной области исследований методологическим подходом;
-использованием при решении поставленных задач не известных российскому цивилисту, а нередко и недоступных в России правовых и литературных источников;
-выработкой и обоснованием новых для российской цивилистики идей, решений и научных рекомендаций, представляющих результаты исследования и сформулированных в качестве положений, выносимых на защиту. Эти положения характеризуют новизну исследования и состоят в следующем:
1) недействительность не тождественна противоправности и не является ее формой или следствием; она представляет собой негативную правовую оценку правового смысла, составляющего содержание волеизъявления и отличающего сделку от других юридических фактов. Оценка с точки зрения действительности или недействительности возможна исключительно в отношении юридического волеизъявления, но не других фактов; в то же время это - единственно возможная форма его правовой оценки, исключающая параллельную квалификацию в терминах правомерность / противоправность;
сделки, в зависимости от их содержания, могут быть двух типов: «чистые» волеизъявления и предоставления (например, акт передачи вещи). Лишь в отношении последних, поскольку их содержание составляет не только правовой смысл, выраженный в волеизъявлении, но также и материальная, физиче екая сторона действия, возможна квалификация как с точки зрения действительности или недействительности, так и с точки зрения правомерности или противоправности (при этом недействительность предоставления сама по себе еще не означает его противоправности); что же касается «чистых» волеизъявлений, то они могут быть либо действительными либо, в случае их несоответствия правовым предписаниям, недействительными, но никогда противоправными. Это положение существенно отличает предложенную концепцию недействительности от концепции, традиционно принятой после революции в отечественной цивилистике, согласно которой любые недействительные сделки рассматриваются как правонарушения;
3) недействительность есть неспособность сделки - изначальная или наступившая впоследствии - к производству правового эффекта. Традиционное для отечественной доктрины использование категории «недействительность» сразу в двух значениях: в собственном смысле отсутствия (вследствие пороков сделки) правового эффекта и в смысле наличия в сделке пороков, приводящих к такому отсутствию, - является научно необоснованным, а потому неизбежно приводит к негативным последствиям, в частности к тому, что ничтожность и оспоримость ошибочно рассматриваются в качестве видов недействительности, а для обозначения недействительности в узком смысле, не связанной с пороками сделки, какой-либо термин вообще отсутствует. Этот недостаток должен быть преодолен использованием наряду с термином «недействительность» другого технического термина - «порочность» (аналог выработанной немецкой пандектистикой категории Ungultigkeit), для обозначения наличия в сделке недостатков, приводящих или способных привести к ее недействительности. Категории «недействительность» и «порочность» должны быть строго разграничены. Порочная сделка может быть как недействительной (ничтожная и аннулированная судом оспоримая сделка), так и действительной (оспоримая сделка до момента аннулирования), а сделка недействительная - порочной или не имеющей пороков (недействительность в узком смысле: например, до наступления отлагательного условия в условной сделке). Ничтожность и оспоримость - формы порочности, а не недействительности;
4) недействительная сделка не существует для права как сделка; она существует лишь как факт, но не юридически. Никаких правовых последствий ни с самой недействительной сделкой, ни с ее недействительностью (которая как таковая есть лишь отсутствие правового эффекта) не связано. Возможные «атипичные» правовые последствия, в которых обычно усматривают эффект недействительной сделки, закон связывает не со сделкой как таковой, а с иным фактическим составом, выполняющим гипотезу иной нормы и именно с точки зрения последней рассматриваемым как производящий правовой эффект. Поэтому попытки выделить понятие «несуществующей» (или несостоявшейся) сделки («незаключенного» договора) как автономной категории, отличной от категории недействительной сделки (предполагающей, согласно данному подходу, возможность наступления «иных» правовых последствий), теоретически несостоятельны и вредны для практики. В связи с этим в диссертации выдвигается ряд предложений по совершенствованию действующего законодательства;
5) традиционное пандектное учение о ничтожности и оспоримости сделок сохраняет свою актуальность, теоретическую и практическую значимость и в современных условиях, несмотря на то, что законодатель зачастую отступает от строгости этого классического деления. Все чаще наблюдающиеся после принятия части первой ГК РФ в отечественной доктрине и судебной практике попытки дискредитировать или пересмотреть данное деление, являются несостоятельными;
6) соотношение ничтожности и оспоримости как lex generalis и lex specialise впервые прямо закрепленное на уровне закона (ст. 168 ГК РФ), обусловлено самой логикой права. Безосновательны и не соответствуют задачам правового регулирования высказываемые в последнее время предложения изменить это соотношение таким образом, чтобы общим правилом в отношении не соответствующей правовым предписаниям сделки была ее оспоримость, а все случаи ничтожности были бы прямо и исчерпывающе предусмотрены законом;
7) предъявление декларативного иска о ничтожности (негационного иска), направленного на констатацию ничтожности судом, хотя и возможно для устранения неопределенности в правоотношениях, не является, вопреки все более распространяющемуся мнению, необходимым условием недействительности, ибо ничтожная сделка недействительна ipso iure, независимо от решения суда. Новизна диссертации в части этого традиционного положения классической концепции ничтожности, равно как и в части следующего выносимого на защиту положения, состоит в его новом обосновании в современных условиях, когда предпринимаются попытки его пересмотра;
8) негационный иск, как и всякий иск о признании (декларативный иск), по самой своей природе не подлежит действию исковой давности, вопреки официальному разъяснению высших судебных инстанций России, согласно которому к требованию о ничтожности подлежат применению сроки исковой давности, указанные в п. 1 ст. 181 ГК РФ. Вместе с тем во избежание недоразумений целесообразно дополнить перечень требований, на которые исковая давность не распространяется (ст. 208 ГК РФ) специальным указанием на требования о признании;
9) исковую форму оспаривания, принятую в российском ГК, целесообразно дополнить введением института судебного возражения об аннулировании, известного некоторым зарубежным правопорядкам и вполне соответствующего потребностям правового регулирования. В диссертации предлагаются изменения и дополнения ГК, необходимые для введения этого института;
10) отнесение законодателем порочных сделок к ничтожным или оспоримым не связано с наличием каких-либо сущностных, материальных свойств поражающих сделку пороков. Несостоятельны поэтому иногда предпринимаемые в теории попытки выявить один или несколько критериев, согласно которым одни пороки по самой своей природе приводили бы к ничтожности, а другие - к оспоримости, и объяснить с их помощью, почему законодатель в одних случаях устанавливает ничтожность, а в других оспоримость сделки. Сама постановка подобным образом вопроса о материальном критерии разграничения некорректна. Ничтожность и оспоримость являются всего лишь инструментами зако нодательной политики, применяемыми в зависимости от ее конкретных целей по усмотрению законодателя. Задача правовой науки состоит в том, чтобы выявить совместимость этих инструментов с указанными целями и сформулировать рекомендации по их адекватному использованию при принятии законодательных решений;
11) «исцеление» ничтожности, допускаемое в отношении некоторых ничтожных сделок российским ГК (п. 2 ст. 165, п. 2 ст. 171, п. 2 ст. 172), хотя и является отклонением от строгости классической концепции ничтожности, не противоречит логике права, а потому вполне допустимо и даже необходимо в тех случаях, когда этого требуют нуждающиеся в правовой защите интересы. Вместе с тем предусмотренные законом случаи исцеления ничтожности всегда составляют numerus clausus, не допускающий расширительного толкования правоприменителем, которое иногда встречается в практике судов и даже в официальных разъяснениях высших судебных инстанций;
12) исцеление ничтожной, так же как и аннулирование оспоримой, сделки производится конститутивным (преобразовательным) решением суда, вынесенным по одноименному иску. Как и аннулирование, исцеление является следствием реализации охранительного права истца, а не проявлением дискреционной власти (свободы усмотрения) суда, в связи с чем предлагается использовать более корректные формулировки: «сторона вправе требовать по суду признания сделки действительной» (в отношении ничтожной сделки) или «сторона вправе требовать по суду аннулирования сделки» (в отношении сделки оспоримой) -вместо имеющихся: «сделка может быть... признана судом действительной» или «сделка может быть... признана судом недействительной». Исцеление, так же как и, по общему правилу, аннулирование, происходит «с обратной силой», т. е. ничтожная сделка считается действительной ex tunc, с момента ее совершения. Ничтожность, в отношении которой допускается исцеление, представляет собой самостоятельную форму порочности, наряду с ничтожностью в узком смысле и оспоримостью. Исцелимые сделки являются условно недействительными, в противоположность условно действительным оспоримым сделкам и безусловно недействительным ничтожным сделкам в узком смысле;
13) условием исцеления ничтожной сделки является отсутствие в ней других пороков, обусловливающих ее ничтожность, помимо тех, которые допускают исцеление. Невозможно, в частности, исцеление договора, если отсутствует само соглашение между сторонами; невозможно исцеление сделки, содержание которой противоречит закону, если только сам закон в изъятие из общего правила о ничтожности такой сделки (ст. 168 ГК) не предусматривает иных последствий нарушения, сохраняя сделку действительной (например, не устанавливает возможности перевода прав и обязанностей по сделке на другое лицо). С другой стороны, одновременное наличие в ничтожной сделке пороков, обусловливающих ее оспоримость, не препятствует исцелению. Возможно также исцеление сделки, ничтожной одновременно по двум основаниям, лишь бы оба эти основания допускали исцеление и право на иск по каждому из них принадлежало одному и тому же лицу;
14) положения Гражданского кодекса РФ об исцелении ничтожных сделок нуждаются в усовершенствовании и (или) в определенном толковании. В частности:
-условием исцеления сделки, ничтожной вследствие нарушения требования о ее нотариальной форме, de lege lata следует считать, вопреки буквальному смыслу текста п. 2 ст. 165 ГК не только ее полное или частичное исполнение, но и осуществление по ней любого предоставления, в том числе конститутивного (в реальных договорах);
-de lege ferenda право стороны требовать исцеления указанной сделки должно возникать не только при уклонении другой стороны от ее нотариального удостоверения, как следует из п. 2 ст. 165 ГК, но и в иных случаях, когда последнее становится невозможным по не зависящим от заинтересованной стороны причинам (безвестное отсутствие другой стороны, ее недееспособность, смерть и т. п.);
-право требовать исцеления такой сделки de lege ferenda должно признаваться за стороной независимо от того, сама ли она исполнила сделку (полностью или частично), как требует п. 2 ст. 165 ГК, или же только приняла предоставленное другой стороной.
С учетом изложенного, в диссертации предлагается новая редакции п. 2 ст. 165 ГК;
-на основе системного толкования гражданского и гражданского процессуального законодательства следует, несмотря на отсутствие в п. 2 ст. 171 и п. 2 ст. 172 ГК каких-либо специальных указаний, сделать вывод, что при последующем признании недееспособного гражданина дееспособным, а также в случае приобретения несовершеннолетним дееспособности в полном объеме эти граждане реализуют свое право на иск об исцелении сделки, совершенной ими в период, когда они были недееспособными, самостоятельно. Кроме того, данное положение, было бы целесообразно непосредственно закрепить в законе;
15) реституционные правоотношения, вопреки господствующему мнению, представляют собой односторонние охранительные обязательства, в рамках которых реализуются виндикационные, посессорные, кондикционные притязания, а также притязания о возмещении вреда. Реституция - лишь результат осуществления таких притязаний. Широко распространенное представление о реституции как особом юридическом средстве, специально рассчитанном на приведение сторон недействительной сделки в их первоначальное имущественное положение, не вытекает из п. 2 ст. 167 ГК и появилось лишь вследствие преобладания в период действия ГК РСФСР 1922 г. одного из вариантов толкования соответствующих норм данного кодекса - толкования, которое и в то время было далеко не бесспорным; истребование в порядке п. 2 ст. 167 ГК индивидуально-определенной вещи, переданной по недействительной сделке (реституция владения) возможно, как правило, лишь в пользу стороны сделки, имеющей какое-либо право на эту вещь (причем право собственности владельца предполагается, если иное не следует из материалов дела), и в этом случае реституция владения совпадает с винидикацией. Если же традент не имел никаких прав на вещь, он может ис требовать ее лишь в случаях, когда налицо условия посессорнои защиты, а именно когда вещь перешла во владение получателя фактически против воли традента (сделки с недееспособными и малолетними, а также совершенные лицом, не способным понимать значение своих действий или руководить ими, под влиянием принуждения). Если нет условий ни для виндикации, ни для посессорнои защиты, то не может иметь места и реституция владения, и вещь должна быть оставлена во владении получателя;
17) обязанность стороны недействительной сделки, при отсутствии у нее обогащения, уплатить в рамках компенсационной реституции стоимость полученного по этой сделке, а впоследствии утраченного имущества представляет собой меру ответственности, причем ответственности особого вида, наступающей независимо от вины в гибели или повреждении имущества, которую в соответствии с п. 2 ст. 1104 ГК несет незаконный недобросовестный, а при определенных условиях и добросовестный, владелец, удерживающий чужую вещь. При отсутствии условий ответственности, предусмотренных в п. 2 ст. 1104 ГК, обязанность компенсации сводится к выдаче неосновательного обогащения (если оно имеется), а реституция выражается в реализации кондик-ционного притязания. Поэтому обязанность по возмещению на основании п. 2 ст. 167 ГК стоимости полученного не может быть возложена на недееспособных и малолетних, не обладающих деликтоспособностью; размер предъявляемых им требований не должен превышать размера их неосновательного обогащения, полученного вследствие совершения и исполнения недействительной сделки. De legeferenda правило п. 2 ст. 1104 ГК следует скорректировать в отношении несовершеннолетних в возрасте от 14 до 18 лет, хотя по действующему законодательству они полностью деликтоспособны: основанием их ответственности должно быть сознательное уничтожение или повреждение полученной вещи либо непринятие элементарных мер по ее сохранности; однако если при заключении сделки несовершеннолетний прибегает к обману, насилию или угрозам, его ответственность должна наступать на общих основаниях;
18) в связи с изложенным из ГК должны быть исключены абз. 2 п. 2 ст. 166, устанавливающий для реализации притязаний сторон ничтожной сделки ничем не оправданный специальный режим, а также п. 2 ст. 167, допускающий двусмысленное толкование. В той же части, в которой этот последний фактически открывает возможность посессорнои защите, он должен быть заменен либо введением в ГК полноценного общего института такой защиты, либо ясно выраженным законодательным предписанием об этом ad hoc в п. 2 ст. 167;
19) в случае оставления вещи во владении добросовестного приобретателя, получившего ее от неуправомоченного отчуждателя (получателя этой вещи по недействительной сделке), такого приобретателя нельзя считать давностным владельцем, так как его правовое положение, условия предоставления ему защиты и ее характер существенно отличаются от предусмотренных ст. 234 ГК. Ограничение виндикации связано с возникновением у добросовестного приобретателя права собственности на вещь в силу сложного юридического состава, сформулированного в ст. 302 ГК (и дополняемого в отношении недвижимости абз. 2 п. 2. ст. 223 ГК, согласно которому право собственности добросовестного приобретателя возникает в момент его государственной регистрации). Новизна исследования в этой части состоит в том, что это само по себе традиционное для отечественной цивилистики положение получает принципиально новое обоснование в условиях изменившегося законодательства (введение приобрета-тельной давности) и появления в нашей доктрине противоположной концепции, объявляющей добросовестного приобретателя владельцем ad usucapionem, а также в связи с недавно высказанной позицией Конституционного Суда РФ, признавшего за добросовестным приобретателем неопределенные «конституционные права» на вещь, отличные, однако, от права собственности;
20) традиция (передача вещи) как вид предоставления есть распорядительная вещная каузальная двусторонняя сделка (договор) и, как и всякая сделка, может быть действительной или недействительной, ничтожной или оспоримой. Нет никаких оснований, вопреки наблюдаемым в последнее время в нашей доктрине тенденциям, признавать действие в российском праве принципа абстрактности традиции - ни de lege lata, ни de legeferenda - и обосновывать возникновение у добросовестного приобретателя права собственности якобы действительной абстрактной распорядительной сделкой, а не сложным юридическим составом;
21) обязательственный договор об отчуждении, заключенный между не-управомоченным отчуждателем и добросовестным приобретателем, является действительным, вопреки господствующей в российской доктрине и правоприменительной практике противоположной позиции, и обосновывает ответственность отчуждателя в случае эвикции вещи у добросовестного приобретателя (если вещь была похищена у собственника или иного титульного владельца, утеряна тем или другим либо выбыла из их владения иным путем помимо их воли);
22) передача (традиция) вещи от неуправомоченного отчуждателя добросовестному приобретателю является, как сделка, недействительной вследствие отсутствия у отчуждателя распорядительной власти (фундаментальный и незыблемый принцип пето plus iuris transferre potest quam ipse haberet, попытки оспорить который в отношении современного права можно встретить в нашей литературе). По этой причине добросовестный приобретатель не становится собственником в силу сделки, но может стать таковым в силу сложного юридического состава, предусмотренного ст. 302 ГК, при наличии всех его элементов.
В работе имеется и ряд других отличающихся существенной новизной положений, аргументированных и всесторонне оцененных в сравнении с имеющимися решениями.
Практическая значимость и апробация результатов исследования. Содержащиеся в диссертации положения, выводы, рекомендации, представляющие результаты проведенного исследования, могут быть использованы в процессе совершенствования гражданского законодательства, в правоприменительной практике, в дальнейшей научной разработке темы недействительности сделок и ряда других проблем гражданского права, таких как защита гражданских прав, защита владения, обязательства из неосновательного обогащения, приобретение от неуправомоченного отчуждателя, приобретательная давность и др., а также в учебном процессе при проведении лекций и семинарских заня тий по гражданскому праву России и зарубежных стран, римскому праву. Некоторые из этих положений уже использованы авторами нового (3-го) издания учебника по гражданскому праву МГУ, в том числе приняты в качестве основы при структурировании параграфа о «последствиях недействительности» сделки (термины «реституция владения» и «компенсационная реституция», обозначающие виды реституции согласно предложенной диссертантом классификации, использованы в качестве заголовков подразделов указанного параграфа).
Диссертация обсуждена на кафедре гражданского права Юридического института Томского государственного университета и получила положительную оценку.
Основные результаты исследования изложены в опубликованных работах автора по теме диссертации: двух монографиях и 27 статьях (в том числе 16 в центральных изданиях, три - в зарубежных), из которых семь опубликованы в ведущих научных изданиях, рекомендованных ВАК. Эти работы известны специалистам, цитируются в юридической печати и используются в практической деятельности арбитражных судов. Четыре из них опубликованы в официальных изданиях судебных органов - Вестнике Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации (три статьи) и Вестнике Федерального Арбитражного суда Западно-Сибирского округа (одна статья).
Кроме того, основные результаты исследования были изложены в докладах на ежегодных всероссийских конференциях, организуемых Юридическим институтом ТГУ (Томск, 1998-2003 г.), и двух международных конференциях по римскому праву (Нови Сад, Сербия, 2002 г.; Ярославль - Москва, 2003 г.).
Сформулированные в диссертации положения использовались автором в учебном процессе: при чтении лекций и проведении практических занятий со студентами Юридического института Томского госуниверситета (1998-2001 гг.), чтении лекций студентам юридического факультета Университета г. Кассино (Италия) (2005 г.), проведении семинара для судей Арбитражного суда Томской области (2001 г.), а также двух семинаров на юридическом факультете Варшавского университета, организованных автором в рамках IV и V сессий Международной школы римского права (2004, 2005 гг.) и посвященных обсуждению на примерах конкретных казусов, взятых из латинских источников, некоторых рассматриваемых в диссертации проблем недействительности юридических актов в римском праве и толкованию соответствующих текстов.
Структура работы обусловлена поставленными задачами и общей целью исследования. Диссертация состоит из введения, трех частей, двух приложений и библиографического списка. Каждая часть посвящена одному из исследуемых общих учений теории недействительных сделок и состоит из глав, которые в свою очередь делятся на параграфы. Всего в диссертации десять глав и 50 параграфов (по четыре главы и 20 параграфов в первой и во второй частях, две главы и 10 параграфов в третьей части). Все главы и параграфы имеют сквозную нумерацию. Цитирование литературных источников внутри каждой части и приложения 1 является автономным и не связано с другими частями. Поэтому указания типа «указ. соч.» и «op. cit.» отсылают к первому упоминанию соответствующего источника только в той же части работы. В других частях эти же источники при первом упоминании приводятся полностью.
Дискуссия о природе недействительной сделки
В соответствии с общепринятой классификацией, основы которой были заложены Савиньи1, все значимые для права явления (юридические факты) подразделяются на события и действия2, последние же в свою очередь - на действия правомерные и противоправные (правонарушения)3, а также действия, непосредственно направленные на правовой результат (в том числе сделки) и непосредственно на него не направленные4. В отечественной доктрине это последнее деление принято распространять только на правомерные действия, различая среди них соответственно юридические акты и юридические поступки5 и относя к числу первых сделки и некоторые другие акты.
Вопрос о природе недействительности и недействительных сделок сводится, по сути, к определению места последних в приведенной классификации: являются ли они сделками в собственном смысле или же их следует отнести к какой-либо иной категории юридических действий, например к правонарушениям? В свое время этот вопрос вызвал оживленную дискуссию среди отечественных цивилистов, однако до сих пор его вряд ли можно признать решенным. И хотя в отношении научной обоснованности связанной с ним полемики иногда высказывались скептические суждения6, без его решения вряд ли возможно построение концепции не только недействительной сделки, но и юридической сделки как таковой.
Нетрудно заметить, что понятие недействительной сделки формулируется разными авторами под влиянием их представлений о юридической сделке вообще. А представления эти, несмотря на то, что основываются на легальном определении, существенно отличаются друг от друга.
В соответствии со ст. 153 ГК1 сделками признаются действия граждан и юридических лиц, направленные на установление, изменение или прекращение гражданских прав и обязанностей. Это легальное определение, аналогичное содержащимся в прежних российских кодификациях, помимо того, что рассматривает сделку как действие, указывает только один ее признак - юридическую направленность воли действующего лица. В связи с этим в отечественной цивилистике возникла дискуссия о том, существенно ли для понятия сделки, чтобы эта воля соответствовала нормам объективного права, или, иными словами, можно ли из легального определения сделки вывести, что последняя характеризуется только правовой направленностью, а правомерность не является ее необходимым признаком. Разные ответы на этот вопрос предопределили и различные подходы к установлению правовой природы недействительной сделки.
Согласно господствующему взгляду сделка - это прежде всего правомерное действие. На это обращал внимание еще Д. И. Мейер в середине XIX в., когда учение о юридической сделке находилось лишь в стадии своего становления. «Собственно, только законные сделки можно назвать сделками...»2, - указывал он. В дальнейшем эта идея получила широкую поддержку и последующее развитие в работах многих отечественных правоведов3, однако сама правомерность понималась ими неодинаково, вследствие чего существенно различались и их взгляды на природу недействительной сделки. Если по мнению одних, составляющих большинство, недействительные сделки, в силу их противоречия правовым предписаниям, не обладают признаком правомерности, а значит, являются не сделками, а противоправными действиями (правонарушениями)4, то согласно другим само по себе несоответствие сделки нормам права еще не свидетельствует о ее противоправности.
Так, М. М. Агарков и И. Б. Новицкий5 рассматривали как противоправные действия не любые недействительные сделки, а только те, которые по законодательству и правосознанию советского времени противоречили основам правопорядка и квалифицировались по ст. 30 ГК РСФСР 1922 г. (сделки, совершенные с целью противной закону или в обход закона, а равно сделки, направленные к явному ущербу для государства). К этой группе они относили, в частности, сделки, направленные на продажу земли, жилплощади в коммунальном доме, соглашения, нарушающие закон о кредитной реформе и т.д. Эти сделки, по их мнению, являлись не сделками, а правонарушениями, так как не обладали признаком правомерности: «...здесь только внешний облик сделки, а по существу - недозволенное действие»1, - писал И. Б. Новицкий.
Что касается остальных недействительных сделок, то здесь мнения указанных авторов существенно расходились, причем опять-таки вследствие различного понимания ими категории правомерности. Ни тот ни другой, в отличие от большинства сторонников господствующего взгляда, не считал такие сделки правонарушениями, однако если М. М. Агарков не признавал их также и правомерными действиями, то И. Б. Новицкий утверждал об их правомерности. М. М. Агарков полагал, что эти сделки, «сами по себе взятые, являются действиями юридически безразличными. Они не являются неправомерными, так как не нарушают ни повелений, ни запретов закона. Но они не принадлежат и к числу правомерных юридических действий, так как их совершение не вызывает ни установления, ни изменения, ни прекращения правоотношений»2. К таким юридически безразличным действиям автор относил сделки, недействительные вследствие несоблюдения формы, сделки недееспособного или невменяемого лица, а также мнимые и притворные сделки (ст. 29, 31, 34 ГК РСФСР 1922 г.)3. И. Б. Новицкий, напротив, признавал все недействительные сделки юридическими фактами и относил те из них, которые не являлись, по его мнению, правонарушениями, к категории правомерных действий. Несмотря на их неспособность вызывать правовой эффект, на достижение которого они были рассчитаны, автор, тем не менее, классифицировал их в качестве сделок: в данном случае «сделка оказывается недействительной, но все же она является сделкой»4. Иными словами, недействительные сделки по представлению И. Б. Новицкого могут быть как неправомерными, так и правомерными: первые суть правонарушения, вторые - собственно сделки.
Как можно видеть, исходя из общей концепции, согласно которой правомерность является необходимым признаком гражданско-правовой сделки, различные авторы, по-разному понимая сам этот признак, приходят к неодинако вым выводам относительно правовой природы недействительных сделок. Общим для сторонников рассматриваемого подхода является, однако, то, что те действия, в которых признак правомерности, по их мнению, отсутствует, рассматриваются ими как правонарушения1 (иногда как безразличные для права явления), но не как юридические сделки2.
Принципиально иная концепция недействительности была сформулирована Д. М. Генкиным3. «Правомерность или неправомерность, - считал он, - не являются необходимым элементом сделки как юридического факта, а определяют лишь те или другие последствия сделки»4. Эта идея была поддержана впоследствии Н. В. Рабинович и В. П. Шахматовым, утверждавших о правомерности как признаке действительной сделки, но не сделки вообще5. Логическим следствием такого подхода явилось объединение как действительных, так и недействительных сделок под единой рубрикой сделки, единственный и достаточный признак которой эти авторы видели в направленности воли на достижение правового результата, т. е. в правовой цели. Эта субъективная характеристика была представлена как общая для действительных и недействительных сделок, отграничивающая те и другие от деликта. Недействительная сделка, хотя и не влечет желаемых правовых последствий, является все же сделкой, причем не только по названию, но и с точки зрения классификации юридических фактов; как юридический факт она остается сделкой, «но без принадлежащего ей правового эффекта»6, и «недействительна именно как сделка, в силу присущих ей как сделке недостатков»7.
Дуалистическая концепция пандектной доктрины
Неспособность сделки произвести правовой эффект, на который она была рассчитана, может явиться следствием различных причин. Иногда она вызвана внутренними недостатками самой сделки, иногда внешними по отношению к ней обстоятельствами - наличием фактов, препятствующих вступлению ее в силу, или же, наоборот, отсутствием фактов, входящих наряду с ней в сложный юридический состав, необходимый для наступления соответствующего эффекта. Так, суспензивно обусловленная сделка до наступления отлагательного условия не порождает желаемых правовых последствий, несмотря на то, что сама свободна от каких-либо дефектов. С другой стороны, даже наличие в составе сделки внутренних пороков не всегда с необходимостью приводит к ее неспособности производить те последствия, на которые она направлена. Например, пороки воли, как известно, не исключают наступление нормальных последствий акта, но лишь обусловливают возможность их устранения по инициативе заинтересованного лица. Следовательно, между пороками сделки и ее неспособностью производить юридические последствия не во всех случаях можно констатировать отношение строгой зависимости: существуют ситуации, в которых пороки не препятствуют эффекту, и, напротив, ситуации, в которых последний не наступает несмотря на безупречность сделки.
На основе богатого материала, который предоставляли римские источники для иллюстрации подобных несовпадений, в XIX в. немецкая пандектистика выработала и ввела в научный оборот две строго отграниченные друг от друга категории: (a) Unwirbamkeit, обозначающую просто ненаступление правового эффекта сделки, и (b) Ungultigkeit, указывающую на непризнание за ней, вследствие ее несоответствия установленным требованиям, силы приводить к тому состоянию отношений, которое имелось в виду при ее совершении1. «Следовательно, понятие Ungultigkeit уже понятия Unwirksamkeit; - писал, раскрывая соотношение между ними, Виндшайд, - юридическая сделка может не производить последствий и без того, чтобы ее дефектом была парализована ее сила»2.
Новое учение быстро распространилось за пределы Германии. Среди других его восприняла итальянская цивилистическая доктрина, находившаяся, как и доктрина большинства стран континентальной Европы того времени, особенно начиная с конца XIX в., под сильным влиянием немецкой пандектистики, что существенно отразилось на разработке многих гражданско-правовых институтов и их закреплении в законодательстве. Германское учение о двух негативно характеризующих сделку состояниях - Unwirksamkeit и Ungiiltigkeit - получило, таким образом, свое дальнейшее развитие применительно к их итальянским аналогам - inefficacia и invalidita. Надо сказать, что пример Италии является в этом отношении одним из наиболее показательных, учитывая четкость, с которой рассматриваемое разграничение, не получившее, впрочем, отражения в нормах позитивного права, проводится в ее доктрине и судебной практике.
Если термин Unwirbamkeit - inefficacia выражает сам по себе свое значение и буквально переводится как недействительность, т. е. отсутствие действия, эффекта, то передать смысл термина Ungultigkeit - invalidita несколько сложнее. Он не поддается точному переводу не только вследствие отсутствия в русском языке прямого эквивалента, но и потому, что его нынешнее юридическое значение перестало соответствовать первоначальному. Этимологически он означает отсутствие ценности, значимости1, происходя от предиката valere I поп valere2, часто использовавшегося римскими юристами для указания на наличие или отсутствие эффекта сделки, т. е. на то, имеет ли она или нет юридическое действие3. Но если можно сказать, что тот или иной факт имеет определенное правовое значение, определенную правовую ценность, то таковые должны проявляться именно в тех юридических последствиях, которые правопорядок связывает с этим фактом, или, выражаясь образным языком, в «способности» факта «порождать» такие последствия. Следовательно, отсутствие правового эффекта тождественно отсутствию юридической значимости4, что логически должно было бы приводить к отождествлению и самих рассматриваемых категорий.
Однако впоследствии предикат valere I поп valere утратил свою первоначальную непосредственную связь со сферой действительности / недействительности вследствие появления категории оспоримой сделки, способной производить свои типичные последствия (хотя бы и устранимые вследствие наличия в ней порока), а следовательно, не допускающей квалификации ее как недействи тельной. Для подведения фигуры оспоримой сделки под один общий знаменатель со сделкой ничтожной практически с неизбежностью была сконструирована самостоятельная категория, охватившая как ничтожность, так и оспоримость и удалившаяся тем самым от своего первоначального значения недействительности1.
Таким образом, с точки зрения современного права этимологическое объяснение термина Ungultigkeit - invalidita уже не может считаться удовлетворительным. Если и использовать при определении последнего указание на ненаступление правового эффекта, то для отграничения его от смежной категории Unmrksamkeit - inefficacia в этом же определении необходима оговорка о том, что, иногда такой эффект все же может наступать, но является при этом неполноценным, непрочным, неустойчивым. Так, например, Виндшайд, определяя Ungultigkeit как непризнание за сделкой силы приводить к тому состоянию отношений, которое имелось в виду при ее совершении (см. выше), допускал, тем не менее, что такая сделка все же может иногда порождать юридический эффект, на который направлена, «однако он оказывается неспособным производить или сохранять то фактическое состояние, которое ему соответствует»2. Согласно другому определению, данному Бетти, invalidita есть «неспособность производить стойко и незыблемо (курсив мой. -Д. Т.) основной эффект типа, которая проистекает из логической связи, установленной в структуре юридической нормы между требованиями и последствиями...»3.
Чаще, однако, для определения рассматриваемого термина используются его производные значения. Акт характеризуют предикатом invalido, когда он не отвечает установленным законом требованиям или совершен при определенных обстоятельствах, создавших порок формирования или выражения воли4; когда отсутствует или порочен его существенный или конститутивный элемент5; когда он вследствие несоблюдения тех или иных установленных правопорядком требований «порочен, дефектен, болен»6. Данное состояние определяется также как юридическая неправильность {иррегулярность) акта, автоматически или по решению суда влекущая санкцию его окончательной недействительности7. Общим во всех этих определениях является указание на некоторые внутренние недостатки, изъяны, дефекты акта, его отклонения от установленной правопо рядком модели. В таком - главном - своем значении, отмечает М. Таламанка, «предикация валидности или инвалидности (validita I invalidita) содержит в себе лишь констатацию отсутствия или наличия пороков, относящихся к существенным элементам сделки, и только в этом состоит - хотя бы и при двусмысленности, которую она, если не быть в должной мере внимательным, может вызвать -ее ограниченная функция»1. Поэтому в целях настоящего исследования категория Ungttltigkeit - invalidita будет пониматься именно в данном значении и передаваться там, где это возможно, вполне адекватным, с юридической точки зрения, термином «порочность»2.
Различие между двумя рассматриваемыми негативными характеристиками сделки достаточно прозрачно и логически последовательно. Недействительность, как вытекает из самого названия, в широком смысле означает, что сделка не производит присущего ей эффекта, или, иными словами, не имеет юридического действия, причем безотносительно к причине такого состояния. Напротив, порочность указывает лишь на наличие в сделке внутренних дефектов, поражающих один или несколько ее элементов, и не касается непосредственно вопроса о ее правовых последствиях3. Она, следовательно, характеризует сделку, вследствие ее несоответствия правовым установлениям, как ущербную саму по себе (структурный аспект), в отличие от недействительности, указывающей лишь на невыполнение сделкой своей нормальной функции (функциональный аспект)4. Как определил это соотношение В. Скализи, «порочность относится к факту, в то время как недействительность поражает эффект», соответствуя «гипотетической структуре правовой нормы», в которой «факт всегда предшествует эффекту как его необходимый антецедент и аксиологически-практическая предпосылка»5.
Две формы правовой оценки действия
Исследование природы недействительности целесообразно начать с установления ее отношения к противоправности, учитывая также, что согласно господствующему в отечественной цивилистике взгляду недействительные сделки представляют собой противоправные действия (правонарушения)1.
В категориях правомерности и неправомерности (противоправности) выражается правовая оценка действия на предмет его соответствия юридическим нормам. Противоправное действие им не соответствует, и такое несоответствие проявляется в нарушении установленных ими запретов или несоблюдении содержащихся в них предписаний, чем нарушаются субъективные права частных лиц либо публичный интерес и причиняется тем самым вред соответствующим общественным отношениям.
Чаще всего этот вред возникает вследствие тех или иных производимых действием изменений в материальном, физическом мире, оказывать воздействие на который человек в состоянии, разумеется, только физически, а следовательно, лишь физической стороной своего действия, поскольку только она может вызывать указанные последствия, причинно обусловливать их. Однако общественные отношения могут претерпевать ущерб не только вследствие материального воздействия на физические предметы. Такие, например, действия как оскорбление, клевета, призывы, направленные на разжигание национальной или религиозной розни, и т. п. никаких изменений в материальном мире непосредственно не производят. Они социально опасны и наносят вред общественным отношениям своей идеальной, а не физической стороной, т. е. выраженным в них смыслом. Поскольку же последний нематериален, не имеет длительности и протяженности в пространстве, то наступающие вредные последствия находятся с ним не в причинной, а в идеальной связи, в отношениях не каузальной, а скорее мотивационной зависимости2. Таким образом, вред общественным отношениям может быть вызван как физической, так и идеальной стороной действия. Необходимо, однако, выяснить, насколько этот вывод применим к недействительным сделкам.
Идеальной стороной и содержанием сделки, как уже отмечалось, является правовой смысл, выраженный волевым решением и состоящий в том юридическом значении, которое действующее лицо или лица придают своим действиям и другим эмпирическим фактам. Такая специфика содержания предопределяет не только юридическую функцию сделки, но и форму ее правовой оценки, т. е. ее возможное отношение к нормам позитивного права1.
Разумеется, правовой смысл как объективная система юридических значений может соответствовать либо не соответствовать правовым нормам. Однако сам по себе он, очевидно, не в состоянии нарушить субъективное право и причинить вред общественным отношениям. Если он не соответствует правовой норме, это означает, что он просто не достигает своей цели, не имеет с точки зрения правопорядка никакой связующей силы. Поэтому то или иное его отношение к нормам позитивного права должно выражаться не в категориях правомерности или противоправности, а в категориях действительности или недействительности. Эта форма правовой оценки означает, что правопорядок либо принимает под свою защиту то, что установили стороны, снабжает своей санкцией (и тогда сделка действительна), либо отказывает в этом (сделка недействительна). Но правопорядок никогда не в состоянии ни запретить, ни разрешить проявление правового смысла в действиях человека, а значит, к последнему неприменима и оценка в терминах правомерности / неправомерности. Таким образом, две формы правовой оценки являются самостоятельными и непе-ресекающимися, ибо имеют различные объекты, критерии и цели .
Это обстоятельство чаще всего ускользает от внимания цивилистов3, что не может не отражаться на их подходе к пониманию природы недействительности, которая, как правило, смешивается с противоправностью. Утверждается, например, что, «устанавливая в законе основания признания сделок недействительными, законодатель тем самым указывает на то, что в таких случаях в форме сделки совершены неправомерные действия»4 (курсив мой. - Д. Т.). В этом высказывании, как можно видеть, не проводится никакого различия между двумя непересекающимися формами правовой оценки. Иногда оно хотя и делается, однако не по существу, а лишь в количественном плане. Так, В. Б. Исаков, правильно отмечая, что «дефектность (в том числе недействительность. -Д. Т.) юридического факта нельзя отождествлять с противоправностью», что это «несовпадающие юридические характеристики», далее указывает: «Противоправность... акта - это крайняя форма его дефектности» (курсив мой. - Д. Т.). «Вместе с тем, - добавляет он, - не все противоправные действия... имеет смысл рассматривать как дефектные, ибо ничто не может сделать их правомерными»1. В последнем утверждении и без того зыбкая граница между противоправностью и недействительностью (дефектностью), которую проводит автор, становится практически неуловимой.
Между тем об автономности правовой оценки в терминах действительности / недействительности свидетельствует и тот факт, что согласно устоявшейся терминологии действительными или недействительными принято называть, как уже отмечалось, только акты, в том числе сделки, но не иные действия или события2. Это связано с тем, что действительность и недействительность являются категориями оценки именно правового смысла, а он, как было показано выше, входит в содержание только юридических актов и отсутствует в других действиях и событиях.
Таким образом, недействительная сделка могла бы рассматриваться как противоправная лишь благодаря своей физической стороне. Следует учитывать, что сделки, как и любые действия, «сами по себе... суть реальные, т. е. во времени и пространстве происходящие события»3. Будучи эмпирическими фактами, они, как всякое явление материального мира, естественны, «длительны» и «протяженны». Вопрос только в том, насколько эта физическая, материальная сторона действия входит в содержание сделки как юридического факта, составляет, следовательно, ее сущность.
Как правило, «естественные» свойства сделки не имеют никакого значения для ее правового эффекта4. Безразлично, например, на какой бумаге, какими чернилами, каким почерком и т. д. выполнен и подписан документ, какими словами и на каком языке выражена воля сторон и т. п. Физическая сторона действия выполняет в данном случае только одну функцию - делает волю лица распознаваемой и доступной для восприятия, т. е. служит средством волеизъявления, носителем правового смысла. Поэтому и юридическое значение этой физической стороны определяется исключительно тем, какое значение придается форме сделки. Содержание же последней представлено исключительно идеальной стороной, т. е. правовым смыслом, который, как уже установлено, не может быть противоправным. Как противоправную можно было бы оценить лишь физическую сторону действия, однако она, относясь не к содержанию, а к форме акта и будучи своего рода эпифеноменом его правового смысла, не распространяет свое качество противоправности на саму сделку и, даже более того, не оказывает влияния на ее действительность. Так, заключение сделки с использованием нецензурной брани в общественном месте противоправно, но из этого не следует, что правонарушением является и сама сделка, совершенная в форме таких действий. Последние выступают лишь носителями правового смысла, средствами социального взаимодействия, а потому не могут ни изменить форму правовой оценки сделки, ни обусловить ее недействительность. К каким выводам может привести непонимание этого обстоятельства, можно показать на примере одной консультации, данной в юридической газете.
Анализируя положения Закона РСФСР от 25 октября 1991 г. «О языках народов РСФСР», согласно которому делопроизводство в России должно вестись на государственном, т. е. русском, языке, автор консультации делает вывод, что всякий договор, заключенный в России на иностранном языке, является ничтожным как заключенный с нарушением формы (ст. 166 ГК) и требований закона (ст. 168 ГК). Более того, по мнению автора, при определенных условиях такой договор может быть квалифицирован и по ст. 169 ГК как совершенный исключительно с целью нарушения установленного правопорядка1. Вряд ли имеет смысл опровергать подобные суждения.
