Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. История изучения позднекобанских памятников Дигории 8
Раскопки в Дигорском ущелье 8
Публикации и анализ дигорских материалов 12
Глава 2.Типологическая систематизация и характеристика материала 16
Оружие 17
Мечи и кинжалы 17
Наконечники ножен 19
Боевые топоры 22
Наконечники копий и дротиков 23
Подток 25
Луки 25
Колчаны 26
Наконечники стрел 26
Конский убор 32
Удила 32
Обоймы для строгости 33
Псалии 34
Уздечные бляшки 36
Ременные распределители 39
Полифункциональные предметы 40
Портупейные (колчанные?) крюки 40
Ворворки 42
Орудия труда 45
Ножи 45
Рыболовный крючок 47
Пряслица 47
Инструментарий металлурга 47
Бронзолитейные формы 48
Орудия для нанесения изображения на глину 49
Костяные проколки 50
Оселки 50
Украшения 51
Браслеты 51
Гривны 66
Подвески 68
Пронизи 76
Перстни 78
Бляшки 78
Крупные бляхи 80
Бусы 83
Аксессуары костюма 90
Пояса 90
Поясные пряжки 90
Фибулы 102
Булавки 105
Культовые предметы 109
Наконечники культовых жезлов 109
Модель двойной секиры 113
Амулеты ИЗ
Глиняные хлебцы 113
Колокольчики 114
Предметы неизвестного назначения 116
"Шпоры" 116
Деревянные резные предметы 117
Керамика 119
Тарная керамика 120
Кухонная керамика 121
Столовая керамика 121
Глава 3.Хронологическое распределение материала 126
Глава 4. По еления и могильники 150
Поселения 150
Поселение Сауар: топография, стратиграфия и планировка 150
Гончарное производство 153
Металлургия 156
Костерезное производство 159
Могильники и погребальный обряд 159
Заключение 174
Литература
- Раскопки в Дигорском ущелье
- Публикации и анализ дигорских материалов
- Наконечники ножен
- Поселение Сауар: топография, стратиграфия и планировка
Введение к работе
История Северного Кавказа в эпоху, обычно называемую скифской, обращала и обращает на себя внимание многих исследователей. Такой пристальный интерес связан с пересечением в этом регионе множества культурных традиций.
Северный Кавказ по своим географическим особенностям является зоной, в которой соседствуют самые различные экосистемы. В первую очередь это, конечно, горы. Горная зона с примыкающими к ней предгорьями доминирует на Кавказе. Именно соседство предкавказских степей с горной зоной Северного Кавказа, создает неповторимую особенность региона. В свою очередь, горная зона расчленяется проходящими в меридиональном направлении ущельями на ряд более или менее связанных друг с другом областей. Это не могло не сказаться на этнокультурном членении населения Северного Кавказа.
Интерес исследователей вызывает исключительная роль Северного Кавказа как контактной зоны между Горами и Степью - с одной стороны и Северным Кавказом и Закавказьем — с другой; сложная картина взаимоотношения племен, населявших горы и предгорья; происходившие здесь в исследуемую эпоху значительные изменения в экономике и социальной структуре общества; культовые представления кавказских племен, являвшиеся неотделимой частью духовной жизни огромного региона.
Естественно, для того чтобы иметь возможность подступиться к этому запутанному клубку вопросов, необходимо изначально подготовить источниковедческую базу. Значительная работа в этом направлении проделана В.И.Козенковой. Ею собран и систематизирован обширный материал, относящийся к западному и восточному вариантам кобанской культуры (Козенкова, 1977; Козенкова, 1982; Козенкова, 1986; Козенкова, 1992; Козенкова, 1998).
Есть некоторые проблемы с определением хронологических рамок периода. Поздние этапы кобанской культуры фактически были выделены еще П.С.Уваровой (Уварова, 1900, ее. 360-369). Е.П.Алексеева разделила позднекобанский период на две хронологические группы (Алексеева, 1949) - соответственно на первую и вторую позднекобанские. Первая группа по Е.П.Алексеевой датируется VII-III вв. до н.э., вторая -II в. до н.э.- III в н.э.
М.П.Абрамова на материалах памятников Северной Осетии и Кабардино-Балкарии провела отдельный анализ второго этапа позднекобанского периода (Абрамова, 1974) и в целом пришла к этим же выводам, подчеркнув, однако, что данный этап начинается не со II, а с III в. до н.э., опираясь на работу Е.И.Крупнова (Крупнов, 1960), в которой он датирует первый этап VII-IV вв. до н.э., т.е. скифским временем.
Сильные различия в материальной культуре первого и второго этапов, тем не менее, заставляют исследователей рассматривать их по отдельности. Так, Е.И.Крупнов в упомянутом выше труде анализирует только памятники, не выходящие за пределы IV в до н.э. В.И. Козенкова в своем многотомном своде, посвященном кобанской культуре (Козенкова, 1977, 1982, 1989, 1995, 1998) также не приводит памятников второго позднекобанского этапа, что вполне естественно, так как это огромный и весьма специфический материал, который требует отдельной обработки. При этом принадлежность памятников этого времени к кобанской культуре не оспаривается.
Однако существование кобанской культуры и после IV в. до н.э. оговаривается не всегда, из-за чего порой может создаться ложное впечатление о полном отрыве позднейших кобанских материалов от общего комплекса культуры. Так, в работе В.И.Козенковой, специально посвященной хронологии кобанской культуры в целом (Козенкова, 1990), позднейшая эпоха даже не упоминается. При этом хронология ведется от XIV в до н.э. - времени, артефакты которого морфологически также мало связаны с классическим Кобаном, как и памятники финала второго позднекобанского этапа. Включение столь ранних памятников в общую систему хронологии культуры правомерно, т.к. они принадлежат к этапу, являющимся переходным к собственно кобанской культуре. Но в этом случае следовало включить в общую схему и позднейшие памятники, т.к. это бы более соответствовало формальной логике.
Ситуация усугубляется тем, что в результате существования двух не стыкованных археологических шкал - В.И.Козенковой и М.П.Абрамовой - между ними образовался разрыв. В.И.Козенкова совершенно справедливо завершает свою таблицу началом IV в. до н.э. Во всяком случае, памятники, отнесенные ею к этапу Кобан IV б, едва ли выходят за пределы первой половины указанного столетия. М.П.Абрамова же датирует наиболее ранние памятники последующего этапа III в до н.э. (Абрамова, 1974. С.З), удревняя их по сравнению с Е.П.Алексеевой на целый век. И, тем не менее, по меньшей мере, вторая половина IV в до н.э., а, если строго придерживаться датировки В.И.Козенковой, то три его последние четверти остаются лишенными каких-либо материалов.
Сложившаяся ситуация имеет совершенно объективные предпосылки, связанные с характером раскопанного материала. Все имеющиеся к настоящему дню комплексы действительно распределяются в указанных выше хронологических рамках. В то же время имеется группа материалов, которые могли бы заполнить существующий хиатус (например, некоторые типы браслетов с зооморфными концами). К сожалению, эти вещи происходят из грабительских раскопок и не могут быть увязаны с тем или иным комплексом.
В предлагаемой работе будут рассматриваться материалы VII-IV вв. до н.э., но не исключается, что исследуемая эпоха (первый поздне-кобанский по Е.П.Алексеевой; Кобан IV б по В.И.Козенковой) могла завершиться несколько позже - в начале III в. до н.э. Этот вопрос может быть окончательно решен только тогда, когда будут раскопаны комплексы соответствующего времени.
С другой стороны материалы VII-первой половины VI в. до н.э. для данного региона по имеющейся выборке не имеют значительных отличий от памятников предшествующего периода. Тем не менее, они рассматриваются вместе с материалами V-IV вв. до н.э., что позволяет проследить динамику развития кобанской культуры в Дигории в этот период. К сожалению, в нашей выборке отсутствует оружие VII-первой половины VI в. до н.э., что сужает возможности анализа.
В рамках данной работы будут подвергнуты анализу памятники Дигорского ущелья (рис.1,я, б), составляющие несколько обособленную группу среди памятников горной зоны Центрального Кавказа.
Памятники Дигории все исследователи объединяют в один локальный вариант кобанской культуры с другими объектами указанного региона. Е.П.Алексеева относила дигорские памятники к центрально-кавказскому варианту поздне-кобанской культуры (Алексеева, 1949. С. 191). По Е.И.Крупнову (Крупнов, I960) и В.И.Козенковой (Козенкова, 1996) - это центральный вариант кобанской культуры, по В.Б.Виноградову (Виноградов, 1972) и И.М.Чеченову (Чеченов, 1974) - горный вариант кобанской культуры.
Е.П.Алексеева поместила дигорские материалы в западную группу памятников центрально-кавказского варианта (Алексеева, 1949. С.226). В.Б.Виноградов выделяет дигорско-балкарскую группу (Виноградов, 1972. Рис. 70), отмечая при этом явную недостаточность материала по Балкарии (Виноградов, 1972. С.208). И.М.Чеченов не вычленяет Дигорию из Центральной или Северо-Осетинской группы предложенного им Горного варианта, но и не оспаривает точку зрения Е.П.Алексеевой (Чеченов, 1974. С.45).
Таким образом, практически все сходятся на некоторой самобытности дигорских памятников при общем тяготении последних к остальным материалам горной зоны Центрального Кавказа. Замкнутость горной Дигории по отношению к сопредельным районам существовала издавна. Для протокобанского времени Е.И.Крупнов даже выделил особую Дигорскую культуру (Крупнов, 1951. С.71). Новые раскопки на могильнике Кари Цагат подтвердили правомерность этого выделения (Мошинский, 2000; Мошинский, 2001). До настоящего времени существует дигорский диалект осетинского языка, оформившийся, безусловно, в горных районах.
Объяснить это явление можно природно-географическими условиями (рис.1, а,б). Дигорское ущелье отделено от плоскости Скалистым хребтом, через который пробила узкую, глубокую и длинную теснину Ахсинта бурная горная река Урух (Агибалова, Жданов, Иванов, 1976. С.29; Бероев, 1984. С.52). В настоящее время в почти вертикальном склоне прорублена дорога. В древности же теснина была, безусловно, непроходима. Связь ущелья с внешним миром осуществлялась только через небольшие боковые перевалы (в Балкарию и Алагирское ущелье) и перевалы, ведущие через Главный Кавказский хребет в Закавказье. Все эти пути, несомненно, были известны древним горцам, но, тем не менее, такая геоморфологическая замкнутость не могла не отразиться на характере культуры и даже языка населения Дигории.
Раскопки в Дигорском ущелье
Вскоре после того, как печально известный Хабош Кануков продал первые бронзы из могильника в селе Верхний Кобан, он развернул активную поисковую деятельность по всей Осетии - как по Северной, так и по Южной. Не обошел он стороной и Дигорское ущелье. Но здесь пальму первенства в грабеже древних памятников у него перехватил влиятельный житель села Камунта Б.Дзелихов. Смешанные коллекции из ограбленных дигорских могильников заполнили музеи мира. Только в Государственном Историческом музее коллекция вещей, купленных у Б.Дзелихова составляет около четырех тысяч предметов. Кроме этого среди материалов, входящих в коллекции А.С. и П.С.Уваровых, значительная часть, безусловно, имеет то же происхождение.
В конце XIX века были обнаружены и в значительной степени ограблены дигорские могильники, содержавшие погребения интересующего нас периода - у сел Галиат, Камунта, Кумбулта, Лезгор и Донифарс.
Материалы VII-IV вв. до н.э. в достаточно большом количестве происходят из уничтоженного Б.Дзелиховым могильника Фаскау, расположенного в селе Галиат в верховьях реки Сонгутидон. П.С.Уварова приводит описание четырех комплексов, , раскопанных на этом могильнике В.Л.Тимофеевым (Уварова, 1900, ее. 271-272). Описание этих погребений достаточно противоречиво. Так, например, при описании могилы 2 упоминается кладка на известковом растворе - явление, как известно, достаточно позднее.
В то же время в состав комплекса среди прочих, не очень внятно описанных, вещей входит привеска в виде бараньей головы, «которая совершенно одинакова с подобными же привесками древней Кобани». Столь же неясна ситуация и с могилами 3 и 4. Могила 1, если исходить из описания материала, содержит два костяка, сопровождаемых разновременным инвентарем - раннекобанским и средневековым. К сожалению, рекогносцировочные раскопки, проведенные экспедицией Е.И.Крупнова и Л.П.Семенова в 1935 г., не дали новых сведений по интересующему нас периоду. v#/ Необходимо отметить, что часть из множества материалов, хранящихся в музеях с паспортом «Галиат», происходят из могильника Фаскау. При публикации, к сожалению, это часто упускается из виду. При этом создается впечатление, что опубликованные рядом синхронные вещи происходят из разных могильников, хотя весьма вероятно происхождение их из одного и того же погребального памятника (вплоть до того, что никогда нельзя полностью исключать их находку в одном комплексе). Забегая вперед, то же самое можно сказать и о материалах, с паспортом «Кумбулта». Зачастую они происходят из могильника Верхняя Рутха. В данной работе такие материалы будут обозначаться: Галиат (Фаскау?) и Кумбулта (Верхняя Рутха?).
Из могильников у села Камунта, расположенного в непосредственной близости от села Галиат, происходит целый ряд предметов, которые могут быть датированы VII-IV вв. до н.э., в том числе великолепные образцы зооморфной и антропоморфной пластики. К сожалению, материалы из различных могильников Камунты полностью перепутаны. В фондах Государственного Эрмитажа отдельные вещи, датируемые в рамках VII-IV вв. до н.э. имеют паспорт "Камунта, 2-й могильник". То есть они должны иметь непосредственное отношение к памятнику, изучавшемуся К.И.Ольшевским и А.С. Уваровым (Уварова, 1900, ее. 297-300). По зарисовкам трех погребений и выпискам из дневника А.С. Уварова, приведенным в монографии П.С.Уваровой, весьма трудно судить о дате этого могильника. Наиболее вероятной все же представляется более поздняя его датировка - средневековым временем. При этом приходится исходить из упоминаемого обилия серебра и золота, в том числе монет. Впрочем, совершенно не исключено, что среди средневековых могил, находились и погребения кобанской эпохи.
Села Лезгор, Донифарс и Кумбулта находятся на незначительном расстоянии (около двух километров) друг от друга к западу от реки Урух, занимая западную часть так называемой Задалесской котловины, расположенной непосредственно у входа в Дигорское ущелье из теснины Ахсинта.
Особенно интересны для нашей темы могильники у села Кумбулта, известные под названиями Нижняя и Верхняя Рутха и Хор-Гон.
Вопрос о наименовании двух могильников, расположенных на мысах, обращенных к реке Урух, к югу от святилища Бахайте, неподалеку от ныне заброшенного села Кумбулта, является крайне запутанным. В.И.Долбежев называет их: Хор-Гон (Стыр-царциат) (Долбежев, 1889, л.61) и Рутха, П.С.Уварова - Верхняя и Нижняя Рутха, Е.И.Крупнов - Стр-Царциат и Верхняя Рутха.
В.И.Долбежев однозначно указывает, что могильник Хор-Гон расположен западнее и выше Рутхи на откосах бугра, спускающихся к востоку и западу. Судя по всему, это склоны мыса, по верху которого расположен средневековый могильник, который П.С.Уварова называет Верхняя Рутха, а Е.И.Крупнов - Царциат. Последний был сильно разграблен жителями сел Донифарс и Кумбулта, которые продали П.С.Уваровой значительное количество происходящих оттуда средневековых древностей, что дало П.С.Уваровой (Уварова, 1900. С.252) основание для утверждения, что Хор Гон не мог находиться на этом мысу, но размещался на соседнем - более низком (по П.С.Уваровой -Нижней Рутхе) - вопреки замечанию В.И.Долбежева в его отчете в Императорскую Археологаческую комиссию. Вероятнее всего верхняя часть могильника Хор-Гон была уничтожена более поздним средневековым могильником.
Попытка Е.И.Крупнова уточнить терминологическую ситуацию не улучшила положения (Крупнов, 1960. С.216). Он назвал уваровскую Верхнюю Рутху Царциатом, а ее же Нижнюю Рутху - Верхней. При этом он пишет, что существует еще и Нижняя Рутха. Но по его же топографической съемке (Крупнов, 1951. Рис. 5) совершенно очевидно, что то, что он называет Нижней Рутхой, находится выше, чем то, что он именует Верхней Рутхой. По его же свидетельству (и по нашим наблюдениям) на мысе, называемом им Нижней Рутхой могильника не существует. Е.И.Крупнов, как и его предшественники, пользовался услугами местных информаторов. К сожалению, топографическая информация такого рода не всегда бывает однозначной. К настоящему времени топоним "Рутха" полностью исчез из памяти сильно поредевшего местного населения.
Публикации и анализ дигорских материалов
Фактическое начало научной обработки археологических памятников Дигории, в том числе и интересующего нас периода, было ознаменовано в 1900 году выходом в свет восьмого тома «Материалов по археологии Кавказа», содержавшего бесценный для всех кавказоведов труд П.С.Уваровой «Могильники Северного Кавказа». Впервые в научный оборот была введена масса археологического материала, происходящего из горных памятников Северной Осетии и сопредельных ей районов. Большая часть опубликованных ею находок, к сожалению, депаспортизована. В лучшем случае указан могильник, из которого происходит данная вещь, в худшем - селение, у которого располагается этот могильник. Но, несмотря на это, само обилие опубликованных вещей при достаточно высоком качестве иллюстраций (фототипии в масштабе один к одному), сделало книгу П.С.Уваровой незаменимой для исследователей на протяжении целого столетия. Без сомнения можно говорить о том, что и для археологов XXI века эта книга останется настольной.
Ряд материалов, происходящих из дигорских могильников и хранящихся в зарубежных музеях, был опубликован еще в XIX веке Е.Шантром (Shantre, 1887), и в совсем недавнее время И.Мотценбекером (Motzenbacker, 1996).
Следующий этап в научном осмыслении дигорских памятников позднекобанского времени связан с выходом из печати в 1949 г. обстоятельной источниковедческой работы Е.П.Алексеевой, посвященной анализу памятников центральной части Северного Кавказа (Алексеева, 1949). Этот труд базировался, в основном, на неполно документированных дореволюционных раскопках и сборах, а также на материалах раскопок экспедицией Е.И.Крупнова и Л.П.Семенова сильно разрушенного могильника Верхняя Рутха. Несмотря на это, данная работа являлась большим шагом вперед как в изучении всей позднекобанской культуры в целом, так и Дигорского ущелья в частности. Впервые из общего массива кобанских древностей были достаточно четко выделены материалы позднекобанского времени (при этом из-за недостаточной определенности комплексов в отдельных случаях приводились и отдельные более ранние вещи, в том числе протокобанского времени). Сама позднекобанская эпоха была разделена на две хронологические группы: VI-III вв. до н.э. и III в. до н.э. — III в. н.э. Были определены и локальные группы: восточная и западная (в последнюю и входили дигорские памятники).
В 1960 г. Е.И.Крупнов в своей монографии «Древняя история Северного Кавказа» фактически подвел итог более чем полувековым изысканиям. Он обосновал разделение кобанской культуры на три локальных варианта: центральный, западный и восточный; оговорил важнейшие вопросы датировки культуры, ввел в научный оборот новую группу материалов.
Вышедшая в 1972 г. монография В.Б.Виноградова (Виноградов, 1972) была специально посвящена истории Центрального и Северо-Восточного Кавказа в скифское время. Проделанный им глубокий анализ материала стал очередной вехой в изучении кобанской культуры. Им были проанализированы все имеющиеся к тому времени в распоряжении исследователей памятники VII-IV вв до н.э., рассмотрены основные категории инвентаря и дана оценка характера связей со степными племенами.
И, наконец, следующий этап связан с именем В.И.Козенковой, которая в своем многотомном своде рассмотрела и систематизировала громадный материал. Тем не менее, дигорские памятники, как и вся центральная часть Северного Кавказа, ею в этих изданиях не рассматривались, хотя и привлекались в отдельных статьях и обобщающей монографии (Козенкова, 1990, 1996). В целом ею была принята хронология и система разделения на локальные варианты, предложенная Е.И.Крупновым.
Проблема взаимоотношений кавказских и степных племен давно привлекает внимание исследователей (Ростовцев, 1925. С.302-303). Особенно ярко это проявилось в течение последних десятилетий. За это время данной теме было посвящено множество работ, в том числе несколько монографий (Виноградов, 1972; Техов, 1980; Махортых, 1991). Все, занимавшиеся этим вопросом, сходятся в одном - отмечают активность скифо-кавказских контактов в период скифских походов через Кавказ и в эпоху непосредственно после последних, т.е. в VII-VI вв. до н.э. Говоря же о последующем времени, большинство исследователей отмечают с одной стороны сокращение количества скифских памятников в Предкавказье вплоть до их полного исчезновения в IV в. до н.э. (Петренко, 1986. С. 172; Махортых, 1991. С.112; Ольховский, Евдокимов, 1994. С.45), с другой стороны -ослабление связей скифского мира с Кавказом с середины V в. до н.э. опять же вплоть до их практически полного исчезновения в начале IV в. до н.э. (Ильинская, Тереножкин, 1983, ее. 40, 72, 358; Есаян, Погребова, 1985. С.136). При этом допускается процесс ассимиляции (Ильинская, Тереножкин, 1983. С.72; Петренко, 1994. С. 16). От такой точки зрения отличается мнение М.П.Абрамовой, которая считает, что какая-то часть скифских племен, в основном покинувших к концу V в. до н.э. Предкавказье, продолжала обитать в этом районе (Абрамова, 1990. С. 120). В то же время существует и допущение об этнической трансформации части скифских племен в Предкавказье и образовании в результате этого процесса новой этнической общности (Абрамова, 1990. С. 118; Ольховский, Евдокимов, 1994. С.45).
Анализ характера взаимоотношений степных и кобанских племен также не приводит исследователей к близким выводам. Так, если Е.И.Крупнов считал, что связи Кавказа со скифским культурным миром были настолько сильными, что способствовали материальному переоформлению местной культуры Северного Кавказа (Крупнов, 1960, СС. 171-172), то В.Б.Виноградов отмечал, что в горских кобанских памятниках степное влияние в инвентаре очень скромно, а в обряде практически отсутствует (Виноградов, 1972. С. 291). Зародившаяся в горных районах Кавказа и достигшая там высокого уровня развития кобанская культура в значительной степени в силу своего доминирующего (именно в географическом смысле) расположения оказывала влияние на культуру появлявшихся в регионе степных племен. В этом контексте весьма важным представляется наблюдение Е.В.Переводчиковой о влиянии кобанского искусства на прикубанский вариант скифского звериного стиля (Переводчикова, 1987. С.52). Характерно, что опирается она при этом на материалы, происходящие именно из горных районов. Влияние скифской культуры на кобанскую (в первую очередь заметное в искусстве) также неоднократно отмечалось - и в значительной степени опять-таки на материалах горных.
Накопленные с тех пор новые данные позволяют значительно дополнить, а, частично, и изменить наши представления об этой группе материалов.
Дигорские памятники однозначно могут быть объектом отдельного монографического исследования. В то же время хочется надеяться, что в результате их источниковедческого анализа появятся новые возможности для решения целого ряда проблем истории Северного Кавказа «скифского времени» - VII-IV вв. до н.э.
Основные задачи, стоящие перед нами в данной работе, заключаются в первую очередь в создании дробной классификации дигорских материалов позднекобанского времени, построении на основе созданной источниковедческой базы и имеющихся в нашем распоряжении археологических комплексов относительной хронологии дигорских древностей и, наконец, при использовании твердо датированных реперов, создание абсолютной хронологической шкалы для позднекобанского времени.
Наконечники ножен
Наконечники ножен уплощенные вытянутой формы, у которых нижний конец переходит в стилизованный птичий клюв, закрученный в кольцо. У кольца имеется выступ, который, вероятно, должен был символизировать язык грифона. В некоторых случаях в нижней части наконечников имелись круглые выступы - глаза птицы. В верхней части наконечников имеется 4 отверстия - по 2 с каждой стороны - для крепления к ножнам. Из Дигории известно четыре таких наконечника, все они происходят из Фаскау (Уварова, 1900. Рис. CXY,4,5; Крупнов, 1960. Рис. LXXV, 2-4; Motzenbacker, 1996.Taf.7,7). Размеры наконечников 5,5-6 см.
Сходные наконечники известны из Кобанского могильника (Доманский, 1984. Рис. 28, 29) и из Дванского могильника в Грузии (Макалатия, 1949. Рис. 6). Исходя из комплексов Дванского могильника, данный тип наконечников можно датировать раннескифским временем (предположительно VII в. до н.э.)
В могильнике Фаскау известна серия наконечников удлиненных пропорций и несколько изогнутой формы, сужающихся книзу, как и вышеописанные экземпляры, но без зооморфных завершений (Уварова, 1900. Рис. CXVIII, 3; Крупнов, 1960. Рис. LXXV, б). Судя по сохранившимся в них остатков железных клинков, последние были однолезвийными и изогнутыми. К сожалению, установить точную дату этих наконечников не представляется возможным. Вероятнее всего, что они предшествуют вышеописанным экземплярам, и период их бытования выходит за хронологические рамки данной работы. Близкий по форме ажурный изогнутый наконечник ножен с клювовидным завершением известен из Жемталинского клада, датированного VIII в. до н.э. (Крупнов, 1952. Рис. II, /)
Тип 2. Бутероли в форме свернувшегося зверя.
Известно два экземпляра, происходящие из могильника Фаскау.
Одна бутероль ранее была опубликована (Уварова, 1900, табл. CXV:6). Бутероль (рис.3, 2) имеет полуовальную форму, уплощена с широких сторон, заполненных изображением животного. Над частью, покрытой изображением имеется выступ, отделенный от нее закраинами. На выступе имеются четыре отверстия для крепления к ножнам.
Изображение зверя трехстороннее, что отличает его от других известных предметов аналогичного назначения. На каждой из широких плоских граней помещено по изображению одной из сторон животного. На торцевой грани имеется выступ, схожий с пластическим изображением гривы коней на умбоновидных бляхах из Казбекского клада (Уварова, 1900. Рис. LXXI,2), сходство с которыми усиливают выступающие за основной объем вещи длинные уши, между которыми располагается рельефная перемычка. Затылок зверя рельефно отделен от шеи.
К нижней части бутероли примыкает голова хищной птицы (грифона?) с круглым глазом и языком, показанным внутри клюва. Асимметричное расположение внизу бутероли гипертрофированного птичьего клюва с языком связывает рассматриваемую вещь с бутеролями 1 типа.
Рассматривая композицию изображения собственно свернувшегося зверя, приходится отметить, что существующие в литературе описания и графические воспроизведения вещи не вполне соответствуют действительности. Так, В.Б.Виноградов видел в бутероли (по определению В.Б.Виноградова - функционально неясная вещь) предмет в форме головы животного (Виноградов, 1972. С. 144), а М.Н.Погребова и Д.С.Раевский, справедливо распознавая здесь изображение свернувшегося зверя, ошибаются в трактовке деталей позы (Погребова, Раевский, 1992, СС. 107-108). Все эти накладки, безусловно, связаны с тем, что исследователи работали с недостаточно четким изображением в книге П.С.Уваровой. Нами, совместно с Е.В.Переводчиковой (Мошинский, Переводчикова, в печати), был проанализирован сам предмет, хранящийся в фондах ГИМ.
На изображении четко видны круглый глаз животного, ноздря треугольных очертаний, нижний конец пасти замещен кольчатым окончанием хвоста (или задней лапы). Отходящая от лопатки передняя лапа по своему расположению накладывается на место шеи, кольчатый конец лапы подходит к нижнему краю уха. От показанной кружком лопатки в сторону конца передней лапы отходит линия, место которой соответствует традиционному месту расположения передней лапы на скифских изделиях. Отступление от скифской традиции прослеживается и в трактовке задней части животного: вместо традиционно акцентированного бедра здесь показан небольшой кружок, а рядом с ним помещена сердцевидная фигура.
Вторая бутероль из Фаскау (рис.3,3) также происходит из коллекции Б.Дзелихова, хранящейся в ГИМ (Б 497/983). Бутероль, вероятно, изначально имела полуовальную форму (нижняя часть повреждена). Несмотря на плохую сохранность вещи, на ее плоских гранях можно разобрать изображения свернувшегося хищника. Голова - удлиненной формы с большим глазом, отделенным от пасти слабым углублением. Морда упирается в бедро. Прослеживаются задние и передние ноги.
Бутероли полуовальной формы с изображением свернувшегося хищника происходят из кавказских памятников: погребений 164, 216, 258, Тлийского могильника, случайной находки у села Рук (Техов, 1980. Рис.23,1,2,4,5), кургана 21 Нартанского могильника (Батчаев, 1985. Рис.51,20), Гудермеса (Виноградов, 1974. Рис.2), а также из кургана в урочище Дарьевка (Ильинская, 1975. PHC.XXXIV,3) в лесостепном Поднепровье. Бутероль из Фаскау сближает с экземплярами из Тли и Рука удлиненная форма головы хищника.
Поселение Сауар: топография, стратиграфия и планировка
Поселение Сауар было открыто в 1987 г. при осмотре дороги, проложенной через него Северо-Осетинской геологической экспедицией.
Поселение расположено в Дигорском ущелье в окрестностях сел Донифарс и Лезгор в 300 м. к востоку от последнего, но значительно ниже (абсолютная отметка - 1300 м над уровнем моря, Лезгор находится на 400 м выше).
Поселение занимает южный и северный склоны мыса, обращенного к реке Урух. Местное название этого мыса — Сауар - в переводе с дигорского диалекта осетинского языка означает «черная вода». Целебный родник действительно находится у западной оконечности мыса. Первоначально предполагалось, что поселением занят только южный склон, на котором был собран обильный подъемный материал. Соответственно, там же был заложен раскоп. Впоследствии, при изучении значительно более крутого северного склона (крутизна делает продвижение по нему небезопасным) были выявлены обнажения непереотложенного культурного слоя мощностью до 1,5 м, содержавшего керамику. Размеры памятника не превышают 100 на 200 м.
На сегодняшний день на памятнике вскрыто около 500 кв. м. Раскоп дал крайне интересную информацию, тем более что до сих пор в горной зоне Центрального Кавказа поселений этой эпохи обнаружено не было.
В 300 м к югу от поселения располагается могильник Гастон Уота. Южный склон мыса завершается многометровым обрывом к маленькой речке Каридон, которая и отделяет поселение от могильника.
Здесь нужно отметить, что на этой же речке выше по течению располагается могильник Кари Цагат, включающий в себя материалы кобанского времени. Напротив последнего над левым берегом речки располагается поселение Кари Дон. Культурный слой на нем переотложен. Среди подъемного материала встречены фрагменты керамики близкие тем, что известны из раскопок поселения Сауар. Выше могильника Кари Цагат и поселения Кари Дон располагается селение Лезгор. В музеях хранится ряд материалов, в том числе и позднекобанских, с таким паспортом. Не исключена возможность, что где-то в окрестностях села Лезгор также располагаются кобанские поселение и могильник.
Исследования памятника в течение десяти полевых сезонов показали, что на его южной окраине располагался производственный квартал. Сюда были вынесены все производства, связанные с огнем и, соответственно, пожароопасные: выплавка черного и цветного металла, обжиг керамики, выварка кости для косторезного дела.
На поселении пока выявлено два основных строительных периода. Первый строительный период хорошо датирован по материалу V-IV вв. до н.э. Постройки второго строительного периода частично перекрывают сооружения первого, не совпадая с ними по плану. Стратиграфически периоды хорошо разделяются. Предположительная дата второго строительного периода - IV в. до н.э. Две существующие радиоуглеродные даты — 410 ± 100 гг. до н.э. (ИГАН - 981) и 410 ± 50 гг. до н.э. (ИГАН - 982) - даты не калиброваны - не противоречат этой датировке. Дата подтверждается находками в этом слое бронзового наконечника стрелы скифского типа, который может быть датирован концом V-началом IV вв до н.э и бусины из золотистого стекла, идентичной найденным в самых поздних комплексах могильника Гастон Уота и датирующимся временем не ранее IV в. до н.э. Можно с уверенностью говорить о непрерывности жизни поселения во время первого и второго строительных периодов (прежде всего, опираясь на керамику, а также на непрерывно функционировавший в оба периода металлургический комплекс по выплавке черного металла). При этом наблюдаются и некоторые различия в керамическом комплексе.
Исходя из материалов могильника Гастон Уота, на котором, безусловно, захоронены люди, жившие на поселении Сауар, на последнем должны быть выявлены и слои VII-VI вв. до н.э. Подтверждением этого могут служить, во-первых, использование в качестве строительного материала для возведения самых ранних (из известных на сегодняшний день) опорных стен зернотерок и фрагментов терочных камней с округлым углублением -«чашечных». Об этом же говорит и небольшое количество архаичных для V в. до н.э. фрагментов керамики с орнаментом в виде штрихованных треугольников.
В результате раскопок выяснено, что планировка поселения имела террасный характер. Террасы располагаются одна над другой с юга на север и имели опорные стены, сложенные насухо из необработанных и грубо подтесанных камней. Эти же стены выполняли функцию северных стен прилегающих к ним помещений.
В связи с общим наклоном поверхности мыса с запада на восток разделение на террасы происходило и в этом направлении. Здесь террасы могли отделяться друг от друга меридианально расположенными скальными выходами. Именно так, например, отделена от террасы, на которой расположен первый гончарный комплекс, терраса со вторым гончарным комплексом.
Поверхность выравнивалась путем подтески материка и подсыпки платформ из глины. В заполнении платформ встречено довольно много костей животных и керамических фрагментов, что также свидетельствует о существовании поселения до возведения этих построек. Тем не менее, ниже заполнения платформ культурный слой не обнаружен, хотя в отдельных случаях под платформами в материке выявлены ямы. Это может быть связано с тем, что культурный слой перед возведением платформ был счищен до материка с целью придания им большей долговечности. Этим можно, кстати, объяснить присутствие материала в слое перемещенной материковой глины, составляющей платформу.
Мощность слоя на памятнике колеблется между 2 м и 0,2-0,3 м, так как поселение располагается на склоне. Соответственно, выше по склону - в северной части террасы, слой больше, в южной - меньше. В местах скальных выходов слой практически отсутствует.
Объекты первого и второго строительного периодов зачастую плавно переходят друг в друга: так, например, в металлургическом комплексе по выплавке черного металла существуют горны, относящиеся к обоим периодам, причем при сооружении горнов во втором строительном периоде культурный слой счищался до платформы из материковой глины.
