Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Детская литература и периодика в 1920-1930-е гг 16
Глава 2. Журналы «Еж» и «Чиж»: история изданий 46
2.1. «Еж» в 1928-1929 гг 46
2.2. «Еж» и «Чиж» в 1930-1935 гг 69
2.3. «Чиж» в 1936-1941 гг 86
Глава 3. Журналы «Еж» и «Чиж» в системе советской идеологии и пропаганды 94
3.1. Образы вождей на страницах журналов «Еж» и «Чиж» 95
3.2. Образ врага на страницах журналов «Еж» и «Чиж» 120
3.3. Жизнь в СССР и за рубежом в материалах журналов «Еж» и «Чиж» 139
Заключение 161
Источники и литература 164
- Детская литература и периодика в 1920-1930-е гг
- «Еж» и «Чиж» в 1930-1935 гг
- Образы вождей на страницах журналов «Еж» и «Чиж»
- Жизнь в СССР и за рубежом в материалах журналов «Еж» и «Чиж»
Введение к работе
Данное диссертационное исследование посвящено детским журналам «Еж» и «Чиж» в контексте отечественной детской периодики 1920–1930-х гг.
Журналы «Еж» (1928–1935 гг.) и «Чиж» (1930–1941 гг.) выходили в Ленинграде и объединяли самых талантливых литераторов своего времени: С.Я. Маршака, Н.М. Олейникова, Н.А. Заболоцкого, Д.И. Хармса, А.И. Введенского, В.В. Бианки, М. Ильина (И.Я. Маршака), Б.С. Житкова и др. Также с журналами сотрудничали известные художники В.В. Лебедев, А.Ф. Пахомов, В.М. Конашевич.
Роль этих изданий в развитии детской периодики и литературы своего времени трудно переоценить: будучи ведущими детскими журналами 1930-х гг., «Еж» и «Чиж» заложили основы советской детской периодики и оказали существенное влияние на развитие детской литературы своего времени. «Еж», рассчитанный на читателя 10–14 лет, и «Чиж», ориентированный на детей 5–8 лет, составляли пару взаимодополняющих изданий, удовлетворявших потребности широкой детской аудитории.
Актуальность исследования определяется
– необходимостью пересмотра сложившихся в современной российской культуре концепций существования и развития отечественной журналистики и публицистики 1920–1930-х гг. Использование этих концепций до недавнего времени приводило к тому, что критерием оценки творчества поэтов, журналистов и публицистов, работавших в журналах «Еж» и «Чиж», служило лишь соответствие их работ идеологическим требованиям, предъявляемым к искусству.
– необходимостью использовать опыт работы редакций обоих журналов, который имеет важное значение как для изучения истории детской печати советского периода, так и для понимания развития детской периодики настоящего времени: изучение современной литературы и периодики для детей невозможно без учета того, что делалось в этой сфере в 1920–1930-х гг.
Данный опыт представляется особенно ценным и актуальным в постсоветском культурном пространстве: об этом свидетельствует постоянный интерес к этим журналам и их создателям, примером чего может служить стремление воссоздать журналы в настоящее время. Так, в Санкт-Петербурге с 2002 г. выходит детский журнал «Чиж и Еж», создатели которого считают себя наследниками традиций аутентичных журналов «Еж» и «Чиж».
Научная новизна исследования заключается в том, что комплексное изучение журналов «Еж» и «Чиж» проводится впервые в отечественной науке о журналистике.
Кроме того, в работе впервые рассматриваются вопросы, на которые долгое время было наложено табу, например, проблема участия журналов «Еж» и «Чиж» в советской пропаганде, а также их развития в историческом, культурном контексте.
Объект исследования – детские журналы «Еж» и «Чиж».
Предмет исследования – советская детская периодика 1920–1930-х гг. и ее участие в культурной и общественной жизни.
Цель работы – изучить журналы «Еж» и «Чиж», в том числе степень их вовлеченности в систему советской пропаганды, и определить место журналов в советской детской периодике конца 1920-х – 1930-х гг. Для достижения цели последовательно решаются следующие задачи:
– выявить основные тенденции развития детской печати в 1920-е – 1930-е гг.;
– рассмотреть историю журналов «Еж» и «Чиж» в 1928–1941 гг. в историко-культурном контексте, определить основные этапы их развития;
– проанализировать содержание журналов и, в том числе, их участие в советской пропаганде;
– описать способы и методы освещения на страницах журналов таких тем, как образы вождей, образы врагов (в данный сегмент входит также антиклерикальная пропаганда), отражение советской действительности и создание общей картины мира, частью которого являлся СССР;
– определить место журналов «Еж» и «Чиж» в системе советской пропаганды для детей в 1920–1930-е гг.
Основные положения, выносимые на защиту:
1. «Еж» и «Чиж» существовали в сложный период истории советской детской печати. В 1920-е гг. вопросы детской литературы стояли необычайно остро, а критика была в основном идеологической, а не литературной. Детской печати отводилась роль инструмента воспитания и формирования личности не просто ребенка, но ребенка – жителя первого в мире государства рабочих и крестьян.
2. В 1919 г. в Ленинграде и Москве возникли журналы, с которых берет начало советская периодика для детей. При этом если издания, выходившие затем в Ленинграде, уделяли больше внимания художественному уровню публикуемых текстов (это восходило к журналу А.М. Горького «Северное сияние»), то московские издания, предтечей которых был журнал Л. Кормчего «Красные зори», ставили перед собой задачи скорее воспитательно-идеологического характера, что вело к снижению художественности.
3. Журналы «Еж» и «Чиж» были неразрывно связаны с развитием детской литературы и советской периодики 1920–1930-е гг. Эти журналы обращались к типичным для своего времени темам, отражали изменения в политике государства в отношении литературы вообще и литературы детской в частности. В то же время, «Еж» – и затем, хотя и в меньшей степени, «Чиж», – развивали собственные подходы и новаторские методы работы, которые сделали данные журналы эталоном детского издания своего времени.
4. Авторский состав «Ежа» и «Чижа» остается беспрецедентным в истории отечественной детской периодики: ни до, ни после этих журналов ни в одном издании не работало такого количества известных (а впоследствии – знаменитых) прозаиков, поэтов, художников. Все это обеспечило высокий уровень материалов в «Еже» и «Чиже».
5. Для многих сотрудников редакции журналы «Еж» и «Чиж» были единственной возможностью публиковаться, т.к. их произведения в то время по идеологическим причинам не печатали издания для взрослых. Журналы, подвергавшиеся многочисленным идеологическим нападкам критиков, и, в конце концов, закрытые, словно повторили судьбу своих создателей, произошедшие в их жизни трагические события: аресты, ссылки и расстрелы.
6. Общее время, в течение которого выходили «Еж» и «Чиж» (тринадцать с половиной лет) можно с определенной степенью условности разделить на несколько периодов, исходя, прежде всего, из особенностей содержания журналов и участия в их выпуске тех или иных авторов. Первый период – с начала 1928 г. до середины 1929 г., второй – до середины 1933 г., третий – до конца 1937 г., четвертый – 1938–1941 гг. Большинство изменений в содержании журналов было продиктовано внелитературными факторами: так как «Еж» в 1928 г. был принят критикой крайне негативно, то ради сохранения журнала пришлось сделать его более идеологически выдержанным. С начала 1930-х гг. начала меняться политика власти по отношению к детской литературе (как и ко всей советской культуре в целом: создание централизованного управления ею, усиление цензуры, начало политических репрессий), что сразу же отразилось на содержании «Чижа» и «Ежа», вскоре закрытого. Тем более изменилось содержание «Чижа» после разгрома редакции Детгиза в 1937 г.
7. В публикациях журналов «Еж» и «Чиж» нашли отражение как общие тенденции детской литературы того времени, так и темы, типичные для советской идеологической пропаганды. Так, с начала 1930-х гг. формирование культа Сталина (после ленинского культа) существенно отразилось на содержании журналов «Еж» и «Чиж». То же можно сказать и о
специфике изображения образа врага СССР: если в конце 1920-х – начале 1930-х гг. врагами были кулаки, капиталисты и религиозные деятели, то во второй половине 1930-х гг. их заменили на журнальных полосах шпионы, фашисты, диверсанты.
Хронологические рамки исследования – 1918–1941 гг. Этот период включает суммарное время существования журналов «Еж» и «Чиж» (1928– 1941 гг.) и предшествовавший ему период зарождения, и последующего становления советской детской литературы и периодики.
Методология – при проведении исследования использовался сравнительно-исторический метод исследования.
Источниковая база исследования. Основными источниками данного диссертационного исследования являются детские журналы «Еж» и «Чиж». Также в работе были использованы и другие источники, которые условно можно разделить на несколько групп.
Во-первых, это журналы для детей, в работе над которыми участвовали те же писатели, что создавали «Еж» и «Чиж»: «Воробей» (1923), переименованный в «Новый Робинзон» (1924–1925), «Красный галстук» (1926), «Костер» (1936–1941).
«Воробей» (с 1924 г. – «Новый Робинзон») издавался в Ленинграде по инициативе С.Я. Маршака и объединял группу писателей, продолживших работу в «Красном галстуке», а позже в «Еже» и «Чиже»: Б.С. Житкова, Е.Л. Шварца, В.В. Бианки, М. Ильина, Н.М. Олейникова и других авторов. Изучение этих изданий, которые можно считать предшественниками «Ежа» и «Чижа», необходимо для воссоздания полной истории этих журналов. В то же время, это позволяет понять истоки художественного и публицистического творчества тех советских детских писателей, кто сотрудничал в «Еже» и «Чиже».
Вторую группу источников представляют наиболее значимые послереволюционные периодические детские издания. Это в первую очередь журнал «Северное сияние», издававшийся в Ленинграде, и московский журнал «Красные Зори». Эти издания, выходившие в 1919 году, заложили фундамент детской советской периодики.
Также источниками данной работы следует считать московские издания «Барабан», «Пионер», «Мурзилка», составлявшие конкуренцию журналам «Еж» и «Чиж». Изучение этих изданий позволяет выявить особенности развития советской детской периодики в целом.
Третью группу источников составляют дневники, мемуары и переписка участников событий. Эта группа не так обширна, как можно было ожидать: многие авторы и сотрудники редакции погибли в 1930-е гг. в результате репрессий или умерли от болезней, не оставив мемуаров и воспоминаний. Исключением является Д.И. Хармс, который вел дневники с конца 1920-х гг. вплоть до ареста в 1941 году. Дневники были опубликованы В.И. Глоцером в журнале «Новый мир» в 1992 г., а в 2002 г. вышли отдельным изданием. Д.И. Хармсу посвящены и воспоминания А.И. Порет – художницы, также работавшей в Детгизе.
Наиболее ценными для данного исследования явились дневники и письма Е.Л. Шварца, опубликованные в различных сборниках. Е.Л. Шварц подробно описал отношения в редакции, общее состояние детской литературы и ее критики в 1920–1930-е гг. Также интересны воспоминания И.А. Рахтанова о «Еже» и «Чиже», опубликованные в сборнике «Рассказы по памяти». Однако следует отметить, что И.А. Рахтанов создал несколько идеалистический образ редакции «Ежа» и «Чижа» и практически не упоминал о проблемах в отношениях между сотрудниками журналов. Е.Л. Шварц, чьи дневники были опубликованы в постсоветское время, рассказал и о конфликтах между детскими писателями того времени (прежде всего имеется в виду конфликт внутри редакции между Маршаком и его друзьями и учениками – Житковым, Олейниковым и другими), и о жестокой, порой доходящей до абсурда, критике детской литературы 1920–1930-х гг.
Особую группу представляют сборники воспоминаний о Маршаке, Шварце, Чуковском, Заболоцком и других авторах. Все они дают представление не только о личностях этих людей, но и о советской детской литературе в целом, культурной атмосфере и духе того времени.
Отдельную группу источников представляют публикации в журналах для взрослых. В конце 1920-х – начале 1930-х гг. в периодических изданиях (таких, как «Детская литература», «Литературная газета», «За коммунистическое воспитание» и др.) были опубликованы статьи Б. Шатилова, М.И. Хохлова, С. Марголиной и других авторов, посвященные исследуемым журналам. Эти работы не столько дают возможность изучить «Еж» и «Чиж», сколько отражают направления критики детской литературы того времени.
Анализ рецензий, обзоров, критических заметок о детских изданиях позволяет сделать выводы о крайне негативном восприятии «Ежа» и «Чижа» многими критиками-современниками на рубеже 1920–1930-х гг., а также проследить, как изменялась в государственная политика в области литературы в 1930-е гг.
И, наконец, последнюю группу источников представляют нормативные акты, отражавшие политику государства в области литературы и искусства и опубликованные в отдельных сборниках.
Степень научной разработки темы невысока: в настоящее время работ, непосредственно посвященных «Ежу» и «Чижу», совсем немного: это статья М.И. Алексеевой ««Еж» и «Чиж»» и диссертация Л.Н. Беленькой «Роль журналов «Еж» и «Чиж» в становлении художественной публицистики для детей» .
В свой статье о журналах (2002) М.И. Алексеева говорит о важной роли этих изданий в истории детской печати; в данной работе впервые поднимается тема трагической судьбы сотрудников «Ежа» и «Чижа» – ранее этот вопрос в силу идеологических причин обходился стороной исследователями как детской литературы вообще, так и данных изданий в частности. Автор акцентирует внимание на том, что «Еж» и «Чиж» до сих пор остаются недостаточно изученными и подчеркивает необходимость проведения тщательного комплексного исследования этих изданий.
Диссертация Л.И. Беленькой (1984) посвящена становлению детской публицистики, что имеет прямое отношение к советской пропаганде. Предмет исследования автора – основные направления развития детской художественной публицистики в 1920–1930-е гг. Написанная еще в советское время, эта работа посвящена исследованию содержания журналов «Еж» и «Чиж» с целью определить публицистичность, формировавшую определенное мировоззрение у ребенка-читателя. В то же время история данных изданий, а также проблема зависимости от государственной идеологии в этой работе по понятным причинам не рассматриваются.
Непосредственно истории критики детской литературы в СССР в 1920–1930-е гг. посвящены работы О.Е. Путиловой – на сегодняшний день единственные на данную тему.
Существует ряд работ, посвященных истории советской детской периодики и опубликованных в доперестроечное время. Эти работы в настоящее время представляются не совсем актуальными в силу их идеологичности, хотя они и содержат важный фактический материал. Прежде всего, это некоторые публикации М.И. Алексеевой, посвященные, в основном, детским журналам 1920-х гг., а также Л.Н. Колесовой, М.И. Холмова.
Пристального внимания заслуживает статья О.И. Параничевой о детской периодике 1930-х гг., в которой автор исследует идеологический поворот, произошедший в середине 1930-х гг. и приводит статистические данные, касающиеся содержания детских журналов того времени.
Развитию советской детской литературы посвящены работы А.В. Фатеева, в которых автор изучает детскую литературу эпохи сталинизма (1930 – 1950-е гг.)
О цензуре в советской литературе для детей писали западные слависты А.С. МакЛеод и Дж.Э. Инггс. В то время как статья А.С. МакЛеода «Цензура и детская литература» является скорее обзорной, Дж. Инггс в своей работе «Цензура и переводная детская литература в Советском Союзе на примере повести «Волшебник Страны Оз» и образа Гудвина» останавливается на пересказе А.М. Волковым произведений Л.Ф. Баума.
Иллюстрации в книгах для детей исследовал Е.С. Штейнер в работе «Авангард и построение нового человека. История советской детской книги 1920-х годов». Данное исследование не сводится только к изучению изобразительного искусства, но является практически единственной работой, в которой с позиций современности осмысляются основные направления детской литературы данного периода в ее соотнесенности с книжной графикой.
Среди работ западных славистов, непосредственно посвященных русскоязычной литературе для детей интересующего нас периода, можно выделить книгу Ф. О'Делл, посвященную непосредственно развитию детской литературы в СССР. Среди использованных в работе источников автор называет московские детские журналы «Пионер» и «Мурзилка», однако обходит вниманием ленинградские «Еж» и «Чиж».
Обзорные статьи о детской литературе 1920–1930-х гг. принадлежат перу американских славистов русского происхождения Л. Рудовой и М. Балиной. Также под их редакцией в Нью-Йорке в 2008 г. был выпущен сборник материалов на английском языке «Русская детская литература и культура», который содержит несколько полезных для данного исследования статей: например, работу А. Типпнер, посвященную творчеству Е.Л. Шварца и работу Е. Добренко «Школьная сказка в детской литературе соцреализма».
Отдельную группу изданий представляют биографии сотрудников редакции «Ежа» и «Чижа»: авторы, как правило, посвящают одну-две главы жизнеописания работе писателя в детской литературе. Особенно интересны работы, посвященные Д.И. Хармсу: так, В.И. Шубинский уделяет особое внимание его профессиональной деятельности и изучает журналы «Еж» и «Чиж» через призму личности Хармса и его отношений с остальными членами редакции; ценна в этом смысле и работа А.А. Кобринского.
О творчестве Н.А. Заболоцкого писали А.В. Македонов и сын писателя Н.Н. Заболоцкий. Работа Никиты Заблоцкого, посвященная жизни отца, представляет особый интерес и проливает свет на многие особенности творчества и быта поэта, его взгляды на детскую литературу и отношения с коллегами. Также о творчестве Заболоцкого писали Д. Гольдштейн и С. Пратт, однако вопросы сотрудничества поэта в детских изданиях в их работах практически не затрагиваются.
О жизни и творчестве С.Я. Маршака писали многие как у нас, так и на западе, но особо можно выделить работу М.М. Гейзера «Маршак». Автор, лично знавший Маршака, вероятно, несколько идеализирует поэта. Так, например, описывая его отношения с Житковым и другими коллегами – детскими писателями – автор явно преуменьшает масштаб противоречий между Маршаком и его друзьями и учениками.
Важными представляются и статьи, сборники, монографии, рассказывающие об остальных сотрудниках редакции: Н.М. Олейникове, Е.Л. Шварце, Н.В. Гернет , Б.С. Житкове, В.В. Бианки и др.
Особо можно выделить работы, посвященные исследованию культурной жизни и общественного сознания в СССР в 1920–1930-е гг. Прежде всего это работы Е.Г. Елиной и Ж.Ф. Коноваловой. Е.Г. Елина в своей монографии изучает взаимоотношения литературной критики и массового сознания в 1920–1930-е гг., а Ж.Ф. Коновалова исследует советскую мифологию: возникновение, истоки и развитие советских мифов.
Для третьей части настоящего исследования особенно ценными оказались работы, затрагивающие конкретные категории и символы советского массового сознания – такие, как образы вождей, врагов, образ СССР в целом.
Развитию и становлению образа В.И. Ленина посвящено несколько работ, но особенно стоит выделить книгу американского слависта Нины Тумаркин. Автор подробно исследовала возникновение Ленинского культа в СССР: проследила его истоки, выделила основные особенности и характерные черты. Особое внимание Н. Тумаркин уделила смене культа Ленина на культ Сталина (это произошло на рубеже 1920–1930-х гг.), что, безусловно, отразилось и на освещении темы вождей в периодике и литературе.
Проблемы формирования и развития образа врага в СССР затрагиваются в работах Х. Гюнтера и Л.Д. Гудкова. Существенно, что Л.Д. Гудков в статье «Идеологема «врага»: «враги» как массовый синдром и механизм социокультурной интеграции» дает дефиницию понятия «враг», а также предлагает различные принципы классификации врагов.
Научно-практическое значение работы. Результаты исследования могут быть использованы при подготовке курсов и спецкурсов по истории детской литературы и периодики, а также по истории советской пропаганды в печати 1920–1930-х гг.
Апробация исследования – работа обсуждалась на заседаниях кафедры литературной критики факультета журналистики РГГУ, и ее основные положения нашли отражение в ряде публикаций.
Структура работы: диссертация состоит из трех глав, введения, заключения, списка источников и литературы.
Детская литература и периодика в 1920-1930-е гг
Задача данной главы - изучить основные тенденции развития детской печати в 1920-1930-е гг.
В молодом советском государстве вопросы развития детской литературы стояли необычайно остро. При этом детской литературе и периодике отводилась ведущая роль в формировании у ребенка нового мировоззрения.
В противоположность дореволюционной детской печати, в которой политические темы обходились стороной, советская детская литература и периодика были призваны формировать у ребенка новое «революционное» мышление и соответствующую систему ценностей, а также освещать и объяснять различные события современности в духе советской идеологии. Иными словами, в 1920-е гг. детской печати отводилась ведущая роль в политической пропаганде среди детей и молодежи.
На рубеже 1910-1920 гг. состояние детской печати было критическим. В 1921 г. было издано всего 33 книги для детей53, а журналы «Северное сияние» и «Красные зори» (о которых будет сказано ниже) прекратили существование из-за тяжелейшего материального положения. Затем начался неуклонный рост количества публикуемых литературных произведений для детей. В 1922 г. вышло уже 200 книг (и появились периодические издания для детей), к 1925 г. эта цифра достигает 933, к 1929 г. - 1533.
В начале 1920-х гг. был создан сектор детской литературы при Госиздате, который имел филиалы в различных городах, самый большой - в Ленинграде, заведовал Ленинградский отделом Детгиза С.Я. Маршак. Тогда же было открыто государственное издательство «Молодая гвардия», а в связи с новой экономической политикой появились небольшие частные издательства - например, «Радуга».
Уже в первые годы гражданской войны стал формироваться определенный социальный заказ на новую детскую печать. Детской литературе придавалось огромное значение: в 1918 г. критик Л. Кормчий в статье «Забытое оружие», писал о том, что «нельзя умалять значение детской книги и чтения вообще, нельзя также закрывать глаза на действительность детской книги и детскую душу ... Детская книга как важное орудие воспитания должна получить самое широкое распространение. Но вместе с тем то, чем сейчас пользуются наши дети, должно быть очищено от яда, грязи и мусора. На обязанности государства лежит дальнейшее и немедленное притом снабжение детей новыми книгами»54.
Автор считал, что оформление книг должно указывать, к какой социальной группе обращено данное издание, а содержание должно быть серьезным инструментом воздействия на общественное сознание: «Красивая, в тисненом коленкоре с золотым обрезом - для богача, и седенькая, захудалого вида - для деревни и бедняка - она (книга) была могучим ресурсом воспитания поколений. Школа, церковь и детская книга создавали гипноз, освободиться от которого удавалось лишь немногим»55. Впоследствии отказ от яркого, «подарочного», декоративного оформления стал одной из характерных черт советской книги, а «ресурс воспитания» активно использовался в формировании основных жизненных принципов и служил инструментом настойчивой и порой грубой пропаганды.
Одним из основных вопросов развития детской литературы начала 1920-х гг. было отношение к наследию прошлого. С одной стороны, дореволюционные детские литература и периодика были отвергнуты как буржуазные, и советскую детскую литературу и периодику пришлось создавать практически с нуля; с другой стороны, современные исследователи данного периода все же настаивают на постепенном переходе.
Как отмечала М.И. Алексеева, «некоторые считают, что советская детская журналистика, будучи явлением принципиально новым, никак не связана с дореволюционными изданиями для детей. Однако тип советского журнала для детей складывался постепенно, и журналы, издававшиеся в первые послереволюционные годы, имеют много общего со своими предшественниками и по форме, и по содержанию»56.
По выражению В.Б. Шкловского, «послереволюционная детская книга подняла бунт против розового, милого, благонравного и скучного героя детской книжки»57. Но что же пришло на смену так называемой «буржуазной» детской литературе?
Вопрос об использовании и принятии наследия прошлого, в том числе, классики русской и мировой литературы остро встал уже в 1918 г., а дискуссия о «старом и новом» продолжалась на протяжении 1920-1930-х гг. Во многом благодаря усилиям А.М. Горького в 1918 г. классики были переизданы массовым тиражом. Сам Горький всегда выступал за активное использование наследия прошлого. В статье «Старое и новое». Горький писал о том, что «о прошлом, которое теперь уходит, чтобы не возвратиться, книги расскажут детям лучше, умнее, чем отцы и матери. Книга не только расскажет, как плохо жили, но и объяснит, почему это было так, а не иначе»58.
С.Я. Маршак в работе «О наследстве и наследственности в детской литературе» писал, что «к концу прошлого и началу нынешнего столетия энциклопедию заменил универсальный магазин Мюра и Мерилиза, а иногда и просто базар. Нет, из этой фальшивой, потребительской литературы, искажающей и упрощающей мир, ничего не возьмещь. Мы можем и должны позаимствовать из библиотеки прошлого классиков и народный эпос. Но брать классическое наследие надо из первоисточников»59.
В начале 1920-х гг. высказывались прямо противоположные мнения о целесообразности освещения политических и экономических событий в детской печати, с одной стороны, и о необходимости создания «вневременной» литературы и следования принципу нейтральности искусства, с другой. В эти годы критика детской литературы только формировалась, и считалось, что на первых порах это была критика педагогическая, и именно педагоги, а не литераторы определяли место и значение детской литературы60; во многом именно этими людьми «под флагом борьбы за совершенство литературной формы велась травля лучших советских писателей»61 в 1920-е гг. Образованные в данный период организации - такие, как РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей) - оказывали давление на писателей, не соответствовавших, как считалось, государственной идеологии.
В этот период утилитарность, идейность и политическая актуальность произведений для детей стали первоочередным требованием, социальным заказом, причем в отсутствие литературной и художественной ценностью такие произведения не отличались, и «среди книг, посвященных актуальной политической тематике, такие, которые «лучше не писались бы» действительно составляли огромное большинство. И они создавали тот общий пестрый неприглядный фон, на котором трудно было различить ростки подлинно нового в детской литературе»62.
На фоне дискуссий о наследии во второй половине 1920-х в критике возникла дискуссия о сказке и волшебстве в детской литературе. Многие критики выступали за полное исключение любого вымысла в детской литературе и ограничении тематики произведений только советской действительностью.
К.И. Чуковский, на протяжении 1920-х гг. опубликовавший несколько сказок, оказался в центре внимания критиков. Вспоминая об этом времени, Чуковский писал: «травля моих сказок достигла размеров чудовищных. Само мое имя сделалось ругательным словом. Сказка «Мойдодыр», например, была осуждена критикой за то, что в ней я будто бы оскорбил трубочистов... От «Мухи-цокотухи» критики спасали детей на том довольно шатком основании, будто «Муха» - «переодетая принцесса»...»63.
«Еж» и «Чиж» в 1930-1935 гг
С 1930 г. «Еж» стал выходить два раза в месяц почти вдвое увеличенным тиражом - 100-125 тыс. экз. Этот год можно считать своего рода рекордным в плане тиража и количества информации, напечатанной в «Еже», хотя объем номера был несколько уменьшен и редко превышал тридцать страниц, а содержание лишь изредка насчитывало более десяти позиций (для сравнения, в конце 1920-х в оглавлении чаще всего было 12-18 пунктов). «Еж» стал публиковать более сложные материалы, рассчитанные на пионерскую аудиторию, в то время как произведения для малышей печатались в «Чиже».
В начале 1930-х гг. «Еж» был существенно преобразован: изменению подверглись и тематика, и жанровые особенности материалов журнала. Традиция прежних лет открывать номер художественным произведением плавно сменялась другой, навязанной государством и педагогической критикой: предпочтение отдавать политическим, агитационным, «социально-острым» публикациям - в начале 1930-х гг. номера «Ежа» открывали именно они.
С одной стороны, «Еж» из номера в номер печатал повести: в 1930 г. это были «Клеточников» Б. Бухштаба (№№ 1-7) и «Казачата» (№№ 8-21) Г. Дитриха. Но, с другой стороны, эти исторические произведения имели ярко выраженную политическую окрашенность и по художественной ценности и увлекательности явно уступали рассказам Житкова, Хармса, Ильина, Бианки,Заболоцкого.
Историческая повесть «Клеточников» знакомила читателя с подпольной деятельностью революционера в царской России. Жанр повести можно условно назвать шпионским детективом - главный герой-революционер Клеточников устроился работать в тайную полицию и стал двойным агентом. Очевидно, это произведение рассчитано на детей среднего
И старшего школьного возраст, так как сама тема достаточно сложна для понимания и восприятия, а трагический конец - заключение в тюрьму и смерть главного героя - также подразумевает наличие у читателей определенного опыта.
Повесть «Казачата» реализовала тему революционной борьбы: главный герой - образцовый пионер Виктор Мейер во время Гражданской войны занимается общественной деятельностью: создает клуб, противостоит бандитам, разоблачает злодеев (вовлеченность детей и подростков в политическую и общественную жизнь была лейтмотивом многих детских произведений того времени). Обе повести - и «Казачата», и «Клеточников» -прекрасно иллюстрируют тенденцию использовать художественную литературу с ее выразительностью для формирования определенного мировоззрения и пафосного, восторженного отношения к советскому политическому строю.
В начале 1930-х гг. в «Еже» печаталось множество статей и рисунков на индустриальные, промышленные темы. Познавательная и образовательная функции таких произведений сочетались с агитацией и прославлением советского образа жизни и индустриализации в целом.
Стоит отметить, что подобные материалы далеко не всегда были громоздкими, скучными и тяжелыми для восприятия - созданные талантливыми авторами, они были увлекательны и понятны читателю. Так, например, М. Ильин продолжал писать о науке и технике, его очерки были все так же легки и доходчивы, как и прежде, но содержали (чаще всего в конце текста) определенный идеологический вызов или комментарий, необходимость чего была продиктована временем: «Через пять лет у нас в СССР будет огромная армия железных рабочих. Каждый живой рабочий будет командовать отрядом из 60 железных солдат. А на самых больших заводах солдат будет еще больше {далее жирным шрифтом - Э.С.): на каждого живого по семьсот железных!» - так заканчивался очерк «По огненным следам».
Темы прогресса и индустрии все чаще звучали в иллюстративных материалах «Ежа» - на обложки все чаще помещали изображения заводов, пашен, а также исторические батальные сцены. Интересно, что очень часто обложки были выполнены в багряных тонах, что создавало определенный настрой на борьбу и активность.
На разворотах вместо прежних жанровых рисунков из повседневной жизни часто помещались картины политической деятельности детей и подростков, служившие лишь еще одним способом продемонстрировать громкие советские лозунги. Например, выполненный в красных тонах рисунок А.Ф. Пахомова «Пионеры у единоличника»186. На рисунке сразу привлекает внимание не только и не столько кулак и пионеры, сколько алое знамя с надписью «Вовлечем единомышленника в колхоз».
Создается впечатление, что с утратой того мягкого, ироничного тона, который был так характерен для ранних выпусков «Ежа» и сменой курса на политику и «серьезность», журнал стал более агрессивным и менее жизнерадостным.
Агитационными стали и стихи А.И. Введенского, который в этот период опубликовал несколько крупных стихотворений на темы политической борьбы и социального неравенства, и Н.А. Заболоцкого, публиковавшего такие произведения под псевдонимом Яков Миллер (подробно некоторые из них будут рассмотрены в следующей главе).
В 1930 г. Введенский создавал очень характерные для того периода стихотворения, например, «Первое мая»187 о борьбе трудящихся разных стран и «Подвиг пионера Мочина»188, имевшее сложный сюжет и социальную, антиклерикальную направленность. Данное стихотворение очень точно отражает основные мотивы того времени: героическая борьба пионеров, перенос действия в далекую экзотическую страну (действие происходит в Афганистане), противостояние угнетенных народов религии и «богачам-капиталистам». В конце концов, пионер-герой Мочин (имени его автор не назвал) произносит пламенную речь:
Товарищи! Враг сидит и молчит.
Но у него на сердце забота:
Враг желает новой войны.
Он мечтает прогнать Советы
Все пионеры нашей страны
Должны узнать и запомнить это189.
Чуждым политики оставался Д.И, Хармс. Вероятно, попыткой как-то влиться в общую тенденцию стало посвященное сбору и заготовке урожая и написанное белым стихом стихотворение «Что мы заготовляем на зиму», в котором были такие строки:
«Теперь мы будем к зиме
Делать запасы
И сдавать
В Плодовощсоюз
Пусть оттуда
Запасы пойдут
По рабочим
И детским
Столовым»190
Судя по всему, автор, дотошно перечислявший плодово-ягодные культуры, не удержался и внес толику иронии и абсурда в стихотворение, предлагая читателю:
«А курам Суши тараканов;
Лови их летом
На печке.
Зимой будут куры клевать
Их с большим
Аппетитом»191.
А.А. Кобринский в работе, посвященной Д.И. Хармсу, проводит интересное сравнение между Хармсом и Введенским: если первый даже в «халтуре» не опускался ниже мастерского уровня, то второй просто зарабатывал деньги. По воспоминаниям его жены, Введенский, получив заказ от Маршака, приходил домой и писал стихотворение буквально за два часа. Но Маршаку свои произведения показывал не сразу, но выжидал три 192 четыре дня, чтобы Маршак не счел, что он халтурит .
Образы вождей на страницах журналов «Еж» и «Чиж»
В детских изданиях конца 1920-х - начала 1930-х гг., существовавших в условиях идеологической цензуры, вожди выступали главными героями многих материалов и представляли собой образец для подражания.
Отказ от сказки, вымысла, антропоморфизма, дореволюционного культурного наследия существенно сузил круг тем и оставил крайне мало возможностей для реализации темы новых советских героев. Освещение и раскрытие образов вождей было не только прямой необходимостью и условием существования детских изданий, но и удовлетворяло вполне естественную потребность читателей в реализации традиционных мотивов, таких, например, как борьба добра со злом, где последнее должно быть неизменно наказано, а герой-победитель должен был принести счастье окружающим.
Образ В.И. Ленина - основной среди вождей и один из главных в советской мифологии. Распространению культа Ленина после его смерти Среди детей придавалось все большее значение: как отмечает славист Н. Тумаркин, истории о детстве Ленина должны были дать советской детворе совершенный образец: энергичного, прилежного мальчика Володи, который никогда не забывал о своем долге перед народом; а идеализированный Ильич - названный по отчеству, чтобы сделать его ближе и доступнее, служил олицетворением режима в образе улыбчивого добряка, который спасал Россию и любил детей. Ожидалось, что дети, воспитанные Ленинианой, вырастут лояльными советскими гражданами, а их юношеская любовь в зрелости обратится в преданность Советской власти240.
Детские журналы 1920-1930-х гг. содержат обширный и разнообразный материал, позволяющий проследить развитие ленинской темы и раскрытия образов вождей в целом. Исходя из материалов журналов «Еж» и «Чиж», можно выделить несколько основных «ипостасей» Владимира Ильича Ленина, несколько часто повторявшихся мотивов, составляющих пеструю и эклектичную мозаику его образа.
Это образы милого и живого мальчика, трогательного и задумчивого подростка; простого, искреннего и скромного - почти святого - человека; доброго друга детей, с удовольствием игравшего с ними; пророка и блестящего оратора; героя-революционера; гениального мыслителя; трагически погибшего героя; бессмертного вождя. Все эти проявления будут подробно рассмотрены ниже. Ипостаси Ленина имеют, если можно так выразиться, свою иконографию, свои характерные черты.
Смерть вождя в 1924 г. определила развитие ленинской темы в литературе для детей - о живом человеке создать настолько разнообразный, идеалистически-утопичный и в то же время художественно ценный, яркий, захватывающий материал (и, тем более, сделать Ленина героем сказок), вряд ли удалось бы. На страницах «Ежа» и «Чижа», бывших передовыми изданиями своего времени и объединявших самых талантливых детских писателей. Ленинская тема и тема вождей в целом получила развитие и оформление.
Уход из жизни сделал Владимира Ильича своего рода эпическим героем и позволил наделить его божественными чертами и немыслимым для живого человека совершенством. Тема смерти вождя на страницах детских изданий освещалась с невозможной для сегодняшнего дня детализацией, реалистичностью и дотошностью, а фото тела Ленина, лежащего в гробу регулярно появлялась в детских журналах того времени. Факт того, что материалы о Ленине печатались, как правило, в январских номерах и отмечали годовщину смерти вождя (смерть на самом деле вовсе не героическую), говорит сам за себя.
Культуролог А.И. Куляпин считает смерть и похороны Ленина «одним их решающих факторов в оформлении исторического мифа советского государства»241. Со временем мавзолей Ленина превратился в своего рода храм, а сам Ленин - в верховное божество242.
Как отмечают исследователи, необычный и беспрецедентный обряд мумификации Ленина имеет двойственную природу. С одной стороны, он явился проявлением древних культов (наиболее яркий пример - культ Осириса, умирающего и воскресающего божества в Древнем Египте), с другой стороны, заключение тела в мавзолей, открытый для паломничества и поклонения отражает христианские традиции, основанные на почитании нетленных мощей святых.243 По выражению культуролога А.И. Куляпина «обращение к еще более экзотической, чем кремация, форме погребения -мумификации - конечно же, имело сугубо знаковый характер. Данная погребальная форма точно соответствовала тому «ощущению времени», которое «верхи» пытались навязать всей стране. Ленинский мавзолей должен был стать сакральным центром «советского хронотопа», и постепенно (по мере прежних сакральных центров) таковым действительно стал»244.
Итак, тема смерти и прощания с вождем - одна из центральных в материалах о Ленине. Смерть Ленина практически всегда преподносилась как нечто внезапное, глобальное, фатальное, несправедливое и трагическое, например:«21 января в 6 часов 45 минут вечера, протяжно загудели гудки фабрик и заводов. Сразу остановились на улицах все прохожие. Остановились трамваи, грузовики и автомобили. И поезд остановился в степи, и пароход в море»245.
В первом же номере «Ежа» (январь 1928 г.) появилась большая статья А. Гринберг о Владимире Ильиче246. Она вполне типична в плане композиции и содержания и состоит из нескольких маленьких (буквально по одному абзацу) глав: СОВНАРКОМ, БОЛЕЗНЬ, ПОСЛЕДНЯЯ РЕЧЬ, ГОРКИ, УМЕР, ПАРОВОЗ №127, ДОМ СОЮЗОВ.
Большая часть текста посвящена вопросу болезни, смерти и похорон вождя, что характерно и для других материалов о Ленине в «Еже» и «Чиже» в конце 1920 - первой половине 1930 гг. В то же время рассказы о причинах смерти не отличались правдоподобием: смерть Вождя должна была представляться героической гибелью, и авторы находили различные решения этой проблемы.
А. Гринберг нашла оригинальное объяснение и связывает смерть Ленина с усиленной умственной работой, подчеркивая трагизм ухода вождя:
«Товарищи вдруг стали замечать, что Ленин очень устал. Он никогда не жаловался. Иногда только схватится за голову, потрет виски и работает дальше. Тогда товарищи уговаривали его отдохнуть. Но ему нельзя было отдыхать. На отдыхе он тревожился о делах, присылал то записочку, то письмо, то вопрос. Он был коренастый, плечистый, крепкий, сильный. Но вдруг у него отнялась рука и нога. ... Но вдруг у него отнялся язык. Больше он ничего не мог сказать. Его увезли в Горки, за 30 верст от Москвы.
... Но он умер.
Вечером в Горках, зимой, в сильный мороз он умер. Десять врачей вскрыли его тело. Все оказалось здоровое, крепкое, прочное. Только мозг был разрушен. От большой мозговой работы износились те сосуды и трубочки, которые несли кровь к его голове. Они затвердели и утолстились, от слишком большой усталости стали негодными (курсив мой - Э.С.).
Врачи взяли один кусочек кровеносной трубочки и посмотрели на свет: света не было видно, трубочка была как веревка, кровь по ней не могла течь.
Мозг его был разрушен, как у древнего старика. А жил он всего 54 года»247.
Такой подход вполне соответствует мифу, сложившемуся сразу после его смерти в 1924 г: Ленин умер от непосильного для обычного человека напряжения и пожертвовал жизнью ради всеобщего счастья, а в его трагической смерти виноваты, по выражению Л. Троцкого, «темные законы, управляющие работой кровеносных сосудов»248.
В этой связи интересен также и драматичный рассказ Р. Таль «21-е января», в котором использован мотив вещего сна девочки Маруси: «Утром Маруся проснулась с головной болью. Устала за ночь - какие-то длинные тяжелые сны не дали ей отдохнуть. Один сон даже много раз повторялся. Клубы дыма, а среди них множество голов. ... А на стене - портрет Ленина. Ленин в красном галстуке, прищурил глаза и улыбается. «Да нет.
Муська. Не может этого быть» - говорит»249. Далее Маруся видит газеты, в которых Ленин изображен в траурной рамке. «Внутри что-то сильно-сильно натянулось, дрогнуло и оборвалось. Маруся смотрела перед собой и ничего не видела»250.
Жизнь в СССР и за рубежом в материалах журналов «Еж» и «Чиж»
Образы советской действительности, возникавшие в «Еже» и «Чиже», представляли собой сложный синтез тенденций в детской литературе того времени, стереотипов, приемов пропаганды и собственно творческой деятельности авторов - талантливых детских писателей. Стоит отметить, что основные темы и акценты, как и образы вождей и врагов, менялись в соответствии с изменениями в культурной и общественной жизни.
Разнообразный охват тем, который был свойственен «Ежу» и «Чижу», дает обширный материал для исследования основных символов и «центров тяжести» в пропаганде для детей во время выхода этих изданий. Публицистический по сути материал, поданный с помощью различных художественных форм, позволяет сделать выводы о том, какие представления об окружающем мире должны были сформироваться у ребенка конца 1920-х - 1930-х гг.; какими должен был видеть читатель школу, семью, советскую страну и весь земной шар; какие ценности должен был перенять.
Журналы «Еж» и «Чиж» редко публиковали сухие, откровенно формальные материалы, восхвалявшие Советское государство. Авторы находили различные приемы для создания наиболее ярких образов. Очень часто рассказы и очерки были основаны на контрасте между прошлым и настоящим, а также между внутренней советской действительностью и остальным миром.
Иными словами, идеализация советской реальности опиралась не столько на конкретные сведения ней, сколько на рассказ о России в прошлом, до революции (иное время) или о современных читателю капиталистических государствах (иное пространство). Этот прием позволял создать ощущение правдоподобия и достоверности, так как читатель просто не был знаком с обстоятельствами, описанными в таких произведениях, чего нельзя сказать о внутренней советской реальности с такими социальными явлениям, как голод, принудительная коллективизация, репрессии и т.д.
В то же время, рассказы об иных временах и странах помимо утилитарного идеологического значения призваны были расширять кругозор, эрудицию читателя-ребенка. Написанные мастерами - детскими писателями - такие произведения представляли собой не только «идейные» материалы, но и прекрасные художественные, исторические и научно-популярные статьи, рассказы, стихи.
Прием антитезы «прошлое - настоящее» неоднократно применялся Н.М. Олейниковым в его очерках «Сколько тебе лет?»325, «Праздник»326, «Учитель географии»327, опубликованных в «Еже» в 1928 г, В каждом из этих материалов использовался один и тот же принцип: сначала читатель возвращался на 10-15 лет назад, а потом переносился в действительность -1928 г. Так, в очерке «Праздник» Олейников рассказал о тяжелом детстве героя: «Я очень любил праздники. Мне было 11 лет, и я работал на сталелитейном заводе. Моя должность была - «мальчик». Это значит, я был в мастерской на побегушках. После работы у меня всегда болели ноги. Вот почему я любил праздники»328. Рассказ строится на противопоставлении: празднование Первого мая до революции и после, каторжный труд -счастливые будни.
Очерк «Сколько тебе лет?» - адаптированная история гражданской войны, в которой акцентируется сила духа красноармейцев, победивших вопреки всему. Очерк был опубликован во втором, февральском, номере «Ежа» в 1928 г. к юбилею Красной армии. В центре внимания автора -противостояние белого генерала Семиколенова и рабочего Ивана Ерофеева, ставшего затем командиром красного полка. Олейников ставит вопрос: почему нищие, необутые, необученные красноармейцы все-таки одержали победу? Ответ простой: они знали, за что боролись. Советская армия в 1928 г. представляет яркий контраст с армией периода гражданской войны: «23 февраля 1928 г. - как раз в день твоего рождения - по улицам шли ровные ряды пехоты. За ними, подпрыгивая, катились тяжелые пушки. За пушками, громыхая цепями, грузно ползли танки. За танками легко двигалась конница. Высоко в небе над городом стояли жужжа аэропланы.
Это шла хорошо одетая, хорошо обутая, хорошо обученная армия литейщиков, кузнецов, токарей, грузчиков, текстилей, печатников, сапожников, косарей, пахарей. Это красная армия в десятый раз праздновала свой день рождения»329.
Еще один очерк Олейников «Учитель географии» - яркий пример юмористического жанра. Учитель Зуппе, проспавший десять лет летаргическим сном, оказывается в Советской России, где изменились названия и порядки, а сын дворника служит адмиралом. Вместе с Зуппе, совершенно неадекватным новой действительности, высмеивается вся дореволюционная Россия. Для детских произведений Олейникова в целом характерно раскрытие характеров героев через их поступки. Как положительные, так и отрицательные герои имеют свои жизненные принципы и не являются откровенно «добрыми» или «злыми». Это делает их реальными, а не шаблонными людьми. Безусловно, такой подход противостоял тенденции детских журналов печатать сухие пропагандистские статьи.
Противопоставление прошлого и настоящего часто обыгрывалось на примере истории одного и того же города, как правило, Ленинграда. Смена названия оказалась в данном случае очень кстати, и, создавая такие произведения, авторы успешно достигали цели - показать контраст между прошлым и настоящим. Примеров такого подхода можно найти множество. Например, стихотворение А. Западова «Город», четко разделенное на два раздела:
Петербург
В струнку вытянут, важен и хмур
Императорский Санкт-Петербург.
Он диктует России законы.
Он сияет на царских балах.
Золотые орлы на погонах,
Золотое шитье на погонах.
Золотые церквей купола.
Ленинград
Рабочий
Хозяином города стал.
Его И дома,
И заводы.
Штыком и винтовкою
Он защищал
Свой Питер в военные годы.
Плохое наследство оставлено нам
От царского Санкт-Петербурга.
Растет Ленинград
Не по дням, по часам.
Довольно
Ютиться в конурах330.
О нищете и жестокости дореволюционной жизни говорится в рассказе «Тарасова беда»331, который посвящен истории детства Тараса Шевченко, где мальчик видел нищету, побои, несправедливость.
Школа как естественная и важная составляющая реальности любого советского ребенка постоянно находилась в фокусе внимания в публикациях «Ежа» и «Чижа». Рассказы о советских школах по количеству явно уступают рассказам о школах в царской России или иностранных государствах, обучение в которых сопровождалось откровенным издевательством над учениками.
Образ школы, где бьют детей, неоднократно использовался для демонстрации благополучия в советской школе (где побоев со стороны учителей не было - или, по крайней мере, не должно было быть) как на противопоставлении прошлого и будущего, так и на контрасте «здесь и там». М. Ильин в рубрике «Музей «Ежа» опубликовал несколько рассказов о старой французской школе, которые подробно рассказывают о страданиях несчастных детей и порядках «капиталистического общества»:
«Один за другим входят дети в школу. В школе полутемно. Сальная свечка на подоконнике тускло освещает пятна плесени и сырости на стенах. Скамейка только у учителя. Ученикам - из уважения к учителю - полагается сидеть у его ног - на соломе. Солому меняют редко - только по праздникам. Оттого-то, вероятно, и пахнет в школе, как в конюшне. Летом лучше, тогда на пол кладут зеленые листья, свежую траву.
Мальчики орут, дерутся. В одном углу - чехарда, в другом - жмут масло. Вдруг входит учитель. Он в длинной рясе. В руке у него розги -настоящий веник из березовых прутьев. Ни слова не говоря, он хватает первого попавшегося ученика, пригибает его к земле, поднимает подрясники и больно хлещет розгой.
