Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Осмысление особенностей творчества О.Э. Мандельштама в журналистике, критике и мемуаристике стр. 19
Глава 2. Критический дискурс об О.Э. Мандельштаме в зеркале лингвистической поэтики стр. 120
Заключение стр. 145
Список источников и литературы стр. 147
Приложение 1 стр. 153
Приложение 2 стр. 155
- Осмысление особенностей творчества О.Э. Мандельштама в журналистике, критике и мемуаристике
- Критический дискурс об О.Э. Мандельштаме в зеркале лингвистической поэтики
Введение к работе
Общая характеристика работы. Настоящая работа представляет собой попытку анализа взаимоотношений О.Э. Мандельштама - поэта и человека -с русскоязычной культурно-цивилизационной системой («русской цивилизацией») на материале русскоязычной журналистики, критики и мемуаристики. При этом исследуется специфика, причины и типология журналистского и критического. дискурса о Мандельштаме, вербализирующего эти отношения.
Исследование творчества Мандельштама и рецепции его поэзии и прозы занимает все более и более значимое место в изучении культуры 20-го века. Сложились различные школы и типы изучения публикаций и анализа творческого наследия Мандельштама. Популярны как традиционные биографические, текстологические и т. п. исследования, так и работы аналитического плана, выявление и исследование литературных подтекстов, семантических суггестии и т. п., которые сами во многом основаны на идеях поэта, выраженных в его знаменитых статьях.
На этом фоне ясно просматривается преимущественное внимание исследователей к поэзии Мандельштама, сравнительно с его прозой. Необходимо также отметить, что подавляющее большинство имеющихся работ, так или иначе, восходят к книгам Н.Я Мандельштам. Это касается отношения исследователей, как к прижизненным критикам поэта, так и ко многим деятелям культуры и литературы, с которыми Мандельштам встречался на протяжении жизни.
Мандельштамоведение как наука выработало свои собственные многочисленные приемы и способы анализа текста Мандельштама, традицию работы с прижизненными источниками, включая литературную критику, повременную журналистику и позднейшую мемуаристику.
Эти обстоятельства, несмотря на серьезные достижения манделынтамоведения, привели к формированию некоторого замкнутого корпуса тем, проблем и методов исследования творчества поэта. При этом наименее исследованными областями творчества Мандельштама остаются его журналистская и редакционпо-издательская деятельность, хотя именно они в существенной степени определили трагическую судьбу поэта.
В самое последнее время многие специалисты по русской литературе обратились к изучению «русско-еврейской» литературы, критики и журналистики.
К настоящему времени рядом исследователей (Р.Д. Тименчик, Д.М. Сегал, О. Ронен, Н. Поллак, М.М. Гейзер, Л.Ф. Кацис и др.) выявлен в текстах Мандельштама целый пласт образов, метафор, подтекстов, сюжетов и т.п., связанных как с жизнью евреев Российской империи, так и с иудейской традицией, отраженной в «русско-еврейской» литературе.
Однако как названные, так и многие другие исследователи не обращали специального внимания на проявления этого пласта в языке Мандельштама и на рецепцию этих проявлений в журналистике и критике, хотя современники неоднократно обращали внимание на особенности не только поэтического идиолекта, но и просто русского языка Мандельштама. В 1990-е - 2000-е гг. этот аспект творчества поэта вновь возник на страницах газет и журналов.
Актуальность данного исследования определяется необходимостью восполнения этой лакуны. Необходимо выявить те особенности поэтического языка Мандельштама, которые бросались в глаза современникам и часто определяли их отношение к творчеству поэта.
Так, известный русский журналист и критик А.Г. Горнфельд, публиковавшийся в различных периодических изданиях, в частности, в «Русском богатстве», «Восходе», «Новом Восходе» и т.д., а впоследствии -герой «Четвертой прозы» и ряда газетных выступлений Мандельштама, говоря об авторе «Камня» и «Тристий», прямо называл его в ряду мелких
5 русско-еврейских поэтов, не преодолевших языкового влияния еврейской среды, из которой они пришли в русскую литературу. Многие авторы критических статей также считали нужным подчеркнуть какую-то странную «нерусскость» русского языка Мандельштама.
Это приводит к необходимости разработки аналитической процедуры, которая учитывала бы влияние «языковой картины мира» Мандельштама на критическую и мемуарную оценку творчества поэта, равно как и позволяла бы оценивать адекватность мемуарной и критической рецепции.
Объектом изучения является полный корпус текстов Мандельштама, взятый в его единстве, включая варианты, черновики и т. д.; максимально широкий круг журналистских и критических отзывов, переходящих, порой, друг в друга; мемуарных свидетельств современников, в которых отразились изучаемые в нашей работе германо-еврейские черты поэтического языка и поэтического мировоззрения Мандельштама.
Целью исследования является анализ феномена, состоящего в явной и скрытой чуждости дискурса и самой экзистенции Мандельштама для большой (если не большей) части журналистов, литературных критиков и мемуаристов. Это явление привело к существенному искажению образа поэта и затруднило восприятие его творчества современниками и потомками.
Для достижения этой цели решаются следующие задачи:
1. Изучение прижизненной критики, журналистики и мемуаристики;
связанных с дискурсом Мандельштама, исследование различных видов
негативных отзывов журналистов и критиков в связи с особенностями
поэтического языка Мандельштама;
2. Выявление главных причин негативной рецепции творчества
Мандельштама у критиков и журналистов; анализ основных факторов,
способствующих формированию у них реакции отторжения на дискурс и
поведение поэта, разработка соответствующих процедур анализа текста
Мандельштама.
Методологические основы работы. Специфика творчества Мандельштама обуславливает междисциплинарный характер исследования, находящегося на границе изучения истории русской журналистики, критики и мемуаристики, с одной стороны, культурологии и интерлингвистической поэтики - с другой.
Научная новизна настоящей работы состоит в комплексном,
обобщающем историко-литературном, лингво-поэтическом и
культурологическом анализе германо-идишского субстрата в творчестве Мандельштама (как важнейшего элемента языковой картины мира поэта), его отражения в журналистской, критической и мемуарной рецепции творчества поэта в XX веке; в разработке методов и принципов анализа дискурса поэта, связанных с выявлением иноязычного языкового субстрата, оказывающего влияние на критическую рецепцию художественного и публицистического текста, в данном случае текста Мандельштама.
Научно-практическое значение исследования. Результаты исследования могут быть использованы как в курсах по истории русской журналистики и литературной критики, так и в курсах по истории русско-еврейской литературы. Кроме того, результаты исследования могут быть использованы при подготовке комментариев к новым изданиям Мандельштама и «Мандельштамовской энциклопедии».
Источниковая база исследования. Источники данного
исследования подразделяются на 3 группы.
К первой группе относятся тексты самого Мандельштама: опубликованные при жизни поэта, неопубликованные, а также черновики, представленные в наиболее полных и авторитетных изданиях1.
Мандельштам О. Сочинения /Сост. П. Нерлер. В 2 т. М., 1990; Мандельштам О. Собр. произв.: Стихотворения /Сост. С. Василенко, Ю. Фрейдин. М., 1992. Мандельштам О. Стихотворения. Проза /Коммент. М. Гаспарова. М., 2001; Мандельштам О. Собр. Соч. в 4-х т. М., 1993-1999.
7 Вторую группу составляют мемуары2, из которых мы выбрали наиболее релевантные нашей теме. Подобные подборки отсутствуют в предшествующих исследованиях.
К третьей группе относятся критические и журналистские статьи в периодике, сборниках статей и отдельных книгах: опубликованные как при жизни, так и после смерти Мандельштама3. Эта группа источников наиболее многочисленна и разнообразна, ибо чаще всего критические статьи и мемуары не посвящены проблеме чужести текстов Мандельштама специально. Поэтому выделение и типологизация соответствующих отрывков, сведений, фактов, порой - оговорок и проговорок, представляла отдельную проблему. Тем более, что подчас невозможно отделить «источники» от «исследовательской литературы», поскольку тексты, анализируемые в диссертационном исследовании, могут выступать и выступают и как тексты критического и журпалистско-публицистического характера, и как тексты исследовательские. Примером может служить упомянутая статья С.С. Аверинцева в «Новом мире».
История изучения вопроса. Серьезное изучение творчества Мандельштама вообще и «еврейской» его составляющей в частности, началось в 1950-х - 1960-х гг. XX века практически одновременно с появлением первых книг Мандельштама, как на русском, так и на
2 Приведем примеры текстов: Мандельштам Н. Воспоминания. М.,
1999; Мандельштам Н. Вторая книга. М., 1999; Мандельштам Н. Книга
третья. Париж, 1981. Герштейн Э. Мемуары. М., 2002. Воспоминания о
серебряном веке: Сб. /Сост. и коммент. В. Крейд. М., 1993.Иванов Г.
Собр. соч. В 3 т. М., 1994. Т. 3: Мемуары. Литературная критика.
3 Приведем лишь несколько наиболее важных для нас примеров из
большого числа текстов: Горнфельд А.Г. Русское слово и еврейское
творчество // Еврейский альманах: Сб. М; Петроград, 1923.Заславский Д.
Евреи в русской литературе //Еврейская летопись. Сб. 1. Петроград,
1922. Эйхенбаум Б. О литературе /Коммент. Е. Тоддеса. М., 1987.
Аверинцев С. Так почему же все-таки Мандельштам? //Новый мир. 1998.
№6. Андреев В. Возвращение в жизнь //Звезда.1969. №5.
8 английском языке, выходивших за пределами СССР. Существенную, если не определяющую, роль в формировании исследовательских позиций и аналитических стратегий сыграли , вышедшие в начале 70-х гг. «Воспоминания» и «Вторая Книга» Н.Я. Мандельштам, а также ее комментарии к стихам поэта.
Хронологически первая работа, подробно и специально анализировавшая еврейский субстрат творчества поэта, была опубликована О. Роненом в 1973 г.4 Автор этой статьи, основываясь на сведениях из «Шума времени», констатировал уход Мандельштама от еврейской традиции, практическое незнание еврейского языка и даже резкое отталкивание от всего еврейского. Следующая, принципиально важная, работа М. Каганской «Осип Мандельштам - поэт иудейский (Мандельштам и Хомяков)»5 вышла в свет в Иерусалиме в 1977 г., хотя она была написана и распространялась в «Самиздате» еще в конце 60-х гг. По сведениям, полученным от автора, Н.Я. Мандельштам была знакома с этим текстом. М. Каганская показала, что некоторые стихи Мандельштама, основанные на поэзии Хомякова, связаны, одновременно, с еврейской традицией. Это и позволило М. Каганской назвать Мандельштама «поэтом иудейским».
Работа израильской исследовательницы, выполненная еще в советском Киеве, вызвала острую критическую реакцию у русскоязычных израильских авторов6 и неприятие у подавляющей части крупнейших специалистов по творчеству Мандельштама. На многие годы эта работа практически выпала из активного исследовательского оборота. Однако в 2004 г. Л.Ф. Кацис показал, что удивившее специалистов по русской литературе сопоставление русского поэта Мандельштама и поэта-славянофила Хомякова может быть научно обосновано. Л.Ф. Кацис показал,
4 O.R. (Ronen) Mandelshtam, Osip Emylyevich (1891-1938?) //
Encyclopaedia Judaica / Year Book. 1973. Events of 1972. Jerusalem.
1973. P. 295-296.
5 Каганская M. Осип Мандельштам - поэт иудейский (Мандельштам и
Хомяков) // Сион. Иерусалим. №20. 1977. С. 174-195.
что промежуточным членом сравнения является «библейская поэзия» русско-еврейского поэта С. Фруга, не только выполненная в стиле Хомякова, но и прямо содержащая библейские эпиграфы из этого поэта.
Достаточно влиятельна в современном мандельштамоведении и работа одного из крупнейших специалистов по творчеству поэта К.Ф. Тарановского «Черно-желтый свет. Еврейская тема в поэзии Мандельштама»8. Эта работа во многом продолжает и развивает идеи О. Ронена, хотя в ряде случаев и спорит с ним.
В 1988 г. вышло в свет исследование русско-еврейского писателя А. Львова - «Желтое и черное. Опыт исследования еврейской ментальносте»9. Эта работа, несмотря на заведомо любительский характер, содержала ряд верных наблюдений над автобиографическими текстами поэта и активно оспаривала, открыто или неявно, позицию Н.Я. Мандельштам.
Основные сведения о еврейской составляющей творчества Мандельштама в книгах Н.Я. Мандельштам содержатся во «Второй книге» в главах «Родословная», «Вечный жид» и «Канцона». Н.Я. Мандельштам часто, в противоречии с текстами поэта, отвергает его интерес к своему происхождению, к «немецко-еврейским» идеям отца, и пытается толковать тексты поэта с точки зрения православия, отмечая, тем не менее, стойкий интерес Мандельштама к еврейству.
Однако даже такая позиция вызвала неприятие у С.С. Аверинцева в статье «Так почему же все-таки Мандельштам?» 10. Здесь замечательный
6 Библейские основы бытия и совесть русского поэта (письмо М.
Каганской) // Двадцать два. Тель-Авив, 1978. №22. С.218-223.
7 Кацис Л. Книга С. Фруга «Стихотворения» 1885 г.: динамика
подтекста в русско-еврейской поэзии. // Еврейский книгоноша. 2005. №7.
С. 31-39.
8 Тарановский К.Ф. Черно-желтый свет. Еврейская тема в поэзии
Мандельштама // Тарановский К.Ф. О поэзии и поэтике. М., 2000. С. 80-
81.
9 Львов А. Желтое и черное. Опыт исследования еврейской
ментальности. Вторая книга. Нью-Йорк; Мюнхен, 1980. С. 80.
10 Аверинцев С. Так почему же все-таки Мандельштам? //Новый мир.
1998. №6. С. 219-220.
10 русский православный мыслитель даже предъявляет претензии Н.Я. Мандельштам за чрезмерное внимание к этому вопросу.
Необходимо сказать, что еврейская американская печать отмечала, что из стихов и прозы Мандельштама никак не следует чисто христианская позиция их автора.
Вообще говоря, изучение творчества Мандельштама в течение десятилетий разделялось на два практически не пересекающихся потока -один находился в рамках русистики и славистики, другой - в рамках иудаики.
Наиболее яркой работой из тех, что написаны специалистами по иудаике и сравнительному литературоведению, является книга израильского исследователя Э. Зихера11. В этой работе приводится достаточно обширная библиография работ о Мандельштаме, выполненных специалистами по иудаике и практически не включенных в общее мандельштамоведение.
К проблеме отражения еврейской проблематики в творчестве Мандельштама неоднократно обращался Д.М. Сегал. Он обращал внимание на различные аспекты еврейской темы в творчестве Мандельштама. Это касалось и анализа статьи Мандельштама «Скрябин и христианство»12, и отражения еврейской проблематики русской революции в политических стихах и прозе поэта13.
Ряд важных соображений о месте и роли Мандельштама в русско-еврейской поэзии содержится в статье Сегала «Довид Кнут: поэтика и эпоха»14 и в других его работах, в которых он вписывает Мандельштама в широкий контекст культуры ассимилированного европейского еврейства 20-
11 Siecher В. Jews in Russian Literature after the October
Revolution. Writers and Artists between Hope and Apostasy: ("The
"colour" of Judaism: Osip Mandelstam's "Noise of Time"). Cambrige,
1995. P. 136-137.
12 Сегал Д. Осип Мандельштам: история и поэтика. Ч. I. Кн. 1.
Jerusalem-Berkeley. 1998. Slavica Hierosolymitana. Vol. VIII. P. 270-
271.
13 Он же. «Сумерки свободы»: о некоторых темах русской
ежедневной печати. 1917-1918 // Минувшее. Исторический альманах. Вып.
3. Париж; М., репр. 1991. С. 194.
14 Он же. Довид Кнут: поэтика и эпоха // Кнут Д. Собр. соч.: В 2
т. Т. 1. Иерусалим, 1997. С. 9.
11 го века. Особое внимание хотелось бы обратить на то, что Сегал - один из немногих исследователей Мандельштама, которые предприняли попытку описания лингвистических и, что для нас особенно важно, интерлингвистических особенностей как русско-еврейской поэзии вообще, так и Мандельштама в частности.
«Интерлингвистика» Мандельштама, как свойство его поэтики,
отмечалась исследователями достаточно давно. Однако делалось это
бессистемно и часто напоминало обычные лингвистические игры. Тем не
менее, в ряде работ Р.Д. Тименчика, Г.А. Левинтона, М.Ю. Лотмана и О.
Ронена приводится несколько убедительных примеров
интерлингвистической игры Мандельштама с французским и немецким языками.
Б.А. Успенский в работе о структуре метафоры Мандельштама 15 показал целый ряд лингвистических механизмов формирования оригинального мандельштамовского идиостиля.
Ряд важных и интересных для нас примеров влияния поэзии и поэтики Мандельштама на творчество выдающегося немецкого поэта Пауля Целана, с одной стороны, и выявление Целаном в своих переводах Мандельштама на немецкий язык немецких и немецко-еврейских истоков творчества Мандельштама, - позволяют нам предполагать существование немецко-еврейского (идишского) и немецкого языкового субстрата творчества Мандельштама16.
Известный музыковед Б.А. Кац предпринял попытку выявления еврейского музыкального подтекста в стихотворении Мандельштама «Жил Александр Герцевич...», где этим подтекстом оказывается песня на идише «Йиделе мит а фиделе»17.
15 Успенский Б. Поэтика композиции. СПб., 2000.
16 Пауль Целан: Материалы, исследования, воспоминания. М.;
Иерусалим, 2004.
17 Кац Б. Песенка о еврейском музыканте: «шутка» или «кредо»? К
подтекстам и интерпретациям стихотворения Мандельштама «Жил Александр
Герцович...» // Новое литературное обозрение. 1994. №8. С. 250-2 68.
Подобные заключения исследователя, равно как и проблема отношения Мандельштама к языку идиш вообще, необходимо требует сопоставления со словами самого Мандельштама о том, что до своей юности он не слышал звучания языка идиш. В свою очередь, многие сведения мемуаристов, сообщавших о чем-то подобном (т.е. о манифестациях «еврейского субстрата» у Мандельштама), в условиях неразвитости изучения таких специфических аспектов творчества и судьбы Мандельштама, как его еврейство, приводили к тому, что даже явные и очевидные случаи подобного рода упоминаний оставались вне внимания исследователей.
Целый ряд ценнейших сведений как об отношении Мандельштама к своему происхождению, так и многочисленные отзывы современников о его прозе и поэзии, как в критической, так и мемуарной форме содержатся в статьях, письмах и мемуарах Г. Иванова, М. Цветаевой, А. Горнфельда и др.
Однако сам характер этих текстов - часто критический и раздраженный (как в «Моем ответе Осипу Мандельштаму» М. Цветаевой), либо резко принижающий творчество О. Мандельштама в целом (как у А. Горнфельда), или не вызывающий однозначно доверительного отношения (как в «Петербургских зимах» Г. Иванова). Поэтому эти тексты требуют специального рассмотрения и нельзя без критики включать их в литературный обзор. Хотя, одновременно, сам факт наличия подобных текстов формирует первое важнейшее направление нашей работы: собирание и анализ прижизненных критических и мемуарных источников о Мандельштаме, связанных с нашей темой.
Следует отметить, что ряд важнейших сведений об отношении Мандельштама к еврейской проблематике содержится в книге Э.Г. Герштейн. В частности, это рассказ об острой реакции Мандельштама на блоковские стихи из поэмы «Возмездие», касавшиеся дела Бейлиса. Однако книга Э.Г. Герштейн во многом противостояла мемуарам Н.Я. Мандельштам, и поэтому далеко не сразу вошла в традиционный обиход мандельштамоведения.
Это же касается и многочисленных записей Л.Я. Гинзбург о поэте. Ее знаменитые дневниковые зарисовки 20-х - 30-х годов далеко не полностью печатались при жизни автора. А записи с оценкой и сравнением отношения к еврейству у Мандельштама и Пастернака появились лишь в последние годы и никак не могли повлиять на формирование исследовательских позиций, возникших в 1960-1980-е гг.
Даже публикация мемуаров И. Поступальского, который вспоминал о том, что сам Мандельштам был недоволен отсутствием описания его позиции по отношению к еврейской теме в' статье мемуариста, не привели к изменению общей ситуации.
Первой обобщающей работой, в которой была предпринята попытка целостного описания еврейской составляющей художественного мира Мандельштама, еврейских эпизодов его автобиографической и критической прозы, наряду с анализом не только еврейских, но и иудейских (то есть связанных с еврейской религиозной традицией) образов и целых стихотворений, была книга Л.Ф. Кациса «Осип Мандельштам: мускус иудейства», вышедшая в 2002 г. В ней были собраны и проанализированы практически все значимые исследования, связанные с биографией и творчеством Мандельштама в интересующем нас аспекте. Наличие этой работы избавляет нас от необходимости подробного описания многочисленных работ, предшествовавших этой книге.
Нам представляется более важным коснуться тех аспектов изучения иудаики Мандельштама, которых не коснулся автор этой монографии. Прежде всего, в книге Л.Ф. Кациса практически не рассмотрен специфически языковой аспект, позволивший многим современникам Мандельштама однозначно определить его поэзию как русско-еврейскую (А.Г.Горнфельд), либо отметить ее еврейскую языковую специфику.
В работе Л.Ф. Кациса предложен ряд важных сопоставлений поэзии и поэтики Мандельштама с поэтами немецкого экспрессионизма, однако сопоставление это касается образного ряда, метафорики и т. д., не затрагивая
14 лингвистических аспектов проблемы. Между тем, именно Л.Ф. Кацис обращает внимание на то, что Мандельштам переводит или отмечает в своих критических статьях не просто и не только поэтов-экспрессионистов, но выделяет специальный слой евреев, литературная деятельность которых протекала в рамках этого движения. На этом фоне анализ текстов Пауля Целана, который ведется все более и более активно именно в рамках сопоставления с творчеством, биографией и мировоззрением Мандельштама, представляется необходимой и дополняющей по отношению к работе, выполненной нашим предшественником.
Говоря о критическом осмыслении творчества Мандельштама, необходимо отметить, что часто мемуары сами оказываются такими «критическими» источниками. Это связано, в частности, с тем, что никакого осмысленного критического описания творчества Мандельштама не было и быть не могло в советских условиях после гибели поэта в 1938 г. практически до выхода в свет первого советского сборника стихов поэта в «Библиотеке поэта».
Поэтому даже книги Н.Я. Мандельштам, как указывает Л.Ф. Кацис в статье «Иудаизм и еврейство», написанной для Мандельштамовской энциклопедии (с которой мы познакомились в рукописи), не могут быть рассмотрены в качестве чисто мемуарных.
Как отмечает исследователь, знакомство Н.Я. и О.Э. Мандельштамов имело место уже тогда, когда поэт практически сложился, а их постоянная совместная жизнь началась в 1922 г., то есть в момент, когда русская поэзия уже знала О. Мандельштама как автора двух главных его сборников, успевших не один раз выйти в свет.
Справедливость требует отметить, что некоторые наблюдения над языковой составляющей поэтического языка Мандельштама имели место. Так, Р.Д. Тименчик отметил идишский подтекст русского глагола «командовать» в «Египетской марке» ([komandeven] в идише), а Л.Ф. Кацис отметил незнание Н.Я. Мандельштам смысла слова «ихес», означающего
15 принадлежность к еврейской аристократии, которое, по ее воспоминаниям, Мандельштам знал.
Особенности жизни и творчества Мандельштама, история критического осмысления наследия поэта наряду с процессом развития манделынтамоведения приводят к необходимости построения специфических процедур анализа еврейского субстрата творчества поэта.
В частности, Л. Кацис показал, что структура «Камня» как целостной поэтической книги, восходит к структуре сборников русско-еврейского поэта С. Фруга18.
В столь сложной ситуации, как нам представляется, необходимо найти единый объективный критерий оценки адекватности критических и мемуарных высказываний о творчестве Мандельштама, связанных с существованием целостного «еврейского» субстрата (как образного, идейного, биографического, так и языкового), который не замечается, отрицается или не всегда адекватно воспринимается критиками, мемуаристами и исследователями.
Поэтому, помимо собирания и систематизации прямых указаний и высказываний критиков и мемуаристов, мы считаем необходимым предпринять анализ творчества Мандельштама, его собственных поэтических, критических, мемуарных и т.п. высказываний на интересующую нас тему, с одной стороны, и систематический поиск рефлексов и суггестии еврейских (идиш) слов, терминов и выражений в поэзии и прозе поэта.
Сложность здесь, однако, в том, что еврейский язык идиш, контакты с которым, как мы помним, поэт отвергал, достаточно близок к немецкому (в особенности, к южно-немецкому) языку. Поэтому неизбежно возникает проблема конкуренции в текстах носителя русского поэтического языка подтекстов, суггестии, калек, анаграмм, метафор и т.п., основанных на
18 Кацис Л. Книга С. Фруга «Стихотворения» 1885 г.: динамика подтекста в русско-еврейской поэзии. // Еврейский книгоноша. 2005. №7. С. 31-39.
немецком и на идише, и часто трудно понять, словоформа какого языка «работает» в данном случае.
Поэтому, для соблюдения методологической чистоты исследования, мы предпринимаем раздельный анализ германизмов и идишизмов Мандельштама, отмечая в каждом случае большую или меньшую вероятность манифестации того или иного языка.
Построение списка (словаря) германизмов и идишизмов Мандельштама позволяет оценить одну из самых трудных категорий критического осмысления творчества поэта - т.н. «ощущение» критика от чтения или прослушивания стихов Мандельштама. И здесь существенную роль начинает играть объективная, насколько возможно, оценка лингвистической, и особенно, интерлингвистической компетенции критика или мемуариста. Если в одном случае это А.Г. Горнфельд - известнейший русский литературный критик, публицист и переводчик, пишущий одновременно в еврейской прессе и связанный с немецко-еврейским контекстом, а в другом, например, Г. Иванов или В. Вейдле, то, очевидно, что их впечатления будут разными.
Странность и необычность поэтического языка Мандельштама нам придется сопоставлять с демонстративным включением Горнфельдом Мандельштама времен «Камня» и «Тристий» в списки русско-еврейских поэтов. И это далеко не самый трудный пример. Подобную ситуацию, применительно к восприятию критиками и мемуаристами творчества русско-еврейского поэта Д. Кнута, израильский исследователь В. Хазан назвал «чувствительным контекстом»19.
Ведь 1960-2000 гг. породили многочисленные статьи и мемуары уже о своем поэтическом становлении представителей новой русской поэзии, и деятелей «почвенно-националистического» направления (литераторы круга журналов «Наш современник» или «Молодая гвардия»), для которых именно критическое осмысление этнического компонента творчества О.
19 Хазан В. Довид Кнут: Судьба и творчество. Lyon, 2002. Р. 20.
17 Мандельштама оказывается важной составляющей их собственного поэтического и даже гражданского самоопределения. Впервые на этот аспект темы также обратил внимание Л.Ф. Кацис в своей монографии, отдав этой проблеме большую часть заключения.
Любая работа о Мандельштаме или любом литераторе, сколь бы специфична она ни была, с необходимостью обязана включаться в общий поток манделынтамоведения и критики 20-го века. Поэтому для нас принципиально важны методологические достижения таких манделынтамоведов, как:академик М.Л. Гаспаров, который предпринял
попытку целостного описания стиха Мандельштама , анализа достижений «старой» и построения «новой» текстологии О. Мандельштама на основе рукописей поэта, сохранившихся в Принстопском университете. Наконец, М.Л. Гаспаров разработал свою собственную концепцию комментирования текстов Мандельштама на основе понятий «анализ» и «интерпретация». Это позволило ему создать опыт единого комментария ко всем стихам Мандельштама, восходящий к подобному же комментарию к Лермонтову Б.М. Эйхенбаума; академик В.Н. Топоров предпринял целостное описание поэтики акмеизма и близких к нему поэтов от Комаровского до Кузмина, Ахматовой и Мандельштама. В самое последнее время эта работа получила существенное монографическое обобщение в концепции «русского аполлинизма», где это явление описано в своем развитии от времен Петра I до журнала «Аполлон»; Ю.Л. Фрейдин, СВ. Василенко, А.Г. Мец внесли существенный вклад в развитие текстологии Мандельштама. А.Г. Мец обнаружил и опубликовал важные сведения из архива Тенишевского училища, характеризующие отношение соучеников к Мандельштаму. В частности, караим (представитель иудейской секты, не признающей Талмуд) Б. Синани называл О.М. «талмудистом», а преподаватель Закона Божьего
Эта работа отразилась в ряде устных выступлений покойного исследователя и будет опубликована в составе описания принстонского архива поэта.
18 отмечал, как сообщает Мец, у 10-летнего Мандельштама хорошее знание истории Ветхого Завета21.
Использовались нами также биографические работы R. Dutli "Meine Zeit, mein Tier. Ossip Mandelstam. Eine Biographie"22, O.A. Лекманова «Осип Мандельштам»23 и др.
Важную роль в нашей работе сыграли многочисленные сведения, собранные комментаторами книг Н.Я. Мандельштам - Ю.Л. Фрейдиным, М.К. Поливановым, СВ. Василенко, А.А. Морозовым.
Учитывая, что манделынтамоведение является одной из самых развитых областей современной филологии, мы не стремимся дать здесь общий обзор этой области науки, - многочисленные конкретные достижения маїїдельштамоведения мы отметим в соответствующих местах нашей работы.
Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения, списка источников и литературы и двух приложений.
21 Мец А.Г. Осип Мандельштам и его время. Анализ текстов. СПб.,
2005. С. 14,34.
22 Dutli R. Meine Zeit, mein Tier. Ossip Mandelstam. Eine
Biographie. Zurich, 2003.
23 Лекманов O.A. Осип Мандельштам. M., 2004.
Осмысление особенностей творчества О.Э. Мандельштама в журналистике, критике и мемуаристике
В своей получившей известность статье 1993 г. «Столкновение цивилизаций» С. Хантингтон писал о будущем: «The fault lines between civilizations will be the battle lines of the future. ... The most important conflicts of the future will occur along the cultural fault lines separating these civilizations from one another. ... civilization-consciousness is increasing; conflict between civilizations will supplant ideological and other forms of conflict as the dominant global form of conflict.
Но для жизни Осипа Мандельштама, находившегося «на линии разлома» в зоне русско-еврейско-немецкого "столкновения цивилизаций", этот межцивилизационный конфликт уже тогда, в первой половине 20 века оказался судьбоносным и даже смертельным.
При этом Осип Мандельштам представляет собой столь же ключевую, сколь и сложную фигуру в истории русской культуры. И если место Осипа Мандельштама в русской и европейской культуре на сегодня уже ни у кого не вызывает сомнения, то природа «сложности» и вытекающей из нее необычности фигуры поэта требует специального анализа.
Мы хотим здесь показать, что: A) Мандельштам является, по нашему мнению, своего рода посредником, т.е. «межцивилизационным медиатором», пытающимся, как герой русской сказки о Колобке, убежать от всех цивилизаций (но не культур! - здесь Мандельштам использует шпенглеровскую оппозицию культуры и цивилизации), - включая еврейскую цивилизацию. Сам Мандельштам писал об этом так: «Время - царственный подпасок - Ловит слово-колобок». Принимаемые нами определения понятий «цивилизация», «германская цивилизация» как часть общеевропейской, «европейская цивилизация», являются общепринятыми. Понятия «цивилизация», «шпенглеровская оппозиция» и «еврейская цивилизация» обсуждаются в Приложении 1 к работе, чтобы не нарушать логику изложения. Б) В «цивилизационном» аспекте Мандельштам является фокусом архетипов («порождающих матриц») еврейской цивилизации, носителем ее «генома»; B) Российская цивилизация «реагирует» на отталкивание от нее Мандельштама и отвергает (извергает) его, манифестируя это отторжение разными путями, но яснее всего - в критике. В этом глубинном ракурсе гибель поэта метафорически - результат его нахождения на линии «цивилизационного разлома» между русской и еврейской цивилизациями, и не является лишь результатом политического конфликта с советской властью; Г) Мы также исследуем специфику, причины и типологию критического дискурса о Мандельштаме, вербализирующего отношения поэта с русской цивилизацией. Эти мысли мы изложим в этой главе в виде нескольких тезисов. 1. Медиативность. Тезис: Мандельштам, который, по выражению Л. Гинзбург, «мыслил культурами»25, ощущал одной из «сверхзадач» своего творчества и, может быть, своей экзистенции вообще, межкультурное, даже межцивилизационное, медиаторство (одну из реализаций общего управляющего принципа «стремления к единству», см.п. 2.4.).
Для Мандельштама характерен поиск единства, гармонии мира через медиаторство (сквозь время и пространство), осложненное (в разные периоды) мессианским стремлением к слиянию всех цивилизаций в одну.
Поэт для Мандельштама - передатчик смысла «через четыре измерения» - через время (например, от античности до современности) и пространство от одной современной культуры до другой: «Поэзия - плуг, взрывающий время. ... Она воспринимается как то, что должно быть, а не как то, что уже было»26.
Поэт - «выпрямитель сознанья еще не рожденных эпох»27, передатчик смыслов, орган взаимообмена цивилизаций и культур - не важно, на каком языке, пусть даже «он говорит на совершенно неизвестном языке».
В статье «Преодолевшие символизм» 1916 г. один из первых и самых чутких критиков акмеизма В. Жирмунский писал: «Мандельштаму свойственно вчувствоваться в своеобразие чужих ... художественных культур, и эти культуры он воспроизводит по-своему ... . Он делает понятными чужие песни, пересказывает чужие сны, творческим синтезом воспроизводит чужое. ... Говоря его словами:
Я получил блаженное наследство 28 Чужих певцов блуждающие сны...» (Интересно, что «блаженное наследство» в этом тексте «паронимически ресемантизируется» через польско-идишское Y[blundzen] блуждать , получая смысл «блуждающее наследство» . Многие подобные примеры станут в дальнейшем предметом нашего изучения).
Американский исследователь проф. О. Ронен в статье «Осип Мандельштам» (1986) писал об управляющем принципе медиативности, используя собственный образ Мандельштама: « ... он дорожил органическим принципом "творящего обмена", ведущим к беспрестанному возвращению и обновлению "радостного узнавания"» .
Академик М.Л. Гаспаров, являвшийся одновременно и специалистом по античной культуре, и виднейшим современным литературоведом, писал о мироощущении М во второй половине 20-х гг. так: «Теперь он ищет самоутверждения, стараясь поделиться мировой культурой с новым обществом, и делает это вполне искренне»31.
Критический дискурс об О.Э. Мандельштаме в зеркале лингвистической поэтики
1. Лингвистические особенности текста Мандельштама и журналистская и критическая рецепция.
Несмотря на вполне осознаваемое исследователями свойство всех компонентов дискурса Мандельштама соединяться в некий единый супертекст, следует отметить, что многие исследователи, мемуаристы и критики (основные имена здесь Н.Я. Мандельштам, О. Ронен, С. Аверинцев) принципиально отделяют поэзию Мандельштама от его прозы. Это связано с явной ориентацией исследователей на элиминирование еврейского элемента в творчестве поэта в целом. Дело в том, что наиболее явно этот компонент духовного мира поэта выражен именно в прозе.
Подобное отстранение большинства критиков от еврейского слоя художественного мира Мандельштама отчасти объяснимо общей ситуацией советского времени, когда интересующий нас компонент вообще старались не замечать. Однако и в стихах поэта еврейский или немецко-еврейский элемент, как показывают работы последних лет, с одной стороны, и многочисленные попутные замечания и оговорки современников Мандельштама, с другой, все же существует в не меньшей степени, чем в прозе.
Поэтому возникает насущная необходимость выявления того языкового слоя поэтики Мандельштама, который не замечался многими читателями и толкователями и который «мешал» многим из них воспринять поэта как «своего».
Для решения этой задачи нам придется описать лингвистические особенности творчества Мандельштама, которые в дальнейшем позволят сделать ряд выводов о причинах того или иного восприятия поэзии и прозы Мандельштама и тех или иных оценок его творчества. Более того, продемонстрировав чисто языковый слой поэтики автора «Шума времени», мы предпримем попытку совмещения лингвистических результатов с результатами, достигнутыми нашими предшественниками при анализе образа «противника» Мандельштама - критика Аркадия Горнфельда в «Четвертой прозе».
Однако, прежде всего, продемонстрируем сам лингвистический механизм, который, по нашему мнению, лежит в основе творчества поэта и определяет его языковую идиш-немецкую компетенцию, уже с трудом улавливаемую подавляющим большинством читателей и критиков.
2. Семантическая поливалентность текста и ее специфика. Давно отмечена исследователями ориентация на семантическую поливалентность текста Мандельштама, как в поэзии, так и в прозе. Следует отметить еврейскую «генетику» этого феномена. Дело в том, что семантическая поливалентность, проявляющаяся в виде «игры смыслов», «игры слов», обыгрывания омонимов, омофонов, консонантного состава корней и т.п., КРАЙНЕ характерна для еврейских традиционных текстов, начиная еще с ранних мидрашей, т.е. с первых веков христианской эры. Мандельштам, по-видимому, каким-то образом подвергся воздействию этой стилевой (семантической) парадигмы.
То, что это воздействие имело место, косвенно подтверждается, судя по всему, и отношением к Мандельштаму его соучеников по Тенишевскому училищу, один из которых, Борис Синани, назвал своего коллегу, выступавшего на политическом митинге в училище: «прекрасный оратор-талмудист» 326 (журнал Тенишевского училища «Пробужденная мысль», 1906 г., Вып. 1).
3. Интертекстуалыюсть и ее специфика у Мандельштама. Ярко выраженная ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬ текстов Мандельштама также, по-видимому, восходит к еврейской текстуальной традиции (Талмуд, мидраши и т.п., об этом пишет Nancy Pollak ) и также провоцирует у критиков ощущение чуждости его текстов. Физически интертекстуальность в текстах Мандельштама проявляется в виде работы т.н. SI-функций или SI-операторов.
Определение. SI-функция (SI-оператор) от словоформы X - это лексема/словоформа SI(X), определенным образом суггестируемая и имплицируемая аргументом X. Её еще удобно называть по-русски «СИ-функция», «СИ-оператор».. В качестве аргументов и значений SI(X) могут выступать «смыслы», т.е. этот объект может являться и лексической и семантической функцией.
Выражение «определенным образом» на самом деле не определено. Это означает, что суггестирование может происходить самыми различными ассоциативными путями, которые, вообще говоря, невозможно проследить у любого человека, тем более у великого поэта.
Однако совершенно замечательная (может быть, уникальная) особенность Мандельштама (точнее, его текстов) состоит в том, что его ассоциации в целых сериях случаев «детерминированы», их можно пытаться реконструировать.
Одной из таких «стандартных» серийных связей (и, тем самым, стандартных SI-функций) является генерирование SI(X) через использование «образа» (отражения) X в некотором промежуточном языке. Имеется в виду следующая генеративная цепочка: русское «слово» или «смысл» X (уже участвующее в тексте) отображается (т.е. порождает свой образ, например, свой «перевод» или свой пароним) в некий язык-посредник, и уже этот образ, в свою очередь, порождает новое русское «слово» или «смысл» SI(X), непосредственно участвующее в тексте, обычно в близкой окрестности исходного «аргумента».
«Языками-посредниками» в SI-функциях Мандельштама могут являться самые различные европейские языки, например в «Стихах о неизвестном солдате» в «хилой ласточке» (и в соседних словах «холодные», «хилые», «холодать») просвечивает паронимическая функция с греческим языком-посредником (ласточка = греч. [xelidon] ), этот пример отмечен в работе В.Топорова . В этом же тексте сочетание «небо окопное» выступает в качестве аргумента SI-функции, использующей латинский язык-посредник: (лат. coelum небо ). Здесь SI-функция склеивает звучание латинского слова с русским словом «окопное» и выдает результат: [tselum] + «окопное» = (небо) ЦЕЛОКУПНОЕ, как новую характеристику «неба» в тексте.
Но следует сразу отметить, что в подавляющем большинстве случаев языком-посредником для SI-функций в тексте Мандельштама является германский в широком смысле, т.е. немецкий с диалектизмами + идиш.
Дело в том, что, в отличие от греческого и латинского, идиш и немецкий являлись «языками дома» для Мандельштама, отсюда частотность, системность и своеобразие их использования в качестве «языков-посредников».
