Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Историография 10
Глава II. Источники 84
1. Общая характеристика 84
2. Нормативные источники 86
3. Нарративные источники 92
4. Документальные источники 108
а. Основные этапы эволюции документального комплекса 108
б. Структура документального комплекса 124
в. Описи 157
Глава III. Земля и люди 173
1. Природная среда 173
2. Население 193
3. Территориальная организация 231
4. Формы поселений 257
Глава IV. Аграрный строй 309
1. Сельскохозяйственные культуры 310
2. Севообороты 347
3. Аграрный пейзаж 354
4. Скотоводство 373
5. Промыслы 397
Глава V. Формы социально-экономической организации 406
1. Крупная и мелкая собственность 406
2. Крупное и мелкое хозяйство 445
3. Община 460
4. Рынок 473
Глава VI. Социальная структура 517
1. Арль в первой половине VI в 517
2. Формирование класса феодалов 540
3. Формирование феодально-зависимого крестьянства 577
Глава VII. Отношения собственности 621
1. Общие замечания 621
2. Основные формы обладания имуществом 632
3. Субъект права собственности 725
4. Особенности распоряжения имуществом 770
5. Статус крестьянского держания 792
6. Рента 818
Заключение 858
Библиография 871
Список сокращений : 925
Оглавление 926
Историография
«Франция и Германия, - писал три века назад полузабытый историк из Экса Ж.-С.Питтон, - обязаны своими первыми историями людям духовного звания, Прованс же - трубадурам» . И это действительно так: изучение средневекового Прованса и соседних с ним областей не имеет, в привычном смысле слова, предыстории. Не считая нескольких на удивление лапидарных хроник, которые регистрировали события, происходившие почти исключительно в тех учреждениях, где они создавались, и лишенных не то что регионального, но даже локального кругозора, историческая культура Средиземноморской Франции вплоть до начала XVII в. питалась по большей части кансонами и сирвентами окситанских поэтов. Влияние старой поэзии ощутимо и в первых собственно исторических опытах южнофранцузских авторов - не в языке, конечно (писали они почти всегда по-французски, изредка - на латыни), но в самом выборе тем, в пристрастии к определенным эпохам и персонажам в оценках и суждениях в стиле наконец .
Семнадцатый век ознаменовался огромным интересом к истории, прежде всего средневековой, и в Южной Франции этот интерес обозначился даже сильнее, чем в среднем по стране. На то было по крайней мере две причины. Первая - Контрреформация. Гугеноты не только расхитили значительную часть церковных имуществ, уничтожив при этом многие архивы и библиотеки, но и поставили под сомнение истинность исторических преданий как католической церкви в целом, так и отдельных церквей и монастырей. Поэтому для решения двуединой задачи - обоснования своих имущественных прав и укрепления пошатнувшегося авторитета - южнофранцузские епископы, каноники и аббаты должны были после Нантского эдикта восстановить и систематизировать свои древлехранилища, а заодно активизировать исторические штудии. Вторая причина - абсолютистская централизация. В начале XVII в. французская монархия возобновила прерванное религиозными войнами наступление на вольности и древние обычаи, на саму особость южных провинций. Правовые и государственные институты, титулатура и статус местного дворянства, политические, культурные и языковые традиции провинциальной самобытности - все это оказалось под угрозой, и южнофранцузское общество не замедлило отреагировать потоком научной и памфлетической литературы. Ярким примером опрокинутой в прошлое, но политически актуальной дискуссии может служить ожесточенная полемика по поводу южнофранцузского аллода.
Медиевистике XVII-XVIII вв. принадлежит великая заслуга введения в научный оборот большинства известных сегодня раннесредневековых источников (с особой благодарностью следует упомянуть Г. де Кателя, А. де Руффи, О.Буша, Э.Балюза, Л.-А. де Руффи, К. де Вика и Ж.Вэссета, Э.Мартена и У.Дюрана, Ж.-П.Папона), мобилизации и критического осмысления огромной массы исторических фактов. В это время были заложены прочные основы хронологии, генеалогии и исторической географии южнофранцузского средневековья, обрисована в основных чертах его политическая история, что позволило со временем исследовать и другие в том числе социально-экономические аспекты. Но помимо всей этой, в известном смысле подготовительной, работы историки-эрудиты дали путевку в жизнь еще и многим конкретно-историческим представлениям; некоторые из них сохраняют актуальность до наших дней. Так они выдвинули идею о катастрофических для региона последствиях арабских втор-жений4, обосновали взгляд на франкское освоение Юга в VIII в. как на перелом-ный этап его истории.
Нужно сказать, что вопрос о месте варваров в раннесредневековой истории Франции был впервые поставлен на реальную почву именно на южнофранцузском материале, причем местными знатоками древностей. Столичные историки XVI, XVII, отчасти и XVIII вв., занимавшиеся историей страны в целом, подходили к нему слишком абстрактно, руководствуясь, как правило, априорными соображениями. В «большой» историографии этого времени преобладало мнение об этнической и культурной близости и даже родстве германцев и галло-римлян, о мирном и безболезненном характере становления франкского государства. В этом смысле представления Г.Мабли мало отличались от представлений Ф.Отмана или К.Фоше, живших за двести лет до него6. Патриотически настроенные южнофранцузские историки, знакомые с историей опустошительных походов Карла Мартелла в Лангедок и Прованс, не могли принять эту точку зрения. За несколько десятилетий до А. де Буленвилье они сформулировали тезис о насильственном и радикальном характере франкского завоевания, правда с совершенно другими акцентами. Они выдвинули в сущности романистическую концепцию но сильно отличавшуюся от той что отстаивал аббат Дюбо и другие романисты XVIII в.
В вопросе об установлении франкского господства провансальские и лангедокские историки дореволюционной эпохи не были вполне последовательны. К Карлу Великому и его сподвижникам, например воспетому в chansons de geste Гильому Тулузскому, они относились с единодушной симпатией, связывая с ними окончательное изгнание арабов из Галлии и ее возрождение . Большинство авторов было настроено лояльно и к католику Хлодвигу, хотя восторги в его адрес редки . В то же время, во многих сочинениях сквозь рогатки цензуры и этикета (речь как-никак шла об истоках французской монархии!) пробивается взгляд на франков как на непрошеных гостей, жестоких завоевателей, разо ривших цветущие города Средиземноморской Франции, посягнувших на ее древние законы и учреждения . Панегирики арианину Теодориху Остготскому, правившему «законно, милостиво, свято» 0, выгораживание враждовавшего с франками патриция Муммола11, нескрываемое одобрение узурпатора Бозона, которому даже приписывали созыв первых штатов «страны»12, - все это не только отголоски политических баталий вокруг полномочий и самого существования провинциальных собраний Лангедока и Прованса, но и узловые моменты совершенно определенной исторической концепции.
В дореволюционной южнофранцузской историографии франкам сначала противопоставлялись готы (иногда и бургунды), якобы, мирно уживавшиеся с галло-римлянами, несмотря на свое арианство13. Местные ученые были убеждены в готском происхождении многих знатных родов Средиземноморской Франции . Но какое-то время родословные изыскания эрудитов, подстегнутые эдиктами Людовика XIV о расследовании прав дворянства15, приобрели таким образом концептуальное значение. Отвергая по большей части национально-политические построения генеалогистов XVII-XVIII вв., современная наука с признательностью принимает их общий вывод о том, что родословные южно французской знати не удается проследить дальше IX-X вв. 6 Важность этого факта была по достоинству оценена только в 70-е годы нашего столетия.
Общая характеристика
Главная особенность использованных в работе источников состоит в их хронологическом разбросе. Даже формально диссертация посвящена семивеко-вой эпохе, начавшейся с падения Римской империи и продолжавшейся до Первого крестового похода. На деле же речь нередко идет также о двенадцатом столетии, а с учетом эпизодических обращений к некоторым уникальным свидетельствам, - и вовсе об огромном периоде, охватывающем пятнадцать веков от Цезаря до окончательного вхождения Midi в состав французского королевства.
Такой разброс не может не показаться чрезмерным, но обусловлен он именно состоянием источников, достаточно часто вынуждающим выходить далеко за рамки эпохи, которой, собственно, и посвящено исследование. Выбор невелик: сталкиваясь с нехваткой данных, характеризующих экономические, социальные и правовые отношения, и не желая переключаться на другие аспекты жизни общества, нужно либо расширять географические параметры работы, либо смириться с неизбежностью привлечения источников из соседних эпох. С учетом поставленных задач, второй подход представляется более адекватным, во всяком случае, он не сопряжен с риском нарушить однородность природно-географического, этно-политического и культурного контекста. В источниковедческом отношении его нельзя считать уникальным: и антиковед, и историк раннего средневековья часто вынуждены опираться на сообщения отстоящие от изучаемой эпохи на многие столетия. Проблема заключается не столько в ретроспекции или наоборот в проецировании данных более древних источников на последующую эпоху сколько в необходимости опираться на источники порожденные очень разными эпохами и уже поэтому очень разные типологически а точнее - в «стыковке» содержащихся в них данных.
В целом картина выглядит следующим образом. Докаролингская эпоха представлена почти исключительно нарративными источниками, следующие столетия, напротив, ими крайне бедны, и исследование по необходимости строится на документальном материале, к счастью, очень богатом. Лишь начиная с XII-XIII вв., когда расцветает поэзия трубадуров, историк получает в руки большой комплекс нарративных источников, сравнимых по значению с документами, хотя и уступающий им как по объему, так и по информативности. Что же касается нормативных источников, они немногочислены и для всего рассматриваемого периода служат, хотя и ценным, но вспомогательным материалом.
Таким образом, возможности сопоставления данных типологически различных источников ограничены. Эта ситуация не уникальна, но, безусловно, нетипична. Например, Италия V-VIII веков представлена типологически более разнообразным набором источников: нарративные преобладают, но возможность опереться на нормативный и документальный материал вполне реальна. В известной мере то же самое можно сказать о Северной Галлии этого периода. История готской Испании освещена как нормативными, так и нарративными источниками, к тому же более разнообразными, отсутствие же актового материала в какой-то мере компенсируется формулами. Что же касается каролингской, тем более посткаролингской эпохи, то, идет ли речь о Северной Галлии, Германии или Италии к услугам исследователя практически весь набор источников на который может рассчитывать медиевист.
Комментария заслуживает также структура как нарративного, так и документального материала. Местная хронография необычайно малочисленна и лапидарна. Даже политическую историю региона приходится восстанавливать либо по грамотам, либо по иноземным, прежде всего северофранцузским, историческим сочинениям. В нашем распоряжении по преимуществу агиографические памятники (для постмеровингской эпохи это практически единственный вид нарративных источников), а также проповеди, трактаты, послания, стихотворные тексты.
Документальные источники очень богаты, но распределены крайне неравномерно и в хронологическом, и в географическом отношении. Грамоты VI-VIII вв. можно пересчитать по пальцам; массовым актовый материал становится лишь с IX и особенно X в., но не повсеместно. В целом, вплоть до XI в. ланге-докские грамоты более многочисленны, чем провансальские, затем их количественное соотношение уравновешивается. На локальном уровне картина гораздо более пестрая, что вызвано как неодинаковой сохранностью документов, так и изначально неодинаковой культурной ситуацией. Основная масса документов дошла до нас в составе картуляриев, остальные - в виде копии, сделанных эрудитами XVII-XVIII вв. и, в меньшей мере, в виде подлинников и отдельных (не-картулярных) копий, изготовленных еще в средневековье. Соответственно, представительность сохранившегося актового материала следует выяснять применительно к каждому комплексу отдельно. Достоверность копий иногда также представляет собой серьезную проблему. Другая связана с малочисленностью инвентарных документов. Хотя один из них - Марсельский нолиптик 814 г. -содержит по ряду вопросов уникальную информацию и является для данной работы одним из главных источников, возможности для сопоставления инвентарного и актового материала ограничены.
Практически все источники по истории Средиземноморской Франции в раннее средневековье опубликованы, как и подавляющая часть текстов, созданных в XII в. К сожалению, качество некоторых публикаций (прежде всего актового, а также агиографического материала) не отвечает сегодняшним стандартам, но с этой проблемой сталкиваются едва ли не все медиевисты. Учтены все известные мне публикации источников. Обращение к подлинникам, ставшее для меня возможным совсем недавно, носит эпизодический характер и касается лишь отдельных сюжетов. Речь идет но преимуществу о ретроспекции или о проверке точности и полноты более поздних копий и печатных изданий.
Природная среда
Средиземноморская Франция - страна природных контрастов. Как и почти повсюду в Средиземноморье, здесь преобладает горный ландшафт, однако не менее трети территории занимают равнины. При этом ни горные, ни равнинные районы не представляют собой единого целого в природном и хозяйственном отношении.
Повседневный опыт человека, выросшего в средней полосе России, как, впрочем, и на севере Франции, недостаточен для понимания этого удивительного разнообразия природы. Пейзаж здесь меняется каждые 10-20 км, и дело никак не ограничивается сменой ландшафта. Вместе с ним меняются микроклимат, почвы, растительность, а значит бытовая и хозяйственная жизнь. Современная французская историография региона не случайно пошла по пути локальных исследований: редкое своеобразие и самобытность нескольких десятков небольших и вовсе крохотных областей, составляющих Средиземноморскую Францию, крайне осложняет попытки обобщений. Не забывая об этом своеобразии (и тесно связанной с ним ограниченной представительности любых локальных выкладок), попытаюсь все же охарактеризовать природно-географические условия региона в целом.
И физическая, и «человеческая» география французского Средиземноморья изучены достаточно хорошо. Классическая монография Ж.Сиона1 сегодня может быть дополнена новыми обобщающими работами2, не говоря уже о многочисленных локальных исследованиях. И все же этого недостаточно: слишком многое авторам таких работ кажется самоочевидным и потому опускается или произносится скороговоркой. Аграрный пейзаж другой страны нужно увидеть, внимательно рассмотреть и, но возможности,, обсудить с местными жителями, приготовившись, впрочем, к тому, что на многие вопросы ответ придется искать
самостоятельно. Справедливости ради, многие ли из нас способны внятно рассказать о природе средней полосы России?
Равнина и горы соседствуют в регионе почти повсюду. За исключением Тулузена и низовий Роны, в Средиземноморской Франции нет местностей, откуда, хотя бы издали, не были бы видны горы. И наоборот: кроме Верхних и Приморских Альп, они нигде не удалены от равнины больше, чем на день пути, плавно переходя если не в равнину, то в покатые холмы предгорий. В Провансе, спускаясь с гор в сторону моря и, казалось бы, давно оставив Альпы позади, снова и снова видишь перед собой их отроги: Luberon (1125 м) между Аптом и Маноском, Croix de Provence на восток от Экса, чья вершина, Sainte-Victoire, известная по холстам Сезанна, достигает 1011м, Sainte-Baume (1147 м) на северо-восток от Марселя, массив Maures (779 м), протянувшийся от Йера до Фре-жюса, Alpilles (493 м) на северо-восток от Арля. Словом, горы не отступают до самого моря и несколько раз нарушают равнинный пейзаж. Как правило они вытянуты с востока на запад что гарантирует максимальное освещение и дополнительную защиту от северного ветра.
Лангедок намного менее горист, но ближе к Пиренеям мы видим похожую картину: наряду с многочисленными отрогами, отдельно стоящие, параллельные основному хребту горные гряды, именуемые по аналогии с готическими соборами контрфорсами «настоящих» гор. Таковы, например, Corbieres (966 м), отделяющие Руссильон от Каркассэ. Севенны - статья особая, их причудливый рисунок особенно причудлив и напоминает, скорее, разорванную в нескольких местах цепь. В частности, на крайнем западе, у равнины Тулузена, уже давно приземистые Севенны дают о себе знать в последний раз темной громадой Montagne Noire, возвышающейся на 1210 м над уровнем моря.
С некоторой долей условности и, по возможности, отвлекаясь от локальных нюансов, горную часть Средиземноморской Франции можно поделить на три зоны: высокогорье, предгорья и горные долины.
В первую зону попадают несколько массивов северного Прованса, где несколько пиков Верхних Альп вознеслись на высоту больше 3000 м, а один (les Ecrins) - на высоту 4102 м; несколько массивов Нижних и Приморских Альп, не таких высоких (от 2000 м до 3000 м), но сходных с Верхними Альпами климатом и почвами; значительная часть Восточных Пиренеев (максимум - Pic Carlit - 2921 м); наконец небольшая часть центральных Севенн (максимум - Mont Lozere - 1699 м). Из-за сурового климата и бедных почв эти районы по большей части непригодны для земледелия, будь то хлебопашество, виноградарство или овощеводство. Единственный вид мыслимый здесь экономической деятельности - это отгонное скотоводство, но местами растительность так скудна, а скло-ны так круты, что и оно проблематично. Поэтому включенность таких местностей в систему общественных связей античного или феодального мира была минимальной, они всегда были его обочиной, периферией, и социальные процессы протекали здесь медленно, с трудом вписываясь в общее русло. Экономику высокогорных районов всегда отличали замкнутость, застойность и ярко выраженный потребительский характер, что накладывало отпечаток и на их социальный облик, более патриархальный, чем на равнине . Не следует, конечно, думать, что это был совершенно особый мир, никак не сообщавшийся с миром предгорий и равнин. Связующими звеньями были перегонное скотоводство и ввоз земледельческих продуктов, а также соли. Кроме того не будем забывать что эти высокогорные массивы перемежаются долинами неизмеримо более благоприятными для человеческой деятельности и открытыми для социальных влияний.
