Содержание к диссертации
Введение
Глава первая. Биографический текст: от образа к биографическому типу
1. Ницшеанец как биографический тип 20
2. Концептуальные основания понятия «биографический тип» 50
3. Философия имени: А.Ф. Лосев, О.Э.Мандельштам 85
Глава вторая. Ландшафтные миры биографии
1. Топология образа 110
2. Топология текста и биографии 130
3.Ландшафт как стратегия становления биографического текста 145
4. Сакральное и ландшафт 190
Глава третья. Генеративные основания биофафического текста
1. Концептуализация генеративного подхода 221
2. Биофафия поколения 254
3. Виды биографического письма 277
Заключение 319
Список литературы 323
Введение к работе
Актуальность темы исследования
Биография с момента своего возникновения была жанром литературы, понимаемым широко: она включала в себя тексты жизнеописаний, деяний героев истории, жития, служила истории и впоследствии стала предметом литературоведения. Внимание к ней со стороны других наук было либо эпизодическим, либо, как в школе психоанализа, подчинялось специфическим интересам. Однако в понятии биографии заключено еще одно значение: оно состоит в ее понимании как реальной жизненной судьбы человека вне зависимости от того, отразилась она в письменных источниках культуры или нет. В этом отношении данное понятие имеет ту же амбивалентность, что и, например, понятие «история», характеризующее как некий процесс реальных событий, действий и свершений, так и его же воспроизведение в исторических сочинениях и других текстах. Эта двойственность понятия должна особенно учитываться с тех (недавних) пор, когда биография стала привлекать внимание теоретиков, историков культуры, культурологов. Такое внимание обусловлено в первую очередь стремлением изучать культуру не в отвлеченности от ее носителя / творца, а через него, вместе с ним. В этом смысле биография предстает в статусе реального осуществления потенциала культуры и как то, что детерминируется ее ценностями, нормами, институциями, как то, что структурирует жизнь людей данной эпохи, служит основанием их взаимной идентификации и рождает ощущение своей принадлежности качественно определенной культурной ситуации. На этом пересечении единичного и всеобщего у человека рождается понимание себя, смысла своих действий. Итак, культура через биографию являет себя истории и современности. Следовательно, изучая биографию, жизнь человека, мы, в сущности, изучаем, как и чем представлена культура в ней, и что сам актор культуры смог реализовать из ее потенциала. Биография суть живой и особый язык культуры.
Биография имеет статус и письменно выраженного свидетельства о жизни человека. Как текст она существует в двух основных формах — автобиография и собственно биография. Автобиография является способом самопрезентации человека, биография — способом презентации другого, «героя» повествования, отличного от автора биографического текста.
В зависимости от происхождения биографического текста (мемуары, дневник, автобиография и т. д.), исследователя могут интересовать иные ее особенности, характеристики: в какой мере автору текста удалось доступными ему средствами воспроизвести себя в социокультурном контексте и осознать соотношение в своей жизни универсально-культурного и индивидуально-личностного. «Авторская биография» позволяет ее исследователю ставить вопросы, как через биографию возникает понимание культуры и человека, насколько она адекватна, и какие условия и предпосылки определяют оценки, освещение и трактовку предмета биографического текста.
Предлагаемое исследование открывает новое проблемное поле для теории, истории культуры, культурологии. Исследование биографии разными гуманитарными дисциплинами, тенденция ее институционального оформления в отдельные дисциплины — культурно-историческую персонологию, биографику — подтолкнули к осознанию необходимости разработки определенной методологической базы, концептуальных оснований аналитики самого биографического текста в культурно-историческом дискурсе. Разнонаправленные исследования биографии обнаруживают недостаток понятийного аппарата, общего для междисциплинарного пространства гуманитарных наук, позволяющего выработать критерии сопоставимости результатов научных поисков.
Актуальность исследования определяется также интенсивными изменениями, связанными с появлением новых форм биографического текста в культуре, такими как виртуальный журнал / дневник, «живой журнал». Формирование понятийного аппарата, исследование возможных принципов использования биогра-
фического текста для анализа состояния современной культуры актуализируют тему исследования.
Разработка концептуальных оснований биографического текста предполагает рассмотрение соотношения социокультурных, нарративных принципов его становления и воплощения в культурно-историческом дискурсе. За исходное положение берется поиск принципов соотношения и взаимной обусловленности нескольких начал в культуре — социального и индивидуального, истории и современности.
Степень разработанности проблемы
История появления биографических форм рефлексии, разных видов биографического текста в европейской культуре соответствует истории самого формирования этой культуры. В ходе работы рассматривался и анализировался корпус источников, представляющих различные исторически сложившиеся в европейской культуре виды и жанры биографического текста: жизнеописания, исповеди, дневники, генеалогии, воспоминания, (авто)биографические романы, эпистолярное наследие.
Одно из первых и наиболее полных исследований в отечественной
традиции биографических жанров античности принадлежит
С. С. Аверинцеву — «Плутарх и античная биография». Определение условий появления и трансформации биографических текстов античности в соотношении с антропологической составляющей античной культуры, философской традицией, особенностями соотношения приватных / публичных сфер жизни, нравами, обычаями, развернуто в исследованиях В. Иегера, Ю. В. Андреева, М.Л.Гаспарова Р. В. Светлова, О. М. Фрейденберг, А. Боннара, Ж.-П. Вернана, П. Гиро, Л. Винничук, А. И. Зайцева, X. Арендт.
Аспект влияния христианства на становление личности, процессы ее включения в развитие европейской христианской культуры, образования нового европейского геополитического и культурного пространства,
рассматривались в рамках исследований средневековья в трудах Ф.Грауса , Ж. Ле Гоффа, А. Я. Гуревича, Д. С. Лихачева и современных исследователей-медиевистов К. Дайера, Р. Фоссье, У. Эко, Л. М. Баткина, Г. Г. Майорова, С. С. Неретиной, О. М. Ионесяна. Связь становления Европы с процессом формирования ментальности европейского человека, новоевропейской индивидуальности в контексте повседневности в Средние века, в эпоху Возрождения и период Нового времени раскрывали в своих работах Й. Хейзинга, Э. Виолле-ле-Дюк, П.М.Бицилли, М. Оссовская, Л. М. Баткин, М. Т. Петров, Л. Коллинсон-Морлей, Р. Фоссье, К. Дайер. В части
исследования персональное востребованы работы А. Хеллер , Ф. Эскобара , Е. Э. Суровой. Европейская философская традиция в лице романтиков Ф. Шеллинга, Ф. Шлейермахера, А. Шлегеля и Ф. Шлегеля сформулировала проблему жизнетворчества в рамках соотношения искусства и действительности, осмысление которой продолжилось представителями философии жизни на рубеже XIX-XX вв. (Ф. Ницше, В. Дильтей, Г. Зиммель). Дальнейшие исследования романтических традиций и культуры Серебряного века, эпохи модерна в интересующем нас аспекте даны в работах Н. Я. Берковского, О. Б. Вайнштейн, В. М. Жирмунского, Ю. М. Лотмана, Э.Клюс, В. Н. Альфонсова, Б. В. Аверина, М.Ю.Германа, Н. Ю. Грякаловой, И. А. Едошиной, Т. В. Игошевой, Д. В. Сарабьянова, К. Г. Исупова, Н. В. Тишуниной, Н. В. Филичевой. Они послужили основанием для выработки необходимого историко-культурного контекста, определения связи творческого становления художника, философских тенденций эпохи, повседневного воплощения мировоззренческих интенций.
Принципы аналитики пространства жизненного мира, разрабатываемые в рамках феноменологии, обусловили предпосылки для развития аналитики повседневности, предлагаемой М. Хайдеггером, феноменологии восприятия
1 Heller A. An ethics of personality. Cambridge, 1996.
2 Escobar F. Phenomenology of Personality. Buffalo, 2006.
М. Мерло-Понти, герменевтики (Г.-Г. Гадамер, П. Рикёр), феноменологической психологии воображения Ж.-П. Сартра. Социальная онтология Э. Левинаса, философия поступка М.М.Бахтина явились основанием методологии исследования в его теоретической и прикладной частях.
Обращение к трудам В. Гумбольдта, А. А. Потебни, Г. Г. Шпета, А. Ф. Лосева, Р.О.Якобсона связывает дальнейшие возможности понимания и анализа жизненного мира в целом и жизни отдельного человека с проблемами выражения, проблемами языка, философией имени, исследованием природы образа и особенностей его функционирования в культуре.
Проблема соотношения биографического текста и культурно-исторического дискурса обращает нас к исследованию В. В. Бибихиным и А. А. Грякаловым принципов взаимообусловленности слова и события, письма и события. Аналитика исповедального слова как одной из форм автобиографического в культуре развернута в работах М. С. Уварова. Тема (авто)биографии как нарратива связана с традицией нарратологии (Ж.Женнет, П.Рикёр),метаисторией X. Уайта, положениями общей лингвистики (Э.Бенвенист, Э.Сепир, Ф.де. Соссюр,), философией текста (В.П.Руднев) рядом филологических штудий ( Э.Ауэрбах, Х.Блум, В.Э. Вацуро, Р. Тименчик, Ц. Тодоров, Ю.Н.Тынянов), с проблемой «наррации» исторического . Условия трансляций смыслов культуры исследуются в рамках генеративной проблематики Ф.Ариесом, К. Мангеймом, П.Нора, A.M. Безгрешновой, И. В. Кондаковым, К. Б. Соколовым, Н. А. Хреновым, Т. В. Щитцовой. Принципы типологии в применении к человеческому поведению и жизненной стратегии даются в работах Э. Шпрангера, Ф. Знанецкого, в психоаналитической традиции (3. Фрейд, К.-Г. Юнг).
Одним из первых среди отечественных исследователей рассмотрел биографию как научную проблему Г. О. Винокур. Проекты институализации био-
3 Burrow J. W. A History of Histories: Epics, Chronicles, Romances and Inquiries from Herodotus and Thucydides to the Twentieth Century. London, 2007.
графии в рамках определенных дисциплин обосновываются в работах Ю. Н. Солонина (культурно-историческая персонология), А. Л. Валевского (проект философской биографики), И. Ф. Петровской (биографика как одна из исторических дисциплин), в работах С. Н. Иконниковой и И. В. Голубович.
Стратегия анализа форм биографического в культуре учитывает исследования автобиографии, которые активно разрабатывалась в начале XX века в работах Г. Миша, А. Р. Бурр, А. М. Кларка.
Французская традиция исследования (авто)биографии широко представлена в работах Ф. Лежёна, Ж. Гюсдорфа, П. Рикёра, Ж. Старобински, в трудах отечественных исследователей — В. А. По дороги, С. Л. Фокина, С. Н. Зенкина. Определяется необходимость исследований межкультурных контактов Востока и Запада, которая разносторонне исследуется в работах А. М. Алексеева-Апраксина. В контексте сравнения биографических форм культуры Запада и Востока продуктивно обращение к исследованиям автобиографичеких форм в арабской литературной традиции4.
Представление о том, что биография как научная проблема с необходимостью должна быть поставлена с учетом самой динамики культуры, тенденций универсализации культуры, места гуманитарного знания в современном мире, перераспределения соотношения масса/элита, основывается на работах Е. Г. Соколова, В. М. Диановой, Ю. М. Шор, Л.Б.Капустиной, А.С. Дриккера. Обращение к биографии предполагает включение в широкий контекст культурфилософской рефлексии, связанной с осмыслением антропологической структуры культуры, особенностей отечественной культуры, определяемых в работах Л. К. Кругловой, в историко-культурных исследованиях И. В. Кондакова,
Исследование биографического текста связано с подходами и принципами, предлагаемыми философской антропологией, феноменологией социальности, аналитикой повседневности, исторической нарратологией (Б. В. Марков,
4 См.: Interpreting the Self. Autobiography in the Arabic Literary Tradition. Berkeley, 2001.
А. Шюц, И. Гофман, И. Т. Касавин, Н. Н. Козлова, Н. Л. Пушкарева, Л. П. Репина, Н. Элиас). Изменения ритма, динамики и «графических» носителей биографии открывают перспективы для новых принципов исследования / обнаружения исторической реальности, с чем связано появление и все большая популярность в гуманитарной науке нового направления — "Oral History" — наиболее активно развивающегося в англоязычной и немецкой традициях.
Различие самопрезентаций мужского / женского в культуре обращает нас к исследованиям И. С. Кон, Н. X. Орловой, коллективному труду по истории женщин на Западе «История женщин на Западе»5, коллективной монографии «Женщины в антропологии. Автобиографические нарративы и социальная история»6.
Характер становления форм биографического в современной культуре может быть прояснен в широком культурфилософском, историко-культурном контексте, что потребовало обращения к работам Н. В. Кругловой, Ю. Е. Милютина, Л. М. Моревой, Л. А. Орнатской, В. Н. Сорокиной.
Роль религии в выработке стратегий жизненного поведения, исследование ритуальных практик культуры сделали необходимым обращение к трудам М.Элиаде, С. Б. Адоньевой, А. К. Байбурина, Дж. Дж. (Ханса) Мола, М. Мосса, И. А. Тульпе, М. Н. Цветаевой, М. М. Шахнович.
Для анализа биографического текста необходимыми являются методики, последовательно разрабатываемые в культурфилософской, филологической, литературоведческой, герменевтической, искусствоведческой традициях западноевропейской и русской школ (В. Н. Топоров, В. В. Иванов, В. Изер, А. М. Панченко, А. В. Михайлов).
5 История женщин на Западе: В 5 т. СПб.: Алетейя, 2005-2009.
6 Women in anthropology. Autobiographical Narratives and Social History. California, 2006.
Цели и задачи исследования
Цель исследования — разработать принципы концептуализации биографического текста и предложить понятия, необходимые для его аналитики в культурно-историческом дискурсе.
Для достижения этой цели поставлены следующие задачи:
выявить значимые теоретические концепты, позволяющие сопрягать культурфилософские, историко-культурные и социокультурные аспекты исследования биографии;
ввести понятийно-методологический аппарат раскрытия феномена биографического текста и его связи с социокультурным контекстом;
- исследовать характер влияния образа на становление культурно-
исторического дискурса;
рассмотреть взаимосвязь между образом и процессом типизации в культуре;
выявить культуротворческие возможности образа в его движении к типу как условие трансляции форм биографического в культуре;
определить возможности генеративного принципа для аналитики биографического текста в культурно-историческом дискурсе;
исследовать виды биографического письма в качестве стратегии воплощения биографического текста культуры;
установить принципы соотношения ландшафтного мира биографии и топологии образа биографического текста;
выявить условия сакрализации мнемотопов индивидуальной памяти.
Источниковедческая база исследования
При проведении диссертационного исследования кроме источников, упомянутых в разделе, характеризующем степень научной разработанности темы, были использованы философские источники по проблемам философской антропологии, социальной философии, интерпретации, аналитики стратегии
поведения, жизненного мира, мира новоевропейского субъекта, форм субъективности, герменевтики культуры, аналитики символических форм культуры (Э. Кассирер, Р. Ингартен, М. Фуко, Ж. Делез, Ж. Деррида, М. К. Мамардашвили, К. С. Пигров, П. С. Гуревич, Н. В. Мотрошилова,
A. Г. Погоняйло, А. С. Степанова, Ю. М. Романенко). Методологическим
ориентиром исследования был целостный подход, в последнее время активно
разрабатываемый Ю. Н. Солониным и находящий свое продолжение и развитие
в ряде современных работ (в рамках теоретического семинара по целостности ).
Исследование природы образа и особенностей его функционирования в культуре определило необходимость обращения к аналитике понятия «энтелехия культуры», введенного Г. С. Кнабе.
Методологически значимыми являются работы по исследованию феноменов социальной, культурной памяти М. Хальбвакса, Я. Ассмана. Стратегия топологической рефлексии получает методологическое обоснование в исследованиях Д. Кампера, В. В. Савчука, работах, посвященных анализу
творчества М. Хайдеггера , в топологии экзистенциального опыта К. Сынек (X. Synak-Pskit), топологии культурной памяти (Т. Брейер). Обнаружение механизмов типизации в культуре обосновывается обращением к исследованию феномена подражания в работах Е. А. Маковецкого, теории стиля (В. М. Фриче,
B. В. Виноградов, А. Н. Соколов, Е. Н. Устюгова).
Развитие идей, проблем, предложенных психоанализом, продолжается в работах современных авторов, исследующих поле интерсубъективных отношений, концептуализирующих Другого в психоаналитическом дискурсе и продолжающих преемственность идей феноменологии, в частности, в исследованиях С. Лесура, А. Ю. Юран, Н. М. Савченковой, А. К. Черноглазова, А. В. Лызлова9.
7 Понятие целостности в логико-методологическом аспекте. Труды научного семинара по целостности / Кол
лективная монография под. ред. проф. Ю. Н. Солонина. М, 2012.
8 Malpas J. Heideggers Topology: Being, Place, World. Cambridge, 2006.
9 Ценность Другого. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2012.
Связь процесса понимания, интерпретации истории, культуры, сущности художественного творчества, «эстетики чистого чувства» фундируется рядом исследований, продолжающих определенные темы и традиции культурфило-софского дискурса (Т. А. Акиндинова, В. В. Прозерский, Э.П.Юровская). Проблемы этики в ее связи с культурой, практикой жизни раскрываются в работах
A. Швейцера, в «Этике жизни»10 Т. Карлейля, М. С. Кагана, Н. В. Голик.
В выработке стратегии исследования важную роль сыграли работы авторов коллективного сборника, посвященного 100-летию со дня рождения Э. Левинаса — И. Н. Зайцева, Е. А. Маковецкого, Д. У. Орлова, И. В. Кузина.
Традиции русской культурно-исторической персонологии, исследование биографических форм русской культуры, ментальности русского человека, национального образа даны в работах Н. И. Костомарова, Ф. И. Буслаева
B. О. Ключевского, Д. С. Лихачева, А. М. Панченко, Г. Д. Гачева, А. И. Бродского.
Значимыми для исследования были тексты, посвященные различным ас
пектам культуры модерна, творчеству и биографии В. В. Розанова,
П. А. Флоренского, С. Н. Дурылина, М. М. Пришвина, П. П. Перцова
(И. А. Едошина В. А. Фатеев, В. П. Троицкий, А. И. Резниченко,
А. М. Подоксенов, А. А. Голубкова); русской философии и искусству —
И. И. Евлампиев, А. В. Малинов, В. В. Мусатов, Е.А. Тахо-Годи,
Е. А. Трофимова).
Необходимые источники исследования — произведения художественной литературы / поэзии европейских и русских авторов (И.В.Гёте, Ф. Гёльдерлин, Э.-Т.-А. Гофман, Новалис, Л. Тик, Ф.М.Достоевский, Вяч.Вс. Иванов, А. А. Ахматова, А. Белый, А. А. Блок, В. Я. Брюсов, Л. Н. Андреев, Г. Гессе, Т. Манн, С. Цвейг, П. Элюар, П. Верлен, Г. Аполлинер, О. Э. Мандельштам, Б. Л. Пастернак, М. И. Цветаева, М. С. Петровых, А. А. Тарковский, С. И. Липкин, В. Г. Адмони); творчество Ж. Батая, К.Пеньо, С.Вейль, В. Т. Шаламова, П. Леви, А. П. Платонова, тексты документально-
10 Карлейль Т. Этика жизни / Пер. с англ. Е. Синерукова. СПб., 1906.
биографического характера (воспоминания, эссе, переписка, дневники). Социологические исследования феноменов коллективной памяти помогли выработать стратегию получения и обработки обширных эмпирических данных (С. А. Чуйкина, Д. Ливен, Д. Берто, Й. П. Руус, Л. Нитхаммер).
В базу источников также вошли частные архивы, генеалогические материалы и материалы полевых исследований.
Методология и методы исследования
В диссертационном исследовании реконструирована логика культурфило-софского анализа форм биографического в культуре в преемственном развитии феноменологической, экзистенциальной традиции и с использованием возможностей топологической рефлексии. Реализуются методологические принципы, предлагаемые целостным подходом.
Методологическая база формировалась в зависимости от объекта и логики самого исследования, что сделало необходимым сочетание различных методов:
метод историко-культурной компаративистики использовался при исследовании историко-литературного, теоретического, историко-философского материала;
феноменологический метод применялся к исследованию специфики сопряжения взаимосвязи ландшафтного мира биографии и биографического текста, генеративной проблематики;
герменевтический метод использовался в части соотношения и анализа художественных, эпистолярных текстов, видов биографического письма;
для анализа художественных / поэтических текстов использовался метод литературоведческого анализа;
обращение к поэтике художественного текста обусловило использование метода стилистического анализа;
метод топологической рефлексии применялся для аналитики хронотопа повседневности в биографическом тексте;
при работе с конкретным историческим материалом приобретал значимость метод научной индукции;
семиотический метод применялся в аналитике форм повседневности в культурно-историческом дискурсе;
метод включенного наблюдения в традиции "Oral History" был использован в получении данных для эмпирической, фактологической базы в прикладной части исследования.
Научная новизна:
биография в ее литературных и культурно-исторических экземплифика-циях впервые вынесена в самостоятельную тему;
введено понятие биографии как особого текста культуры;
биография представлена как способ реализации актором культуры ее потенциала;
(авто)биография в ее письменном воплощении выступает способом (са-мо)идентификации и культурной адаптации;
выявлен эвристический потенциал биографического текста в понимании культурно-исторических процессов;
определены условия трансляции форм биографического в культуре;
введено понятие биографического типа, методологически фундирующего сопряжение индивидуального и генеративного начал для аналитики биографического текста в культурно-историческом дискурсе;
исследованы особенности функционирования образа в культуре, определена его роль в образовании биографического типа;
рассмотрена взаимосвязь между образом и процессом типизации, роль образа в формировании коллективных представлений;
разработана топология образа, позволяющая соотносить биографию и текст в единстве их топологии;
введено понятие изоморфизма, определяющее принцип сопряжения топологии текста и биографии;
выявлены условия и принципы сакрализации мнемотопов индивидуальной памяти, их роль в образовании мнемотопов культурной памяти;
выявлены возможности применения генеративного принципа в аналитике биографического текста;
разработана методика исследования биографии как текста культуры в экспериментально-прикладной части работы.
Положения, выносимые на защиту
Полученные результаты позволяют сформулировать следующие положения, выносимые на защиту.
-
Тенденция к определению самостоятельного статуса дисциплинами, обращенными к исследованию биографических форм в культуре и использованию биографического метода (биографика, культурно-историческая персонология) делает необходимой выработку концептуальных оснований аналитики самого биографического текста.
-
Исследование влияния индивидуальной биографии на социокультурные процессы позволит выявить принципы становления биографического типа.
-
Особенности функционирования образа в культуре связаны с его смыс-лопорождающей, культуротворческои ролью, что выражается в его влиянии на формирование коллективных представлений и взаимосвязи между образом и процессом типизации.
-
Культуротворческие возможности образа в применении к биографии, характеру ее воплощения и усвоения культурой определяют движение от образа к типу, реализуются в биографическом типе.
-
Ландшафт выражает жизнетворческое усилие в обустраивании мира человеком, который создает ландшафтные миры собственной биографии как формы явленной самости.
-
Концептуальные основания биографического текста свидетельствуют о преемственности в развитии идей от феноменологии Э. Гуссерля к гештальт-психологии, феноменологии восприятия М. Мерло-Понти, феноменологической психологии воображения Ж.-П. Сартра, проблемам языка и понимания в концепциях В. Гумбольдта, А. А. Потебни, Г. Г. Шпета.
-
Исследование ландшафтных миров биографии определяет возможность применения стратегии топологической рефлексии в аналитике биографического текста.
-
Генеративный принцип является условием рассмотрения / анализа образования биографического типа в единстве / взаимосвязи индивидуального и коллективного начал в культуре.
-
Мнемотопы как хранители культурной памяти складываются благодаря рождению, сохранению и трансляции ключевых образов, которые определяют одновременно и характер самоосуществления личности, и процессы, происходящие в культуре.
10. Биографическое письмо выражает принципы становления биографии в
ее единстве и в тех ее функциях, которые дают основание рассматривать био
графию как специфический текст культуры.
Теоретическая и практическая значимость работы
Материалы диссертации, разработанные в ней методологические подходы и полученные результаты позволяют понять специфику культурных процессов, процессов трансляции смыслов культуры, характер и направленность смысло-порождающих механизмов в единстве индивидуального и коллективного, личностного и социального начал. Наиболее отчетливо представляются возможности и особенности воздействия личности на культуру, степень обусловленности культуротворческих процессов жизнеповедением отдельной личности в целостности ее самоосуществления. Это дает основание для использования биографического текста в его методологической фундированности в качестве инстру-
мента для всесторонней аналитики форм и явлений социальной, экономической, политической жизни, определяет широкие возможности для выработки и самой стратегии образования таких форм. Предложенные принципы аналитики биографического текста в широком дисциплинарном пространстве помогают в реализации теоретико-практических междисциплинарных исследований.
Корпус понятий, введенный в исследовании (биографический тип, биографическое письмо, топология образа), служит основанием для разработки процедуры спецификации в использовании биографического текста, способствует уточнению и определению границ в применении биографического метода, самих возможностей подобного метода. Некоторые понятия (фабула, изоморфизм) выводятся из пределов тех дисциплинарных пространств, в которых они уже утвердили себя. Раскрываются эвристические возможности их использования в аналитике разных типов биографического текста в изменяющихся условиях культурно-исторического дискурса. Таким образом, анализируется культура и повседневность в соответствии с темпами их изменения.
Методики, предложенные в исследовании, могут быть использованы в аналитике культурно-исторического дискурса, обращение к которому актуализируется современностью.
Степень достоверности и апробация результатов
Основные идеи, положения и результаты диссертационного исследования были представлены на всероссийской научной конференции «Художественный текст и культура» (Владимир, 1993); научно-практической конференции «Образование взрослых в России на рубеже XXI в.: проблемы и перспективы» (Санкт-Петербург, 1995); международном форуме «Ритуальное пространство культуры» (Санкт-Петербург, 2001); международной конференции «Русская история и русский характер», посвященной 90-летию со дня рождения Л. Н. Гумилева (Санкт-Петербург, 2002); I Международной конференции «Гум-больдтовские чтения» (Санкт-Петербург, 2003); международной конференции
«Проблема "другого голоса" в языке, литературе, культуре» (Санкт-Петербург, 2003); международной конференции "Alternative Culture Now: The Politics of Culture at the Present Conjuncture" (Венгрия, 2010); международной научной конференции «Пропилеи на Волге: Костромская земля в отечественной культуре» (Кострома, 2011); всероссийской научной конференции «Философия и искусство Серебряного века в судьбе России (к 155-летию В. В. Розанова)» (Санкт-Петербург, 2011); международной конференции «Италия объединенная. 150 лет опыта» (Санкт-Петербург, 2011); международной конференции «Россия и Германия в глобальном мире» (Санкт-Петербург, 2012); международной научной конференции «Проблемы культуры в российской и польской научной мысли» (Санкт-Петербург, 2012); международной конференции «Культура и нация» (Санкт-Петербург, 2012); научно-практической конференции «Русское слово в контексте истории» в рамках Кирилло-Мефодиевских чтений (Санкт-Петербург, 2013); XIII Свято-Троицких ежегодных международных академических чтениях «Истина и диалог» (Санкт-Петербург, 2013); международной научной конференции «Пропилеи на Волге 2013. Кавказ и русская культура» (Кострома, 2013); международной научной конференции «Рубежи памяти» (Санкт-Петербург, 2013); международных философских форумах «Дни философии в Санкт-Петербурге» (Санкт-Петербург, 2002-2013).
Исследование биографии в историко-философском и культурологическом аспектах было поддержано программой «Проведение фундаментальных научных исследований по областям знаний, обеспечивающим подготовку кадров в СПбГУ», проект «Комплексное историко-философское и музееведческое исследование "Петербургская философия как историко-философское явление"» (23.38.91.2012, руководитель — д-р филос. наук, проф. А. В. Малинов).
Результаты диссертационного исследования прошли апробацию при чтении основных и специальных курсов в Санкт-Петербургском государственном университете в 1999-2013 гг.: «История культурологических концепций», «Культура модерна», «Биография как текст культуры», «История немецкой ли-
тературы», «История итальянской литературы», «Культура Италии в реминисценциях модерна».
Диссертация прошла обсуждение и рекомендована к защите на заседании кафедры культурологии философского факультета Санкт-Петербургского государственного университета 21 мая 2013 г. Основное содержание работы изложено в двух монографиях и 35 научных статьях (общий объем — 43 п.л.).
Структура диссертации. Работа состоит из трех глав, введения и заключения, списка литературы (400 наименований, из них 40 на иностранных языках).
Ницшеанец как биографический тип
Очевидный и отрефлексированный в многочисленных исследованиях факт, что эпоха модерна в истоках своих связана не только с влиянием философии Ф.Ницше, но того нового способа философствования, который делает в читательском сознании нерасчленимым единство мысли и способа жизни, стилистики поведенческого жеста. Серебряный век русской культуры усилил эту тенденцию жизнетворческими идеями и практиками символистов. Сознание культуры ранее было подготовлено к такому влиянию Ницше произведениями Ф.М. Достоевского. Влияние Достоевского было влиянием его героев, вышедших в мир и обретающих в этом мире плоть действительных героев эпохи. Это воплощение стало возможным, в свою очередь, в его «массовом» варианте, так как сознание эпохи было подготовлено, «взрыто» идеями Ницше. Философия Ницше актуализировала определенные смыслы и образы благодаря уже присутствующему в сознании читателей образу героя-бунтаря, героя Достоевского.
Характер и обстоятельства «встречи» Достоевского и Ницше были обусловлены социально-политически, переходом народовольческого движения и идеологии в социал-демократическую при сохранении общей мифологемы, воплощаемой в идеале жертвенности, героического служения. Это выразилось в поэтической формуле предшествующей эпохи («Его еще покамест не распяли,/ Но час придет, он будет на кресте./ Его послал Бог гнева и печали/Рабам земли напомнить о Христе» — стихотворение Некрасова, посвященное Н.Г. Чернышевскому), в самооценке и восприятии самих «героев», революционеров-террористов начала XX в. Так описывает своего товарища по «делу» Борис Савинков: «Каляев любил революцию так глубоко и нежно, как любят ее только те, кто отдает за нее свою жизнь. Но, прирожденный поэт, он любил искусство... Для людей, знавших его очень близко, его любовь к искусству и революции освещалась одним и тем же огнем — несознательным, робким, но глубоким и сильным религиозным чувством. К террору он пришел своим, особенным, оригинальным путем и видел в нем не только наилучшую форму политической борьбы, но и моральную, быть может, религиозную, жертву»1.
Аскетизм, жертвенность, чувство вины перед народом были теми составляющими, которые сложились-сплелись в читательском сознании Серебряного века в единый образ героя-бунтаря, были отрефлексированы в самых разных текстах, от философских до мемуарных и художественных. Рождение биографического типа ницшеанца происходило благодаря работе определенной «читательской» аудитории.
Похожие тенденции в читательском сознании эпохи — это сближение автора и героя (Достоевского — с Иваном Карамазовым, Ницше — с Заратустрой). В повсеместном сближении героя (литературного) и автора, героя и реального лица, прочтения, понимания, интерпретации реальных событий, поступков, судеб через призму образа выражает себя общая мифотворческая тенденция эпохи.
Характерным для эпохи является сближение и самих авторов, Достоевского и Ницше, прочтение, интерпретация реальных событий, поступков, судеб через призму определенного образа. Предельность вопросов, поставленных ими, личная мужественность в их обнаружении, переживании и изживании — их общий ответ «ressentiment(y)», поглотившему культуру. Смешение Достоевского с его героем, Иваном Карамазовым, следствие этого «ressentiment(Horo)» духа культуры. Сближая, обращались обычно к словам Достоевского из Дневника писателя: «не как мальчик же я верую во Христа и его исповедую, а через большое горнило сомнений моя осанна прошла...»1. Акцент поставлен на те же сомнения автора, сближающие его с героем. Но следовало бы его сместить на глагол прошедшего времени «прошла».
И с еще большей страстностью Достоевский пишет: «Мерзавцы дразнили меня необразованною и ретроградною верою в Бога, какое положено в Инквизиторе и в предшествовавшей главе, которому ответом служит весь роман. Не как дурак же, фанатик, я верую в Бога. И эти хотели меня учить и смеялись над моим неразвитием. Да их глупой природе и не снилось такой силы отрицание, которое перешел я. Им ли меня учить»2. И если быть внимательными к словам, то обратим внимание опять на форму глагола «перешел».
Характер восприятия и переработки определенных образов в сознании эпохи выразился в духе коллективного мифотворчества. Так был создан коллективный миф о некоторых реальных героях эпохи, людях с их собственными судьбами, страданиями и «маятой», в чем подчас сказывалась жестокость "демона" мифологизации, захватившего творцов культуры.
Таким мифом коллективным усилием становился В.В. Розанов. Общим местом было сравнение Розанова с Ницше (каким был он усвоен, став тоже одним из образов эпохи вместе со своим героем), героем Достоевского (часто — с Федором Карамазовым). Отсюда снисходительный, милостиво-ругательный тон отзывов о нем. Интересно в этом отношении письмо 3. Гиппиус к Розанову, вроде бы не предполагающее даже оборонительного ответа-реакции адресата, где уж тут обороняться, — виноват! Кругом виноват! Это письмо цитирует СП. Каблуков в своем дневнике. Из дневника Каблукова (письмо Гиппиус к Розанову):
«Вы, Вася, человек добрый, я это знаю, однако вы тоже и Васька-Каин. Думаю, на том свете вас в конце концов простят, но сначала здорово сечь будут. И не то, чтоб насильно, а сами будете просить: ох, дери меня, как Сидорову козу, дери, пока я спокойствия душевного не получу, потому что не могу вынести, что я глупый, о такой простой вещи не догадался, человеческое с Божьим перепутал и концы в воду спрятал» .
Коллективными усилиями Розанов был поставлен скорее не в положение бунтующих героев Достоевского (бунт «творцами», «демиургами» воспринимался как знак «равновеличия»), а в положение "лебезятниковых", бесконечно жалких и отчасти непристойных в приличном обществе "капитанов лебядкиных". Удивительно совпадают по тону письмо Гиппиус и воспоминания А. Белого. Но справедливости ради скажем, что тон воспоминаний у Гиппиус о Розанове другой, нежели тон письма. Временная, уже историческая дистанция позволили освободиться от магии коллективного мифа, и в чертах образа Розанова у Гиппиус явственнее выступает другое — его «несклоняемость», «домашность».
Розанов несет в себе и собою человеческую «маяту» "башмачкиных-девушкиных", брезгливо отторгаемых эпохой в качестве "лебядкиных-лебезятниковых". Неслучайно непредвзятым читателем — собеседником он воспринимается в его органической, почти физически близости Достоевскому. Показательны воспоминания Анастасии Цветаевой: «...Туман — густой. Диккенсовский. Темнота. Он ведет меня под руку. Тяжелый, сырой воздух, неуют мглистых фонарей, редких. Безлюдье. Узкая улица (мне чудится мостовая — в гору, мост или — Кузнечный переулок, 7). Он говорит: «Тут он жил, вот его дом!» Подымаю голову, и вдруг — трепет озноба. Испуг! Бредовая уверенность: я иду с Достоевским! Туман, огни — я схватила за руку Розанова... (но и почти семьдесят лет спустя я эту минуту помню)»1.
Не менее интересно восприятие человека из другой «читательской» аудитории, технаря, а не «эстета», «позитивиста», а не «метафизика», Д.А. Лутохина: «Розанов — это "человек из подполья" Достоевского, но гениальный в утверждении обывательщины. И облекал он эту обывательщину в прекрасные, вечные формы — из любви к человеку, жалея человека... Его раздражало приглашение жертвовать целыми поколениями во имя неизвестного будущего. Как и Достоевскому, Розанову именно за это противна была радикалыцина русская всех толков, но за это же восставал он против самого Христа. Розанов не хотел ничьих страданий» .
Необходимость внимания к конкретному, обычному человеку — требование Розанова, несовместимое с эпохой «бурь» и «битв».
В этом контексте кажется неслучайным упрек Горького Розанову в слишком большом внимании к себе, поглощенности собой в эпоху «битв», «когда льется кровь передовых людей народа, кровь рабочих». «Передовых»! Это письмо заканчивается вполне в духе эпохи: «Знаете, чего желаю я Вам и всем вам подобным талантам, но далеким и чуждым народу людям? Красиво погибнуть у него на глазах» (из письма 1905 г.) .
Топология образа
Исследование природы образа обращает нас к направлению психологии, оформившемуся в немецкой науке во многом как следствие усвоения и осмысления феноменологии Э. Гуссерля. Имеется ввиду гештальт-психология. В конце XIX — начале XX в. разворачивается процесс институализации психологии, обретения ею самостоятельного, независимого от философии дисциплинарного пространства. Гештальт-теоретики попытались ввести эстетическое измерение в эволюцию научных теорий, в ткань опыта и собственно природы. Они предъявили новые требования к требованиям объективности, подчеркивая, что она лежит не за, а внутри потока опыта. Гештальт-теория была тоже реакцией на кризис позитивизма. Одновременно она выражала ситуацию кризиса в целом в культуре Европы накануне Первой Мировой войны, попытку совместить и сохранить ценности науки и идеи гуманизма. С развитием гештальт-теории связано и развитие таких тем в философии и гуманитарной науке, как характер, персональность.
Взаимодействие философии и психологии в Германии проявилось, например, в организации журнала, начавшего выходить уже в 1890 г — «Журнал по психологии и физиологии органов чувств» («Jornal for Psychology and Physiology of the Sense Organs»). Он объединил психологов H. Ebbinghous (Г. Эббингауз), A. Kunig (А. Кюниг), Н. Aubert (Г. Уберт) и философов, историков: Т. Lipps (Т. Липе), G. Muller (Г. Мюллер), С. Stumpf (К. Штампф). Ведущие теоретики гештальт-психологии были студентами и слушателями Штампфа, который в своих лекциях знакомил их с идеями Бергсона, Дьюи. Макс Вертгеймер посещал семинар В. Дильтея, а чуть раньше этого познакомился с некоторыми работами Э. Гуссерля. Его привлекла идея целостности, лежащая в основе философских концепций этих мыслителей. Эта общность выразилась, например, в определении соответствующего направления в Лейпцигской школе как «холистической психологии», и наследстве, полученном от Дильтея в качестве общей идеи движения от общего к его частям. Во «Ведении к гуманитарным наукам» (1884) Дильтей говорит о личности как о психологическом целом. Позже, в 1894 г., он добавляет, что эта целостность формируется (gestaltet) под влиянием истории, культуры и общества. Продукт такого взаимодействия между индивидуумами и культурой их окружающей он называет «формой души» (Gestalt der Seele). Социальную, культурную форму персональное он называет «характер» или «gestalt». Это слово часто используется в Германии для обозначения исторического персонажа. В этом смысле оно обозначает как личности, так и их роль на исторической сцене. Такие персонажи всегда интересовали Дильтея. Он не рассматривал индивидуальность в ее уникальности, но обращался к «типичному человеку» или к «формам индивидуальности». Однако Дильтей не разрабатывал систему персональных типов. Позднее это сделает, например, Э. Шпрангер. Но к концу 90-х годов Дильтей не предложил метода, который мог бы выявлять закономерности живого опыта и, причем с точностью, на которую претендовали эксперименталисты. Эту задачу поставил перед собой Гуссерль. После опубликования «Логических исследований» стало очевидно обращение Гуссерля к идее имманентной объективности Брентано, которая вскоре станет одним из оснований гештальт-теории. Ключевой вопрос, доставшийся философии и психологии в наследство от предшествующего этапа заключался не в том, как мы можем знать, но как мы можем описать акт нашего знания и формализовать результаты его.
Давид Кац, который посещал семинары Гуссерля в Геттингенском университете, где Гуссерль преподавал с 1901 г., признавал, что феноменология, в лице ее основателя, уже тогда представлялась ему наилучшим путем, соединяющим философию и психологию. Диссертации, которые выполнялись в это время под руководством Гуссерля, вполне можно считать вкладом в дискриптивную психологию (например, диссертация Альфреда Шаппа о цвете).
После войны в 20-е годы в Веймарской республике всеобщим стало мнение о кризисе науки и необходимости новых путей в решении научных, социальных и политических проблем. Выход труда О. Шпенглера «Закат Европы» знаменовал как факт осознания кризиса, так и новый язык для его осмысления. Его язык был языком действия. Он доказывал, что пришло время возрождения продуктивных формообразующих сил (Gestaltungskrafte).
В целом, это был поворот к социальному мышлению. Здесь особенно важным является имя Эдварда Шпрангера. Во многом он продолжал путь, намеченный Дильтеем. Он подчеркивал, что возвращает слово «психология» для науки о жизни, наполненной значениями. Свою психологию он назвал структурной психологией. Он выделял шесть типов персональностей, каждый из которых он связывал с особым взглядом на мир (мировоззрением) или формой жизни. Каждый из этих типов выдвигается на первый план в зависимости от исторической эпохи. Индивидуальность, относящаяся к одному из типов, является смесью теоретического, экономического, эстетического, социального, религиозного и властного типов при доминировании одного из них. Этот подход развивал идею Дильтея об исторической типизации индивидуальностей в культуре. Во вступлении к английскому переводу своей книги Шпрангер объясняет, что в основе предложенной типологии лежит «тип души». Современная ситуация, подчеркивает Шпрангер, обязывает к пониманию, что формирование и защита жизни человека зависит не только от власти природы, но и от культурных условий. Различия, которые репрезентирует человек, являются не только биологическими, но и ментальными (культурными). «Надбиологический» уровень жизни человека — это мир значений и смысла. При этом Шпрангер противопоставляет традицию исследования человеческого мира в Америке, Англии, Франции и традицию, сложившуюся в Германии. Если в этих странах проблемы человека и его жизни рассматриваются с позиций социологии, то в традиции гуманитарной науки Германии исследовать более обширную и значительную сферу, располагающуюся над миром социального, — мир культуры. Не случайно именно в Германии появляется такая область философии как философия культуры. В этом факте, по мысли Шпрангера, выражено признание, что существуют детерминантные факторы, определяющие развитие более высоких уровней, нежели факт социальных отношений. Это выражает различия между социологии Запада и философией культуры Германии.
«Мы больше не верим, что высшие психические уровни психического развития могут быть поняты как сумма или развитие простых психологических элементов. Мы расцениваем эти элементы как обусловленный феномен выразительной тотальности жизни, целое которой должно быть познано через каждую индивидуальную психическую функцию. Структура, жизненный контекст, общий контекст значений являются исходно важной для психологии, а элементарные функции получают себе обоснование только через всеобщность (целостность). Даже психический организм больше чем только сумма или конгломерат ячеек, каждая из которых может существовать отдельно. Это жизненное единство, в котором функция каждой ячейки или группы ячеек определены этими отношениями и условиями целого. Кроме того, целый организм также располагается в окружении, которое организовано внутренними условиями и из которых он выбирает факторы жизненно важные для него, "биологически" значимые. Подобное очевидно на ментальном уровне.
Никто не будет отрицать, что идеи, чувства, инстинкты и волевые акты принадлежат также вполне научному исследованию, как и художественному творчеству, экономической активности или религиозной медитации. Но по той причине, что эти элементы возникают во взаимодействии всех этих условий, важно рассматривать не их специфический способ взаимодействия. Единство и это взаимодействие, чтобы сформировать уникального значения, я называю структурой.
Понятие структуры или закона конструкции близко к биологическим, и это понятие единства возникает теории организмов. Но всегда трудно для ученого совместить всеобщность и индивидуальность.
Наша цель — отметить психологический контекст современной жизни, которая, разворачивается в рамках цивилизованного общества. Мы в Германии убеждены, что такая жизнь не может быть понята психологически, но она представляет сверхиндивидуальный контекст особенных законов образования смыслов . Однако мы рискуем, обобщая то, что может быть подтверждено опытом индивидуальной жизни. Было бы в целом ошибочно верить, что любой из этих типов реально существует так, как это описано целиком нашим односторонним методом. Такое существование также мало возможно, как существование абсолютного куба, или негнущегося тела, или тела, падающего в вакууме. Конструкция этих идеальных типов человеческой природы служит только очищению и приведению в порядок запутанного комплекса, реальных форм. Это может быть некоторым путем нашей мысли приблизиться к этим реальностям более и более близко.
Сакральное и ландшафт
Ландшафт является условием и средством становления биографии как единства проживаемой жизни и рефлексии о ней, способом самоосмысления и сомосозидания Я в его заботливости о мире и мире Другого/других. Осмысленное проживание жизни в совокупности с переживанием ее и стратегией самоосуществления определяется отношением с ландшафтным пространством биографии. Необходимо рассмотреть условия и принципы формирования подобных отношений.
В ситуации кризиса идентичности, нарастающего со второй половины XX в., кровь, вера становятся определяющими для процессов идентификации Особенное место занимают именно религия и вера в контексте социально-политическом, социо-культурном в России, после Октябрьской революции, официального «упразднения» религии, длительного запрета религиозных ритуалов и традиций. Эти условия определяли специфику формирования личности, ее отношений с социумом, выбор жизненных ценностей и саму стратегию жизненного поведения и самоопределения — биографическую стратегию. Выработка подобной стратегии запускала определенные механизмы взаимодействия памяти индивидуальной, коллективной и памяти культуры.
Согласно Я. Ассману, культурная память является слоем социальной памяти и, одновременно, ее репрезентантом. Так, в социальной памяти определяется два уровня — память поколений, т. е. непосредственная память, передаваемая в процессе коммуникации, и верхний слой — культурная память, т. е. предполагающая актуализацию смыслов, заложенных социальной памятью.
Культурная память требует своего подтверждения и постоянной репрезентации и переосмысления. Те традиции подтверждают жизнеспособность, которые имеют непосредственную актуальность для настоящего времени, те же, которые не подтверждают свою легитимность для современности, безвозвратно уходят и в лучшем случае становятся музейными экспонатами.
Глубинными традициями, укорененными в памяти социальной, индивидуальной и в памяти культуры, являются религиозные традиции, аккумулирующие в себе опыт веры, его сохранение, воспроизведение и передачу. «Укорененность» в памяти определяется «топологической» природой самой памяти. Мы в буквальном смысле проживаем свою жизнь, обретая не только места обитания, но и закрепляя проживаемое в мнемотопах нашей памяти. Эту глубинную соотнесенность «пространства» и «человека» выразил Андрей Платонов в предостережении, данном его героем: дом человек построит, а сам расстроится. Кто жить тогда будет? («Котлован»). Обретая или завоевывая пространства, мы созидаем или «расстраиваем» себя. Обращение к фактам нашей истории может обнаружить эту закономерность.
Борьба советской идеологии с верой и религиозными традициями в буквальном смысле становилась борьбой за изменение ландшафта. Символом Святой Руси, «русского духа» и его зримым воплощением, конечно, были храмы. Поэтому искоренение этого духа обретало формы не только физического уничтожения его хранителей — отцов церкви, верующих мирян — но и уничтожения храмов. В этом случае не работает обычная прагматика и экономические расчеты: очевидна экономическая «нерентабельность» разрушений такого масштаба. Так, в небольшом провинциальном городе Центрально-Черноземного региона («сердцевинке» России), Моршанске, Тамбовской губернии, из 17 храмов остался один, остальным не нашли даже привычного по тем временам утилитарного употребления - быть действительно складом всякого утильсырья. Действительно, важно было изменить ландшафт, дабы в этом новом ландшафте новая человеческая общность — советский народ — могла явить себя.
В качестве предварительной гипотезы мы выдвигаем следующий тезис: становление биографии связано с развертыванием в процессе это становления ландшафта, который одновременно выражает обустраивание мира человеком как его жизнетворческое усилие, он выстраивает ландшафтные миры собственно биографии как формы явленной Самости.
Далее следует собственно «биографический материал» в следующих его типовых сюжетах:
судьба «страдальца» за веру;
«хранительницы» обряда;
«строительство» храмов как традиция «живой» веры.
Борьба за сохранение/восстановление религиозных святынь определяла биографию человека, саму экзистенциальную ситуацию которого можно рассматривать как ситуацию постоянного выбора, вершащегося в простоте и непрерывности повседневного течения жизни.
Николай Михайлович Ивлиев родился в 1885 г. в бедной крестьянской семье села Большеникольское (Ряжское) Тамбовского уезда Тамбовской губернии. Закончил 2-классную Иоанно-Богословскую церковноприходскую школу в Козловском уезде, сдал экзамен и получил звание учителя. С 1902 по 1914 г. учительствовал в различных сельских школах, до тех пор, пока его по мобилизации не забрали на фронт. Дослужился до чина штабс-капитана, что для человека без военного образования, крестьянина по социальному положению, было делом почти немыслимым. Был два раза ранен. Награжден орденом св. Анны III степени, св. Станислава II и III степеней с мечами. Приблизительно в 1930-х годах семья Ивлиевых появляется в Моршанске (Тамбовская губерния). Он был большим умельцем: деревянной резьбой оформлял иконки, крестики, играл на скрипке, которую сам изготовил, записывал и сочинял духовные стихи. Его единственный сын погиб под Киевом во время Великой Отечественной войны. Смерть сына очень повлияла на него. Когда открыли в 1944 г. Никольскую церковь в Базево, он стал там сторожем и членом ревизионной комиссии. Верующие, ободренные открытием Никольской церкви, смягчением политики государства в отношении Церкви, подали в соответствующие органы ходатайство об открытии главного сокровища среди православных храмов Моршанска — величественного Троицкого собора. Замечательна сама история постройки собора. Он действительно строился «всем миром». Когда из-за ошибки в исполнении архитектурного замысла возникла угроза продолжения строительства и возведения купола, спасателем собора, предложившим оригинальное решение, оказался «каменных дел мастер», крестьянин Степан Люлин. Так что собор был (и остается)действительно символическим центром ландшафта Моршанска. По нему ориентировались в пути, так как он виден издалека. До сих пор моршанцы с гордостью передают слова, якобы сказанные самим царем (Николай Второй действительно приезжал в Моршанск, в его честь и в его присутствии был отслужен молебен в соборе), что в самом Петербурге нет собора такой мощи. Даже в запустении в годы советской власти собор своим суровым и немного мрачноватым величием, пусть и обезглавленный, внушал уважение и почтительный страх ребятне, которая непременно пересказывала друг другу его «удивительные и таинственные» истории. Вокруг него и разворачивалась своеобразная «битва» за «ландшафт».
Одним из забытых героев на поле этого сражения является Николай Михайлович Ивлиев, жизнь которого была сознательным выбором «страдания» за веру. Он пишет обращения и увещевания в разные инстанции и разным официальным лицам: управление по архитектуре, в исполком, председателю горисполкома, председателю облисполкома. Приведем отрывок из одного письма в адрес председателя горисполкома: «Царь Навуходоносор отдал своим пленным евреям многоценную церковную утварь и разрешил им возобновить храм Соломона. А нам до сей поры от Вас, Алексей Константинович (председатель горисполкома), не удается получить допуск наверх нашего собора, чтобы покрыть его. Управление нашей суконной фабрики, как видно из числа безбожников, хочет наш собор превратить в развалины хранением в нем погани утильной...» Так продолжается с 1946 по 1954 г. В 1954 г. Ивлиев пишет письмо Маленкову. Среди адресатов Ивлиева был Совмин РСФСР, аппарат КГБ, из церковной иерархии — Патриарх Московский и Всея Руси Алексий I (Симанский), Архиепископ Тамбовский и Мичуринский Иоасаф (Журманов). В 1955 г. Ивлиев был вызван в Моршанское управление КГБ. Свидетельством того, что и после этого он сохранил твердость и мужество является его письмо начальнику отдела Ливенцову. Это письмо интересно еще тем, что оно раскрывает внутренние побудительные мотивы действий Ивлиева, непосредственно связанные с его собственной жизнью, с его опытом. «...33 года наблюдая за жизнью при капитализме и 37 лет наблюдая за развитием хронической лихорадки при социализме, со всякой куплей-продажей из-под полы, и те и другие наблюдения разделяем на две чашки весов. А вам нечего положить на другую чашку, ввиду относительности вашего опыта, кроме отрывочных сведений из старого быта, известных вам понаслышке. Мы сами виноваты в существующем положении, а я тем более, что за 12 лет своей работы в школе царского времени сеял на ниве народной недоброе семя.
Виды биографического письма
Исследуется характер индивидуального участия в сохранении и воспроизводстве коллективной памяти и способы наррации , связывающие историю и биографию. Биографическое письмо рассматривается как стратегия самоосуществления личности.
Обращаясь к генеалогии и семейной летописи, в этих видах биографического письма мы обнаруживаем «правила» письма как те его закономерности, которые выявляют закономерности становления биографии в единстве индивидуальной и коллективной памяти, ее мнемотопов, а также в единстве топологии текста и биографии.
Введение понятия «биографическое письмо» определяется необходимостью не только обзора, учета и соотнесения таких видов письменной фиксации биографических текстов культуры как собственно биография, генеалогия, автобиография, дневник, записная книжка, переписка, etc., но выработки понятийного аппарата, необходимого для аналитики столь разнородного материала.
Говоря о видах биографического письма, но не о жанрах, я подчеркиваю не литературные коннотации понятия «биография», но вывожу его в сферу нарративных практик понимания/схватывания самого процесса проживания жизни.
Специфика биографического письма может быть наиболее отчетливо выражена процедурами герменевтики П.Рикёра. В книге «Конфликт интерпретаций» Рикёр обозначает герменевтический круг, включающий этапы применения подобных процедур: «...философская герменевтика должна показать, что сама интерпретация берет начало в бытии в мире. Вначале мы имеем бытие в мире, затем мы понимаем его, затем интепретируем и уже затем говорим о нем...Такая циркуляция между "я говорю" и "я есть" постепенно уступает инициативу символической функции ее импульсивным и экзистенциальным корням. Но этот круг не является порочным кругом, он - живой круг выражения, выражения бытия...герменевтика...должна быть, несмотря ни на что, герменевтикой "я есть » .
Герменевтика «я есть» предполагает обращение к тем методологическим основаниям, которые связывают историю, культуру и человека в их единстве. Жизнь и рассказ о проживании её - одновременны в пространстве биографии, что выражается спецификой процедур её фиксации в дневнике, записной книжке, автобиографии, письмах etc., которые представляют собой определенные стратегии биографического письма. Термин «письмо» подчеркивает обращенность сообщаемого к протяженности настоящего и подспудную готовность стать прошлым. Формы повествовательности выражают человеческий опыт и одновременно служат средством его осмысления и освоения, они вводят личный опыт, время отдельной человеческой жизни в опыт и время культуры. Вывод Рикёра («Время и рассказ») обосновывает использование концепта нарратива в исследованиях природы человеческого опыта и способов его трансляции в память культуры.
Рассматривая нарративность в «архитектуре исторического знания» , Рикёр подчеркивает, что история как повествование связана с концепцией события: рассказ является развитием события и одновременно сам становится событием. Уже Вольтер критиковал понимание истории как совокупности событий/происшествий/фактов, так как оно мешает понять природу человека, причины его поступков. Понять рассказ, значит объяснить события - на этом убеждении основана практика нарратива. Здесь необходимо сделать уточнение по поводу употребления термина «нарратив». В переводах терминами «нарратив» и «рассказ» выражется одно и то же слово-понятие у Рикёра - r4ecit. «Нарратив» как термин пришел из авторизованного англоязычного перевода книги «Время и рассказ». Он закрепился в языке истории, лингвистики, литературоведения, психологии. Образовалась междисциплинарная область знания, посвященная повествованию - нарратология. Нарратив, согласно Рикёру, представляет собой свойство дискурса. Нарратив конституирует живой опыт в его временности, живой опыт становится, в свою очередь, условием временности повествования. Обращаясь к истории, в другой работе («Память, история, забвение») Рикёр связывает феноменологию «прожитого опыта» и нарративный опыт. В живой памяти «запись тоже осуществляется, но она записывается в душе, она наделена живыми соками» . Необходимое уточнение, важное и для понимания специфики биографического письма, Рикёр делает соотнесением понятия письма Cecriture) и записи (inscription). Положение письма в культуре Рикёр связывает с моментом фиксации, выраженным грамматической формой: «Я там был» («был» - имеет несовершенную форму в структуре подобной фразы французского языка) - процессуальность сохраняется, что и обращает нас к герменевтике «я есть».
Письмо фиксирует процесс переживания и приобретения жизненного опыта.
Таким образом, биографическое письмо можно понимать в двух значениях: графическом, имеющем своего «материального носителя»: бумага, пленка записи, экран монитора - запись, и письмо в его процессуальной исполняемости, имеющее значение жизни, фиксируемой процессом письма.
Процедура такого письма вырабатывает стратегию самовыражения автора, которая одновременно является и стратегией самоосуществления, самореализации.
Практика биографического письма воплощает установку самого принципа философского мышления - рефлексию и мимесис. С наибольшей отчетливостью это может быть выражено в биографическом письме, совершаемом самим философом - в дневнике философа. Ближайшим и впечатляющим примером опыта подобного письма является дневник известного петербургского философа К.С.Пигрова (Пигров К.С.Шепот демона. СПб., 2010) и его собственная аналитика подобного опыта.
Биография, рассматриваемая как слагающаяся история жизни, которая одновременно может быть и рассказываемой, предполагает сопряжение времени и письма, что определяет положение автора по отношению к собственному письму. Положение автора и является «точкой»- временем, которое совмещает в себе, обуславливает встречу биографии как проживаемой жизни и биографию как историю этой жизни, имеющую интенцию адресованности (себе же, другу как ближайшему Другому, потомкам, миру). Важным качеством биографического письма, определяющим его специфику, является темпоральность.
Достаточно давно обозначилась традиция разные виды биографического письма (собственно автобиографию, дневник, воспоминания, переписку, исповедь etc.) объединять в понятии «автобиография». Но можно различать характер и степень автобиографичности в каждом из этих видов. В практике самого письма автор часто совмещает разные его виды (дневник одновременно становится исповедью, автобиография включает в себя дневниковые элементы, письма включаются в дневниковые записи и наоборот, страницы дневника становятся частью переписки), что делает подвижными отношения автора и его собственного письма. Характер отношений выражается избираемыми грамматическими формами лица, которые выражают статус повествователя: «я» авторского лица или «он/она» лица персонажа и принцип темпоральное самого письма.
Предметом дальнейшего анализа будут материалы личных архивов и «полевых исследований», что позволит нам проиллюстрировать теоретические посылки и сформулировать итоговые выводы. 1) Генеалогическое письмо
Одним из видов биографического письма является создание генеалогии. Наблюдая, анализируя и включаясь в процесс создания генеалогического «древа», мы связали этот процесс с процессом становления биографии автора генеалогического письма.
Предметом прикладного исследования в этой части работы является генеалогия семьи Канских-Аладжаловых, восстановленная и оформившаяся в книгу «Возвращение к истокам» Канским Юрием Ростиславовичем (Канский Ю.Р. Возвращение к истокам. С- Петербург, 2012).
