Содержание к диссертации
Введение
Гл. 1. Модальность и наклонение и их исследование в русском и лезгинском языках 16
1.1. Модальность как функционально-семантическая категория 16
1.2. Модальность и наклонение в русском языке 25
1.3. Изучение модальности и наклонений лезгинского языка 33
Гл.2. Реальная/ирреальная (объективная) модальность в русском и лезгинском языках 47
2.1. Изъявительное наклонение в сопоставляемых языках 47
2.2. Ирреальные наклонения в русском и лезгинском языках 63
2.2.1. Разновидности побудительной семантики и средства их грамматического выраэ/сения в русском и лезгинском языках. 64
2.2.2. Значения условного и сослагательного наклонений русского языка и их грамматическое выражение в лезгинском 81
2.2.3. Значения синтаксических э/селательного и долженствовательного наклонений русского языка и их соответствия в лезгинском 97
2.2.4. Импоссибилитив 108
2.2.5. Эвиденциальное наклонение
2.2.6. Выражение вопроса в русском и лезгинском языках. 116
2.2.7. Выражение уступительной семантики в сопоставляемых языках и вопрос об уступительном наклонении 120
Заключение 125
Литература 141
- Модальность как функционально-семантическая категория
- Модальность и наклонение в русском языке
- Изъявительное наклонение в сопоставляемых языках
- Ирреальные наклонения в русском и лезгинском языках
Введение к работе
Наличие связи между культурой и национальным характером того или иного народа и особенностями грамматического строя и лексики его языка сегодня не вызывает сомнений. Идею о том, что «в каждом языке заложено самобытное миросозерцание», разрабатывал ещё В. фон Гумбольдт [1984: 80], а Ф. де Соссюр был убежден в том, что «обычаи нации отражаются на её языке» [Соссюр 1977: 59]. С концепциями В. фон Гумбольдта и Ф. де Соссюра тесно связаны такие актуальные понятия современного языкознания, как «картина мира» и «видение мира» [Гумбольдт 1984: 68], которые органически вписались в современную культурологию и семиотику и легли в основу этнолингвистики, теории межкультурной коммуникации и т.д.
При всех различиях между отдельными языковыми картинами мира и выражающими их структурными средствами языков существуют определенные объективные реалии, общие для всех языков, «тождества» или универсалии. Одной из таких универсалий, принадлежащих к числу основных функционально-семантических категорий (ФСК) языка, способы выражения и само содержание которой теснейшим образом связаны с языковой картиной мира, является модальность. Как справедливо указывал основоположник отечественной традиции изучения модальности В.В. Виноградов, универсальность модальности проявляется в том, что она «принадлежит к числу основных, центральных языковых категорий, в разных формах обнаруживающихся в языках разных систем» [Виноградов 1950: 56]. Универсальность модальности В.В. Виноградов понимал в том смысле, что ее проявления можно обнаружить в любом языке, независимо от его типа и грамматического строя. Этот феномен объясняется тем, что модальность принадлежит к тем категориям, при помощи которых «передаются в самом языке понятия, существующие в данной общественной среде. Эти понятия не описываются при помощи языка, а выявляются в нём самом, в его лексике и грамматическом строе» [Мещанинов 1945: 196]. Универ-
сальность категории модальности связана, таким образом, с универсальностью объективных свойств, которые тем или иным образом отражаются в каждом языке.
Универсальный характер ФСК модальности делает возможным сопоставительное и универсально-типологическое изучение форм её выражения в лексике и грамматике языков самого различного строя, в том числе таких генетически и типологически далёких, как русский и лезгинский. Даже на первый взгляд видно, что в лезгинском языке число морфологических наклонений значительно больше, чем в русском языке. Наклонением же признаётся грамматическая категория, граммемы которой выражают в качестве базовых модальные значения. Т.е. наклонение - это "грамматикализованная модальность" [ср. Плунгян 2000: 309]. К тому же, наклонение является основной формой выражения объективной модальности. Это даёт возможность получить интересные в типологическом плане данные о степени грамматикализации модальных значений в сравниваемых языках. Сопоставление номенклатуры модальных значений и способов их языкового выражения в русском и лезгинском языках позволит выявить сходства и различия, которые могут служить основанием для составления типологических рядов: черты алломорфизма в проявлениях модальности в русском и лезгинском языках могут быть у этих языков изоморфными с другими языками. С другой стороны, наблюдение проявлений модальности на материале языков различного строя позволяет расширить и углубить лингвистические представления об этой категории в целом. Грамматический статус и объём содержания категории модальности, как известно, трактуются в,специальной литературе неоднозначно.
Обычно модальность определяется как ФСК, "выражающая разные отношения высказывания к действительности, а также разные виды субъективной квалификации сообщаемого" [Ляпон 1990: 304]. В основу данного определения положено осознание, главным образом, семантических функций модальности. В.В. Виноградов также рассматривал модальность как семантическую катего-
рию, имеющую смешанный лексико-грамматический характер. Тем не менее, определение модальности до сих пор остается одной из самых спорных и широко дискутируемых тем современного языкознания. Как справедливо отмечает В.З. Панфилов, «пожалуй, нет другой категории, о языковой природе и составе частных значений которой высказывалось бы столько различных и противоречивых точек зрения, как о категории модальности» [Панфилов 1977: 37]. Трудно не согласиться и с мнением другого исследователя, что «вряд ли возможно посредством какого-либо определения проникнуть в сущность категории модальности предложения, причем не только в силу различного ее понимания, но, прежде всего, в силу сложности самого понятия» [Грепль 1978: 277]. Особая сложность понимания сущности модальности, по-видимому, связана с тем, что это понятие используется для обозначения широкого круга явлений, неоднородных по содержанию и по степени оформленности на разных уровнях языковой структуры.
Отсутствие единства в понимании категории модальности проявляется в непоследовательности при описании форм её проявления в конкретных языках, в особенности таких, относительно менее разработанных в теоретическом плане, как лезгинский. Вот лишь некоторые наблюдения, показывающие, что семантическая категория модальности лезгинского языка и её категориальные формы - наклонения -нуждаются в дальнейшем, углубленном исследовании.
Главным из них, по-видимому, можно считать отсутствие в грамматических описаниях лезгинского языка единства в понимании самого содержания термина наклонение. Понятие наклонение, как отмечается в [Алексеев, Шейхов 1997: 52], часто смешивается с более широким понятием модальность. Следствием этого является чрезвычайный разброс как в числе выделяемых в разных работах форм наклонения, так и в трактовке их значений.
В грамматиках П.К. Услара [1896] и Л.И. Жиркова [1941] говорилось о повелительной, условной, отрицательной и т.д. формах глагола, термин наклонение не использовался. Его в грамматику лезгинского языка ввёл в своей ра-
боте, специально посвященной категориям глагола, Г.В. Топуриа [1959: 116]. Однако применил он этот термин только по отношению к формам повелительного наклонения. Б.Б. Талибов [1966: 537-602] выделяет, кроме повелительного, ещё изъявительное наклонение, а также говорит об условных, отрицательных, запретительных, противительных, вопросительных формах. Семь морфологически выраженных наклонений: изъявительное, неопределённое (целевое), повелительное (побудительное, запретительное), вопросительное, условное, уступительное, отрицательное, - выделяет для лезгинского глагола У.А. Мейла-нова [1967: 535-536]. В последующих исследованиях, напротив, количество наклонений сокращается. Так, Р.И. Гайдаров исключает из их числа отрицательное и неопределённое, вводит предположительное с аффиксом -ди и в итоге выделяет шесть наклонений: изъявительное, повелительное, вопросительное, условное, уступительное, предположительное [Гайдаров 1987: 104-109]. Четыре наклонения: изъявительное, условное, уступительное и повелительное, - считает возможным выделить Э.М. Шейхов [1993: 171-179]. Другие единицы, трактовавшиеся как наклонения в предшествующих работах, он называет "морфологическими формами выражения модальности" в пределах названных четырёх наклонений [Там же: 173]. А ведь "морфологические формы выражения модальности" — это, в сущности, и есть наклонение. Следовательно, возникает и вопрос взаимодействия модальных значений в рамках одной словоформы или в составе высказывания в целом.
Как видим, разброс мнений при установлении форм наклонения лезгинского глагола непомерно широк, и объясняться такие различные интерпретации могут, прежде всего, неопределённостью теоретических критериев интерпретации материала.
Другим важным обстоятельством, свидетельствующим о необходимости обсуждения вопроса о модальности и наклонениях, является наличие в лезгинском языке ряда форм модального значения, которые или вовсе не рассматриваются в грамматических описаниях, или же лишь фиксируются без анализа и
установления их статуса. Например, в лезгинском языке достаточно употребительны формы глагола с аффиксом -лда, который присоединяется к временным формам изъявительного наклонения: хтапа (аор.) 'вернулся' > хтаналда '(говорят) вернулся'; хтанва (перф.) 'вернулся (и есть)' > хтанвалда '(говорят) вернулся (и есть)'; хквезва 'возвращается' > хквезвалда '(говорят) возвращается' и др. Вун хуъруьз хъфизвалда. Хъфиз хьайитіа, зазни хабар це 'Ты в село едешь (говорят). Будешь ехать, и мне сообщи'. Значение в переводах передаётся при помощи слова 'говорят', но в лезгинском этот аффикс лексического соответствия не имеет, по крайней мере, на синхронном уровне. Формы с аналогичным значением, например, в болгарском языке выделяются как "пересказы-вательное" наклонение [ЛЭС 1990: 76]. Ср. болг.: Тя пеешехубаво 'Она хорошо пела' и Тя пеела хубаво 'Она хорошо пела (говорят)'. В дагестанских языках единицы аналогичного содержания иногда фиксируются как формы заглазного времени, а в последнее время используется и термин эвиденциальность, например, в [Эльдарова 1993].
Приводимая лезгинская форма имеет явно модальное значение. Её содержание близко к определению категории эвиденциальности, которая "выражает источник и характерного знания, что лежит в основе сообщения говорящего (есть ли это знание из личного опыта, или с чужих слов, или это есть умозаключение)" [Сепир 1934: 85]. В [Мельчук 1998: 199] такие формы определяются термином цитатив (говорящий описывает факт на основе чужих слов, не принимая на себя ответственности) в рамках более широко понимаемой категории эвиденциальности, указывающей, каким образом говорящий узнал о факте. В этих определениях форм эвиденциальности и цитатива содержится относимая к сфере модальности семантическая оппозиция в диапозоне "реальность — гипотетичность - ирреальность". В приводимой лезгинской форме выражается отношение сообщаемого факта к реальности с точки зрения говорящего. Значение это выражается морфологической оппозицией. Следовательно, есть основание рассматривать эту форму как наклонение.
Не рассматривается среди форм наклонения лезгинского глагола и форма с аффиксом -ч, присоединяемым не к временным формам, а непосредственно к корню глагола. Например: Алиди гьахыпин гаф лугьуч 'Али такого слова не мог сказать'; Жеч яда! 'Не может быть!'(яда - апеллятивного плана единица типа русского эй, адресуемая только мужчинам). Аффикс -ч, присоединяясь к временным формам, образует негативные формы изъявительного наклонения (лугьудач 'не скажет', жедач 'не будет, не случится'). Формы без показателей времени, оформленные этим аффиксом, входят в оппозицию с так называемым предположительным наклонением на -ди, которое также не имеет аффиксов времени. Ср.: Сирке туънт хьайи къапуииз зарар жеди (поел.) 'Сильный уксус посуду разъесть может' (о чрезмерности чего-л.). Однако нельзя считать формы типа жеч негативными коррелятами форм типа жеди. Отрицательные формы образуются в лезгинском языке агглютинативным прибавлением -ч {же-да > же-да-ч). А в данном случае имеет место альтернация аффиксов в параллельных формах, не находящихся в отношениях морфологической деривации. Формы лугьуч, жеч выражают уверенность, что обозначаемое глаголом действие не могло / не может иметь место.
Интерпретация значений уже выявленных форм наклонения также может быть уточнена. Например, форм с аффиксом -mla. Они традиционно определяются как условное наклонение. Однако в [Гайдаров 1987: 106-108] намечается более дифференцированный подход к определению значений форм, присоединяющих этот аффикс. Как условное наклонение Р.И. Гайдаров выделяет единицы, образуемые от причастия прошедшего времени: Гьарда са чіар гайитіа, квасадиз чуру жеда (поел.) 'Каждый по волоску отдаст если, безбородому борода будет' (~ С миру по нитке, голому рубаха). А формы, образуемые тем же аффиксом от временных форм, он относит к вопросительному наклонению: Им еуч сир я, яраб начагъ хьапватіа? Са ван хьаиа, закай гуьгьул хьанватіа? (Ш.М.) 'Что за тайна, может, заболела? Может, услышав что, обиделась на меня?' По нашему мнению, эти формы выражают предположение, а не вопрос.
Значения форм, получаемых присоединением аффикса -mla, различны в зависимости от видо-временного значения исходных форм, но все они семантически производны от эпистемической модальности — значения сомнения в том, что обозначаемое действие имеет место, т.е. предположения. Есть ещё языковые факты, для которых могут быть предложены более точные или новые интерпретации.
Приведенными обстоятельствами обусловлена актуальность темы настоящей диссертации "Модальность и наклонение в лезгинском языке в сопоставлении с русским" для:
изучения собственно лезгинского языка;
получения данных сопоставительного плана о специфике проявления категории модальности в сопоставляемых языках;
типологического исследования категории модальности и способов её языкового выражения;
сравнения степени грамматикализации модальных значений в таких далёких друг от друга генетически и типологически языках, как русский и лезгинский;
углубления представлений о категории модальности в целом и др.
Сцелью получения данных в перечисленных областях лингвистических изысканий в работе проводится комплексный сопоставительный анализ категориальных форм выражения модальности в русском и лезгинском языках. Осуществление такого анализа предполагает решение следующих к о н к р е т н ы х з а д а ч:
Как показывает опыт предыдущих исследований, в первую очередь сле
дует определиться с теоретическими подходами: уточнить понятия модально
сти и наклонения применительно к лезгинскому языку, обосновать отнесение
тех или иных значений, выражаемых морфологически, к модальным. Напри
мер, правомерно ли считать негативные формы самостоятельными наклоне
ниями; ,
Установить соотношение значений в диапазоне "реальность — ирреальность". Для лезгинского языка это имеет очень важное значние. Так, в русском языке ирреальные наклонения противопоставлены индикативу своей временной неопределённостью. В лезгинском языке в одной глагольной словоформе присутствуют показатели времени и наклонений. Например: Алахьнаватіани мекьизва 'Несмотря на то, что стало ясно, холодно'; в алахь-на-ва-тіа-ни два аффикса времени (-на- аориста, -ва наст, времени) и два аффикса наклонений (-ml а- предпол., -пи вопр.). Т.е. ирреальные наклонения в лезгинском языке имеют и значения времени;
Разграничить значения объективной и субъективной модальности, получающие грамматическое выражение в лезгинском языке;
Сопоставить номенклатуру модальных значений, представленных в русском и лезгинском языках, сравнить способы их языкового выражения и др.
Научная новизна настоящей работы заключается в том, что в ней впервые в лезгинском языкознании рассматриваются вопросы теории модальности, комплексно анализируются и систематизируются модальные значения, выраженные всеми формами наклонений и времени.
В последние годы в дагестанском языкознании наметилась тенденция к более углубленному изучению уже описанных ранее грамматических фактов с позиций современных лингвистических представлений, а также выявлению категорий, остававшихся незамеченными в предшествующих исследованиях. В особенности это касается категорий глагола. Например, в лакском языке выделяются категория эвиденциальности и формы наклонений, которые до этого не выделялись [Эльдарова 2000]. В табасаранском [Шихалиева 1996] и аварском [Маллаева 1998] языках обнаружена категория вида. В лезгинском языке также выявлены морфологические категории вида и способов глагольного действия, которые прежде в грамматических описаниях не эксплицировались [Керимов 1996; 1997; и др.]. В этих публикациях заметно стремление всесторонне - в формальном, содержательном и функциональном планах - исследовать каждую
грамматическую категорию с учётом особенностей их проявления в дагестанских языках. Такую направленность имеет и настоящее исследование. Оно специально посвящено углубленному сопоставительному изучению одной категории с учётом значительно расширившихся представлений о категории модальности в целом и её проявлениях в русском языке, а также новых данных о глагольных категориях лезгинского языка. Это даёт возможность выявить формы выражения модальности, которые ещё не описаны, а также точнее определить значения уже описанных единиц. Так, выявление в лезгинском языке словоиз-менительной видовой оппозиции [Керимов 2002] даёт основание для значительного уточнения трактовки глагольных категорий, взаимодействующих в модально-предикативном центре высказывания.
Как известно, сопоставительному изучению русского и лезгинского языков посвящено специальное исследование Э.М. Шейхова "Сравнительная типология лезгинского и русского языков: Морфология" [Махачкала, 1993]. В ней решались задачи типологической характеристики сравниваемых языков, в основном, на базе уже существующих данных с охватом всех морфологических категорий. В настоящей же работе ставится задача углубленного изучения одной категории. Это даёт возможность полнее охватить круг модальных значений, получающих категориальное выражение в сравниваемых языках.
Теоретическая значимость работы состоит, прежде всего, в том, что её результаты служат построению более полной и современной теоретической грамматики лезгинского языка.
С другой стороны, сходства и различия в спектре модальных значений, получающих грамматическое выражение в языках, принадлежащих к разным типам и генетическим классам, представляют интерес для лингвистической типологии и теории модальности. Так, в русском языке отмечается многообразие описательных, аналитических форм наклонений при бедности особых синтети-ческих форм глагола для выражения модальности действия [ср.: Виноградов 1986: 474]. Как показывают наблюдения, многие модальные значения, выра-
жаемые в русском языке на уровне конструктивного синтаксиса, в лезгинском языке передаются средствами глагольной морфологии.
Практическая ценность результатов диссертации вытекает из того вклада, который она вносит в обозначенные выше направления теоретических исследований. Полученные данные могут найти применение в вузовских курсах по лингвистической типологии, сопоставительным грамматикам русского и дагестанских языков, в разработке теоретических и учебных грамматик собственно лезгинского языка, а также русского языка для дагестанской школы, в переводческой деятельности.
Решению поставленных в диссертации задач в большей степени отвечают, как представляется, метод и приёмы сопоставительного (контрастивного) языкознания. В традиционной трактовке этот метод определяется как имеющий "дело с попарным сопоставлением языковых систем (структур) на всех уровнях вне зависимости от генетической и типологической принадлежности сопоставляемых языков с целью выявления их структурных и функциональных особенностей, сходств и различий (контрастов)" [Нерознак 1986: 409]. Такие исследования подчинены по преимуществу задачам прикладного характера - разработки стратегии обучения какому-либо из сравниваемых языков, теории перевода и др. При решении этих задач равноценными являются и сходства, и различия между языками. К.Р. Керимов при сопоставлении категории аспектуальности в русском и лезгинском языках делает акцент на способности контрастивного метода выявлять различия (контрасты) и предпочтение отдаёт термину контрастивный [2002: 16]. Это объясняется тем, что понимание категории вида часто ограничивается его специфическими особенностями в русском языке, и именно выявление различий позволило показать наличие категории вида иного типа в лезгинском языке. Обнаружение наиболее важных различий в языках считал задачей контрастивной лингвистики Б. Уорф [1960: 102], а А.А. Реформатский писал о такой направленности сопоставительного анализа [1962: 23-24]. В нашей работе термины сопоставительный и контрастивный
используются как синонимичные. Положение об эффективности контрастивно-го метода, своего рода обозрения языка "снаружи", которое позволяет отчётливо видеть .черты своеобразия, остающиеся вне поля зрения при его изучении "изнутри" [Балин 1987: 4], является в настоящее время общепризнанным. На наш взгляд, он позволяет глубже проникнуть в системы каждого из сравниваемых языков в целях их теоретического описания, а также получения данных общелингвистической значимости.
Обозрение языка "снаружи" проводится в сопоставительных исследованиях с применением двух подходов: либо рассматривают набор сходных форм в двух языках и затем определяют выражаемые ими значения ("от формы к значению"), либо берут какую-либо категорию и выясняют формы её передачи в двух языках ("от содержания к форме") [Ярцева 1981: 33]. Оптимальным является сочетание обоих этих подходов. Это обеспечивает изучение как структурных, так и смысловых черт сравниваемых языков, способствуя выявлению их специфических особенностей. При этом, анализ осуществляется на основе явлений, существующих в обоих языках. Эти два подхода совмещаются и в данной диссертации.
При сравнении элементов различных языков предполагается наличие у сопоставляемых элементов некоего базового сходства [Ярцева 1981: 9; Кац-нельсон 1983: 10; Нерознак 1986: 402 и др]. Контрастивный анализ показывает, какими формальными средствами каждый из языков описывает некоторую универсальную для них часть. Но для этого необходимо установить эту "общую, эквивалентную, определяемую базу для сопоставляемых структур разных языков" [Ярцева 1986: 8]. Базой, на которую опирается сравнение грамматических явлений разных языков, служит взаимопереводимое семантическое содержание. По мнению Г.А. Климова, "именно семантический фактор позволяет ... найти определённые основания для сопоставления формальных средств самых разных языков" [1983: 14]. Семантической опорой для сопоставления в нашей работе могут служить объективная модальность в диапазоне "реаль-
постъ - ирреальность" и разновидности субъективно-модальных значений. Но, как известно, семантические категории языка "выявляются в нём самом" [Мещанинов 1945: 196]. Следовательно, в качестве такой семантической опоры надо располагать комплексом модальных значений, получающих категориальное выражение в каком-либо хорошо исследованном языке. Именно комплексом модальных значений одного языка, поскольку содержание каждой единицы определяется системными отношениями с другими единицами того же языка. Такой опорой в нашей работе является система категориальных форм выражения модальности русского языка. Этот выбор объясняется обстоятельствами теоретического и практического плана. С одной стороны, модальность в русском языке по традиции, заложенной В.В. Виноградовым, изучается как функционально-семантическая категория, а в "Теории функциональной грамматики" [1990] под редакцией А.В. Бондарко как ФСП, т.е. совокупность всех средств выражения модальной семантики. Это даёт в качестве основания сравнения наиболее полный комплекс модальных значений, а не только выражаемые формами наклонений. С другой стороны, это объясняется потребностями вузовского и школьного изучения русского языка в Дагестане.
К числу методов исследования, используемых в работе, относятся также описательный метод, приёмы перевода, лингвистического эксперимента.
Теоретической базой диссертации являются грамматические описания русского и лезгинского языков, труды российских и зарубежных лингвистов по теории модальности, исследования по сопоставительному языкознанию и лингвистической типологии.
Источниками материала по лезгинскому языку послужили тексты художественной и публицистической литературы, фольклор, а также учебники практического курса лезгинского языка. Языковые примеры на русском языке используются те, которые анализируются при обсуждении категории модальности в "Русской грамматике" (РГ 1980) и другой цитируемой литературе.
Основные результаты диссертации апробированы в публикациях: «Модальность и наклонение в лезгинском языке (к постановке поблемы)», «Эви-денциальная модальность в лезгинском языке», «Об ирреальных значениях форм будущего времени изъявительного наклонения лезгинского глагола», «Семантика субъективной модальности», «Незамеченные формы наклонений лезгинского глагола», «Разновидности побудительной семантики и средства их грамматического выражения в русском и лезгинском языках», «К вопросу о классификации английских модальных слов», «Модальность: категория и функционально-семантическое поле», «Модальность: наклонение и типология содержания».
Гл. 1. МОДАЛЬНОСТЬ И НАКЛОНЕНИЕ И ИХ ИССЛЕДОВАНИЕ В РУССКОМ И ЛЕЗГИНСКОМ ЯЗЫКАХ.
Модальность как функционально-семантическая категория
Находясь на стыке логики, лингвистики, философии языка, категория модальности требует самого широкого подхода от каждого, кто пытается понять её сущность как одной из фундаментальных характеристик процесса отражения человеком действительности и описать конкретные объекты, соответствующие ей в том или ином языке. Не случайно те авторы, которые пытаются определить модальность путем указания на конкретные способы её выражения в каком-либо языке, неизменно приходят к противоречивым выводам или обнаруживают, что их определение модальности является неполным, так как не охватывает всех возможных способов выражения этой семантической категории. Это говорит о целесообразности межъязыкового изучения модальности и разновидностей модальных значений.
Функционально-семантическая категория модальности выражает разные виды отношений высказывания к действительности, а также разные виды субъективной квалификации сообщаемого. Она принадлежит к числу основных категорий естественных языков, признаётся языковой универсалией. Универсальность категории модальности обусловливает её применимость при изучении любого языка. Это взято на вооружение представителями современного отечественного и зарубежного языкознания, занимающихся изучением проявлений модальности в различных языках. Корпус этих работ составляют десятки диссертационных исследований, монографий, научных статей, и к настоящему времени в языкознании накоплена достаточно обширная база по сопоставительному изучению категории модальности. Знакомство с этими научными трудами показывает, что как в определении самой семантики модальности, так и в трактовке её категориальных проявлений в отдельных языках остаются значительные расхождения.
Основная функция категории модальности заключается в организации предложения с его семантико-смысловой стороны, заложенной говорящим лицом сообразно коммуникативной ситуации речи в момент производства данного конкретного предложения. Значения, вкладываемые в предложение, могут быть по своим оттенкам самыми различными: от простой констатации фактов (примерами таких значений могут служить предложения Земля вертится; Вода состоит из водорода и кислорода) до эмоционально-волевых высказываний.
Категория модальности включает в себя процесс выражения и отнесения к реальной действительности замысла говорящего лица, вложенного в единицу речи - высказывание. Реализовывая эту функцию, категория модальности тесно взаимодействует, прежде всего, с категорией предикативности. Это взаимодействие происходит на независимой равноправной основе, т.е. категория модальности осуществляет свою функциональную обязанность не как средство выражения предикативности, а самостоятельно, как независимый от других грамматических категорий признак предложения.
Трактовка модальности как универсального семантического признака, присущего любому предложению, наряду с признанием тесной связи модальности с предикацией, является, если не общепризнанной, то явно доминирующей установкой отечественных авторов, изучающих эту категорию. Это позволило одному из исследователей модальности сделать заключение о том, что «в современных синтаксических теориях в качестве признака, свойственного любому предложению, наряду с предикативностью, признается модальность» [Бондаренко 1977:57].
Единство семантического и синтаксического подходов к изучению модальности также является общей характеристикой научного метода большинства исследователей. В связи с этим ТЛИ. Дешериева констатирует, что современное широкое понимание модальности в определенной мере объединяет взгляды
В.В. Виноградова, концепцию субъективно-объективных синтаксических категорий A.M. Пешковского и теорию И.И. Мещанинова о вводных частях и модальных словах, передающих детали субъективного выражения во всех разновидностях многохарактерной речевой экспрессии. Это понимание включает в себя также определение О. Есперсеном наклонения глагола как категории, выражающей отношение говорящего к содержанию предложения, концепцию В.Г. Адмони о "коммуникативно-грамматических категориях", взгляды на модальность других видных лингвистов [ср. Дешериева 1979: 115].
Более сложное положение сложилось в области исследований, имеющих целью построение адекватного описания множества модальных значений, а также решение проблемы разграничения объективной и субъективной модальности. Здесь между отечественными исследователями наблюдаются существенные разногласия, ряд концепций отличается внутренней противоречивостью и неполнотой, что можно объяснить упомянутыми выше особенностями самого предмета исследования.
Несмотря на всё многообразие в понимании модальности, представители всех подходов единодушны в признании основного (инвариантного) модального противопоставления - противопоставления реальности / действительности и нереальности / недействительности. На эти основные значения могут наслаиваться частные модальные значения. Г.А. Золотова называет их «вторичными видами модальных характеристик» [Золотова 1973: 140]. Что же касается уточнения типов специальных модальных значений, то здесь мнения лингвистов расходятся. Сторонники логико-понятийного подхода к модальности различают лишь значения возможности и невозможности [Панфилов 1977; Бондаренко 1977], а сторонники коммуникативного подхода говорят о большом числе модальных значений и среди них даже о таких, как боязнь, надежда, ожидание [Петров 1982; Балли 1955].
Модальность и наклонение в русском языке
Основы отечественной традиции изучения модальности заложил В.В. Виноградов. В своих известных работах он определил направления дальнейших исследований. Труды В.В. Виноградова в этой области не утратили актуальности, а построенная им в 50-х годах XX в. концепция модальности лежит в основе описания этой категории в грамматиках современного русского языка.
Теоретико-методологическое наследие В.В. Виноградова в области изучения модальности в самом общем виде можно представить как совокупность следующих, логически между собой взаимосвязанных, принципиальных установок: признание универсальной применимости категории модальности при изучении любого языка; признание модальности универсальной функционально-семантической характеристикой, присущей любому высказыванию; тесная связь модальности с такими синтаксическими категориями, как предложение и предикативность; единство семантического и синтаксического подходов при изучении модальности; различение объективной и субъективной модальности как на семантическом, так и на морфолого-синтаксическом уровне; невозможность, в том числе на основании этого различения, провести строгое разграничение и систематизацию по семантическому принципу внутри бесконечного и не очерченного четкими границами множества модальных значений; возможность описания отдельных групп модальных значений, выделяемых по семантическому принципу;
предостережение от смешения модальности с выражением эмоциональной экспрессии в чистом виде.
Как видим, первые четыре установки относятся к определению фундаментальных свойств модальности как языковой категории и задают методологические основания её изучения, в том числе в сфере сопоставительного языкознания. Признавая модальность языковой универсалией, мы, безусловно, должны отнести ее к центральным явлениям и лезгинского языка. Следующие четыре установки могут быть использованы как методологические ориентиры при описании множества модальных значений, включая решение проблемы разграничения объективной и субъективной модальности.
Поскольку множество модальных значений не имеет четких внешних и внутренних границ, к нему применимы понятия центра и периферии. К центру следует отнести те модальные значения, относительно которых можно однозначно ответить, выражают ли они объективную или субъективную модальность. К периферии же мы отнесем, во-первых, значения, лежащие на «внешней» границе множества, то есть занимающие промежуточное положение между собственно модальностью и другими выразительными пластами (например, выражением экспрессии), во-вторых, значения, которые нельзя с определенностью отнести к объективной или субъективной модальности.
В "Русской грамматике" средства выражения модальности описываются в двух разделах: "Морфология" [Т. I, 1980: 618-626], "Синтаксис" [Т. II, 1980: 99-119; 214-237]. В традиционной грамматике средства выражения модальности оказываются, таким образом, в разных разделах. Разноуровневые языковые средства выражения модальных значений оказываются объединёнными при подходе к описанию модальности как функционально-семантической категории. Такой подход представлен в разных концепциях функциональной грамматики. Например, в "Очерке функционального синтаксиса русского языка" Г.А. Золотовой в главе "Категория модальности" рассматриваются морфолого-, конструктивно-, лексико- и интонационно-синтаксические способы выражения модальности [Золотова 1973: 140-157].
Это, по нашему мнению, способствует и более последовательному разграничению значений по линиям "реальность - ирреальность", объективная и субъективная модальность.
Очевидно, что при установлении объема семантической категории модальности разные школы и авторы исходят из разных оснований. В настоящей работе модальность трактуется на основе концептуальных положений и методики, разработанных и апробированных на материале русского языка группой авторов в книге "Теория функциональной грамматики: Темпоральность. Модальность" (далее ТФГ 1990). Как пишет А.В. Бондарко, понимание модальности, которого они придерживаются, "тесно связано с концепцией о модальности и других предикативных категориях в истолковании В. В. Виноградова и той грамматической традицией, на которую он опирается" [ТФГ 1990: 62]. В этой работе категория модальности описывается в соответствии с доминирующими в современной русистике взглядами. Согласно этим взглядам, наклонение — это грамматическая категория в системе глагола, определяющая модальность действия, т.е. обозначающая отношение действия к действительности, устанавливаемое говорящим лицом. Объективная модальность органически связана с категорией времени и дифференцирована по признаку временной определённости / неопределённости. Поскольку главным средством выражения объективной модальности является категория глагольного наклонения, мы можем отнести изъявительное наклонение к категории с временной определённостью, а формы косвенных наклонений - с временной неопределённостью.
Немаркированное, формально не выраженное специальными признаками наклонение обозначает, что действие или состояние мыслится говорящим как утверждаемое или отрицаемое и как реальное. Оно называется изъявительным. Т.е. глаголы русского языка в изъявительном наклонении обозначают действия, которые происходят, происходили или будут происходить на самом деле: строю, строил, буду строить.
Глаголы русского языка в изъявительном наклонении изменяются по временам. В настоящем и будущем времени гласная конца основы неопределённой формы иногда отсекается, например: видеть - вижу, увидеть — увижу; Люблю родную сторону во всём её наряде скромном, берёзу, ёлку и сосну в лесу задумчивом и тёмном (М. Исаковский); Мужество рождается в борьбе (Н. Островский); Светит месяц в окно... Петухи пропели. Погасил я свечку и леэ/су в постели (И. Никитин); Узнаем мы дальние страны, изучим строенье земли, и вырастем, мы, капитаны, в моря поведём корабли (В. Гусев); Весело сияет месяц над селом. Белый снег сверкает синим огоньком (И. Никитин); Поздняя осень. Грачи улетели, лес обнажился, поля опустели (Некрасов); Пойду теперь домой и буду питать себя надеэ/сдами (Чехов); Успокоившиеся деревья бесшумно и покорно роняли жёлтые листья (Куприн); На обсохших со/сатых полях, на их колючей о/сёлтой щетине заблестела слюдяным блеском осенняя паутина (Куприн); Горы, поросшие деревьями, уродливо изогнутыми норд-остом, резкими взмахами подняли свои вершины в синюю пустыню над ними (Горький); Нынче в пять часов утра, когда я открыл окно, моя комната наполнилась запахом цветов, растущих в скромном палисаднике (Лермонтов); Утомлённый долгой речью, я закрыл глаза и зевнул (Лермонтов).
Изъявительное наклонение в сопоставляемых языках
Формы изъявительного наклонения являются, разумеется, самыми употребительными. Это вытекает из самой природы изъявительного наклонения, которое выражает, в основном, действительность и служит для простого констатирования, утверждения или отрицания действия во всех временах. В нём сообщение о действии представляется прямым отражением действительности. В формах изъявительного наклонения не выражено эмоционально-волевое отношение субъекта к действию. Такая природа проявления изъявительного наклонения может дать основание назвать данное наклонение амодальной грамматической категорией или категорией, выражающей лишь значение реальности. Однако отдельные факты языка показывают относительный характер объективности изъявительного наклонения. В этом убеждают различные варианты употребления той или иной временной формы изъявительного наклонения.
В русском языке изъявительное наклонение представлено формами, которые указывают на реальное, фактическое совершение или несовершение данного действия в настоящем, прошедшем или будущем. Общее значение категории времени определяется отношением данного действия к моменту речи. Настоящее время указывает на совпадение действия с этим моментом: И вот на берегу лежит камень, и я больше не иду, а только сижу на камне и смотрю в отраэ/сение (М. Пришвин). Прошедшее время показывает, что действие предшествовало моменту речи: Дети какой-то школы принесли мне множество цветов (М. Пришвин). Будущее время обозначает, что действие совершится после момента речи: Я напишу вам о мальчике, попавшем на север (М. Пришвин).
В определении временных форм изъявительного наклонения лезгинского глагола наблюдаются существенные расхождения, [ср.: Гаджиев 1940; Гайдаров и Алипулатов 1965; Талибов 1966; Гайдаров 1987; 19.91; Шейхов 1993 и др.]. Так, у Р.И. Гайдарова число временных форм составляет одиннадцать [Гайда-ров1987: 87-133; 1991: 49-68], а Б.Б. Талибов [1966: 567-584], У.А. Мейланова [1967: 528-544], Э.М. Шейхов [1993: 145-157] выделяют четырнадцать временных форм изъявительного наклонения. Наиболее распространённым является выделение для изъявительного наклонения двух форм настоящего времени (настоящее I, настоящее II), трёх форм будущего времени (будущее простое, будущее предположительное I, будущее предположительное И) и девяти форм прошедшего времени (прошедшее I, И, III, прошедшее несовершенное I, И, III, давнопрошедшее I, II, III).
Такая классификация форм изъявительного наклонения лезгинского языка исходила из традиционного представления об отсутствии у лезгинского глагола категории вида. Так, например, Э.М. Шейхов при сопоставлении временных форм лезгинского и русского языков пишет, что «отсутствие в лезгинском языке категории вида компенсируется развитой спецификацией морфологически выраженных глагольных временных форм» [Шейхов 1993: 145]. Однако в последние годы обнаружено наличие у лезгинского глагола словоизменительной видовой оппозиции [Керимов 2,002]. Это означает, что причину развитой спецификации морфологически выраженных времён не следует связывать с наличием / отсутствием категории вида. Лезгинский язык имеет к тому же и более развитую, чем в русском языке, спецификацию морфологически выраженных наклонений.
Временные формы изъявительного наклонения лезгинского и русского языков сопоставлены в [Шейхов 1993: 145-160]. В этой работе сопоставление строится по принципу "от формы". Автор берёт выделяемые в русском и лезгинском языках формы времени и рассматривает их значения. Мы же берём здесь основные употребления временных форм русского языка (на основе описания в [РГ 1980, т. I: 630-636]) и выявляем формы лезгинского глагола, выражающие те же значения. Как увидим ниже, это позволяет увидеть более развитую спецификацию выражения разновидностей темпоральных значений морфологическими формами лезгинского глагола.
Настоящее время. Настоящее актуальное обозначает действие, протекающее в момент речи. Совпадение времени действия с моментом речи может быть подчёркнуто лексическими Средствами контекста (типа вон, вот, посмотрите и др.). Например.: Не мешай, я работаю. [Момент наблюдения совпадает с моментом речи]. Ср. лезг.: Хкуьрмир, за ківалахзава ( ківалахиз-ава работая пребываю ) «Не трогай, я работаю»; Аял ксузва, рак акьала! Ребёнок засыпает, дверь закрой! ; Зун ксузва, же хкадара! Я ложусь, туши свет! ; Ашукь-дгш дерт я хьи зегьмет,/ Зи чан гьелбет ціразава (Е.Э.) «Тяжёл любовный недуг поэта, душа моя, конечно, тает»; Анжах ина билбил, ажуз, зайиф къуш я, гъамлу яз шезава (М.Г.) «Только здесь соловей, беспомощная, слабая птичка, горестно плачет»; Милли са худооїсніїкни авач: амма халкъ ам пайда хьунал вил алаз акьвазнава (А.А.) «Нет ни одного национального художника: но народ ждёт его появления». В этих примерах значение настоящего актуального русского языка выражено лезгинской формой настоящего 1-го времени. Оно образуется при помощи вспомогательного глагола ава «есть, имеет место», который присоединяется к целевой форме с аффиксом -з основного смыслового глагола. Р.И. Гайдаров форму на -з называет деепричастием. В описаниях лезгинского языка эта единица называется по-разному: в [Топуриа 1959] абсолюти-вом, в [Талибов 1966] целевой формой, в [Керимов 2002] формой несовершенного вида словоизменительной видовой оппозиции.
Настоящему актуальному русского языка соответствует также лезгинская форма настоящего П-го. По способу образования форма настоящего П-го времени полностью совпадает с формой настоящего 1-го с той лишь разницей, что к целевой форме основного глагола присоединяется вспомогательный глагол ама «ещё есть». Настоящее И-е время обозначает действие, которое началось в прошлом и продолжает иметь место в момент речи. Поэтому настоящее П-е время можно, на наш взгляд, назвать настоящим продолженным временем. К.Р. Керимов относит временные формы с аффиксом -аліа / -ма к континуативному способу глагольного действия [Керимов 2002: 214-219]. Примеры: Диде гилани телефопдай рахазма «Мама до сих пор говорит по телефону»; Абуру гатуз ийидай ківалахрин план гъеле веревирдзама «Они всё ещё обсуждают план на лето».
Значение настоящего актуального действия, выражаемое в русском языке только формами настоящего времени, в лезгинском языке может обозначаться формой прошедшего Ш-го (в [Хаспельмат 1991] и [Керимов 2002] она определяется как перфект). Например: Дах ксапва ( ксана-ава, перф.,) лагь! Скажи, что отец спит!1. Причём, это является не переносным употреблением формы перфекта, а основным значением ряда глаголов в этой форме. Этому способствует природа перфекта (прошедшего Ш-го), его темпоральная двуплановость: обозначается факт, результат которого имеет место в момент речи. При этом лезгинская форма прошедшего Ш-го описательна. Она состоит из основы совершенного вида и аффикса -ва / -ава, сохраняющего прозрачную связь со вспомогательным глаголом ава «есть, имеется, имеет место». В лезгинском языке перфект является для глаголов, обозначающих состояния, своего рода формой настоящего времени совершенного вида, противопоставленной настоящему несовершенного вида (презенсу). В [Керимов 2002] это объясняется особенностями категории вида лезгинского глагола. В отличие от русского языка, в лезгинском языке маркированной является форма несовершенного вида, выражающая действие в процессе протекания.
Ирреальные наклонения в русском и лезгинском языках
Основное содержание ирреальных наклонений заключается в том, чтобы представить ситуацию, обозначаемую высказыванием, как возможную, предполагаемую, допустимую, нереальную, иными словами, в той или иной степени не соответствующую действительности.
Для сопоставления модальных значений ирреального плана, обозначаемых формами наклонений в русском и лезгинском языках, мы берём в качестве исходных основные значения морфологических и синтаксических наклонений русского языка и выявляем способы их грамматического оформления в лезгинском языке. Это позволяет, с одной стороны, отталкиваясь от элементов содержательного плана, уточнить неоднозначно толкуемые в литературе значения морфологических форм ирреальных наклонений лезгинского глагола. С другой стороны, в русском языке комплекс модальных значений описан не только на уровне морфологических форм выражения, но и на уровне синтаксиса. Это даёт для анализа достаточно широкий набор ирреальных модальных значений, которые в лезгинском языке, в отличие от русского, могут быть представлены специальными морфологическими формами.
Под значением побуждения к действию понимается волеизъявление, направленное на осуществление чего-либо. Волеизъявление может быть адресовано разным участникам речевого акта (1, 2, 3-му лицу), иметь различную степень категоричности. Побудительная семантика охватывает ряд более частных значений в диапазоне от повеления до просьбы.
Самым непосредственным, прямым вариантом волеизъявления является значение побуждения к действию, обращенное к исполнителю. Это значение в русском и лезгинском языках выражается морфологическими формами повелительного наклонения. Оно заслуживает особого внимания, поскольку его возможности в выражении модальных значений очень разнообразны.
В русском языке к формам повелительного наклонения относятся: форма 2 л. ед. ч., выражающая побуждение, обращенное к одному лицу (дай, уйди, ответъ, приезэ/сай); форма 2 л. мн. ч., выражающая побуждение, обращенное к нескольким лицам (идите, режьте, купайтесь); формы совместного действия, выражающие побуждение, обращенное к группе лиц, включающей говорящего (пойдёмте, идёмте, давай(те) сыграем, сыграемте) [РГ 1980: 620-623]. (Мы не останавливаемся здесь на образовании форм повелительного наклонения и других рассматриваемых единиц, в том числе и лезгинского языка, если не предлагается новая трактовка образования форм. Главное внимание уделяется анализу содержания).
В отличие от русского языка, глагольные формы лезгинского языка не различают числа. Для ед. и мн. чисел форма повелительного наклонения здесь одна и та же. Немаркированными являются формы повелительного наклонения лезгинского глагола и в отношении категории вида. Известно, что в русском языке формы совершенного и несовершенного видов повелительного наклонения обладают различной степенью категоричности. Например: Выверните карманы! Ну, живо! Что я вам говорю? Выворачивайте! (Н. Островский) -форма несовершенного вида выражает более категоричное требование. В лезгинском языке аналогичные оттенки значения могут вноситься средствами контекста, например, частицами. Ср.: ла гь "скажи / говори" -лагь кван "скажи ка" - лагь тіун "скажи / говори же".
Имеющиеся исследования, посвященные изучению форм лезгинского глагола с побудительной семантикой, показывают, что невозможно рассматривать формы 2-го лица, т.е. собственно повелительное наклонение, отдельно от других форм побуждения. Значение повеления с различными оттенками при-сутствует во всех разнообразных единицах парадигмы побудительных форм. Например: Сифтедаи инсаири суьретрикаи рахан (А.А.) «Поговорим сначала об образах людей»; Жеч una ресед, / Ша, эллер чун инлай чикіин (С.С.) «Не будет здесь правопорядка, давайте, люди, разойдёмся»; Къала, за кхьин «Дай-ка я напишу» - говорящий побуждает себя и / или других к действию разными способами. А в следующих предложениях, относящих действие ко 2-му и 3-му лицам: Куьи кье акъваз, пакамахъ фадамаз рекье гъат «Вы сегодня оставайтесь, завтра рано отправляйтесь в путь»; Регьуь жемир, кьачухъсан ичер «Не стесняйтесь, берите хорошие яблоки»; Яшамишрай и муьгъ расай ycmlapap «Пусть здравствуют построившие этот мост мастера»; Атурай абур вири чи ківализ «Пусть они все придут к нам домой», — говорящий советует, выражает пожелание, просьбу. Данные примеры подтверждают целесообразность анализа форм, относящих действие к 1-му, 2-му и 3-му лицам, в рамках парадигмы форм побудительной семантики. Эти формы в современном лезгинском языке имеют отличительную особенность от других косвенных наклонений: они представляют собой содержательно и структурно разнородные единицы.
В русском языке, как было отмечено выше, к морфологическим формам собственно повелительного наклонения отнесены только три единицы: формы 2 л. ед. числа, формы 2 л. мн. числа и формы совместного действия (мн. числа). Т.е. лицо, в строгом понимании, только одно - 2 л. ед. и мн. числа. В лезгинском языке традиционно выделяются для повелительного наклонения формы всех трёх лиц [ср., напр., Талибов 1966: 572-573].
Как известно, в целом глагол лезгинского языка не имеет личного спряжения. Поэтому обоснованность выделения форм всех трёх лиц для повелительного наклонения требует более внимательного изучения. Семантика побуждения к действию по своей сущности предполагает её отнесённость к кому-либо из участников речевого акта и, прежде всего, к собеседнику, т.е. 2-му лицу. Отнесённость к лицу может выступать как естественная, органическая составляющая семантики побуждения к действию и при отсутствии формальных средств указания на участника речевого акта. Т.е. личные значения выступают как производные, имплицируемые модальными значениями.
