Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Теоретико-методологические основы анализа социальных ресурсов 20
1.1. Социальные ресурсы в сетях комплементарности 22
1.2. Социальные ресурсы в контексте «динамического поля» 39
Глава 2. Ресурсная стратификация и динамика российского общества 60
2.1. Инновационные группы населения: в поисках социетальности . 61
2.2. Солидаристский потенциал традиционных групп как условие вхождения в трансформационный процесс 83
Глава 3. Воспроизводство социальных ресурсов в условиях социальной трансформации российского общества 107
3.1. Эффект глобализации и ресурсный потенциал российского общества '.. 109
3.2. Ресурсозатратность догоняющей модернизации 126
3.3. Социальная адаптация: логика дисперсии групповых и личностных ресурсов 145
Глава 4. Социальные ресурсы в сценариях социального развития 166
4.1. Мобилизационный тип развития: ресурсные потери и обретения.. 167
4.2. Инерционный сценарий: проблемы ресурсозависимого общества. 189
4.3. Социальные ресурсы: условия самодостаточного развития 216
Заключение 242
Библиография 249
- Социальные ресурсы в сетях комплементарности
- Инновационные группы населения: в поисках социетальности
- Эффект глобализации и ресурсный потенциал российского общества
Введение к работе
Актуальность темы исследования. Наступивший XXI век демонстрирует неэффективность «зависимой» модели развития. Российский исследователь, академик Г.В. Осипов подчеркивает разделение регионов и стран по количеству потребляемого сырья . Очевиден экологическо-сырьевой кризис: конечность запасов энергетических ресурсов, деградация природной среды, углубляющиеся противоречия поставщиков и потребителей сырья, вытеснение стран с «сырьевой экономикой» на периферию мировой системы (И. Валлер-стайн).
Россия оказалась не готовой дать адекватный ответ на глобальные вызовы современности, о чем свидетельствует масштабность социальных потерь последнего десятилетия, неэффективность реализуемого сценария вхождения в глобальный мир и глобальную экономику, резкое ухудшение позиций по социально-экономическим, социально-демографическим и социально-культурным показателям, социальная дезинтеграция общества и деградация социального качества российского населения.
Неопределенность «высокой современности» (Э. Гидденс), устарелость прежних социальных конструкций, возникновение сетевых структур управления накладывают отпечаток на социальные трансформации в российском обществе. Социальная трансформация российского общества, согласно определению В.А. Ядова - высокоактивные социальные изменения в условиях социальной нестабильности, характеризуется неравномерностью структурных изменений на макро, -мезо, -микросоциальных уровнях. Преобладающими является внешнее влияние, логика глобализации, которая стремительно разрушает «ядро» институциональной системы, приводит к упрощенным адаптивным модификациям в социальной деятельности. Институциональные преобразования «сверху» соответствуют модели догоняющей модернизации, включающей институциональный перенос рыночных и демократических институтов, поощрение по-
1 Осипов Г.В. Российская социология в XXI веке. М., 2003. С. 6.
требительских и достиженческих стандартов поведения, ломка традиционных устоев жизни, изменение социокультурного типа личности.
Новыми социальными акторами выступают элиты постиндустриального общества, ориентированные на принцип эффективности, выработку моделей взаимодействия с «неизвестными» социальными объектами, «управляемый» хаос развития, проективность «сбоев» с целью недопущения социально неприемлемых рисков. Отличие новой стратегии социального развития в формировании эзотерического, экспертного знания (У. Бек), в использовании знаний и технологии в целях оптимального управления человеческими ресурсами (П. Дракер).
Однако российская модель развития экстенсивна, функционирует в контексте парадигмы взаимодействия с техникой, а не людьми, сосредоточена на социоадаптивных целях и носит преимущественно ретроактивный характер.
Не решена основная задача социального развития - воспроизводство самодостаточной социальной системы. Наоборот возросла зависимость от рисков глобализации (экономических, финансовых, демографических, информационных). Мобилизационные возможности российского общества для «прорыва» в глобальный мир и глобальную экономику на основе традиционных индустриальных методов исчерпаны, а предложения по поиску уникальных товаров для мирового рынка отдают социальной утопией2. Инерционный сценарий с перспективой истощения запасов нефти в ближайшие 25 лет, природного газа - 50 лет грозит стране экономическим коллапсом и исчезновением с политической карты мира как самостоятельного актора международных отношений.
Российский ученый В.Л. Иноземцев указывает на тупиковость депен-дизма, зависимость общества от заимствованных новых технологий и альтернативность собственно научного и технического прорыва. Ни сырьевая модель, ни модель заимствования технологий, как показывает опыт модернизации, приспособления традиционных институтов к новым функциям, не могут гарантировать самодостаточности развития, повторяя ошибки технократической уста-
Иноземцев В.Л. Пределы догоняющего развития. М., 2000. СИ.
новки «контроля над окружающей средой». Российское общество стало крупнейшим производителем технологических и социальных рисков (2600 техногенных катастроф малой и большой интенсивности), так же и по тенденциям депопуляции населения, распространению болезней, преступности, суицидов, недоверия к государственным и социальным институтам. Социальные трансформации связаны с режимом открытости, блокированием источников внутреннего развития, использованием эффектных, но не эффективных зарубежных паттернов. Очевидны демонстрационные издержки, анклавизация модернизации, непредсказуемость результатов развития. Антимодернизация (регресс производительных сил, восстановление примитивных форм хозяйствования и модель выживания большинства населения) препятствует росту социальных инвестиций и рациональному использованию человеческого потенциала. Некоторые исследователи (М. Калашников, П. Крупнов, Д. Калюжный) на основании идеализации советского опыта «отдельной планеты с самодостаточной экономикой и ее противодействия глобализации заявляют, что Россия конкурентоспособна как традиционное общество». Приходится констатировать, что предлагаемые рецепты соединения церкви и высокотехнологичной индустрии, превращение страны в профессиональную корпорацию направлены на изменение конфигурации социальной системы и отрицают влияние социальных ресурсов развития.
Согласно синергетической модели нет предопределенности развития в одном заданном направлении, многовариантность, альтернативность означают точки выбора в открытых системах. Социальные ресурсы, способности общества и отдельных социальных групп и индивидов обладают характеристиками самовоспроизводства, флуктуационности, эмерджентности. Современный социологический дискурс по поводу перемен в России сконцентрирован на обсуждении модернизации, что важно для сравнения эмпирических исследований с нормативной моделью. Теория модернизации только в 70-е гг. подверглась серьезной критической рефлексии (Ш. Эйзенштадт, А. Турен, П. Штомпка). Особенность социальных изменений в российском обществе выражается в раз-
6 рыве структуры и деятельности: структуры подчинены логике воспроизводства, вектор деятельности направлен на преодоление структурных ограничений, ре-сурсозатратен. В практическом отношении это связано с исключительной ролью политических и хозяйственных элит трансформационного процесса. Российские исследователи - Т.И. Заславская, М.А. Шабанова, М.К. Горшков, подчеркивают, что подавляющее большинство (90 - 92 %) населения занимают социально-адаптивные позиции и не могут квалифицироваться как участники реализуемого сценария развития. Хотя в современных социологических теориях в центр внимания ставится мобилизация масс, их активность ограничена периодом перегруппировки и поддержки перемен.
Модель саморазвития основывается на актуализации субъекта деятельности, создании структур аттракторов (знание, профессиональная компетентность, коллективная солидарность), предоставляющих возможность выхода из тупиковости догоняющей модернизации. Не испытав прелестей потребительского общества, большинство россиян стали потребителями социальных рисков (О.Н. Яницкий). Альтернативой инерционному сценарию, перспективе ухода России в «четвертый мир», сообщество стран с мультиплицированными эффектами распада, является ресурсосберегающая стратегия социального развития, теоретическое осмысление которой несистемно и часто редуцируется к целям удовлетворения основных социальных потребностей и достижения стандартов западного среднего класса (М.К. Горшков).
На наш взгляд, российское общество достигло предельно-критических порогов развития в социально-экономической, социально-демографической, социально-экологических сферах (В.В. Локосов). Но у страны есть шанс выбраться из бездны социальной демодернизации: фактически не востребованным остается мобилизационный потенциал большинства россиян, стремящихся к социальному самоопределению, что находит выражение в деструктивных последствиях теневой экономики и утечке мозгов (только за 1995 - 2000 гг. страну покинуло более 600 тыс. социально-инициативных квалифицированных специалистов). За годы реформ преданы забвению или подвергнуты диффама-
ции, традиции коллективизма, служения интересам общества, на периферию социальной жизни оттеснены социально-компетентные слои общества (ИТР, врачи, учителя, квалифицированные рабочие, военнослужащие), участие которых в трансформационных процессах предало бы российским преобразованиям социетальность, мобильность и создало ситуацию равного жизненного старта для молодого поколения.
Чтобы избежать разочарований от недостижимости в обозримом будущем «социал-демократического капитализма европейского типа» (Т.И. Заславская) и катастрофической по своим социальным последствием самоизоляции, актуализируется российский вариант модернизации в обход модернити, направленный на рациональное использование социальных ресурсов, рост горизонтальных социальных коммуникаций, формирование сетевых структур.
Российские исследователи отмечают парадоксальность социальных трансформаций: управляемость сверху и анархический порядок снизу (М.Г Федотова), рациональность институциональных изменений и стихийность, нерациональность социальной адаптации (М.А. Шабанова). Преодоление дискретности, инверсируемости, рискогенности социальных преобразований предполагает социологический анализ социальных ресурсов как теоретической основы альтернативного сценария, связанного с критериями социальной эффективности и социальной оптимальности.
Степень научной разработанности проблемы. Социальные ресурсы общества становятся предметом теоретических изысканий с формированием теории социоморфогенеза, выявившей способность социальных систем подвергаться радикальному обновлению (П. Штомпка). Конечно, это не означает, что до введения М. Арчер в 1982 г. идеи трансформации структуры действия отсутствовал социологический дискурс социальных ресурсов.
Концепция модернизации, которая активно разрабатывалась М. Вебером, Т. Парсонсом, Н. Смелзером, Д. Беллом, зафиксировала изменение социокультурной матрицы общества, рассматривала значимость потенциала саморазвития в структурировании новых социальных отношений. Э. Хаген ввел поня-
тие «инновационной личности» как обязательного условия экономического роста. Д. Мак-Клелланду принадлежит исследование мотивации достижения. В структурном конструктивизме П. Бурдье обнаруживается тенденция реабилитации практической логики, понимание групп совместного действия как акторов трансформационного процесса. Тезис «конструирование социальных структур» пробудил интерес к социальным группам, так как принцип построения социального пространства состоит в распределении различных капиталов (экономического, социального, символического). П. Бурдье опроверг логику спроса и предложения как самомотивацию социального развития, выявил взаимозависимость жизненных стратегий и групповой социальной мобильности, влияние символического капитала в навязывании моделей ресурсозатратного развития.
Концепцию П. Бурдье упрекают за объективацию личностного ресурса (Ф. Коркюф), но в отличие от макросоциальных моделей развития, презенти-рующих чистый структурализм, в теории структуралистского конструктивизма легитимируется позиция акторов социального действия, независимо от того, выступают ли они в роли компетентных профессионалов или пользователей не-рефлексированных социальных схем. В работах М. Добри декларируется идея многомерной мобилизации как имманентного состояния социальных систем. М. Добри интересуют последствия социальной неустойчивости, деформации социального пространства, что связано с осмыслением процесса коллективного действия, а не только изменения на микросоциальном уровне в результате макросоциальных институциональных сдвигов. Социальные ресурсы осмысливаются в контексте интернализации деятельности, вариативности социальных коммуникаций.
В теории структурации Э. Гидденса предлагается участие социально-компетентных акторов, то есть направленность развития зависит от дискурса осмысления действия и рефлексивной способности, способности критически анализировать не только результаты социальных изменений, но и способы достижения целей и характер собственного участия в преобразованиях. Рефлек-
сивное общество Э. Гидденса включает ресурс доверия как основное условие интеграции общества. Позже Э. Гидденс ввел понятие «неопределенные последствия действий», которое развивается в концепции общества риска У. Бека. В отличие от линейной схематизации структурация вносит акцент в анализ ресурсов, то есть способностей акторов влиять на изменение ситуаций и появление новых структурных свойств. Несмотря на критические возражения (Д. Грегори, П. Саундерс, М. Крэйб), теория структурации обозначила проблему взаимодействия социальных структур и социальных ресурсов, признала зависимость социальных изменений от компетенции социальных акторов (групп и индивидов).
Работы У. Бека, Ю. Хабермаса, Д. Александера, А. Турена объединяет исследовательский интерес к социологии нестабильного общества. Идея рефлексирующей модернизации У. Бека связана с авторитетом группы «давления», самореализации озабоченных слоев общества, которые являются не узкокорпоративными, а коллективными экспертами социальных и технологических инноваций. Ю. Хабермас разрабатывает проблему коммуникативного ресурса общества, достижения понимания как условия коллективной жизни. Немецкий исследователь различает инструментальность, рассчитанную на успех доминирующих моделей различия и транспарентность, способность к коммуникативному общению. В этом моменте Ю. Хабермас решительно расходится с М. Вебером, так как полагает, что рациональная бюрократия иррациональна в восприятии коммуникативного ресурса. В работах Д. Александера прослеживается попытка преодолеть ограниченность функционализма, зависимость социального актора от насилия социальных структур. Интеграция, упорядоченность социальных структур понимается как вторичность, а не цель социального развития, реализуемая или нереализуемая способность достичь динамического равновесия и исключить не прогнозируемые изменения.
А. Турен предлагает концепцию «возвращения» субъекта, замещения схем рационализации, модернизации структуры идеалами изменения свободы, субъектности, трансформации, общественных практик. Конфликт между струк-
турой, организацией и социальными группами разрешается в движениях новой идентичности, которые предлагают трансформацию социальных практик, а не социальных институтов. Отрицание структурности сближает А. Турена с позицией Э. Гидденса: расхождение обнаруживается в акцентировании ресурсности малых групп, неизбежности дистанцирования акторов социального действия от центров принудительной интеграции.
П. Штомпка, А. Пшеворский анализируют характер трансформационных процессов в постсоциалистических обществах. Усилия П. Штомпки направлены на исследование социокультурного шока, астенического сознания, механизмов блокирования социальной апатии, агрессии и чрезмерных ожиданий. Социальная ностальгия, социальная ретроактивность является мощным ресурсом противодействия изменениям в контексте лоскутной социальной структуры и паразитических инноваций. А. Пшеворский рассматривает рыночную экономику как модель распределения ресурсов. По его мнению, преобразования усиливают неопределенность и существует возможность социального реванша, социальной инверсии без установления социального консенсуса, основанного на распределении тягот переходного периода и предоставлении всем акторам возможности социальной интеграции.
Российские социологи внесли весомый вклад в разработку теории социальных ресурсов (В.А. Ядов, Т.И. Заславская, Н.И. Лапин, З.Т. Голенкова). Что характерно для современного социологического дискурса, так это стремление освободиться от рецессивных схем. Это прослеживается в работах С.Г. Кирди-ной (теория институциональных матриц), О.Н. Яницкого (модель общества риска), Н.Н. Наумовой (рецедивирующая модернизация), Н.И. Зарубиной (самобытная модернизация).
Ю.Г. Волков, В.А. Шматко, В.В. Щербина, В.Н. Иванов, М.А. Шабанова, Э.М. Андреев операционализируют деятельностную парадигму в анализе трансформационного процесса. Полученные исследовательские результаты свидетельствуют об осмыслении инноваций в контексте социального самоопределения и отхода от схемы социальной дистрибуции к модели социальной
11 коммуникации. Вектор социальных изменений определяется в движении российского общества к бифуркационному циклу, выбору самодостаточного развития или скольжения по траектории ресурсозатратности. Социальные ресурсы понимаются как совокупный потенциал активных групп населения, связанный со становлением социально-инновационного поведения.
Морфогенезис социальных процессов в современном российском обществе отражен в исследованиях М.К. Горшкова, Ж.Т. Тощенко, А.Л. Маршака, В.И. Курбатова, В.В. Локосова. Парадоксальность социального поведения и социального настроения россиян трактуется как результат институционального переноса, демонстрационного преобразовательного эффекта и социальных компенсаций, определяемых логикой ресурсопотребления.
Таким образом, анализ социальных ресурсов представлен в социологическом знании двумя подходами. Неоструктуралисты (Д. Александер, Э. Гид-денс, П. Бурдье) исходят из возможностей существующей социальной структуры в воспроизводстве и распределении социальных ресурсов. Деятельностная теория основывается на преформированности, предсуществовании социальных ресурсов в стремлениях и ориентациях акторов трансформационного процесса, объективирующих возможности социального самоопределения в новых социальных отношениях.
М. Арчер, А. Турен, Ю. Хабермас, У. Бек призывают рассматривать новые движения как центры изменения, конкурирующие с традиционными социальными структурами (культура идентичности А. Турена, группы минимизации социального риска У. Бека, ресурсная альтернатива Ю. Хабермаса). Компромиссный вариант предлагает концепция «динамического поля» П. Штомпки, интегрирующая структурный (нормативные изменения) и деятельностный (интерактивные возможности) подходы. П. Штомпка видит достоинства данной исследовательской модели в альтернативности бинарностям схема - структура действия «объяснение - непрерывность изменений», что особенно эвристично для анализа российского трансформационного процесса, явно выпадающего из жесткой привязанности к статичным образцам модернизации. Российские ис-
следователи претендуют на самостоятельный анализ глобальных, региональных, локальных сценариев развития, соглашаются с вердиктом доминирования эндогенных условий развития в контексте структурных изменений. Данное исследование направлено на обоснование ресурсного аспекта социальных изменений, влияющего как на саморазвитие социальных структур, так и на социально-инновационный потенциал общества.
Цели и задачи исследования. Основная цель диссертационной работы
состоит в анализе социальных ресурсов российского общества в условиях
трансформации социальной структуры и изменения социальной ресурсообеспе-
ченности основных социальных групп, а также выявление предпосылок форми
рования и реализации ресурсосберегающей стратегии социального развития.
Достижение поставленной цели предполагает решение следующих задач:
Провести социологический анализ основных подходов к социальным ресурсам и обозначить их роль в моделировании процессов российского общества.
Охарактеризовать инновационные группы российского общества, которые влияют на содержание трансформационного процесса, планируемые и стихийные векторы развития.
Выявить солидаристский потенциал традиционных групп населения, определяемый постепенным вхождением в трансформируемое российское общество через механизмы сетевой взаимопомощи и закрепление традиционно-ролевых структур.
Определить влияние глобализации на ресурсный потенциал российского общества, который выражается в возрастании эффекта зависимости и разбалансированности социальных ресурсов.
Охарактеризовать социальные ресурсы в условиях догоняющей модернизации, реализации институционального переноса на социальном макроуровне и распада традиционных социальных локальностей на социальном мик-
# роуровне.
Проанализировать параметры социальной адаптации основных слоев российского общества на уровне групповых и личностных ресурсов, избыточность социально-репродуктивного типа адаптации и дефицит конструктивной инновационности.
Выделить основные направления использования и воспроизводства социальных ресурсов в обществе мобилизационного типа, ограниченную эффективность централизации и риски тотального социального контроля.
Определить факторы и последствия ресурсозатратности при осуществлении квазистабилизации по логике социальной инерционности, нарастания предкризисных и кризисных состояний общества.
Раскрыть социально-ресурсный потенциал российского общества в контексте модели самодостаточного развития, выявить взаимозависимость микросоциальных эффектов мобилизации и инновационности и роста деиерар-хизированных социальных структур.
Объектом данного исследования является социальное развитие российского общества как последовательности изменений внутри социальной системы, преобразований в организации общества, образцах деятельности, ценност-но-мотивационных ориентациях.
Предмет исследования выражается в анализе социальных ресурсов развития российского общества, интеракционных и возможностных измерений со-циетального уровня, источников саморазвития, связанных с сегментированными социальными сетями.
Эмпирическую базу исследования составили результаты социологических исследований, которые проводились научным коллективом ИСПИ РАН, данные социологических исследований ИС РАН, ВЦИОМ, ФОМ, РНИС и НП в 1992 - 2003 гг., использованы статистические данные Госкомстата РФ, Минтруда РФ, Минздрава РФ, Госкомитета по молодежной политике и других ведомств Российской Федерации.
Теоретико-методологическая основа исследования включает теорию динамического социального поля П. Штомпки и основные положения концеп-
ции структурации и рефлексивного общества Э. Гидденса. Актуализированы идеи переопределения социального пространства, групповой мобилизации, выбора и навязывания социальных стратегий П. Бурдье.
В диссертационном исследовании операционализируются понятия «социальных ресурсов» Э. Гидденса, сегментированных сетей Дж. Нейсбита, управления человеческими ресурсами П. Дракера.
Адекватное воплощение нашли социологические интерпретации А. Турена, У. Бека, Ю. Хабермаса. Определенную эвристически-познавательную роль выполняют положения стратификации рисков О.Н. Яницкого, гуманистического потенциала Ю.Г. Волкова, социальной мобилизации И.А. Климова. Диссертант согласен с положением о посттрансформационном ресурсосберегающем развитии Ж.Т. Тощенко и Г.В. Осипова. Ему близки идеи «личностных ресурсов» В.А. Ядова, воспроизводства социальных позиций Н.А. Шматко, социальной адаптации М.А. Шабановой. Диссертант позиционирует интегратив-ный подход к социальным ресурсам, что позволяет исследовать изменения на макро- и микросоциальных уровнях российского общества и предложить альтернативную ресурсосберегающую стратегию развития, необходимость которой аргументирована в работах Ю.Г. Волкова, Ж.Т. Тощенко, Г.В. Осипова, В.В. Локосова, О.Н. Яницкого.
Стратегия исследовательской парадигмы состоит в актуализации предметной области, связанной с влиянием социальных ресурсов на векторность, содержание и промежуточные результаты социальных трансформаций российского общества. В рамках использования теоретико-методологического инструментария рассматриваются инновационные и солидаристские устремления социальных групп в соответствии с объективированными социальными диспозициями и характером социальной мобилизации. Социальные ресурсы трактуются в традиционной «структурной» и неклассической «возможностной» версиях.
Научная новизна исследования определена совокупностью поставленных задач, направленных на теоретико-методологическое и конкретно-
социологическое изучение социальных ресурсов российского общества в сопоставлении с моделями социального развития и особенностями трансформационного процесса
В содержательном плане научная новизна состоит в следующем:
На основе структурного и деятельностного подхода к анализу социальных ресурсов выявлена комплементарность структуры и деятельности, представляющие социальные ресурсы как фактор саморазвития, присущий изменениям структур и деятельности социальных акторов.
Рассмотрена модель «динамического поля», асинхронность, аритмичность социальных изменений в зависимости от расширения, сжатия или исчезновения социальных ресурсов.
Проанализирован инновационный потенциал основных групп российского общества в соответствии с социальной ресурсообеспеченностью и ресур-созависимостью.
Охарактеризованы солидаристские практики россиян как ориентации на негативную мобилизацию, пролонгирование социального статуса и поиск траектории самостоятельной социальной деятельности.
Показано влияние глобализации на состояние ресурсного потенциала российского общества как неэквивалентного ресурсообмена, усиливающего ресурсную зависимость.
Охарактеризованы концепция догоняющей модернизации в социально-ресурсном измерении, эффекты замещения социальных инвестиций вещественными ресурсами.
Определена социально-адаптивная деятельность базисных слоев российского общества как ориентированность на приспособление, пластичность и актуализм, что сужает сферу реализации личностных ресурсов и инновационных социальных практик.
Раскрыта управляемость социальными ресурсами в обществе мобилизационного типа на основе ресурсного изъятия и ресурсного перераспределения.
9. Проанализированы последствия установки на квазистабилизацию, свя
занную с использованием социальной инерции и повышением социальной ре-
сурсозатратности.
10. Исследованы условия самодостаточного развития в контексте воспро
изводства социальных возобновляемых ресурсов и перехода к ресурсосбере
гающим технологиям.
На защиту выносятся следующие положения:
Социальные ресурсы представляют в структурном подходе диапазон возможностей и способностей социальных акторов в соответствии с объективированными социальными позициями, институциональными предписаниями, определяемыми механизмами социальной интеграции. Социальные структуры регулируют социальный потенциал различных социальных групп через социальную стратификацию и социальный контроль. Деятельностный подход подчеркивает структурные ограничения как социальные маркеры в ресурсораспре-делении, обосновывает автономность воспроизводства социальных ресурсов по отношению к структурам, ресурсообеспеченность социальных акторов зависит от способности к социальной мобилизации и социальной проективности.
Теория социального поля содержит попытку преодоления иммобильно-сти структурного подхода и доминирования социальных микроэффектов в дея-тельностной теории. Социальные ресурсы определяются в системе кристаллизации социальных возможностей, что сопровождается переопределением социально-статусных, социокоммуникативных и культурно-ценностных уровней социального взаимодействия. Социальные ресурсы включаются в процесс социального развития через актуализацию группового и личностного социального выбора и замещения анахроничных социальных структур сетевыми инновационными структурами.
Инновационный потенциал российского общества содержится в соци-ально-транформационной деятельности акторов социального процесса. Преобладание паразитических инноваций над конструктивными объясняется стремлением элит к воспроизводству ресурсной монополии, институционализацией
серых схем ресурсного присвоения и размыванием структуры ресурсного обмена. Перспективность конструктивных инноваций связана с реализацией креативного потенциала социально-компетентных групп открытым отбором инноваций, поощрением стратегий легитимного изменения в социальных позициях самодеятельных групп населения.
Традиционные группы населения испытывают эффект социальной де-привации в условиях принудительной интеграции в трансформирующееся общество. Солидаристские практики смягчают, компенсируют последствия социальной маргинализации, но не предотвращают социального исключения. К тому же пассивные формы адаптации придают солидаризму социально-реактивную направленность, удовлетворяют только цели пролонгирования социального статуса, нейтрализуют социально-мобилизационные устремления. Оптимальное решение представляется не в возвращении к системе социальной помощи, что чревато усилением социальной зависимости и дефицита ресурсов, а в устойчивом социальном развитии. Наибольшую социальную эффективность производят модели постепенной интеграции, максимизации профессиональных и коммуникативных качеств, а также предоставления коридора возможностей в традиционных социально-ролевых структурах, что способствует воспроизводству ресурсов социальной кооперации.
Интеграция российского общества в мировую систему подчинена логике глобализации, размыванию управляемого социального пространства, росту неструктурированности ресурсообмена, ограничению возможностей социаль-но-респонсивной экономики и влияния так называемых глобальных социальных институтов. Моноресурсность российского общества усиливает риски нестабильности и неопределенности, что проецируется на рост ресурсозависимых слоев населения.
Догоняющая модернизация, которая использовалась в качестве модели развития, имеет своими социальными последствиями социальную демодерни-зацию, упрощение социальной структуры, насильственную традиционализацию неадаптированных слоев населения, что связано с ресурсной экономией и ог-
раничением доступа к социальным ресурсам с целью усиления принудительной интеграции в глобальный мир.
Доминирующие в российском обществе социально-реактивные формы адаптации, модели выживания ведут к дисперсии социальных ресурсов, повышенной ресурсозатратности, так как определяются логикой социальной зависимости и переключением социальной активности в режим ресурсного присвоения или ресурсного отстранения. Ослабление социального взаимодействия и революция падающих ожиданий способствуют перерастанию ресурсного дефицита в избыточные социальные риски.
Дефицит ресурсов, возросшие трансакционные издержки и социальная зависимость способствуют реабилитации идеи мобилизационного развития. Жесткий контроль и централизованное иерархическое распределение представляются пострадавшему в результате реформ большинству альтернативой монополии ресурсообеспеченных слоев. Мобилизационное развитие направлено на воспроизводство дефицита ресурсов с целью привязки основных социальных слоев и избежания неопределенности развития. Мобилизация общества ведет к иерархии в распределении ресурсов и создает иллюзию полной ресурсной управляемости дефицитом социальных ресурсов, компенсируется хабитуализа-цией социального риска и растратностью человеческого потенциала. Мобилизационное развитие эффективно в период социальной бифуркации и страдает нарастанием неуправляемости в условиях планируемых инноваций.
Инерционный сценарий развития основан на квазистабилизации, так как предлагает имитационные и демонстративные изменения без допущения структурных и институциональных сдвигов. Возросшая ресурсозатратность связана с ресурсной парадоксальностью. Ресурсное неравенство возникает не в результате конкуренции и легитимации ресурсообеспечения, а вследствие присвоения ресурсов посредством сделок, исключения из ресурсного распределения большинства населения. Поэтому логика инерционности обращена к воспроизводству ресурсного монополизма, пренебрегает поиском новых возобновляемых ресурсов и имеет пределы в исчерпании сырьевых ресурсов.
10. Перспективы социального развития российского общества связаны с моделью самодостаточного развития, коллективным присвоением социальных ресурсов и повышением социальной референтности групп - субъектов интеллектуальных ресурсов. Уход от глобальной зависимости и роста социально-зависимых групп определяется меритократической моделью ресурсного распределения, престижностью социальной компетентности в системе социального управления. Переориентация социальных ресурсов на вариативность, конвертируемость и транспарентность создает необходимые условия самодостаточного развития.
Практическая значимость исследования определяется тем, что полученные результаты обосновывают необходимость формирования стратегии социального ресурсосбережения в контексте самодостаточного развития российского общества, баланса традиций и новаций в стратегии основных групп населения. Анализ социальных ресурсов российского общества дает не только перспективу исследования важного аспекта социального развития, но и предложить критерии социальной эффективности при характеристике и оценке социальных трансформаций. Материалы диссертационного исследования могут найти применение в разработке на муниципальном, региональном, федеральном уровнях, реализации целевых программ повышения социальной самодеятельности населения и социальных инноваций, механизмов резонансного влияния социальных микроэффектов. В исследовании содержится теоретическое обоснование социальной компетентности, наиболее значимого социального ресурса, что актуально для определения приоритетов социального развития. Положения, оценки, выводы диссертации имеют эвристическую и когнитивную ценность в чтении курсов по общей социологии, социологии управления, а также спецкурсов по проблемам социального развития и социального проектирования.
Структура работы: диссертация состоит из введения, четырех глав, десяти параграфов, заключения и библиографии.
Социальные ресурсы в сетях комплементарности
Как было отмечено, социальные ресурсы играют ключевую роль в выявлении позиций структурной и деятельностной концепций. Общим при этом является признание самодостаточности общества, что, по Т. Парсонсу, связано с отношениями взаимообмена и способностью контролировать взаимообмен в интересах собственного ресурсопотребления . Проблема социальных ресурсов обозначается в распределении доступа к фундаментальным ресурсам, как способность к стабильности, развитию.
Хотя Т. Парсонс различает политические и экономические ресурсы, а взаимодействие с внешней средой, остается впечатление незавершенности, налицо подмена ресурсов функциональности. Это проявляется в анализе самодостаточности, вознаграждении между личностными и социальными системами. Смеем предположить, что структурные взаимопроникновения относятся к социальным ресурсам: критерием взаимопроникновения является адекватный вклад в социальное функционирование. Если вообразить существование огромного количества людей с одинаковыми установками, подчеркивает Т. Парсонс, общество можно считать самодостаточным.
В подходе Т. Парсонса обнаруживаются три положения, описывающие значение социальных ресурсов:
социальные ресурсы включаются в отношения взаимообмена внутри общества, материальные - к обмену общества и окружающей среды;
доступ к материальным ресурсам связан с позицией в иерархии распределения, зависящей от социально-ролевых систем;
социальные ресурсы определяются включенностью в систему социальной адаптации.
Социальные ресурсы определяют «ось» трансформации общества. Ш. Эй-зенштадт ссылается на опыт институционализации изменений, чтобы подчеркнуть влияние ресурсоизбыточности или ресурсонедостаточности4. Модернизация исходит из ресурсообеспеченности по отношению к периферии, зависящей от воспроизводства ресурсов.
Ш. Эйзенштадт говорит о наличии трех компонентов преобразований:
- элитные группы, способствующие созданию или утверждению новых образцов;
- ресурсы;
- образцы новых отношений или институтов, которые стимулируют преобразования.
Для Т. Парсонса очевиден стабилизирующий эффект ресурсов, Эйзенштадт не сомневается в динамике, континууме изменений социетального характера. Ресурсы трактуются как влияние на цели социальных изменений. Преобразование относится к сфере социального управления деятельности и не трудно догадаться, что модернизация относится к изменениям, ориентированным на образец. Парсонс больше доверяет «самонастройке», принудительности социальных ресурсов через социально-статусные позиции. Эйзенштадт предпочитает некую дистанцию, чтобы показать различную предрасположенность к изменениям в отдельных сферах5. Ресурсообеспеченность становится важным показателем участия в преобразованиях общества в центре или на периферии.
Критический анализ эволюционизма, структурной дифференциации Т. Парсонса связан с культурным разнообразием, наследством, отклонением или легитимацией изменений. Т. Парсонс рассматривает структурную дифференциацию в контексте:
организационных норм;
автономности по отношению к окружающей среде;
свободно перемещающихся ресурсов.
Моноресурсные общества трансформируются в освобожденные от родственных, территориальных или иных аскриптивных позиций, что поддерживает и Ш. Эйзенштадт. Можно сказать, что закрепленность или перемещение ресурсов служит критерием различения традиционного и современного общества. Ш. Эйзенштадт не удовлетворяется правилами структурной дифференциации, поскольку изменения не ограничиваются одним из компонентов: становление политической демократии не влечет неизбежного справедливого распределения ресурсов, правила которого могут быть неизменными.
Структурный подход связывает социальные ресурсы с современным обществом, возможностями для самореализации творчества, для технологических инноваций, и воспроизводство основывается на автономности институциональных сфер.
Так как внутренние и внешние противоречия разрешаются институциональными способами, которые развиваются вместе с проблемами, ресурсы перемещаются по траектории социальной потребности. Такой преформационизм вызывает возражения П. Штомпки, так как в современном обществе ресурсо-обеспеченные группы могут быть ориентированы на потребности стабильности, стагнации и отклонения изменений, пусть даже и ценой накопления проблем . Так что свободное перемещение ресурсов является скорее желаемым, чем реальным состоянием, если отсутствуют группы, ориентированные на модернизацию, имеющие большую ресурсообеспеченность, чем адепты стагнации, стабильности.
Мы знаем общества, которые направляют ресурсы на поддержку постепенных изменений, связанных с социальным воспроизводством, а не трансформацией. Колоссальные усилия советской элиты на экспансию социалистической системы были только на первый взгляд иррациональны: внутренние противоречия конвертировались на периферию, в условиях противостояния двух систем изменения вносились с целью «ускорения», наращивания экономической, военной и политической мощи и не могли быть ассоциированы со слабо 6 Штомпка П. Социология социальных изменений. М., 1996. С. 148. стью, отступлением или сближением. А. Пшиворски, видный эксперт по постсоциалистической трансформации, прав, когда пишет: «Авторитарным режимам угрожает не подрыв их легитимности, а кризисные явления: влиятельные проекты альтернативного будущего». Какие бы следствия не несла структурная дифференциация, социальные ресурсы классифицируются по целям изменения или консервации. Альтернативные проекты могут обрести ресурсы, если существует раскол в элите и есть давление снизу с целью изменить политическую и социальную ориентацию.
Т. Парсонс в работе «Система современных обществ» утверждает легитимность изменений, хотя и отмечает проблемы реинтеграции в общество: ресурсы устраивают или блокируют позиции групп, в зависимости от адекватности их социально-ролевых установок соответствующим институциональным практикам.
Социальная ресурсная составляющая общества рассматривается преимущественно в структуре, существующей независимо от акторов социального действия. По Парсонсу, ресурсы возникают в процессе социальной дифференциации, появление новых социально-профессиональных структур приводит к свободе ресурсов. В качестве эмпирического данного используется модернизация, преобразование общества по индустриальному образцу. Перемены в промышленности, в политике продуцируют ресурсное богатство: традиционное общество аресурсно, обладает ресурсами власти и традиций, вернее, традиция и власть и являются ресурсами. Социальная стратификация связана с достижен-ческими дескриптивными структурами, и модернизация предпринимается для расширения ресурсного потребления и воспроизводства.
Если традиционное общество не разделяет общество и государство, недифференцированное управление индифферентно социальным ролям и определяется социальной профильностью (П. Бергер). Социальный партикуляризм со-циетального общества переносит отношения общества и государства, социальных групп в сферу ресурсного обмена. Эту особенность отмечает Ш. Эйзен-штадт: Результаты модернизации определяются ресурсоспособностью групп трансформации. Не всякая социальная ценность, норма, роль ресурсна, способность вносить желаемые изменения отличает ресурсы от уклада жизни и форм деятельности.
Со свободным перемещением ресурсов Т. Парсонс связывает проблему воспроизводства социальных ролей и отношений. В социальной трансформации изменения переходят грань модификаций, производят эффект неадаптивности социальных ролей. При ослабленности социального контроля, внедрение институционализированных образцов дает встречным группам стимул инновации. В такой ситуации социетальное общество упрощается: конкуренция замещается анархическим порядком (В.Г. Федотова).
Очевидно, допущения Э. Гидденса, что макроструктурные свойства социальных систем воплощены в случайных мимолетных локальных интеракциях7, показывают полноту модели социальных микроэффектов, сосредоточенную на некоторых качествах. Правда, изящная формулировка Э. Гидденса усиливает впечатление недоговоренности: если данная структура не обладает способностью унификации, деятелям приходится довольствоваться случайностью, произволом, то есть воспроизводить дилемму «устойчивости хаоса». Как известно, Т. Парсонс изложил теорию развития ангажированно8, что, на наш взгляд, связано с понятием дифференциации, свободного перемещения ресурсов и адаптивности личностных ресурсов. Какие бы трансформации не претерпело общество, способность к интеграции, достижения равновесия с окружающей средой дефилируют собственно социальное развитие. Теория Ш. Эйзенштадта вносит уточнения в модель модернизации явно с целью повышения ее валидности. Если модернизация отклоняется, приходится отвергать и современное общество как результат эволюции.
Не трудно предпочесть критику негативных последствий модернизации, покаяться в структурных прегрешениях и при этом не отказаться от структурного наследства. Э. Гидденс, вероятно, по формуле «закономерность - от
Социальные ресурсы соответственно могут описываться структурными свойствами или деятельностными способностями. Настораживающей является презумпция зависимости, вторичности по отношению к социальным позициям, социальному поведению или социально-групповому взаимодействию. Ресурсо-обеспеченность, как признает Ш. Эйзенштадт, проявляется только условиях социальной трансформации и нет основательных причин в уходе от социотранс-формации, ресурсной базы социальных преобразований. Когда российские реформаторы начала 90-х гг. (Е. Гайдар, П. Авен, Вл. May) с брутальностью реализовали план реструктурации экономики, подразумевалась ее ресурсонедоста-точность: схема трансформации не допускала возможность самотрансформации, ресурсообеспеченностью обладают только новообразованные элиты. Поэтому экономическая реформа задумывалась с целью образования класса собственников, а не модернизации индустриального потенциала, перевода на новые технологии, подготовку новых управленцев и работников, выпуска конкурентоспособной продукции.
Инновационные группы населения: в поисках социетальности
В 1992 г. Т.И. Заславская провозгласила плодотворным изучение структуры российского общества, как целостной системы групп и слоев, деятельность и взаимодействие которых лежит в основе социального механизма трансформации российского общества . Предлагаемая схема факторов, акторов и механизмов социальных изменений фиксирует сложное состояние тех или иных групп, скрывая самомотивацию, деятельный коэффициент, ресурсообес-печенность. К примеру, социальное дно состоит из низкоквалифицированных рабочих, как явствует из классических описаний постсоциалистического ре Заславская Т.И. Социетальная трансформация российского общества. М., 2002. С. 377. формирования (А. Пшеворский). В составе социальных аутсайдеров 25 % бывших высококвалифицированных рабочих, 10 - 15 % представителей интеллигенции, попадающих под влияние «социальной эксклюзии». Можно исследовать социально-психологическую «несовместимость», личностные предрасположенности, подвергшие спуску вниз некоторые обстоятельства жизни и крушение планов жизненного устройства.
А. Инкельс, исследуя рост социальной и этнической сопряженности в американском обществе 50 - 60-х гг. XX в., отмечал, что «те, у кого имеются возможности для стабильности, могут не использовать их из-за отсутствия соответствующей мотивации. Среди тех, кто пытается использовать такие возможности, одни будут достаточно способны для этого, другие - нет»39. Почему выходцы из одного социального слоя становятся субъектами социального действия, когда остальные как бы целенаправленно попадают в ситуацию жертвы? Уровень стабильности является не психологической, а социальной характеристикой. Так же и в исследовании субъективного измерения социальной трансформации, если отойти от концепта «решающей роли верхов», открывается изумительный мир разнородных устремлений и мотиваций, успешно реализованных стратегий и глухого социального отчаяния. Не следует забывать, что российское общество вышло из «советского» прошлого, как бы ни отрицалась историческая, культурная и социальная преемственность.
Ученые Института экономики РАН определили следующие признаки российского уклада жизни:
1. Вторичность материально-экономических факторов по отношению к политике, государству, духовной жизни человека; высокая роль внеэкономических факторов успеха, моральных, духовных стимулов к труду.
2. Традиция отношения к богатству, собственности в духе коллективизма, общинности, равенства и социальной справедливости.
Американская социология. Перспективы. Проблемы. Методы. М., 1972. С. 53. 3. Соборность, понимаемая как общенациональный, всеобщий, межкорпоративный, конфессиональный способ выработки и утверждения общенациональных ценностей, достижения национального согласия.
4. Особое, сакральное отношение к государству и его интересам, как высшей ценности, наличие государственности «особого рода», наднациональной, универсальной в культурном плане, которая никогда не была государственностью только русских.
5., Уникальность государственности, состоящей в совпадении в ней понятий цивилизации, общества, экономики.
Деструктивными качествами прошлого называются:
1. негативные проявления в отношениях людей к собственности, закону, дисциплине:
2. патриархальные пережитки в семейно-родственных, этнических, земляческих отношениях, препятствующих становлению гражданского общест-ва40.
Исчезновение в процессе социальной трансформации интеллигенции, интеграция ее небольшой части во властные структуры и предпринимательский слой, маргинализация «массового» ядра и слабость, периферийность новых интеллектуальных слоев, на наш взгляд, существенно понижает объяснительную мощь предлагаемой схемы. В ценностных предпочтениях 60 % россиян «делание денег» отождествляется с успехом, творчество занимает скромную 10-12 позицию. Классы-«осколки» и предпринимательские слои характеризуются отношениями социального индифферентизма, культурный коллапс связан с отсутствием групп-референтов, которые могли бы представляться и восприниматься обществом носителями базисных социальных ценностей. Инновацион-ность предпринимателей локализована в теневых практиках, которые влияют на социальное самочувствие и функционирование социальных институтов, способствует превращению государства в «агента сделок».
Стратегия реформирования экономики России. Аналитический доклад ИЭ РАН // Вопросы экономики. 1996. №3. С. 18. Отношение россиян к государству как высшей сакральной ценности не препятствует отчуждению от государства в социальной повседневности, недоверию как к гаранту социального и правового порядка. Устойчивость нового порядка возможна, если социальная система содержит механизмы управления внутренними конфликтами, которые угрожают общественной интеграции. В ходе действия этих изменений возникает адаптивная новизна, которая, в свою очередь, способна вызвать внутри системы изменения при сохранении нормативных основ общества41. Если же ценности неоднородны и различные социальные группы придерживаются противоположных векторов развития, социальный порядок основывается либо на насилии, навязывании, либо отступлении от механизмов формального контроля, реализации практик, дающих совокупный эффект стагнации. В России не сложилось ни сильного государства, ни авторитетного гражданского общества: акторы трансформационного процесса (элита, бизнес) реализуют ресурсный монополизм в собственных интересах, пытаясь представиться, презентироваться целями государства или экономики. Зависимость этих важных сфер социальной жизни от консолидированности или раздела внутри элиты выражается в «переделах собственности», информационно-психологических войнах, неправовом применении права. Очевидно, большинству населения отводится роль «статистов», адаптантов или жертв социальных изменений, что делает социальное творчество, социальную инициативу бесполезной, даже вредной на пути самоадаптации.
Поэтому вероятны исход за пределы российского социума или перемена профессии, стратегии, «социальное исключение». Управление изменениями сосредоточено на поддержании квазистабильности, инсценировке традиций государственности (а ля Никита Михалков) и не вызывает значительного стремления к разнообразию инновационного потенциала, потому что приходится сомневаться в готовности чиновничества и хозяйственной элиты к реальным структурным изменениям в экономике, политике и социуме. «Рост без развития» базируется на применении потенциала «прошлого» и имеет целью созда Становление нового социального порядка в России. Краснодар, 2000. С. 10. ниє дополнительных стабилизационных основ (контроль над СМИ, обеспечение деятельности «силовых» структур, легитимация социальной политики). Ясно, что эксплуатируется остаточный ресурс доверия населения к государству, стремление заменить доверие строго социальной зависимостью42.
Между тем 34,3 % россиян считают, что велика вероятность того, что экономика будет продолжать деградировать, жизнь еще больше ухудшится; 27,1 % полагают, что Россия и в экономическом, и в политическом отношении попадет в полную зависимость от Запада; 26,4 % опасаются установления авторитарного режима, а 17,5 % - что Россия распадется на ряд практически независимых государств43. Инновационность, как известно, возникает из осознания социальных интересов и готовности действовать в целях конструктивных изменений. Социальный пессимизм ориентирует на индивидуализацию образа жизни и ситуативные стратегии, уход от социального контроля и социальной ответственности. Нетрудно догадаться, что катастрофическое сознание предрасположено к паразитическим инновациям и выстраиванию «инкубированных» социальных пространств, девальвации социальных ресурсов.
Эффект глобализации и ресурсный потенциал российского общества
Считается, что глобализация имеет три аспекта: информационный, экономический и технологический. Большинство российских исследователей (Г.В. Осипов, Н.Е. Покровский, В.В. Локосов) актуализируют последствия глобализации экономики для России. Существующие различия государств по уровню развития и характеру развития экономики усиливают тенденции диспаритета и эксплуатации сырьевых и человеческих ресурсов развивающихся стран87. Включение России в глобальную экономику - процесс, который содержит краткосрочные и стратегические последствия. Так как глобализация характеризуется доминированием финансового рынка над реальным, российская экономика оказывается реципиентом финансовых ресурсов, и это проецируется в зависимости от производительного сектора, от финансовых проектов. Сырьевая ориентация (нефть, газ, цветные металлы) порождает двойную зависимость от глобальных потребителей сырья и отечественных собственников сырьевых ресурсов, заинтересованных в экспортной ориентированности российской экономики.
Хотя признается, что сырьевая экономика является локомотивом для российской индустрии, обеспечение заказами 25 - 30 % производственных мощностей машиностроения, увеличение затрат в сырьевом секторе (расходы на разведку, удорожание добычи) приводят к технологическому застою или выбору иностранных поставщиков.
С глобализацией связаны изменения возможностей влияния на нацио нальную экономику. Ресурсораспределение выходит из-под контроля нацио нальных государств, что особенно затрагивает сырьевые экономики: слишком много производителей однородной продукции, чтобы усилия одного из них имели последствия для глобальной экономики. На сырьевом рынке тесно от желающих продать ресурсы, так что цены диктуются потребителями, собствен никами финансовых и технологических ресурсов. Россия, Венесуэла или Ниге / 87 Осипов Г.В. Российская социология в XXI веке. С.7. по рия могут увеличить объем нефтяного экспорта или, наоборот, увеличить экспорт, вакуум будет заполнен производителями сырья, предлагающими товар на более льготных, хотя и разорительных для производителя условиях. Характер ресурсообмена в глобальной экономике таков, что позволяет выигрывать только ограниченному количеству лиц - основным потребителям сырья, финансовым структурам и сырьевой элите стран-экпортеров.
За 10 лет реформ вывоз нефти из России увеличился на 10 - 12 % ежегодно, пропорционально увеличивая разрыв в доходах между наиболее и наименее обеспеченными слоями населения и снижением социальных затрат государства.
Известный американский ученый Н. Хомский считает, что глобализация менее всего похожа на свободную экспансию свободных рынков через государственную границу, а на самом деле носит противоположный характер88. В 1971 г. 90 % международных финансовых сделок относились к реальной экономике, к 1995 г. около 95 % сделок носили спекулятивный характер, т.е. были связаны с игрой на снижение или повышение финансовых ставок и курсов валют. Краткосрочность финансовых инвестиций, превосходство финансового сектора закрепляет стагнацию реальной экономики. Рост доходов сырьевых монополистов и снижение жизненного уровня большинства населения показывают элитность глобализации, ее перспективность только для «избранных» обществ.
Россия вступила в глобальную экономику на заведомо невыгодных условиях: реформаторы сделали экономику открытой в период, когда она нуждалась в государственном протекционизме, в поддержке государством модернизации базисных индустриальных отраслей.
В.Л. Иноземцев подчеркивает, что важной причиной распада российской экономики стал переход к среднемировым ценовым отношениям . Экономия на внутреннем потреблении сырья привела к тому, что стоимость промышленной продукции составляет в России 27 %. Известно, что в то время как индуст Хомский Н. Прибыль на людях. М., 2002. С. 19.
Иноземцев В.Л. Пределы догоняющего развития. М. 2000. С. 243.
Ill риальные общества предпочитают вывозить информационные технологии, не обладающие редкостью, Россия поставила на экспорт 90 % производства стали, 80 % меди, 78 % минеральных удобрений, 43 % нефти и 30 % газа, что связано с потреблением невосполнимых ресурсов. Сокращение сырьевых ресурсов не стимулирует поиск альтернативы. Ресурсообеспеченные группы ориентированы на миграцию в ситуации сырьевого коллапса (истощение ресурсов), не заинтересованы в расширении социально-ресурсного слоя, так как уменьшается количество прибыли и социальная зависимость населения. Ввоз информационных технологий не оказывает решающего влияния на развитие экономики. 80 - 90 % информационного импорта является устаревшим и на 70 - 80 % используется в сферах потребления и обслуживания (сфера услуг, банковский сектор, развлечения). Интернет в России является сетью избранных, изредка или регулярно им пользуется только 4 % населения. Так что говорить о влиянии технологических инноваций, ломающих сырьевую ресурсоограниченность, не приходится. Сырьевые ресурсы основываются на специализированных технологиях, т.е. они связаны с инновациями в узком секторе экономики и не обладают сквозным эффектом. И хотя есть государства с большими доходами от продажи сырья, ни один из богачей не продемонстрировал ускоренного развития на сырьевой базе. Во-первых, сырьевая специализация в глобальной экономике определяет траекторию инвестирования проектов «мгновенной прибыли». Во-вторых, сырьевых ресурсов достаточно, чтобы обеспечить высокий жизненный уровень сырьевых рантье (5-6 % населения) за счет отстранения большинства. В-третьих, сырьевые монополисты позиционируют зависимость от глобальной экономики и воздерживаются от инвестиционных программ в реальной экономике.
Свободное перемещение ресурсов воспроизводит отношения доминирования и зависимости, гегемонии и подчинения во внутреннем социальном пространстве. Ресурсозависимые группы ограничены при определении возможностей. Усиление разрыва между развитыми и развивающимися гражданами обозначает безальтернативную ситуацию, либо воспроизводства в качестве зависимого класса, либо включения в сетевые структуры, допуск к преимуществам глобализации. Эксперты полагают, что Россию за последнее десятилетие покинули 1,5 млн высококлассных специалистов, не имеющих возможности самоопределения в демодернизированной российской экономике. Потеря инновационного ресурса не может компенсироваться динамикой сырьевого потребления. Появление в море отсталости островков высокотехнологичных современных предприятий не меняет принципиальной конфигурации ресурсов. Асимметричность ресурсопроизводства и ресурсопотребления усиливается: внедряемые образцы потребления формируют стремление жить по-новому, жить вне страны и ее интересов. Глобализация процветает благодаря привязыванию ресурсов зависимых сообществ: местная элита переходит на службу международному капиталу, потому что именно в таком статусе она интегрируется в мировое сообщество. Из России ежегодно вывозится 30-50 млрд долларов, что согласуется с ориентированностью сырьевых кланов на сетевой обмен. Происходят инвестиции не в национальную, а в глобальную экономику и забвение сообщества становится фактором глобализации. У. Бек говорит о симметричности глобальной экономики транснациональному социальному пространству, сетевому ресурсу. На наш взгляд, транснациональное социальное пространство отвечает интересам групп (П. Бурдье), которые привязаны по социальным диспозициям к ролям в сетях глобальной экономики. Агенты глобализации получают несомненные преимущества через поддержку со стороны глобальных сетевых структур и возможность перемещения социальных ресурсов в безопасное пространство. Российские олигархические собственники активно размещают свое состояние за рубежом в соответствии с логикой глобализации: сферой притяжения является финансовый сектор, не связанный с рисками реальной экономики, а также государственными ограничениями. Глобализация поэтому является процессом размывания суверенного социального пространства, изменения механизмов ресурсораспределения. Исследователи (Ивалерс, Тайн, Дж. Прес-бит) указывают на концентрацию информационных, интеллектуальных ресурсов в сетях глобализации. Глобализация упрощает социальное пространство в его классическом варианте, когда экономический ресурс переформировывает из культурные и властные диспозиции. Вместо возможностей ресурсообмена, выстраивается иерархия ресурсного доминирования. М. Кастельс обращает внимание на преодоление этатизма, децентрализацию власти, что реально означает перетекание власти от государств в глобальные сетевые структуры, усиление зависимости не только государств, но и целых групп населения от решений, принимаемых сетевыми собственниками ресурсов.
Российское общество движется по принудительной траектории вхождения в глобализацию. В отличие от традиционных социумов, которые наращивают индустриальный потенциал в целях конкуренции и кооперации, деиндустриализация, разрушение индустриально-технической базы, депрофессионализация населения, натурализация образа жизни характеризуют Россию как общество насильственной традиционализации.
Глобализация связана с асимметричностью социальных ресурсов, неравенством, анклавностью и периферийностью. Российское общество становится все более ресурсозависимым. Развитие сырьевой экономики за счет деградации остальных, в том числе и конкурентоспособных секторов, требует упрощения социальной структуры, политического авторитаризма и ограничения национального суверенитета. Транснациональное социальное пространство возникает в результате бесконтрольного проникновения транснациональных структур, происходит переструктурация пространства таким образом, что сетевые структуры обладают влиянием над каждым ее значительным сегментом. В объемном исследовании М. Кастельса «Информационная эпоха» традиционное социальное пространство понижается в статусе, так как глобализация экономики вызывает локализацию политики. Так называемое новое государство якобы открывает больше возможности, чем закрытые ресурсораспределяющие отношения национального пространства. То есть неравные в экономике участники глобализируемых сообществ выравниваются в политике локализацией своего представительства. Ресурсоидентичности, к которым взывает А. Турен, и в какой-то степени эти мысли близки М. Кастельсу, всегда надстраиваются над базисными социальными обществами. В периферийном обществе весьма слабая социальная организация и в упрощенном развитие как неадекватном ответе на глобализацию содержится усиление позиции ресурсообеспеченных слоев, поощряется социальная некомпетентность остального населения. Большинство россиян не имеют элементарных представлений о структуре, целях, способах деятельности международных финансово-экономических и политических институтов, сетевых структур, распоряжающихся сырьевыми ресурсами России. Глобализация как процесс самонастраивания глобальных сетей подталкивает на разрыв с институциональной логикой. Ресурсопотребление внутри системы в действительности является формой ресурсозависимости: отказ от своей доли в национальном богатстве, режим экономии, снятие требований социально-ориентированной экономики соответствуют логике глобализации. М. Кастельс признает, что так называемые локальные общества трансформированы в бессистемное население, которое зависит от управления извне. Опыт глобализации в России раскрывает ее автономность по отношению к целям саморазвития. Например, Москва аккумулирует 85 % финансовых потоков, Санкт-Петербург 40 % экспорта, остальная часть страны принуждается к насильственной тради-ционализации, натуральному хозяйству и финансовой зависимости от центра. Однако не будем спешить с выводом о возвращении к модели централизации ресурсов и ресурсной монополии государственной бюрократии. К российской действительности более подходяще замечание У. Бека о глобальном понимании государства как глобализации, как критерия национальной политики.
Россия живет в глобальном мире только отчасти: ее экономический, военно-политический, научно-технический потенциал уже отстает от Индии и Китая (1:1,2:2,1). Ресурсы советского периода как возможность пролонгирования статуса с неопределенным будущим заканчиваются: 2010-2015 г. могут стать поворотными в окончательном уходе страны в четвертый мир в связи с устарением сил ядерного сдерживания, изношенности индустриально-технической базы, невосполнимым уроном депопуляции и маргинализации населения. Можно принимать или отклонять глобализацию, но равно как вступление в этот процесс не гарантирует лучшего результата, так и устранение из него не означает подлинного суверенитета. Оба выхода из ситуации ресурсоза-висимости просто воспроизводят логику сетевых структур. В любой ситуации Россия не избавляется от главной своей беды - отсутствие современной социальной инфраструктуры. Глобализация вызывает противоречие разрыва внутри государства, так как социально обездоленные слои населения ввергаются в тра-диционализацию, не владея опытом ведения натурального хозяйства, не имея позитивного выбора в пользу общественных мобилизационных целей. Возрастающая отчужденность общества от государства выгодна сетевым структурам. Являясь производителями рисков глобализации, сетевые структуры намеренно дистанцируются от голода, войн, потребительских бунтов и безработицы. Ответственность возлагается на государство, которое не в состоянии конкурировать с сетевыми структурами по ресурсообеспеченности, но обязано удовлетворять основные общественные потребности.
