Введение к работе
Актуальность темы исследования. Коррупция общепризнанна как социальная опасность, как индикатор социальной деградации общества, как свидетельство неэффективности государственной системы. Но исследуя коррупцию, чаще всего отмечают издержки, связанные с отношениями между обществом и государством. Эти деформационные формы квалифицируются в качестве существенной преграды на пути развития общества, социокультурной модернизации и построения правовой системы.
Российское общество, пережившее период «шоковых» реформ, прошло точку невозврата к советскому прошлому, характеризуется нестабильностью социальных отношений, что связано, в первую очередь, с избыточностью социальных неравенств, региональными диспропорциями и самоотчуждением в системе отношений между обществом и государством.
Коррупционный фактор используется в контексте политической борьбы, передела сфер влияния. Одним из противоречивых явлений общественной жизни и общественных настроений становится усиление и опривычивание в обществе коррупционных схем на уровне не только отношений между государством и обществом, но и в межличностной сфере. В государственном секторе корруп-циогенность определяется стимулами коррупции, порождающими экономическую неэффективность и социальную несправедливость, которые только с условностью, как пишет СР. Аккерман, можно отнести к дурным альтернативам, легальным схемам материального стимулирования и вознаграждения.
Для российского общества коррупция свидетельствует о неэффективности, бюрократизации, отрыве системы управления от насущных общественных проблем, запросов массового сознания. Пытаясь понять, какие условия и факторы благоприятствуют или
Аккерман Р. Коррупция и государство. М., 2003. С. 5.
нейтрализуют коррупцию, следует отметить, что влияние коррупции в обществе выглядит преувеличеным, когда коррупция выступает синонимом несостоявшегося государства, и преуменьшаемым, когда речь заходит о коррупции как сугубо бытовом явлении.
Независимо от этого важным последствием коррупции в российском обществе является рационализация коррупционных практик, принятие массовых поведенческих моделей, направленных на готовность к применению и непосредственное применение коррупционных схем. Можно по-разному объяснять причины этого явления, указывая и на дисфункциональность существующих государственных институтов, и на неразвитость новых институциональных форм, и на издержки переходного периода в контексте догоняющей модернизации, а также прилагать усилия для анализа неразвитости правовой культуры, слабо реагирующей на коррупционные схемы.
В любом случае исследование коррупции в российском обществе связывается с массовыми ментальными и поведенческими практиками. В этом смысле коррупция выступает не столько как экономическая и даже политико-правовая проблема, сколько как проблема социальная, связанная с тем, что коррупционные практики во многих секторах общественной жизни вытесняют легальные, а также с формально-правовыми регуляторами замещением регуляторами взаимовозмездности. Высокий уровень коррупции создает «заслон» инвестиционной политике, но в большей степени коррумпированность не сообразуется с целями социального развития, а акторы коррупции (и не только коррумпированные высокопоставленные чиновники) стимулируют рост коррупции и ее влияние на отношения общества и государства и межгрупповые отношения.
Рассматривая коррупционные практики как практики, ориентированные на получение незаконных социальных льгот и привилегий на основе подкупа, дарения, взаимных услуг и использования должностной ренты, мы можем фиксировать, что в российском обществе коррупция связана не только со слабостью правовых регу-
ляторов или с неписаной традицией коррупции («в России всегда воровали»), но важное значение имеет ситуация общественной жизни, в которой коррупция принимается как норма социального взаимодействия, когда даже законные претенденты вынуждены платить взятки в том случае, если обладатели благ используют должностную ренту с целью создания дефицита публичных услуг.
Совершенно очевидно, что коррупционные практики являются ключевыми в понимании процесса коррумпированности общества и постановки социального диагноза в исследуемой проблеме. Как практики, складывающиеся в определенном общественном сегменте и превращающиеся в форму нормативной модели поведения, коррупционные практики фактически деформируют и замещают социальные институты, не только придавая им качество дис-функциональности, но и формируя определенные требования к выполнению социальных функций. Коррупционные практики существенно изменяют представления и процессы социальной мобильности, при которых обладание должностной рентой или использование коррупционных схем становится способом повышения статусных показателей (богатство, власть, престиж).
Таким образом, проблема коррупции для российского общества имеет не только конъюнктурное значение, связанное с исправлением имиджа страны, гораздо более серьезная причина состоит в том, что коррупционные практики подрывают доверие к социальным институтам, выстраивают систему паразитирующих посреднических структур между обществом и государством и, что не менее важно, становятся условием перемены, замещения социальных регуляторов.
Измеряя в конкретной степени коррупцию, следует учитывать, что обвинения России в высокой степени коррумпированности во многом исходят из соображений политической целесообразности или демонизации российского государства в международных отношениях. Однако, если говорить о внутренних побудительных мо-
тивах, то можно констатировать, что противодействие, нейтрализация коррупционных практик становятся важнейшим и основным направлением внутреннего обустройства страны.
Степень научной разработанности темы. Классическая социологическая традиция не выводит на понимание коррупции как самостоятельной теоретической проблемы. Основным «антикоррупционным» положением можно считать концепцию социальной аномии Э. Дюркгейма, в которую включается не только снижение авторитета и неэффективность социальных норм, безверие индивида в институциональный порядок, но и то, что можно описать как разрыв системы органической солидарности.
Согласно Э. Дюркгейму , современное общество строится на разделении труда. Коррупция в этой схеме выступает паразитирующим, патологическим явлением, использующим недочеты и упущения правовой, политической и экономической системы. С коррупцией можно связать деятельность групп, руководствующихся мотивами незаконной наживы, групп по социальным качествам несовременных, связанных с социально-профильным статусом, с тем, что должность и монополия на ресурсы создают систему социальной зависимости - подчинения.
Коррупция выступает как несвойственное современному обществу явление, неустраненное в общественных структурах, как результат социальной аномии и «интоксикации» общественного организма незаконными, нелегитимными сделками. Преодоление коррупционных схем, если следовать логике Э. Дюркгейма, заключается в повышении эффективности социальных норм и институционального доверия, в слаженности разделения труда и выполнении государственными структурами правовых и социальных обязательств перед обществом.
Несомненно, дюркгеймианская концепция подчеркивает роль моральных и правовых феноменов в преодолении коррупции как
Дюркгейм Э. О разделении труда. М., 1998.
деформации социальной солидарности. Обличая коррупцию как неизбежное моральное зло, вытекающее из социального устройства общества, попытки преодоления связываются с исчезновением ненормальных форм труда, как диспропорционального обмена услуг.
Описанная Дюркгеймом схема является важной для понима-ния коррупционных практик в социологической теории М. Вебера . Так как разделение труда естественно порождает солидарность и внесистемные нормальные формы, связанные с навязыванием услуг, в связи с этим М. Вебер полагал, что рационализация общественной жизни постепенно выводит за пределы социального действия патриархальные формы общественных отношений.
Но коррупцию можно понимать и как социальную рациональность, важным условием которой становятся непаллиативные представления общества. Как считал Э. Дюркгейм, конституирующим является социальное действие, ориентированное на других. Поскольку индивид занимает определенное статусное положение, неизбежно встает вопрос о том, в какой степени он может пользоваться своими статусными социальными преимуществами для достижения жизненных целей.
Идеальная модель бюрократии, описанная М. Вебером как группа лиц, ориентированных на формально-правовую рациональность, на действия по социально-калькулируемой, социально-прогнозируемой и разделяемой определенными поведенческими канонами схеме, является своего рода позицией противопоставления коррумпированному нерациональному обществу, где каждый зависит от других только по схеме возможного оказания услуг.
Среди специфических факторов коррупции, основываясь на теории М. Вебера, можно назвать понимание коррупции как пространства свободы в рамках стиснутого под воздействием формально-правовой рациональности индивида. Целью М. Вебера являлось построение правового государства. Его искреннее убежде-
ВеберМ. Избранные произведения. М., 1990.
ниє как ученого, заключалось в том, что коррупция является одной из форм антипрогресса - формой, в которой локализуется социальная иррациональность.
Изучение коррупционных практик вмещается в такую исследовательскую ситуацию, как средний и приблизительно рассматриваемый смысл действия. Коррупционные практики не являются для М. Вебера усредненными, а потому понятным способом поведения. Поэтому он особо подчеркивает, что критерием выделения коррупционных практик, как нормативных моделей поведения, становится намеренный акцент на социальное, на извлечение и повышение эффективности социального действия.
Сам Вебер, настаивающий на том, что главный и основной методологический инструментарий социологии опирается на идеальные типы, сталкивается с трудностью квалификации коррупционных практик, которые не являются усредненными идеальными типами и одновременно сохраняют основные признаки социального действия (имеется в виду наличие ориентации на других и смысл действия). В теоретико-методологическом аспекте эта антиномия разрешается путем соотнесения коррупции с размыканием рациональной замкнутости, обращением к опосредующим звеньям социальных практик.
Анализ бюрократии в этом контексте сыграл положительную роль, поскольку бюрократия как власть инструкций ориентирована на экспансию формальной рациональности, что возвышает коррупционные риски и, как следствие, возможность возникновения дурных альтернатив.
В подходе представителей структурного анализа (Р. Мертон , Т. Парсонс ) новационным, расширяющим сферу исследования коррупции, является положение об антиномии партикулярных и универсальных норм, о путях интеграции социальных групп в об-
Мертон Р. Избранные социологические труды. М., 1993. Парсонс Т. О системе современных обществ. М., 1998.
щественную жизнь и влияния на уровень отклонения от норм и получения незаконных социальных преимуществ степени усвоения общественных образцов и норм. Согласно этой концепции, общество находится в состоянии неравновесия, если интегрирующие нормы ослаблены или действуют декларативно, также как и социальные институты показывают высокую степень дисфункционально-сти, замещения явных функций латентными, которые связаны с использованием институциональных ресурсов для удовлетворения интересов определенных групп. Структурно-функциональный анализ дает описание коррупции с точки зрения функциональности, того, какие функции и каким общественным запросам удовлетворяет коррупция.
Подобная постановка вопроса выводит на понимание коррупционных практик как практик, связанных с уровнем анализа социального действия, с личностью, как системы мотиваций, эмоций и идей, интернализируемых каждым индивидом. В анализе коррупции требуется уяснить, каким образом агент, через которого осуществляется системная деятельность, выступает как носитель коррупционных практик.
В контексте отмеченного подхода коррупционные практики имеют смысл лишь в структурной взаимозависимости, в том, что, несмотря на разнообразие форм проявления, они инвариантны по отношению к социетальному уровню. В понимании коррупционных практик важными является два момента: дефицит институциональных ресурсов и взаимное предоставление услуг. Полагая, что коррупционные практики действуют в обществе на уровне групповой интеракции, структуралисты приходят к выводу о необходимости замыкания и сосредоточения исследовательских усилий на рассмотрении деятельности государственных структур, как в большей степени, согласно Р. Мертону, характеризуемых как структуры замкнутого действия. Можно также сказать, что, являясь сторонниками обсуждения коррупции как расхождения между социально
предписанными целями и приемлемыми средствами их достижения, определяется обозначение коррупционных практик как практик, имеющих мотивы и вполне легальные цели, но использующих для этого легальные способы реализации.
Таким образом, классическая социологическая мысль выделяет три основных момента в понимании коррупционных практик: во-первых, как определенных моделей поведения, имеющих обусловленность в ненормальных формах разделения труда, возникновения опосредующих избыточных звеньев; во-вторых, в дефиците или присвоении институциональных ресурсов в ситуации дисфунк-циональности социальных институтов; в-третьих, в использовании иллегальных практик для достижения признанных в обществе легитимных целей.
Неклассическая социологическая мысль рассматривает коррупционные практики в контексте деятельностного подхода. Согласно П. Бурдье , коррупция не субстанциональна, а является конфигурацией отношений между индивидуальными и коллективными акторами. Так как люди преследуют разные интересы в социальных полях, то и коррупция принимает разнообразные формы. Но основным является то, что коррупция есть конкретная борьба между агентами и представляет механизм капитализации не только легитимных, но и не легитимных средств.
Важным является то, что коррупционные практики есть индикатор логики присоединения - логики, связанной с тем, что, проявляя внешне приверженность к целям и нормам господствующей группы, присоединившаяся группа действует на основании своих интересов. Таким образом, можно констатировать, что коррупционные отношения включены в анализ осмысления социальной реальности. Логика практики такова, что в отношении всей совокупности действий практическая логика - логика, уловимая только в
Бурдье П. Социология политики. М., 1993; Он же. Практический смысл. СПб., 2004.
действии, - определяет склонность к коррупции в определенной ситуации.
Практическое чувство, являясь составной часть габитуса, вынуждает индивида действовать на основе схем коллективного или индивидуального опыта. Противопоставляя пониманию коррупции как сознательному, преднамеренному искажению правовых, социальных или должностных норм коррупционные схемы как схемы габитуса, П. Бурдье принимает в расчет, что коррупционные практики включены в схему конкретной борьбы и на уровне хабитуали-зации становятся конкурентным преимуществом.
Приоритет, отдаваемый П. Бурдье анализу диспозиционных установок на коррупционную деятельность, на действие личности в соответствии с принципом габитуса, переключает исследовательское внимание на субъектно-мотивационные основы коррупционной деятельности, на понимание коррупционных программ как программ социального самопрограммирования.
Э. Гидденс анализирует коррупционные практики с позиции включения их в социальные взаимодействия. Для него существенным является тот факт, что рефлексивный контроль за социальными взаимодействиями согласуется с деятельностью бессознатель-
ных структур личности . Согласно Э. Гидденсу, позиционирование индивидов означает одновременное расположение в пределах длительной протяженности институциональных преобразований. Полагая, что индивид действует на основании позиционирования, что большинство аспектов взаимодействия определяется тем, насколько акторы способны согласовать собственную деятельность с другими, чтобы достигать целей, преследуемых поведением индивидов, уровень коррупциогенности, являющейся частью практической деятельности, формирует различные формы условностей. Коррупционные практики являются заимствованными или стано-
Гидденс Э. Устроение общества. М., 2003. С. 89.
вятся способом осуществления рутинной деятельности, не связанной с компетентной осведомленностью.
Представляя коррупцию в контексте социального взаимодействия, Э. Гидденс видит то, что коррупция становится преумножающим ресурсом. Рассматривая, таким образом, коррупционные практики, можно сказать о структурации коррупции, модификации существующих органических или социальных характеристик через механизмы коррупционного действия. За этим утверждением стоит признание того факта, что на уровень коррупциогенности общества действует масштаб некоррупциогенных (прежде всего алокатив-ных) ресурсов. Согласно Э. Гидденсу, действуя коррупционно, индивид относится к коррупции как к практическому сознанию.
Отечественная социологическая мысль сталкивается с двумя исследовательскими трудностями. Первая связана с неразвитостью аналитического аппарата коррупции применительно к российской действительности, так как идеи социологии права М. М. Ковалевского и О. И. Петражицкого касались только общих принципов социальности права . Вторая связана с тем, что заимствованные аналитические схемы направляют усилия исследователей на сферу несоответствия российским реальностям зарубежных стандартов измерения коррупции, содержат малый объяснительный потенциал в выявлении специфики коррупции в российском обществе.
Характеризуя эту ситуацию, можно сказать, что российская социологическая мысль постепенно сосредотачивается не на возникновении коррупции, а она видит перспективное направление в исследовании как институционального дизайна коррупции (И. Е. Дискин) , так и структурного измерения (О. И. Шкаратан) и через динамику массового сознания (М. К. Горшков) . В этом перечислении важным является то, что постепенно признавая само-
Социология России в 19-начале 20 века. Вып. 3. М., 2002. Дискин И. Е. Россия, которая возможна. М., 2011.
Шкаратан О.И. Российский порядок: вектор перемен. М., 1998; Социология неравенства: теория и реальность. М., 2012. ГоршковМ.К. Российское общество, как оно есть. М., 2012.
стоятельность криминологического подхода к анализу коррупции, следует указать на необходимость анализа социальных характеристик коррупции, тех сфер общественной жизни, которые не охватываются правовой сферой и не могут опираться исключительно на правовую традицию.
Важным также является то, что в понимании И.Е. Дискина отмечается необходимость преодоления этатистского подхода, анализа только фактов взяточничества чиновников. Обращаясь к моделям социального действия, ученый диагностирует коррупцию в контексте процессов рационализации и индивидуализации в постсоветский период. И.Е. Дискин обращает внимание на то, что до сих пор не произошли адекватные изменения в механизмах социального контроля и социальной интеграции, что создает воспроизводство коррупции как следствие безличностного индивидуализма. Коррупция порождается макросоциальной средой, в которой господствует неформальный социальный капитал.
Это положение в определенной степени отличается от исследовательского контекста, вносимого О. И. Шкаратаном. Коррупция в его изложении представляется как результат действия схемы «власть - собственность», как система взаимообмена, в которой легитимируется ориентация на власть, как способ накопления богатства, что связано с коррупционными схемами, и конвертации богатства на власть, что подразумевает практики подкупа и легальной ротации. Важным моментом позиции О.И. Шкаратана является то, что избыточные социальные неравенства в российском обществе делают сферу публичных услуг недоступной для большинства россиян и определяют ситуацию навязывания коррупции.
М.К. Горшков, говоря о растущем в обществе запросе на борьбу с коррупцией, как основным препятствием социокультурной модернизации российского общества, отмечает, что, во-первых, сама борьба с коррупцией включена в общий контекст идеи порядка. И это сужает социальные границы восприятия коррупции. Во-
вторых, коррупция по традиции замыкается в определенных сферах государственной жизни и не анализируются коррупционные практики на микросоциальном и профессиональном уровнях. Также для М.К. Горшкова важно, что обнаруживается когнитивный диссонанс между неприятием коррупции и готовностью вступления в коррупционные схемы для акторов достиженческих практик.
В целом отмеченные обстоятельства свидетельствуют о том, что, во-первых, социологическая мысль сформировала определенный задел в исследовании коррупции как явления неорганичного, патологичного, связанного с процессами социальной деградации и дисфункциональности социальных институтов, но слабо исследованы апосреднические средства коррупции, коррупционные практики различных слоев населения, использующих возмездные соглашения для достижения социальных льгот или получения материальной выгоды. Во-вторых, коррупционные практики «отмечены» описанием, в основном, высшего уровня, но не соответствуют влиянию коррупции на социальном микроуровне, создающей необходимый инструментарий достижения коллективных или индивидуальных целей.
Эти выводы определяют теоретическую и социально-практическую значимость диссертационного исследования, призванного заполнить определенные пробелы в изучении коррупции как системного социального явления.
Цель диссертационного исследования состоит в изучении коррупционных практик в системе социальных позиций населения российского общества как поведенческих моделей, ориентированных на приобретение незаконных льгот и преференций, извлечение должностной ренты, нелегитимное присвоение институциональных ресурсов.
Для реализации поставленной цели необходимо решить следующие исследовательские задачи:
определить коррупционные практики в системе социологического знания в качестве инструмента исследования;
изучить специфику коррупционных практик в российском обществе как основной индикатор состояния общественной и экономической жизни;
выявить влияние социоструктурных условий на формирование коррупционных практик;
раскрыть институциональные факторы воспроизводства и распространения коррупционных практик;
исследовать деятельностно-мотивационный аспект коррупционных практик и классифицировать их по типу направленности и способам воздействия;
проанализировать перспективы преодоления и минимизации коррупционных практик во влиянии на ментальность и поведение россиян.
Объектом исследования выступает коррупция как системообразующий социальный эффект, порождающий деформацию поведенческих и ментальных практик и представляющий социальную опасность для стабильности и развития общества.
Предмет исследования составляют коррупционные практики в различных сферах российского общества, связанные с социоста-тусными, институциональными и деятельностно-мотивационными параметрами.
Гипотеза диссертационного исследования состоит в том, что коррупционные практики в российском обществе имеют в основе опривычивание коррупционных схем как неформальных соглашений, играющих роль регуляторов и способов получения социальных благ и услуг. Коррупционные практики, таким образом, связаны с опривычиванием коррупции, со схемами восприятия коррупции как наиболее эффективного и удобного способа реализации достигательных стратегий. Коррупционные практики, проявляясь в различных формах, формируются под влиянием коррупци-
онных установок и в условиях монополизации институциональных ресурсов определенными группами и должностной рентой, имеющей значение в повышении социально-статусных позиций, богатства и престижа.
Теоретико-методологическую основу исследования составляет социологическое понимание, основанное на постулате классической социологии Э. Дюркгейма об аномийном разделении труда, неклассической социологии П. Бурдье о механизмах функционирования и приращения неформального социального капитала, трактующих коррупционные практики, как поведенческие модели, порождаемые отношениями социальной зависимости и монополизмом на определенные социальные блага на основе должностного статуса и имеющие последствием социальную дезинтеграцию общественной жизни.
При разработке основных положений диссертации автор исходил из концептов социальной аномии и ненормальных «превратных» форм разделения труда Э. Дюркгейма, эффектов бюрократизации социальных отношений М. Вебера. В работе нашли отражение положения неклассической социологии П. Бурдье о наращивании социального капитала, логики присоединения, опривычивания и практического чувства. Также принята во внимание позиция Э. Гидденса по поводу практического разума.
В процессе исследования диссертант использовал положения и выводы, содержащиеся в работах российских социологов И.Е. Дискина, М.К. Горшкова, О.И. Шкаратана о коррупционных практиках, как конфигурации социальных отношений, формируемых в результате дисфункции, дефицита или присвоения институциональных ресурсов, а также преумножения неформального социального капитала.
Эмпирическая база исследования. В работе были использованы результаты социологических исследований ИС РАН за 2008-2013 гг.: «Готово ли российское общество к модернизации?»
(2010 г.) , «О чем мечтают россияне?» (2012 г.), «Бедность и неравенства в современной России: десять лет спустя» (2013 г.), а также результаты социологического исследования «Коррупция глазами жителей Ростовской области», проведенного при личном участии автора. Выборка осуществлялась на основе кластерного анализа путем вариативного интервьюирования и составляла в общей совокупности 851 человек.
Научная новизна исследования состоит в концептуализации проблемы коррупционных практик в системе социальных отношений российского общества, что находит воплощение в совокупности результатов, отличающихся новизной, а именно:
проанализирована проблема коррупции в системе социологического знания как способа исследования социально-анонимных эффектов и формирования иллегальных практик, как нормативных типов поведения, что имеет определенную новизну по сравнению с преимущественно правовым «криминологическим» рассмотрением коррупции, локализующейся в отношениях «общество - государство»;
изучена специфика коррупции в российском обществе, которая является следствием трех разнонаправленных тенденций: легитимации коррупции как традиции в массовом сознании; должностной ренты как способа извлечения прибыли из сферы компетентности, закрепленной в должностном статусе; достигательных практик, нацеленных на минимизацию социальных усилий путем налаживания неформальных социальных контактов в сфере потребления общественных благ и услуг, что обладает определенным уровнем новизны по сравнению с бюрократической концепцией российской коррупции;
раскрыто влияние избыточных социальных неравенств на формирование коррупционных практик как практик, связанных со стремлением повышения социально-статусных позиций путем наращивания неформального социального капитала; определено, что
воспринимаемые несправедливыми социальные неравенства содействуют легитимации коррупции на социальном микроуровне, что является определенным исследовательским шагом по сравнению с описанием вынужденности коррупционных практик большинства населения;
определено влияние институциональных факторов, связанных с групповым представлением институциональных ресурсов и выработкой коррупционных схем как замещающих институциональные регуляторы, что связано и с низким институциональным доверием, и в контексте приращения социологического знания, с размытостью антикоррупционного эффекта сложившейся институциональной системы, в которой не сформировались референтные образцы антикоррупционной деятельности;
описаны коррупционные практики в российском обществе, которые не только различаются по сфере применения (экономические, социальные или политические), но и характеризуются в большей степени способами реализации, среди которых наибольшей значимостью обладают практики неформального оказания услуг и возмездного контракта, что имеет определенное значение в исследовании коррупции как многоуровневого критерия по сравнению с формальными критериями описания коррупции по размерам вознаграждения;
обоснована обусловленность минимизации коррупционных практик путем внедрения в массовое сознание антикоррупционных установок и расширения коридора возможностей в реализации легитимных практик, как обладающих большим уровнем достига-тельности и минимизации социальных издержек, что связано по сравнению с предшествующими исследованиями проблем коррупции, с внедрением системного воздействия на коррупционные практики через стимулирование антикоррупционных поведенческих моделей населения и установление в обществе консенсуса по поводу противодействия коррупции.
На защиту выносятся следующие положения:
-
Коррупция в контексте социологического знания понимается как следствие социальной аномии, дисфункциональности социальных институтов и слабости социально-интегрирующих ценностей, а также связывается с реальным расхождением между существующими заявленными целями и иллегальными способами их достижения. Неклассическая социологическая традиция делает исследовательский акцент на выявлении субъектного измерения коррупции, переводя в режим исследования практического чувства, хабитуализации коррупционных схем и определения коррупции как массовой стратегии в контексте индивидуального и коллективного опыта в условиях слабости или замещаемости институциональных регуляторов поведенческих практик.
-
Коррупционные практики в российском обществе включены в систему социальных отношений, что связано с эксплуатацией традиционных связей (обоснование коррупции как исторической традиции и как условия, необходимого для реализации достигательных стратегий на рынке возмездных услуг). В отличие от зарубежных коррупционных практик, ориентированных на политическую или экономическую сферу, в российском обществе коррупционные практики имеют специфику на основе использования неформального социального капитала, как важного фактора повышения конкуренции в сфере оказания социальных благ и услуг. В контексте изложенного основными критериями исследования выступают интенсивность, распределение, готовность, вовлеченность и интерес к противодействию коррупции различных групп и слоев населения.
-
Социальная структура российского общества сегментирована, разделена на параллельные социальные миры, что ослабляет действие интегрирующих ценностей и формирование общезначимых интересов. В этих условиях доминирует борьба за укрепление социальных позиций на основе доступа к социальным и властным
ресурсам. Влияние социальных избыточных неравенств приводит к тому, что использование коррупционных схем рассматривается как гарантия социальных рисков и подстраховка для предотвращения угрозы регрессивной социальной мобильности и исключения из системы, усиление социальной зависимости на уровне удовлетворения базовых социальных потребностей.
-
Интитуциональная система в российском обществе характеризуется дефицитом ресурсов открытости, конкурентоности и развития, что стимулирует рост коррупционных практик посредством использования формальных и неформальных социальных регуляторов. В условиях низкого институционального доверия и доминирования неформальных социальных связей развитие и укрепление коррупционных практик как поведенческих моделей связаны с «давлением» государства на уровне распределения социальных благ, и, с другой стороны, социальной микросреды, в которой отношения взаимозависимости замещаются отношениями взаимовыгоды и признаются коррупциогенные условия для воздействия на социальные институты с целью освоения институциональных ресурсов как ресурсов выигрышной социальной позиции.
-
Коррупционные практики в российском обществе различаются по критерию оценки коррупции. В силу восприятия коррупции как терминальной антиценности, общество в целом видит в коррупции абсолютное «зло», основную причину социальной и моральной деградации. В ситуации ослабления моральных добродетелей и расхождения терминальных и инструментальных ценностей, в реальных жизненных стратегиях россияне выводят отношение к коррупции на уровень индивидуального выбора и рассматривают включение в коррупционные практики как ситуативное, вынужденное, что не создает в российском обществе интегрированного антикоррупционного большинства и не выводит противодействие коррупции на уровень «недопустимого» способа достижения целей.
6. Минимизация влияния коррупционных практик в российском обществе, как показывает анализ причин, условий и форм воспроизводства, связано, с одной стороны, с повышением тран-сакционных издержек от коррупционных практик (риски правоприменения, экономическая и социальная репутация), с другой - с формированием антикоррупционной культуры, с освобождением от восприятия коррупционных схем, как имеющих традицию в российском обществе, и перехода на рациональные достигательные стратегии, связанные с использованием профессионального, делового и репутационного ресурсов. Для профилактики коррупционных практик требуется, с одной стороны, консолидированная позиция общества по проблеме коррупции, с другой стороны - распространение принципа взаимоответственности государства и граждан в контексте и оценке противодействий и преодоления коррупционного синдрома в массовом сознании.
Теоретическая и научно-практическая значимость исследования определяется положениями и выводами диссертации, содержащими определенное приращение знаний по исследуемой проблеме, что может быть использовано в подготовке практических рекомендаций по формированию коррупционной политики, во взаимодействии правоохранительных и общественных структур, а также используется для формирования рекомендаций социального мониторинга, экономических и инфраструктурных проектов и для включения оценки коррупционного фактора в систему социального диагноза на региональном и федеральном уровнях.
Практическая значимость исследования определяется применением материалов диссертации в подготовке курсов по общей социологии, социологии права, экономической социологии, а также по пограничным проблемам преподавания правовых, социально-психологических, экономических дисциплин.
Апробация работы. Результаты диссертационного исследования были изложены на международных, всероссийских и регио-
нальных научных и научно-практических конференциях и семинарах в 2011-2012 гг., в частности, на: Всероссийской научной конференции «Геополитическая миссия России в XXI веке и национальная идея» (г. Ростов-на-Дону, 17-18 марта 2011 г.); Международной научно-практической конференции «Модернизация России: региональные особенности и перспективы» (г. Ростов-на-Дону, 21-22 апреля 2011 г.); региональной научной конференции «Путь в науку: молодые ученые об актуальных проблемах социальных и гуманитарных наук» (г. Ростов-на-Дону, 21-22 апреля 2011 г.); III Международной научно-практической конференции «Кавказ - наш общий дом» (г. Ростов-на-Дону, 27-29 сентября 2011 г.); Международной научно-практической конференции «Социальное партнерство в России: фактор инновационного развития и общенациональной солидарности» (г. Ростов-на-Дону, 19-20 апреля 2012 г.).
Результаты внедрены на отделении «Регионоведение» Института по переподготовке и повышению квалификации Южного федерального университета.
Основное содержание диссертационного исследования отражено в 6 научных публикациях общим объемом 9 п. л., в том числе в 2 статьях в изданиях, входящих в список ВАК Минобрнауки РФ.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, включающих шесть параграфов, заключения и списка литературы.
