Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Коммуникативно-дискурсивная специфика инвективных зоометафор как фактов языка и культуры . 13
1.1. Инвективная зоометафора как объект современной лингвистики 13
1.2. Лингвокультурологические особенности инвективных зоометафор 38
1.3. Интернет-среда как новая область функционирования зоометафор-инвектив 55
1.4. Проблема классификации инвективных зоометафор 67
Выводы по первой главе 86
Глава 2. Экспериментальные методы в исследовании инвективных зоометафор 89
2.1. Инвективные зоометафоры как объект лингвокриминалистики . 90
2.2. Способы определения степени инвективности зоометафор 100
2.3. Гендерная дифференциация инвективных зоометафор (по данным эксперимента) 109
2.4. Определение индекса инвективности зоометафор с учётом лексико-семантической принадлежности номинант 112
2.4.1. Лексико-семантическая группа «Глупая женщина (девушка)».. 113
2.4.2. Лексико-семантическая группа «Толстый мужчина» 139
2.5. Сопоставительный анализ синонимичных инвективных зоометафор 153
2.6. Суммарное коннотативное значение инвективы как реализация категории оценочности . 176
Выводы по второй главе 181
Заключение 183
Список литературы 195
Приложения 218
- Лингвокультурологические особенности инвективных зоометафор
- Проблема классификации инвективных зоометафор
- Способы определения степени инвективности зоометафор
- Лексико-семантическая группа «Глупая женщина (девушка)»..
Введение к работе
Актуальность исследования зоометафор-инвектив обоснована рядом факторов. Во-первых, она определяется возросшим интересом современной лингвистики к проблемам метафоризации в связи с ролью метафоры в языке и культуре. В этом контексте зоометафоры как одна из лексико-семантических групп инвективной лексики репрезентируют особенности национальной картины мира, вбирая в себя результаты этнокультурной стереотипизации, что позволяет воспринимать культурные смыслы на глубинных уровнях содержания единиц. Во-вторых, анализ зоометафор-инвектив в различных типах дискурса значим в контексте развития когнитивно-дискурсивной парадигмы лингвистического знания, основы которой были заложены в трудах Н.Ф. Алефиренко, А.Н. Баранова, Т.А. ван Дейка, Е.С. Кубряковой, Ю.С. Степанова, И.А. Стернина. На материале зоометафор может быть расширено представление о формировании инвективности в её вербальном, когнитивном и прагматическом преломлении, исходя из чего актуальность нашего исследования обусловлена необходимостью конкретизации принципов определения критериев оскорбительности зоонимной лексики, создания инструментария и выработки методики интерпретации этнообусловленных инвективных коннотаций зоометафор для определения степени их инвективности с возможностью последующего использования полученных результатов в лексикографической, а также судебной практике при рассмотрении исков об оскорблении чести и достоинства человека.
Объектом настоящего исследования является инвективная зоометафори-ческая лексика, представляющая фрагмент языковой картины мира русского народа.
Под зоометафорой мы понимаем одну из разновидностей метафор, предметом отображения которой являются реалии животного мира, свойства которых экстраполируются на человека. В структуру инвективной зоометафоры входят негативно-оценочные семы. Таким образом, она употребляется носителями языка с инвективной интенцией.
Предметом нашего исследования являются функционально-семантические и коммуникативные особенности инвективных зоометафор.
Материалом послужили зоометафорические и зоонимные лексемы (около 400 ЛСВ), отобранные методом сплошной выборки из русскоязычных толковых, ассоциативных, фразеологических и культурологических словарей, словарей сленга и жаргона, ресурсов сети Интернет (социальные сети и блоги), Национального корпуса русского языка, текстов федеральных и региональных СМИ, а также из 13 печатных текстов на русском языке (книги из современного литературного сериала «Этногенез») и 34 серий молодёжного сериала «Интерны», а также данные, полученные в ходе ряда лингвистических экспериментов, проведённых среди жителей Белгородской области. Общий объём фактического материала составил более 3000 страниц.
Выбор в качестве фактического материала исследования зоометафор обусловлен тем, что именно они дают более всего поводов для разночтений в судебной лингвистической экспертизе. Инвективность пейоративной лексики очевидна, в то время как инвективность зоометафор нуждается в доказательной лингвистической базе, поскольку речь идёт о вторичных значениях зоонимов, которые являются элементами литературного языка и сами по себе не являются инвективами, а их вторичное инвективное значение зачастую не отмечено словарями либо лишено предупредительных помет.
Целью настоящего исследования является коммуникативно-дискурсивный анализ зоометафорических номинаций как одного из разрядов инвективной лексики.
В основе нашей работы лежит следующая гипотеза. Высокий инвектив-ный потенциал зоометафор проистекает из их онтологической принадлежности к номинациям, экстраполирующим свойства реалий из мира «Животное» на объекты мира «Человек». При этом степень инвективности зоометафор оказывается различной и может быть определена посредством экспериментального анализа. Инвективный потенциал зоометафор проявляется в рамках различных дискурсов, репрезентируя колшуникативно-прагматические интенции адресанта, и определяется коммуникативно-дискурсивными условиями.
В связи с заявленной целью и сформулированной гипотезой в работе решаются следующие задачи:
>* выявление основных признаков инвективы, а также принципов
систематизации и классификации инвективной лексики в научной
литературе с позиции актуальных направлений филологических
исследований: лингвокультурологии, лингвокриминалистики,
тендерных исследований;
отбор и систематизация материала, содержащего зоометафоры-инвективы, с последующим анализом зоометафорических инвектив и выявлением их инвективного потенциала как способности к выражению негативных интенций говорящего;
анализ роли зоометафор как базового компонента формирования метафорической модели, отражающей языковую картину мира в русскоязычном сознании;
выявление особенностей функционирования зоометафор как инвективных номинаций в разговорно-просторечном дискурсе и интернет-коммуникации;
определение принципов употребления стилистических помет в словарях с целью обнаружения параметров эмоционально-оценочной лексики и установление степени инвективности по словарям ненормативной лексики;
проведение экспериментальных исследований инвективных зоометафор среди жителей Белгородской области;
разработка алгоритма анализа инвективной лексики с целью диагностирования инвективного намерения индивида;
подготовка материалов для «Словаря инвективности» с опорой на данные толковых и ассоциативных словарей, а также на результаты лингвистических экспериментов.
Теоретико-методологической базой исследования послужили положения
о взаимосвязи и взаимообусловленности языка и культуры, разрабатываемые в
рамках когнитивной лингвистики и лингвистической культурологии
(Н.Ф. Алефиренко, Ю.Д. Апресян, Н.Д. Арутюнова, Н.Н. Болдырев,
В.З. Демьянков, С.А. Кошарная, Е.С. Кубрякова, З.Д. Попова, Ю.С. Степанов,
И.А. Стернин, А.Д. Шмелев и др.); а также концепции отечественных и
зарубежных исследований, посвященных анализу инвективной и обсценной
лексики (Голев, 1999, 2000; Мокиенко, 1994; Шарифуллин, 2000; Левин, 1998;
Жельвис, 2004; Стернин, 2010; Позолотин, 2005 и др.), зоонимов и их
производных (Миронюк, 1988; Огдонова, 2000; Голубовська, 2003; Жерибко,
2005; Фролова, 2005, Патюкова, 2009; Гусар, 2006; Калиткина, 2010, Павлова,
2005, Гукетлова, 2009 и пр.) и проблематике метафоры (Лакофф, 1980,1996, 2004;
Баранов, Караулов, 1991, 1994; Будаев, Чудинов, 2006, 2008; Вершинина, 2002;
Дейк, 2007, 2008 и др.). Работа выполнена в русле когнитивно-дискурсивного и
коммуникативного подходов с использованием методологии
лингвокриминалистики, экспериментальной лингвистики, лингвокультурологии и теории концептуальной метафоры.
В работе нашли применение общеисследовательские (индукции, классификации, абстрагирования, метод социологического опроса (анкетирование), количественный) и собственно лингвистические (описательный, структурный, стилистический, метод компонентного анализа, частные экспериментальные методы (ассоциативный эксперимент, лингвистический эксперимент и пр.) методы. Так, в частности, использован метод индексации инвективности, который заключается в расчёте числовых значений, определяющих степень присутствия в лексеме инвективных сем (индекс инвективности (Іі)) по специальной формуле:
._(nl + n2.-.+ nN)
1 N '
где Пі..пк - это номер позиции слова в иерархии списочных инвектив, выстраиваемой каждым из респондентов (при этом слова располагаются респондентами в порядке усиления негативной оценки - от положительного (нейтрального, наименее оскорбительного) к отрицательному (оскорбительному, наиболее оскорбительному), а N - общее количество респондентов.
Научная новизна диссертации заключается как в характере эмпирического материала (в работе, помимо прочего, анализируются инвективные зоометафоры, функционирующие в интернет-коммуникации), так и в самом подходе к анализируемому материалу: зоометафоры-инвективы представлены в работе как когнитивно-дискурсивные образования в аспекте их фреймово-слотовой организации; разработаны теоретические основы для создания «Словаря инвективности» (по аналогии со словарями частотности) и заложена фактическая база для такого словаря на материале зоометафор; впервые предложена экспериментальная методика определения индекса инвективности зоометафор с учётом различных социологических факторов, произведён сопоставительный анализ результатов исследования с имеющимися аналогами.
На защиту выносятся следующие положения:
-
Зоометафоры в целом и инвективные зоометафоры, в частности, обладают кумулятивной функцией, вбирая в себя наслоения различных культурных эпох и являя собой динамические структуры в контексте этнокультурной языковой картины мира.
-
Инвективный потенциал зоометафорической лексики обусловлен как её онтологическими свойствами, так и словообразовательной и ассоциативной продуктивностью в различных коммуникативных средах, при этом инвективные зоометафоры характеризуются более низкой степенью инвективности по сравнению с другими разрядами инвективной лексики.
-
Для выявления нового ЛСВ зоонима необходимо сопоставление данных, представленных в лексикографических изданиях (предписательное значение), с материалами лингвистических и ассоциативных экспериментов (выявление описательного значения), поскольку вновь формирующиеся актуальные ЛСВ зачастую не фиксируются в словарных статьях.
-
Индекс инвективности зоометафор, статистически представленный с учётом различных социальных показателей, репрезентирует обобщённое мнение носителей языка и позволяет судить о степени представленности в лексеме инвективных сем. При этом подвижность номинанты на шкале инвективности обусловлена тендерными, возрастными, социальными особенностями носителя языка, местом его проживания и др. факторами.
Теоретическая значимость настоящей работы состоит в интегративном описании инвективной зоометафоры как способа реализации инвективных интенций говорящего в различных типах дискурса и в разработке алгоритма исчисления индекса инвективности данных образований, что призвано внести определённый вклад в теорию коммуникативной и когнитивно-дискурсивной лингвистики. Кроме того, в исследовании разработан инструментарий и предложена методика определения степени инвективности зоометафор как объекта судебно-криминалистической экспертизы. В работе определяются способы лексикографической репрезентации зоометафор-инвектив в различных словарях, что является значимым для теории лексикографии. Результаты и выводы работы способствуют углублению знаний о культурной семантике русской зоометафорической лексики в целом.
Практическая значимость предпринятого исследования определяется возможностью использования результатов работы в лексикографической практике, в учебных курсах по лексикологии, культуре речи, стилистике, лингвокультурологии, социолингвистике, а также при проведении лингвистической экспертизы текстов по делам о защите чести и достоинства личности. Результаты работы имеют возможность внедрения в педагогическую практику (в контексте борьбы со сквернословием) и практику лингвистических экспертиз.
Апробация исследования. Основные положения работы представлены в докладах и сообщениях на международных конференциях в г. Белгороде (НИУ «БелГУ», 2008, 2010, 2012, 2013), г.Ереване (АГПУ, 2011), г.Одессе (ОНУ, 2013), всероссийских научно-практических конференциях в г. Белгороде (БГИИК, 2010), региональных научно-практических конференциях в г. Старом Осколе (СОФ НИУ «БелГУ», 2009, 2011), Белгороде (НИУ «БелГУ», 2009, 2010, 2013,2014).
По теме исследования в центральной и региональной печати опубликовано 16 работ, включая 3 публикации в изданиях, входящих в перечень ВАК.
Структура диссертации. Диссертация объёмом 252 с. состоит из Введения, двух глав, Заключения, Списка использованной литературы и пяти Приложений.
Лингвокультурологические особенности инвективных зоометафор
Рассмотрение особенностей инвективных зоометафорических номинаций приводит к выводу, что их преобладающие отрицательные смыслы обусловлены рядом причин: во-первых, антагонистическим отношением человека к представителям животного царства (животный мир рассматривается в этом контексте как мир, не до конца покоренный человеком, и как мир, представляющий опасность для человека), во-вторых, комплексом «сверхполноценности» человека по отношению к «братьям меньшим», находящимся на более низкой ступени развития, в-третьих, номинированием явлений, представляющих собой отклонения от нормы в сообществе людей (бесконтрольные действия, неадекватное поведение и т.д.) [Миронова 2001: 149].
Все обозначенные причины представляют определённый исследовательский интерес с позиций лингвокультурологии. В любой культуре образы животных находят отражение как наиболее древние образы, связанные ещё с эпохой становления религиозных верований. Благодаря своей длительной истории эти образы получают дополнительную смысловую нагрузку, становясь фактически образами-символами, в которых зашифрованы основные представления социума о внешних и внутренних характеристиках человека, его характере, интеллекте и пр. Например, змея – символ мудрости, но также олицетворение хитрости и коварства; лев – олицетворение силы и благородства; медведь – символ силы и т.п. Таким образом, мы можем утверждать, что основная функция зоометафорических номинаций в системе лингвокультуроло-гического знания – аккумулирующая. Зоометафорические образы аккумулируют знания и представления социума о системе норм и общечеловеческих ценностей в виде мифологем, стереотипов, эталонов и пр., тем самым представляя собой типичный объект лингвокультурологического исследования.
Для подтверждения этого факты мы обратились к диссертациям последних лет, объектом исследования которых стали зоонимы и зоометафори-ческие номинанты. Нам было важно определить, насколько часто рассматривается лингвокультурологический потенциал зоометафор в диссертациях лингвистов последних лет, чтобы убедиться в правильности нашего предположения об аккумулирующей функции зооморфных образов.
Так, в работе Ф.Н. Гукетловой [Гукетлова 2009] зоометафоры выступают как «этнокультурные тексты, которые могут быть прочитаны и истолкованы лишь в контексте культурных смыслов, передаваемых через те или иные коды культуры: архетипы, мифы (мифологемы), стереотипы (стереотипы-образы), эталоны, символы, обычаи, традиции, ритуалы...» [Гукетлова 2009: 108]. Автор, используя сравнительный метод (привлекая данные французского, кабардино-черкесского и русского языков), обращает внимание на то, что зоометафоры не только выступают стимуляторами эмоциональной реакции, но и являются зеркалом коллективного сознания народов, будучи этноспеци-фичными. Автор обращается в своем исследовании к основным понятийным классам, которые представлены в системе зоометафор, и выделяет, вслед за другими учеными, группы слов, связанные с внешней деятельностью человека (его поведением, поступками, отношениями в обществе; коммуникативными способностями, физическими возможностями и физическим состоянием) и его внутренней, духовной сферой (его нравственной сущностью, волевыми, эмоциональными, интеллектуальными действиями и состояниями, чертами характера, отношением к другим людям, к себе, к вещам). Ф.Р. Гукетлова делает вывод о том, что «совпадение и схожесть в определении понятий показывает некую прототипическую общность сравниваемых менталитетов, позволяющую говорить об универсальных категориях, структурирующих человеческое мышление» [Гукетлова 2009: 203]. Кроме того, исследователь отмечает, что «изучение зооморфных стереотипов-образов в сопоставительном плане могло бы привести к установлению определенной типологии эталонов сравнения и тем самым – к достаточно полной характеристике их национально-культурных особенностей» [Гукетлова 2009: 205].
Ц.Ц. Огдонова, рассматривая зоометафоры как фрагмент русской языковой картины миры, отмечает, что «культурная специфика зооморфизмов выявляется при помощи лингвокультурологического анализа через соотнесение с источниками культурной интерпретации исследуемых единиц» [Огдо-нова 2000: 15]. Исследователь разграничивает языковой и мифологический источники культурной интерпретации зоонимной лексики, причём языковой источник, по ее мнению, вторичен по отношению к мифологическому, который «играет роль мотивационного фона для зооморфизмов как культурных знаков» [Огдонова 2000: 43]. Ц.Ц. Огдонова выделяет следующие особенности зооморфной лексики как фрагмента русской языковой картины мира: 1) устойчивость; 2) стереотипность; 3) ярко выраженную негативную направленность; 4) частотность; 5) доминирование семантического поля «глупый». В своих выводах лингвист обращает внимание на устойчивость и стереотипность исследуемых единиц, а также на тот факт, что использование зооморфизмов в речи носителей русского языка не зависит от социальных факторов, что подтверждается данными лингвистических экспериментов. Подводя итог своему исследованию, Ц.Ц. Огдонова делает вывод, что «положительные и отрицательные коннотации зооморфизмов соотносятся с символикой животных в мифопоэтических и религиозных представлениях данного языкового коллектива и с языковыми стереотипами, воплощенными в устойчивых сравнениях, фразеологизмах, пословицах и поговорках. С этой точки зрения зооморфизмы выступают как лингвокультуремы, основным признаком которых являются устойчивость и стереотипность» [Огдонова 2000: 185]. Данный вывод ещё раз подтверждает нашу гипотезу о функции зоометафор в языке, а также о роли зоометафорических номинант в системе человеческого знания.
Ильяс Устуньер, исследуя зооморфную метафору в сравнительном плане – на основе лексического материала русского и турецкого языков, пытается дать свое объяснение преобладанию негативной коннотации зоомета-форических образований. Лингвист замечает, что «отрицательно-оценочная зооморфная номинация касается, прежде всего, тех черт характера, поведения, интеллекта человека, которые «уподобляют» его животному, низводят человеческое достоинство до уровня животного. Положительно окрашенные зооморфные метафоры связаны с оценкой физических возможностей человека как не уступающих возможностям животного. Уподобление внешности человека внешности животного может иметь амбивалентную – положительную и отрицательную – оценочную направленность» [Устуньер 2004: 23]. Таким образом, можно утверждать, что представление о мощи, силе того или иного животного и их идолопоклоннический культ, которые мы находим в фольклоре и мифах, были первичными и несли позитивную окраску при приобретении метафорического смысла, в то время как представление об интеллектуальном уровне животных относит нас к антропоцентричным теориям, где человек занимает высшую позицию на лестнице эволюции, что и делает культурную наполняемость зоометафор, оценивающих характер и интеллектуальные способности человека, практически всегда негативною.
Проблема классификации инвективных зоометафор
Как отмечает В.И. Жельвис, список наиболее популярных инвективных выражений в каждой культуре относительно беден, несмотря на теоретически безграничные возможности образования производных [Жельвис 2000: 46]. Он подчёркивает, что отрицательные эмоции заставляют нас воспринимать оппонента более стереотипно, так как возмущённый человек в большей степени замкнут на собственных переживаниях: «Все наши друзья – разные, все наши враги – на одно лицо. Близких друзей хочется назвать каждого по-своему, для врагов же достаточно очень ограниченного бранного вокабуля-ра» [Там же: 47].
В ходе нашего исследования мы рассматриваем наиболее популярные классификации инвективных зоометафор. В данном случае мы будем говорить как о сильных инвективах (козёл и подоб.), так и о средних (лось, баран, курица и др.) и слабых (амёба, жук, уж и т.п.). Типологическая классификация. Первичная классификация зооме-тафор – типологическая, согласно которой зоометафоры классифицируются по характеру производящего зоонима (по принадлежности животного к тому или иному биологическому типу, виду, подвиду и т.д.): – названия простейших: амёба (о вялом или недалеком человеке), эвглена зелёная (о человеке с нездоровым (зеленоватым) цветом лица). – названия паразитов (микробов, насекомых-паразитов): вошь (о ничем не примечательном человеке), гад (гад ползучий) (ирон. ругательство), глист (о худом человеке), энцефалит (о вредном человеке, нахале) и др.; – названия насекомых: бабочка (о девушке лёгкого поведения («ночная бабочка»), гусеница (о противной, слишком полной девушке); жук (жучок) (о жадном, скупом, прижимистом человеке); таракан (о хитром, изворотливом человеке) и др.; – названия пресмыкающихся: змея (о подлом человеке), гадюка (о подлом человеке), уж (об изворотливом, неприятном человеке) и др.; – названия рыб: акула (о злой, агрессивной женщине; об опасном человеке вообще) и др.; – названия птиц: дятел (о глупом человеке); курица (о глупом человеке), петух (петух гамбургский) (о франте, заносчивом молодом человеке; гомосексуалисте), пингвин (о глупом или тучном человеке), попугай (о болтуне), утка (о глупой женщине), утконос (о человеке с большим носом) и др.; – названия грызунов: бурундук (о жадном человеке, скопидоме), хорёк (о жадном человеке, скопидоме), хорь (о женщине лёгкого поведения), крыса (о нехорошем, неприятном человеке), выхухоль (иронич. обращение неконкретной семантики), ондатра (о номенклатурном работнике), выдра (о некрасивой, неприятной женщине) и проч.; – названия крупных животных: баран (о глупом человеке), козёл (о глупом, неприятном, нечистоплотном человеке), жираф (о высоком человеке или долго осмысляющем что-л. человеке), свинья (о нечистоплотном человеке), волк (об одиноком, свободолюбивом или о жестоком человеке), осёл (о глупом, упрямом человеке), ишак (ругательство широкой семантики), бегемот (о большом, полном человеке), слон (о большом, полном человеке) и т.д. Как видим, типологическая классификация именований представителей животного мира позволяет определить, что самыми распространенными среди зоометафор являются номинации, возникшие на базе именований собственно животных и птиц, а к наименее распространенным относятся именования, базирующиеся на названиях простейших. К этой классификации близка классификация, которую предлагает О.Е. Фролова [Фролова 2005]. – названия домашних животных и птиц: собака, пёс, кобель, сука, щенок, лошадь, жеребец, кобыла, кляча, корова, бык, телёнок, телок, тёлка, свинья, боров, поросёнок, кот, овца, баран, коза, курица, петух, гусь, индюк, осёл и проч.; – названия диких животных, птиц, земноводных и рыб: волк, лиса, медведь, заяц, кабан, крыса, хомяк, ёж, обезьяна, ворона, попугай, стервятник, черепаха, хамелеон, змей, щука, акула, гадюка и др.; – названия беспозвоночных, насекомых и паразитов: трутень, клоп, пиявка, паук, козявка, букашка, тля, гнида, червь, стрекоза, глист и др. Наблюдения позволяют говорить о том, что существительные, обозначающие домашних животных, демонстрируют тяготение к детализации: внутри этого разряда образуются подгруппы с довольно чёткой структурой: название вида, мужская особь, женская особь, детёныш. В группе диких животных не отмечены различия по возрасту: взрослая особь / детёныш, а также различия по полу; переносные значения данных существительных и их дериватов не демонстрируют значительных расхождений в отношении номинируемых объектов. В группе же домашних животных переносные значения названий мужской и женской особи могут характеризоваться существенными отличиями в семантике: жеребец (о сексуально активном молодом человеке) / кобыла (перен. разг.-сниж. крупная женщина.) [Кузнецов 2009] и др.
Заметим, что подгруппа «собака, пёс, сука, кобель, щенок» уникальна, поскольку её члены получают разные, не сводимые к единому знаменателю значения. В переносных значениях сближаются только слова собака (1. Злой, жестокий человек; 2. Употр. как бранное слово) и пёс (1. Перен. тот, кто вызывает негодование, заслуживает презрение своим поведением, поступками; 2. Употр. как бранное слово (обычно по отношению к мужчине)) [МАС 2014]. Тематическая классификация. В основе тематической классификации лежит деление на тематические группы, основанное на сходстве объектов метафоризации: – оценка внешности человека: бык (крепкий, здоровый, сильный; с короткой, сильной шеей7), корова (верзила, толстая, крупная, большеглазая, одетая без вкуса), свинья (грязная, неопрятная, неряшливая, жирная), осёл (тощий, костлявый, ушастый, ослиные уши), слон (верзила, толстяк, огромный, большой), боров (здоровый (размер), толстый), кобыла (крупная особь женского пола), козёл (нечистоплотный, зловонный, козлиная бородка), пёс (смердящий), конь (дряхлый, здоровый) и др.; – оценка характера человека: коза (глупость, бесполезный, упрямый, подражать, ломаться, драная, болтливая), свинья (нечистоплотность, хам, грубиян, жадный, нахальный, бессовестный), петух (задиристый, самодовольный, драчливый, заносчивый), курица (тупость, истеричность глупая, беспамятливая, безвольная, тупая, глупая, недалекая, ограниченность и узость ума), олень (глупость, гордость, тупой (и туповат)), осёл (тупость, глупый, ленивый, упрямый, несговорчивый, упёртый), овца (тупость, покорность, ограниченность, простодушие, бестолковая, бесполезная, глупость (глупая), медленно соображающая) и др.
Способы определения степени инвективности зоометафор
Лингвистам-экспертам в своей работе зачастую приходится иметь дело с популярными и неспециализированными словарями со стихийным набором во многом субъективных стилистических помет (бранное, жаргонное, просторечное, неодобрительное, разговорное и др.). Практика показывает, что существующий принцип экспертной оценки слова на предмет оскорбительности, в силу своей стихийности и непродуктивности, требует определённой доработки. Данная ситуация, как нам кажется, делает логичным поиск качественно новых оснований для экспертной оценки потенциальных слов-инвектив. Одним из возможных выходов из сложившейся ситуации, как нам представляется, должен стать учёт не только значений и помет, представленных в словарях, но и данных опросов носителей языка, которые в большей степени отражают современное (в его узком понимании) состояние лексического инвентаря. Эти описательные значения помогут более точно охарактеризовать инвективный «заряд» того или иного слова, а сама оценка лексемы, учитывающая опору на обыденное метаязыковое сознание, в результате будет более объективной. В нашем исследовании мы исходим из возможности применения подобных методов для оценки инвективного потенциала зоонимных метафор и используем методы, способствующие более строгой научной оценке функционирования инвективных зоометафор в языковой среде (метод ассоциативного эксперимента, опрос, методы математического и статистического исследований и др.). Таким образом, мы используем в работе комплекс теоретических и эмпирических методов исследования, о которых было заявлено во Введении.
Использование экспериментальных методов в языковом исследовании преследует практическую цель: полученные данные дают возможность говорить о том, насколько сами говорящие осознают степень оскорбительности (ин-вективности) той или иной лексемы, а значит, насколько осознанно носители языка могут оперировать этими номинантами в коммуникативной ситуации. Представление об оскорбительности (недопустимости) такого словоупотребления и «ощущение» степени инвективности носителями языка позволяет говорить о том, что они могут в полной мере нести ответственность за употребление соответствующих номинант в коммуникативных актах. По этой причине считаем необходимым подробнее остановиться на методах экспериментального исследования, результаты которого будут представлены в данной главе.
Теоретическое обоснование возможности применения математических методов при определении степени инвективности лексем находим в работах Н.Д. Голева [См. Голев 1999: 8-40]. То есть фактически это есть среднее арифметическое индивидуальных показателей слова на шкале инвективности. Так, если ЛСВ утка был поставлен тремя респондентами на 1, 2 и 3 места в ряду предложенного им списка инвектив, то индекс инвективности данной зоометафоры для этой группы будет равен. Данный критерий может быть применен как без учёта социальной дифференциации респондентов (эталонные показатели – Ii(э)), так и по отношению к отдельным социальным группам (групповые показатели). Значи тельное увеличение количества респондентов (до нескольких сотен человек) станет базой для создания «Словаря инвективности», включающего как эталонные, так и групповые показатели степени оскорбительности словоупотреблений. Заметим лишь, что проблема определения статуса инвективных слов с позиций права состоит ещё и в том, что инвективная лексика обладает высокой словообразовательной активностью: у экспрессивно-эмоциональной лексики, по мнению учёных, есть определённая склонность к непрерывному обновлению. И проблема заключается в том, что такие изменения носят как качественный (появляются новые слова, новые ЛСВ), так и количественный характер (утрачивают свою инвективную «силу» лексемы, ранее бывшие частотными). Но и это ещё не все: наряду с изменениями качества и степени инвективности, «в разных контекстах и ситуациях, по отношению к разным лицам и в употреблении разных лиц одно и то же слово на шкале инвектив-ности достаточно легко меняет своё место» [Голев 1999: 8-40]. В нашей работе за основу лингвистического эксперимента мы взяли предложенную Н.Д. Голевым [URL: http://www.philology.ru/linguistics2/golev-00.htm] анкету по определению индекса инвективности, несколько видоизменив её (мы включаем в анкетный лист несколько дополнительных социологических вопросов, связанных с социальным статусом респондентов, предложив информантам зоометафоры, которые содержат в своем составе сходные семы (данные зоометафоры были выявлены ранее в ходе лингвистических экспериментов (описательно) и при анализе материалов словарей (пред-писывающе) и др.). После проведения соответствующего исследования конечные результаты представлены нами в виде среднего арифметического по каждой социальной группе, находившейся в поле нашего исследовательского интереса. Как нам представляется, в таком преломлении разница значений индекса инвек-тивности обнаруживает себя более отчётливо, нежели указание на количество информантов, давших сходные ответы. При этом мы ушли от однозначного толкования каждой зоонимной инвективной метафоры (а следовательно, от однозначной закреплённости конкретного индекса инвективности за данной лексемой в целом). Причиной этого является многозначность зоометафор: зачастую одна и та же лексема в разных коммуникативных ситуациях реализует различные инвективные ЛСВ, либо инвективные семы, которые в одних ситуациях могут быть не актуальными, а в других – выйти на передний план.
С целью выявления подобных различий мы распределили зооморфные метафоры-инвективы по семантическим группам, опираясь на ранее предложенную классификацию. Таким образом, полученные нами результаты отражают не только (и не столько) усреднённый индекс инвективности каждой зо-ометафоры, но реализацию этого индекса в конкретной речевой ситуации. Соответственно, лингвисту-эксперту после доказательства реализации в той или иной ситуации инвективного значения останется лишь «подкрепить» его числовым индексом, который характеризует это значение.
Это в полной мере согласуется с задачами юрислингвистики, обозначенными Н.Д.Голевым: «Предстоит большая работа по дифференциации ин-вективного инварианта (среднестатистического коэффициента инвективно-сти) в связи с его варьированием по различным социальным группам (возрастным, половым, связанным с качеством и уровнем образования и т.п.), по ситуациям и контекстам употребления, по субъектам оскорбления (инвекто-рам) и объектам оскорбления (инвектумам)» [Голев 1999].
Лексико-семантическая группа «Глупая женщина (девушка)»..
В ЛСГ, которую мы обозначили как «Глупая женщина (девушка)», вошло 5 лексем: утка, ворона, гусыня, тёлка, корова. Каждая из этих лексем употребляется и в прямом значении (как зооним), и в переносном (как зооме-тафора). Как показывают данные словарей (МАС 2014: http://www.classes.ru/all-russian/dictionary-russian-academ.htm, Ожегов 2008-2009: http://slovarozhegova.ru/, Ушаков 2008-2009: http://ushakovdictionary.ru/, ТСРШСЖ 2005, Елистратов 2007, РКП 2004, ИС «Словоново»: http://www.slovonovo.ru/, Караулов 2002, СМ 1997-2014: http://www.russki mat.net/e/mat_slovar.htm)), указанные лексемы имеют следующие переносные значения: а) Утка – 1) Ложный слух (разг.). 2) Сосуд для мочи с длинным носом, подаваемый лежачим больным (мужчинам). 3) шк. студ. Двойка, неудовле творительная оценка (шутл.). 4) Шк. Учительница, передвигающаяся мед ленно, вразвалку (пренебр.) б) Ворона – 1) О рассеянном, невнимательном, нерасторопном челове ке (синонимы – растяпа, разиня) (разг.). 2) Шк. Завуч (пренебр.). 3) Арм. Солдат первой половины второго года службы во внутренних войсках. 4) Шумная, горластая женщина. г) Гусыня – 1) О нерасторопной, глупой женщине (разг., презрит.). 2) шк. Учительница, передвигающаяся медленно, вразвалку (шутл.-ирон.). 3) О толстой, важной, глупой женщине. д) Тёлка – о девушке (молод.сленг). е) Корова – 1) Об излишне полной, толстой, тяжеловесной, а также не умной девушке/женщине (груб.прост.) (в отличие от кобылы слово обознача ет именно толстую, полную, а не крепкую, мощную девушку (простореч., бытовой жаргон) – прим. наше). 2) перен. О неуклюжем, неповоротливом человеке (как правило, женщине) или группе лиц, которые делают что-то неуклюже, неизящно, неловко (синоним слон) (простореч., вульг.). 3) лиш ний, не вписывающийся в коллектив человек, обуза. 4) О человеке, чьё пове дение или действия напоминают поведение коровы (мычать как корова, же вать как корова, покорная корова). 5) Автомобиль Toyota Corolla 120 (авт.). 6) Вертолет Ми-26 (арм.).
Как видно из представленных толкований, по отношению к человеку может употребляться каждая из лексем. Одни лексемы (утка, гусыня) указывают на особенности женской походки, другие (ворона, гусыня, корова) – на женскую невнимательность и нерасторопность, третьи – на женскую полноту (гусыня, корова), четвёртые (гусыня, корова) – на женскую глупость. При этом только зоометафора тёлка не имеет никаких характеристических при знаков и обозначает просто девушку. Кроме того, представляется необходимым отметить, что, согласно «Русскому ассоциативному словарю» под ред. Ю.Н. Караулова, все указанные слова являются словами-реакциями на стимул глупая, что и послужило основной причиной, по которой мы объединили их в одну ЛСГ.
Носителям языка, которые стали участниками нашего лингвистического эксперимента, было предложено самостоятельно дать название представленному ряду слов. Из 114 опрошенных ответ на этот вопрос дали 76 (67%) – что свидетельствует о наличии определённых трудностей с определением общегруппового значения. Из представленных реакций (на наш исследовательский взгляд, это более точная формулировка, так как не все предложенные варианты можно обозначить как название группы слов (например, исто-ричка, человек ни о чём, плохая, толстая женщина и др.)) мы выделили наиболее популярные и объединили их в группы на основании сходства семантического состава (в скобках мы не приводим реакции-дубли): 1. Общая негативная характеристика женщины (плохая девушка, плохая женщина, недостойная девушка, грубая женщина, высокомерная женщина) – 21% респондентов; 2. Негативная оценка внешности женщины (в том числе походки) (полная женщина, толстая женщина, крупная, недалёкая женщина, некрасивая женщина, некрасивая девушка, непривлекательная девушка, не накрашенная женщина, неуклюжая женщина) – 18%; 3. Негативная оценка интеллектуальных способностей женщины (глупая женщина, глупая девушка, неумная женщина, тупая, недалёкая женщина) – 17%; 4. Наименование лиц женского пола (женщина, женский пол, лица женского пола, девушка, о женщинах) – 17%. Из других реакций респондентов можем отметить следующие: прямая номинация (животное, живность, животные сельской местности) – 4%, соперница, неприятная дама, ненормальная женщина, истеричка – 1%. Анализ всех представленных ответов позволяет нам с достаточной долей уверенности утверждать, что носители языка определяют этот ряд как производные, вторичные номинации, которые обозначают в данном случае лицо женского пола , наделяемое адресантом определёнными признаками. Говоря о конкретизации переносного значения, заметим, что у носителей языка возникли определённые трудности в определении общих сем у данного ряда слов, что обусловлено многозначностью самих зоометафор, о чём свидетельствуют полученные результаты: это и наименование лиц женского пола , и негативная оценка внешности женщины, и общая негативная характеристика женщины, и негативная оценка интеллектуальных способностей женщины. Если расположить анализируемые зоометафоры в порядке увеличения Ii(э), то получим следующий ряд: утка, ворона, гусыня, тёлка, корова. У нас есть возможность сравнить результаты нашего эксперимента со сходными экспериментами, которые проводили Н.Д. Голев [См. Голев 2000: 8-40] и Н.И. Доронина [см. Доронина 2008: 16-23]. Однако сопоставление с резуль татами эксперимента Н.Д. Голева в числовом эквиваленте сравнение затруднено, поскольку Н.Д. Голев, в отличие от нас, соотносил индексы инвектив-ности с общим числом опрошенных, давших тот или иной ответ, а не со средним показателем. Кроме того, зоометафоры данной лексико-семантической группы в исследовании Н.Д. Голева отсутствуют.
Что касается работы Н.И. Дорониной, то в её исследовании значения индекса инвективности ранжированы на положительные (воспринимаются респондентами положительно) и отрицательные (репрезентируют отрицательную оценочность). В нашем эксперименте мы используем только положительные числа. Тем не менее, основанием для сравнения экспериментальных результатов может служить сопоставление расположения инвективных зоометафор на шкале инвективности. Сопоставление результатов нашего эксперимента с результатами эксперимента Н.И. Дорониной позволяет говорить о выявлении общих тенденций: из 5 рассматриваемых нами здесь зо-ометафор в работе Н.И. Дорониной присутствуют 4 (отсутствует ЛСВ тёлка), и последовательность расположения анализируемых зоометафор на шкале инвективности совпадает. Сравнение значений Ii(э), полученных Н.И. Дорониной, и наших результатов представлено в Таблице №4 (зоометафоры расположены в порядке увеличения индекса инвективности).
