Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. О выделении значений предлогов 14
Некоторые выводы 40
Глава 2. О природе значения предлогов 44
Некоторые выводы 71
Глава 3. О взаимосвязи предложных значений 74
Некоторые выводы 99
Глава 4. О принципах, целяхи ценностях 102
Об описаниях значений предлогов 106
О диффузности и недискретности значений 109
О языке и речи, наблюдениях и выводах 116
Значение выражения и его компонентов 121
О полисемии 127
Заключение 133
Указатель предлогов 141
Литература 143
- О выделении значений предлогов
- О природе значения предлогов
- О взаимосвязи предложных значений
- О принципах, целяхи ценностях
О выделении значений предлогов
Первое, что обращает на себя внимание в описаниях первообразных предлогов — большое по сравнению с другими словами количество значений. Например, у предлога в в БАС 28 значений (помимо «оттенков»), у предлога на — 25, у за — 26, у по — 22, у с — 31 и т. д. Второе — количество значений первообразных предлогов в разных описаниях не совпадает. Например, предлог по у А. М. Пешковского имеет девять значений [Пешков-ский 1938, 297—299], в словаре Ожегова — 20; в работе [Леонтьева, Никитина 1969, 52—54] — 23, в БАС — 22 значения и 12 оттенков, в MAC — 28 значений и 5 оттенков, в работе [Иомдин 1991] — 39 значений, а из работы [Иорданская, Мельчук 1996] следует, что тридцати девяти значений недостаточно, поскольку, по мнению авторов, необходимо выделять не одно причинное значение этого предлога, а два. В этих обстоятельствах представляется особенно важным поиск критериев (способов, методов) выделения значений.
У Ю. Д. Апресяна читаем: «Наиболее интересными словами этого класса [словами «со значением пространственной ориентации», где «ориентация задается (реальным или воображаемым) положением наблюдателя»] являются предлоги перед и за во фразах типа Стул стоит перед (за) столом, Ручка лежит перед (за) чернильницей, Кошка расположилась перед (за) ковриком. X находится перед Y-OM = X находится между наблюдателем и Y-ом; расстояние от Х-а до Y-a представляется говорящему не (намного) большим, чем расстояние от Х-а до наблюдателя . X находится за Y-ом = Y находится между Х-ом и наблюдателем; расстояние от Y-a до Х-а представляется говорящему не (намного) большим, чем расстояние от Y-a до наблюдателя .
Второй компонент этих определений необходим: если наблюдатель находится на небольшом расстоянии от кошки, а коврик находится «по другую сторону кошки, но на (видимо) значительном расстоянии от нее, то такую ситуацию неуместно описывать фразами Кошка расположилась перед ковриком или Коврик находится за кошкой. Для указания координат кошки (или коврика) в пространстве комнаты необходимо выбрать другие ориентиры» [Апресян 1974, 112].
И далее в сноске: «Это определение не годится для случаев типа за рекой, за дорогой, за полотном, за оградой, за границей (чего-л.), когда позицию Y-a занимает имя вытянутого в длину предмета. Мы можем стоять на самом берегу реки, а, например, церковь может находиться на другой ее стороне и на большом расстоянии от берега; это, конечно, не помешает нам сказать Церковь находится за рекой. Здесь, следовательно, реализуется новое значение предлога за» [Там же].
В пользу «нового значения» предлога за для этих случаев может говорить и то, что с этими словами («именами вытянутого в длину предмета»), по меньшей мере, неестественно употребление предлога перед: Церковь находится перед рекой (перед дорогой, перед полотном, перед оградой, перед границей). Похожими соображениями, по-видимому, объясняется и то, что Л. Л. Иомдин [Иомдин 1990; 1991] выделил в особый случай употребления плыть по течению и гладить по шерсти («в естественном направлении, задаваемом природным объектом»), поскольку в этих случаях возможен антоним: плыть против течения и гладить против шерсти (ср. идти по дороге / против дороги). Со своей стороны, мы могли бы предложить и эти употребления отнести к различным пунктам на основании возможности плыть вверх по течению и невозможности гладитъ вверх по шерсти.
Однако у Ю. Д. Апресяна аргументация другая: «новое значение реализуется» в тех случаях, для которых «не годится» предложенное им определение. Иными словами, если бы исходное определение было иным, допустим, связанным с линейными размерами предметов, а не с относительной величиной расстояний между предметами и между предметом и наблюдателем, например: Xнаходится за Y-OM = Y находится между Х-ом и наблюдателем; расстояние от Y-a до Х-а представляется говорящему не большим, чем наибольший из линейных размеров (длина, высота и проч.) Y-a (ср. [Апресян 1980, 40]), то и набор случаев, подпадающих и не подпадающих под это определение, был бы другим, и другим был бы, в конечном счете, набор значений предлога. Принятие этой точки зрения должно повлечь за собой признание того, что полисемия— явление не объективное, но зависящее от того, кто ее устанавливает.
У определения Ю. Д. Апресяна есть и «объективная» сторона: контекст, точнее, свойства обозначаемых именем предметов. Это определение описывает случаи, когда названные именем предметы имеют объем. Следующее определение, видимо, должно, по мнению автора, описывать случаи с «именами вытянутых в длину предметов». Тогда за пределами этих определений окажутся случаи типа за кругом (противоположное — в кругу); за горами, за долами (за морями, за лесами) и т. д., и необходимы будут еще определения: для замкнутых предметов, совокупностей предметов и т. д.
Этому подходу противостоит точка зрения А. М. Пешковского, согласно которой при определении пространственного значения предлога следует пренебрегать «вещественной разницей» в предметах, названных существительным [Пешковский 1938, 285]. В статье Л. Н. Иорданской и И. А. Мельчука «К семантике русских причинных предлогов» формулируются «два важных лексикографических критерия разделения значений» [Иорданская, Мельчук 1996, 174], и с их помощью оправдывается различение Словарем русского языка «чисто причинного» и «причинно-целевого» значений у предлога из-за. Один из этих критериев назван критерием неоднозначности, другой — критерием сочинимости [Там же, 174—175]. Наличие двух причинных значений у предлога от авторы оставляют без объяснений, а о предлоге по говорится, что решение авторов различать два причинных значения не противоречит критерию сочинимости. О критерии неоднозначности сказано следующее: «Фразы типа Петр поехал в Амдерму только из-за Маши допускают два понимания: а. поехал потому, что Маша так или иначе вынудила его поехать: напри мер, заставила, убедила или создала ситуацию, при которой не поехать бы ло невозможно б. поехал ради Маши: например, чтобы увидеться с ней или доставить ей удовольствие Отсюда следует необходимость введения для причинного из-за двух разных лексем» [Там же, 174—175].
О природе значения предлогов
Представления о природе значения предлогов отражены прежде всего в определениях предлогов, классификациях предложных значений и в высказываниях об общих свойсгвах предлогов и предложных значений, которые и будут рассмотрены нами в этой главе.
В Русской грамматике находим: «Предлог — это служебная часть речи, оформляющая подчинение одного знаменательного слова другому в словосочетании или в предложении и тем самым выражающая отношение друг к другу тех предметов и действий, состояний, признаков, которые этими словами называются. Предлогами выражаются те же общие отношения, которые выражаются косвенными падежами существительных (кроме отношения субъектного): это всегда один из видов отношения определительного (по месту, времени, причине, условию, цели и др.) или объектного, либо это отношение необходимого информативного восполнения» [Русская грамматика I, 706].
В этом определении обобщены выражаемые предлогами отношения до трех пунктов: определительные, объектные и отношения необходимого информативного восполнения. Это очень хорошая классификация: во-первых, названия пунктов широки и условны, и поэтому вряд ли возможно найти такой случай употребления предлога, который не попал бы ни в один из этих трех пунктов, во-вторых — легко представить некоторые правила, согласно которым любой случай употребления предлога попадет лишь в один пункт этой классификации.
Однако необходимо заметить, что только отношения объектные можно считать отношениями «друг к другу предметов и действий, состояний, признаков». Принадлежность отношений определительных к миру «предметов и действий, состояний, признаков» может быть оспорена, но «отношения необходимого информативного восполнения» совершенно бесспорно являются отношениями между словами, а не между предметами и действиями. Иначе говоря, в этом определении смешиваются явления разных уровней: уровня явлений действительности, «онтологического» и уровня поверхностно-синтаксического.
Смешение явлений действительности и поверхностно-синтаксических явлений в работах о предлогах встречается довольно часто и в более явной форме. Так, например, в статье А. П. Левицкой читаем: «Синтаксическая функция предлога состоит в том, чтобы выражать отношения между предметами и явлениями действительности» [Левицкая 1990, 123] (это высказывание можно сделать непротиворечивым, слегка изменив его, например, так: синтаксическая функция предлога состоит в том, чтобы выражать отношения между явлениями действительности языка (/речи)).
Интересно, что в Русской грамматике в перечне участников отношений, выражаемых предлогами, нет событий или ситуаций (т. е. того, что соответствует предложению), хотя концепция Русской грамматики предполагает возможность распространения предложения в целом с помощью предложно-падежного сочетания.
В определении предлогов в Русской грамматике явно отождествлены отношения, выражаемые предлогами, и отношения, выражаемые косвенными падежами существительных. Но предлогам всегда сопутствует какой-нибудь косвенный падеж, следовательно, «отношения друг к другу предметов и действий, состояний, признаков» должны как-то складываться из отношений, выражаемых формой падежа, и отношений, выражаемых предлогом. Дальше читаем: «Однако, по сравнению с косвенными падежами, предлоги способны выражать названные отношения гораздо более определенно и дифференцированно» [Русская грамматика I, 706]. Т. е. в случаях жить анахоретом, пришел отец Ивана отношения выражены менее определенно и менее дифференцированно, чем во случаях жить с анахоретом, пришел отец без (от, из-за) Ивана. Здравый смысл подсказывает, что отношения в первых случаях соотносятся с отношениями во вторых не как менее определенное к более определенному, а как абсолютно разные, не связанные между собой. Доказательство идеи уточнения предлогами значения падежных форм было бы, по меньшей мере, громоздким. Дальше, в 1667 наши сомнения подтверждаются: «Вместе с падежной формой имени предлог образует синтаксическое единство, так называемую предложно-падежную форму имени. Установить в таком соединении отдельное от предлога значение падежа в большинстве случаев невозможно» [Русская грамматика I, 712]. Иными словами, если невозможно установить отдельное от предлога значение падежа и отдельное от падежа значение предлога, то и отношения большей или меньшей определенности или дифференцированности между ними установить тоже невозможно.
Кроме того, объекты и определения, возможно, бывают разными, и можно представить, что за косвенными падежами существительных могут (недифференцированно и неопределенно, в отличие от косвенного падежа с предлогом) скрываться не конкретный вид определения или объекта, а целый класс определений или объектов, но невозможно, чтобы какие-то средства выражали отношение необходимого информативного восполнения более определенно или более дифференцированно, а другие — менее определенно или менее дифференцированно. Сам термин «необходимое информативное восполнение» и явление, которое за этим термином стоит, не предполагают градации.
Если, с одной стороны, «предлогами выражаются те же общие отношения, которые выражаются косвенными падежами существительных» и, с другой стороны, «установить отдельное от предлога значение падежа в большинстве случаев невозможно», мы вправе ожидать тождества обобщенных характеристик значений предложно-падежных форм и значений предлогов, но в разделе «Синтаксис формы слова. Падежи с предлогами» [Русская грамматика II, 435—454] ожидаемого тождества не встречаем. Помимо значений необходимого информативного восполнения, определительных и объектных мы находим невозможное (по мнению Н. Ю. Шведовой) для предлогов значение субъектное (и его разновидности — субъекта состояния/объекта действия и субъекта состояния/субъекта действия), значение предикативного признака, ряд смешанных (или промежуточных) значений (субъектно-определительное, объектно-определительное, субъ-ектно-объектное) и особое «значение касательства» [Русская грамматика II, 439] (несмотря на «широту» рубрик классификации случаи типа «...попался! Будешь у меня к княжнам ходить ночью!» почему-то не попали ни в одну из них). Значения пространственные, временные, причинные и проч., традиционно выделяемые у первообразных предлогов (и предложно-падежных форм), Н. Ю. Шведова считает необходимым обсуждать лишь у предлогов производных, называя эти значения конкретными в противоположность абстрактным значениям предлогов первообразных (по-видимому, конкретные значения первообразных предлогов следует искать в словаре: «Значения каждого предлога описываются в толковых словарях» [Русская грамматика I, 712]).
О взаимосвязи предложных значений
Помимо проблемы выделения значений представление о предлогах как о многозначных сущностях порождает проблему отношений различных значений одного и того же предлога между собой, которая может быть представлена или как проблема инвариантного значения, или как проблема разграничения полисемии и омонимии, или как проблема исходных и производных значений, или как проблема участия контекста в преобразованиях предложного значения, или же как совокупность всех этих проблем. Замечания о тех или иных аспектах этой проблемы или отдельные примеры связей между отдельными значениями можно встретить во множестве работ, касающихся первообразных предлогов или посвященных им ([Пеш-ковский 1938; Виноградов 1972; Засорина 1961; Золотова 1966; Ицкович 1982, 98—113] и др. Из последних работ см., например, [Апресян В. 1995; Иорданская, Мельчук 1996; Мостовая 1996; Левонтина 1997; Крейдлин 1997]). Но мы остановимся в этой главе только на тех работах, в которых были сделаны попытки установить взаимосвязи всех отдельных значений (или употреблений) какого-либо предлога.
По-видимому, первые по времени идеи в этой области связаны с представлениями о приоритете пространственных значений предлогов. Об этом свидетельствуют попытки К. С. Аксакова и Н. П. Некрасова истолковать «собственное значение» предлогов, основываясь на пространственных представлениях («задняя сторона», «верхняя, наружная сторона») [см. об этом Виноградов 1972, 544; Бабкин 1958, 69] и замечания А. М. Пешковс-кого и В. В. Виноградова о «переносных смыслах» пространственного значения [Пешковский 1938, 285] или о «переосмыслении пространственных отношений» [Виноградов 1972, 538]. О популярности этих представлений говорит то, что в современных толковых словарях именно пространственные значения помещены в начало списка.
Представление о первичности пространственных значений можно усмотреть в основе статьи Г. Е. Крейдлина «Метафора семантических пространств и значение предлога» [Крейдлин 1994]. Подход, предложенный автором, заключается в следующем. Семантические пространственные отношения следует понимать широко, и «помимо собственно пространственных (чисто локативных) отношений, [...] выделяя временные, таксономические, социальные, психические и другие отношения», следует «говорить о временном пространстве, о пространстве таксономическом, социальном и других, устанавливая соответствия между ними» посредством правил «метафорического переноса с пространства локализации на другие виды пространств» [Крейдлин 1994, 20]. «Временные, социальные и другие значения пространственных предлогов рассматриваются при этом как контекстно обусловленные варианты локативного значения (или локативных значений, если их несколько)» [Там же]. По мнению автора этой работы, его подход позволит учесть в лексикографической практике закономерности и известную регулярность семантических переносов, должен привести к сокращению объема словарных статей и к разумному их структурированию [Там же, 19], «даст возможность [...] вскрыть глубинные причины, почему данный предлог имеет такие-то значения и не имеет других» [Там же, 20], позволит «уменьшить число выделяемых значений за счет переосмысления контекста» [Там же], и можно будет «предсказывать (вычисляя по определенным правилам) некоторые особенности употребления предлога» в значениях, отличных от локативного [Там же].
Г. Е. Крейдлин иллюстрирует свой подход анализом предлога среди. Автор определяет шесть значений этого предлога (против, например, двух значений у Пешковского (или даже одного, поскольку «временное значение совершенно аналогично пространственному» [Пешковский 1938, 296]), пяти значений в словаре Ожегова или трех значений и пяти оттенков в академическом Словаре русского языка), из них два локативных значения определяются как исходные. Третье значение, «так называемое временное» [Крейдлин 1994, 23], по-видимому, производно от первого пространственного, остальные («социальное», «таксономическое» и «метафорическое») — от второго. В результате своего анализа автор приходит к выводу: «метафорическое среди 6, подобно другим нелокативным, не создает особого отдельного значения предлога» [Там же, 26].
Наше изложение несколько упрощено и не совсем соответствует языку статьи. Терминологическая сложность этой статьи касается самой ее сути и требует специального рассмотрения. Автор избегает употребления слова «значение» с эпитетами «временное», «социальное», «таксономическое» и «метафорическое» (эти эпитеты автором сочетаются со словом «осмысление» или непосредственно с именем предлога), что согласуется с цитированным выводом и с общим стремлением «уменьшить число выделяемых значений» [Там же, 20]: значение, по Г. Е. Крейдлину, может быть только локативным. Однако о двух локативных значениях среди сказано, что они «исходные» [Там же, 21], а если есть исходные, то должны быть и производные, и это подтверждается тем, что выделенные автором «временное», «социальное» и др. «осмысления» среди согласуются с использованным в этой же статье термином «неосновное (то есть производное, или переносное) значение» [Там же, 20] и с термином «нелокативные значения» [Там же, 21]. Автор противопоставляет исходному (или отдельному) значению не производное (или связанное) значение, а контекстный вариант: «исходными для предлога среди являются два локативных значения [...], а временное, "метафорическое" и др. могут быть представлены не как отдельные значения, а как контекстные варианты локативных» [Там же], что может показаться противоречащим изложению: все шесть среди пронумерованы по порядку, и локативные среди выглядят первыми среди равных . Наверное, несколько упорядочить понимание статьи читателем могло бы более последовательное использование слов «значение» и «осмысление»: отношения исходности-производности и отдельности-связанности следовало бы устанавливать не между значениями, а между осмыслениями, а значения определять через осмысления, например, так: значениями являются только те осмысления, которые являются исходными (и/или отдельными).
О принципах, целяхи ценностях
С многообразием подходов и заметными различиями в исследованиях связывается необходимость определения того, «какой из предлагаемых подходов имеет наибольшую объяснительную и предсказательную силу» [Пай-ар, Селиверстова 2000, 10].
Также допускается, что «разные подходы могут быть взаимодополняющими. Они либо высвечивают разные стороны одного и того же явления, либо оказываются приложимыми к языковым явлениям разного типа» [Там же]. Прежде чем сравнивать «объяснительную» или «предсказательную силу» разных подходов, необходимо убедиться в том, что сравниваемые подходы не являются взаимодополняющими, а «высвечивают» одну и ту же сторону одного и того же явления, приложимы к языковым явлениям одного типа. Но в рассмотренных работах мы не находим сопоставления разных подходов даже тогда, когда такое сопоставление легкоосуществимо и необходимость его очевидна.
Так например, «важнейшим элементом контекста, релевантным для классификации различных употреблений предлога над, является тип предиката» [Пайар, Плунгян 2000, 88], а «основное семантическое варьирование интерпретации конструкций с под» происходит в соответствии с «топологической классификацией ориентиров» [Плунгян, Рахилина 2000, 130]. Из этих работ мы не можем сделать вывод о том, почему в одном случае авторы посчитали релевантным предикат («левый» контекст), а в другом — «ориентир» (связываемое предлогом имя или группу связываемого предлогом имени, «правый» контекст). Возможно, авторы продемонстрировали взаимодополняющие подходы, приложимые и к тому, и к другому предлогу и «высвечивающие» разные стороны одного и того же явления (зависимости значения предлога от контекстных условий), или же авторы считают явления зависимости значений предлогов под и над разными, а выбор подхода обусловлен этой разностью. Допустим и третий вариант: в обоих случаях явление одно и то же, а предложенные подходы являются взаимоисключающими. В последнем случае можно ожидать сравнения подходов по наличествующим в них «объяснительным и предсказательным силам». Ответа на вопрос о соотношении подходов в рассматриваемых работах мы не находим.
Критический диалог в исследованиях первообразных предлогов — явление редкое. Его отсутствие должно косвенно свидетельствовать о том, что авторы рассматривают свои работы и работы других исследователей как взаимодополняющие. Но поскольку между работами обнаруживаются противоречия, оценка описаний или «подходов», представленных в этих работах, кажется необходимой.
Проблем оценки альтернативных лингвистических описаний (прежде всего фонологических и морфологических) касается немало работ. Замечено, что выбор того или иного способа описания может быть не только «делом вкуса», но и «зависеть от целей исследования (для преподавания удобнее одно описание, для характеристики диалектов — другое)» [Мельчук 1971, 211], и предполагается, что существуют случаи, когда возможно «доказать неприемлемость одного и преимущество другого решения» [Там же, 219], и случаи «неединственности трактовки», когда «альтернативные способы описания» являются «формально эквивалентными» [Там же] и при выборе между ними «нельзя руководствоваться строго логическим доказательством» [Там же, 212].
При сравнении различных способов описания (по-видимому, когда возможно «логическое доказательство» преимущества одного способа описания перед другим) исследователями используется множество критериев. Наиболее часто упоминаемые — адекватность, непротиворечивость (или последовательность [Апресян 1966, 267]), общность (или объяснительная сила, например, [Зализняк 1967, 14; Булыгина 1977, 105]; иногда эти два критерия не отождествляются, например, [Булыгина 1980, 133]), простота, экономичность (как нечто отличное от простоты [Мельчук 1963; Апресян 1966, 270]), красота, симметричность (два последних упоминаются в [Апресян 1966, 267]), системная конгруэнтность [Булыгина 1971, S6], внутренняя гармоничность (например, [Булыгина 1980, 133]). Это многообразие критериев восходит к трем требованиям классической логики к формальным (аксиоматическим) теориям: полноте, простоте (независимости) и непротиворечивости.
Прежде чем говорить о возможности «строгого логического доказательства» преимуществ какого-либо описания, следует отметить принципиальные расхождения между классической логической традицией и рассуждениями о преимуществах или недостатках лингвистических построений. Полнота, простота и непротиворечивость в классической логической традиции — свойства теорий, не предполагающие градации, т. е. теория может или удовлетворять, или не удовлетворять требованию полноты (простоты, непротиворечивости), а рассуждения о том, что одна теория в большей степени полна (проста или же непротиворечива), чем другая, находятся за пределами классической логики. Кроме того, эти требования приложимы к формальным теориям, а ни одно из лингвистических построений формальной теорией не является. Особо следует отметить, что два из трех требований классической логики — полнота и простота (независимость системы аксиом и/или исходных понятий) — не являются необходимыми (с точки зрения самой логики). Обязательным же требованием к теории является только непротиворечивость, из чего следует, что именно непротиворечивость необходимо доказывать или опровергать, но само понятие доказательства применительно к утверждениям о преимуществах того или иного лингвистического описания остается неопределенным.
Кроме того, логические доводы признаются не всеми лингвистами (или не во всех случаях). Так, например, явление «круга в определении», относимое классической логикой к ошибкам и часто встречающееся в описаниях значений слов в традиционных толковых словарях, по ряду причин считается недостатком традиционной лексикографии (это убедительно показано в [Апресян 1967, 10], также об этом [Апресян 1966, 260; 1974, 95; Вежбицкая 1972, 228—229; 1996, 13; Мельчук 1995, 7]). Тем не менее существует точка зрения, согласно которой «логический круг в описании, однако, не только неизбежен (как недостаток, с которым нужно примириться), но и необходим (как достоинство, которое придает описанию законченность и совершенство)» [Шатуновский 1996, 13]. И в этом случае не обошлось без обращения к авторитету логики: «Это с логической ясностью вытекает из того факта, что описывается система [...]» [Там же, разрядка наша — А. С]. Однако автор признает, что «круг» не всегда достоинство: «нам нужно избегать "короткого замыкания", когда "круг" замыкается накоротке, не охватив все входящие в систему элементы (или хотя бы их значительную часть)» [Там же] (способов определения «значительности» части системы, «охваченной кругом», а также способов различения элементов, входящих в систему, и элементов, находящихся за пределами системы, автор не приводит).
