Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Григорий Мелехов и Евгений Листницкий как герои-антиподы в романе М. Шолохова «Тихий Дон»
1. Судьба Григория Мелехова в оценке современной критики 22
2. Своеволие как источник трагического в судьбе Григория Мелехова. Смысл нравственных исканий героя 38
Глава II. Шолоховские традиции в романе В.М. Шукшина «Я пришел дать вам волю»
1. Проблема выбора человека и народа в «смутное» время 87
2. Судьба Степана Разина как трагедия духовного заблуждения .115
Заключение 152
Библиография 159
- Судьба Григория Мелехова в оценке современной критики
- Своеволие как источник трагического в судьбе Григория Мелехова. Смысл нравственных исканий героя
- Проблема выбора человека и народа в «смутное» время
- Судьба Степана Разина как трагедия духовного заблуждения
Введение к работе
История казачества теснейшим образом связана с историей государства Российского. Во многом судьба России зависела от того, за кем шли казаки, поэтому актуальность сопоставления романов о казачестве «Тихий Дон» М.Шолохова и «Я пришел дать вам волю» В. Шукшина очевидна, ибо писатели предлагают нам определенные нравственные итоги, которые можно извлечь из их творчества. В то же время в этих произведениях намечены и художественно освоены пути выхода из кризисных исторических ситуаций, в которые заводило страну народное своеволие, выраженное в мятежах.
Творчество М.А. Шолохова немыслимо вне казачьей культуры, оно органично усвоило и восприняло традиции русской классики XIX века. Писатель, душой болевший за судьбу России и ее народа, утверждал приоритет традиционных для национального самосознания духовных ценностей. Эти особенности личности писателя сделали его положение в истории русской культуры XX века уникальным.
Нравственно-этические, религиозно-философские, социально-мировоззренческие проблемы стягивают в тугой узел все многообразие сю-жетно-фабульных линий в романе-эпопее М.А. Шолохова «Тихий Дон», которую называют трагической, народно-героической.
Рассмотрение проблемы трагического в романе М. Шолохова «Тихий Дон» началось вскоре после выхода его из печати. Действительно, ни одна из каких-либо других эстетических категорий не соотносилась с миром Шолохова так часто, как трагическое. Это и понятно, ибо в его художественной картине мира категория трагического является одной из самых существенных. Советское литературоведение уделяло серьезное внимание исследованию этого аспекта творчества писателя; здесь в первую очередь можно указать на работы Е. Костина, В. Петелина, Л. Ершова, П. Палиевского, М.Кургинян, А. Хватова, Ф. Бирюкова и др.
Шолоховское обращение к трагическим конфликтам и трагическим героям имеет под собой объективную основу. Отвечая в 1975 году на вопросы корреспондента Центрального телевидения, М.А. Шолохов сказал: «Вы спрашиваете о том, почему стал писателем или как стал писателем. Надо иметь в виду, что формировался я и отроческие годы мои прошли в разгар гражданской войны. Тема была на глазах, тема для рассказов, очерков. Трагедийная эпоха была»1. Главный источник трагического в эпопее Шолохова «Тихий Дон» - исторические и нравственные катаклизмы в жизни русского народа смутных лет начала XX века.
Процесс осмысления проблемы трагического в шолоховском романе продолжается и в наши дни. Сегодня в литературоведческой науке о Шолохове утвердилось мнение, что в «Тихом Доне» правдиво воссоздана трагедия гражданской войны, трагедия переломной эпохи в истории России, когда до предела обостряется борьба добра и зла. Как справедливо подчеркивал В. Васильев, «в гражданской войне нет правых и виноватых, нет справедливых и несправедливых, нет ангелов и нет бесов, как нет победителей. В ней есть только побежденные - мы все, весь народ, вся Россия... Трагическая катастрофа рождает только трагические потери»2. Эту же мысль развивает Ф.Ф.Кузнецов: «„Тихий Дон" - самое великое произведение русской литературы XX века, с наибольшей точностью и глубочайшим прозрением запечатлевшее в подлинно художественном слове трагедию русской революции и гражданской войны на материале самом трепетном и драматичном. Ибо что может быть драматичнее в истории русской революции, чем судьба русской деревни, и в особенности казачества! Судьба Григория Мелехова и Аксиньи, их личная трагедия переросла в трагедийную мистерию России, запечатлев
на века в умах и сердцах человеческих историческую драму русской революции» .
Актуальность данного вопроса, неразрывно связанного не только с осмыслением страниц национальной истории, но и определением философско-религиозных ее основ, бесспорна. Вследствие происходящих изменений в жизни нашего народа четко наметились перемены и в сфере литературной критики, постепенно преодолевающей ограниченность социологического подхода в анализе произведений, последовательно обосновывающей приоритет духовных начал в русской литературе советского периода, которая «в глубине души устремлена к человеку и человечности», имеющей «немало православного (в облике непорабощенности земными благами, бескорыстия, самопожертвования, идеала любви и семьи, и прочего) - во всяком случае гораздо больше, чем в блистательной словесности начала века»2. Получив развитие в этом направлении, литературоведческий анализ обогатился фундаментальной базой философских идей русских мыслителей XIX - XX веков, в работах которых рассмотрение идейно-нравственной проблематики произведений русской классики занимало одно из центральных мест. Современная литературная критика выдвигает гипотезы, строит концепции, утвердившись в мысли, что «...русская литература всецело проникнута Новым Заветом, преисполнена религиозной болью, религиозным исканием»3; ее можно назвать «исповедально-исполинской».
Проблема трагического рассматривается мировой и, конечно, русской философией и эстетикой. Это разделение становится следствием различия подходов к данной проблеме. Начиная с Аристотеля, категория трагического получала различные трактовки в разные исторические эпохи. Русский взгляд на проблему определился вследствие сложившейся традиции рассматривать бытийные вопросы через призму христианского мироощущения, У русских писателей и философов сложился в течение многовековой истории устойчивый интерес к проблеме Абсолютного, которое становится точкой отсчета в определении трагического, в изображении метаний и исканий русской души, оказавшейся перед трагическим выбором, как его обозначил о. С. Булгаков, - «Христос или гадаринская бездна». Тогда и все заблуждения человека рассматриваются как удаление от изначальной идеи Бога; тогда и человек (или литературный герой) становится понятным самому себе только в противопоставлении временного и вечного, совершенного и несовершенного. На пути преодоления указанных антиномий человек приходит и к осознанию истинной иерархии ценностей.
Б. Вышеславцев определял трагическое как «столкновение Савла и Павла в единой душе человеческой», т.е. «столкновение воли человека с волей Бога»1. Судьба всякого трагизма и страдания, по его мнению, таинственно сближает нас с крестом и Голгофой. «Здесь христианская душа находит архетип, прообраз страждущего Бога, архетип трагической ситуации»2.
Архиепископ Иоанн (Шаховской), раскрывая глубинный смысл трагизма, отмечает, что ощущение трагичности пронизывает всю земную жизнь. «Трагично страдание праведников и страдание всякого человека за правду. Трагична земная тщетность многих чистых жертв и святых усилий души. Трагично то, что высокое и святое унижается, предается, распинается, а низкое торжествует. И вершина трагизма истории - Голгофа Богочеловека»3.
Богослов, отталкиваясь в размышлениях от книги Б.П. Вышеславцева «Вечное в русской философии», обращается к диалектической природе трагизма, преодолевая узкие рамки античной конечности и экзистенциалистской бессмысленности: «Гибель героев и мучеников превращается в начало чего-то иного, что... оправдывает смерть и гибель, - более того, делает смерть величественной и большей, чем жизнь,,. Выход в новое и высшее - таково действие трагизма. Трагизм возвышает человека над будничностью, повседневностью. В этом большая радость и освобождение души, - ибо в «трагизме дух человека (его свободное самосознание) сознает свое высшее достоинство, свою независимость и свободу от низших ступеней бытия, от слепой природы и природной необходимости. Этого не знает низшая тварь, и этого не понимает материализм» .
Усложнение историко-литературного контекста закономерно ведет к изменению понимания категории трагического в произведениях русской советской классики, в частности, изменяется и трактовка трагических героев в романе М. Шолохова «Тихий Дон» и В. Шукшина «Я пришел дать вам волю». В общем понимании смысла трагического у Шолохова сосредоточенность внимания на образе Григория Мелехова имеет свое философское обоснование: трагическое - в человеке, в его судьбе, в его бытии. Это соответствует общей тенденции в литературе XX века, центральной проблемой которой становится проблема личности, неотделимая от проблемы мира.
Эту тему осмысления духовных основ народной жизни продолжает в особой стилистической манере другой народный философ - В.М, Шукшин. Русская судьба видится Шукшину трагичной, и его судьба полна трагических изломов, о которых мы узнаем со страниц его произведений, постигая глубинный смысл одной из его рабочих записей: «... литература - это все же жизнь души человеческой» .
Разинская тема лейтмотивом проходит через все творчество В. Шукшина, как и мелеховская тема правдоискательства является ключевой для творчества М. Шолохова. К воплощению образа Разина Шукшин шел всю жизнь: «Меня давно привлекал образ русского национального героя Степана Разина, овеянного народными легендами и преданиями... Я поставил перед собой задачу: воссоздать образ Разина таким, каким он был на самом деле» (V, 167). В 1960 году написан рассказ «Стенька Разин». В 1968 году появляется сценарий фильма о Степане Разине, но работа над этой темой продолжается: «Литературный эскиз сценария «Я пришел дать вам волю» был уже тесен для автора... Кроме одоления магии моря людского, вставали вопросы религиозного самочувствия, отношений с соратниками, предательство и расплата, смерть - своя и тех, что гибли перед глазами бессчетно. Как ни крути, Разин был разбойником»2. Роман «Я пришел дать вам волю» завершен в 1969 году, опубликован - в 1971 году. Заветной мечтой художника была мысль сыграть самому главную роль в фильме. В.М. Шукшин в процессе создания романа очень много работал с первоисточниками, историческими исследованиями, тщательно изучал язык памятников XVII столетия, совершил несколько поездок (Вологда, Псков, Кострома, Кирилло-Белозерский, Псково-Печерский, Ипатьевский, Ферапонтов монастыри, Астрахань, Ростов-на-Дону, Волгоград, Новочеркасск), в ходе которых собирал незнакомые ранее материалы о патриархе Никоне, о смуте XVII века. А. Заболоцкий вспоминает, что «в Псково-Печерском монастыре неожиданно тепло принял Шукшина, а с ним и всех нас, наместник монастыря о. Алимпий»3.
Эпизод боя под Климовкой в фильме С. Герасимова «Тихий дон» (1958) стал во многом дебютным в жизни В. Шукшина. Роль безымянного матроса, сраженного казачьей шашкой, стала его первой актерской работой, последней - роль Лопахина в кинофильме С. Бондарчука «Они сражались за Родину». Так соприкоснулись судьбы литературного персонажа Григория Мелехова, бившегося после боя под хутором Климовка в тягчайшем припадке, и В.М. Шукшина, создавшего литературный образ Степана Разина, который тоже будет кататься по земле в приступе раскаяния, под бременем тяжких грехов; будет кататься в диком исступлении Егор Прокудин. В. Белов, вспоминая съемки этого эпизода в кинофильме «Калина красная», отмечал, что у многих возникло ощущение, что «пластался, по сути, не персонаж «Калины», а сам Шукшин»1.
Внимание многих шукшиноведов (В.К. Сигов, Н.И. Стопченко и др.) привлекает эпизод душевного срыва Разина, когда он убивает сообщившего дурные вести казака, в сопоставлении со сценой боя под Климовкой и состоянием Григория Мелехова.
Критик сопоставляет трагические образы Мелехова и Любавина, замечая, что представленная концепция трагической судьбы Егора Любавина близка шолоховскому Григорию Мелехову, вставшему в борьбе на грани двух начал. В.М. Шукшин разделял концепцию личности Мелехова во всей сложности его «правдоискательства», в противовес вульгарным трактовкам его как «отщепенца».
Анализом творческих связей М.А. Шолохова и В.М. Шукшина занимался ряд исследователей (Н. Стопченко, В. Сигов, Г. Павлюков, Ю. Андрианов, В. Апухтина, И. Яковлева, Е. Вертлиб, Д. Филатова и др.). Родство Шукшина и Шолохова, по мнению О.Г. Левашовой, «обусловлено крестьянским происхождением, любовью к «малой родине», ощущением своих корней. Эта общность сквозит как во взаимных оценках (доброжелательных у Шолохова, восторженных у Шукшина), так и в суждениях критиков и литературоведов» . Н. Толченова подчеркивает взаимную симпатию Шолохова и Шукшина, которая «порождена общей для них целеустремленной силой к родной земле, к душе народа, к образам людей труда»2. Г. Павлюков считает, что «связь Шукшина с шолоховским творчеством определяется близостью идейно-эстетических позиций ... Народный пафос, стремление запечатлеть жизнь во всей полноте и многомерности, умение наделить героев поэтической душой и поэтическим мироощущением, несомненно, роднит творчество В.М. Шукшина с творчеством М.А. Шолохова»3.
В. Сигов, выявляя значение образа Разина для понимания русского характера, отмечает, что «в анализе духовных изменений героя для Шукшина важен опыт Шолохова»4. В. Юдин подчеркивает: «Философия мышления Шукшина проистекает из шолоховского мировидения»5. Ю. Андрианов исследует разинскую тему в творчестве В. Шукшина в контексте культурной традиции русской классики, что позволяет наметить точки творческих сопряжений писателей не только XX века, но и XIX века: «Шукшин производит решительную переориентацию разинской темы на традицию Достоевского, а в ее русле и на более близкий по времени художественный опыт автора «Тихого Дона». Мелеховский элемент идейной драмы нет-нет да мелькнет в духовных исканиях Степана и его соратников» .
С. Кормилов совершенно справедливо отмечает внутреннее сходство главных героев «Тихого Дона» и «Я пришел дать вам волю»: «Шукшинский казак Степан Разин, подобно шолоховскому казаку Григорию Мелехову, «душегуб» - правдоискатель»1. Критик сопоставляет отношение Разина и Мелехова к убийству: «... но себе /Степан Разин - Н.Е./ аналогичное убийство (ближе к концу) не прощает, даже молит товарищей, подобно шолоховскому герою Григорию Мелехову, зарубить его»2.
М. Геллер, размышляя над уникальностью Шукшина в советской литературе, последовательно развивает мысль о том, что писатель «пишет один и тот же характер, у него всегда один герой: русский мужик в поисках воли. Воля - ключевое слово для писателя ... Любимый герой русского фольклора, ставший в русском сознании символом бунтаря и вольного человека, Степан Разин не отпускает Шукшина до конца его жизни»3. Критик отмечает именно трагичность образа этого героя - вольного человека: «Сомневающийся, раздираемый противоречивыми мыслями, мучимый тоской, заглушающий тоску водкой, Степан Разин Шукшина - образ трагический и современный .. Удивительным образом герой романа Шукшина - русский бунтарь XVII века -оказывается похожим на героя XX века»4. Эту судьбу разделит главный шолоховский герой - Григорий Мелехов, метавшийся от одной относительной правды к другой. Оба героя перекипали в поисках воли. М.Геллер развивает далее мысль: «В мире Шукшина с необыкновенной интенсивностью, болезненной страстностью ищут ответ на «главные» вопросы: в чем смысл жизни, что такое смерть, что такое Бог?»5. Эта тема веры и Бога становится ключевой в размышлениях Степана Разина и Григория Мелехова, ищущих истину, но отказывающихся поверить в ее высшее начало. Категории «воли» и «веры» оказываются в отношениях причинно-следственной связи, перерастая в трагическую тему преступления и наказания. Возникает соотношение понятия «греха» и «преступления». Сутью проблемы свободы воли становится вопрос об отношении человеческой воли к Божьему промыслу. Каждый из героев - Степан и Григорий - делают выбор, что и нашло отражение в финале произведений Шукшина и Шолохова: казнь героя, анафема - и возвращение к родному дому, семье. Два жизненных пути, две истории души, но различны итоги духовных исканий героев. Ведь роман был задуман Шукшиным под названием «Конец Разина» - его поражение было неизбежным. Конфликт «воли» и «веры» органично вливался в общую проблематику русской литературы и русской религиозной философии, которые решали его в русле исконной культурной традиции: «да будет воля Твоя». Одна из составляющих этой оппозиции - «вера»- актуализирует широкий спектр ассоциаций: «смирение», «совесть», «покаяние» и др.
Особую актуальность приобретает поставленная писателями проблема «свободы», являющаяся исконно мировой. Ответ Шолохова обусловлен ценностями русской культуры, глубоко укорененной в традиции православной духовности. В. Шукшин во второй половине XX века попытался осмыслить противоречивую сущность свободы, соотнося ее с понятием «воли», переходящей часто грань вседозволенности.
«Разве мог Разин рубить икону?- так было в шукшинском сценарии. — Он же христианин. Ведь это я, сегодняшний, рублю». Так вспоминает об этой теме Ан. Заболоцкий, человек, близко знавший В. Шукшина !. В дни съемок «Печек-лавочек» вновь возникает у Шукшина непосильная тяжесть бремени греховного своеволия: «Я рублю икону от имени Разина... Вот где кощунство. Разин хоть и был разбойником, но должен быть верующим. Надо сходиться с историками...Вот как бы такое Веселовский рассудил?»1. Очень трудно говорить о религиозности В.М. Шукшина, которая, тем не менее неосознанно, глубинно-сокровенным образом проявлялась на страницах его произведений. В одном из разговоров В. Шукшин все же раскрылся: «Почему Кюстин, Олеарий, кто там еще Русь, с дороги взглянувши, мерзавил? И никто не вспомнит немецкого профессора Шубарта, написавшего, между прочим, в начале века: «Англичанин хочет видеть мир как фабрику, француз- как салон, немец - как казарму, русский - как церковь. Англичанин хочет зарабатывать на людях, француз хочет им импонировать, немец -ими командовать, и только русский - не хочет ничего. Он не хочет делать ближнего своего средством. Это есть ядро русской мысли о братстве, и это есть евангелие будущего!» И вот основное ядро жадных на работу тружеников назвали кулаками и истребили в первые годы советской власти. Уцелевшие затаились, быдло верховодит, и по нему судят русский народ!»2. Е.Вертлиб так определял проблему: «Нравственное сознание Шукшина религиозно по духу... в сути воплощения писателем христианских заветов. Он-наследник толстовского панэтизма, всецелого подчинения всего этике: все в нас и вокруг нас должно быть проводником добра, его воплощением. А «по Достоевскому», он боролся за восстановление гармонии в мире, страстно бился против «навороченного», перекоса действительности, безотрадность которой усугубляется девальвацией личности»3.
Н. Стопченко констатировал: «Основные координаты художественных миров М.А. Шолохова и В.М. Шукшина: правда, добро, красота - постоянны.
Они пропустили через свое сознание болевые проблемы истории и современности, судьбы людей с мятущимися, ищущими Истину душами» .
И у Шолохова, и у Шукшина нравственность выступает высшей мерой человека, который мыслится воплощением духовных ценностей, складывавшихся веками.
В художественном мире «Тихого Дона» - «саги о казачестве, исполненной любви и боли за его судьбу и явившейся одной из самых высоких и беспощадных трагедий в мире», человечность, гуманность нравственного уклада жизни казаков базируется на «основополагающем, в истоке своем, христианском принципе - любви к ближнему»2.
В.М. Шукшин, одержимый жаждой вечной правды, не раз задавался вопросом совести: на каких основах построена жизнь общества, современного ему, и действительно ли они прочны? И взор его обращался к исконным ценностям русского православного крестьянина, к его жизненному укладу.
История взаимоотношений Шолохова и Шукшина требует особого разговора. М.А. Шолохов всегда был осторожен в своих суждениях о писателях-современниках, особенно молодых. Поэтому знаменательно уже то, на ком он остановил свое внимание, почувствовал родственность души. Среди них -В. Шукшин. Способность улавливать то, что называется «духовной жаждой» в народе, отметил Шолохов в таланте Шукшина: «Не пропустил он момент, когда народу захотелось сокровенного. И он рассказал о простом, негероическом, близком каждому, так же просто, негромким голосом, очень доверительно. Отсюда взлет и тот широкий отклик, какой нашло творчество Шукшина в сердцах многих тысяч людей» . Познакомились они во время съемок фильма «Они сражались за Родину». М.А. Шолохов с первого взгляда признал в Лапикове старшину Поприщенко, а в Шукшине - Петра Лопахина. Встреча в Вешенской оставила свой след и в душе В. Шукшина, и М. Шолохова. Принимая киногруппу у себя в станице, он с интересом и пристрастием приглядывался к Шукшину, которого давно приметил с его рассказами.
Глубокий след от общения с Шолоховым остался в душе В. Шукшина: «Он предстал передо мной реальным, земным светом правды. Сейчас я должен подумать о коренном переустройстве своей жизни... Когда я вышел от него, прежде всего, в чем я покаялся, это: надо работать. Работать надо в десять раз больше,чем сейчас...Я просто заразился образом жизни Шолохова»1.
Во время посещения съемочной группой станицы Вешенской М.А.Шолохов обронил Шукшину: «Бросай, Василий, в трех санях сидеть, пересаживайся в одни, веселей поедешь!» .
Наличие творческих связей между этими писателями позволяет говорить о шолоховской традиции в творчестве Шукшина.
В настоящее время определяется качественно новый этап исследования творческого наследия В. Шукшина и М. Шолохова, осмысления их глубоких сущностных взаимосвязей. Д.С. Лихачев подчеркивал: «В поисках правды -истины русская литература первой в мировом литературном процессе осознала ценность человеческой личности самой по себе, независимо от ее положения в обществе и независимо от собственных качеств этой личности»3. Проблематика «Тихого Дона» и «Я пришел дать вам волю» раскрывается в соответствии с законами христианской антропологии, которая оттеняет уникальность и очарование главных героев романов.
В данной работе необходимо отметить, что образ Степана Разина издавна тревожил творческое воображение художников слова, композиторов, скульпторов, историков. Особое, любовное отношение сложилось к народному заступнику - батюшке Степану Тимофеевичу - в фольклоре. Это по-своему отразилось и в творчестве А.С. Пушкина, который в письме к брату Льву в 1824 году назвал Разина «единственным поэтическим лицом русской истории»1. Образ «великого бунтаря», как называл его М.А. Шолохов, интересовал А. Радищева, А. Грибоедова, Л. Толстого, Ф. Достоевского, Н.Некрасова, А. Герцена, А. Чехова, М. Горького, В. Хлебникова, М. Цветаеву и многих других. В 1926-1927 годах А.П. Чапыгин пишет роман «Разин Степан». Затем СП. Злобин в 1939 году публикует историческую повесть «Степан Разин», вылившуюся позже в роман.
А. Чапыгин развивает в своем повествовании фольклорные мотивы; происходит романтизация героя и событий. В отличие от былинного богатыря А. Чапыгина, С.Злобин рассматривает социальные мотивы духовно-нравственных коллизий легендарного атамана. В.М. Шукшин ставил перед собой задачу воссоздать духовный облик Разина. Автор отмечает: «Почему я отважился на роман, имея предшественников романистов Чапыгина и Злоби-на... Хорошие романисты... Но прошло время, потом, они не имели, положим, столько документов для спокойного прочтения... Сейчас издан трехтомник документов о восстании Степана Разина... Я этот трехтомник свободно перелистываю туда-сюда, пользуюсь им, как хочу... Злобинский роман мне меньше нравится, а вот чапыгинский я люблю. И, тем не менее, я вышел на собственную интерпретацию этих событий и фигуры Разина в целом» (V, 149). Эта мысль особенно значима для художника: «Написано о Разине много. Однако все, что мне удалось читать о нем в художественной литературе, по-моему, слабо. Слишком уж легко и привычно шагает он по страницам книг: удалец, душа вольницы, заступник и предводитель голытьбы, гроза бояр, воевод и дворянства. Все так. Только все, наверно, не так просто. (Сознаю всю ответственность свою после такого заявления.. Но - хоть и немного документов о нем,- они есть, и позволяют увидеть Степана иначе).
Он - национальный герой, и об этом, как ни странно, надо «забыть». Надо освободиться от «колдовского» щемящего взора его, который страшит и манит через века. Надо по возможности суметь «отнять» у него прекрасные легенды и оставить человека. Народ не утратит Героя, легенды будут жить, а Степан станет ближе. Натура он сложная, во многом противоречивая, необузданная, размашистая» (V, 175).
Этот подход к изображению главного героя и обусловил новаторство В. Шукшина. В литературоведении недостаточно изученным остается своеобразие философской мысли в романе «Я пришел дать вам волю». Данная работа нацелена на изучения этого аспекта творчества В. Шукшина в сопоставлении с трагическими исканиями героя шолоховского романа.
Все вышесказанное определяет актуальность диссертационного исследования. И М. Шолохова, и В. Шукшина интересует философско-религиозный смысл русской истории, истоки ее катастрофичности, трагические характеры, проблема выбора человека и народа в «смутное» время. Переживаемая нами эпоха перекликается с теми моментами в развитии русской культуры, когда было особенно важно сохранить истинные духовные ориентиры, без которых невозможно само существование и русского народа, и его самой дееспособной и организованной части - донского казачества.
Целью данной диссертации является сопоставительный анализ романов М. Шолохова «Тихий Дон» и «Я пришел дать вам волю» В. Шукшина под знаком сходства и различия решения в них проблемы трагического героя. При этом в качестве точек отсчета избираются те позиции в отечественном литературоведении, которые сформировались в 90-е годы XX века. Здесь имеются в виду труды исследователей, которые вписывают творчество и М. Шолохова, и В. Шукшина в контекст русской национальной духовной культуры.
Данная цель определила следующие задачи исследования:
1. Дать анализ категории трагического в преломлении к тем тенденциям шо-лоховедения, которые сложились за последние годы его развития.
2. Рассмотреть судьбы Григория Мелехова и Евгения Листницкого как героев-антиподов, учитывая, что трагическое в романе проявляет себя в системе персонажей, в системе оппозиций.
3. Выявить влияние шолоховских традиций на шукшинский роман в плане изображения разинского мятежа как духовного заблуждения казачества.
4. Истолковать трагедию Степана Разина в контексте традиционных ценностей русской культуры.
Объектом и предметом исследования предстают романы М.Шолохова «Тихий Дон» и «Я пришел дать вам волю» В. Шукшина, созданные в разные историко-литературные эпохи. М. Шолохов изображает трагические изломы в судьбе донского казачества, опираясь на горячий исторический материал, В. Шукшин исследовал современность через призму хронологически удаленных событий.
Научная новизна диссертации состоит в том, что в работе впервые в центре исследования находятся трагические судьбы героев двух главных романов М. Шолохова и В. Шукшина, их трагедии вписываются в широкий культурно-исторический контекст, позволяющий глубже и основательнее понять типологическое сходство выбора человека в «смутное» время как в XVII веке, так и в начале XX столетия. Трагедия Мелехова впервые осмысляется в диссертации в соотнесении с образом и судьбой Евгения Листницкого, который наиболее полно воплотил в себе старый, уходящий мир дворянской России. Исток трагического в их судьбах - своеволие, отход от соборных начал народной жизни. В работе анализируется путь Разина как принципиально неразрешимая трагедия заблудшего гордого ума, ибо в анафеме фиксируется факт духовной смерти человека. В работе впервые прослеживается влияние традиций М. Шолохова на создание В. Шукшиным художественного образа исторической эпохи XVII века.
Методологическим основанием работы послужили труды русских религиозных философов XIX-XX веков; В. Соловьева, С. Булгакова, И. Ильина, Н. Лосского, Б. Вышеславцева, Н. Бердяева, Е. Трубецкого, П. Флоренского, В. Зеньковского, Г. Флоровского и их последователей, развивавших метод религиозно-философской интерпретации художественных текстов. В определенной степени работа ориентировалась и на духовную критику, которая стала активным фактором культурного развития последних десятилетий. При изучении заявленной темы автор обращался к работам И. Есаулова, М.Дунаева, В. Непомнящего, В. Кожинова, С. Семанова, В. Захарова, Ю. Со-хрякова, Е. Троицкого, П. Паламарчука, В. Катасонова, Л. Казина, В. Воропаева, С. Бочарова и др., определявших атмосферу литературоведческого поиска 90-х годов.
Из методов собственно литературоведческого анализа использовались элементы сравнительно-исторического и функционально-типологического подходов.
Теоретическая значимость работы состоит в изучении закономерностей развития литературного процесса XX века, уточнении его преемственных связей, открывающих научно-продуктивные перспективы для исследования вопросов поэтики романов М. Шолохова и В. Шукшина. (Это проявляется в отказе от социологических схем, возвращении к темам, сюжетам, этике и духу Евангелия). В теории литературы мало разработанным является вопрос о конфессиональной принадлежности творчества художников слова. Данная работа восполняет этот пробел, поскольку романы М. Шолохова и В.Шукшина рассматриваются в русле христианской антропологии и аксиологии. Это позволяет воссоздать единое духовное пространство русской литературы, выявить общие доминанты художественного мышления обоих писателей. В романах М. Шолохова и В. Шукшина выделяется ориентация авторов на сотериологический тип культуры и в категориях данной культуры анализируются трагические судьбы героев. Подход, предложенный в диссертации, дает целостное, системное представление о векторе развития русской литературы XX века, которая в лучших своих проявлениях развивала традиции религиозно-нравственного осмысления человека и мира.
Практическое значение результатов диссертационного исследования определяется возможностью их использования при подготовке вузовских лекционных курсов по истории русской литературы, спецкурсов по изучению творчества М. Шолохова, В. Шукшина, спецсеминаров по культуре казачества. Они могут быть учтены при планировании школьного курса литературы в классах гуманитарного профиля.
Апробация результатов исследования. Основные положения диссертации были изложены в докладах на научно-практических конференциях, посвященных памяти Е.П. Барышникова (Липецк, 1998, 1999, 2000, 2001 гг.); Межрегиональной научной конференции «Наследие АС. Пушкина в контексте современной эпохи» (Воронеж, ВГУ, 1999 г.); Международной научной конференции «А.С. Пушкин и мировая культура» (Липецк, 1999 г.); VII Всероссийской конференции «Русская школа как система воспитания и образования» (Москва, 2000 г.); Всероссийской конференции «Творчество М. Шолохова в контексте русской литературы XX в.» (Москва, 2000 г.); XXVI Международных Толстовских чтениях (Тула, 2000 г.); Международной Шолоховской конференции «М.А. Шолохов в современном мире» (Москва, 2001г.); Всероссийской конференции «Русская литература и философия: Постижение человека» (Липецк, 2001 г.).
На защиту выносятся следующие положения: 1. Возвращенное наследие русских религиозных философов позволило дать новую трактовку трагического героя в романе М.А. Шолохова «Тихий Дон». Судьба Григория Мелехова осмысляется как путь к покаянию, смирению, как несение креста, «восхождение на Голгофу, отрицательное Откровение».
2. Трагическое в романе М.А.. Шолохова связано не только с образом Григория, автором представлено несколько вариантов трагических судеб. Наиболее ярким является контраст героев-антиподов - Григория Мелехова и Евгения Листницкого, тяготеющих к двум полюсам духовной жизни казачества: соборности и индивидуализму.
3. В.М. Шукшин, опираясь на шолоховские традиции при создании исторического колорита «тихого Дона», продолжает художественно исследовать метафизику своеволия в романе «Я пришел дать вам волю». Выбор человека и народа в эпоху «смуты», не соотносимый с высшими ценностями бытия, приводит восставших разинцев к трагедии духовного заблуждения, когда утрачивается способность различать добро и зло. Попытка устроить справедливое общество путем насильственного оказачивания Руси дает тотальный разрушительный результат.
4. Судьба Степана Разина созвучна шолоховскому Григорию. И Разин, и Мелехов не ищут личного благополучия, богатства, славы. Это герои - нравственные максималисты, они взыскуют Правды - Истины. Но, в отличие от Григория, Степан отрицает важность самого пути к ней, опыт духовной традиции. Анафема, провозглашенная Церковью, - диагноз болезни души и призыв к покаянию, который не был услышан героем В. Шукшина. Сущность его трагедии - в богоборчестве, в пагубном своеволии, которое ввергло казачество в борьбу с Православным государством.
Важнейшие положения диссертации освещены в ряде статей и тезисов, опубликованных в межвузовских сборниках и кафедральных трудах ЛГПУ. Общее количество печатных работ - восемь.
Диссертационная работа состоит из введения, двух глав, заключения и библиографии, включающей в себя 322 названия. Текст диссертации изложен на 179 страницах.
Судьба Григория Мелехова в оценке современной критики
В истории шолоховедения несколько концепций трагического последовательно сменяли друг друга. Взгляд на Мелехова как «отщепенца» уступил место позиции «исторического заблуждения». Затем рядом исследователей был сделан акцент на «очаровании человека» в герое, которое не изменяет ему до конца повествования.
Однако рассмотрение общечеловеческого смысла трагедии Григория Мелехова, его характера, в котором видели прежде всего воплощение гуманистических начал, в 90-е годы сменилось тенденцией исследования философско-религиозной проблематики романа с методологической опорой на труды русских философов. Это обращение к истокам национальной культуры привело к необходимости существенно иного подхода к осмыслению трагедии «Тихого Дона» и главного героя романа-эпопеи Шолохова. В работах последних лет В. Кожинова, С.Н. Семанова, Л.Г. Сатаровой, А. Дырдина, В.Лаврова, В. Юдина и ряда других исследователей делается попытка бытийного, религиозно-философского понимания и интерпретации образа главного героя.
В.В. Кожинов предлагает свое видение истинного смысла «Тихого Дона», следовательно, иное понимание трагедии Мелехова: «Истинный смысл «Тихого Дона» (в отличие от многих повествований о Революции) пребывает глубже борьбы красных и белых; поистине, смертельно борются Божеское и сатанинское, дьявольское; „дьявол с Богом борется" (Достоевский) в сердцах и тех и других - в равной мере... Эта извечная битва крайне разрастается и обостряется во время Революции, представляющей собой как бы обнажение этой трагедийной основы человеческого бытия»1. Тогда все поступки Григория Мелехова, да и других героев, можно рассматривать как метание между добром и злом, в ходе которого восстанавливаются объективные границы этих основополагающих категорий человеческого существования.
Учитывая общее положение дел в России начала XX столетия, предлагается интерпретация центрального образа романа-эпопеи Григория Мелехова в диссертации Л.Г. Сатаровой . По ее мнению, нет в Григории, как, впрочем, и в других представителях молодого поколения, той веры, того «духовного стержня», который помогал их предкам побеждать врагов и жить в мире и согласии, т.е. утрачены нравственные религиозные первоосновы бытия. Хотя Григорий «христианин по традиции, воспитанию, психологическому строю души»3, но драма его жизни в том, что он оставался на протяжении всего романа вне Церкви, что завело его в нравственный тупик. Лишь в финале ему открывается истинный смысл человеческого бытия, о котором ему чуть раньше пытался поведать представитель старшего поколения - дед Гришака. Мятежный Мелехов добровольно и осознанно смиряется, понимая, что каждый должен нести свой крест, что жизнь свою можно продолжать, лишь заботясь о другом человеке. Таким образом, Мелехов претерпевает на всем протяжении романа эволюцию в сторону традиционной духовности, личной жертвы, самоотказа. В то же время предлагаются и другие трактовки финала шолоховского романа, например, НИ. Глушковым: «Во всей русской литературе XX века нет лучшего катарсиса, чем мелеховский «самосуд». Это трагедийное покаяние честнейшего в «Тихом Доне», невольного грешника, попытка самоочищения русской души от зла национальной междуусобицы. Такой мукой не мается совесть ни одного из героев, намного грешней Григория» .
Несколько иного рода интерпретацию предложил критик В. Лавров, для которого Григорий прежде всего правдоискатель, выбравший свой гол-гофский путь поисков высшей правды 2. Поэтому особо драматичной становится позиция Гришки в конкретной социально-нравственной ситуации: «В мире, охваченном ненавистью, он хотел утвердить справедливость, доброту, человеколюбие, согласие. Поэтому каждая из противоборствующих сторон недоверчиво отнеслась к нему, воспринимая его как чужого, не принимая его великодушия»3. Как раз в этом виделся Ф. Абрамову смысл трагической фигуры Мелехова: «В эпоху всеобщего революционного энтузиазма он /т.е. Шолохов - НЕ./ заговорил об угрозе, которую несет революция отдельной человеческой личности. Именно в этом - смысл трагической фигуры Григория Мелехова, образа, который стал вровень с самыми вершинными созданиями человеческого гения в искусстве всех времен и народов»4. В. Лавров совершенно справедливо отмечает, что «в том, как раскрывается образ Мелехова, проявилась духовность (озаренность прозы), художественное мастерст- во писателя»1. Далее автор статьи связывает понятие личности с утверждением христианского мироощущения, а «среди многочисленных характеров, воссозданных в произведении, Мелехов - единственная личность» . Эта способность к самопожертвованию, реальная любовь к ближнему, мучительный поиск истины, а также «идея свободной личности и идея жизни как жертвы (т.е. Голгофы - В.Л.)» позволяет критику отметить «неожиданное сочувствие двух таких отдаленных друг от друга героев, как Мелехов и Юрий Живаго»3, вплоть до сопоставления двух авторских мироощущений: Шолохова в «Тихом Доне» и Пастернака в «Докторе Живаго». При этом трактовка Голгофы и христианства В. Лавровым дается в понимании Б. Пастернака: «Это, во-первых, любовь к ближнему, это высший вид живой энергии, переполняющей сердце человека и требующей выхода и расточения, и затем это главные части, составные современного человека, без которых он немыслим, а именно: идея свободной личности и идея жизни как жертвы (т.е. Голгофы -В.Л.)»4.
Читателям предлагается субъективное понимание христианства, почерпнутое в художественном произведении другого автора. Причем нравственные искания и весь жизненный путь центрального персонажа М. Шолохова понимается как принесение жертвы, которая отождествляется с Голгофой.
Особого внимания заслуживает книга А. Дырдина «Этюды о Михаиле Шолохове. Творчество писателя-классика в духовной культуре России», в которой осуществлена успешная попытка наметить связь эстетики писателя с традициями народного самосознания, выявить его нравственно-философскую концепцию человека. Исследователь оперирует такими понятиями, как «авторская народно-православная интуиция», «христианская антропоцентрическая установка» , «православно-народный календарь»2, размышляет о «народном вероисповедном мифе, который объединяет социальный и духовный порядок вещей по-своему, опосредствуясь коллективным (соборным) сознанием»3. А. Дырдин применяет к творчеству М.А. Шолохова такое понятие, как «христианский реализм», сформулированный в работах С.Н. Булгакова, для которого война есть «трагическое действо, в котором проявляются как высшие, так и низшие свойства человечества»4. Поэтому и возникает сравнение военной эпохи с Евангельским Страшным Судом. А.Дырдин обосновывает свое обращение к религиозной антропологии С.Булгакова: «При всех различиях двух способов осмысления духовной брани - образного и религиозно-философского - заметно их сходство. Шолоховское решение темы и концепция С. Булгакова идут от общей вероисповедной основы» . А о вере М.А. Шолохов поделился однажды своими мыслями с сыном: «Веру у людей никто и никогда отнять не может. Отними у него веру в Бога, он станет верить в царя, в закон, вождя... Высокой только должна эта вера быть. Возвышающей...»6. К рассмотрению проблематики романа «Тихий Дон» критик приступает, начиная с определения духовных ориентиров его героев казаков, являющихся «носителями традиций христолюбивого казачьего воинства».
Своеволие как источник трагического в судьбе Григория Мелехова. Смысл нравственных исканий героя
Основа образа Мелехова - становление целостности позиции в условиях кровопролитной первой мировой и братоубийственной гражданской войны, в условиях, когда максимализм большевистских социальных идей перекрывал исконно близкое и родное человеческому духу.
Григорий, его семья, донское казачество и в целом русский народ оказались вовлеченными в водоворот хаоса и смуты. Каждый столкнулся с необходимостью выбора в переходную эпоху истории России, эпоху, отмеченную кризисом духовной культуры, человеческой морали. В ситуации выбора оказывается и Григорий Мелехов: между жизнью и смертью, правдой и преступлением, устойчивым миропорядком и утопией. Каковы истоки его жизненной трагедии?
В романе «Тихий Дон» М. Шолохов показывает, что крепость народной жизни подточена изнутри: надломлен создававшийся веками лад бытия. Свою лепту в этот процесс внесла связь Григория и Аксиньи, которой предшествовали женитьба Прокофия Мелехова на иноземке и трагедия в родительском доме Аксиньи.
Дед Григория предпочел свои чувства к женщине казачьим интересам, отдалившись от жизни хутора и превратившись в «бирюка». Отец Прокофия не простил сыну этой нанесенной обиды: «В курень его [Прокофия] не ходил до смерти, не забывая обиды» \ Этот семейный разлом расширился до кровавого преступления внутри казачьей общины: «Прокофий настиг ... батарейца Люшню и сзади, с левого плеча наискось, развалил его до пояса» (1,22).
В прошлом семьи Аксиньи трагедия произошла среди домочадцев. Отец, изнасиловавший Аксинью, толкнул жену и сына на преступление. Задолго до революционной коловерти произошли существенные изменения в системе аксиологических представлений казаков. Скрытый процесс «расчеловечивания» вырвется наружу после революции, перерастет в потрясающую душу братоубийство и отцеубийство гражданской войны: «В куренях лишь шла скрытая, иногда прорывающая наружу семейная междуусобица: старики не ладили с фронтовиками» (2, 190). Человеческое своеволие безрассудно и последовательно отстаивало свое превосходство во всех сферах жизни, открывая дорогу духам зла в сердцах людей. Шолохов через бытовые ситуации казачьей жизни восходит к глубинам бытия.
В образе Гришки наиболее полно и цельно отразились родовые особенности Мелеховых, прозванных Турками: «Черт бешеный! Весь в батину породу выродился, истованный черкесюка!», «взгальный», «горячий ... как необъезженный конь», «врожденное, мелеховское, звероватое». Для Григория его любовь к Аксинье становится испытанием: порывистая, своевольная натура тянется к яркой, но запретной красоте. Их «сумасшедшая связь», их «исступленное горение одним бесстыдным полымем» словно продолжение того неблагополучия, которое накапливалось задолго до революции (вспомним, например, мерзкое предложение Митьки Коршунова сестре; похождения Елизаветы Моховой; грязные слова молодых казаков, брошенные вслед Наталье около церковной паперти; безудержное сладострастие сотника Листницкого). Нераскаянные преступления старшего поколения повлекли за собой длинную вереницу вновь совершаемых грехов.
Необычным в роду Мелеховых было не только происхождение, но и некая размытость, зыбкость мировоззрения, что акцентируется расположением их дома: на перепутье, на перекрестке. Расширяется не только географическое пространство, но растут и масштабы сущностных противоречий. Это становится и точкой отсчета, и точкой опоры: мелеховская тема неразрывно связана с темой Дома, Семьи. Из этого «двора на самом краю хутора» выйдет Григорий в большой мир, на просторы истории; беспокойная совесть и мятущееся сознание будут определять линию его поведения.
И личный, и социальный план судьбы Мелехова неразрывно переплетены между собою, их нужно рассматривать в единстве. Если бы в его трагедии были виноваты только революция и гражданская война, то главный герой романа был бы жертвой обстоятельств. Но у Шолохова более глубокий замысел: идея переделки мира, его революционного переустройства исходит от самого казака, причем далеко не худшего сына «батюшки тихого Дона». И начинается это крушение основ бытия с разрушения фундамента человеческой жизни - с семьи. Именно в этом микромире человеческих отношений своя воля героев начинает играть определяющую роль. Как в предыстории мелеховского рода частные, личные интересы возобладали над чувством общей принадлежности к казачеству, так и в любви Аксиньи и Григория торжествующая страсть заставляет человека замыкаться только на своих собственных потребностях и их удовлетворении. В таких случаях об обязанности и долге по отношению к ближнему люди, «разносимые страстями», забывают. Любовь Григория к замужней женщине заставляет его ослушаться отца, сделать соседа личным врагом, разорвать союз с законной женой и, наконец, выйти из казачьей общины, податься в батраки. При этом на второй план начинает отодвигаться сам смысл казачьего существования - служба в армии. Уход Мелехова в батраки - это уже революция в миниатюре, где мир переворачивается с ног на голову: от кабальной зависимости и нищеты бежали на Дон, чтобы стать вольными землепашцами. Чтобы ярче показать искажен-ность этих первых самостоятельных шагов Мелехова, можно сослаться на семейные традиции, которые веками складывались на Дону: «Законопослушность, почитание старших были в крови у казаков. Основное воспитание проходило в семье. Слово отца было все равно, что слово атамана для войска,- ему следовали беспрекословно. Именно на Дону была сложена мудрая пословица, ставшая со временем общерусской: «родительское благословение со дна моря достанет - оно в огне не горит и в воде не тонет». Войдя в дом, казак всегда кланялся в ноги отцу с матерью. Чистота нравов была невероятная - боялись греха пуще смерти, ибо знали, что в любую минуту могут предстать на суд Божий и тогда за каждый нечестный поступок придется платить сторицею» .
Проблема выбора человека и народа в «смутное» время
Общность духовного пространства русской литературы формирует внутренние связи между художественными произведениями: определяется магистральная философско-нравственная проблематика, нравственные ориентиры персонажей, намечается целевая установка эстетического воздействия творений слова. Вспомним узловое вопрошание Шукшина: «Что с нами происходит?» или мелеховское покаянное обращение: «Неправильный у жизни ход, и, может, и я в этом виноватый... Все у меня, Наташка, помутилось в голове» (3, 302). Внутренний разлом усиливается в шолоховском повествовании философско-поэтическим императивом: «В годину смуты и разврата / Не осудите, братья брата» (2, 383). Эти строки внутренне связаны с эпиграфами к роману «Тихий Дон», создающими уже в начале произведения поле напряжения: «Ой, что же ты, тихий Дон, мутнехонек течешь?»; «А теперь ты, Дон, все мутен течешь, / Помутился весь сверху донизу» (1, 15).
О своих переживаниях Степан Разин поведает сам: «Мутно на душе. Конец» (IV, 561). У Шолохова душевная боль неразрывно связана с внутренним смятением: «Я захворал что-то... Тоской... Сердце пришло в смятению...» (3, 289). Сила творческих сопряжений отзовется в киносценарии, развернувшимся впоследствии в роман «Я пришел дать вам волю» В.М.Шукшина, где вновь возникает образ не только казачьей смуты на Дону, но и разразившейся общерусской смуты. Это камертоном отразится в поиске названия первой из двух частей сценария к фильму «Степан Разин»:«По мутился ты, Дон, сверху донизу»1.
Употребляя слово «смута» применительно к отечественной истории, к состоянию народного духа, необходимо уточнить его смысловое наполнение, внутреннюю сущность этого явления. В духовном понимании смута означает, как пишет митр. Иоанн, «утерю народом, обществом, государством согласного понимания высшего смысла своего существования»2.
Строчка старинной песни («Помутился ты, Дон, сверху донизу»), притянувшая к себе внимание Шолохова и Шукшина, обретает обширные смысловые и событийные связи, не ограничивающиеся общностью темы - русской смуты, междуусобицы, выплескивающейся в народные волнения, мятежи, гражданские войны. В противоречиях натуры Григория Мелехова и Степана Разина отразились разломы внешнего мира. Русская государственность и бунт - эта проблематика получит развитие на страницах повествования Шолохова и Шукшина, которые искали в русской истории духовный смысл. Григорий Мелехов и шукшинский Степан Разин попытались на свой лад, в силу собственного разумения решить извечные «проклятые» вопросы бытия, мечтали о справедливом устройстве жизни. Вопросы нравственности в романе «Тихий Дон» и «Я пришел дать вам волю» оказываются теснейшим образом связанными с признанием существования высшей духовности. В противном случае - духовное заблуждение неотвратимо влечет в тупик, единственным выходом из которого является отказ от ошибочных представлений. Романы Шолохова и Шукшина подтверждают справедливость заключений Н.А.Бердяева о том, что «война происходит ... в глубинах духа. Физическое насилие, завершающееся убийством ... есть знак духовного насилия, совершившегося в духовной действительности зла ... Война - знак существования внутреннего зла и болезни»1. Крестьянская война Разина своим истоком имеет духовные причины. Так, в начале романа среди общего гомона мятежного круга раздается разумное предложение бить челом царю: «Пошлем к царю с топором и плахой - казни али милуй. Помилуйте! Ермака царь Иван миловал же...» (IV, 239). Степан вполне убежденно заявлял: «С царем ругаться нам не с руки... Несдобруем. Куда!..» (IV, 241); о митрополите Иосифе говорит:«Молиться за нас, грешных, будет» (IV, 242); напоминает Фролу Минаеву о грехе в отношении пленной персиянки: «У них бабы к стыду больше наших приучены. Грех» (IV, 245). Но уже тогда в его речах и во всем облике чувствуются колебания, сомнения в выборе пути: «...Что-то недоговаривал атаман, казалось, таил что-то... Он ничего не таил, он не знал, что делать» (IV, 241); «... в душе его шла мучительная борьба» (IV, 253).
Уже в самом начале шукшинского повествования ощутимо обнажаются будущие трагические противоречия. Казаки пришли из Персии победителями: живыми, со славой, богатой добычей. В. Шукшин писал в 1956 году: «Позволю себе некий вольный домысел: задумав главное (вверх, на Москву), ему и Персия понадобилась, чтобы быть к тому времени в глазах народа батюшкой Степаном Тимофеевичем. (На Персию и до него случались набеги. И удачные) . Цель его была на Москву, но повести за собой казаков, мужиков, стрельцов должен был свой батюшка, удачливый, которого «пуля не берет». И он стал таким» (V, 176).
К тому же этот поход не противоречил государственной политике и геополитическим интересам России, он был благожелательно воспринят на Дону. Однако персидский поход остается за рамками повествования, являясь предысторией основного действия. Рядом - прямо противоположное «деяние» Разина: ограбление учуга астраханского митрополита Иосифа. «И казаки снова было взялись за оружие, но оно не понадобилось... побрали рыбу соленую, икру, вязигу, хлеб, сколько было... А было - мало. Взяли также лодки, невода, котлы, топоры, багры. И атаман не велел никого трогать. Он еще оставил на учуге разную церковную утварь, иконы в дорогих окладах -чтоб в Астрахани наперед знали его доброту и склонность к миру» (IV, 237). Шукшин повествует об этом, как о продолжении Персидского похода («снова было»). У себя на родине Разин ведет себя как завоеватель, разбойник.
Шукшинское повествование, как и шолоховский «Тихий Дон», имеет кольцевую композицию. « „Жест" мелеховского двора уже многое говорит об его обитателях, о Григории. В этом «жесте» воплощен пафос вольности и внутренней целеустремленности» . В романе Шукшина таким «жестом» становится набат. Роман «Я пришел дать вам волю»открывает скорбная музыка набатного звона. И заканчивается роман тягостным набатом. По православной традиции в набат (его еще называли «всполох») звонили во время тревоги по случаю пожара, наводнения, мятежа, нашествия врагов или другого какого-нибудь бедствия. Этот набатный звон становится сигналом у Шукшина неблагополучия сегодняшнего, который в своих рабочих записях 1970 года отмечал: «Разлад на Руси, большой разлад. Сердцем чую» (V, 233). Первая фраза романа подчеркивает этот глубинный разлад среди людей. Проблема одной человеческой личности высвечивает проблемы мира.
Судьба Степана Разина как трагедия духовного заблуждения
Проблема зла решается на страницах романов Шолохова и Шукшина не отвлеченно-метафизически, а ценой человеческих жизней: список жертв разинского своеволия, как, впрочем, и «синодик» Григория, реален, конкретен. Шукшин передает это нарастание насилия; убийство старика и Агани, расправа с персидской княжной, месть за скоморохов, гибель стрелецкого сотника, казнь стрельцов, расправа с государевым послом Герасимом Евдокимовым, с царицынскими начальными людьми, малолетним племянником воеводы Тургенева, месть Камышину, расправа с государевыми людьми на стругах астраханской флотилии, убийство Куприяна Солнцева, убийство Матвея Иванова есаулом Ларькой, убийство богатого казака Разиным и др.
Жестокость казаков проявляется и в унижении стрельцов, которых заставляют «ползать на карачках», а их капитану грозят сделать «вытяжку»: «Стрельцы с капитаном отошли на двадцать саженей, пали на четвереньки и поползли к Ларьке ... И так три раза они подступали к «атаману» и просили простить» (IV, 366, 367).
Шукшин последовательно показывает, как Степан Разин скатывается к анафеме. Каждый факт насилия - еще один виток заблуждений атамана. Жизнь все более превращается в зловещую игру. Кощунствует Разин даже на похоронах Стыря; мертвый, он сидит с хмельными казаками в красном углу, из похорон разыгрывается спектакль.
Царские люди и казаки изначально находятся в напряженных отношениях, но каждая сторона стремится извлечь максимальную выгоду из этого. Князь Львов, имея в руках «прощальную» царскую грамоту, преследовал скорее корыстные личные интересы, а не государственные: «Князю хотелось первым увидеться с Разиным ... хорошо попользоваться от казачьего добpa .. . Теперь же так складывалось, что не взять с Разина - грех и глупость» (IV, 225). Другой астраханский воевода - князь Прозоровский - польстился на соболью шубу, которая дорого ему обойдется. Корысть астраханских воевод оттеснила дела государственные настолько, что «из головы вылетело, что все-таки казаки уходят вооруженные, с припасом, богатые. И никакой острастки на дорогу он им не задал ... А мысль эта: что Стенька не просто разбойная сила, что это умный, сильный, матерый волк, - мысль эта влетела вчера и вылетела вчера же, вечером, когда разбирали дома дорогие Стеньки-ны подарки» (IV, 315).
Преобладание личных интересов над общезначимыми пронизывает все повествование. Шукшин неоднократно акцентирует внимание на личных обидах.
При характеристике образа князя Львова дана совершенно определенная внутренняя мотивация его поступков: «Удивительно, с каким умом, осторожно держался Львов: все высылают его первым встречать Разина и все никак не поймут, что неудачи этих высылок - если не целиком, то изрядно -суть продуманная, злая месть позорно битого князя Львова Алексею Романову, царю. А бит был князь по указу царя перед приказом тверским - за непомерные поборы (нажиток), за несправедливость и лиходейство ... был бит и обречен во вторые воеводы в окраинные города, за что мстил» (IV, 479).
Автор подчеркивает противоречивость натуры не только Разина, но и воеводы И.С. Прозоровского, который, с одной стороны, обращается к непокорному атаману: «Не люблю уходить с тяжелым сердцем... Давай-ка, атаман, не будем друг на дружку зла таить. Нехорошо это, не по-христиански» (IV, 315). Но тут же личная выгода затмевает все. Накал внутреннего противостояния воеводы и атамана, никогда не действующего из соображений собственной выгоды, в любую минуту готовый прийти нуждающемуся на помощь, завершается решением Степана проучить воеводу, опозорив: «Будет тебе шуба... свинья ненасытная» (IV, 316). «Свадьба» шубы - скоморошичье глумление - словно предваряет кровавую трагическую развязку: «Степан наблюдал за всем из толпы, щурил злые, мстительные глаза. Случись бы теперь с ним сила большая и готовая и да случись война в открытую, он бы заткнул воеводе крикливый рот, запечатал бы навек» (IV, 320). Однако в этом шутовстве разинцев присутствует и бесовское начало. Перед нами проявляется двойственность натуры Разина: отсутствие корыстных побуждений соседствуют с личной ненавистью, ставшей во многом движущей силой всей его деятельности: «Слыхал: брата мова Ивана, боярин Долгорукий удавил. Вот я как спомню про это да как увижу боярина какого, так меня тряской трясет всего- Степан сказал это с такой угрожающей силой, так значительно и явно» (IV, 314).
