Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Пушкинские традиции в прозе А.Г. Битова
1.1. Восприятие А. Битовым личности и творчества А.С. Пушкина 15
1.2. Приемы пушкинской поэтики в романе «Пушкинский дом» 38
1.3. Образ Пушкина в поздней прозе А. Битова («Предположение жить. 1836», Вычитание зайца. 1825», «Фотография Пушкина») 57
1.4. А.С. Пушкин и А.Г. Битов: к проблеме Петербургского текста русской литературы 77
Глава 2. Пушкинский художественный синтез в творчестве А.Г. Битова
2.1. Природа поэтического мышления А. Битова 89
2.2. Жанровый синкретизм произведений А. Битова 96
2.3. А.С. Пушкин - А.Г. Битов: к проблеме лиро-эпической традиции 122
2.4 «Пушкинская» эссеиетика А. Битова 142
Заключение 161
Список литературы 167
- Восприятие А. Битовым личности и творчества А.С. Пушкина
- Образ Пушкина в поздней прозе А. Битова («Предположение жить. 1836», Вычитание зайца. 1825», «Фотография Пушкина»)
- Жанровый синкретизм произведений А. Битова
- «Пушкинская» эссеиетика А. Битова
Введение к работе
Диссертация посвящена проблеме пушкинской традиции в произведениях А.Г.
Битова. Творчество Битова занимает особое положение в русском литературном
процессе ХХ-ХХІ вв. В произведениях Битова отразились реалистические традиции
классической литературы, и в то же время он находился у истоков новой
художественной парадигмы, связанной с русским постмодернизмом. Это обусловило глубокое усвоение писателем всех достижений предшествующего периода, «золотого века» русской литературы, и интерес к новому искусству XX века.
Актуальность темы обусловлена интересом сегодняшнего литературоведения к проблеме диалога культур XIX и XX веков, к вопросам рецептивной поэтики и эстетики.
Многие исследователи указывают на органичную, философско-эстетическую связь А. Г. Битова с классической литературной традицией, обозначая такие имена, как А.С. Пушкин, Ф.М. Достоевский, А.П. Чехов, А.А. Блок, В.В. Набоков. Однако особую значимость приобретает в творчестве Битова именно пушкинская традиция. На необходимость ее изучения указывали В.В. Кожинов, И.З. Сурат, Ю.Б. Орлипкий и др., отмечая большое влияние личности и творческого наследия А.С. Пушкина на развитие поэтики современного писателя. Подходы к этой проблеме и ее методологические основания намечены в исследованиях И.С. Скоропановой, Т.Л. Рыбальченко, М.Н. Липовепкого, Т.Г. Шеметовой, Н.В. Кораблевой, СИ. Шейко-Маленьких. Однако степень ее разработанности представляется пока еще недостаточной, что и обусловливает актуальность данной работы.
Тема диссертации «А.С. Пушкин в творческом сознании А.Г. Битова» требует терминологического уточнения. Под «творческим сознанием» художника мы понимаем феномен, который объективируется в самом художественном произведении и находится в сложных опосредованных отношениях с теми представлениями, переживаниями, которые характеризуют художника как «человека», как эмпирическую личность. Нами учитывается двойственность творческого сознания, проявляющаяся в фиксировании, с одной стороны, чувственности, конкретности мира, с другой стороны - его обобщенных, универсальных признаков. При этом указанная двойственность является результатом не механического отражения реальностей обыденного и теоретического сознания, а следствием внутренних, имманентных самому творческому сознанию законов, благодаря которым оно продуцирует духовную информацию, включающую элементы как обыденного, так и теоретического сознания. Творческое сознание есть также способность художника к содержательной интерпретации (логической и интуитивной) художественных идей, получаемых в результате взаимодействия собственного и чужого предшествующего опыта («со-знание»).
В исследовании художественного «диалога» Битова с Пушкиным сложились устойчивые подходы к проблеме, которые охватывают анализ высказываний о поэте, прямых цитации, сопоставление особенностей поэтики, однако недостаточно изучена рецепция пушкинской традиции в отдельных текстах Битова, судьба целого ряда мотивов, впервые заявленных Пушкиным, конкретная образная символика, что диктует необходимость более пристального рассмотрения этих вопросов.
В связи с этим цель нашей работы - выявить особенности восприятия Битовым личности и творчества А.С. Пушкина как системы и воздействия этого рецептивного фактора на поэтику Битова, что необходимо для более глубокого понимания
преемственности творчества писателя по отношению к наследию классической литературы.
Главным материалом и объектом исследования данной работы послужила проза и поэзия А. Битова преимущественно зрелого периода. В орбиту исследования также включены факты биографии писателя, битовская публицистика и эссеистика, во многом сосуществующие с произведениями писателя в неразрывном метатексте, но вместе с тем и оттеняющие специфичность его творчества.
Методологическую базу исследования составили труды по теории и истории литературы Ю.М. Лотмана, М.М. Бахтина, Д.С. Лихачева, В.Н. Топорова, Ю.Н. Тынянова, В.В. Кожинова, Б.М. Гаспарова, а также работы по эстетике постмодернизма М.Н. Эпштейна, М.Н. Липовецкого, И.С. Скоропановой, И.П. Ильина.
Основу методологии исследования составляет комплексный структурно-семиотический подход, включающий историко-литературный, типологический, системный, культурологический и сопоставительный виды анализа.
Работа опирается, с одной стороны, на понимание текста как структурно-смыслового единства, возникшее в рамках русской формальной и семиотической школ (В.Б. Шкловский, Ю.Н. Тынянов, Ю.М. Лотман), с другой стороны - на идеи компаративистики в трактовке текста как принципиально незавершаемого целого, открытого к диалогу (Д.С. Лихачев, С.С. Аверинцев).
Поставленная цель, избранный для исследования материал и методы его анализа диктуют следующие задачи, которые решаются в ходе работы:
- определение отношения А.Г. Битова как представителя современного литературного
процесса к пушкинской традиции;
- выявление произведений Битова с отчетливой пушкинской проблематикой для
установления наиболее значимых для писателя аспектов предшествующей традиции;
- установление общих компонентов художественной картины мира Битова и Пушкина,
сопоставление характерных топосов в творчестве писателей;
- изучение интертекстуальных связей произведений Битова и Пушкина на основе
наиболее значимых в семантическом отношении пушкинских цитат в битовских
текстах;
- выделение этапов рецепции пушкинского текста в творчестве А. Битова;
- определение роли пушкинской традиции как одного из важнейших факторов,
определяющих направленность развития творческих принципов в произведениях А.
Битова.
Исходя из этого, научная новизна исследования обусловлена следующим:
рассмотрением большого круга текстов А. Битова в аспекте систематизации «пушкинской» метапрозы автора;
анализом пушкинской традиции в творчестве Битова на различных уровнях организации произведений: творческий диалог Пушкина и Битова рассматривается на уровне цитат, мотивов, типологического сходства художественной картины мира;
выделением этапов рецепции Пушкинского текста в творчестве А. Битова;
осмыслением творчества А.Г. Битова в большом культурологическом контексте и в рамках национальной литературной традиции.
В работе представлена также интерпретация произведений автора, не являвшихся ранее предметом специального научного рассмотрения.
Научно-практическая значимость работы заключается в том, что ее основные результаты и выводы позволяют по-новому рассмотреть ряд мировоззренческих и
эстетических проблем творчества А.Г. Битова, открывают перспективы для дальнейших исследований историко-литературного процесса второй половины XX века.
Материалы исследования могут быть использованы в учебном процессе: при разработке лекционных курсов по истории русской литературы XX века, спецкурсов по истории культуры и теории интертекстуальности (в спецсеминарах и спецпрактикумах) а также в эдиционной практике.
Положения, выносимые на защиту:
1. Битов органично воспринимает и творчески развивает пушкинскую традицию,
которая имеет выражение в его произведениях, присутствуя на различных уровнях
художественной системы (философском, сюжетно-композипионном, образно-
символическом).
2. Битовское восприятие Пушкина складывается в свете двух концепций,
сосуществующих в XX веке: классической, связанной с именами Белинского,
Достоевского, - и новой фольклорно-анекдотической оценки образа Пушкина,
родившейся в XX веке и связанной с именами Хармса, Набокова, Синявского.
3. Художественная картина мира, созданная Битовым и Пушкиным, совпадает по
целому ряду содержательных пространственных форм, топосов, мотивов (мотив ветра,
топосы «дорога», «остров», «Петербург» и т.д.).
В творчестве Андрея Битова выделяется два периода рецепции Пушкинского текста, каждый из которых отличается общностью тем и проблем, местом и ролью пушкинского текста. Период раннего творчества (1956-1978) (до «Пушкинского дома») не отмечен большой степенью присутствия Пушкинского текста. Период зрелого творчества («эссеистский», характеризующийся установкой на несюжетную, лирическую прозу) - с 1978 года (год опубликования «Пушкинского дома») до настоящего времени - период частого обращения к личности и творческому наследию поэта.
Интертекстуальная игра Битова видится как диалог между текстами разных культур, как оригинальный способ включения в литературную традицию, ее осмысления и создания на этой почве собственного произведения. Пушкинские цитаты в произведениях Битова являются одним из средств выражения интертекстуальных связей, выполняя важнейшую конструктивную роль: за ними открывается глубокое освоение Битовым сюжетно-тематической структуры, идеи и - шире -художественной философии Пушкина.
Апробация работы. Отдельные положения работы представлены в виде докладов на Всероссийской научно-практической конференции «Художественный текст: варианты интерпретации» (Бийск, 2005, 2006, 2007); на Международной научно-практической конференции «Языки и литературы тюрко-монгольских народов Алтая» (Горно-Алтайск, 2006); на I Международной научно-практической конференции «Актуальные проблемы изучения языка и литературы: языковая политика в межкультурной среде» (Абакан, 2006); на VIII Всероссийской конференции молодых ученых «Актуальные проблемы лингвистики и литературоведения», посвященной 90-летию томской филологии (Томск, 2007); на Международной научной конференции «Диалог культур: поэтика локального текста» (Горно-Алтайск, 2008); на конференции
ФилФ ТГУ «Исследования русской и мировой культуры в языке и тексте» (Томск, 2008); на ежегодных апрельских конференциях студентов и молодых ученых ГАГУ (2005, 2006, 2007, 2008). Отдельные разделы работы отражены в 11 публикациях (список прилагается).
Структура работы. В соответствии с решаемыми задачами диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и списка использованной литературы, включающего 305 наименований.
Восприятие А. Битовым личности и творчества А.С. Пушкина
Прежде чем обратиться непосредственно к исследованию данной темы, рассмотрим определения трех научных понятий — «интерпретация», «рецепция» и «литературная традиция». Первое понятие — «интерпретация» — связывается традиционно с методологией герменевтики, работами Г. Гадамера, М. Бахтина, Г. Шпета, А. Лосева и др., и означает «следующий за интуитивным постижением предмета процесс рационального аналитического истолкования, объяснения данного предмета (в качестве которого могут выступать текст, высказывание, явления). Вариативно интерпретация связывается либо с переводом высказывания на другой знак (семиотика), либо с его перекодировкой (структурализм). Основные характеристики интерпретации — это ее избирательность, творческое овладение высказыванием, не претендующее на полноту истины, т.е. относительность и множественность»7.
Как известно, именно из-за относительности и субъективизма понятию интерпретация часто отказывали в научности (в частности, Ю. Лотман, Р. Барт, Цв. Тодоров), но в нашем случае это противоречие нейтрализуется, поскольку в качестве интерпретатора художественного мира одного писателя выступает не ученый, а другой писатель, таким образом, здесь наблюдается углубление одного текста с помощью других смыслов, т.е. «философско-художественная интерпретация» (по М. Бахтину). Интерпретации предшествует процесс «рецепции» («рецептивная поэтика» является особым направлением в литературоведческой герменевтике, разработанным в трудах В. Изера и Г. Яусса), т.е. процесс, означающий восприятие и освоение художественно-эстетических форм другого автора, другой литературы.
В системе «художественная литература» непосредственно рецептивную эстетику интересует литературное поле «Автор - Произведение — Читатель», при этом «предметом исследования становится только «имплицитный читатель» (заложенный в структуре текста), в то время как «эксплицитный читатель» считается конгениальным автору и остается за пределами научных интересов классической герменевтики» . Для нашей же работы будет важен второй тип читателя, и мы, вслед за М.Г. Васильевой , будем использовать следующий преобразованный уровень системы «Литература»: «Автор 1 — Произведение 1 -Автор 2», где под «Автором 1» мы будем понимать А.С. Пушкина, под «Произведением 1» - «единый текст» пушкинских произведений, под «Автором 2» - А.Г. Битова, который здесь выполняет и функцию читателя пушкинских текстов, и его реципиента, и его интерпретатора, создающего на базе образов, смыслов, идей «Произведения 1» свое «Произведение 2». При этом задача А.Г. Битова-реципиента заключается в проецировании на другого автора своей картины мира и способов ее воплощения, и «пересоздании», представляющим собой, по терминологии В. Жирмунского, «новое творчество из старых материалов»10.
Следующая терминологическая проблема нашей работы - уточнить значение «Традиции» в изучаемой нами системе. «По общепризнанному определению, литературная традиция - это круг писателей-предшественников, который сознательно избирается художником, а также влияние культуры (национальной, мировой), являющееся «неосознанной ориентировкой» (В. Жирмунский)11. В контексте настоящего исследования мы опираемся на первую часть определения, т.е. на усвоение пушкинского опыта А. Битовым, на «диалогические отношения» (М. Бахтин) двух русских писателей1".
Анализ традиции, как правило, начинается с нахождения ответа на вопрос: Почему Автор 2 сознательно обращается к творчеству Автора 1? Для исследователей творчества А. Битова этот вопрос давно стал прозрачным, тем более что сам писатель неоднократно указывал на творчество Пушкина как на отправную точку своего творчества. Так, в своем очередном интервью Битов, отвечая на вопросы о своей принадлежности к постмодернистской парадигме и о том, как он сам квалифицирует свое творчество, говорит: «...Очень трудно сказать, что модерн — что постмодерн, что реализм — а что реальность. Тем не менее движение и развитие очевидны. У нас, начиная с Пушкина (а может, и с более раннего периода), один подход. У Пушкина есть все черты постмодерна: и комментирование, и автокомментирование... В общем, бездна таких черт, которые мы считаем признаками постмодернизма. Поэтому я легко прыгаю от Пушкина до наших дней, находя образчики единого состояния»13.
Определение литературной традиции можно дополнить психологической гипотезой подражания, согласно которой подражание является главным механизмом формирования креативности, и подразумевает, что для становления творческой личности ориентация на сознательно выбранный «идеальный образец» творца, которому автор стремится подражать, является обязательной. Указанный процесс необходим, чтобы креатив овладел культурно закрепленным способом творческой деятельности. При этом чтобы выйти на уровень самостоятельного творчества, нужно, чтобы «чужое» творчество стало актом личностным, чтобы потенциальный творец вжился в образ другого творца (образец), и такое эмоциональное принятие другой личности в качестве образца есть необходимое условие преодоления подражания и выхода на путь самостоятельного оригинального творчества .
Между тем, отношения «учитель — ученик» в художественном творчестве могут быть разными: полное подражание учителю, последующее отрицание «идеального образца», разного вида диалог. При этом, по словам В.В. Кожинова, «действительно учиться вовсе не значит заимствовать. Учиться — значит постигать, как решали великие предшественники свои художественные задачи, а не брать их решения уже готовыми»15.
Анализ особенностей рецепции А. Битовым Пушкина-человека и Пушкина-творца, нахождение пушкинских традиций в творчестве Битова позволяют нам утверждать, что основу отношений «Пушкин - Битов» составляет диалог (кросс-культурный, кросс-исторический). Только диалогичность этих отношений (диалог - это не только речевой акт, это и акт духовный) могла быть основой для становления Битова как интерпретатора Пушкина, созидательно откликающегося на «единый текст» предшественника и воссоздающего его отдельные мотивы (диалектическое движение от целого к его частям).
А. Битов действительно учится у Пушкина — «учится мастерству не столько говорить о человеке, создавая его замкнутый «характерный» образ, сколько говорить с человеком, схватывая тем самым весь свободно раскрывающийся диапазон его духовной жизни» .
Думается, что все творчество А. Битова вообще можно рассматривать как стремление к обнаружению продуктивных связей традиции и инновации, сохранения и обновления художественных форм. В его творчестве возникают мотивы открытия инновации внутри традиции, которая была бы формой воспроизведения личного опыта и включения традиции в длящийся диалог культур, художественных направлений.
И.П. Золотусский совершенно справедливо замечает одну особенность литературы того времени, в которое начинался творческий путь А. Битова. Исследователь определяет ее не как «страх влияния» (Г. Блум), а как «сладость зависимости» литературы 1960-1970-х годов от русской классической литературы.
А. Битов (как и Иосиф Бродский) выступает как представитель той линии постмодернизма, в которой отрицание национальной культуры не является приоритетной стратегией.
Здесь следует отметить, что некоторые исследователи18, говоря о творческом методе А. Битова, называют его представителем русского экзистенциального реализма, который также наследует традицию русской духовности, и в котором «слово не столько изобразительно, сколько выразительно, аллюзивно, потому что индивидуальное сознание находится в диалогических отношениях с «другим», со словом «других», творит окультуренный текст о бытии» .
Так или иначе, не вступая в полемику, скажем, что экзистенциальное мироощущение писателей этого направления можно рассматривать как отражение все той же постмодернистской «чувствительности».
Образ Пушкина в поздней прозе А. Битова («Предположение жить. 1836», Вычитание зайца. 1825», «Фотография Пушкина»)
Второй период творчества Битова можно назвать «эссеистским», он характеризуется установкой на несюжетную прозу, в определенной степени - на лирическую прозу.
Поэтому вполне закономерно, что в более поздних книгах («Предположение жить. 1836», «Фотография Пушкина», «Вычитание зайца. 1825») семантика образа Пушкина в произведениях Битова также меняется. Автор ставит себе задачей воссоздание «живого облика» Пушкина. Он использует субъективные мемуарные свидетельства современников, привлекает поэтические произведения Пушкина для уяснения различных фактов его жизни.
По словам А. Битова, книги эти посвящены «осмыслению определенного периода жизни Пушкина». Для этого «осмысления» используются «чужие» тексты, в данном случае пушкинские. В этом проявляется актуализация сразу нескольких принципов, характеризующих постмодернистскую поэтику, находящую свое преломление в литературе 1990-х годов, для которой по-прежнему актуальной остается проблема авторства. Создание нового текста теперь принципиально проблематизируется - вписать «свой» текст можно только между строк «чужого», т.е. адекватно рассказать о Пушкине может только сам пушкинский текст. Зато свобода авторства — во множестве интерпретаций последнего.
Примечательно, что в поздней прозе автора иногда теряется не только внимание к фигуре поэта, но даже и сама эта фигура. В одной из своих книг («Предположение жить. 1836») Битов вообще обходится без своего текста, своим текстом теперь объявляется «чужой», лишенный какого-либо авторского вмешательства. Посредством такого приема автор стремится охарактеризовать Пушкина-творца его же текстами. В этом проявляется особенность русской постмодернистской литературы 1990-х годов.
Итак, в основе «Предположения жить. 1836» лежит проект целостной книги как синтетического текста, основу которой составляют «чужие» тексты. Замысел Битова - представить историю жизни Пушкина в виде последовательности его текстов. Книга «Предположение жить» представляет собой собранные и скомпонованные в хронологическом порядке разные произведения Пушкина 1836 года, в которую вошли и письма, и дневники, поэтические и прозаические произведения, и отдельные критические заметки. По этому же (хронологическому) принципу построена и вторая часть книги «Вычитание зайца. 1825», куда вошли выбранные Битовым тексты Пушкина 1825 года.
Согласно характеристике самого Битова, «Вычитание зайца. 1825» — «это одна и та же история, многократно изложенная в разных жанрах: авторской исповеди, поэмы и комментария к ней, литературоведческого эссе, повести и комментария к ней и, наконец, документальной драмы и проекта Пушкинского Лексикона» .
Итак, вся первая часть книги посвящена незатейливой истории о том, как А.С. Пушкин (в декабре 1825г., накануне восстания декабристов) собрался из Михайловского в Петербург, но по пути передумал, так как некий заяц перебежал ему дорогу.
В начале произведения, говоря о том, почему собственно автор вновь обращается к пушкинскому творчеству, он говорит: «Ни один писатель не прикрепил к своему имени такого количества истории и имен. Из всех эпох, включая собственную, ни одна нам так не известна, как пушкинская. Как специальное образование есть непременная полнота сведений в какой-нибудь области, так мы избрали исторический отрезок, чтобы знать о нем максимально 59 все, и в этом смысле Пушкин оказался нашгш всеобщим историческим университетом (Курсив мой - И.Т.)» .
Заметим, что, даже говоря о Пушкине, Битов говорит словами самого Пушкина (вспомним, что в свое время Пушкин называл «всеобщим университетом» М. Ломоносова). Серьезно рассуждая о значении личности А.С. Пушкина в русской культуре и одновременно играя с его претекстами, Битов тут же переводит читателя в иную плоскость восприятия текста.
В книге (в эпиграфах, в названиях глав и т.д.) встречаются такие образы мировой культуры, которые повествователь воспринимает сквозь призму пушкинского творчества: Фауст, Мефистофель, Гамлет, Борис Годунов и другие. «Вычитание зайца» так или иначе отсылает читателя к пушкинским «Борису Годунову», «Сцене из Фауста», «Песне о вещем Олеге», «Графу Нулину», «Цыганам», «Повестям Белкина», «Памятнику», «Медному всаднику» и другим произведениям. Присутствуют в тексте отсылки и к произведениям самого Битова, автор отсылает читателя то к «Аптекарскому острову» (1963), то к «Статьям из романа» (1988), «Фотографии Пушкина» (1988), то к «Пушкинскому дому» (1989), «Предположению жить» (1999).
В битовской трактовке присутствует ирония над «традиционным» литературоведением, его скрупулезным вниманием к малозначительным фактам из жизни поэта. Уже в предисловии «Вычитания зайца. 1825» автор предъявляет читателю общую концепцию своего произведения, основной целью которого, на наш взгляд, является создание и варьирование пушкинского мифа.
Сама история, случившаяся накануне восстания декабристов, также носит весьма «условный», недостоверный характер, что для автора равнозначно игровой ситуации, факту истории, с которым можно «поиграть».
Здесь логично обратиться к статье «Андрей Битов о Пушкине-игроке», где автор сам признается в своей приверженности к пушкинской игровой манере: «Ну, вот игра с зайцем, о котором мы сделали с Резо Габриадзе работу, — разве это не игра? Что он взял и не поехал на восстание декабристов из-за того, что ему заяц перебежал дорогу? Я разбирал эту историю и вдруг обнаружил, что других свидетелей, кроме Пушкина, нет, зайца допросить не удаётся, история рассказывалась им и неоднократно, и уже те, которые пересказывают, всё время врут о количестве зайцев — то два, то три, то один заяц, то еще поп, то еще пьяный кучер - в общем, чего там только не было. Это навело на мысль - а был ли заяц? Мне не нужно разоблачить Пушкина, он имеет право сказать всё что угодно. Тогда я стал думать: зачем ему было важно сказать про этого зайца?
Потому что это — выбор и выбор абсолютно втёмную. У него лишь предчувствие, что там что-то происходит. ... Тут много объяснений, как это происходило. Но, как игрок, он почувствовал это как пульс, как ставку — что-то там происходит. Ну, невозможно усидеть, надо ехать. И оказалось, что если бы действительно он туда приехал, как собирался, то был бы как раз на Сенатской площади. Каково было бы поведение Пушкина там? Ну, естественно, вместе с друзьями, естественно, он получал бы Сибирь, это однозначно. Как минимум, он получал бы Сибирь, но это история другого Пушкина, и этот другой Пушкин описан в разговоре с Александром, предполагаемом: тут бы он на меня рассердился, сослал бы меня, и там бы я написал поэму... Т.е. как бы расклады ему видны. Почему же всё-таки заяц был достаточной помехой? Нет, зайца явно недостаточно! Значит, каким-то образом немножко стало лень, немножко не захотелось, а это имеет очень тайную подоплёку. Он возвращается и пишет «Графа Нулина», вещь более чем странную. А перед тем в течение всего 25-го года он проходит очень сложный путь мировой литературы, что теперь очевидно, а тогда... Сидит в деревне молодой человек, никому не нужен, никому не известен, а сам всё время как бы внутренне соизмеряет себя то с Байроном, то с Шекспиром, то с Гёте. Это же другие ставки!»95. Заметим, что образ зайца неоднократно встречается и в произведениях Пушкина. Так, в повести «Дубровский» заяц также является своеобразным символом неудачи: «...охота не удалась. Во весь день видели одного только зайца, и того протравили. Обед в поле под палаткою также не удался.. .»96.
Произведения первой части книги объединяют замысел, герой и сюжет. Все эти категории подчинены здесь установке на «филологический треп» - весьма характерный для постмодернистской литературы полуразговорный, полулитературный стиль, включающий в себя и подробности быта, и культурный контекст.
Битов использует здесь так называемый жанр «телеги», изобретенный и активно используемый Вячеславом Курицыным. Жанр этот, по мнению Курицына, представляет собой рассказ о сомнительных, небывалых (или просто трудно доказуемых) фактах, рассказанный с претензией на достоверность и при этом сохраняющий подобие анекдота, небылицы, сказки (типичный постмодернистский кентавр-уродец). Стоит особо отметить, что подобное повествование, по мнению критика, предоставляет особую свободу читателю, при этом постоянно удерживая его на грани то ли реальности, то ли обмана. Наряду с чертами постмодернистской поэтики в телегах проявляет себя битовская концепция Текста, равного Материалу, важный для писателя принцип диффузии книги и жизни.
Сам сюжет появления зайца и его влияния на судьбу Пушкина затрагивает актуальную для современной литературы оппозицию «случайное /закономерное». В истории про зайца прочитывается мотив случайности, непредсказуемости, восприятия жизни как цепи связанных между собой событий. «Что было бы, если бы заяц не перебежал Пушкину дорогу?»97.
В вариативности дальнейших событий опять-таки просматривается постмодернистская неясность судьбы: «Но окажись Пушкин на Сенатской ... история наша была бы другая. Как была бы она другая, переживи он роковую дуэль» .
Жанровый синкретизм произведений А. Битова
Андрей Битов - один из тех представителей русского постмодернизма, которые, казалось бы, всем своим творчеством отменяют традиционную систему жанров, и в то же время находят с ней своеобразный компромисс.
Произведениям таких авторов свойствен стилевой синтез и жанровый синкретизм.
Если взглянуть на жанровые определения романов Битова, возникает мысль о том, что для него совершенно не приемлема традиционная типология русских романов: битовские романы не умещаются в ее узкие рамки, поскольку не находят в ней соответствующей дефиниции. Поэтому вполне понятными кажутся действия автора, направленные на бесконечные поиски альтернативы.
Так, жанр «Пушкинского дома» автор иронически характеризует как роман-музей (а один из ранних вариантов обозначения жанра — роман-попурри (на классические темы) или филологический роман, при этом в «Обрезках (Приложении к комментарию)» читатель находит еще одно альтернативное жанровое определение - роман-модель).
«Роль» («Улетающий Монахов») определяется автором как роман-пунктир, «Оглашенные» - роман-странствие и т.д., в этих авторских характеристиках неизменно наблюдается единство содержательного и формального, структурного и идейного планов.
Сближение литературы и литературоведения — весьма характерная черта постмодернизма, и у Битова она реализует себя с большой степенью продуктивности. Андрей Битов часто выступает в смешанных жанрах эссеистики, литературных воспоминаний, критики, автокомментария, публицистики. Ярким примером такого сочетания являются книги «Статьи из романа» (1986), «Мы проснулись в незнакомой стране» (1991) и «Неизбежность ненаписанного» (1998) и другие. Следует отметить, что сегодня каждая новая книга Битова является неким очередным экспериментом в области жанра. В романе «Пушкинский дом» (1978), который, по словам И.С. Скоропановой, отразил «сам момент перехода от литературы традиционного типа, к литературе, обретающей постмодернистскую ориентацию»177, автор использует значительный ряд жанровых образований: элементы семейно бытовой хроники, психологического и философского романов, сентиментальной новеллы, мемуарной и эпистолярной литературы, научной статьи, эссе, литературоведческого исследования, комментарии, благодаря чему возникает широкий социально-бытовой и культурный фон, на котором представлен главный герой. Плюрализм резко дифференцированных друг от друга, замкнутых в собственных локусах культурных языков — одна из самых примечательных особенностей «Пушкинского дома». Автор прибегает, своего рода, к сверхъязыку, многоуровневой организации текста.
Что касается архитектоники романа, то роман симметричен и кольцеобразен, однако при этом композиция произведения обладает большой степенью свободы. Здесь также присутствует масса лирических отступлений и комментариев, «Обрезки (Приложение к комментарию)», включающие в себя стихотворный конспект романа. Это привносит в роман «Пушкинский дом» семантику лирической интриги, результируя на фоне пушкинского «романа в стихах» жанровой контаминацией лирического и эпического.
Проблема жанра в творчестве Пушкина также была полемически острой. Уже первые читатели «Евгения Онегина», в частности, Н.А. Полевой и А.А. Бестужев, ставили в упрек Пушкину его сознательное нарушение жанровых канонов романа, а позднее Ф.В. Булгарин иронизировал над фрагментарностью текста «Онегина» и мнимой многозначительностью пропуска отдельных строф. «Предметом острой читательской критики стали и многочисленные авторские отступления, тормозящие и даже заслоняющие собой развитие романной фабулы. При этом сам Пушкин не столько следует читательским запросам, сколько полемизирует с ними. Причем общей творческой установкой Пушкина является полемика не только с жанровыми канонами просветительского, сентименталистского и даже романтического романа, но и с канонами едва ли не всех основных жанровых форм, к которым было адаптировано мышление его современников - героической поэмы и оды, элегии и мадригала. Текст «Онегина» как бы скользит по периферии этих жанров, перекликаясь с ними, но не вмещается целиком ни в одну из жанровых схем» .
Как справедливо полагает А.И. Федута, настойчивость, с которой Пушкин ведет борьбу против жанровых канонов, обусловлена его глубоким пониманием того, что каждый жанр — это «отвердевшее» содержание, предопределяющее как предмет изображения, так и авторскую интенцию. Между тем сам принцип пушкинского понимания жизни и творчества принципиально противоречит такой предопределенности: «Но жалок тот, кто все предвидит». Предопределенность отрицает возможность и право свободного выбора и у автора, и у читателя, а именно право на свободу выбора осознается Пушкиным едва ли не как высшая ценность жизни. Отсюда вытекает и такая феноменальная особенность «Евгения Онегина» (которая станет магистральной в произведениях постмодернистов), как наличие виртуальных сюжетных линий, предлагающих читателю не только данность судеб героев, но и вариативность их заданности: «Поэта, / Быть может, на ступенях света / Ждала высокая ступень ... А может быть и то: поэта / Обыкновенный ждал удел...».
Современные теоретики интертекстуальности, определяя бытие текста как бытие «между» текстами, приходят к тому положению, что общее интертекстуальное пространство объединяет тексты разных типов. Так, по их мнению, нет непреодолимой грани между научными текстами (литературоведческими, философскими) и художественными. Это отчасти находит свое обоснование постмодерниста-Битова, который вводит в ткань повествования автокомментарий и теоретические пассажи.
«Само название романа и его жанровое определение «роман-музей» предопределяет художественную реальность «Пушкинского дома» как «реальность культуры», в которой музейными экспонатами становится русская литературная классика, сами писатели либо мифы о них. Нарочитая «культурность» жанровой завязки мотивирует специфический для метапрозы жанровый синкретизм «Пушкинского дома»: сочетание разных типов художественной практики — трех вариантов («разделов») одного и того же романа в трех основных его частях с «чужой» художественной прозой, эссе, внедренными в текст критическими «самоанализами» персонифицированного «автора» и разросшимися комментариями.
Внедрение в художественную ткань произведения маргинальных жанровых форм чрезвычайно полифункционально. Его задачей является остранение всех уровней построения литературного произведения (герои, интрига, законы композиции, авторский статус, жанр и т.п.) и предельное расшатывание внутрироманной ситуации (стирание четкой онтологической границы между автором и героями), заданность диалогических «точек зрения»179.
В основе «Предположения жить. 1836» лежит проект целостной книги как синтетического текста, основу которой составляют «чужие» тексты. Замысел Битова - представить историю жизни Пушкина в виде последовательности его текстов. Книга «Предположение жить» представляет собой собранные и скомпонованные в хронологическом порядке разные произведения Пушкина за 1836 год, в которую вошли и письма, и дневники, поэтические и прозаические произведения, и отдельные критические заметки. По этому же (хронологическому) принципу построена и вторая часть книги «Вычитание зайца. 1825», куда вошли выбранные Битовым тексты Пушкина за 1825 год.
В «Вычитании зайца. 1825» одна и та же история из жизни поэта рассказана в различных жанрах: авторской исповеди, поэмы и комментария к ней, научного исследования (литературоведческого эссе), повести и комментария к ней, пьесы (документальной драмы). Помимо соединения в одном тексте примеров лирического, эпического и драматического, автор, следуя игровому принципу, внедряет в структуру романа и тексты «научного» стиля.
Выход в свет книги «Вычитание зайца. 1825» есть своеобразное доказательство того, что после «Пушкинского дома» Битов пошел дальше в своих экспериментальных изысканиях, которые выразились в попытках автора «охватить еще неохваченное». Авторское стремление рассказать одну историю из жизни поэта, каждый раз используя инструментарий разных (порой им еще не использованных) дискурсов и жанровых образований, достигло в романе предельной степени.
Авторская стратегия здесь собственно и рассчитана на то, чтобы разножанровые и разностилевые фрагменты, так или иначе, неизбежно вступали в сложное взаимодействие, во внутрироманный диалог между собой и заглавием романа, что, в конечном счете, избавит от однозначной трактовки и интерпретации.
«Пушкинская» эссеиетика А. Битова
В 2005 году в издательстве Ольги Морозовой вышла книга Андрея Битова «Воспоминание о Пушкине»" — книга эссе, статей, диалогов о жизни поэта, о его соотношениях с великими современниками и соотечественниками.
Вот что рассказывалось о презентации книги «Воспоминание о Пушкине» в «Новостях культуры» телеканала «Культура»: «Это не высокая проза, не беллетристика, не научная работа. Просто один большой писатель прочитал все, что написал другой большой писатель, и попытался по этим текстам воскресить живой облик гения. Получилось «Воспоминание о Пушкине».
Битов стал пушкинистом в 12 лет, то есть прочитал для подготовки школьного доклада всего Пушкина в том возрасте, когда сам Пушкин поступал в лицей. Можно сказать, что Пушкин стал для Битова и его лицеем, и его собеседником, и непостижимой тайной, к которой он возвращается вновь и вновь. В книгу вошли как совсем недавние работы, так и статьи тридцатилетней давности. Но метод всегда один — непосредственное восприятие пушкинского текста.
Андрей Битов, писатель: «Такое хронологическое прочитывание всего, включая записки, письма, долговые расписки, оконченные и неоконченные варианты, дает вот эту картину живого процесса. Я не совпал с ним во времени, но пытаюсь вспомнить его живым».
Ирина Сурат, доктор филологических наук, пушкинист: «Есть ощущение удивительной связи двух художников, внутреннего родства через время. Ну и энергия Битова, битовской мысли, что мы знаем о прозе Битова, здесь представлена».
В книге «Воспоминание о Пушкине» (2005), состоящей из эссе, статей, диалогов о жизни поэта, образ Пушкина множится, составляется из подчас противоречащих друг другу характеристик. В духе постмодернистской поэтики автор дает почувствовать сложнейшее сплетение живой многоликой истины, отталкивающей всякую однозначность.
Другой аспект этого образа, подхваченный Битовым, - фольклорно-анекдотическое осмысление. В книге происходит комедийно-утрированная проекция реальных пушкинских черт, по-своему препарированных массовым сознанием. Автор стремится найти новый метод в постижении Пушкина, присвоенного государством, оказененного, превращенного в «общее место».
Важным аспектом культа Пушкина Битов считает «амнезию», приписываемую пушкинистам. Почти все подробности жизни Пушкина, известные этим священнослужителям, вопиюще недостоверны. У них нет ни достоверного портрета поэта («Фотография Пушкина»), ни даже знания о том, «курил ли Пушкин».
О проблемах, связанных с сакрализацией поэта, Битов рассуждает не без иронии. «Кто-то, мне помнится, рассказывал, что в 1920-е годы состоялась даже научная конференция «Курил ли Пушкин?». Докладчики высказали много ценных наблюдений и предположений, но, кажется, к единому выводу не пришли» .
Об этой иронии свидетельствует подчеркнутая приблизительность даже тех фактов, которые, по логике, должны быть автору досконально известны. «Само наличие трости в Михайловском было уже более обоснованным: в свое время она у него была. ... Неизвестно, правда, сохранилась ли трость, а если сохранилась, то где. Опять же полной уверенности у меня не было, потому что в Михайловском я не был» 49.
В одном из своих последних эссе автор признается: «Попытка донести до других, что такое Пушкин, столь же общенациональна, сколь индивидуальна. Но и попытки всех смежных искусств, включая балет и скульптуру, только умножили имя поэта, а не раскрыли его. Это он им помог, а не они ему. Сколько Пушкина ни дополняй... а у него все равно больше. ...Это нам только кажется, что мы про Пушкина знаем все. На самом деле мы не знаем даже размера его ботинок» .
Энергетику Битова в книге «Воспоминание о Пушкине» дополняют рисунки Резо Габриадзе. Это не просто иллюстрации, а целые истории в картинках, полные и юмора, и грусти, и мудрости, — «Трудолюбивый Пушкин», «Пушкин за границей». Талантливая игра писателя и художника, решивших выпустить на свободу гения, которого, в сущности, мы так мало знаем» .
Говоря о включении в книги рисунков Пушкина, следует говорить не столько об интертекстуальности (в ее узком значении), сколько об интердискурсивности (привлечении в свой текст объектов другого дискурса (в данном случае — графики)). Рассмотрение же интердискурсивности и интермедиальности в произведениях Битова заслуживает отдельного исследования. Добавим здесь только, что рисунки Пушкина — объект постоянного и пристального внимания Битова. Вслед за исследователями252 Битов пытается проследить в пушкинской графике стремление к наибольшему самовыражению, саморефлексии, игре с читателем.
Как известно, в черновиках Пушкина осталось очень много авторских рисунков, истории известны таюке иллюстрации самого Пушкина к его драме «Каменный гость».
Самым неожиданным исследованием в этой области оказалась книга В.А. Чудинова «Тайнопись в рисунках А.С. Пушкина («Рисунки руницы»)»253, в аннотации к которой указано, что «открытие Чудинова ломает традиционные представления о том, что тексты делятся на рукописные и печатные, вводя в научный обиход ранее неизвестные тайнописные тексты Пушкина. Автору книги удалось обнаружить совершенно новый культурный пласт, стоящий на границе между литературой и изобразительным искусством. Ученый доказывает, что ведущие авторы XIX века, в особенности А.С. Пушкин, владели умением создания рисунков со вписанным в них текстом, адресованным узкому кругу посвященных».
Работая над интерактивным собранием «Глаз бури. Петербургская повесть 1703-1763-1833-2003» А. Битов знакомится с уникальными рукописями Пушкина, предоставленными автору Государственным музеем им. А.С. Пушкина. В связи с таким неподдельным интересом и рождается замысел книги «Воспоминание о Пушкине».
Уникальность этого издания в том, что ранее написанные «пушкинские» эссе Битова сопровождает как графика художника Резо Габриадзе (которая является пушкинской стилизацией), так и портреты, рисунки, автографы самого Пушкина. Любопытно также, что и в оформлении обложки книги использован рисунок Пушкина в рукописи поэмы «Тазит» (1829). Вот что пишет Битов в эссе «Трудолюбивый Пушкин»: «Мы сошлись на Пушкине в 1965 году. Он (Р. Габриадзе - И.Т.) утверждал, что живописец - только Ван-Гог, я утверждал, что поэт — только Пушкин. ... Доспорились мы до того, что, пусть он будет хоть какой живописец, но прозаик он превосходный («Письма к Тео»), и пусть он будет хоть какой поэт, но график он замечательный»254.
Следует вспомнить слова автора о его постоянном участии в дизайне собственных книг, что отразилось уже в его первых книгах («Книга путешествий», «Пушкинский дом», «Улетающий Монахов» и др.), которые содержат различные графические решения, визуально воплощенные в включении математических формул, цепи букв армянского алфавита, «отрывков» из газет, достаточно объемных фрагментов газетных жанров.
В «Предположении жить», когда Битов выписывает мысли Пушкина о смерти или «реконструирует» его лирический дневник 1836 года (кстати, так и называющий проделываемую процедуру — «выпишем в столбик»), получается верее. Аналогичным образом верее «оказывается» и построфный перечень глаголов, выписанных Битовым из «Памятника»; он еще более стихоподобен, поскольку здесь нет прописных букв и знаков препинания, кроме тире, разделяющих глаголы. Но это - не верлибр, а именно верее, то есть проза, поскольку ряды глаголов, не умещаясь на одной строчке, переходят на следующую «прозаическим» способом. Подобные примеры можно отнести к типу субъективного цитирования, поскольку пушкинский текст не только и не столько анализируется, сколько «достраивается» в активном диалоге двух писателей.
