Содержание к диссертации
Введение
I. Суждения о вине и невиновности, свободе и неволе в прозе Ф.Кафки 27
II. Библейский хронотоп и библейская образность в произведениях Ф.Кафки.
2.1. События грехопадения, последнего суда и «человеческая история» у Кафки и в Библии 62
2.2. Библейские образы ворот, храма, лестницы, весов, света в произведениях Ф.Кафки 81
III. Притча «У врат Закона» и ее литературные источники 99
IV. Проблема «непсихологического» повествования у Ф.Кафки 126
Заключение 149
Библиография 163
- Суждения о вине и невиновности, свободе и неволе в прозе Ф.Кафки
- События грехопадения, последнего суда и «человеческая история» у Кафки и в Библии
- Библейские образы ворот, храма, лестницы, весов, света в произведениях Ф.Кафки
- Проблема «непсихологического» повествования у Ф.Кафки
Введение к работе
Проблема вины - одна из центральных проблем творчества Ф.Кафки -является важной не только для литературы, но и для религиозного сознания.
В настоящей диссертации мы обращаемся к текстам Кафки, написанным им в период с 1912 по 1915 годы: «Приговору» (23 сентября 1912 год), «Превращению» (18 ноября - 6 декабря 1912 года), «В исправительной колонии» (октябрь 1914)' и «Процессу» (август 1914 - январь 1915) . В избранных произведениях исследуемая нами тема является центральной, наибольшее же внимание в работе отдается анализу романа «Процесс» как самому важному для понимания проблемы вины в творчестве писателя.
Рассказ «Приговор» (1912 год) знаменует новый этап в творческом развитии Ф. Кафки, отделяя ранние произведения писателя от рассказов и романов, созданных им в зрелости. Как показывает дневниковая запись, в ночь с 22 на 23 сентября 1912 года Франц Кафка пишет рассказ «Приговор», который положит границу между тем, что было написано до и после него: «Страшное напряжение и радость от того, как разворачивался передо мной рассказ, как меня, словно водным потоком, несло вперед»3. Рассказ сопровождается посвящением: «История, написанная Францем Кафкой для фрейлейн Фелицы Б.». Меньше, чем через два месяца, писатель создаст новеллу «Превращение» (18 ноября - 6 декабря 1912 года).
Эти годы (1912-1915) в литературоведческих исследованиях были справедливо названы «русским периодом» в творчестве Ф. Кафки, когда наиболее значительными для писателя становятся произведения Достоевского. Тему 1 Карельский А., Кацева Е. Примечания // Кафка Ф. Собрание сочинений в четырех томах. С- Пб.: Северо-Запад, 1995. - Т.2. - С.343 2 Рудницкий М. Примечания // Кафка Ф. Собрание сочинений в четырех томах.: С-Пб.: Северо- Запад, 1995. - Т. 1. - С.356-357 3 Тут же, в дневнике приведен полный текст рассказа. Опубликован рассказ в альманахе «Аркадия. Ежегодник для поэтического искусства». В Лейпциге выходит один номер в июне 1913 года, в издательстве Курта Вольфа. Кафка Ф. Дневники. М.: Аграф, 1998. - С.422 обращения Кафки к произведениям Достоевского мы оставляем за рамками нашего исследования, эта тема в науке достаточно изучена4.
В нашей диссертации мы не обращаемся к романам «Замок» и «Америка», так как тема вины не является в них центральной.
В книгах М. Брода, М. Бубера, А. Камю мы встречаем размышления о проблеме вины и ее важности для писателя. Одна из загадок романа «Процесс» состоит в неизвестной вине главного героя. Пытаясь прояснить эту главную загадку произведения, М. Брод предлагает свою интерпретацию, далекую от претензий на литературоведческое исследование: «Иозеф К. виновен в неспособности любить, свои отношения с миром он хоть и поддерживает с корректностью /.../ однако подлинной преданности, теплоты, доверия у него нет ни с кем...»5. «Вина героев в том, - пишет Т. Адорно, - что они пытались добиться для себя справедливости»6. М. Бубер в лекции, прочитанной в Школе психиатрии в Вашингтоне (1957 год) «Вина и чувство вины», доказывает, что в «Процессе» «несправедливый и жестокий суд проводит в жизнь справедливое решение, вынесенное высшей инстанцией» . Итак, Иозеф К. осужден двойным судом: его признают виновным в самом романе, а некоторые из последующих эссеистов, таких, как М. Брод, ищут вину героя как последнюю и неоспоримую разгадку произведения.
Эти рассуждения кажутся не вполне корректными, ведь вина главного героя -лишь одна из неизвестных величин произведения. Проблема вины в творчестве писателя, на наш взгляд, уходит своими корнями в область теологии и подразумевает комплекс других, рожденных ею, проблем, а именно: отношение творчества Кафки к древней библейской традиции, использование библейских 4 Dodd W.J. Kafka and Dostoyevsky. The shaping of Influence. The Macmillan Press LTD, 1992. Исследователь приводит библиографию, посвященную данной теме. 5 Брод М. О Франце Кафке. С-Пб.: Академический проект, 2000. -С. 443 6 Адорно Т. Заметки о Кафке // Звезда. - 1996. - №12. - С.136 7 Брод М. Там же. - С. 370 образов в творчестве писателя XX века. Исследование темы вины в творчестве Ф.Кафки и связанного с ней комплекса мотивов не теряет своей актуальности по сей день (работы Биаони, Робертсона, Грёцингера, Ашрафа Ноора, Грейя, Штрауса, Шакеда, Бек, Цитати, Зусмана, Мелетинского). Наибольшее количество работ, посвященных исследованию творчества Ф.Кафки, написаны в форме эссе, основной темой которых является отношение творчества Кафки к библейской теологии. В рамках данной работы предполагается совместить собственно филологический и «теологический» подходы; такое совмещение кажется нам наиболее плодотворным для понимания творчества писателя.
Литературная интерпретация творчества Франца Кафки, как уже было замечено, не отделима от религиозной: «Планом выражения для теологического плана содержания остается сама литература» . В статье 1929 года Беньямин назвал творчество Кафки «обращенным к самым темным явлениям жизни человеческой (явлениям, которыми исстари занимались теологи и к которым лишь изредка, как вот Кафка, отваживались подступить поэты)...»9. Поэтому, рассуждая о проблеме вины в творчестве Ф.Кафки, нельзя обойти вниманием тему отношения Кафки к библейской традиции. Основными категориями в произведениях Кафки становятся категории суда, вины, наказания, искупления, берущие свои истоки в библейском повествовании и имеющие долгую историю развития. Существуют, однако, и противники религиозного подхода к творчеству писателя, одним из которых является Кундера. Кундера считает религиозную интерпретацию фальшивой, говорит о псевдотеологическом аспекте произведения. По мнению писателя, творчество Кафки прочитывается сквозь призму тоталитарной идеологии, в основе которой лежит поиск обвиняемым своей вины и поиск наказующими этой вины .
Рыклин М. Книга до книги // Беньямин В. Франц Кафка. М.: Ad marginem, 2000. - С. 36-37 9 Беньямин В. Ходульная мораль // Беньямин В. Франц Кафка. М.: Ad marginem, 2000. - С. 109 10 Kundera М. Die Kunst des Romans: Essay. Frankfurt am Main: 1989. - S.2-3
6 Целью настоящего исследования является изучение проблемы вины в творчестве Ф.Кафки в контексте библейской, талмудической литератур, а также в контексте произведений современников писателя (М.Бубера, Г.Лангера, Ф.Верфеля, Р.Кайзера).
В связи с поставленной целью нами были определены следующие задачи:
Выяснить, какие именно библейские и талмудические образы и мотивы были восприняты и обработаны Кафкой; способ их бытования в тексте XX века, а также их влияние на концепцию вины в произведениях Ф.Кафки указанного периода.
Определить основные принципы работы Кафки с древними текстами
Выяснить, какие древние представления о вине и невиновности, свободе и неволе нашли свое развитие в произведениях писателя и как были в них трансформированы; в связи с этим следует определить новое решение темы вины в романе «Процесс» и других произведениях Кафки. а Определить литературные источники притчи «У врат Закона», исходя из круга чтения и общения писателя. Сопоставить притчу с произведениями современников Кафки на сходный сюжет, определить степень влияния произведений современников Кафки на сюжет и образный строй притчи, а также концепцию вины в притче и в романе в целом.
Проверить основные идеи, развитые в эссеистике 30-х годов В.Беньямином, Г. Шолемом, о влиянии библейского повествования на творчество Ф.Кафки на сопоставлении конкретных текстов Кафки, Библии, Талмуда. а Подчеркнуть разность художественного строя Библии и произведений писателя на примере исследования образа человека и способах подачи этого образа у Кафки и в Библии. (См. концепцию С.Аверинцева). Методология данного исследования состоит не в выявлении сюжетов, сходных для библейского повествования и произведений писателя, но в работе с более конкретными единицами текста - мотивами и образами. Цель такой работы - выяснить закономерности трансформации библейских образов у Кафки и способ их бытования в тексте XX века. В этом состоит новизна данной работы. В нашем исследовании мы пользуемся сравнительно-компаративным методом исследования: мы прослеживаем судьбу библейских образов и мотивов в произведении XX века. Библия (и те выдержки из Талмуда, которыми мы пользуемся) понимаются нами как целостные тексты, к которым возможен филологический подход. Библия берется нами в своем единстве, как произведение, неделимое на еврейскую и христианскую части.
Материалом диссертационного исследования являются четыре произведения Кафки («Процесс», «В исправительной колонии», «Приговор», «Превращение»), написанные им в период с 1912 по 1915 годы. Тема вины становится центральной темой произведений Кафки этого периода. К анализу привлекаются тексты Библии и Талмуда. Важнейшим материалом для нас являются и произведения современников Кафки: Бубера, Лангера, Верфеля и др., а также отдельные публикации (Городецкий, Бубер) в журнале «Jude». К исследованию привлекаются мемуарная литература (Брод М.), работы, написанные в жанре эссе (Беньямин В., Бубер М., Брод М.), переписка (В. Беньямин, Г. Шолем, Т. Адорно).
Как было показано учеными, некоторые знания о традиции были почерпнуты Кафкой при посредничестве его современников: писателей и религиозных деятелей. Поэтому третья глава нашей диссертации посвящена анализу одной из притч Кафки в контексте творений его современников: Верфеля, Лангера, Бубера, Р. Кайзера, Фришмана. Произведения первых четырех упомянутых выше авторов, привлекаемые к анализу, не переведены на русский язык. За пределами России такие ученые, как Робертсон, Биаони, Грёцингер, не анализировали их подробно. Обращение к этим источникам обуславливает введение в научный оборот нового материала. Итак, новаторство данной диссертации состоит не только в принципиально новом подходе к сопоставлению творчества Кафки и древней традиции, но и в обращении к новому материалу. ^^Дожытдемся сгруппировать научную литературу и выделить основные подходы к теме вины и соотнесения творчества Кафки с миром традиции.
Приверженцев первого подхода интересуют «общие места», сквозные сюжеты из Библии и Талмуда, которые Кафка использует в своем творчестве. Романы писателя часто интерпретируются с привлечением древних текстов. Эта тема весьма сложна хотя бы потому, что традиция изменчива и практически каждый древний библейский текст усложнен последующими комментариями.
М.Фуко, рассуждая о методологии гуманитарного исследования, пишет: «до настоящего времени история идеи знает лишь два метода. Один, эстетический — это метод аналогии, который следует пути распространения во времени (генезис, родство, сходство, влияние) или по поверхности исторически определенного пространства (дух эпохи, ее Weltanschauung, ее основные категории, социокультурная организация)»11. Первый подход к исследованию творчества Ф.Кафки, на наш взгляд, соотносится с системой, предложенной М.Фуко, -исследователи пытаются вписать произведения писателя в существующий историко-литературный контекст, выявить параллели между текстами Библии, Талмуда и произведениями Кафки. Основной метод таких исследований -проведение аналогии.
Первый подход к решению проблемы реализован в еврейской религиозной эссеистике, мемуарной, а также научной литературе. Интерпретация творчества Ф.Кафки, начатая М.Бубером, М.Бродом, Г. Шолемом, происходила в рамках культуры, впоследствии получившей название «немецко-еврейской», хотя 11 Фуко М. Рождение клиники. М.: Смысл, 1998. -С. 19 сам термин является предметом отдельного обсуждения . Литературные истоки произведений писателя традиционно связывались с еврейской культурой.
Так, одну из причин «теологизации» текстов писателя, М.Рыклин видит в изменении положения евреев, занимающихся интеллектуальным трудом, в Германии в 30-е годы XX века13.
Обратимся к рассмотрению работ, посвященных творчеству писателя.
М. Брод посвящает Кафке несколько своих работ: «Франц Кафка. Биография», «Отчаяние и спасение в творчестве Франца Кафки». Скажем несколько слов об авторе работ. Брод и Кафка знакомятся 23 октября 1902 года после лекции Брода о двух немецких философах - Шопенгауэре и Ницше14. Так началась дружба Брода и Кафки, закончившаяся лишь со смертью последнего. Макс Брод вхож в круги сионистской организации Бар-Кохба, действующей в Праге. В 1939 году Брод уезжает в Палестину, где становится консультантом театра Га-Бима.
Работа «Вера и учение Ф.Кафки», не ставя перед собой задачи анализа произведений Кафки, сопоставления их с конкретными источниками, содержит, тем не менее, интереснейшие мысли о духовных истоках творчества писателя. По мнению Брода, основная мысль Ф. Кафки о человеке и Боге заключена в одном из афоризмов: «Der Mensch kann nicht leben ohne ein dauemdes Vertrauen zu etwas Unzerstorbaren in sich». («Человек не может жить без постоянного доверия к чему-то нерушимому в себе») . М.Брод приводит в своей работе лишь часть афоризма, который заканчивается так: «... причем и это нерушимое, и это доверие могут долго оставаться для него скрыты. Одно из проявлений этой скрытности - вера в Ashraf Noor. Erfahrung und Zasur. Denkfiguren der deutsch-jildischen Moderne. Freiburg im Breisgau: Rombach, 1999. 13 Рыклин M. Книга до книги // Беньямин В. Франц Кафка. М.: Ad marginem, 2000. - С.13. 14 Pawel Е. The nightmare of reason. A life of Franz Kafka. N.Y.iFarrar. Straus. Giroux, 1984. - P.l 10 15 Brod M. Franz Kafkas Glauben und Lehre. Munchen:1948. - S.30-31 личного Бога»16. Брод выбирает именно этот афоризм, где ничего не говорится о конкретных религиях, ни о христианстве, ни об иудаизме, но - о духовной сфере вообще. По мнению Брода, в этом афоризме тесно переплелись вера и сомнение. По Броду, отношение Кафки к традиционной, библейской религии было проблематичным. Брод приводит и окончание афоризма: «Если то, что будто бы было разрушено в раю, поддавалось разрушению, значит решающего значения оно не имело; если же оно было несокрушимо, то, значит, мы живем в ложной вере». Брод полагает, что этот афоризм говорит о неприятии Кафкой догмата о первородном грехе . Таким образом, М.Брод интуитивно нащупывает путь к пониманию творчества писателя, предвосхищая экзистенциональный подход. Работа Брода написана в форме эссе, в подтверждение своих мыслей автор не приводит почти никаких аргументов, основанных на анализе произведений Кафки. Об «учении» Франца Кафки затруднительно говорить хотя бы потому, что для него кредо писателя и проповедника были несовместимы.
Другая работа Брода, «Франц Кафка. Биография», выходит в 1937 году в Праге. Автор полагает, что цель его работы состоит в том, чтобы рассказать о той культурной атмосфере, в которой жил писатель. Не последнее место в работе Брода занимают рассуждения о еврейской культуре. Брод анализирует «Письмо отцу» Кафки. По мнению Брода, Кафке был чужд иудаизм, который исповедует его отец, иудаизм, существующий лишь на уровне обряда. Брод приводит отрывок из этого письма: «...ты /отец Кафки/ посещал храм четыре раза в году /..../ терпеливо разделывался, как с формальностью, с молитвами...» . Кафка в письме описывает обряд бар-мицве, произошедший 13 июня 1896 года, в одной из 16 Здесь и далее перевод текстов приводится по изданию: Кафка Ф. Собр. соч. в 4-х т. С-Пб.: Северо-Запад, 1995. 17 Брод М. О Франце Кафке. С-Пб.: Академический проект, 2000. - С.200 18 Кафка Ф. Письмо к отцу // Кафка Ф. Собр. соч. в 4-х т. С-П.: Северо-Запад, 1995. - Т.4.- С.295-335
11 пражских синагог:1 «...молитва требовала лишь нелепого заучивания, то есть сводилась к нелепому экзамену» . М.Брод полагает, что Ф.Кафка проявляет интерес к еврейской культуре в противовес равнодушному, формальному отношению отца к этой сфере. Таким образом, для Брода изучение Кафкой еврейской культуры означало попытку последнего вырваться из-под отцовского влияния .
Брод полагает, что 1910 - 1911 годы были переломными в жизни писателя. 1 мая 1910 года в Праге, в кафе Савой, труппа странствующих актеров еврейского театра даёт пьесу на языке идиш. Хотя М.Брод относит факт знакомства Кафки с еврейским театром к 1910 году, первые упоминания об этом театре появляются в дневниках писателя лишь в 1911 году. Вероятно, именно в эти годы начинается дружба между Кафкой и Ицхаком Леви, одним из актеров . Брод полагает, что с этого времени Кафка начинает всерьёз интересоваться еврейской культурой и историей23. Он читает «Историю еврейского народа» Греца и «Историю еврейской литературы» Пинеса на французском языке. Автор «Биографии...» рассказывает, хотя и очень сдержанно, о визите Кафки и его друга, Г.Лангера, к хасидскому ребе в 1916 году4. Таким образом, «Биография...» Брода содержит важный для нас фактологический материал.
М.Брод свидетельствует и о том, что в последние годы жизни Кафка посещает лекции в институте еврейских исследований в Берлине, где слушает 19 Brod М. Eine Biographie. Frankfurt a.M.-Hamburg: 1963. - S.37. 20 Кафка Ф. Там же.- С.318 21 Brod М. Ibid. - 37-43 22 Brod М. Eine Biographie. Frankfurt a.M.-Hamburg: 1963. - S.115-118. Beck E.T. Kafka and the Yiddish Theater. Madison: 1971. - P.13-30. Как показывает Бек, Кафка и Лёви увиделись вновь в 1917 году, в Будапеште. Кафка просит Бубера опубликовать статью Лёви о бедственном положении актёров еврейского театра. Расставшись , Кафка и Лёви продолжают переписку, но в 1942 году актёр был отправлен фашистами в концлагерь, большая часть писем погибла. 23 Тема взаимоотношений Кафки и актера еврейского театра, Ицхака Лёви, находит свое развитие и в еврейской литературе XX века, в рассказе Исаак Башевис Зингера. Isaac Bashevis Singer. A friend of Kafka and other stories. New York: Fawcett Crest, 1980. 24BrodM. Ibid.- S. 163 лекции о Талмуде профессора Гутмана . Для Брода важно то, что писатель не мог принять ни одной из заранее заготовленных идей26.
В 1938 году В. Беньямин пишет критическую рецензию на «Биографию...» Брода, он упрекает последнего в показной интимности на страницах «Биографии...» взамен точной фактологии и строгости описаний . Однако эссе Беньямина стало достоянием читающей публики лишь в 1966 году, лишь как фрагмент письма к Г.Шолему, в пору написания эта негативная рецензии увидеть свет не могла по причине авторитетности и популярности М. Брода28.
Еврейская тема в творчестве Франца Кафки обсуждается в переписке Г.Шолема, известного исследователя Каббалы, и В.Беньямина . Одним из важных вопросов современников Кафки был вопрос об отношении его к традиции. Образ Кафки в переписке Беньямина и Шолема - это отдельная, большая тема для исследования30. Я же остановлюсь лишь на одном письме В.Беньямина к Г.Шолему. Письмо датировано 12-м июля 1938 года, В.Беньямин отсылает его в Нью-Йорк, где в то время жил Шолем. Беньямин надеялся, что Г.Шолем покажет письмо С.Шокену, известному издателю, и тот, возможно, захочет заключить контракт с Беньямином на издание этого письма, которое, по сути дела, представляет собой эссе. Письмо часто печатается отдельно, вне контекста переписки, как литературно-критическое произведение32. По мнению В.Беньямина, в романе Кафки «Процесс» присутствуют два мира: мир традиционной культуры, в котором возможны мистические переживания 25 Brod М. Ibid. - S. 116 25BrodM. Ibid.- S.163-164 27 Беньямин В. Макс Брод. Франц Кафка. Биография. Прага, 1937 // Беньямин В. Франц Кафка. М.: Ad marginem, 2000. - С. 112 28 Ромашко С, Рудницкий М. Примечания // Беньямин В. Франц Кафка. М.: Ad marginem, 2000. - С. 139- 140 29 Benjamin W. und G. Scholem. Briefwechsel 1933-1940. Frankfurt a.M.: 1980. 30 Alter R. Necessary angels. Tradition and modernity in Kafka, Benjamin and Scholem. Cambridge: 1991. - P.12-110 31 Alter R. Ibid.- P. 12. 32 Benjamin W. Some reflections on Kafka // Benjamin W. Illuminations. N.Y.: 1968. человека, и мир современный, мир огромного мегаполиса 3. Рассуждая о романе Кафки, автор предполагает, что произведение писателя «отражает болезнь традиции» .
Оба корреспондента, Г.Шолем и В.Беньямин, придерживались того мнения, что произведения Франца Кафки знаменуют собой отход писателя от первооснов еврейской традиции. Г.Шолем в одном из своих эссе называет Кафку «каббалистом-еретиком».35 Как мы видим, творчество Кафки воспринималось с разных точек зрения его современниками. Если М.Брод видит в Кафке художника, на которого повлияла еврейская культура, то Шолем и Беньямин полагают, что произведения Кафки заключают в себе антитезу, спор с традицией. Вероятно, каждая из сторон права по-своему. Работы Шолема и Беньямина представляют собой не что иное, как изложение авторских взглядов на творчество Кафки. Сам же писатель никогда не говорил ничего конкретного о своём отношении к еврейской традиции.
По мнению автора работы, В. Беньямина, мир произведений Кафки - это мир Театра, открытого Небу. Беньямин сравнивает романы Кафки с картинами Эль Греко. Для двух художников важен каждый незначительный жест, мимика героев, но оба автора «открывают Небо за каждым видимым действием» . В своём эссе Беньямин рассуждает о театральности произведений Кафки .
Еще одна, более поздняя, попытка прочтения творчества писателя изложена в книге М.Бубера «Два образа веры». М.Бубер прочитывает романы писателя, привлекая древнюю притчу, рассказывающую о царе Давиде, который просит Бога о том, чтобы Он сам судил его, а не отдавал в руки промежуточных существ - серафимов и херувимов (Аггадат Брешит IX). По М.Буберу, мир произведений 33BenjaminW. Ibid.-Р. 141 34 Benjamin W. Ibid. - P. 143 35 Alter R. The Jewish Voice // Commentary. N-Y.: 1995, October. - P.42 36 Benjamin W. Ibid. - P. 121 37 Benjamin W. Ibid.-P. 124
Кафки «погружен в хаос промежуточных существ - это паулинистский мир, только Бог удален и пребывает в непроницаемом затмении, и для Посредника нет места» .
Проблема традиции связана с проблемой комментария, «переписывания» традиционного текста. В литературоведении XX века проблеме комментария посвящены работы Х.Блума, Г.Шолема, М. Фуко. Х.Блум, американский литературовед, рассматривает проблему комментария в свете теории «сильного автора». Так, в книге «Каббала и критика» еврейская традиция комментирования понимается как «переписывание» «сильного текста» Торы. «Переписывание» происходит на страницах Талмуда, затем создаются комментарии к нему, и, наконец, оно развивается в рамках Каббалы.
Другая работа Х.Блума «Страх влияния...», написанная в форме философского эссе, разрабатывает тему влияния одного автора на другого. Х.Блум опирается на Блейка, полагающего, что подчинение системе предшественника удерживает автора от творчества39. Эмблемой поэтического влияния Блум считает образ Осеняющего Херувима, встречающегося на страницах Библии (Бытие 3:24) . Поэтическое влияние для Х.Блума - явление скорее негативное, его Осеняющий Херувим «заключает настоящее в прошлом и сводит мир различий к серости единообразия»41. Важнейшей категорией для Х.Блума является категория традиции, порожденная еврейской культурой. «Литературная традиция, - пишет Х.Блум, - начинается тогда, когда новый автор 38 Бубер М. Два образа веры. М: Республика, 1995. - С. 335-336 39 Блум X. Страх влияния: Теория поэзии; Карта перечитывания. Екатеринбург: Изд-во Уральского Университета, 1988. - С. 31 40 Х.Блум рассуждает и о традиции образа Осеняющего Херувима. Для раввинов херувимы являются символом ужаса присутствия Бога, для Раши они - «Ангелы разрушения». Херувим, по традиции, охраняет от первых людей вход в рай. Если перенестись в систему образов Х.Блума, то на месте херувима окажется тот самый «предшественник». Херувим отдаляет человека от рая так, как предшественник, традиция отдаляет поэта от своего творчества, от Бога, и, возможно, от непосредственного видения Вселенной. Блум X. Там же. - С.38 41 Там же. - С.38 осознает одновременно не только то, что он борется против присутствия предшественника и его образов, но также и то, что он подчиняется чувству места Предшественника по отношению к тому, что было до него» . Страх влияния, по Х.Блуму, создает отклонение от традиции. Работа Х.Блума чрезвычайно важна для понимания творчества Ф.Кафки. Как будет показано в работе, писатель избегал упоминаний конкретных источников в своем творчестве, как бы не желая быть прочитанным сквозь призму традиционных воззрений, возможно, в данном случае уместно говорить о «страхе влияния». Тема забвения также важна в творчестве писателя43. Значит, писатель вступает с традицией в особые отношения, в какие -нам предстоит понять.
О проблеме комментария написана работа Г.Шолема «Откровение и традиция как религиозные категории». Г.Шолем, следуя еврейской экзегетической традиции, полагает, что откровение, полученное Моисеем на Синае, было наделено бесконечностью смысла и вечной истиной. Однако, при создании Торы, при ее записи эти качества были утрачены. Цель комментариев, по Г.Шолему, состоит в том, чтобы восстановить полноту утраченного объема и глубину смысла. Комментарии расширяют первоначальный смысл текста. Итак, по мере наращивания комментариев мы приближаемся к первоначальному смыслу откровения.
Проблема «комментирования» Кафкой библейских текстов, расширения их смысла возникает в еврейской эссеистике. Г.Шолем в письме к В.Беньямину из Иерусалима от 1 августа 1931 года предлагает сопоставлять произведения Кафки с книгой Иова44. М.Брод в книге «Франц Кафка. Биография» сопоставляет романы писателя и книгу Иова. Один из тезисов автора таков: в двух произведениях присутствует мотив несовместимости божественной и человеческой морали, Бог 42 Там же.-С. 161 43 Andreas В. Kilcher. Dispositive des Vergessens bei Kafka // Ashraf Noor. Erfahrung und Zasur. Denkfiguren der deutsch-jiidischen Moderne. Freiburg im Breisgau: Rombach, 1999. 44Беньямин В. Там же. -С. 144
16 находится «по ту сторону Добра и Зла»45. У Иова и Кафки Божий мир воспринимается человеком как нечто чуждое, как «антимир». Позиция Иова, по М.Броду, близка позиции Кафки, разница лишь в том, что Иов ощущает себя праведником, тогда как Кафка видит в себе несовершенное существо. Брод полагает, что мысль Кафки возвращается в лоно иудаизма. Какова же логика Брода в этом случае? Сопоставляя книгу Иова и романы Кафки, Брод замечает, что парадокс божественного и человеческого так и не решается в книге Иова, ведь речь Бога заканчивается описанием двух животных, бегемота и левиафана, Бог не обращается к теме человека. Для Брода такая концовка знаменует шаг к «теологии кризиса», к отходу от первоначальной традиции религии иудаизм, согласно которой именно человек, а не животное был вознесен на недосягаемую высоту. По мнению Брода, этика библейского Бога не отличается от этики человека, именно поэтому сказано, что человек был создан «по образу и подобию» Бога. «Теология кризиса», а, на самом деле, уже Иов уже кьеркегоровская концепция Авраама, -пишет Брод, - чреваты опасностью, основываясь на несходстве Бога и человека, совершенного и ограниченного, сделать вывод об аморальности или первобытной морали Бога, опасностью представить себе Бога в виде скалящего зубы негритянского фетиша»46. По М.Броду, Кафка отходит от «теологии кризиса» к первоосновам иудаизма. Ведь, если, по Броду, Кафка отвергает идею первородного греха, то, значит, и пропасти между Богом и человеком нет.
Как мы видим, Брод, оперируя глобальными понятиями добра и зла, игнорирует собственно филологический анализ, поэтому его подход лежит в сфере философской эссеистики.
Другая работа, в которой анализируются библейские мотивы в романе Кафки
Брод М. Там же. - С.204 Брод М. Там же. - С.212 «Процесс», принадлежит перу исследователя Картнагера . По мнению исследователя, в романе присутствуют вечные библейские образы. Так, роман можно интерпретировать как историю о жертвоприношении Авраамом Исаака. В романе есть мотивы, отсылающие к Новому Завету. Картнагер полагает, что образ главного героя соотносится с образом Христа, роман начинается в день рождения героя, когда К. исполняется тридцать один год, именно в этом возрасте Христос начинает служение. Инициалы главного героя создают аллюзии к имени Христа. Но главным мифом, присутствующим в повествовании, Картнагер считает миф об Иове48. Исследователь полагает, что роман Кафки является травестией по отношению к книге Иова. В романе пародируется мотив болезни и исцеления Иова от рук Бога-Отца. Картнагер пишет о присутствии иронии повествователя в романе49. Автор работы сравнивает стражей, пришедших арестовать К., с тремя друзьями Иова. По мнению учёного, и друзья Иова, и стражи безаговорочно верят в справедливость Высшего Суда. Картнагер приводит текстуальные параллели между книгой Иова и романом Кафки. Оба героя мечтают о непосредственной, без участия третьих лиц, встрече с Богом, с Высшим Судом. Мотив самоубийства (у Иова - заклинания смерти) присутствует в двух произведениях. Но главная мысль исследователя состоит в том, что роман «Процесс» - пародия на книгу Иова исследователь не одинок в своём мнении. Существует традиция прочтения романов Кафки, приверженцы которой усматривают в произведениях писателя снижение, травестию библейских мифов. Эта мысль проводится в работах таких исследователей, как К.Вайнберг «Поэзия Кафки. Травестии мифа», Н. Слоховер «Миф у Т.Манна и Кафки»50. По мнению Н.Фрая, роман Кафки Kartnager D.M. Job and Joseph К. Myth in Kafka's Trial // Modern fiction studies. Philadelphia: 1962. 48 Kartnager D.M. Ibid. - P.31 49 Kartnager D.M. Ibid. - P.32 50 Weinberg K. Kafkas Dichtungen. Die Travestien des Mythos. Munchen: 1963. Slochover H. Myth in Th. Mann and Kafka // Myth and Literature, P. - 349-355 представляет собой комментарий к Иову51. Е.М.Мелетинский, разбирая в своей работе статьи вышеупомянутых авторов, говорит о том, что в отношении Кафки спорным является вопрос о том, имело ли место у него сознательное обращение к древним мифам и в какой степени его экспрессионистическую фантастику можно считать мифотворчеством». С позицией исследователей, придерживающихся концепции травестии, отчасти согласен и Мелетинский, но учёный считает, что его коллеги «выискивают буквальные аллегории там, где Кафка оперирует многозначными поэтическими символами»53.
Произведения писателя интерпретируются с помощью уже существующих хасидских, талмудических легенд и притч, то есть исследователи склонны искать аналогии между произведениями Кафки и древними текстами. Под «древними» текстами зачастую подразумеваются и реконструированные легенды, собранные в антологию при жизни писателя, например, антологию М.Бубера (1907 год), несмотря на то, что подлинность этих легенд подвергалась сомнению. Миха Йозеф Бердичевский в письме Буберу от 9 апреля 1908 года усомнился в их подлинности . Сам М. Бубер впоследствии невысоко отзывался об этой книге: «...я отказался от своего прежнего метода работы с устными преданиями на том основании, что посчитал его чересчур вольным. Моя новая концепция о целях и методах работы с легендами воплотилась в книгах «Великий Маггид и его последователи» (1921) и «Скрытый свет» (1924) .
Поиску источников, повлиявших на творчество Кафки, посвящены работы Биндера, Байони, Робертсона и многих других исследователей. Х.Биндер в своей 51 Frye N. Anatomy of criticism. Princeton: 1957. - P. 42 52 Мелетинский E.M. «Мифологизм» Кафки // Мелетинский E.M. Поэтика мифа. М.: Вост. Лит ра РАН, 1995.- С.298-340 53 Мелетинский Е.М. Там же. - С.343 54 Baioni Н. Kafka und Judentum. Frankfurt a. Main: 1988. - S. 18 55 Бубер M. Хасидские предания. M.: Республика, 1997. - С.24 работе прослеживает историю возникновения притчи «У врат Закона»56. Исследователь К.Грёцингер считает, что образы стражей в романе восходят к традиции Каббалы . Р.Робертсон прочитывает притчу в контексте еврейской культуры, ссылаясь на круг чтения и общения писателя . Для исследователя важен факт знакомства Кафки с хасидской традицией. Зачастую привлекаются и внелитературные источники: дневники, мемуарная литература (Э.Канетти). Э.Канетти предпринимает попытку прочесть произведения писателя через биографический код. Канетти отмечает сходство двух процессов - литературного и жизненного, связанного в жизни писателя с женитьбой. Для Канетти важна в этом случае тема власти, связанная с темой вины: «...он страшился власти в любой ее форме»59. Таким образом, отправная точка этих исследований -реальность, лежащая за пределами произведений Кафки.
Трудность, с которой сталкиваются исследования такого рода, заключается в невозможности (за редким исключением) определить конкретный источник, повлиявший на создание произведения, а, следовательно, и степень влияния. Причем, поиски источников проводятся, как правило, в области еврейской культуры и при этом совершенно игнорируются христианские мотивы.
Как уже было сказано, данный подход акцентирует временной, «исторический» аспект произведений писателя, приверженцы этого подхода объясняют произведения Кафки, исходя из современной писателю культурной ситуации, опираясь на круг чтения и общения писателя и на сюжеты древних текстов. Но, как мы увидим, творчество Ф.Кафки противится подходу, основанному на методе аналогии, Кафка избегает готовых сюжетных схем, 56 Binder Н. Kafka kommentar zu den Romanen, Rezensionen, Aphorizmen und zu dem Brief an den Vater von Hartmut Binder. Mimchen: cop. 1976. 57 Grozinger K.E. Kafka and Kabbalah. New York: Continuum, 1994. - P.39-51 58 Robertson R. Kafka. Judentum, Gesellschaft, Literatur. Stuttgart: 1988. 59 Канетти Э. Другой процесс // Иностранная литература. - №7. - 1993. - С. 179. привязки к конкретной пространственно-временной реальности. Приверженцы данного подхода ищут следы древних сюжетов в произведениях писателя, но, как будет показано далее в данной диссертации, Кафка оперирует скорее древними темами и образами, а не готовыми сюжетами.
В эссеистике XX века существуют и другие подходы к интерпретации притчи «У врат Закона». Так, парабола о Моисее, не вошедшем в Ханаан, используется Ж.Батаем для описания отношения Кафки к литературе в целом. Для Ж.Батая важна категория цели; земля обетованная (литература) есть цель. По мнению Батая, Кафка, желая остаться ребенком, не вписывался в мир своего отца - мир цели, где все сиюминутное подчинено ей. Категория цели иллюзорна для писателя .
Идею Ж.Батая развивает Р.Барт. Он, отталкиваясь от параболы о Моисее, определяет отношение Кафки к литературе как «неудавшуюся ангажированность», характеризующую положение писателя в мире . Итак, и Барт, и Батай понимают цель как некую ангажированность, которой не может быть у писателя.
2) Приверженцы второго подхода полагают, что с миром библейской и постбиблейской литературы Кафку роднят не отсылки к библейским текстам, скрытые цитаты, а, скорее, стиль, притчевость.
Обратимся к истории притчи как жанра. В раввинистической литературе существует понятие «машаль», которым обозначались такие жанры, как притча и басня62. Жанр «машаля» берет свои истоки в литературной традиции Ближнего Востока, тесно связанной с литературой «мудрости». В еврейской традиции родоначальником этого жанра считается царь Соломон. Слово «машаль» было переведено на европейские языки термином «parabole», никогда не существовавшим в раввинистической литературе. Греческое слово «parabole» 60 Батай Ж. Кафка//Батай Ж. Литература и зло. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1994. -С. 104-118 61 Барт Р. Избранные работы. Семиотика, поэтика. М.: Прогресс, 1994. -С. 137 62 Stern D. Parables in Midrash. Cambridge: 1991. - P.9 имеет свою историю, переводчики Септуагинты заменяют еврейское слово «машаль» греческим эквивалентом «parabole».
Но, так как любая притча или басня нуждаются в толковании, в еврейской литературе возникает жанр, называемый «нимшаль». Постепенно существование двух частей («машаль» и «нимшаль») становится немыслимым друг без друга, сама притча и ее толкование представляют собой две стороны одного целого. Почему же возник «нимшаль»? Существует точка зрения, согласно которой, нимшаль вводит притчу в более широкий религиозный, литературный контекст63. Таким образом, смысл притчи заключен не только в самой притче, но и в ее толковании . Толкование же зависит и от исторической ситуации, и от литературной среды, в которой оно создается. Каждая эпоха творит свою интерпретацию. Итак, можно сказать, что назначение жанра нимшаль первоначально состояло в том, чтобы помочь слушателю понять смысл притчи. Но этой цели нимшаль достигает очень редко. Как правило, между самой притчей и ее интерпретацией лежит бездна недосказанности, несоответствий65. Даже классическое толкование дает меньше информации, чем нужно для понимания смысла рассказа. По Штерну, именно в кабалистической литературе жанр машаля претерпевает серьезные изменения66. Впервые в книге Сефер ха-Бахир (Франция, 12 век) мы встречаем притчи без сопутствующего толкования. Автор книги Сефер ха-Бахир использует форму классического мидраша, в книге около сорока пяти притч. Штерн полагает, что эти притчи не нуждаются в интерпретации потому, что они предназначены для узкого круга посвященных людей, знакомых с основными идеями группы, секты67. Так, непосвященный человек не поймет суть
Ibid.-Р. 16
Ibid.-Р. 16-18
Бубер М. Хасидские предания. М.: Республика, 1997. - С.24 Stem D. Parables in Midrash. Cambridge: 1991. - P. 18-19
Ibid.-P.217-218
Ibid.-P.218. притчи, не зная основного учения. Исследователь считает, что в этой книге место исчезнувшего толкования занял некий секретный код, происходит дальнейшее затемнение смысла, укрывание того, что является тайной. Но, как мы видим, даже при наличии толкования, глубинный смысл притчей в классических мидрашах остается загадкой.
Вернемся к эссе В.Беньямина от 12 июля 1938 года. По В.Беньямину, мир произведений Кафки - это мир, откуда исчезло представление об абсолютной истине, мудрости. В.Беньямин говорит и о том, что рассказ «У врат Закона» имеет много общего с жанром притчи, но, в то же время, этот рассказ ломает жанровый канон притчи, так как в романе Кафки отсутствует «мудрость», мораль, присущая этому жанру68.
В другом эссе В.Беньямина, опубликованном в 1934 году, автор говорит о жанре притчи в творчестве Ф.Кафки . Для автора важно то, что в рассказе «У врат Закона» священник, герой романа, интерпретирует притчу, а не повествователь. Количество интерпретаций бесконечно. Рассказ «У врат Закона» не является притчей в традиционном значении этого слова, ибо не существует доктрины, которая могла бы объяснить смысл этого произведения .
Рассуждая об отношении текстов Кафки к традиции, Беньямин пытается вписать романы Кафки в канон постбиблейской литературы, оперируя жанрами Агады и Галахи. Его вывод: учения, трактующего притчи Кафки у нас нет, а, значит, мир произведений Кафки - это мир Агады без Галахи. Кафка «отрекся от истины, дабы ухватиться /.../ за агадистский элемент»71. Свой вывод Беньямин основывает на противопоставлении Агады и Галахи, хотя Беньямин и был знаком bS Benjamin W. Ibid.-P. 144 69 Benjamin W. Franz Kafka// Benjamin W. Illuminations. N.Y.: 1968. - P.122 70 Benjamin W. Ibid. - P. 124
Беньямин В. Приложения. Из переписки с Гершомом Шолемом // Беньямин В. Франц Кафка. М.: Ad Marginem, 2000. - С. 177 с работой известного еврейского писателя Бялика 1922 года , в которой тот не разделяет так резко два жанра: «Галаха, возвышенная до степени символа, - пишет Бялик, - становится источником новой Агады» .
Анализируя притчу «У врат Закона», Брод говорит о тайне, о неопределенности как о главных категориях притчи и романа в целом.
Существует несколько научных работ, посвященных изучению жанра притчи в творчестве Франца Кафки. Среди наиболее важных следует назвать книгу Х.Политцера «Притча и парадокс»74. Исследователь пытается прочесть притчу «У врат Закона» в более широком контексте романа. Автор работы полагает, что в притче и в романе присутствуют общие мотивы и образы. (Так, последние слова привратника в притче отчасти повторяют фразу, сказанную священником Йозефу К.) По мнению Политцера, в романе создана структура повторяющихся лейтмотивов.
Д. Штерн говорит о жанре притчи в современной литературе и, в связи с этим, упоминает о Кафке . По мнению Штерна, Кафка использует лишь «форму притчи» с тем, чтобы подвести читателя к мысли о бессилии человеческого разума, об относительности истины. Автор книги придерживается мнения, что в современной литературе писатели творят воистину новый жанр - «притчу о притчах»7 . К идеям, высказанным в каждой из работ, я буду возвращаться на страницах своего исследования.
Авторы сборника «Немецкая парабола» рассуждают о новой притче - притче XX века. Исследователи сходятся в том, что основная черта «новой» притчи - это 72 В.Беньямин в своих «Заметках», как минимум, дважды упоминает об этой работе. См. Беньямин В. Заметки // Беньямин В. Франц Кафка. М.: Ad Marginem, 2000. - С.274,278 7 Бялик Х.Н. Галаха и Агада // Агада: Библиотека Алия, 1989. Текст печатается по изданию: Х.Н. Бялик. Галаха и Агада. Изд-во «Софрут», №2, Берлин, 1922.Агада. Сказания, притчи, изречения Талмуда и мидрашей в 4-х частях, составленная по первоисточникам И.Х.Равницким и Х.Н.Бяликом, авторизированный перевод С.Г.Фруга. Издательство С.Д. Зальцмана, Берлин. 74 Politzer Н. Parable and paradox. Ithaca: 1963. 75 Stern P. Ibid. - P.224 76 Stern P. Ibid. - 224 отсутствие ответа, мудрости, морали в ней. Притча нового времени названа «Vorgangsparabel», ее события происходят здесь и сейчас, сама притча превращается в парадокс, она состоит из алогичного сочленения деталей7 .
Важная работа С.Аверицева, посвященная сопоставлению библейской стилистики и стилистики Кафки, продолжает концепцию Э.Ауэрбаха, изложенную в книге «Мимесис». По мнению Э.Ауэрбаха, существует два типа поэтики: греческая и еврейская. Решающим различием для двух культур является изображение человека и сама стилистика. Библейский стиль характеризует «выделение одних и затемнение других частей, отрывочность, воздействие невысказанного, введение заднего плана, инозначность и необходимость истолкования.. .»78.
По мнению С.Аверинцева, Кафка наследует библейскую поэтику - поэтику машал'я, когда поступку человека не дается психологической интерпретации, в отличие от греческого стиля. В качестве примера С.Аверинцев приводит евангельское повествование, в котором отсутствует описание внешности персонажа как стилистический прием, а также психологическая интерпретация событий79.
Рассуждения о притче выводят нас на рассуждения о статусе слова в произведениях Кафки. Т. Адорно полагает, что феномен жеста у Кафки вызван процессом «отмирания языка», он сравнивает романы писателя с пояснительными текстами немого кино . Среди комментариев нет ни истинного, ни ложного. Слово, проведенное через лабиринт комментария, утрачивает смысл, значение, оно приближается к Ничто. Слово анонимно, многозначно. Слово утрачивает 77 Billen J. Tendenzen der Parabel des 20. Jahrhunderts // Die deutsche Parabel. Darmstadt: 1986. - S.437 78 Ауэрбах Э. Мимесис. Москва: Прогресс, 1976. - С.44 79 Awerinzew S. Kafka und die biblische Alternative zum allgemeinen europaischen Typus der narrativen Kultur // Das Phanomen Fr. Kafka. Hrsg. Wolf Kraus und Norbert Winkler, 1997. Schrifttenreiche der Osterreichichen Franz - Kafka - Gesellschaft in Klosterneuburg im Jahr 1995. Schriftenreihe der Franz Kafka Gesellschaft 7. 80 Адорно - Беньямину. Берлин, 17.12.1934 // Беньямин В. Франц Кафка. Москва: Ad marginem, 2000. - С. 204-205 достоверность. В самом тексте романа неоднократно подчеркивается смысловая неопределенность языка жестов.
Перейдем к рассмотрению работ, написанных о теме вины в творчестве Ф.Кафки во второй половине XX века. Исследователи расходятся в понимании того, насколько концепция первородного греха была воспринята Кафкой. Еще в 30-е годы, рассуждая о рассказе «Приговор», Беньямин анализирует его через призму библейских представлений о первородном грехе . Одна из работ, написанная исследователем Спилкой, посвящена сопоставлению проблемы вины у Кафки и Диккенса . Центральная тема в произведениях двух писателей -механистичность суда. Для исследователя важна «детская» тема в интерпретации проблемы вины в произведениях писателя: К. воспринимает суд как абсурд, «по-детски». По Спилке, К. хочет установить свою вину, не отвергая самой системы суда: К. борется с «отцом» с тем, чтобы добиться его расположения. Спилка вводит и понятие первородного греха, замечая, что в поздних произведениях подход Кафки к проблеме греха становится метафизическим83. «Современным убеждениям в человеческой невиновности, - пишет М.Гринберг, - Кафка не противополагает традиционную религиозную концепцию об испорченности человека» . По Гринбергу, роман «Процесс» рассказывает не только о вине К., но и о вине суда перед ним; Грех же К. состоит в провозглашении себя невиновным. Концепцию первородного греха затрагивает в своих исследованиях и итальянский исследователь Цитати . По мнению Политцера, К. борется против бесчеловечного суда86. Сокель говорит о тройной 1 Беньямин В. Там же. - С.52 2 Spika М. Dickens and Kafka. Bloomington: Indiana University Press, 1963. 3 Spilka M. Ibid. - P.223 4 Greenberg M. The terror of art: Kafka and modern literature. N.Y.: Basic Books, 1968. - P.l 16 5 Citati P. Kafka. N.Y.: Alfred A.Knopf, 1990. - P. 135 6 Sokel Franz Kafka: Tragik und Ironie. Munich: Langen, 1964. - P.269 вине героев Кафки: вине перед своим «чистым Я». Суд ведет героев к аскезе, к открытию «чистого Я» .
А сейчас я хотела бы поговорить о структуре своей работы. Первая глава посвящена анализу общих рассуждений героев Кафки о вине. Наибольшее внимание в главе уделяется роману «Процесс». Эта глава - общая. Она дает представление о структуре романа «Процесс» и основных идеях романа в отношении проблемы вины и невиновности. В этой главе также анализируется тема вины в рассказах «В исправительной колонии», «Превращение», «Приговор».
Вторая глава диссертации носит название «Библейский хронотоп в произведениях Ф.Кафки», и здесь речь идет непосредственно о восприятии библейской традиции писателем. Мы анализируем и то, как Кафка переосмысливает библейскую историю. Рассматривается и образная структура романа.
Третья глава работы посвящена разбору возможных источников притчи «У врат Закона»: талмудической легенды и работ современников Кафки - М.Бубера, Ф.Верфеля, Г.Лангера.
Четвертая глава касается «притчевого» стиля автора, проблемы «непсихологического» повествования. Sokel. Ibid. - P. 154
Суждения о вине и невиновности, свободе и неволе в прозе Ф.Кафки
Тема вины становится центральной для Кафки в произведениях, созданных им в период с 1912 по 1915 годы. Перейдем к рассмотрению двух рассказов Кафки 1912 года: «Приговор» и «Превращение». Оба произведения объединены не только временем написания, но и общей темой «семейного» суда: отец Бендемана выносит ему приговор, отец Замзы закидывает сына яблоками. Итак, согласно суждениям отцов, их сыновья виноваты, вольно или невольно.
Автор пунктиром намечает историю развития семей. Чтобы понять суть случившегося с героями, нужно проанализировать предысторию событий.
Исследователями неоднократно отмечалась «герметичность» произведений писателя: события в его произведениях начинаются как бы «вдруг»1. Герои показаны в экстремальный момент жизни. Что же позволено узнать читателю о жизни героев до тех событий, которые перевернули их привычный мир?
Прежде всего, в рассказах Кафки говорится о профессиях героев. Герои поздних произведений Кафки социально детерминированы. Они - обладатели «буржуазных» профессий, связанных с коммерцией: коммивояжер, коммерсант, прокурист. О сути работы во всех трех произведениях («Приговор», «Превращение», «Процесс») не сказано ничего: мы не знаем, в чем именно состоят служебные функции К., какие именно торговые сделки заключает Бендеман, куда ездит и с кем встречается коммивояжер Замза. Стало быть, профессиональная реализация, содержательная сторона работы не так важна в жизни героев. Невероятные события прерывают обыденный ход жизни, в которой главное - статус героев в коммерческом мире и добывание денег.
Итак, казалось бы, Кафкой выведены герои, в жизни которого самое важное -солидный статус и профессия, они заняты зарабатыванием денег, тем не менее, в двух рассказах («Приговор» и «Превращение») действие происходит на семейном, а не на рабочем фоне.
Деньги же являются основой, на которой держатся семьи. Для обоих героев (Бендемана и Замзы) деньги - это одна из форм выражения любви к семье. Благосостояние Георга Бендемана позволяет ему жениться. В рассказе «Превращение» возможность учебы сестры героя в консерватории зависит от заработка Замзы: «Грегор думал о консерватории очень определенно и собирался торжественно заявить о своем намерении в канун Рождества». Деньги, музыка, Рождество образуют как бы три грани той жизни, с описания которой начинается повествование. Таким образом, и рождественское чудо, и подарок сестре, зависит от денег, заработанных тяжелым и неприятным для Замзы трудом.
В семейной атмосфере герои соприкасаются с миром прошлого - миром своих родителей. Поговорим о том, какую роль играет прошлое в жизни героев.
Георг Бендеман в роковое утро своей казни вспоминает события трехлетней давности - отъезд друга в Россию. Именно тогда, после смерти матери Георга, началась «история» самого Бендемана, когда отец, по его мнению, «стал менее деятелен», что позволило герою сделать немалые успехи в коммерции, стать самостоятельным и теперь готовиться к женитьбе. События, удаленные во времени более, чем на три года, - трехлетняя история становления независимости Грегора - в тексте не упоминаются и как бы не существуют. Зададимся, тем не менее, вопросом: какие еще знаки прошлого присутствуют в рассказе?
Отец в рассказе - хранитель прошлого, он «сидел у окна в углу, наполненном всевозможными реликвиями, напоминающими о покойной матери». В спальню отца Георг «не показывался уже несколько месяцев». Вина Георга, по мнению его отца, состоит в пренебрежении прошлым: «Ты осквернил память матери, предал друга и сунул в постель отца...». Более развернутую предысторию главного события мы встречаем в рассказе «Превращение». Читатель узнает о долгах семьи, о роли Грегора в семье, о его планах на будущее (отдать сестру в консерваторию). У Замзы, превратившегося в насекомое, воспоминаний о «человеческом» прошлом больше, чем у К. и Бендемана. Но Замза в рассказе прощается со своим прошлым.
Превращение в насекомого означает на уровне мифологического сознания смерть, волю рока. Признаки смерти присутствуют и в рассказе: Грегор находится в темноте и среди гнили, его накрывают, как покойника, простыней, загоняют в тесную, как гроб, комнату, ему, как умирающему человеку, приходится прощаться с любимыми вещами, которые выносят у него из комнаты. Герой закрывает своим телом портрет дамы, висящий на стене, он постепенно теряет зрение: «сколько-нибудь отдаленные предметы он видел день ото дня все хуже и хуже». Отношение к нему такое же, как к покойнику: им брезгуют, его боятся. Человеческая жизнь отдаляется от героя во времени и становиться его прошлым. Но теплых воспоминаний о прошлом, о жизни родителей у двух героев нет. Итак, герои (Бендеман и Замза) заботятся о семье материально, но теплых отношений в семье нет.
Именно изменение материального благополучия в семье в лучшую («Приговор») или в худшую («Превращение») стороны вызывает гнев родителей. Замза - коммивояжер, он проводит свою жизнь в разъездах, в движении. Превращение лишает его возможности двигаться вообще, позволяет остаться дома хотя бы в виде насекомого, но лишает возможности зарабатывать, содержать семью. Георг Бендеман, преуспевающий в коммерции, окончательно теряет связь с отцом, не заходит к нему в комнату месяцами, и отец разгневан его процветанием: «А мой сын жил припеваючи, заключал сделки, подготовленные мною, от радости на голове ходил и смотрел на отца с недоступным видом, словно и вправду порядочный человек!».
События грехопадения, последнего суда и «человеческая история» у Кафки и в Библии
Трехчленная структура Священной истории (грехопадение, человеческая история, суд) преломляется в романе «Процесс»: герой переживает обвинение, процесс, и, наконец, последний суд. Рассмотрим каждый член этой триады.
Грехопадение. История человечества, по библейскому повествованию, начинается с грехопадения. Изгнание из рая в Библии (Бытие 3:16—19) следует прямо за актом грехопадения, слова приговора в Священном Писании ставят точку в одном из периодов истории человека и начинают другой. Когда начинается процесс Иозефа К.? Началом процесса К. считает утро своего тридцатилетия, когда, почувствовав голод, звонит . По одному из толкований, в начале процесса раздается звонок: «Что бы он /Блок/ сказал, если б узнал, -пересказывает адвокат слова судьи, -/.../ что звонок к началу процесса даже не прозвонил?»2. В данном случае начало процесса у Кафки сопряжено с ритуальным действием, отделяющим процесс во времени от всей прошлой жизни.
Говорить о начале процесса именно в этот день мы можем с большой условностью. «...Этот судья считает началом процесса один момент, а я -совершенно другой», - рассуждает адвокат. Для автора важно, когда К. узнает о своем процессе, а не когда этот процесс действительно начался. Категория «начала» процесса предстает в романе как условная и субъективная категория. Библейское повествование ведет отсчет «человеческой» истории вне рая с момента грехопадения.
Как правило, начало процесса связано с такими событиями в жизни человека, как день его рождения или смерть близких, когда герои подходят к крайним точкам человеческого бытия, общим для всех. Коммерсант Блок говорит, что его процесс «начался вскоре после смерти жены». К. узнает об аресте в день своего рождения.
Сопряженность мотивов вины и рождения заставляет нас обратиться к библейскому и талмудическому повествованиям. Если учесть, что первый допрос происходит в воскресенье, а, по словам героя, он был арестован «дней десять тому назад», то можем предположить, что К. арестовали в пятницу. По еврейскому календарю пятница - шестой день недели, последний день творения, в который Бог создал человека, Адама. Кафка намеком отсылает читателя к библейской истории человечества, намеком уподобляет своего героя Адаму.
В Талмуде тема творения человека соседствует с темой суда. Так, сказано, что в первый день Нового года Бог сотворил Адама и в этот же день привел его на суд, где Адам был помилован (Мидраш Песикта Рабоси, XLVI). Значит, можно заключить, что сотворение человека и начало суда над ним приурочены к одному дню. Такое совмещение имеет корни и в библейской традиции: в книге пророка Иеремии муки грешников на суде Бога уподоблены мукам рожающей женщины (Иеремия 48:41; 49:22, 44; 50:43).
День рождения Йозефа К. совпадает с днем его смерти. Тут так же видны параллели с Талмудом. Как сказано в таргуме Ионатана, седьмое Адара, день рождения Моисея становится для последнего и днем смерти3. Согласно талмудическому сказанию, в месяц Тишрей был создан мир, тогда же родились праотцы, и в месяц Тишрей они умерли4. Таким образом, мы видим, Йозеф К. уподоблен Адаму и Моисею, а традицию сопряжения крайних точек человеческого бытия Кафка наследует из Талмуда.
С одной стороны, Йозеф К. в день своего рождения может быть соотнесен с самим Адамом, невиновным до грехопадения, но, если грех библейского героя более или менее определен, то вопрос о грехе К. остается открытым в романе. К., с другой стороны, является наследником Адама, виновным уже по факту рождения, как и все люди, а это значит, что невиновных в романе нет. Диапазон виновных расширится с первых страниц романа, если мы принимаем эту интерпретацию.
Образы, развивающие тему грехопадения и имеющие свои корни в еврейской традиции, мы встретим в «Процессе» и дальше. К. берет с умывальника прекрасное яблоко и ест его. Необычное местоположение яблока - на умывальнике - говорит о важности этой детали. Вкушение яблока на мифологическом уровне означает переход к иному познанию, о котором Йозеф говорит в конце своего процесса: «Неужто я так и уйду тупым упрямцем?»
Отец Грегора Замзы забрасывает его яблоками: «Он наполнил карманы содержимым стоявшей на буфете вазы для фруктов и теперь не очень тщательно целясь, швырял одно яблоко за другим». Мотив грехопадения и мотив казни сведены в этой сцене воедино. Сцена побиения сына яблоками, на мой взгляд, с жестокой иронией преломляет библейский закон, предписывающий родителям побивать детей камнями за проступки: «Если у кого будет сын буйный и непокорный, неповинующийся голосу отца своего и голосу матери своей, и они наказывали его, но он не слушает их: то отец его и мать его пусть возьмут его и приведут его к старейшинам города своего и к воротам своего местопребывания, и скажут старейшинам города своего: «сей сын наш буен и непокорен, не слушает слов наших, мот и пьяница»; тогда все жители города его пусть побьют камнями до смерти; и так истреби зло из среды себя, и все Израильтяне услышат, и убоятся» (Второзаконие 21:18-21). Ирония этой сцены состоит в том, что Грегор как бы не человек, а яблоки как бы не камни. Ужас — в том, что Грегор все-таки человек по своей душевной организации и уму, а яблоками можно с легкостью нанести смертельную рану, ведь для Грегора это было: «тяжелое ранение, от которого /он/ страдал более месяца». Вкушение яблока героями, как в еврейской и христианской традициях, так и в произведениях Кафки, означает переход их к иному познанию, иному бытию: К. вкушает яблоко в день начала своего процесса, побиение камнями Грегора окончательно закрепляет за ним положение изгоя в семье .
Стража требует от героя надеть черные одежды, К. и сам облачается в черную одежду перед казнью. Мотив черного одеяния присутствует в Иерусалимском Талмуде, в трактате Рош га-Шана (IV 8, 19Ь) сказано о том, что человек, имеющий тяжбу в суде, надевает обычно черное платье.
Сразу же после прегрешения Бог выносит Адаму приговор, состоящий, на мой взгляд, из двух частей: описание дальнейшей жизни Адама («...в поте лица твоего будешь есть хлеб» Бытие 3:19) и кончины («...и в прах возвратишься» Бытие 3:19). Далее сказано, что Адаму было девятьсот тридцать лет, когда он умер (Бытие 5:5). После изгнания из рая Адаму была уготована долгая жизнь, он успел родить нескольких детей. В произведениях Кафки время ускоряет свой ход, время как бы «сжато», с самого начала повествование неумолимо стремится к концу. Казнь над Георгом Бендеманом свершается в день произнесения приговора. Уже в первой главе романа «Процесс» задан мотив совпадения дня рождения и дня смерти, в день своего тридцателетия Йозеф К. думает о самоубийстве: «...как это они /стража/ прогнали его в другую комнату и оставили одного там, где он мог десятком способов покончить с собой?» Ровно через год К. убивают - тоже в день рождения.
Библейские образы ворот, храма, лестницы, весов, света в произведениях Ф.Кафки
Образ ворот, двери, имеющий древнее происхождение, - один из центральных в произведениях Кафки.
Этот образ присутствует в Библии не только в прямом смысле, но и в иносказательном. Выражение «врата смерти» встречается в Псалмах Давида (Псалтырь 141:7), где о них сказано так: «вот врата Господни, праведники в них войдут» (Псалтырь 118:12). В книге Иова говорится о «вратах смерти» (Иов 38:17). Могильное надгробие в традиции евреев Восточной Европы иногда носило название «врат» . Итак, семантика образа ворот в Библии связана со смертью, а смерть мыслится как преддверие Страшного суда.
Метафора ворот, с помощью которой говориться в Библии о смерти, связана и с темой Апокалипсиса, темой разделения людей, допущенных к вечной жизни в зависимости от деяний или нет. В Евангелиях мотив ворот в этом значении встречается чрезвычайно часто. «Входите тесными вратами; потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими», - пишет Матфей (7:13; 14), и ему вторит Лука (13:24). Здесь значение ворот усиливает свой дидактический оттенок, «узкие врата» и есть врата жизни, через них должны идти немногие избранные. Евангелие еще более усиливает связь образа ворот с темой Апокалипсиса, судом над праведниками и нечестивцами, придает этому образу дидактический оттенок. Ворота - своеобразный „фильтр", отсеивающий грешников, и критерий отбора лежит в сфере морали. Так, образ ворот традиционно связан с темой вины.
Кафка обращается к метафоре «узких врат», воплощая ее реально, «физически» . В романе «Процесс» присутствует образ маленькой дверцы (в храме, у художника Титорелли), маленького оконца. Размер окон по мере продвижения повествования романа уменьшается. Если в начале романа мы видим открытое окно, а сам К. гордиться тем, что в его кабинете большое окно, то над лестницей, ведущей в коморку Титорелли, «пробиты узкие оконца». Окна становятся все меньше, приближаясь по размеру к щели или замочной скважине, скрывающих того, кто подглядывает. В жилище художника есть «окошко, в нем /.../ виднелась только крыша соседнего дома», стекло в нем сидит намертво. Уже придя в судебную канцелярию, К. замечает, что никто не выпрямлялся во весь рост.
Как Кафка переосмысливает этот библейский образ? В Евангелии через «узкие врата» смогут пройти лишь праведники. А у Кафки подчеркивается, что ворота, дверцы, оконца несоизмеримы с пропорциями человека вообще. Маленькая кафедра, лесенка, дверцы в храме несут на себе отпечаток «нечеловеческого». Лесенка «...вела на кафедру, лепясь к самой колонне; она была настолько узкой, что, казалось, служила не людям, а просто украшению колонны». Чтобы пройти в эти дверцы нужно перестать быть человеком, развоплотиться, стать духом. Из комнаты, где маленькая дверь, закрытое наглухо окно, щели можно выйти, лишь согнувшись, умалившись, унизившись. Пролезть в щель может лишь бесплотный ангел и маленькое существо, не человек, но животное, насекомое.
В романе сгибаются не только виноватые, но и священник на своей кафедре, и люди в зале суда, практически все герои романа. Возможно, Кафка прочитывает библейскую метафору так: человек не может войти в Царствие Божие уже потому, что он человек, а маленькие дверцы и лесенки не предназначены для человека вне зависимости от того, тяготеет ли над ним вина.
Как мы уже говорили, образ ворот в Евангелии связан с темой вины и раскаяния. Во врата Царствия Небесного могут войти лишь праведники. Важен ли для Кафки моральный, этический аспект? В романе «Процесс» рассказывается история двух людей, стоящих «у врат», двух смертей: насильственной - К. и естественной - бедного поселянина, оба героя сходны в том, что умирают в отчаянии. В связи с этим возникает вопрос: почему К. так и не узнал Закон, был ли он виноват, или потому, что это участь любого человека. В пользу последней интерпретации, возможно, и рассказана притча «У врат Закона». Ведь о вине бедного поселянина в притче не говорится ничего, а он, как и К., умирает в отчаянии.
Кафка использует библейский образ ворот, традиционно связанный с семантикой смерти, казни, вины, но снимает этическую интерпретацию проблемы: как обвиняемый Иозеф К., так и невиновный поселянин, не входят во врата Закона.
В отличие от Евангелия образ ворот у Кафки не несет семантику спасения, а, скорее, имеет иронический оттенок. Так, К. выходит через маленькое окошко в коморке Титорелли, но выходит не на свободу, а в судебные канцелярии, в данном случае окошко - как бы ложный выход, ироническое преломление евангельской метафоры о спасении. Это окошко - часть лабиринта, ложный выход, очередная дверца в коридорах суда.
Ироническое преломление евангельской метафоры состоит и в том, что маленькие окошки, дверцы удобны для подглядывания и подслушивания. Дверь, с одной стороны, является преградой, которая мешает всеведению, всезнанию человека, ибо за закрытой дверью таится неизвестность. С другой стороны, само наличие дверей, щелей, замочных скважин позволяет подглядывать как самому герою, так и за ним, герою некуда скрыться от всевидящего ока старухи, капитана Ланца и многих других. Замочная скважина, щель помогают реализовать желание человека быть невидимым, но видеть самому.
Проблема «непсихологического» повествования у Ф.Кафки
Деталь же служит зачастую не индивидуализации, а типизации образов. Одна из таких деталей — волосы. Брови следователя «...вдруг сдвинулись на переносице, густые, черные, косматые». Люди, собравшиеся в зале суда, описаны как «немолодые мужчины, некоторые даже с седыми волосами». У Бертольда «...короткая, жиденькая, рыжая бороденка». У адвоката «голова с длинной бородкой», «длинные седые волосы». О коммерсанте Блоке сказано так: «маленький тщедушный человечек с бородкой». Итальянца украшают «иссиня-черные с проседью усы».
Если рассуждать об образах женщин, то можно проследить общие детали в описании, у фройляйн Бюрстнер «волосы, разделенные пробором /.../, рыжеватые волосы, стянутые низким тугим узлом». У Лени «пышные, темные, скрученные тугим узлом волосы». Фройляйн Бюрстнер и Лени похожи своими прическами. Возможно, Лени и напоминает К. фройляйн Бюрстнер.
В описании героев повторяется одна художественная деталь — цвет волос, у мужчин, как правило, черные, с сединой. Поэтому многие мужчины в романе внешне похожи не только друг на друга, но и на привратника из притчи и как бы подготавливают его появление в романе. Они - следователь, адвокат, студент - тоже являются как бы «привратниками» для К., стоящими у Врат Закона. (Исключение в этом списке составит лишь коммерсант Блок -обвиняемый).
Такая деталь, как цвет волос, тоже, возможно, берет свои истоки в книге притч царя Соломона, где сказано: «Венец славы - седина, которая находится на путях правды» («Graue Haare sind eine Krone der Ehre auf dem Weg der Gerechtigkeit wird sie gefimden») (Притчи 16:31). Интересно, что, согласно этому стиху, седовласые старцы служат делу справедливости. Седина - знак мудрости, а вид грозных бровей следователя должны внушать К. страх, как бедному поселянину - вид бороды привратника.
Еще одна деталь - общая для трех персонажей (капитана Ланца, экзекутора, священника) - цвет лица. Капитан Ланц «высокий мужчина лет сорока с загорелым до черноты мясистым лицом». Экзекутор «загорелый как матрос». И, наконец, священнослужитель «с гладким смуглым лицом». Если в первых двух случаях подчеркивается «мужественность», даже вульгарность персонажей, то в последнем — «смуглость лица», как на иконе, может быть знаком духовного просветления.
Итак, одна из функций художественной детали у Кафки - показать тайное сходство героев, благодаря общей детали во внешности. Это внешнее сходство позволяет говорить о некой общности героев романа - о следователе, адвокате как «привратниках».
Интересно заметить, что эмоционально описана внешность только одного героя: К. Со слов Лени мы узнаем, что у К. «прекрасные темные глаза». Это замечание, сделанное женщиной, как бы выделяет К. среди других персонажей.
При описании внешности героев Кафка использует гротеск. Гротеск в произведении Кафки предполагает: наличие аномалий во внешнем виде персонажей; смешение образов животных и людей; смешение живого и неживого . Внешность некоторых героев граничит с уродством. У студента Бертольда «кривоватые ноги», жена служителя суда называет его «маленький уродец». Нос одного из стражников «крупный, свернутый набок», удивительно не гармонирующий с худощавым лицом. Девочка с горбом провожает К. к Титорелли. В описании внешности этих героев подчеркнуто физическое уродство, нарушение пропорций. Они уже самим своим видом заставляют нас подвергнуть сомнению мысль о едином, мудром Законе природы, они -воплощение абсурда природы.
Особенно интересны те персонажи, внешность которых несет на себе демонологические черты. В тексте присутствует смешение образов животных и людей. Лени показывает К. сросшиеся пальцы, образующие что-то вроде перепонки, это - как бы намек на связь ее с водной стихией.
У адвоката К. встречает пожилого господина, директора канцелярии, руки которого похожи на «короткие крылья». Крылья в иконописи - атрибут в изображении как ангелов, гак и нечистой силы. Причем, нечистая сила изображается с крыльями летучей мыши (короткими), тогда как за образец крыла небожителей принято крыло птицы . Так, директор канцелярии намеком уподоблен нечистой силе.
Человек у Кафки зачастую предстает как создание призрачное, находящееся между бытием и пустотой. Демонические черты присутствуют и в описании чиновников суда, собравшихся на первый допрос К. Под их бородами, замечает К., может оказаться пустота. Дядя героя назван «призраком из деревни» («Gespenst vom Lande»).
Но особенно интересен для интерпретации образ привратника из притчи «У врат Закона». В притче даётся детальный портрет привратника: «...он /поселянин/ пристальнее взглянул на привратника, на его тяжёлую шубу, на острый горбатый нос, на длинную жидкую черную монгольскую бороду...». В описании бороды Кафка употребляет слово «tartarisch», которое Р. Райт-Ковалева преводит словом «монгольский».
