Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Понятия «свое» и «чужое» у Йозефа Рота. Способы раскрытия конфликта 32
ГЛАВА II. «Свое» и «чужое» в категориях времени- пространства художественного текста у Иозефа Рота 77
ГЛАВА III. Значение парных тем в разрешении конфликта. Попытки преодоления «чужого» 122
Раздел 1. Природа и цивилизация 122
Раздел 2. Провинция и «мировая столица». Пути развития «западного мира» 129
Раздел 3. Тема странствия. Бегство без конца 137
Раздел 4. Двойник. К проблеме самоидентификации героя 148
Раздел 5. Роль предметного мира в познании окружающей действительности 153
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 161
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 170
- Понятия «свое» и «чужое» у Йозефа Рота. Способы раскрытия конфликта
- «Свое» и «чужое» в категориях времени- пространства художественного текста у Иозефа Рота
- Природа и цивилизация
Введение к работе
Йозеф Рот (Joseph Roth, 1894 - 1939) - прозаик и публицист -оставил заметный след в литературе XX столетия. Он, один из крупнейших немецкоязычных писателей, на протяжении всей жизни был предан национальной традиции Австрии. При этом важнейшая особенность его поэтики состоит в намеренном отказе от новых форм, столь характерных для современной ему литературной эпохи. Особый и единый мир произведений, в которых преломляется современная художнику действительность и его размышления о непреходящих ценностях человечества создан классическими повествовательными средствами. Это роднит Иозефа Рота с великими авторами XIX века, хотя основным материалом его прозы были события века ХХ-ого: Первая мировая война и распад Австро-Венгерской империи, охватившие Европу революционные волнения, сгущающийся мрак в преддверии новой войны - события, увиденные и пережитые его современниками, «маленькими людьми».
В сравнении с метафизической прозой Франца Кафки и с монументальностью Роберта Музиля, с философскими раздумьями Германа Броха и непримиримым нигилизмом Карла Крауса тексты Рота кажутся едва ли не архаичными. Но за простотой и ясностью его повествования скрывается великая человеческая трагедия, глубокий душевный надрыв, по силе не уступающий апокалиптическим настроениям интеллектуалов - собратьев по перу.
За двадцать с небольшим лет литературной работы Рот написал много: восемнадцать романов (впрочем, два из них остались незаконченными), около двух десятков повестей и новелл, а также бесчисленные эссе, статьи и репортажи.
Проблема «своего» и «чужого», вынесенная в заголовок настоящей диссертации, была обозначена в предшествующих исследованиях, но до сих пор не становилась темой специальной научной разработки. Мы полагаем, что именно данная постановка вопроса позволяет выявить во всей полноте особенности поэтики Рота, определить ее своеобразие и оценить наследие писателя в контексте современной ему литературы.
Австро-Венгерская империя с присущим ей космополитизмом всегда оставалась для писателя мерилом «своего» и «чужого». Место (вернее, неуместность) человека в новом времени, потеря родного дома, безнадежное одиночество и отчаяние, бегство от окружающей действительности и от себя, предчувствие близкого «заката Европы» и осознание собственного бессилия перед наступающей катастрофой - все эти проблемы волновали Рота и, соответственно, созданных им персонажей. Основной конфликт его прозы - человек и окружающая действительность - раскрывается через оппозицию «своего» и «чужого», которая обозначена на уровне родовых, семейных, общественных, культурных, национальных и исторических связей.
Под «своим» мы имеем в виду все присущие человеку качества, состояния, обстоятельства, ландшафты, в которых он ощущает себя естественно. «Чужое» включает в себя все инородное, непознаваемое и далекое. И хотя оба понятия могут существовать автономно друг от друга, все же доподлинно осмысливаются они только в паре.
У Рота конфликт «своего» и «чужого» зарождается еще до появления героя на свет. Способы его раскрытия различны. В настоящей работе рассмотрено постепенное вторжение «чужого» в сферу «своего», которое герой испытывает в течение всей жизни, начиная с детства. Воспитание личности под чужим давлением, ставящее под сомнение саму личность
бремя навязанной социальной роли, где нет места собственно человеческому, идея избранничества, завладевающая человеком и ведущая к расщеплению личности и «двойничеству», страшное одиночество и тщетность попыток найти контакт с миром - во всем прослеживается тема «своего» и «чужого». Кроме того, по нашему мнению, у Рота отчуждение героя от мира есть следствие его отчужденности от самого себя, что проявляется не только на социальном уровне, но даже в облике человека: в речи, в поведении, во внешности и в его отношениях с окружающим предметным миром.
За последовательным и мягким повествованием, за развитием незамысловатых историй у Рота всегда разыгрывается настоящая драма. Едва появившись в безупречно выстроенном и изящном художественном пространстве, его герои вызывают чувство безграничной жалости и сострадания у читателя. Они трудятся, устраивают дом, растят детей, идут на войну, возвращаются в свои семьи, переезжают из города в город, приноравливаются к новым условиям. Но за внешней стороной этой, казалось бы, обыкновенной жизни обыкновенных людей скрывается странная дисгармония человеческого мира. Цельность и наполненность существования оборачиваются хаосом и безутешностью.
Любой герой, будь то император или простолюдин, аристократ или бедный крестьянин, интеллектуал или торговец, грешник или праведник, бесконечно несчастен и до глубины души ощущает несправедливость, искаженность окружающей действительности. Это подтверждают и переходящие из одного произведения в другое мучительные раздумья героев о родине и чужбине, о последствиях прогресса и целительной силе природы, о войне и мире.
С самого начала каждого романа, повести, новеллы при видимом благополучии ощущается едва уловимый душевный надлом, а далее
постоянно растущее напряжение. Терзающие героев тревоги и противоречия, их неутолимая печаль отражают трагическое несовершенство и безотрадность мира, каким его видит Иозеф Рот.
Тотальная отчужденность человека, проблема самоидентификации (а точнее, невозможность ее) в условиях нового времени, тщетные поиски родины и обреченность пребывания на чужбине, отношения природы и цивилизации и их борьба за человека - в каждой из перечисленных тем взаимодействие «своего» и «чужого» раскрывается по-новому, и каждая могла бы стать предметом отдельного исследования. Однако на данном этапе изучения творчества Рота даже краткий анализ названных тем дает возможность глубже проникнуть в многосложный художественный мир, созданный австрийским писателем и во многом соотносящийся с его биографией.
В материалах, посвященных Йозефу Роту, всегда обращает на себя внимание некоторая путаница, загадочные смещения и неточности. Это подтверждает и красноречивое признание известнейшего его биографа Д.Бронзена: «После двадцати интервью я вообразил, что знаю о Роте все, после тридцати начал сомневаться, после пятидесяти был близок к отчаянию» (148, 14). Несообразности объясняются, в первую очередь, пристрастием самого Рота вводить интересующихся им в заблуждение, давать разноречивые сведения о себе, выдумывать события из прошлого. Рот, как принято считать, сочинял собственное жизнеописание подобно историям своих героев, или - словами одного из друзей - «играл великую комедию в жизни и в искусстве, носил множество масок» (24, т..1, с.XI).
Но дело и не только в этом. Он действительно прожил жизнь, событий в которой хватило бы на несколько книг. Мозес Иозеф Рот родился в окружном городке Броды на периферии Австро-Венгрии, в
Галиции - самой большой из коронных земель1. Родители писателя, прожив в законном браке около полутора лет, расстались, едва у отца стали проявляться признаки душевной болезни. Сын с ранних лет научился «балансировать» между выдуманными для посторонних версиями собственной биографии («своим») и куда более мрачной реальностью («чужим»). Отца он рисовал то венским заводчиком, то художником, то крупным государственным служащим-австрийцем, то польским графом.
В детстве будущего писателя окружал пестрый, многоязычный и многонациональный мир австрийской провинции: в Бродах столетиями жили рядом поляки, украинцы, русские, немцы, евреи - со своими нравами, обычаями, религиями и занятиями. В нескольких километрах от австро-российской границы образовалось особенное братство единой империи, придававшее этим местам неповторимый колорит. Где бы ни происходило действие будущих книг Рота - в Вене, Париже, Петербурге, Одессе, Нью-Йорке - для любимых его героев только этот родной клочок земли всегда оставался действителен как точка отсчета «своего». Столицу Галиции, Лемберг2, называли в те времена «маленькой Веной»; сюда Рот переехал, поступив в университет, и жил у дяди, торговца хмелем и солодом Зигмунда Грюбеля, ставшего впоследствии прототипом многих героев писателя.
С 1913 года Рот изучал германистику и философию на филологическом факультете Венского университета, и именно здесь, в столице дунайской империи, его впервые заметили как подающего надежды автора: его стихи и статьи печатались в газетах и журналах.
Вена с ее западным образом мышления и изысканными манерами заставила молодого человека впервые вспомнить о своем происхождении.
1 После первой мировой Броды отошли к Польше, а в 1930-е годы к Советской Украине.
2 С 1939 года-Львов.
Стремление к личной свободе и чувство самосохранения вывели Рота на путь внешней ассимиляции, как он сам его называл. Это было «бегством или попыткой к бегству из жалкого круга гонимых» (23, тії, 842)1.
Первая мировая война знаменовала, по словам Стефана Цвейга, конец «золотого века надежности» (51, 15). Как и многие другие, в 1916 году Рот добровольцем пошел на фронт, считая, что передовая -единственно подходящее место для поэта. В качестве военного корреспондента он снова оказался в родных местах под Лембергом.
Юного писателя поразили ужасы войны и ее последствия. Неоднократно он говорил о завидной участи павших на фронте и о безысходном положении оставшихся в живых. «Самым сильным моим переживанием была война и гибель моей родины, единственной, что у меня когда-либо имелась: Австро-Венгерской империи», - такое признание сделал Рот в одном из писем (26, 240). После войны он, как и многие его соотечественники, беззаветно преданные родной Австрии, оказался иностранцем и, по сути, находился на нелегальном положении, считаясь по паспорту гражданином Польской республики. Потребовалось много сил и целых восемь лет, чтобы добиться австрийского гражданства.
Возвращение на родину, тщетные поиски отчего дома, попытки обрести себя в новом мире - темы, ставшие без преувеличения ключевыми во всех произведениях Рота. Локальные границы послевоенной Европы, где происходило действие первых романов, впоследствии разрослись до вселенских масштабов. Зрелый Рот повествует уже о тотальной потерянности человека на земле.
В 1920 году Рот перебрался в Берлин с намерением сделать журналистскую карьеру. Его статьи и фельетоны печатались не только в
1 Эта тема подробно рассматриваются в работах западных литературоведов: И.Стрелки (80), К.Магриса (131), Ф.Эггерса (160) и др.
ежедневной «Нойе Берлинер Цайтунг», сотрудником которой он являлся, но и еще в четырех конкурирующих друг с другом изданиях («Берлинер Берзен-Курьер», «Берлинер Тагеблатт», «Фоссише Цайтунг», «Форвертс») совершенно полярного толка. В жанре «художественного репортажа», расцвет которого пришелся как раз на 1920-1930-е годы, Рот сумел достичь предельной пластичности и сжатости изложения, найти свой особенный стиль и завоевать уважение таких «неистовых репортеров» как Эгон Эрвин Киш (1886-1948), Карл фон Осецкий (1889-1938), Курт Тухольский (1890-1935). Уже через два года он стал одним из самых известных и высокооплачиваемых журналистов Веймарской республики.
Однако, по воспоминаниям многих современников, не было другого журналиста, который бы так плохо разбирался в политике! Его статьи подчас не имели ничего общего со злободневными репортажами, строились не столько на изложении фактов, сколько на внутреннем переживании. Критерием истины становилось не объективное «чужое», а субъективное «свое». Такой способ видения не «ослеплял», не отдалял от действительности, а напротив, позволял проникнуть в самую суть. Осознавая ценность наблюдения, схваченного факта, запечатленного мига, он не мог оставаться внешне беспристрастным и сдержанно-объективным, как того требовала эстетика жанра. За сторонним наблюдателем всегда стоял непосредственный участник событий, пропускавший увиденное через себя. Статьи и репортажи Рота, преломленные через темперамент прирожденного литератора, всегда отличались особой экспрессивностью, горькой ироничностью и тонкостью анализа.
Именно в журналистике раскрывался и оттачивался дар прозаика. Длившееся почти десять лет тесное сотрудничество с «Франкфуртер цайтунг», одной из самых авторитетных газет того времени, позволило Роту совершить немало увлекательных поездок по Европе. Серии
репортажей с юга Франции («В полуденной Франции», 1925) и из Советской России («Путешествие в Россию», 1926), из Албании («Путешествие в Албанию», 1927) и из Саарской области («Письма из Германии», 1927), из Польши и Италии (1927) укрепляли славу незаурядного журналиста. В это время вышли в свет первые романы: «Паутина» (1923), «Мятеж» (1924), рассказ «Апрель. История одной любви» (1925) и повесть «Слепое зеркало» (1925).
В 1922 году Рот женился на обаятельной венской красавице Фридерике Райхлер, которая была для него «единственной нитью, связывавшей с миром, частичкой души» (26, 158). Но кочевой образ жизни писателя имел для обоих трагические последствия. Уже через три года Рот горько признался в одном из писем, что несмотря на всю любовь, жена отдалилась от него (26, 75). Фридерика, вряд ли прочитав хотя бы одну книгу мужа, мечтала о домашнем уюте и семейных обедах, а не о купе в вагоне или столике в кафе.
Вскоре у нее обнаружились признаки душевного расстройства. Рот пережил тяжелый кризис. Изучал Фрейда, сам пытался разобраться в психиатрии, не жалея средств, помещал жену в дорогостоящие клиники к знаменитым врачам. Разочаровавшись во врачебном искусстве, он надеялся только на благосклонность небес, что нашло отражение в романе «Иов» (1930): его героиня, красавица Мирьям, повторила судьбу несчастной женщины.
После «Иова» Рота впервые признали как прозаика, что ознаменовало новую веху в его литературной работе. Этот факт единодушно отмечают все исследователи (142, 168, 175, 206). Роману дали высокую оценку, причем в самых в широких кругах. Упоминания о нем можно найти в мемуарах и биографиях многих современников Рота. Так, «Иов» стал любимой книгой Марлен Дитрих. А на выдающегося скрипача
Иегуди Менухина произвел такое сильное впечатление, что тот, в порыве написать сценарий к фильму, даже отложил на время скрипку. Альберт Эйнштейн в одном из писем благодарил знакомого, приславшего ему «эту утешительную книгу настоящего человека и писателя», при чтении которой «испытываешь не только боль за жестокость и страдания, порожденные душевной пустотой современного мира и выпавшие на долю чистой и добродетельной человеческой души, но и редкостное чувство освобождения благодаря той объективности в повествовании, добиться которой способен только поистине одаренный художник» (26, 405).
В 1932 году увидел свет «Марш Радецкого» - самый, наверное, значительный роман Рота. «Написанный на немецком языке, с героями словенского происхождения, он остается единственным в своем роде», -справедливо заметил немецкий исследователь творчества писателя Х.Нюрнбергер (137, 10). Однако роман не был оценен по достоинству, ибо судьба дунайской империи в то время уже мало кого интересовала. Мир находился на пороге новых перемен, грозивших обернуться катастрофой для европейской культуры.
Задолго до прихода нацистов к власти Рот чувствовал иллюзорность и зыбкость внешнего благополучия - «засахаренного, сентиментального и приторного до тошноты» (23, 68), своими выступлениями и статьями пытаясь помешать подготовке ко всеобщей гибели, которая велась в «безумной Пруссии». Выражая активное неприятие существующего мира, он был пессимистичен в оценке настоящего и будущего Европы: «Европа совершает самоубийство, а медленный и ужасный способ этого самоубийства объясняется тем, что его совершает труп. Этот закат чертовски напоминает психоз. Так выглядит самоубийство психопата. Миром действительно правит дьявол» (12, 208).
В последних числах января 1933 года Рот покинул Германию. Непосредственная опасность писателю как гражданину Австрии в тот момент еще не угрожала, но все его произведения в Германии незамедлительно попали в черный список. Рот разделил судьбу многих немецких художников, вынужденных скрываться от преследований.
Скитаясь по отелям разных городов, он за всю свою жизнь так и не нашел постоянного пристанища. «Бегство без конца» — название одного из романов (1927), где в образе героя очевидны черты самого автора, звучит очень точно. В эмиграции он по-прежнему вел кочевую жизнь, путешествуя между Веной, Зальцбургом, Марселем, Ниццей, Остенде, Амстердамом, другими городами, и считая постоянным местом жительства Париж, а точнее отель «Фуайо», потом «Отель де ля Пост». Разница состояла в том, что писал он отныне для эмигрантских печатных органов. Его литературная судьба и теперь складывалась относительно удачно, и даже в самые тяжелые годы его печатали больше, нежели многих других коллег по перу. В этот период вышли романы «Тарабас» (1934), «Сто дней» (1935), «Фальшивый вес» (1936), «Исповедь убийцы, рассказанная однажды ночью» (1936), «Склеп капуцинов» (1938), «История 1002-ой ночи» (1938).
«Аншлюс» был воспринят Ротом как личная трагедия. Бесславный конец Австрии возвестил для него конец всей Европы. Тяжело переживая происходящее, он много пил, с каждым днем состояние его здоровья быстро ухудшалось. «Легенду о святом пропойце»1, последнюю повесть, написанную за две недели до смерти, он называл «своим завещанием». Йозеф Рот умер 27 мая 1939 года в Париже.
1 Так названа эта новелла в русском переводе С.Шлапоберской. Исходя из содержания новеллы, нам представляется более правильным перевод «Легенда о святом пьянице». В диссертации мы будем использовать второе название.
На его похороны собралось множество французов и эмигрантов из Вены, Праги, Берлина. Здесь были католический священник и представители еврейской общины, монархисты и коммунисты, известные писатели и безвестные собутыльники, художники и красивые женщины в глубоком трауре. Каждый считал его «своим», и у каждого были на то основания. Однако Рот не принадлежал ни к одной партии.
Рот четко разграничивал то, что происходило до и после 1916 года. До крушения дунайской монархии, при Габсбургах, было «его время», когда «человек еще считался важнее своей национальности, и существовала возможность превратить старую монархию в родину для всех. Она могла бы стать малым примером большого будущего мира и, одновременно, последним воспоминанием о великих днях Европы, в которой Север и Юг были едины» (23, t.IV, 922). В этом истоки гражданской позиции писателя, определяемой им так: «Я европеец, житель Средиземноморья, если хотите римлянин и католик, гуманист и человек Возрождения...» (26, 95).
В католицизме Рот прежде всего видел обитель наднациональности. Церковь как воплощение гуманного начала стала для него одним из немногих учреждений, сохранившихся еще среди нового зверства и старого хаоса, преодолевших сети дьявола и Антихриста. Писателя, который, по словам Д.Бронзена, в традиционном смысле никогда не был религиозным (148, 33), притягивал универсализм апостольской церкви, как он его понимал.
В стилевом отношении он также не примыкал ни к одному из существовавших тогда многочисленных литературных течений. В разное время его считали то экспрессионистом, то романтиком, то приверженцем «новой деловитости», то реалистом. Однако произведения зрелого Рота доказали, сколь чужды ему поиски новизны. Всякого рода модернистскими
теориями и новейшими тенденциями того времени в философии и социологии, неслыханными открытиями в психологии и естественных науках, столь сильно повлиявшими на многих писателей, он вовсе не заинтересовался.
Генеалогию писательского дарования Рота выводят из французского психологического реализма, из русской литературы. Действительно, многое в его прозе сознательно или бессознательно оказывалось близким эпической широте и яркости Бальзака, аналитической тонкости Стендаля, ювелирной точности флоберовского стиля. Фантасмагория, врывающаяся в обыденную жизнь его героев, вдруг напоминает о Гоголе, а мучительные нравственные поиски и постоянное осознание собственной греховности роднят их с персонажами Достоевского.
Однако гражданин мира Иозеф Рот — прежде всего австриец. В своих ранних опытах он откровенно пытался подражать Рильке, «боготворил Грильпарцера и Нестроя, а в его романах собраны совершенно все достоинства венской школы» (195).
По собственному признанию Рота, он высоко ценил Бальзака и Флобера, Гофмана и Гейне, Грильпарцера и Кафку, Г.Манна и К.Крауса (181). Некоторые исследователи пытаются провести сравнения с Толстым, Фонтане, Чеховым, увидеть какие-то влияния и заимствования (135, 137, 148). По нашему мнению, однако, правильнее говорить о своего рода внутреннем родстве или пересечениях, которые проявляются в тематике и в интонации произведений казалось бы совершенно различных авторов.
Творчество Рота тесно связано с общими исканиями и переживаниями европейской интеллигенции в первой половине XX века: тогда Австрия, находившаяся в эпицентре общественных и социальных потрясений, была, как пишет Музиль, своеобразной промежуточной
станцией, «где пересекались старые и новые оси мира» (41, т.1, 56). Ф.Троммлер, автор книги «Роман и действительность», отмечает: «Европа повсюду переживала распад старых порядков, но нигде, если не считать Октябьской революции в России, это не выглядело так убедительно, как в Австрии» (83, 53). Не удивительно, что всех австрийских писателей волновали общие проблемы: преодоление прошлого, преемственность традиций, утрата чувства реальности, место человека и художника в столь явно несовершенном мире. Вопросами определения истинного и ложного, временного и долговечного, собственного (нем. das Eigene) и чужого (нем. das Fremde) неизбежно задавался человек, оказавшись среди развалин мощных культурных традиций и государственных систем.
«В один прекрасный день мы проснулись, и оказалось, что наши деды были иностранцами», - пишет Петер Хааге в книге «Вена. Хофбург между мирами» (цит. по 169, 228). В этих обстоятельствах каждый получил право на самоопределение, на приспособление к «чужому» или сохранение «своего», одним словом, право на выбор: территориальный, языковой, религиозный.
На территории Австро-Венгрии родились Герман Брох (1886 — 1951), Франц Верфель (1890 — 1945), Франц Кафка (1883 — 1924), Роберт Музиль (1880 — 1942), Стефан Цвейг (1881 — 1942). Все они росли во время «веселого апокалипсиса» и «духовного вакуума» (Г.Брох), когда обреченная на увядание держава продолжала вести беззаботную жизнь, будучи уверена в неистощимости своих богатств. В становлении столь разных писателей на удивление много общего. Похожи даже отдельные страницы из их биографий. Так, Брох признает: «Кое-что у меня, во всяком случае, есть с Кафкой и с Музилем общее: у нас всех троих нет истинной биографии; мы жили и писали, и это все» (58, 215).
Почти все они пришли в литературу в зрелом возрасте. Почти все чувствовали отчужденность даже в родительском доме, из которого удалось высвободиться только после долгих лет мучительной внутренней борьбы. Брох первую треть жизни отдал делу отца, текстильного фабриканта. Музиль на протяжении десяти лет тоже исполнял «сыновний долг», обучаясь военной инженерии. Постоянно видя перед собой пример родителя, Кафка так и не смог порвать семейные узы и отказаться от занятий юриспруденцией. В этот ряд можно поставить и Вальтера Газенклевера, и Георга Тракля, и Франца Верфеля - все они принадлежали к поколению, обостренно воспринимавшему всемогущество старших и свое подчиненное положение по отношению к ним.
Роту «повезло» больше, он отца вообще никогда не видел. Но многие исследователи Рота обращают внимание на своеобразный «абсолют» отца: в его художественных произведениях он нашел отражение в образе Франца Иосифа как благодетеля и заступника австрийских народов (Д.Бронзен (148), К.Магрис (187), Й.Райбер (201), Ф.Хенце (171) \
Кафка, Верфель, Рот, Канетти родились на периферии тогдашней империи, в восточных ее землях. Именно здесь из многообразия народов и языков, традиций и культур, из пестроты земель и религий, составлявших сущность дунайской монархии, - из всего этого складывалось австрийское сознание «над». В статье «Христианское сословное государство» (1935) Рот пишет: «Австрийское мироощущение» - это не патриотизм, а почти религия, на которой строится первое, так сказать, самое первое немецкое, наднациональное и христианское государство!» (23, т.Ш, 674).
1 Ф.Верфель понимает это так: «Что вы подразумеваете под главенством отца? - Все. Религию, так как Бог - Отец всех людей. Государство, так как король или президент - отцы своих граждан... Суд, так как судьи и надзиратели - отцы тех, кого человеческое общество любит называть преступниками. Армию, так как офицер - отец солдата. Промышленность, так как предприниматели - отцы рабочих» (148, 26).
К прошлому дунайской монархии с ее идеей государственности обращались в своем творчестве многие писатели, хотя многовековое наследие Габсбургов каждый оценивал по-своему. У одних монархия выступает в качестве объекта глубокой иронии и насмешки, другие описывают ее с чувством щемящей тоски по спокойному и надежному миру. Но общим для всех было сознание того, что мир, подойдя к своему естественному концу, ушел раз и навсегда.
Писатели словно заново переживали настроения предвоенной эпохи и переносили их в современность. Р.Музиль писал об этом так: «Для молодого человека в первую голову важно настоящее, все прошлое для него - одно большое кладбище. Чем заставлять его бездумно зубрить даты с этих могильных плит, лучше растолковать ему, что там покоится его истинная, живая и горячая жизнь, причем в бесконечно большей концентрации, чем в настоящем» (42, т.2, 240). Не в настоящем, а в прошлом нужно искать пути преодоления социального кризиса и духовной смуты, экзистенциальной бездомности и тотального отчуждения человека.
Писатели ставили вопрос о том, способен ли человек выдержать натиск чуждого и враждебного мира. В бесхребетное время борьбы нового и старого духа литературный герой становился главным ее выразителем, о чем свидетельствуют «Замок» (1922) и «Процесс» (1922) Ф.Кафки, в трилогии «Лунатики» (1931-1932) Г.Броха, «Человек без свойств» (1930-1943) Р.Музиля. Эта борьба составляет основное содержание прозы Йозефа Рота.
Почти все произведения (за исключением повестей «Легенда о святом пьянице», «Левиафан» и новеллы «Бюст императора», увидевшей свет сначала во французском переводе в 1934 году) были опубликованы при его жизни если не отдельными книгами, то как романы с продолжением.
Основная часть архива писателя размещена в Нью-Йоркском институте Лео Бека (Leo Baeck Institut, New York), куда передали сохранившиеся материалы Бланш Жид - французская переводчица Рота, друзья Герман Кестен (в 1920-1930-е годы - главный редактор издательства «Кипенхойер»), Сома Моргенштерн и Фридерика Цвейг. Другую часть архива составляют документы, по крупицам собранные Д.Бронзеном и переданные в 1994 году после смерти биографа его вдовой в Информационный центр современной австрийской литературы в Вене (Dokumentationsstelle шег neuere oesterreichische Literatur, Wien). Так называемый «Берлинский архив Рота» - две папки, оставленные на хранение незадолго до эмиграции в издательстве «Кипенхойер», размещавшемся в то время в Берлине - ныне находится в Немецком литературном архиве в Марбахе (Deutsches Literaturarchiv, Marbach)1.
Как предсказывал в одном из писем к С.Цвейгу сам писатель, «... Интерес к нашим особенным фигурам очень скоро утихнет. Через два-три месяца мы уже станем жалкими и всеми забытыми человечками. А еще через десять лет уйдет поколение, знавшее нас» (26, 264). Действительно, в начале 1950-х годов имя Рота было известно только специалистам. Но уже в 1953 году Г.Кестен опубликовал в журнале «Дер Монат» отрывки из главных книг писателя.
Первое трехтомное собрание сочинений Рота (24), включавшее в себя поздние романы и рассказы, вышло в Берлине/Кельне в 1956 году, а
1 Следует назвать и другие фонды, располагающие материалами о Роте: Deutsche Kinemathek, Berlin; Deutsche Bibliothek Exilarchiv 1933-1945, Frahkfurt am Main; Intemationaal Institut voor sociale Geschiedenis, Amsterdam; Nederlands Letterkundig Museum en Documentatiecentrum, s-Grawenhage; Bundesarchiv, Abteilungen Potsdam; Reed Library, State University of New York, College at Fredome.
через двадцать лет было дополнено и переиздано в Кельне (1975-1976, (25)). Переписка Рота стала доступна широкому читателю в 1970 году (26). И, наконец, в течение 1989-1991 годов в издательстве «Кипенхойер & Витч» увидело свет наиболее полное собрание сочинений писателя (23). В шеститомнике, подготовленном Ф.Хакертом и К.Вестерманном, собраны все известные на сегодняшний день тексты: журналистское наследие и напечатанные только при жизни писателя стихотворения (тт.І-ПІ); наряду с уже публиковавшимися произведениями сюда вошли фрагменты незавершенных романов и первые рассказы (-VI). Тексты расположены в хронологическом порядке. Издание снабжено лишь кратким предисловием и еще более сжатым послесловием, что, на наш взгляд, является досадным упущением издателей.
В связи с 40-ой годовщиной смерти Рота (1989) и к 100-ию со дня его рождения (1994) в Штутгарте, Лиде, Бадене, Вене и Лондоне прошли международные симпозиумы (135, 136, 137, 138). Немецкой библиотекой во Франкфурте-на-Майне (Deutsche Bibliothek, Frankfurt am Main, 1979) и Государственной библиотекой в Берлине (Staatsbibliothek, Berlin, 1994) были организованы две выставки, посвященные жизни и творчеству писателя, представившие неизвестные широкой публике документы и свидетельства того времени.
В 1995 году в Кельне была издана «Библиография Йозефа Рота» (сост. Р.-Й. Зигель, (28)). Она включает в себя более 700 названий: статьи, изданные при жизни писателя, рецензии на новые книги, работы преимущественно немецких и американских исследователей, но также и литературоведов других стран, диссертации, опубликованные до 1994 года.
Еще при жизни писателя многие его произведения переводились на иностранные языки: французский, английский, русский и др. Сегодня же Рот переведен без малого на 30 языков мира.
Для Советской России представлял интерес исключительно «красный Рот». Такие романы как «Отель Савой» (пер. 1925, (1)), «Мятяж» (пер. 1925 (2), в переводе 1927 года - «Бунт» (3)) сразу снискали писателю популярность среди русских читателей. В 1927 году была переведена повесть «Слепое зеркало» (в рус. пер. «Финн. Маленький роман», (4)), а в 1928 году почти одновременно с оригинальным текстом увидел свет роман «Циппер и сын» (5). Потом наступило затишье, связанное с публичным отказом писателя от «красной идеологии». Только в 1939 году на русском языке впервые вышел знаменитый роман «Марш Радецкого» (6) в переводе Н.Ман, впоследствии он дважды переиздавался в том же переводе: в 1987 (с предисловием Д.Затонского, (11)) и в 2001 годах (с предисловием В.Пронина, 21).
После почти полувекового перерыва началось «возвращение» русскоязычного читателя к творчеству Рота, постепенное возрождение интереса к его прозе. В журнале «Советская Россия» печатается рассказ «Апрель» (1976, пер. Ю.Архипова, (7)). Новые переводы продолжают появляться и в наши дни: в 1994 году в журнале «Вопросы литературы» печатаются избранные письма (пер. и предисловие В.Седельника (12)), в 1995 году в журнале «Нева» выходит роман «Исповедь убийцы, рассказанная однажды ночью» (пер. Г.Ноткина, (13)), в журнале «Иностранная литература» - роман «Иов» (пер. Ю.Архипова, (14), в 1999 году выходит отдельной книгой (20)), а также «Красная земля», глава из эссе «Антихрист» (пер. и комментарии А.Жеребина, (15)). В 1996 году отдельной книгой печатается роман «Бегство без конца» (пер. А.Белобратова, (16)), журнал «Иностранная литература» публикует повесть «Легенда о святом пропойце» (пер. С.Шлапоберской, (18)), а в 1998 -
рассказ «Бюст императора» (пер. А.Кацуры, (19)). В 2001 году была издана «Сказка 1002-й ночи» (пер. Г.Кагана, (22))1.
Словами М.Райх-Раницкого, «отца немецких критиков», тексты Рота «просты для читателей и необычайно сложны для интепретаторов» (202, 203). Тем не менее, художественному наследию писателя посвящены около 60 монографий и диссертаций немецких, австрийских, американских, французских, польских, русских, чешских, корейских исследователей и не менее 600 отдельных статей.
Три монографии немецкоязычных авторов охватывают его творчество в целом. Это монументальный труд Д.Бронзена «Иозеф Рот. Биография» (146, 148), а также работы Х.Нюрнбергера (195) и Р.Кёстера (181). В каждой из этих работ сделана попытка проследить формирование личности Рота, проанализировать его художественнный мир, выделить главные его черты и тенденции развития, предложить интерпретации важнейших произведений. Наиболее фундаментальной представляется написанная раньше остальных (1974) монография Д.Бронзена (146). Ученый последовательно излагает биографию Рота в соотношении отдельных фактов, событий, переживаний, опыта с его литературным творчеством. Он доказывает, что каждое из художественных произведений Рота есть попытка «додумать собственную жизнь» и этим способом создать «свое». Труд Бронзена является надежным источником сведений о Роте-человеке и художнике, представленных с большой убедительностью и фактологической точностью. Однако в задачи автора не входил подробный литературоведческий анализ текстов Рота.
1 В диссертации мы будем использовать другое название - «История 1002-й ночи», так как данный перевод, на наш взгляд, точнее соотносится с сюжетным и смысловым содержанием романа.
За выходом в свет первого собрания сочинений писателя (1956) последовала волна литературоведческих исследований, в том числе диссертации С.Розенфельда (207), Ф.Хакерта (166), Р.Экарта (159). Но справедливости ради следует отметить, что самая первая диссертация была написана в Америке еще на «первичном» материале (В.Х.Пауэр, 199). С середины 1960-х годов количество статей и исследований постоянно растет. 1970-е годы литературоведы назвали «ренессансом Рота». Действительно, в Германии были защищены 14 диссертаций, в США - 6, в Швейцарии - 2, и еще по одной в Австрии и в Чехословакии.
Со второй половины 1970-х годов и по сей день появляются серьезные монографии, посвященные Роту, среди них исследования В.Зига (211), И.Зюльтемайер (214), В.Р.Марханд (188), Х.Шайбле (209). Из работ последнего времени необходимо выделить следующие книги: У.Штайервальд (1994, (212)) - о трактовке истории в прозе Рота, где впервые предпринята интересная попытка проанализировать сложные отношения героев к историческим событиям, Ф.Эггерса (1996, (160)) - о критике современости и об обращении к религии И.Рота и Ф.Верфеля. Работа исследователя М.Бирка (1997, (141)) посвящена переписке Иозефа Рота и Стефана Цвейга, куда вошли более 20 ранее неопубликованных писем. Следует назвать также исследования Ф.Троммлера (1966, (83)), Й.Хофера (1986, (75)), К.Магриса (1988, (187)), Й.Стрелки (1994, 1999 (81, 82)), где рассматривается значение писателя в контексте австрийской литературы в целом.
Рот был немногословен в оценке своих трудов, и даже в его письмах редко встречаются размышления о собственном творчестве. В этой связи специального внимания заслуживают книги его современников: «Святой пьяница» Г. фон Гциффры (154), «Фотографии и истории из эмиграции»
последней подруги писателя Ирмгард Койн (180), «Иозеф Рот» Стефана Цвейга (126).
Особый интерес представляет книга С.Моргенштерна «Бегство и конец Йозефа Рота», написанная вскоре после смерти Рота, но изданная в Берлине только в 1994 году (191). Писатель-эмигрант Моргенштерн, также уроженец Галиции, возможно, знал Рота лучше многих других. В воспоминаниях Моргенштерну в полной мере удалось отобразить противоречивую натуру друга и коллеги, его душевные терзания, одиночество и отчужденность, показать безвыходность ситуации, в которой тот оказался, и в какой-то степени оправдать его трагический конец.
В нашей стране первую попытку литературоведческого анализа творчества Иозефа Рота предпринял Н.Н.Вильям-Вильмонт уже в конце 1930-х годов (112). В 1962 году в журнале «Новый мир» появилось небольшое эссе И.Эренбурга, знавшего Рота в 1920-е годы (129). Написанное в жанре воспоминаний, эссе впервые давало русскому читателю представление о Роте-человеке. Ю.Архипов в рецензии на роман «Справа и слева», вышедшей в 1968 году, познакомил читателя с некоторыми сторонами творчества Рота (108). В академической «Истории немецкой литературы» дан сжатый обзор произведений австрийского писателя (52). В 1977 году была опубликована книга Д.Затонского «В наше время» (58), где впервые в отечественной германистике творчество Рота рассмотрено в общем контексте развития немецкоязычной литературы. Работа Затонского - первое объемное исследование, где биография художника и его наследие оценивается в связи с «австрийским литературным феноменом». Автор сопоставляет различные этапы жизни
писателя и строит анализ по хронологическому принципу.
Среди работ, написанных в нашей стране до настоящего времени, обращают на себя внимание три диссертации: Л.Горелик (115), Л.Ефремовой (117) и Л.Безировой (ПО). В первой (1977) анализируются произведения 1920-х годов и дается подробная картина эволюции романной формы в творчестве писателя на фоне конфронтации реалистических и модернистских тенденций, царивших в литературе первой половины XX века. Вторая (1983) базируется на материале романов 1930-х годов. И хотя выводы и сам анализ видятся нам противоречивыми, подчас вызывают недоумение (что во многом объясняется идеологическими границами, в которых невольно оказался исследователь, отягощенный к тому же грузом атеистического советского прошлого), труд Ефремовой освещает важный период в истории австрийской литературы. В диссертации Л.Безировой (1985) прослеживается литературная традиция «габсбургского мифа» и его отражение в романе «Марш Радецкого».
Из работ последних лет особенно выделяется статья А.Жеребина, вышедшая в сборнике «Достоевский и русская литература в Австрии после 1900 года» (1994, (219)). Рассматривая эссе Рота «Антихрист» в контексте апокалиптических настроений, охвативших русскую литературу и философию рубежа XIX—XX столетий, автор проводит любопытные параллели. Сходство мировоззрений у таких разных авторов как И.Рот, Ф.М.Достоевский, В.Розанов, Н.Бердяев, определяется, по мнению А.Жеребина, не взаимным влиянием, а социальным и духовным кризисом целой эпохи, сильнее всего отразившемся в судьбах России и в Австрии.
На русском языке в альманахе «Достоевский и мировая культура» было опубликовано эссе английского исследователя Александра Штильмарка, где автор подробно сопоставляет текст «Преступления и наказания» Достоевского и «Исповедь убийцы» Рота (128).
Роту посвящены статьи Н.Павловой и А.Смирнова, помещенные в «Энциклопедии литературных героев» (1998, (53)), а также рецензии В.Шпакова на «Марш Радецкого» (2000, (127)) и А.Иконникова-Галицкого на «Сказку 1002-й ночи» (2001, (119)).
Большая часть журналистского наследия Рота до середины 1990-х годов оставалась неизданной, а следовательно практически недоступной для исследователей. Материалом для данной диссертации послужили прозаические произведения Рота, однако в необходимых случаях мы ссылаемся и на журналистские работы. Многие темы и мотивы, затронутые в репортажах и эссе, переходили впоследствии на страницы романов.
Значительных работ, специально посвященных проблеме «своего» и «чужого» в творчестве Рота, нет. Отечественное литературоведение этим вопросом до сих пор не занималось, хотя в упомянутых выше работах (58, 112) отмечена важность проблематики «своего» и «чужого». Диссертация Л.Ефремовой (117) вообще не затрагивает связанных с данной темой вопросов, а диссертации Л.Горелик (115) и Л.Безировой (ПО) содержат весьма любопытные, хотя и разрозненные наблюдения по этому поводу.
Среди исследований зарубежных литературоведов прежде всего заслуживает внимания книга В.Мюллер-Функа «Иозеф Рот» (192), где в ряду других тем подробно освещается проблематика «своего» и «чужого» и ее роль в становлении Рота как человека и писателя. Особенно стоит отметить вторую главу работы «Родная чужбина». В ней автору удалось показать сложность и многозначность понятий «родина» и «чужбина» - на первый взгляд, противоположных, а в действительности - близких друг другу. Исследователь заключает, что поиски родины становятся поисками собственного «я»; чем она дальше, чем призрачнее, тем больше у героев
шансов ее обрести. Однако нам эта трактовка представляется несколько запутанной. Ведь герои Рота, особенно в поздних его произведениях, даже не лелеют надежды на встречу с родиной, ибо они познали «вечное очарование чужбины». К сожалению, интересный теоретический материал Мюллер-Функа не всегда подкрепляется примерами. Почти не затрагивается и тема провинции, а ведь для Рота она являлась своего рода экзистенциальной родиной, ибо в ней единственной теплился духовный источник жизни.
С этой точки зрения интересны исследования уже упомянутого Х.Нюрнбергера (195) и С.Касцинского (177), где австрийская провинция, населенная преимущественно народами славянского происхождения, рассматривается как прочная и защищенная от веяний смутного времени область, способная противостоять греховному центру. Однако ни в той, ни в другой работах ничего не сказано о том, что после крушения Австро-Венгрии провинция как таковая перестала существовать: бывшие коронные земли обрели статус независимых государств, а маленькие города превратились в столицы. Как об этом свидетельствует ранняя проза Рота, где описываются события после 1918 года, провинция уже индустриализирована, а ее обитатели предстают мучениками и невольными заложниками нового времени.
Индустриализация и всеобщее преклонение перед Западом становятся главными темами монографии немецкого литературоведа Ф.Й.Эггерса (160). Исследователь сравнивает мировоззрение двух писателей - Верфеля и Рота - на том основании, что их объединяло критическое отношение к действительности и пессимизм в отношении дальнейшего развития мира. Обращение в сторону Запада неизбежно вело к ассимиляции, считали оба. По мнению Рота, это первый шаг мира к
самоуничтожению. Однако последствиям ассимиляции в работе уделяется недостаточное внимание, хотя именно она была для Рота исключительно важна. Усвоение новых правил, обычаев, языка, религии, уподобление себя «чужому» непременно сопровождается у него разрывом всех других, изначально своих связей - родственных, культурных, религиозных, что приводит человека в состояние «экзистенциального одиночества» (Й.Рот), безнадежной отчужденности.
Важно упомянуть еще две работы: это убедительная статья итальянского германиста К.Магриса «Одиссей с востока» (131) и исследование К.Бонена «Бегство на родину» (144), где анализируется мотив возвращения домой и его причинно-следственные связи в поэтике Рота. К.Магрис называет прозу писателя «одиссеей». С поправкой на новое время, домой возвращаются не отцы, а сыновья, возвращаются не за тем, чтобы восстановить заведенный прежде порядок, а за тем, чтобы убедиться в безнадежном хаосе жизни. Однако на наш взгляд именно с этого момента и начинается «одиссея» некоторых героев Рота, ведь только в самом странствии обретают они родину, только в пути чувствуют себя как дома.
К диссертации С.Розенфельда «Символика и изображение пространства в романах Йозефа Рота» (207) мы не раз обращаемся в главе II настоящей работы, так как в этом труде отмечены некоторые интересные для нас особенности в изображении пространства и его осмысления (в частности, роль горизонтальной и вертикальной перспектив, соответственно понимаемых как формы преходящего и вечного, земного и божественного).
Проблематика «своего» и «чужого» лишь затрагивается под тем или иным углом зрения в монографии Р.Баумгарта (139), в диссертациях
Р.Экарта (159) и Р.Фрея (162), а также в специальных и небольших по объему работах И.Бойга (131), А.Штильмарка (128), Х.О.Хорха (174), Б.Хюппауфа (175).
Этим на сегодняшний момент исчерпываются исследования, авторы которых так или иначе касаются темы «своего» и «чужого» в творчестве австрийского писателя. В настоящей диссертации учтены и при необходимости критически рассмотрены положения трудов названных авторов, связанные с данной темой.
Вышедшие в 1990-х годах сборники статей ведущих российских, немецких и английских исследователей о феномене «чужого» в истории культуры и литературы дают обширный материал для понимания данной проблематики (85, 86, 99, 100, 101). Так, в сборнике статей «Ссылка и внутренняя эмиграция» (64), в основном посвященном проблеме вынужденного переселения как «пограничной ситуации» (К.Ясперс), управляющей жизнью и вытесняющей «свое», этой теме отведены многие страницы. Для наиболее полной и исчерпывающей интерпретации «своего» и «чужого» в контексте творчества Иозефа Рота мы принимали во внимание теоретические работы зарубежных культурологов, философов и филологов, среди которых: Б.Вальденфельс (91, 92, 107), Г.Зиммель (106), Ю.Кристева (103), К.Г.Юнг (98). В этом списке выделяется имя Б.Вальденфельса, одного из наиболее ярких и интересных представителей современной философской мысли. Его работы, посвященные мотиву «чужого», являются серьезным источником теоретического материала. Поэтому мы позволили себе в некоторых случаях пользоваться его терминологией применительно к литературоведческому анализу.
В настоящей работе проведен анализ как ранних, так и поздних романов Рота, а также наиболее заметных рассказов и повестей - к
каковым могут быть, без сомнения, причислены «Больное человечество», «Апрель. История одной любви», «Слепое зеркало», «Начальник станции Фальмерайер», «Триумф красоты», «Бюст императора», «Легенда о святом пьянице», «Левиафан», некоторых эссе («Антихрист», «Грильпарцер») и статей. Это позволяет выделить различные аспекты проблематики «своего» и «чужого» в творчестве писателя, проследить их развитие во времени, оценить их взаимосвязи в его художественном мире.
Подобный анализ важен в первую очередь для выявления особенностей поэтики Рота. Но кроме того он дает богатый материал для разработки общетеоретической и эстетической проблемы соотношения «своего» и «чужого» в художественном творчестве вообще, а также вопроса о взаимодействии «своего» и «чужого» в современном мире, каким он представлен в европейской литературе XX века.
В соответствии с названными задачами диссертация состоит из следующих разделов:
Введение.
Глава I. Понятия «свое» и «чужое» у Иозефа Рота. Способы раскрытия конфликта.
Здесь дано определение антонимической пары «свое» - «чужое», обозначаются основные характеристики и свойства двух ее составляющих и возможные способы их взаимодействия. На конкретных примерах доказано, что отчужденность, недовольство собой, одиночество, языковое бессилие и неспособность к самоутверждению отдельного человека есть отражение социальных, общественных, культурных противоречий пошатнувшегося мира.
3. Глава П. «Свое» и «чужое» в категориях времени-пространства
художественного текста у Иозефа Рота.
Помимо исторического выделяются также реально-предметное и биографическое время и пространство. Как особый прием автора в раскрытии и утверждении «своего» через опыт «чужого» отмечается география произведений. Вскрывается и метафорическое понимание Ротом вертикального пространства как обращение к духовному началу. Также проведен анализ хронотопа границы, рассмотрен мотив перехода через границу, хронотопы тюрьмы, ресторана или трактира как примеры замкнутого пространства. Мгновение выделяется как мельчайшая единица времени, играющая первостепенную роль в превращении героя и в осознании «своего».
4. Глава III. Значение парных тем в разрешении конфликта. Попытки
преодоления «чужого».
На разных уровнях выявляются важнейшие парные темы, подчиненные единой внутренней логике произведений, в их соотношении с проблемой «свое» - «чужое»: природа и цивилизация, провинция и «мировая столица», родина и чужбина, тема странствия и двойничества. Отмечается также символическое значение предметов.
5. Заключение.
Здесь сформулированы основные выводы работы.
6. Список использованной литературы состоит из всех художественных
текстов и исследований, так или иначе использованных в данной работе.
В разделе I перечислены основные издания произведений Йозефа Рота
на немецком языке и имеющиеся переводы на русский. Раздел II
содержит художественные тексты других авторов. Раздел III —
изданные в России и в Германии монографии и статьи об австрийской
литературе XX века, на которые мы опирались в диссертации. В разделе
IV приведены работы, посвященные проблеме «свое» — «чужое». В
Понятия «свое» и «чужое» у Йозефа Рота. Способы раскрытия конфликта
Первые романы писателя рисуют современное послевоенное общество, ставшее подходящей почвой для зарождения и распространения идей национал-социализма («Паутина» - 1923, «Мятеж» - 1924), «Циппер и сын» - 1928). В дальнейшем Рот обращается к переосмыслению сути Австро-Венгерской монархии и к вопросу о месте человека в истории («Марш Радецкого» (1932), «Сто дней» (1935), «История 1002-ой ночи» (1938), «Склеп Капуцинов» (1938)). А в таких зрелых произведениях как «Иов» (1930), «Тарабас» (1934) и «Легенда о святом пьянице» (1939) ведущей становится тема духовных исканий и становления человека.
Многие герои Рота переходят из одного произведения в другое, словно пробуют и утверждают себя в различных заданных автором ситуациях. Так, существует целый ряд лейтенантов Тротта («Марш Радецкого», «Склеп капуцинов»), графов Хойницких («Марш Радецкого», «Фальшивый вес», «Склеп капуцинов»), Никит Колхиных («Бюст императора», «Левиафан»), Каптураков («Иов», «Марш Радецкого», «Склеп капуцинов», «Фальшивый вес», «Бюст императора») и т.д.
Главные герои Рота - люди обыкновенные: крестьяне, торговцы, учителя, вернувшиеся с войны солдаты, мелкие буржуа. Даже исторические фигуры - Наполеон или император Франц Иосиф - показаны с совершенно необычной для их высокого положения, житейской стороны. Одним словом, в центре художественного мира писателя стоит маленький человек. Вопрос «что же дальше?» задает динамику сюжетного развития произведений, где взаимодействие и противоборство «своего» и «чужого» в самых различных сферах становится главной внутренней темой.
Мы рассматриваем различные аспекты данной темы не в хронологическом, а в концептуальном срезе. Носителем «своего» является сам герой. Возникая в действии новеллы, повести, романа, он уже обладает определенными качествами и свойствами. С развитием сюжета «я» персонажа, помещенное в определенную среду, постоянно проявляет себя в наблюдении, чувствовании, мышлении, действии. Взаимодействуя с «чужим», оно формируется и видоизменяется. По мнению немецкого исследователя У.Легла, затронувшего эту тему в работе «Понятие «чужого» в «своем», притягательная сила «чужого» заключается в его неисчерпаемости (100, 236). Действительно, существование героев представляется как цепочка соприкосновений - чаще всего, случайных - с чуждым, дотоле неведомым миром.
«Свое» - изначально заданная, но не константная величина. «Много воды утечет, пока человек приобретет собственное лицо. Люди рождаются как бы с чужими лицами, с чужими лбами, носами и глазами. Свое лицо они приобретают с течением времени, и нужно набраться терпения, пока отыщешь лицо, тебе подходящее» (23, T.IV, 462). Это замечание принадлежит тому, от чьего имени ведется повествование в книге «Бегство без конца». Историю главного героя Франца Тунды рассказывает некий Иозеф Рот, его друг и единомышленник. Дав рассказчику собственное имя, писатель как бы отождествляет себя с ним.
Обретение человеком собственного лица, узнавание истинно «своего» среди окружающего «чужого» определяет центральный конфликт произведений. Пара «свое» - «чужое» воспринимается как вариант противопоставлений «далекое - близкое», «родное - стороннее», «истинное - ложное», «хорошее - плохое» и обуславливает появление других пар.
Первые жизненные шаги человек делает в семье, в кругу родных происходит его первый опыт общения с миром, здесь же он впервые сталкивается с «чужим». Конфликт намечается с самого начала, уже на уровне имени. В первом романе Рота «Паутина» проблема имени становится проблемой самоутверждения человека в отношении к себе и к миру. Главного героя романа зовут Теодор Лозе. Лозе (Lohse) произносится так же как немецкое слово lose, что означает, в частности, «легкомысленный», «беспутный», «слабый», «шаткий». С детства Теодора не принимали всерьез даже родные, подчас совсем не замечая и не возлагая на него больших надежд. Немудрено, что в конце концов Лозе ополчился на весь мир. Одержимый лишь одной идеей - доказать собственное превосходство и силу любым способом, он вскоре теряет человеческий облик. Никакие нравственные законы для Лозе не существуют, ибо цель оправдывает средства. Но именно такой способ продвижения по жизни и доказывает слабость и несостоятельность Лозе-человека.
От героя другого романа, «Циппер и сын», напротив, ждали слишком многого. Отец Циппер, желая видеть в своем первенце выдающегося человека, гения, назвал его Цезарем. Но мальчик ничем не напоминал прославленного тезку. Великого музыканта из него не вышло, Цезарь едва научился выводить гаммы. Горькая участь ожидала старшего сына, но не столько из-за ограниченных способностей, сколько из-за имени, всю жизнь его тяготившего и ко многому обязывавшего. «Карьера» Цезаря заканчивается в сумасшедшем доме, куда его определили родители. Несоответствие имени характеру определило трагический конец Цезаря Циппера. Таким образом, собственное имя может выступать как нечто «чужое» по отношению к его обладателю.
«Свое» и «чужое» в категориях времени- пространства художественного текста у Иозефа Рота
В статье 1925 г. «Зима нашего недовольства» Рот пишет: «Мы чужды друг другу. Целые миры и судьбы разделяют нас. Именно поэтому мы оказались в одном пространстве, дабы вопреки всему сблизиться друг с другом насколько возможно. Мы составляем сообщество людей, объединенных пространством. Не горе, а пространство сплачивают нас» (23, т.П, 388). В этом пассаже отчужденность людей друг от друга определяется как основная черта времени, заложниками которого в первой половине XX века стали жители Европы.
В настоящей главе мы отчасти используем терминологию М.Бахтина, давшего классический анализ категорий пространства и времени, «их существенной взаимосвязи». Пространство и время, по Бахтину, неотделимы друг от друга, а следовательно, единственный способ их выявления - хронотоп: «приметы времени раскрываются в пространстве, и пространство осмысливается и измеряется временем» (89, 10). Время по своей природе первично, и потому ему изначально принадлежит ведущая функция в литературно-художественном хронотопе, оно наполняет смыслом и объясняет пространство, становясь его «четвертым измерением».
Время у Рота мы рассматриваем как объективное (время само по себе, а значит, чужое по отношению к каждому конкретному человеку/герою) и субъективное (как проекция или как индивидуальный случай, свое). Первое - это время исторической реальности, ситуативной данности, и оно неотделимо от пространства. Оно вводится через конкретные, осязаемые и доступные, реалии, из которых формируется архитектоника произведения, само его содержание, включая смысл каждого из заданных автором вопросов. Для субъективного времени характерна большая подвижность, способность видоизменяться под действием внешних обстоятельств.
Ощущение равномерного непрерывного потока создается тогда, когда время максимально разорвано и непоследовательно, когда события поданы совершенно неожиданно и фрагментарно, будто случайно вырванные страницы текста. На поверхности оказывается своеобразная игра со временем: его сжатие и растяжение, исчезновение целых звеньев в цепи событий (отсюда фрагментарность), которые позже восстанавливаются, вырастают из общей картины. Время и пространство многофункциональны, обладают общим ритмом и обмениваются некоторыми из своих свойств. Результат этих связей сказывается на взаимоотношениях «своего» - «чужого», по-разному преобразуя их.
Прямое обозначение времени, упоминания о нем в прозе Рота встречаются не часто. Почти никогда не известно, в каком году, месяце или в какой день происходят те или иные события. Если же и появляется уточнение, оно не выполняет смысловой или композиционной функции. Это лишь сухая констатация факта, без которого повествование осталось бы столь же завершенным и последовательным. Время выражается по другим, не сразу уловимым законам, требующим предельного проникновения внутрь произведения. В каждом тексте Рота категория времени по-своему уникальна, хотя при этом обнаруживаются черты сходства, подчас едва уловимые, роднящие его с другим произведением.
Историческому пространственно-временному миру в поэтике Рота принадлежит особое место. Первая мировая война, закат Австро-Венгерской империи, революции в Германии и России возвестили о рождении принципиально новой действительности, создали новые связи и отношения, которым свойственна бесконечная устремленность к расширению границ действия. Новое время стало безжалостно теснить чуждое ему пространство прошлого и его обитателей. Наложение пространства-времени прошлого на настоящее максимально обостряет конфликт «свое» - «чужое» и сокращает возможности его разрешения. Ведь один из признаков появления «чужого» - отсутствие прежнего порядка.
Австро-Венгрия становится центром исторического хронотопа в таких романах как «Марш Радецкого», «Фальшивый вес», «Склеп капуцинов», в новелле «Бюст императора». Историческое пространство и время в них изначально определено. Точкой отсчета является Австро-Венгрия, какой она была до войны. Дух и культура некогда могучей империи формировала сознание многих поколений ее обитателей. Свой мир человека рождался не только на уровне семейных отношений, родовых традиций и связей, но и на фоне многонациональной культуры.
Некогда могучая империя с единым центром - Веной - была поделена на маленькие независимые государства. Ее крушение означало переход в новую, совершенно иную историческую реальность, которую еще только предстояло познать. Человек оказался скован временем в узких границах пространства, но продолжал мыслить в масштабах огромной страны. Свой мир, отрезанный от питающей его субстанции, потерял возможность дальнейшего развития.
Природа и цивилизация
Проблему взаимодействия природы и цивилизации можно определить как проблему выбора, встающую перед человеком: свобода или рабство. Отношение Рота к технологическому прогрессу было неоднозначным и со временем менялось. Писатель сразу разглядел едва заметную границу, разделявшую цивилизацию «на благо» жизни и жизнь «на благо» цивилизации.
Современный германист В.Марханд, автор монографии о Роте, утверждает, что технические достижения, по мнению писателя, «есть не что иное, как различные средства и маски абсолютного зла», отчуждающие человека от себя самого (188, 184). Однако, на наш взгляд, Рот был готов приветствовать все новое в технике, если оно служило «на благо» и облегчало жизнь простых людей. В действительности все оказалось совсем не так: средства жизни заменили цель жизни. Зло было заключено в самом человеке, а не в созданных им вещах. По мнению А.Жеребина, автора статьи «Антихрист» Иозефа Рота в контексте русской апокалиптической мысли», такой взгляд на развитие мира близок апокалиптическим настроениям русских художников XIX-XX веков (219). Действительно, предчувствие приближающегося конца света, рождение человекобога (Ф.М.Достоевский) и появление «рассыпанных царств» (В.Розанов), наступление технической цивилизации и гибель целостной человеческой природы (Н.Бердяев) - все эти темы рассматривает Рот на современном ему материале.
Большинство героев писателя неохотно пользуются благами цивилизации и стараются всячески избегать любого соприкосновения с ними. Окружной начальник из «Марша Радецкого» только в исключительном случае, ради спасения чести Тротта и своего сына, пользуется телеграфом, предпочитая писать письма. Нет телефона и в доме у другого потомка героя битвы при Сольферино - Франца Фердинанда из «Склепа капуцинов».
Недоверчиво относится к современным средствам передвижения господин Перлестр («Перлестр»), богатый торговец древесиной из Вены. Прежде чем сесть в поезд, он ищет глазами аварийный тормоз, потом тщательно осматривает локомотив, хотя ни чуточки не смыслит в железнодорожном деле. Но и это не успокаивает его, ибо «могут прийти чужие поезда, и можно неправильно перевести рельсы» (23, T.IV, 958). Перлестр любит смотреть в окно на поля, на восход солнца, на туман и снежные пейзажи. Он «тоскует по земле как тоскует по ней горожанин, который хочет полежать в траве, но не представляет, как можно жить без ватерклозета» (23, T.IV, 954) . Он, торговец, насквозь рационален, и все же ему не чуждо романтическое восприятие мира. Где-то глубоко внутри человека таится возможность иного видения и вместе с тем безграничное доверие к природе.
От новой реальности, созданной им самим, напротив, исходит скрытая угроза. И не без оснований. Губительные последствия технической революции заключаются, по Роту, не в засилье машин и других усовершенствований, а в обращении с ними изобретателя -человека, злоупотребляющего ими. Мать Франца Фердинанда («Склеп капуцинов»), человек старых традиций и порядков, с возмущением говорит о своей невестке, занимавшейся модным в то время художественным ремеслом (ее наставником был некий Лакатош): «Теперь делают вещи из материала, не представляющего никакой ценности, и они при этом выглят как драгоценные! К чему это приведет!.. Если это просто мошенничество, ладно. Но другое дело, если они зарабатывают на этом мошенничестве» (23, т.VI, 300). Фальшивки и подделки становятся товаром в современном мире.
Пиченик, прельщенный и ослепленный тем же Лакатошем, поставлявшим товар из Америки, решает перемешать настоящие кораллы с целлулоидными шариками, а «это еще хуже, чем если бы он продавал только подделки» (23, т.VI, 568). Ведь тем самым он изменил себе («своему») и настоящим кораллам, частицам природы.
Ене Лакатош - воплощение дьявольского начала, Антихриста, порождение цивилизации. Ротовские герои встречаются с ним в «Исповеди убийцы» и в «Левиафане», в «Склепе капуцинов» и в новелле «Триумф красоты». Лакатош отождествляется с абсолютно чужим миром зла и хаоса, с враждебной человеческой природе силой. Родом он из Венгрии1. Лакатош наделен всеми атрибутами черта (хромая нога, танцующая походка, внешность иностранца, дурманящий запах, кошачий кончик языка), и сама внешность говорит о том, что он - чуэюой. За этой оболочкой скрывается страшное зло, о котором свидетельствуют высказывания и поступки Лакатоша. Его появление тесно связано с мотивом испытания, когда «свое» героя проходит проверку на прочность.
Лакатош приводит человека к окончательному падению и только потом предоставляет самому себе, зная, что от этого «себя» ничего не осталось. Раз нечаянно столкнувшись с Лакатошем, герои не в состоянии от него отделаться, каждый попадает под его дьявольское, чуждое всему человеческому, влияние. Никто не способен противостоять абсолютно чужому в этом воплощении. Лакатош - идея абсолютного зла, носитель «чужого», направляющий человека против всех законов морали и нравственности, против самого себя. Зло превращается в абсолют «чужого».
