Содержание к диссертации
Введение
Глава первая. Система мыслсдеятсльности как пространство метафоризаций и метафоричности 19
1. Роль и место метафоризаций и метафоричности при действовании человека с текстом 23
2. Корреляция между разными организованностями рефлексии при действовании человека с текстом 27
Глава вторая. Состав метафоризаций и метафоричности как совокупность текстовых средств, противоположных средствам прямой номинации 55
1. Тропеические средства пробуждения рефлексии 62
2. Фонетические средства пробуждения рефлексии 112
3. Лексические средства пробуждения рефлексии 123
4. Синтаксические средства пробуждения рефлексии 147
Глава третья. Метафоризация и метафоричность в системе действовании с текстом при установке на разные типы понимания 163
1. Место метафоризаций и метафоричности при производстве и понимании текстов, построенных с установкой на семантизирующее понимание 166
2. Место метафоризаций и метафоричности при производстве и понимании текстов, построенных с установкой на когнитивное понимание 178
3. Место метафоричности и метафоризаций при производстве и понимании текстов, построенных с установкой на распредмечи-
вающее понимание 201
Глава четвёртая. Метафоризация и метафоричность в разных социокультурных обстоятельствах 211
1. Социально-исторические сходства метафоризаций 216
1.1. Социально-исторические сходства метафоризаций в национальных культурах 217
1.2. Социально-исторические сходства метафоризаций в разных исторических обстоятельствах 226
1.3. Социально-исторические сходства метафоризаций в разных традициях тексто-и стилеобразования 231
2. Метафоричность как критерий менталитета различных групп людей 235
Заключение 256
Литература 264
- Роль и место метафоризаций и метафоричности при действовании человека с текстом
- Тропеические средства пробуждения рефлексии
- Место метафоризаций и метафоричности при производстве и понимании текстов, построенных с установкой на семантизирующее понимание
- Социально-исторические сходства метафоризаций в национальных культурах
Введение к работе
Настоящая диссертация посвящена вопросу об улучшении понимания при определённых модификациях текста, в частности, при различных модификациях метафоризации. Данная тема непосредственно ориентирует на изучение взаимодействия между структурой языка и функцией общения, т.е. на изучение одной из важнейших филологических проблем: "человек как субъект речевой деятельности". Представляется возможным показать значение метафоризации в при понимании смысловой структуры текста в той мере, в какой понимание текста выступает как познавательный процесс. В настоящей работе предполагается исследовать эффект использования метафорических форм текстопостроения для оптимизации такой познавательной работы.
С самого начала следует подчеркнуть разницу между актами понимания, стимулируемыми метафорой: 1) понимание метафоры с её семантикой и 2) понимание смыслов в тексте благодаря метафоре. Традиционно достижением понимания считают элементарную семантизацию метафоры, приравнивая её значения к значению некоторого неметафоризованного отрезка речевой цепи при выстраивании "прямого" варианта предикации. В данной работе предполагается более широкая трактовка роли познавательной метафоры именно в семантике целого текста, когда понять надо смыслы, метасмыслы и художественную идею, что и представляет настоящую трудность серьёзного чтения.
С другой стороны, декларируя универсальность метафоризации и метафоричности как многоаспектных языковых явлений, неразрывно связанных с возникновением и существованием человека (о чём свидетельствует всё, начиная от единиц языка - ремнантов старых остановившихся метафоризации, до самих книг, являющихся одновременно и продуктами полиграфической промышленности с вполне конкретными физическими
характеристиками, и тем, что заставляет читателя "переживать" сложнейшие коллизии и их развязки), данная работа ограничивается рассмотрением их самых традиционных форм, обычно составляющих предмет изучения стилистики, то есть фигур речи и тропов.
Проблема понимания в целом является одной из самых актуальных, поскольку сам феномен понимания до сих пор остаётся малоизученным, хотя и одним из самых привлекательных для исследователей в силу своей исключительной важности для эффективности многих форм человеческой деятельности. В настоящее время в современной методологии науки решаются вопросы о месте и статусе понимания в процессах познания (см.: Автономова, 1988; Быстрицкий, 1986; Лекторский, 1986; Попович, 1982; Тулмин, 1984; Тульчинский, 1986; Швырёв, 1985), о соотношения знания и понимания (см.: Малиновская, 1984; Ракитов, 1985; Рузавин, 1985), понимания и общения (см.: Брудный, 1983; Соковнин, 1984; Тарасов, Шах-нарович, 1989), понимания и картины мира (см.: Лойфман, 1987), понимание и объяснения (см.: Вригт, 1986; Порк, 1981; Юдин, 1986) и др. Дело в том, что проблема понимания носит междисциплинарный характер, и прежде всего её относят к компетенции лингвистики, психологии и герменевтики. В рамках этих дисциплин был накоплен богатый эмпирический материал, до Сих пор ещё не получивший удовлетворительного философского обобщения, а сам междисциплинарный характер проблемы понимания породил множество подходов к её решению и, соответственно, к сравнительно большому разнообразию далеко не всегда согласующихся между собой теоретических концепций, описывающих феномен понимания (Ни-шанов, 1990):
понимание как декодирование
понимание как перевод на "внутренний язык"
понимание как интерпретация
понимание как результат объяснения
понимание как оценка
понимание как постижение уникального
понимание как синтез целостности и др.
Несомненным, однако, является то, что понимание связано с освоением субъектом знаний о материальном и духовном мире. Ещё Гегель обратил внимание на то, что "всякое понимание есть уже отождествление "я" и объекта, некое примирение тех сторон, которые остаются разлучёнными вне этого понимания; то, что я не понимаю, не познаю, остаётся чем-то чуждым мне иным" (Гегель, 1938, с.46). Таким образом, наука о понимании должна рассматриваться как один из разделов человековедения.
Вполне очевидно и то, что процесс понимания тесно связан с функционированием языка, с коммуникативной деятельностью. Обмен текстами предполагает как их порождение и передачу со стороны продуцента, так и установление текстового смысла со стороны реципиента. При этом большинство исследователей сходится в том, что понимание не есть специфическая процедура освоения языковых образований, что её компетенция распространяется на все явления окружающей действительности, в том числе и не выраженной в языке или тексте. Вместе с тем, проблема понимания языка, текста, несмотря на то, что она выступает в качестве лишь одной из сторон общетеоретической проблемы понимания, представляет собой, с точки зрения науки, одну из наиболее актуальных исследовательских задач. Её актуальность детерминируется "большей явностью различия "означающего" и "означаемого" в языке по сравнению с другими нормативно-ценностными системами. Поэтому в определённом отношении осмысление языкового знака оказывается ключом к осмыслению других элементов культуры" (Гусев, Тульчинский, 1985, с.66). Кроме того, анализ проблемы понимания языковых образований, текстов имеет существенное значение для гуманитарных наук в целом, ибо, как справедливо отмечают А.М.Коршунов и В.В Мантатов, "текст это первичная данность
и исходный пункт всякого гуманитарного знания". Проблема текста "представляет некоторую основу для реализации единства всех форм гуманитарного знания, унификации его методологии. В проблеме текста сходятся многие гносеологические вопросы всех гуманитарных наук" (1974, с.45).
Следует подчеркнуть, что вопрос о сущности понимания текста -один из самых трудных в филологии. Об этом свидетельствует и тот факт, что до сих пор не существует "твёрдого" определения понимания текста. Таких определений несколько, и все они предельны, т.е. позволяют лишь отграничить "понимание текста" от других предметов изучения - в частности от мышления, сознания, знания. Так считает Г.И.Богин (см.: 1982, с.З) и сам определяет понимание как освоение разумом того, что присутствует или даётся неявно (см.: 1993, с.З). В большинстве случаев под этим "неявным" имеется в виду смысл (мысль) текста. Так, видя специфику понимания в том, чтобы выявить смысл, скрытый в текстах, В.К.Нишанов делает вывод, что объекты, которые в принципе не являются носителями смысла, вообще говоря, не могут и пониматься (см.: 1990, с.79). Другими словами, понятия "смысл" и "понимание" оказываются "соотносительными и не могут рассматриваться в отрыве друг от друга. Вне понимания так же нет смысла, как и понимание есть усвоение некоторого смысла" (Гусев, Туль-чинский, 1982, с. 155); и если под смыслом понимать ту конфигурацию "связей и отношений между разными элементами ситуации и коммуникации, которая создаётся или восстанавливается человеком, понимающим текст сообщения" (Щедровицкий, 1995, с.562), то каковы же условия этого создания или восстановления ? "Смысл появляется при определённых условиях. В частности, для появления смысла должна быть некоторая ситуация, либо в деятельности, либо в коммуникации, либо в том и в другом. При этом ситуация должна быть тем материалом, на который обращена рефлексия" (Богин, 1993, с.34-35). Таким образом, при исследовании про-
блемы понимания текста невозможно обойтись без важнейшего здесь понятия рефлексии, определяемой в данном случае как связка между извлекаемым прошлым опытом и ситуацией, которая представлена в тексте как предмет для освоения (см.: Богин, 1986, с.9). Рефлексия лежит в основе процессов понимания текста. В своё время автором данной работы было показано, что такая фигура речи, как метафора, легче и быстрее других фигур "пробуждает", стимулирует рефлективные процессы и поэтому представляет собой эффективнейшее средство понимания содержательности текста (см.: Крюкова, 1988). Метафора сама является опредмеченной рефлексией, её ипостасью. Причём под метафорой понималась не только такая фигура речи как метафора proper (собственно метафора), но и другие средства текстопостроения, обладающие указанной способностью. Все текстовые средства (синтаксические, фонетические, лексические, фразеологические, словообразовательные и даже графические), способные про-буждать рефлексию и тем самым объективировать явные и неявные смыслы, имеют в этом отношении сходство между собой и поэтому способны категоризоваться. В связи с этим правомерно поставить вопрос о категории метафоризации как метасредстве понимания.
Что касается степени разработанности проблемы, то полномасштабных обобщающих трудов, рассматривающих метафоризацию как ипостась рефлексии, пока не создано. Однако накоплен солидный объём литературы, непосредственно или косвенно относящийся к предмету исследования: вся, начинающаяся с Аристотеля, литература по метафоре.
Изучение метафоры во времена Античности ведется в рамках одного из разделов риторики и поэтики - теории тропов, и связано с конкретизацией типов переносных значений и построением их классификации.
Философы Нового времени считали метафору ненужным и недопустимым украшением речи и мысли, источником двусмысленности и заблуждения (Дж.Локк, Т.Гоббс). Они считали, что при пользовании языком
необходимо стремиться к точным дефинициям, к однозначности и определённости. Такая точка зрения на долгое время затормозила исследование метафоры и сделала её маргинальной областью познания.
Возрождение метафоры начинается примерно с середины XX в., когда метафора осмысливается как необходимый и очень важный элемент языка и речи. Изучение метафоры становится систематическим, и метафора выступает как самостоятельный объект исследования в разных дисциплинах: философии, лингвистике, психологии.
Например, в рамках лингвистическо-философских исследований широко обсуждаются проблемы семантики и прагматики метафоры: разграничение буквального и метафорического значения, критерии метафоричности, метафора и понятийная система и т.д. (А.Ричардс, М.Блэк, Н.Гудмен, Д.Дэвидсон, Дж.Сёрль, А.Вежбицка, Дж.Лакофф, М.Джонсон, Н.Д.Арутюнова, В.Н.Телия и др.). Предметом психологического изучения метафоры является её понимание; среди направлений её исследования следует выделить: обсуждение стадий процесса понимания (H.Clark, S.Glucksberg, B.Keysar, A.Ortony, R.Gibbs, et al.), изучение специфики понимания метафоры детьми (Е.Winner, S.Vosniadou, A.Keil, H.Pollio, R.Honeck, А.П.Семёнова, Л.К.Балацкая и др.); изучение факторов, определяющих "удачность" метафоры и влияющих на её понимание (R. Sternberg, et al.).
До сих пор современная наука не располагает единой точкой зрения на понимание метафоры как ментального феномена. Одна из последних современных классификаций существующих концепций метафоры, разработанная Г.С.Барановым (см.: 1992), составляет следующие группы: 1) сравнительно-фигуративная, 2) образно-эмотивная, 3) интеракционист-ская, 4) прагматическая, 5) когнитивная, 6) семиотическая. Тем не менее ни одна из этих концепций полностью не объясняет всей специфики метафор, критерия метафоричности и не раскрывает механизма понимания ме-
тафорических выражений, поскольку не рассматривает метафору одновременно с коммуникативными, познавательными, эстетическими и другими вместе взятыми её функциями.
В современных трудах по метафоре можно выделить три основных взгляда на её лингвистическую природу:
метафора как способ существования значения слова,
метафора как явление синтаксической семантики,
метафора как способ передачи смысла в коммуникативном акте.
В первом случае метафора рассматривается как лексикологическое явление. Такой подход является наиболее традиционным, поскольку наиболее тесно связан с представлением о языке как относительно автономной от речевой деятельности и стабильной системе. Соответственно, представители данного подхода считают, что метафора реализуется в структуре языкового значения слова.
При втором подходе основное внимание уделяется метафорическому значению, возникающему при взаимодействии слов в структуре словосочетания и предложения. Он является наиболее распространённым: для него границы метафоры более широкие - она рассматривается на уровне синтаксической сочетаемости слов. Этот подход содержит больше динамизма. Наиболее ярко его позиция отражена в интеракционистской теории М.Блэка.
Третий подход - самый инновационный, поскольку рассматривает метафору как механизм формирования смысла высказывания в различных функциональных разновидностях речи. Для данного подхода метафора -это функционально-коммуникативное явление, реализующееся в высказывании /тексте.
Первые два подхода обусловили развитие третьего, который можно назвать функционально-коммуникативным. Следует выделить несколько
теорий, обеспечивших методологическую базу данного подхода. Прежде всего это прагматическая и когнитивная теории метафоры.
Прагматическая теория метафоры является опорной для функционального похода. Основное её положение заключается в том, что метафора возникает не в семантической области языка, а в процессе использования языка в речи. Область действия живой метафоры не предложение, а речевое высказывание: "Метафора существует в отдельных предложениях только в лабораторных условиях. В повседневной действительности метафора возникает в неформальном и официальном общении для выполнения определённых коммуникативных целей" (Katz, 1992, р.626). Прагматическая теория является существенным дополнением к семантико-синтаксическому подходу и позволяет перенести изучение метафоры на уровень речевого высказывания, используя все основные положения теории о семантических механизмах возникновения метафорического значения.
В основе всех взглядов на природу метафоры находится положение о метафорической природе мышления как такового. Наивысшее развитие метафорическое мышление получает в области словесного искусства как моделирующей системы, осваивающей все доступные человеку объекты бытия (см.: Толочин, 1996, с.31). Следствием того, что моделирование понятий в художественной речи носит максимально творческий характер, является свобода художественной речи по сравнению с другими функциональными речевыми разновидностями от ограничений налагаемых языковой системностью. Установить соответствие и преемственность между языковой системностью метафоры и её сложными и, на первый взгляд, трудно семантизируемыми речевыми формами позволяет когнитивная теория метафоры. В её основе лежит положение, согласно которому в сознании существуют глубинные структурные отношения между группами понятий, позволяющие структурировать одни понятия в терминах других
и предопределяющие тем самым всепроникающий характер метафоры в речи и её многообразие в конкретных проявлениях, а также ту лёгкость, с которой метафоры воспринимаются и понимаются во многих типах речи.
Однако сама фундаментальная идея когнитивизма (cognitive science) подхода о том, что мышление представляет собой манипулирование внутренними (ментальными) репрезентациями типа фреймов, планов, сценариев, моделей и других структур знания (как например в случае с метафорическими концептами), указывает на очевидную ограниченность подобного сугубо рационального понимания природы мышления (см.: Петров, 1996). Действительно, если через метафорические концепты можно ещё объяснить механизм формирования ассоциативных связей, обусловливающих лёгкость создания и понимания метафорических выражений в нехудожественных формах речи, то вряд ли можно найти единую матричную понятийную основу во всём сложном многообразии художественных метафор.
Художественный текст представляет собой особую форму коммуникации. Будущая разработка его концепции так называемой "динамической" стилистикой справедливо связывается исследователями с изучением текстовой деятельности, переходом от актуализации к контекстуализации, с выходом в экстралингвистическую область, в условия текстовой деятельности субъектов общения, в процессе которой человек познаёт и преобразует самого себя (см.: Болотнова, 1996; Баранов, 1997). Это деятельность носит максимально творческий характер, что позволяет называть литературу самым "ненадёжным" языком, порождающим в сознании самые прихотливые и субъективные ассоциации, не поддающиеся описанию в рамках лингвистических экспериментов (см.: Bayer, 1986). Как отмечал Э.Гуссерль, "своеобразие сознания вообще в том, что оно есть протекающая в самых различных измерениях флуктуация, так что здесь не может быть и речи о понятийно точной фиксации, каких либо эйдетических кон-
кретностей и непосредственно конституирующих их моментов" (Гуссерль, 1996, с.69).
Непрестанные колебания и отклонения являются обязательными характеристиками метафорического процесса, наблюдаемого на трёх взаимосвязанных уровнях (см.: МасСогтас, 1995, р.41-43): 1) метафора как языковой процесс (возможное движение от обычного языка к диафоре-эпифоре и обратно к обычному языку); 2) метафора как семантический и синтаксический процесс (динамика метафорического контекста); 3) метафора как когнитивный процесс (в контексте увеличения эволюционирующего знания). Все эти три аспекта характеризуют метафору как единый процесс, но объяснить её в терминах всех трёх сразу представляется крайне затруднительным. Однако, это возможно при условии преодоления лингвистического плана путём реинтегрирования семантики в онтологию (см.: Рикёр, 1995). Промежуточным этапом в этом направлении является рефлексия, то есть связь между пониманием знаков и самопониманием. Именно через самопонимание возможно понять сущее . Понимающий может присвоить себе смысл: из чужого он хочет сделать его своим собственным; расширения самопонимания он пытается достичь через понимание другого. Согласно П.Рикёру, пониманием самого себя через понимание другого явно или не явно выступает всякая герменевтика. А всякая герменевтика появляется там, где прежде имела место ложная интерпретация. Если учесть, что под интерпретацией понимается работа мышления, которая состоит в расшифровке смысла, стоящего за очевидным смыслом, в раскрытии уровней значения, заключённых в буквальном значении, то можно сказать, что понимание (а сначала непонимание) появляется там, где имеет место метафора.
Сказанное позволяет утверждать, что деятельностный подход обогатит функционально-коммуникативную теорию метафоры и внесёт свой вклад в её изучение как компонента смысловой структуры текста, а также
использовать его как теоретическую базу для данного исследования, формируемую рядом важных положений. Первое из них определяется общим интенциональным пафосом экзистенциальногЪ анализа и деятельностного подхода А.Н.Леонтьева, заключающегося в обязательной предметной направленности сознания человека, творящего себя самого в процессе свободной деятельности, являющейся связующей нитью между субъектом и миром. Далее следует упомянуть герменевтику П.Рикёра, "привитую" им к феноменологическому методу с целью прояснения смысла существования, озвученного в виде постулата: "быть значит быть интерпретируемым". Работы отечественных исследователей, в которых интерпретация рассматривается как высказанная рефлексия и сама рефлексия считается и процессом деятельности, и важнейшим моментом в механизмах развития деятельности, от которого зависят все без исключения организованности рефлексии, т.е. все её* объективации, в том числе и объективация в виде понимания смысла текстов (Московский Методологический Кружок, созданный Г.П.Щедровицким; Пятигорский методологический кружок под руководством проф. В.П.Литвинова; Тверская школа филологической герменевтики под руководством проф. Г.И.Богина) указывают на то, что смыслы выступают в качестве организованностей рефлексии, и если они не обозначены в тексте средствами прямой номинации, их невозможно усмотреть иначе, как через рефлективные акты. Под организованностью рефлексии понимается её инобытие, связанное с перестройкой каких-то компонентов действования (т.е. многократных актов, имеющих характеристику действия).
Таким образом, названные факты говорят об актуальности диссертационного исследования, определяемой необходимостью вскрыть специфику механизма метафоризации как выхода к смыслам текста и изучить принципы организации понимания в метафорической текстовой среде, что позволит более конкретно подойти к рассмотрению таких важных про-
блем герменевтики и общего языкознания, как понимание текста, освоение смыслов и множественность интерпретаций.
Научная новизна проведённого исследования заключается в следующем:
впервые рассматриваются способы организации рефлексии при действовании субъекта с метафоризованным текстом;
метафоризация и метафоричность впервые описываются как параметры рефлективного действования для понимания неявных смыслов, разворачивающегося в пределах пространства системомыследеятельности;
предлагается классификация средств метафоризации как разных способов организованности рефлексии при действовании человека с текстом;
исследуются особенности метафоризации и метафоричности как различных инобытии (ипостасей) рефлексии в текстах с установкой на разные типы понимания;
выясняются причины сходства и различия метафоризации и мета-форичностей, выступающих в качестве проявлений человеческого духа в разных социокультурных обстоятельствах.
Объектом данного исследования являются акты пробуждения рефлексии и процессы её организации при действовании субъекта с метафо-ризованными текстами.
Материалом исследования являются тексты различной метафори-зационной насыщенности и жанрово-стилевой направленности.
Специфика объекта исследования определила выбор основных методов и методик: моделирование (схематизация) как основной метод с опорой на системомыследеятельностную методологию, разработанную Г.П.Щедровицким и позволяющую осуществить подход к проблемам рефлексии над текстом; дедуктивно-гипотетический метод; лингвистический анализ средств метафоризации; интерпретация текста с элементами семан-
тико-стилистического анализа, а также с использованием универсальной рефлективной техники герменевтического круга.
Приведёнными выше соображениями диктуется цель настоящей диссертации: определить роль и место метафоризации и метафоричности на фоне рефлективных оснований понимания как одного из процессов мышления, связанного с языковым выражением. ''."'' .;.-;':/'"№.;.;.
Степень разработанности проблемы требует для достижения поставленной цели решения следующих исследовательских задач.
Необходимо:
связать понимание с базовым для него понятием рефлексии;
различить метафоризацию и метафоричность, указав при этом на их взаимосвязь и взаимозависимость как параметров рефлективного дей-ствования при продукции и рецепции текста;
рассмотреть метафоризацию как акт пробуждения рефлексии;
рассмотреть метафоричность как причину пробуждения рефлексии;
выявить различные варианты фиксации рефлексии по трём поясам системомыследеятельности как разные составы метафоризации и метафоричности;
проанализировать разные группы текстовых средств непрямой номинации с тем, чтобы выявить характерную фиксацию рефлексии, пробуждаемую ими как конкретными способами стимуляции рефлективных процессов;
определить, какие средства метафоризации эффективнее всего работают при создании оптимальной метафоричности, характерной для текстов, предназначенных для разных типов понимания;
обозначить особенности сходства и различия метафоризации в со-цио-культурном контексте.
Поставленные цель и задачи определили общую логику исследования и структуру работы, которая состоит из введения, четырёх глав и заключения. В первой главе определяется роль и место метафоризации и метафоричности при действовании человека с текстом как разных способов организованности рефлексии в пространстве системомыследеятельности. Во второй главе рассматриваются основные группы средств метафоризации с точки зрения их способности пробуждать рефлексию, дающую разные организованности в пространстве системомыследеятельности. В третьей главе исследуется зависимость организации рефлексии от метафоризации и метафоричности в системе действования с текстом при установке на разные типы понимания. В четвёртой главе делается попытка проанализировать причины сходств и различий метафоризации и метафоричности как ипостасей рефлексии в разных социокультурных обстоятельствах. Текст диссертации снабжён глоссарием, включающим толкование ос-новных рабочих терминов.
В результате исследования сформулированы и выносятся на защиту следующие теоретические положения:
категория метафоризации служит общим форматом для описания процессов пробуждения рефлексии всеми текстовыми средствами, противоположными средствам прямой номинации;
все традиционные средства метафоризации (тропы и фигуры речи), обеспечивающие разные способы оптимизации процессов смыслоус-мотрения и смыслопостроения при действовании субъекта с текстом, классифицируются в зависимости от особенностей фиксации пробуждаемой ими рефлексии, а именно: тропеические и фонетические средства выступают как "образные" средства, дающие реактивацию предметных представлений; лексические средства - как "логические" средства, дающие прямые усмотрения метасмыслов; синтаксические средства - как "коммуникативные" средства, дающие усмотрение текстовых характеристик;
оптимальный выбор средств непрямой номинации определяет обитую метафоричность текста, представляющую собой систему характеристик текста, намеренно или ненамеренно выстраиваемую продуцентом для действования реципиента с установкой на совершенствование понимания;
тексты, предназначенные для разных типов понимания в зависимости от особенностей процессов смыслоусмотрения и смыслопостроения характеризуются специфической метафоричностью (избыточность / энтропия для семантизирующего понимания; экспликационность / имплика-ционность для когнитивного понимания; автоматизация / актуализация для распредмечивающего понимания), оптимально создаваемой какой-то определённой группой средств метафоризации;
характер метафоры, рассматриваемой в качестве конкретной объективации рефлексии, т.е. одного из способов её организованности, указывает как на универсальность категории метафоризации, так и на специфику метафоричности, являющуюся показателем менталитетов различных групп людей.
Теоретическая значимость диссертации обусловливается результатами исследования относительно особенностей разных групп средств метафоризации, специфики метафоричности текстов с установкой на разные типы понимания, своеобразия метафорики в разных социокультурных обстоятельствах. Полученные результаты являются вкладом в лингвистическую теорию метафоры, представляя новые данные о функции одного из важных средств текстопостроения в познавательной работе, присутствующей в интеллектуальной системе "человек - текст". Впервые исследуется эффект использования метафорических форм текстопостроения для оптимизации понимания текста как познавательного процесса с опорой на системомыследеятельностную методологию, позволяющую описать разные способы организованности рефлексии, пробуждаемой метафоризо-ванным текстом, по критерию "мера и способ метафоризации".
Практическая ценность работы состоит в том, что в результате исследования получены данные (классификация средств пробуждения рефлексии, их характеристики относительно способности создавать особую метафоричность, а также обеспечивать сходства метафоризаций в разных национальных культурах, исторических обстоятельствах и традициях тек-сто-и стилеобразования), имеющие особую значимость при выполнении аналитических процедур в отношении текста (оценка воздейственности текста, автоматизация процедур работы с текстом, литературная критика, редактирование, переводческий анализ оригинала и пр.) и предлагающие конкретные показатели, поддающиеся оценке, критике или оптимизации. Полученные данные о метафорических средствах текстопостроения, обращенные на продукцию метафорического контекста, в условиях педагогической, массовой или научно-технической коммуникации, могут способствовать работе по программированию воздейственности или удобочитаемости текста.
Роль и место метафоризаций и метафоричности при действовании человека с текстом
Сам термин "метафоризация" является многозначным, определяющим явления различной природы. Так, говоря о метафоризации значения в семантике под метафоризацией понимают процесс производства сложной семантической структуры на базе исходных единиц, а сама метафора в этом случае представляет собой семантическое производное, языковое явление деривационной природы (см.: Мурзин, 1974, 1984). В психологии метафоризация - универсальный мозговой механизм, в полной мере реализующий систему жёстких и гибких звеньев, обеспечивающую креативную мыслительную деятельность. В стилистике метафоризацию относят к изобразительным категориям как способам образного представления реалий художественного мира, воспринимаемым в качестве своеобразных зон поэтической семантики, где речевые средства манифестируют разновидно-сти художественного обобщения (см.: Кожин, 1996, с. 172-173). Как видим, различия в понятиях часто определяются научным подходом. Вместе с тем все определения указывают на способность категории метафоризации давать представления о становлении чего-то нового.
В психологической теории интеллектуальной деятельности выделяются две доминирующие точки зрения на понимание и соответственные им два значения термина "понимание": 1) понимание как процесс; 2) понимание как результат этого процесса. Г.И.Богин выделяются, соответственно, процессуальный и субстанциональный типы понимания (см.: Бо-гин, 1993). Результатом понимания является смысл как некоторое знание, которое включается в уже существующую систему знаний или соотносится с ней (см.: Роговин, 1969; Корнилов, 1979; Кулюткин, 1985). Смысл как идеальная мысленная модель создаётся (конструируется) субъектом в процессе понимания текста; при этом метафоризация выполняет роль строительной программы, "а в качестве "строительного материала" выступают такие когнитивные структуры, как знания, мнения, чувственные образы, а также мысленные модели, построенные субъектом в предшествующих ак-тах понимания" (Нишанов, 1990, с.96), т.е. весь базовый опыт индивида, накопленный в жизни. Метафоризация скорее обусловливает динамичную, с огромной скоростью меняющуюся картину высвечивания отдельных фрагментов этого опыта в ходе рефлективных процессов, нежели какую-то неподвижную целостность. В процессе коммуникации это скорее речевой акт, нежели речевой объект; нечто такое, что вместе совершают говорящий и слушающий. В ситуации деятельности реципиента текста это не застывшая схема, а постоянный процесс изменения, коррекции курса направленности рефлексии, приводящей в конечном итоге к усмотрению определённых запрограммированных продуцентом смыслов текста.
Метафоризация задаёт бесчисленное множество витков рефлексии, один из которых представлен на схеме Г.И.Богина (1993, с.35-36) в виде круга, условно начинающегося от исхода вовне-идущего луча рефлексии из онтологической конструкции, т.е. того мира смыслов, в котором человек живёт, пользуясь плодами своего жизненного. опыта. Этот вовне-идущий луч обращен на осваиваемый материал (рефлективную реальность) и несёт в себе компоненты смыслового опыта, которые, встречаясь с элементами материала рефлективной реальности, взаимно перевыражаются в актах рефлексии, что приводит к появлению минимальных смысловых единиц - ноэм. Тогда происходит метафоризация значения, создаётся подобие или рождаются смыслы. После этого от рефлективной реальности (осваиваемого материала) продолжает своё движение уже принципиально другой, а именно вовнутрь-направленный луч рефлексии. Это собственно направленный луч, поскольку он направляется ноэмами, и сам направляет ноэмы, которые образуют в его ходе конфигурацию связей и отношений, т.е. смыслы, оседающие в соответствующих торосах человеческой души, т.е. онтологической конструкции человека. Таким образом, только за один виток рефлексии трижды реализуется так называемый метафорический сдвиг, если пользоваться терминологией М.Блэка (см.: Black, 1962).
Можно сказать, что при продукции и рецепции текста мы имеем дело с одним и тем же видом духовной деятельности, именуемым пониманием и представляющим собой бесчисленное множество витков рефлексии в пределах одинакового герменевтического круга. Как в случае с продуцентом, так и в случае с реципиентом процесс понимания поддаётся описанию в рамках процесса метафоризации, но результаты будут различными. Разница заключается в том, что если перед реципиентом стоит задача понять смыслы, опредмеченные в тексте, то есть фактически понять автора, то для продуцента понимание прежде всего заключается в самопонимании, что в конечном итоге тоже приводит к пониманию социально-адекватных смыслов (здесь уместно вспомнить всё настоятельнее выдвигаемый тезис об изоморфизме творца и творимого, допускающего инверсию в трактовке оппозиции "автор - текст"; ср. нарочито заострённую формулировку Юнга, согласно которой не Гёте создал Фауста, а душевный компонент Фауста создал Гёте (см.: Топоров, 1995, с.428)). Так или иначе, мы не противоречим утверждению П.Рикёра о том, что единственный шанс понять сущее - это понять самого себя через понимание другого (см.: Рикёр, 1995, с.3-37). Что же касается результатов процесса понимания, то для реципиента текста им будет являться новый обобщённый смысл, а для продуцента - новая метафоричность, то есть новый, метафоризованими текст. Метафоричность текста тогда представляет собой систему обстоятельств для действования с установкой на совершенствование понимания. Именно поэтому она (метафоричность) является важнейшей чертой художественного текста (см.: Толочин, 1996, с.20), отличающегося особым смысловым и содержательным богатством, освоение которого возможно лишь в результате сложного и многогранного процесса понимания, абсолютно исключающего снятие рефлексии. Метафоричность же создаёт условия для появления смысла, как определённой ситуации в коммуникации; она служит материалом для построения рефлективной реальности, на которую обращен вовне-идущий луч рефлексии. Из элементов рефлективной реальности, к которым прикоснулся луч рефлексии (осмысленный опыт), исходящий из онтологической конструкции субъекта, рождаются ноэмы. Отсюда понятно, почему метафорическое никогда не эквивалентно буквальному перефразированию. Так, М.Блэк всегда сильно возражал против любого субститутивного взгляда на метафору.
Тропеические средства пробуждения рефлексии
Рассмотрим ряд концепций метафоры, чтобы лучше понять другие средства метафоризации (тропы и фигуры речи), так как все основные теории метафоры в той или иной мере носят общелингвистический характер.
Эмотивные теории метафоры. Они традиционно исключают метафору из научно-описательного дискурса. Эти теории отрицают какое бы то ни было когнитивное содержание метафоры, фокусируясь только на её эмоциональном характере; рассматривают метафору как отклонение от языковой формы, лишённое всякого смысла. Такой взгляд на метафору является результатом логико-позитивистского отношения к смыслу: существование смысла можно подтвердить только опытным путём. Таким образом, выражение острый нож: имеет смысл, так как эту "остроту" можно проверить в ходе испытаний, а вот острое слово уже можно было бы считать совсем бессмысленной комбинацией слов, если бы не смысловой оттенок, передаваемый исключительно эмоциональной окраской этого словосочетания. Сосредотачиваясь только на эмоциональном характере метафоры, эмотивные теории никак не касаются самой сути механизма метафоризации. В качестве основания для критики в данном случае можно отметить игнорирование наличия обусловливающего сходство образной основы общего признака между прямым и переносным значением слова, о чём упоминалось на с.52 (о интерпретации его как подвижного признака с позиций мыследеятельности см. с.47). На таких же позициях стоит концепция напряжения (tension), согласно которой эмоциональное напряжение метафоры порождается аномальностью сочетания её референтов. Предполагается, что реципиент испытывает желание снять это напряжение, стараясь разгадать, в чём же состоит сама аномалия. Такая концепция оставляет метафоре единственную гедонистическую функцию: доставить удовольствие или развлечь; рассматривает её как чисто риторический приём. Эта теория объясняет появление "мёртвых" метафор постепенным падением эмоционального накала по мере повышения частоты их использования. И поскольку в рамках этой теории метафора предстаёт как нечто фальшивое и ложное в силу того, что сопоставление её референтов является чуждым, то сразу напрашивается вывод, что по мере того, как метафора становится более знакомой, её напряжённость падает, а фальшивость исчезает. Е. МакКормак так формулирует этот вывод: "...создаётся странное положение вещей: гипотеза или политическое озарение могут стать истинами... через многократное употребление метафоры. Благодаря продолжительному нарушению, напряжение падает, наступает перевес в пользу истины и высказывания становятся грамматически правильными. Истина и грамматические отклонения оказываются в зависимости от эмоционального напряжения" (МасСогтас, 1985, р.27).
Несмотря на серьёзные недостатки, обе теории правы в том, что метафора действительно часто содержит больше заряда, чем неметафорические выражения, и с увеличением частоты её использования этот заряд теряет свою потенцию. Действительно, одним из существенных аспектов метафоры является её способность вызывать у реципиента чувство напряжённости, удивления и открытия, и любая хорошая теория метафоры должна включать в себя этот аспект.
Теория метафоры как замещения (субститутивный подход). Субсти-тутивный подход основывается на том, что любое метафорическое выражение используется вместо эквивалентного буквального выражения и может быть им вполне заменено. Метафора представляет собой субституцию правильного слова неправильным. Этот взгляд уходит корнями к определению Аристотеля: метафора даёт вещи имя, на самом деле принадлежащее чему-то другому. Когнитивным же содержанием метафоры можно просто считать её буквальный эквивалент. При этом на вопрос "зачем нужны странные замысловатые высказывания, когда всё можно сказать прямо?" - теория замещения отвечает следующим образом. Метафора - это разновидность головоломки, предлагаемой реципиенту для расшифровки. В таком виде метафора даёт старым выражениям новую жизнь, одевая их в красивые выражения. М.Блэк следующим образом формулирует эту мысль: "И снова читатель наслаждается решением задачки или восторгается мастерством автора наполовину скрывать и наполовину раскрывать то, что он хотел сказать. А иногда метафоры вызывают шок "приятного сюрприза" и т.п. Принцип, вытекающий из всего, следующий. Если сомневаешься относительно какой-то языковой особенности, посмотри, какое удовольствие она доставляет читателю. Этот принцип хорошо работает в отсутствие любых других свидетельств" (Black, 1962, р.34).
Теория замещения отводит метафоре статус простого орнаментального средства: автор предпочитает метафору её буквальному эквиваленту только по причине стилизации и украшательства. Другой значимости, кроме как делать речь более вычурной и привлекательной, метафоре не придаётся.
Сравнительная теория. Традиционная теория замещения большей своей частью послужила основанием для разработки другой распространённой теории, зачатки которой можно найти ещё в "Риторике" Аристотеля и в "Риторических наставлениях" Квинтилиана. С точки зрения этой теории метафора фактически представляет собой эллиптическую конструкцию, сокращённую форму простого или художественного сравнения. Так, когда мы называем кого-то "львом", то мы на самом деле говорим, что этот человек как лев. Мы знаем, что в действительности он не лев, но мы хотим сравнить его некоторые черты с чертами, присущими львам, однако ленимся сделать это эксплицитно.
Этот взгляд на метафору более тонкий, чем теория простого замещения, так как он предполагает, что метафора сравнивает две вещи с тем, чтобы найти сходство между ними, а не только замещает один термин на другой. Таким образом метафора становится эллиптическим сравнением, в котором опускаются элементы типа "подобно" и "как".
Сравнительный подход предполагает, что смысл любого метафорического выражения всё-таки может быть выражен буквальным эквивалентом, поскольку буквальное выражение представляет собой одну из форм эксплицитного сравнения. Так, когда мы говорим "этот человек - лев", мы в действительности говорим "этот человек как лев", что означает, что мы берём все характеристики данного человека и все характеристики льва, сравнивая их с тем, чтобы выявить подобные. Эти подобные характеристики становятся основанием метафоры. Таким образом сравнительная теория опирается на некоторое предсуществующее подобие характеристик, присущих двух подобным предметам. Эти подобные черты впоследствии эксплицируются при сравнении всех характеристик субъектов метафоры. Поскольку сравнение может быть и буквальным, метафорическому определению предписывается и стилистическая функция.
Место метафоризаций и метафоричности при производстве и понимании текстов, построенных с установкой на семантизирующее понимание
Семантизирующее понимание (Пі) построено на прямой номинации и представляет собой случай отнесения означаемого к означающему как к известной знаковой форме. Хотя такое понимание по ассоциации является простейшим, в нём уже участвуют рефлективные процессы, поскольку оно довольно быстро приводит к появлению опыта семантизации, хранимого в памяти в виде некоторого лексикона. Любой новый акт семантизации, таким образом, заставляет специфически рефлектировать над наличным опытом семантизации. В целом Пі предполагает следующие взаимокоор-динированные действия: перцептуальное узнавание (на основе ассоциации), декодирование (как момент простейшей знаковой ситуации) и рефлексия над опытом памяти (внутренним лексиконом) (см.: Богин, 1986, с. 34). Последний аспект оказывается особенно примечательным в том смысле, что важен там, где собственно и имеет место понимание текста, т.е. когда возникает и затем преодолевается непонимание. Рефлексия над знаковой формой и выводит на содержательность, т.е. на то, что и подлежит в тексте пониманию.
Вышесказанное не противоречит критике композициональной теории значения (см.: Turner & Faucormier, 1995), суть которой сводится к тому, что значение не является композиционным в принятом в семантике смысле. Не существует кодирования понятий словами или декодирования слов в понятия. Согласно композициональной теории понятийные конструкции предваряются связыванием составляющих, а формальное выражение такой понятийной конструкции называет или каким-то ещё образом указывает на подходящие составляющие. На самом деле понятийные конструкции не носят композиционального характера, а их языковые обозначения не указывают на составляющие. Например, существует интуитивное представление о том, что слова типа safe, dolphin, shark, child соответствуют базовым значениям и при их комбинировании мы комбинируем значения этих слов в соответствии с прямолинейной логикой композициональ-ности. На практике же мы получаем совсем иные интегрированные значения слов типа dolphin-safe, shark-safe, child-safe. Так, dolphin-safe, когда это написано на банках с тунцом означает, что при промысле тунца дельфинам не наносится никакого вреда. Shark-safe в связи с плаванием означает, что созданы условия, при которых пловцы не будут атакованы акулами. Child-safe в связи с комнатами используется как указание на то, что такого рода комнаты безопасны для детей (в них нет типичных опасностей, которые могут подстерегать детей). Такие двухсловные выражения являются результатом концептуальной интеграции: признаки исходных понятий пересекаются в большей структуре. В каждом случае из минимальных посылок понимающий должен извлечь значительно более широкие концептуальные структуры и с помощью воображения открыть продуктивный способ интегрирования их в релевантный сценарий. Такие способы могут различаться для частных случаев. Так, в dolphin-safe tuna дельфин выступает в роли потенциальной жертвы. В dolphin-safe diving в связи с ныряльщиками-людьми, которые ищут мины под защитой дельфинов, последние выступают в роли гарантов безопасности людей. Dolphin-safe diving может также использоваться в связи подражанием дельфинам, когда безопасность ныряния обеспечивается способом, ассоциированным с дельфинами и т.д. Иначе говоря, это не может быть объяснено с позиций теории ком-позициональности, к тому же изменение позиции слова safe (например, safe dolphin) повлечёт за собой другое множество потенциальных значений.
Выражение dolphin-safe во всех этих случаях только мотивирует, но не композиционально предсказывает намного более богатое концептуальное пересечение, требуемое для понимания этого выражения. Понимающий во всех этих случаях должен "распаковать" минимальные языковые ключи, чтобы достичь широких концептуальных совокупностей, на базе которых можно осуществить пересечение. В случае с dolphin-safe конечный сценарий (банка с тунцом, нырялыцики люди, подражание дельфинам) является абсолютно необходимым независимо от того, в какой мере он ассоциируется с понятийной областью дельфинов и входным фреймом безопасности.
В качестве подобных примеров можно также привести cruelty-free (о шампуни), разнообразие композициональной интеграции в waterproof, tamper-proof, child-proof или talent pool, gene pool, water pool, football pool, betting pool.
Иллюзия центральной позиции композициональности делает возможной ошибочную точку зрения, согласно которой такие примеры являются пограничными или экзотическими и их не следует рассматривать с позиций "ядерной семантики". Согласно этой иллюзии dolphin-safe или football pool функционируют по иным принципам, чем red pencil или green house, которые выступают в качестве канонических примеров. Однако некомпозициональная концептуальная интеграция точно также необходима и для этих "ядерных" случаев (см.: Travis, 1981). Red pencil может обозначать карандаш, деревянная поверхность которого выкрашена в красный цвет; карандаш, оставляющий красный цвет на бумаге; губную помаду и т.д. Сценарий, необходимый для таких интегрированных значений, не проще чем те, которые требуются для случаев типа dolphin-safe. Когнитивные процессы, необходимые для построения таких интегрированных значений, таковы же, как и для интерпретации предположительно экзотических примеров. Некоторые авторы (см.: Turner & Fauconnier, 1995; Lan-gacker, 1987) полагают, что даже эти прототипичные формы сами по себе представляют пересечения, конструируемые на основе заполнения слотов некоторого фрейма "по умолчанию". Конечно, часто повторяющиеся пересечения в сходных ситуациях могут храниться в памяти в интегрированных формах и соответственно использоваться1. Но это касается различий в степени условности или знакомости, но не механизмов достижения интег-рированности. Точно также как blackbird предположительно хранится как целая единица, black bird с заполнением по умолчанию "птица с чёрным опереньем" может храниться как целая единица. Понимание black bird в каком-либо ином смысле потребует текущей интеграции при первой встрече с таким случаем. Однако по мере привыкания это тоже будет храниться в памяти как заполнении по умолчанию.
Социально-исторические сходства метафоризаций в национальных культурах
В связи с метафоризацией в когнитивной лингвистике в разное время появились взаимозаменяемые термины "когнитивная модель" (cognitive model) и "культурная модель" (cultural model), обозначающие определённые знания, которые приобретаются и хранятся как достояние индивидов, социальных групп или культур. В литературе по когнитологии слово "модель" часто заменяется словом "область" (domain) (см.: Langacker, 1991). Однако второе является менее подходящим, так как не столь удачно раскрывает главный аспект метафоризаций, заключающийся в том, что для метафоры важны не только свойства отдельных категорий, соединяемых ею, но и их роль в структурировании общей модели, чаще всего называемой когнитивной. Метафорический перенос таким образом отражает структуру, внутренние связи и логику когнитивной модели. Когнитологи назвали этот перенос "наложением" (mapping) источника (source) на цель (target). Другими словами с когнитивной точки зрения метафора есть наложения структуры исходной модели на конечную модель. Так, например, структурными наложениями "путешествия" на "жизнь" будут такие метафоры как "живущий человек - путешественник" (She went through life with a good heart), "жизненные цели - места назначения" (Не knows where he is going in life) и т.п. У некоторых авторов (см.: Lakoff & Johnson, 1980; La-koff, 1987; Lipka, 1988; Lakoff & Turner, 1989) приводятся списки типичных конечных и исходных моделей, например, гнев / опасный зверь; спор / путешествие; спор / война, наложение которых даёт метафоры, названные Лакоффом и Джонсоном "метафорическими концептами". Эти концепты отражают самые фундаментальные культурные ценности, как правило, на общечеловеческом уровне и потому являются основой понимания в коммуникации, самопознании, поведении, эстетической деятельности и политике.
В основном метафорические концепты представляют собой "мёртвые", языковые метафоры, в глубине которых живут и тем самым участвуют в синхронно-языковом созидании и восприятии образа мира, архети-пические формы сознания, в том числе - олицетворение, символы, а также эталоны как "мера всех вещей". Об этом свидетельствуют, в частности, фразеологические сочетания типа "родина-мать", "принести на алтарь отечества", где в основе образов лежит мифологема матери-земли и алтаря, воспринимаемого как символ священножертвенного места. Такие сочетания не могут быть объяснены на основе чисто лингвистических методов и ограничения в выборе слов-партнёров, обусловливающие воспроизводимость таких к примеру клишированных и стереотипных сочетаний, как "умереть за родину, отечество, отчизну"; "верой и правдой случить родине, отечеству, отчизне" основаны на олицетворении этих социальных концептов, как "святого" женского или мужского божества, к которому испытывают святую любовь, которому подобает служить, ради которого приносят жизнь в жертву и тому подобное (ср. "умереть за государство"; "верой и правдой служить министерству" и т.д.) (см.: Телия, 1997, с. 150-151).
В.Н.Топоров пишет о структуре романа Достоевского "Преступление и наказание" в связи с архаичными схемами мифологического мышления (см. Топоров, 1995, с. 193-258). Об этом же писал и М.М.Бахтин в своей работе "Проблемы поэтики Достоевского" (1963). Использование подобных схем, во-первых, позволило автору кратчайшим образом записать весь огромный объём плана содержания (экономия - важный аспект мета-форизации). "Метафоризм - естественное следствие недолговечности человека и надолго задуманной огромности его задач. При этом несоответствии он вынужден смотреть на вещи по-орлиному зорко и объясняться мгновенными и сразу понятными озарениями. Это и есть поэзия. Метафо-ризм - стенография большой личности, скоропись её духа. ... Стихи были наиболее быстрой и непосредственной формой выражения Шекспира. Он к ним прибегал как к средству наискорейшей записи мыслей. Это доходило до того, что во многих его стихотворных эпизодах мерещатся сделанные в стихах черновые наброски к прозе" (Б.Пастернак). Организация художественного текста, основанная на вызывании архетипических образов (primodial images) рассматриваемых как своеобразный "отстой" бесчисленных повторяющихся последствий опыта в топосах человеческой души (psychic residua of numberless experiences of the same types), и установление дополнительных связей преследует те же цели экономии. (Ср.: Jung, 1928; Bodkin, 1958; Мелетинский,1994 и др.). Во-вторых, благодаря схемам мифологического мышления возможно предельно расширить романное пространство, что связано , прежде всего, с его существенной структурной перестройкой, позволяющее отнести "Преступление и наказание" к единому "петербургскому тексту в русской литературе". Всё это вместе во многом обеспечило глубокое влияние романа не только на русскую, но и мировую литературу.
В последние десятилетия обычными (и даже модными) стали литературоведческие исследования типа "пространство" данного художественного текста, данного писателя, направления, "большого стиля", целого жанра и т.п. Каждое из таких исследований предполагает известное отталкивание, ("розность") от некоего усреднённо-нейтрального пространства и соприкосновения - в большей или меньшей мере со специализированными, то есть так или иначе индивидуализированными пространствами. Каждая литературная эпоха, каждое большое направление (школа) строят своё пространство, но и для находящихся внутри этой эпохи или направлений "своё" оценивается прежде всего с точки зрения общего, объединяющего, консолидирующего и свою "индивидуальность" это "своё" раскрывает лишь на периферии, на стыках с тем иным, что ему предшествовало, сопутствует или угрожает как его замена в ближайшим будущем . Писатель, строящий "своё" пространство, чаще всего положительно или отрицательно учитывает "общее" пространство и в этом смысле зависит от него. Вместе с тем строимое в этих случаях пространство не может считаться результатом жёсткой детерминированности со стороны каких-либо факторов, исключая план автора и его намерения; но эти интенции как раз и позволяют автору выбирать нужный ему тип пространства и, если нужно, менять его, переходить в другому типу и т.п. (см.: Топоров, 1995, с.407).
"Общечеловеческие" метафоры появляются также в результате и осознания обществом собственных болевых проблем. Интересна в этом отношении роль театра как транслятора культуры. Общество делает социальный заказ театру на трансляцию определённых моделей поведения в проблемных ситуациях. Театр изучает средствами искусства эти проблемы, превращает их в модели человеческого поведения и возвращает обществу как средство познания жизни: а) нарицательные персонажи; б) театральные метафоры ("бог из машины", "хор", "подпевала", "суфлёр", все театральные амплуа и пр.) (см.: Соснова, 1997, с. 146).
