Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Универсальные признаки в чеченском простом предложении 15
1. Общая характеристика субъектно-объектных и иных отношений в нахском предложении 15
2. Универсальные и типические (общекавказские) черты в структуре чеченского простого предложения 31
Глава II. Конструктивное членение предложения 44
1 . К проблеме «трехсоставности» предложения в чеченском и других «эргативных» языках
2. Главные члены предложения 57
2.1. Подлежащее 66
2.2. Сказуемое 69
2.3. Главный член односоставного предложения . 78
3. Второстепенные члены предложения 87
3.1. Дополнения 87
3.2. Обстоятельства 102
3.3. Определения 108
3.4. Синкретичность членов предложения 117
4. «Развернутые члены предложения» 124
5. Осложнение структуры простого предложения . 131
Глава III. Порядок слов и его роль в формировании синтаксических единиц чеченского языка 144
Глава IV. Конструкции предложения в чеченском языке 160
1. Концепция множественности конструкций предложения в языках эргативного типа 160
2. Эргативная конструкция 170
2.1. Основные признаки эргативной конструкции в чеченском и других кавказских языках 170
2.2. Характеристика эргативной конструкции чеченского языка 197
3. Номинативная конструкция 211
Заключение 225
Литература (условные сокращения) 259
- Общая характеристика субъектно-объектных и иных отношений в нахском предложении
- . К проблеме «трехсоставности» предложения в чеченском и других «эргативных» языках
- Порядок слов и его роль в формировании синтаксических единиц чеченского языка
- Концепция множественности конструкций предложения в языках эргативного типа
Введение к работе
При подготовке к изданию своего известного труда по синтаксису чеченского языка Н.Ф. Яковлев в 1939 г. писал: «Синтаксис чеченского языка в разработанном виде появляется впервые» (Яковлев 1940, с. 3). С тех пор прошло более шестидесяти лет, а «Синтаксис» Н.Ф. Яковлева остается единственным фундаментальным трудом, в котором в полном объеме изложены все основные проблемы чеченского синтаксиса и который, при всех своих недостатках, отмеченных впоследствии многими авторами, остается лучшим из того, что было написано о синтаксическом строе чеченского языка за более чем полвека после его опубликования.
В наше время небесполезно напомнить слова, с которыми Н.Ф. Яковлев приступил к изложению основного содержания своего труда: «Вопреки утверждениям всякого рода маловеров и ликвидаторов в области языкового строительства, факты чеченского синтаксиса еще раз с несомненностью доказывают, что все национальные языки Советского Союза, в том числе и чеченский язык, обладают достаточным богатством и разнообразием, гибкостью и красотой форм, чтобы полностью обеспечить передачу тончайших оттенков мысли ... способствовать цветущему росту оригинальной национальной литературы на этих языках» (там же). Профессор Н.Ф. Яковлев сделал все, что было возможно, для описания грамматического строя формирующегося литературного чеченского языка, но, конечно, он не мог исчерпать все проблемы и преодолеть все трудности научного описания языка, предпринимавшегося в таком объеме и в таком виде в принципе впервые. Осталось много нерешенных вопросов; не все интерпретации синтаксических явлений и единиц соответствуют реальному синтаксическому строю чеченского языка; в чеченском синтаксисе (и в целом в синтаксисе кавказских языков) до сих пор постулируются созданные или упроченные Н.Ф. Яковлевым теории и концепции, неукоснительное следование которым многих языковедов тормозит и сейчас дальнейшее развитие исследований в этой области. При всей
своей важности и значимости труды Н.Ф. Яковлева и некоторых его современников привели к тому, что синтаксис чеченского и других кавказских языков оказался по сути «переводным», основанным на анализе синтаксических структур не самих этих языков, а их переводов на русский язык. Преодоление традиций этого «переводного синтаксиса» - первоочередная задача языковедов, исследующих и описывающих грамматический строй кавказских языков. Такие попытки отдельными исследователями ранее предпринимались. Так, Я.У. Эсхаджиев еще в 1970 г. в своем исследовании сложного предложения чеченского языка был близок к тому, чтобы преодолеть эту бесперспективную для изучения чеченского синтаксиса традицию, но последовательно реализовать поставленную задачу ему не удалось. Вслед за Ю.Д. Дешериевым критикуя авторов, которые "подгоняют сложноподчиненное предложение в кавказских языках под мерку индоевропейских языков, в частности под мерку сложноподчиненного предложения в русском языке" (Де-шериев 1953, с. 292), Я.У. Эсхаджиев, однако, не ушел от уровня выявления различных "оборотов в значении придаточных предложений". Для него обычны, например, выражения и рассуждения типа «Для передачи значения субъектных придаточных предложений используются причастные и масдар-ные обороты» (Эсхаджиев 1970, с. ПО), «Способы выражения предикатных придаточных предложений» (там же, с. 113), «Способы выражения объектных и дополнительных придаточных предложений» (там же, с. 115) и т.д. В результате получился анализ, совместивший разные подходы к полипропози-тивным предложениям (Н.Ф. Яковлев + Д.С. Имнайшвили). Если бы Я.У. Эсхаджиев впоследствии развил многие правильные мысли, высказанные в этой работе, и привел в систему и в соответствие с логикой свои наблюдения, мы имели бы сегодня соответствующий реалиям языка синтаксис сложного предложения. В этой связи интересная мысль высказана А.И. Халидовым: «Совершенно очевидно, что в нахских языках иная ситуация, чем в родственном и структурно во многом сходном с ним (в типообразующих чертах)
грузинском языке, который «издревле ... обладал возможностями для составления сложноподчиненных предложений, т.е. гипотаксиса» (Чикобава 1984, с. 23). Это объясняется "не только необходимостью перевода книг философского и теологического содержания, но и необходимостью адекватной передачи грузинского перевода текста "Евангелия" и "Библии" (там же)» (Халидов 2003, с. 210). В какой степени переводческие проблемы и практика повлияли на расширение возможностей оформления предложений по модели гипотаксиса, точно, видимо, не установлено, но само влияние этих переводов вряд ли подлежит сомнению, особенно если учесть, что древнегрузинский литературный язык фактически создавался в монастырях. Ни в какой степени, как отмечает цитируемый автор, такого рода влияния не могли на себе испытать чеченский и ингушский языки (о бацбийском языке в этой связи следует говорить особо), носители которых никогда не были надолго приобщены к христианским традициям и христианской религиозной литературе и памятникам» (там же).
Необходимость отказа от устаревших и в своем большинстве неверных установок и интерпретаций в описании и исследовании синтаксиса чеченского и других языков народов Кавказа декларировалась многими, но реальный результативный шаг в этом направлении сделал, пожалуй, только А.И. Халидов, в своей докторской диссертации (Халидов 1999) заставивший нас во многом по-иному взглянуть на структуру и семантику чеченского простого предложения и в одной из книг (Халидов 2004) обозначивший не противоречащие общеграмматическим принципам и законам и вместе с тем адекватные самому чеченскому языку подходы и критерии анализа сложных предложений языка, дифференциальные признаки сложных и простых предложений. Здесь необходимо отметить, что в своей работе мы руководствуемся основными положениями, изложенными в названных и других работах А.И. Хали-дова. Нам представляются совершенно обоснованными следующие из них, поддерживаемые нами в этой работе и развиваемые дальше:
1) отрицание множественности конструкций предложения в чеченском и
других кавказских языках и отстаивание двух конструкций, определяемых по
форме грамматического субъекта, - а) эргативнои конструкции переходно
го предложения и б) номинативной конструкции предложения непереходного
с простым глагольным и неглагольным сказуемыми, предложения переходно
го с составным и сложным глагольным сказуемым;
оппонирование постулируемого многими и сейчас в кавказском языкознании положения о трехсоставности эргативнои конструкции, в качестве главных членов которой, помимо подлежащего и сказуемого, выделяют также прямое дополнение;
признание переходной не только конструкции, содержащей эксплицитное или имплицитное прямое дополнение, но и конструкций с, например, «комплетивными» глаголами, распространяемыми «придаточными дополнительными» и различными оборотами - «развернутыми членами предложения» (типа Ас цуьнга діахаийтира, со кхана балха вогіур воцийла; Ас цуьнга діахаийтира со кхана балха вогіург цахилар)',
признание «структурирующей» роли словопорядка, особенно на уровне дифференциации словосочетаний и предложений;
отрицание многозалоговости или внезалоговости и противопоставление двух синтаксических залогов: а) актива и б) пассива, представленного двумя «морфологическими» пассивами (немодальным и модальным).
В своей работе мы предполагаем не только развить эти положения, но и существенно расширить круг рассматриваемых вопросов и аспектов исследования и описания простого предложения чеченского языка, представить это описание в полном виде. В соответствии с этим цель диссертации можно сформулировать в таком виде:
Исследование и описание структурно-семантических свойств чеченского простого предложения (структуры самого предложения, его компо-
нентов, способов их выраэюения), типология простого предлооїсения и его компонентов по конструктивным и иным принятым в синтаксисе признакам и критериям
Реализация этой цели потребует от нас решения целого ряда следующих основных задач:
1. Определить место чеченского языка в структурно-синтаксической классификации языков мира по важнейшим признакам структуры его простого предложения
2 Установить и исследовать в полном объеме все компоненты структуры чеченского простого предложения и способы их выражения
Разработать и обосновать критерии классификации главных и второстепенных членов предложения, стремясь при этом к обоснованию двусоставности (а не постулируемой трехсоставности) эргативной конструкции в языках с классным спряжением глагола
Определить свое отношение к концепции множественности конструкций предложения в чеченском и близких к нему по структуре иных (особенно эргативных) языках.
Дать полное описание эргативных конструкций и конструкций с эр-гативом не в подлежащной функции
Проанализировать все варианты конструирования и употребления так называемых «развернутых членов предложения».
Дать полное описание синкретичных членов предложения
8 Исследовать явление осложнения структуры простого предложения.
В диссертационной работе используются два принятых в подобного рода исследованиях основных метода:
1. описательный;
2. сравнительно-типологический.
Описательный метод в принципе неизбежен во всяком объемном исследовании, посвященном рассмотрению крупных проблем и систематизации большого языкового материала. Он особенно необходим, когда речь идет о языках, фундаментальные грамматики которых еще не созданы, следовательно, каждое посвященное им исследование в той или иной мере должно носить и нормативно-описательный характер.
Сравнительно-типологический характер нашего исследования проявляется в том, что мы не ограничиваемся сравнением данных чеченского языка с материалом близкородственных ингушского и бацбийского языков. В своей работе мы стремимся рассматривать синтаксические единицы и явления чеченского языка на фоне кавказских языков в целом, расширяя «сравнительно-типологический фон» привлечением языков других семей и структурных типов (индоевропейских, тюркских, самодийских и др., с одной стороны, и флективных, полисинтетических, номинативных и т.д. языков - с другой стороны). Необходимость типологического подхода в описании любого конкретного языка обусловлена уже тем, что «за бесконечным поражающим многообразием языков мира ... скрываются общие для всех них свойства» (Гринберг 1970, стр. 31). То, что «различные в структурно-типологическом отношении языки имеют и черты сходства, проявляющиеся, в частности, в наличии общеязыковых категорий, обусловленных, с одной стороны, единой логической основой, а с другой стороны - специфически знаковой природой языка» (Серебренников 1976, стр. 8), говорит о том, что языковед в исследовании того или иного языка должен учитывать этот фактор и рассматривать свойства и категории изучаемого языка на фоне других языков. Стимулом к типологическому исследованию именно синтаксических единиц и явлений является и то обстоятельство, что, по убеждению многих, именно синтаксис, а не, скажем, морфология, дает возможность найти наибольшее сходство между любыми сравниваемыми языками. «Вопрос об универсальной морфоло-
гии никогда не возникал; ясно, что реально существующие формативы, так же как их функции и значение, бывают настолько различными в разных языках, что все, относящееся к ним, приходится излагать в грамматиках конкретных языков, за исключением разве нескольких положений и фразовом ударении и интонации. Только в отношении синтаксиса наблюдалась тенденция отыскать нечто общее для человеческой речи в целом, нечто непосредственно основанное на самой природе человеческого мышления, иначе говоря, на логике, и поэтому стоящее выше случайных форм, существующих в том или ином кокретном языке» (Есперсен 1958, стр. 55). Принципиальное согласие с этим положением заствило нас, в частности, искать общие и типические черты в структуре чеченского предложения в главе I.
В источниках анализируемого материала мы себя не ограничивали, так как не преследовали цели изучения синтаксических единиц и явлений в стилистическом аспекте. В основном материал извлечен из произведений классиков чеченской художественной литературы. Там, где это оправданно и необходимо, привлекается материал из устного народного творчества чеченцев, периодической печати, живой разговорной речи.
Научную новизну своей работы мы видим в том, что синтаксис чеченского простого предложения в полном объеме и во всех основных аспектах не исследовался и не излагался в монографическом исследовании до настоящего времени. Единственная монография, охватывающая весь синтаксис чеченского языка (упомянутая работа Н.Ф. Яковлева), во многом устарела, к тому же в ней достаточно много не соответствующих реалиям самого чеченского языка положений и интерпретаций тех или иных языковых единиц, явлений. Докторская диссертация А.И. Халидова и его две монографии, одна из которых («Типологический синтаксис чеченского простого предложения») в полном объеме посвящена объекту нашего исследования, - это все-таки строго типологические работы, в которых материал анализируется выборочно - по степени важности для типологических обобщений, вследствие чего в этих рабо-
тах нет (и не должно быть) исчерпывающего системного изложения всех вопросов синтаксиса простого предложения чеченского языка. В частности, А.И. Халидов лишь в связи с другими вопросами, более важными для него как типолога, затрагивает коммуникативную устроенность предложения, состав и способы выражения главных и второстепенных членов предложения, осложнение простого предложения; этот автор оставил вне поле зрения проблемы синкретизма членов предложения; и т.д.
Теоретическая значимость нашей работы состоит в том, что ее результаты в определенной степени вносят вклад в изучение синтаксиса как нахских (чеченского, ингушского, бацбийского), так и в целом кавказских языков. Эти результаты могут быть использованы в типологическом изучении синтаксиса чеченского языка, близкородственных ему ингушского и бацбийского языков, а также в сопоставительном и типологическом исследовании кавказских языков. Наши материалы и выводы могут также представлять интерес и для исследователей в области общей грамматики.
Практическая значимость работы состоит в том, что она может стать основой для составления базового вузовского учебника (учебного пособия) по синтаксису чеченского литературного языка. Как известно, единственный учебник современного чеченского языка, изданный в 1971 г. А.Д. Тимаевым («ХГинцалера нохчийн мотт». Грозный, 1971), содержит материал до синтаксиса, что, конечно, в значительной степени сказывается на качестве преподавания курса современного чеченского языка на филологических факультетах Чеченского государственного университета и Чеченского государственного педагогического института, так как других вузовских учебников по современному чеченскому языку нет до сих пор. Полученные нами результаты представляются важными и для составителей учебников чеченского языка для школ и средних специальных учебных заведений (особенно педагогического профиля), так как необходимость пересмотра некоторых явно ошибочных правил и положений традиционной школьной грамматики очевидна, а в
нашей работе предлагаются решения этих трудных вопросов. Наш «Синтаксис», несомненно, будет использован (и уже используется - по материалам опубликованных работ, отражающих основное содержание диссертации) при разработке и проведении соответствующих спецкурсов и спецсеминаров в университете и педагогическом институте.
Необходимо особо выделить тот факт, что основные положения нашей работы и значительная часть ее текста вошли в раздел «Синтаксис простого предложения» (в соавторстве с А.И. Халидовым) 2-го тома фундаментальной «Грамматики чеченского языка», разрабатываемой для издания в 2004-2005 гг. в Комплексном научно-исследовательском институте Российской Академии наук в г. Грозном.
Апробация работы. Основные положения диссертационной работы изложены в 20 опубликованных работах (в статьях, в опубликованных тезисах и текстах докладов на различных научных форумах, а также в учебных пособиях для студентов). Актуальные вопросы структуры и семантики чеченского простого предложения освещались нами в выступлениях на научных конференциях различного уровня: на Всероссийской научно-практической конференции в г. Майкопе (1998), на Всероссийской научно-практической конференции в г. Пятигорске (1998), на Всероссийской научной конференции «Актуальные проблемы общей и адыгской филологии», посвященной памяти З.И. Керашевой (Майкоп, 2001), на Всероссийской научной конференции «Проблемы обучения русскому языку как неродному в условиях модернизации образования» (Майкоп, 2003), а также на региональных и межвузовских научных конференциях в гг. Грозном, Екатеринбурге, Барнауле и др. Доложенные на этих научных форумах результаты, легшие в основу диссертации, получили положительную оценку коллег; сделанные ими замечания учтены, а высказанные советы и пожелания помогли нам значительно улучшить работу.
Объем и структура работы. Диссертация выполнена на 280 страницах, состоит из введения, 4-х глав, заключения, списка использованной лингвистической литературы.
Общая характеристика субъектно-объектных и иных отношений в нахском предложении
Приступая к исследованию и описанию синтаксического строя любого языка, языковед должен в первую очередь определиться, каким понятийным аппаратом он будет при этом пользоваться и какими общими принципами и подходами будет руководствоваться, анализируя соответствующий материал. Это необходимо прежде всего потому, что есть определенные категории и общие свойства языковых единиц, универсальные в своих проявлениях принципы их организации, незнание которых или игнорирование которыми может привести языковеда к преувеличению уникальности исследуемого им языка, к приписыванию ему тех качеств, которыми он на самом деле не обладает, что, кстати, часто случалось с исследованиями чеченского и других кавказских языков. Именно поэтому мы решили предварить свой анализ рассмотрением общих вопросов, связанных с представлениями о предложении как единице языка, его основными свойствами (предикативностью, модальностью), с принципами и основаниями классификации предложений и т.д.
Так как предложение - предикативная единица, своего рода предикативный знак, основными компонентами его семантики являются: I) суждение V, соотнесенное с денотативной ситуацией, фрагментом действительности; 2) синтактика (синтагматическая ценность), складывающаяся из: а) семантической избирательности, предопределяемой спецификой сигнификатов слов, словосочетаний, входящих в предложение, и предложения в целом; системными средствами языка (типами моделей смысловых отношений и соответствующих им синтаксических конструкций, характером семантических распространителей, пресуппозициями, контекстом); б) валентности слов, словосочетаний, входящих в предложение, и валентности знака-предложения, рассматриваемого как логический предикат; в) грамматической значимости входящих в предложение слов, словосочетаний и предложения в целом; г) потенциально возможных сочетаний слов, словосочетаний (компонентов предложения) и предложения в целом с другими знаками языковой системы, обозначающих новые смыслы в условиях речевой деятельности; 3) прагматика, включающая в себя: а) предикативность, соотносящую высказывание с денотативной ситуацией, фрагментом действительности через посредство модальности, и локализации сообщения в пространстве и времени (формальной или с помощью пресуппозиций, контекста); б) пресуппозиции (контекстные и экстралингвистические; частным случаем последних являются денотативно-референтные пресуппозиции).
В плане выражения означающее простого предложения индифферентно к цельнооформленности. Индифферентность следует из возможности слова в определенном контексте или в соответствующей речевой ситуации становиться предложением. Сложное предложение и фраза в принципе не могут быть цельнооформленными. Как уже отмечалось выше, связь между простыми предложениями, входящими в состав сложного, выражается в языке определенными формальными средствами.
В поддерживаемое нами определение языкового знака и - через него -определение основных языковых единиц (слова, словосочетания, предложения) входят следующие термины: «модальность» «предикативность», «ситуация», «пресуппозиция», «контекст». Так как этими терминами нередко именуются различные сущности, необходимо по возможности уточнить смысл этих терминов в нашем определении.
Модальностью мы называем, вслед за большинством языковедов, лек-сико-грамматическую категорию, характеризующую ту или иную степень достоверности смысла предложения, т.е. степень соответствия этого смысла реальной действительности и (или) ту или иную степень проблематичности (=обоснованности) выраженного предложением знания о внешнем или внутреннем мире человека.
Основные компоненты значения модальности - это определенные ступени (этапы) достоверности и (или) степени проблематичности, которые выделяются условно и могут быть различны в зависимости от принципа их выделения. Большинством логиков и лингвистов вполне обоснованно признаются следующие основные компоненты значения модальности: действительность, возможность, необходимость; сомнение, проблематичность (в терминологии многих авторов - предположение, вероятность), категоричность (о различных определениях модальности в лингвистике и логике см , например: Виноградов 1950, с. 42; Распопов 1957, с. 189; Тройнов 1958, с. 193-222; Панфилов 1971, с. 165, 186 и др.; Панфилов 1977, с. 39-41; Бондаренко 1977, с. 18).
Приведем здесь лишь некоторые из существующих определений рассматриваемой категории: 1) модальность - понятийная категория со значением отношения говорящего к содержанию высказывания и отношения содержания высказывания к действительности, выражаемая различными грамматическими и лексическими средствами, такими, как формы наклонения, модальные глаголы, интонация и т.п. (Ахманова 1969, с. 237); 2) модальность - категория, указывающая на характер отражаемых в содержании предложения объективных связей (так называемая объективная модальность) либо на степень достоверности содержания того же предложения, с точки зрения говорящего (субъективная модальность) (Панфилов 1977, с. 39-41; Бондаренко 1977, с. 18; Тройнов 1958, с. 193-222). Как любое отношение содержания предложения к действительности рассматривают модальность В. В. Виноградов, Т.В. Борисова, Н.Ю. Шведова и др.; как любое субьеі v гивное отношение говорящего к содержанию предложения - И. В. Головин, Л. Дюрович, В.Ф. Шабалина и др. Известные советские логики В.Ф. Асмус, Д П. Горский и другие под модальностью суждения понимают степень достоверности содержания мысли, в соответствии с чем делят суждения на достоверные и вероятные (проблематические).
Приведенное выше определение модальности эквивалентно открытой дизъюнкции (в неисключающем смысле) существующих ее определений, каждое из которых выражает ту или иную характерную особенность (те или иные особенности) определяемой категории. Дизъюнкция истинна при истинности любого конечного числа ее членов, что дает возможное гь применения такого определения модальности в языках любой типологии. О і крытость дизъюнкции соответствует характеру определяемой категории, число существенных признаков которой (т.е. число членов дизъюнкции) может быть дополнено в результате дальнейших исследований.
. К проблеме «трехсоставности» предложения в чеченском и других «эргативных» языках
Основная проблема, лежащая в основе разногласий между кавказоведами при рассмотрении структуры предложения в эргативных кавказских языках, сводится к статусу прямого дополнения в иерархии членов предложения в эргативной конструкции предложения.
Почти все без исключения исследователи, занимавшиеся этой проблемой или рассмотревшие ее в связи с другими вопросами структурной организации предложения в кавказских языках, уверены в том, что прямое дополнение в этих языках является главным членом предложения, а следовательно, переходное предложение является «трехсоставным». «Трехсостав-ность» эргативной конструкции и статус главного члена предложения для прямого дополнения были постулированы Н.Ф. Яковлевым, писавшим в этой связи следующее: «Прямое дополнение (грамматическое) в чеченском языке всегда стоит в именительно-винительном падеже и только в переходных предложениях. Сказуемое-глагол согласуется с прямым дополнением в классе. Таким образом, в тех случаях, когда подлежащее стоит в активном падеже (переходный оборот), сказуемое согласуется не с подлежащим, а с прямым дополнением, Поэтому прямое дополнение и следует считать, наряду с подлежащим, одним из главных членов чеченского предложения» (Яковлев 1940, с. 40). Продолжая эту традицию, И.А. Оздоев относительно близкородственного чеченскому ингушского языка отмечал, что здесь «предложение... выражает мысль в основном двумя компонентами - грамматическим подлежащим и грамматическим сказуемым - в непереходном предложении и тремя компонентами - грамматическим подлежащим, сказуемым и прямым дополнением, являющимся одним из главных членов предложения в нахских языках, - в переходной конструкции» (Оздоев 1964, с. 16-17). Ни И.А. Оздоев, ни другие языковеды иных аргументов в пользу наделения прямого дополнения статусом главного члена, кроме согласования глагольного сказуемого с прямым дополнением в переходной эргатив-ной конструкции, не привели и не могли привести. Несоответствие «трехсо-ставности» общим представлениям о структуре и семантической организации предложения авторов подобных описаний и исследований синтаксиса нахских языков не смущает: специфика эргативно построенных предложений представляется им настолько исключительной, что она позволяет не считаться с общепризнанной в мировой лингвистике универсалией, утверждающей, что базовая структура предложения всех языков - двучленная (состоящая из S и Р) и, следовательно, главными членами предложения любого языка являются подлежащее и сказуемое.
Опровергнуть это всеобщее заблуждение кавказоведов решился в 1999 г. А.И. Халидов, который вполне убедительно показал, что при всей специфичности эргативного строя он не дает оснований для выводов, противоречащих общеграмматическим представлениям и правилам, и проблема соотношения предиката и его «ближайшего объекта» в языках эргативного строя может быть решена в рамках общих представлений о соотношении главных и второстепенных членов предложения.
В понимании термина "ближайший объект" мы исходим, вслед за А.И. Халидовым, из принципиальных положений А.С. Чикобава, прямо или косвенно затрагивающих проблему переходности глагола и его распространения "компенсирующими" элементами. Поскольку в разных частях своей работы эту точку зрения А.И. Халидов уже обосновал, ограничимся кратким изложением ее сути ее и сосредоточимся на самой классификации словоформ и конструкций, являющихся семантическими распространителями значения переходного глагола, не обязательно совпадающими с тем, что в грамматиках именуется "прямым дополнением".
Если стабильная переходность глагола напрямую обусловлена употреблением при нем прямого дополнения в именительном, или «абсолютном», падеже (соответственно в индоевропейских языках - в винительном), то, наверное, не существует ни одного языка со стабильно переходным глаголом. Практически в любом из индоевропейских или ибе-рийско-кавказских языков можно отметить случаи употребления переходных глаголов, управляющих не винительным (именительным) падежом, или управляющих вовсе не именем или местоимением, или вообще не имеющих эксплицитного компонента, на который могло бы переходить действие глагола. На такого рода отклонения в употреблении переходных глаголов обращал внимание Н. Колшанский, писавший: "Значение глаголов может пополнить наш синтаксис общими правилами", одно из которых состоит в том, что "глаголы одного значения требуют у нас и одного падежа", "многие глаголы от того только требуют разных падежей, что употребляются в разных значениях" (Колшанский 1819, с. 107). Примеры Н. Колшанского: судить преступника, говорить правду - судить о деле, говорить о деле. Само понятие переходности было известно уже тогда, даже еще раньше, но оно не просто связывалось с залогом, а фактически интерпретировалось как один из залогов: "Действительный (activum) значащий деяние, которое от одного к другому относится, и как бы переходит, по сему оный и называется также преходительный" (Барсов 1981, с.540). Сейчас общеизвестно, что многозначный глагол не во всех своих значениях может быть переходным, или возможны глаголы-омонимы, один из которых - переходный, другой - непереходный: ср. винтить шуруп - винтить (сыграть в винт; в немецком переходный: Wint spielen); грести солому -грести веслом; отходить утопленника - отходить в сторону; и т.д. (Ахманова 1986). Переходный глагол обычно имеет при себе и субъект в номинативе - источник переходящего на объект действия, но нали чиє подлежащего-субъекта не является обязательным признаком переходного глагола. Например, из трех значений глагола лихорадить (чувствовать озноб, лихорадку: Больного лихорадит; безличн., о лихорадочных ощущениях, ознобе: Меня лихорадит; переноси, безл.: Стройку лихорадит), которые приводит СИ. Ожегов (Ожегов 1982, с.289), лишь в первом случае выражен грамматический субъект, лишь условно соотносимый с субъектом семантическим. Такие бессубъектные конструкции с невыраженным и практически неэксплицируемым субъектом свойственны и чеченскому языку: Сан коьртана ов детта "Моей голове колики/боль бьет". Но в чеченском языке нет безобъектных глаголов, подобных приведенным русским: грести - пийсакхьекха "весло тереть", винтить - винт ловзо "винт играть" / винтах ловза «в винт играть".
Порядок слов и его роль в формировании синтаксических единиц чеченского языка
В лингвистической литературе роль словопорядка в предложении до сих пор не однозначно не определена. С одной стороны, в работах, посвященных общим вопросам, обычно опрделяется, что порядок расположения компонентов связан со структурной организацией предложения, более того, от словопорядка часто зависят даже существенные черты грамматического строя языка. В этом плане значительный интерес представляет известная работа Дж. Гринберга, который на основе анализа материала 30 языков (Европы, Азии, Африки, Океании, Америки) сформулировал 45 универсалий, связанных с расположением компонентов в предложении. Так, универсалии 2, 3, 4 гласят: В языках с предлогами генитив почти всегда следует за управляющим существительным, тогда как в языках с послелогами он почти всегда предшествует ему»; «Языки с доминирующим порядком VSO характеризуются наличием предлогов»; «С вероятностью гораздо большей, чем случайная, языки с нормальным порядком SOV имеют послелоги» (Гринберг 1970i, стр. 120). Вместе с тем, касаясь порядка слов в отдельно взятых языках или в группе языков, часто утверждают, что здесь порядок слов или не играет роли в структурной организации предложения и вообще не выполняет грамматическую функцию, что его роль в предложении ограничена релевантностью в коммуникативном плане, влияя, скажем, на актуальное членение предложения, но не на конструктивное. На самом деле, видимо, порядок слов в той или иной степени релевантен и доя структурной организации предложения. Вопрос только в том, насколько высока степень влияния словопорядка на конструктивное членение предложения, вообще на грамматическую организацию предложения.
В литературе о чеченском и других нахских языках вопрос о роли по рядка слов в предложении обычно или вовсе не затрагивается, или ему уделяется слишком мало внимания. При этом общим местом почти всех работ, в той или иной степени затрагивающих роль словопорядка в предложении нахских языков, становится утверждение о том, что словопорядок не играет существенной роли в структурной организации предложения в этих языках. Между тем, порядок слов оказывается очень важным фактором, имеющим значение для различения синтаксических единиц (словосочетаний и предложений), для выявления и дифференциации членов предложения, в целом для синтаксического строя нахских языков.
Определяемый как «взаимное расположение членов предложения, мыслимое как взаимное расположение тех слов, которыми они выражены» (Ахманова 1969, стр. 340), порядок слов в той или иной степени влияет на структуру и семантику предложения, в частности, может изменять функционально-синтаксические свойства компонентов предложения. Именно это, полагаем, имел в виду Л. Теньер, разъясняя, что «структурный порядок слов - это порядок, в котором устанавливаются синтаксические связи» (Теньер 1988, стр 237)
С точки зрения А.И. Халидова, невнимание языковедов к порядку слов в нахских и других кавказских языках неоправданно. Это явление, которое заслуживает более пристального внимания и анализа. Особенно в связи с тем, что есть никем еще не оспоренное, но вряд ли бесспорное, мнение о том, что "в силу развитости именной и глагольной морфологии в нахско-дагестанских языках порядок слов в предложении здесь относительно свободен" (Климов 1986, с. 101), правда, с оговоркой относительно "основного словопорядка, характеризующего стилистически нейтральное предложение (там же): вероятно, здесь было бы правильно говорить не об основном, а о нормальном порядке слов. Ср. в связи с этим также высказывание Н.Ф. Яковлева: «Логическое ударение представляет собой просто грамматическую форму, служащую для смыслового выделения, для смыслового под черкивания одного слова в предложении» (Яковлев 1940, стр. 7). Если учесть, что для Н.Ф. Яковлева порядок слов - это «порядок, в котором располагаются слова - члены предложения» (стр. 7), и что он фактически увязывает этот порядок только с логическим ударением, суть его рассуждений сводится к тому, что изменение порядка слов приводит только к изменению смысла высказывания, несмотря на апеллирование к «грамматической форме предложения».
Однако изменение порядка слов, как убедительно показал в своей докторской диссертации А.И. Халидов, влечет за собой изменения не только в коммуникативной устроенности предложения. В чеченском языке и вообще в языках эргативного строя такое изменение словопорядка часто ведет к структурному преобразованию синтаксических единиц, а иногда оказывается даже невозможным. Без особого ущерба для структуры предложения порядок расположения членов предложения по отношейию друг к другу можно изменить, например, в русском языке, хотя и здесь свободный словопорядок вряд ли можно абсолютизировать. В русском языке функция порядка слов сводится к "образованию вариантов, связанных с различным расположением членов предложения"; "ряд вариантов предложения, различающихся актуальным членением, образует коммуникативную парадигму предложения" (РГ 1982, II, с.91). Порядок слов оказывается и фактором, влияющим на экспрессивно-стилистическую окраску речи: в стилистически нейтральной литературной речи, например, тема расположена перед ремой (Хмурое небо / прояснилось, а в экспрессивно окрашенной речи рема перемещается в начальную или серединную позицию: Прояснилось / хмурое небо (там же, с.91-92). Существенного влияния на конструктивное членение предложения порядок слов не оказывает: "порядок слов нерелевантен (не имеет различительной функции) на уровне синтаксической структуры предложения и релевантен (имеет различительную функцию) на уровне его актуального членения" (Ковтунова 1976, с. 15-16), "главной функцией порядка слов в рус ском литературном языке является функция выражения актуального членения" (там же, с. 16). Однако было бы неправильным считать, что в русском языке порядок слов не оказывает никакого влияния на структуру и функциональные свойства компонентов предложения. Так, по мнению А.И. Халидо-ва, в предложениях типа В подвале крысы и Крысы - в подвале, Времени не хватает и Не хватает времени, У него гитара и Гитара у него и т.д. поменялись местами не только тема-рема, изменились синтаксические функции компонентов и сама структура предложений (Халидов 1999, стр. 76-77). Ни АГ-70 (Грамматика 1970, стр. 560-564), ни АГ-80 (РГ 1982, стр. 150-154 и др.), по его оценке, эту особенность - возможность трансформирования односоставных предложений в двусоставные и наоборот - не отмечают. Между тем вряд ли можно согласиться с авторами этих двух академических грамматик в том, что при изменении порядка слов У него гитара -Гитара у него произошла только замена актуальной схемы "У него (тема) гитара) рема)" на схему "Гитара (тема) у него (рема)". В этой связи обращает на себя внимание понимание конструкций типа У него гитара, изложенное С.И.Кокориной. "Есть целый ряд бесподлежащных конструкций, в которых ощущается расчлененность на два состава на основе отношения "определяемое - определяющее", отношения, характерного для подлежащных конструкций" (Кокорина 1979, с.6), "отношение "определяемое - определяющее" может сложиться в двусоставном (выделено нами - А.Х.) предложении не между подлежащим и сказуемым, а между косвенным падежом имени и остальным составом предложения" (там же). Не вдаваясь в дискуссию по вопросу двусоставности предложений с косвенно-падежным субъектом, будем исходить здесь из традиционного представления о них как об односоставных предложениях. Так вот, как совершенно справедливо, на наш взгляд, отмечает А.И. Хадидов, предложение У него гитара (с определяемым субъектом обладания в косвенном падеже у него), трансформированное в Гитара у него, становится двусоставным с грамматическим субъектом гитара и преди катом, выраженным носителем признака обладания у него. Такие трансформации, когда изменение словопорядка влияет на структуру предложения, не являются характерными для предложений с неименными предикатами, и, видимо, поэтому они не привлекали внимания исследователей русского языка. Кстати, словопорядок оказывается важным в русском языке и при разграничении словосочетаний и предложений - опять-таки в предложениях и словосочетаниях с именными компонентами: Бабушка замечательная и замечательная бабушка; Книга - твоя и твоя книга. Исходя из таких фактов, следовало бы считать условными понятия «свободный порядок слов», «несвободный порядок слов», так как, как отмечает П. Рестан, "абсолютно контекстно свободные предложения, конечно, представляют собой фикцию" (Рестан 1980, с.47б), точно так же, как, видимо, маловероятно существование абсолютно несвободного в отношении словопорядка синтаксического строя того или иного языка. Конечно, как допускает и П. Рестан, в языке могут быть контекстно-свободные "гномические" предложения, тривиальные истины вроде Птицы поют, в которых изменение порядка слов в принципе возможно, но для которых обычен порядок SV, при котором они и вне контекста вполне понятны.
Концепция множественности конструкций предложения в языках эргативного типа
Одной из сложнейших проблем синтаксиса кавказских языков является, бесспорно, проблема выделения и исчисления синтаксических конструкций, определяемых по форме главного члена предложения. По сложившейся традиции, которой и сейчас следует большинство языковедов, в качестве главного члена в этих языках выделяют практически все падежные словоформы, которые выражают значение субъекта, а отсюда число соответствующих конструкций предложения возрастает до пяти и более.
Во всех без исключения кавказских языках в их описаниях и исследованиях выделяются три и более конструкций предложения. Эта традиция восходит к трудам исследователей кавказских языков 19-го столетия и была упрочена в работах 30-ых годов 2-го столетия. Так, С.Л. Быховская с уверенностью заявляла следующее: исходя из того, что в исследуемых языках выделяются три типа глаголов «с точки зрения соотношения между лицом и предметом, с одной стороны, и процессом, выражаемым глаголом, с другой», она не сомневалась, что «во всех кавказских языках все эти три типа глаголов имеют разные конструкции: 1) с лицом в активном (т.е. в эргатив-ном - Х.Н.) падеже - все глаголы переходные; 2) с лицом в именительном падеже - все глаголы непереходные (как действия, так и состояния) и 3) с лицом в дательном падеже» (Быховская 1936, стр. 21). Следовательно, речь шла о трех конструкциях предложения, выделяемых фактически по падежу подлежащего: эргативной, номинативной и дативной. В дальнейшем к этим трем были добавлены также генитивная и локативная конструкции. Более того, многие исследователи отдельных кавказских языков проявляли очевидную склонность принимать за подлежащее любую словоформу с субъектным значением и тем самым еще более расширить этот список конструкций предложения в кавказских языках.
Необходимо отметить, что сторонники множественности конструкций предложения в кавказских языках какого-либо единого принципа выделения этих конструкций не придерживались и не придерживаются до сих пор Многие классификации явно эклектичны. Показательно в этом отношении то, как выделялись и выделяются конструкции предложения в адыгских языках. Так, у Н.Ф. Яковлева, Б.Х. Балкарова и З.И. Керашевой выделение в абхазско-адыгских языках непереходной конструкции, переходной конструкции и конструкции с косвенным объектом (Н.Ф. Яковлев), или номинативной, эргативной конструкций и конструкции с косвенным объектом (Б.Х. Балкаров), или безобъектной непереходной номинативной, переходной эргативной и особой номинативной конструкции с косвенным объектом (З.И. Керашева) основано сразу на нескольких признаках а) на форме подлежащего или вообще на формах субъекта и объекта, б) на переходности-непереходности глагола и в целом предложения, в) на различии между прямым и косвенным объектами. Н.Т. Гишев поступает, на наш взгляд, совершенно правильно, выражая свое неприятие «конструкции с косвенным объектом», поскольку косвенный объект «может быть в любом предложении, если глагол двух - или многоличный» (Гишев 1985, стр. 26). Однако и он сам выделяет, вслед за Г.В. Рогава и З.И. Керашевой (Рогава, Керашева 1966, стр. 368-371), четыре конструкции предложения в адыгских языках: 1) эрга-тивную, б) абсолютную, 3) индефинитную, г) инверсивную (там же, стр. 27 и ел.). При этом показательно то, что Н.Т. Гишев пишет далее: «Разумеется, что, в строгом смысле слова, доминирующими синтаксическими конструкциями в адыгских языках являются эргативная и абсолютная, но, по некоторым своим особенностям право на автономию получают инверсивная и индефинитная конструкции» (там же, стр. 38-39). Что же это за конструкции, которые получают «право на автономию»?
По описанию Н.Т. Гишева, инверсивная конструкция является «составной частью эргативнои системы построения предложения». Однако в ней «в роли сказуемого выступает инверсивный непереходный глагол», при котором «реальный субъект-подлежащее в форме эргативного падежа выступает грамматическим косвенным объектом-дополнением (по уточнению Г.В. Ро-гава и З.И. Керашевой - в значении дательного падежа), реальный же объект-дополнение в форме абсолютного падежа - грамматическим субъектом-подлежащим». Выделенная таким образом «инверсивная конструкция предложения сближается с абсолютной конструкцией предложений своей непереходной семантикой, а с эргативнои - своей трехчленной синтагмой». Если в адыгейском К1алэ-м тхылъхэ и1эх «Юноша имеет книги» и1эх родственно кабардино-черкесскому иХэн «иметь» (см : Адыгэ 1999, стр. 321), а это, несомненно, так, то у этого слова, кроме общего значения «иметь», есть еще значения «обладать» кем-чем-л., «располагать» кем-чем-л. Форма абсолютного падежа- тхылъхэ (тхылъ «книга», а также вообще письменный документ, бумага) + аффикс мн. ч. —э), выполняя грамматическую функцию подлежащего, семантически объектна и обозначает объект обладания, а к1алэ-м - эргатив, грамматически являясь дополнением, продолжает выражать семантику субъекта - субъекта обладания. Точный смысл здесь, видимо, такой: «юношей обладается книга». Инверсия, когда грамматические субъект и объект функционально меняются местами, не изменяя при этом своей формы, могла бы наталкивать на мысль о том, что это одна из форм пассиви-зации конструкции предложения, аналогичная, например, чеч. Ас книга йоьшу «Я книгу читаю»—» Книга ас йоынуш ю «Книга мною читаема есть», если бы глагол и1эх обозначал действие. Но поскольку семантики реального действия здесь нет, трудно не соглашаться с тем, что это непереходная конструкция. Точно так же, как трудно согласиться с инверсивностью конструкции, не имеющей иного варианта с другими функциями тех же актантов. Видимо, «автономность» инверсивной конструкции, в которой не абсолютно уверен и сам Н.Т. Гишев, кажущаяся, а на самом деле в адыгских языках, как, видимо, и в других кавказских языках эргативного строя, есть только две конструкции предложения - эргативная и «абсолютная».
За исключением отдельных попыток высказать другую точку зрения, в целом в иберийско-кавказском языкознании до последнего времени постулировалась концепция, согласно которой общекавказскими синтаксическими изоглоссами являются, наряду с эргативной и номинативной («абсолютной») конструкциями также дативная («аффективная»), генитивная («посессивная») и локативная конструкции. Не видя в этих предложениях ни эргатива, ни привычного для индоевропеиста номинатива в субъектном значении, М.М. Гухман вообще выводит такие предложения из сферы двусоставных, включая сюда, кстати, даже эргативные построения, предположив, что их (языков с такими конструкциями) «отличие от языков типа русского заключается не в отсутствии подлежащного предложения, а в большей его ограниченности за счет распространенности бесподлежащных предложений, которые скорее всего должны рассматриваться как предложения односоставные» (Гухман 1972, стр. 35). То есть односоставными предлагается считать такие предложения, как КІантана шен нана еза «Мальчику (сыну) его мать любима», Йишин дуккха а книгаш ю «У сестры много книг есть», Студен-ташка зачеташ діаялало «Студентами зачеты сдаются (могут сдаваться».
