Социально-экономические и культурные преобразования в СССР в годы довоенных пятилеток (1928-1941 гг. ) Наумов Николай Васильевич

Содержание к диссертации

Введение

ГЛАВА 1. Разработка официальной концепции в советской историографии 1930-1980-х гг . 48

1. От сталинской концепции к послесталинской: поиски новых подходов 48

2. Концепция индустриализации СССР в советской историографии 74

3. Концепции коллективизации в советской историографии 126

4. Проблемы культурной революции в советской историографии 193

ГЛАВА 2. Современная отечественная историография о социально-экономических и культурных преобразованиях в 1928-1941 гг 218

1. История индустриализации СССР в современной историографии 218

2. История коллективизации в современной историографии 264

3. История культурного строительства в современной историографии 289

Заключение 311

Список источников и литературы 329

• От сталинской концепции к послесталинской: поиски новых подходов
• Концепция индустриализации СССР в советской историографии
• История индустриализации СССР в современной историографии
• История коллективизации в современной историографии

Введение к работе

История советского общества является предметом острых политических и научных дискуссий в современной России. К советскому прошлому апеллируют политические оппоненты в ходе предвыборных кампаний и в парламентских дебатах, в средствах массовой информации при обсуждении актуальных социально-экономических, политических и культурных проблем. В этих дискуссиях активное участие принимают сторонники КПРФ, которые отстаивают социалистические ценности. Их оппонентами выступают представители политических партий, которые сформировались в России на основе отрицания этих ценностей и программы которых базируются на официальной идеологии «антикоммунизма» и «антисоветизма». Быстро меняющаяся политическая конъюнктура обусловила откровенную тенденциозность в оценках лидерами и сторонниками этих партий советского прошлого и вызвала формирование новых стереотипов и мифов, которые активно внедряются в массовое сознание. В результате, как подчеркивают отечественные историки, «в общественном сознании современной России сталкиваются подчас несовместимые образы советского прошлого»1. Не случайно в последние годы на уровне официальной идеологии наметилась тенденция пересмотреть наиболее одиозные оценки советского прошлого, высказанные в «перестроечной» и постсоветской литературе. Все это делает актуальным объективное изучение истории советского общества.

Такое изучение помогает также лучше понять не только причины и характер, но и итоги «перестройки» и реформ после 1991 г. Их осуществление требовало от руководства страны научно обоснованного знания общества, которое предстояло реформировать. Такое знание могло быть результатом лишь его комплексного исследования учеными - представителями всех общественных наук, в том числе и историками. В определенной степени неудача «перестройки» и крушение замыслов ее вдохновителей, так же как и катастрофические последствия «радикальных экономических реформ» можно объяснить плохим знанием истории советского общества политической элитой СССР и России. Партийное и государственное руководство СССР стало заложником проводившегося им в отношении общественных наук политики жесткого идеологического контроля. Вскоре по еле распада Советского Союза отечественные историки вновь констатировали, что «сегодня мы еще с большим трудом в состоянии определить характер общества, в котором жили накануне перестройки» .

Наибольший интерес ученых, политиков и общественных деятелей вызывает «период построения социализма в СССР» - радикальные социально-экономические и культурные преобразования в годы довоенных пятилеток. Многие из них стремятся найти в этих преобразованиях истоки процессов, которые продолжают оказывать влияние на нынешнее состояние российского общества.

В советской историографии годы довоенных пятилеток рассматривались как важнейший период в становлении и развитии советского общества. Говоря о них, историки подчеркивали, что в кратчайшие исторические сроки в СССР были осуществлены радикальные изменения в структуре промышленности, в сельском хозяйстве и культуре. Накануне Великой Отечественной войны промышленность стала определяющим сектором экономики страны, произошли глубокие изменения в социальном строе, была создана демократическая, доступная десяткам миллионов граждан СССР система школьного и вузовского образования, были развернуты широкомасштабные научные исследования, достижения мировой и отечественной культуры стали достоянием народных масс. Советскому обществу был дан импульс, который на десятилетия определил его быстрое и эффективное развитие. Все эти преобразования по глубине и масштабности не имели аналогов в истории нашей страны. Результатом их осуществления, согласно официальной концепции, стало создание в СССР социалистического общества. «Социализм, неизбежность которого была научно предсказана Марксом и Энгельсом, социализм, план построения которого начертал Ленин, стал в Советском Союзе реальностью»2. Повышенное внимание советских историков к данному периоду объяснялось задачей доказать социалистический характер советского общества и выявить закономерности его построения.

В годы «перестройки», когда на уровне партийно-государственного руководства страны заговорили о «деформациях социализма», интерес исследователей к изучению данного периода возрос в связи с попытками выявить и объяснить эти деформации, представив тем самым историю «построения социализма в СССР» во всей ее сложности и противоречивости. Наряду с этим появились работы, авторы которых акцентировали внимания исключительно на негативных оценках этого периода и обосновывали

свою точку зрения в рамках тоталитарной концепции, получившей статус «официальной» в постсоветский период.

Одновременно острой критике была подвергнута советская историография индустриализации, коллективизации и культурной революции и советская историческая наука в целом. К настоящему времени в среде отечественных исследователей сформировались две точки зрения на нее.

Сторонники радикальной точки зрения, имея в виду, прежде всего, историографию советского общества, подчеркивают ее политическую ангажированность и неразрывную связь с официальной идеологией, называют ее «наукой, не обретшей лица», «репрессированной наукой», «мощным средством репрессий», наукой, «фальсифицировавшей историю, деформировавшей сознание, насаждавшей мифы»1.

Сторонники другой точки зрения, признавая справедливыми критические замечания в адрес историографии советского общества, не приемлют огульного отрицания всего, что было сделано советскими историками. В этой связи СП. Карпов, в частности, отметил: «Мне непонятно распространенное у нас сегодня самобичевание историков, некое флагелланство, когда иные готовы принять на себя грехи общественного строя, при котором они жили, и стараются как бы не замечать очевидных прошлых достижений. Например - значительного потенциала и авторитета отечественных школ и реального вклада в познание прошлого нескольких поколений ученых советского времени... В конечном счете, вопрос о состоянии исторической науки не сводится к вопросу об идейно-политическом «качестве» трудов»2.

Неоднозначные оценки советской исторической науки, с одной стороны, и появление в отечественной историографии различных концепций, претендующих на объяснение феномена «советского общества» - с другой, делают актуальными историографические исследования, в которых необходимо подвести итоги изучения выделенного периода на основе сравнительного анализа существующих концепций. Такой анализ позволяет выявить основные аспекты изучения данной темы, обозначить проблемы, вызывающие интерес представителей различных историографических направлений, отказаться от тенденциозных трактовок и оценок истории советского общества.

Актуальность выбранной темы в определенной степени связана также с решением проблем гуманитарного образования, в рамках которого ставится задача формирования исторического сознания российских граждан.

О недостатках и пробелах в этой области заговорили в связи с оценкой эффективности образовательной системы и необходимости ее реформирования как на уровне школы, так и высших учебных заведений. Предметом острой критики стала учебная литература, в том числе и по отечественной истории. В качестве важной задачи выдвигается создание новых учебников, которые были бы свободны от политической ангажированности и воспитывали уважение к истории своей страны. Очевидна необходимость появления историографических работ, в которых предметом анализа должны стать не только научные публикации, но и учебная литература по истории советского общества.

Объектом исследования в рамках данной диссертации выступает отечественная историография социально-экономических и культурных преобразований в СССР в годы довоенных пятилеток.

В настоящее время «отечественная историография» отождествляется с «российской». Сложнее определиться с соотношением таких понятий, как «отечественная историография» и «советская историография». До распада СССР эти понятия рассматривались как синонимы, а «советская историография» была представлена работами, опубликованными не только в России, но и в других союзных республиках. При этом советская историография, как правило, отождествлялась и по-прежнему отождествляется с «марксистской», «марксистско-ленинской» историографией, что характеризует советскую историографию с точки зрения ее теоретико-методологических основ. В работах, посвященных методологии историографических исследований, различия в теоретико-методологических принципах изучения истории рассматриваются в качестве основного критерия при выделении различных течений в исторической науке1, а следовательно, советскую историографию следует рассматривать как научную школу, которая на протяжении многих лет вплоть до 1987 г. представляла отечественную историографию. Однако с началом перестройки в рамках отечественной историографии появились публикации по истории советского общества, авторы которых открыто противопоставляли себя исследователям, придерживавшимся марксистско-ленинской методологии. Поэтому с конца 80-х гг. необходимо различать такие понятия, как «советская историография» и «отечественная историография». Последняя включала в себя первую и была представлена другими зарождавшимися историографическими школами или направлениями. При этом марксизм-ленинизм оставался официальной идеологией, также как и базирующаяся на нем советская историография. В рамках данной диссертации понятие «советская» историография рассматривается в одном ряду с такими понятиями, как «либеральная», «консервативная» или «ревизионистская» историографии.

Под отечественной историографией в настоящей работе подразумевается, прежде всего, «российская» историография, развитие которой в годы существования Советского Союза шло в неразрывной связи с разработкой основных проблем истории советского общества историками других союзных республик. Вопрос о соотношении российской историографии и историографии национальных республик в советский период с учетом изменений, происшедших после 1991 г., является предметом отдельного исследования, и первые работы на эту тему уже опубликованы . Здесь же пока отметим, что степень интеграции в советское время национальных историографии в области изучения истории советского общества была весьма высока. Следствием такой интеграции стала возможной своеобразная специализация исторических исследований в союзных республиках. Речь, в частности, идет о том, что основное внимание в их работах было уделено разработке темы «Социалистические преобразования в национальных районах». В рамках такой «специализации» на долю российских историков соответственно выпало изучение социалистических преобразований не только в столицах и в России, но и на всей территории СССР. В 20-80-е гг. и позднейший период речь шла об изучении и написании современной истории СССР. Учитывая ту роль, которую играла историческая наука в политической и идеологической жизни советского общества, российские историки не могли не играть определяющей ропи в изучении истории советского общества. В Москве находились высшие органы партии и государственной власти СССР, которые определяли характер и направления исследований. В РСФСР (в Москве и в меньшей степени в Ленинграде) были сосредоточены главные научно-исследовательские центры социальных наук и главные учебные заведения, в которых шла подготовка кадров специалистов-гуманитариев. Общесоюзные научные центры и советы, которые координировали изучение данной темы, были сосредоточены в столице России и в силу этого комплектовались в основном за счет российских историков. На территории России располагались отделения Академии наук СССР и университеты с отделениями и кафедрами, сотрудники которых занимались исследованием истории советского общества. Как правило, отечественную историографию в 50-80-е гг. на различных международных научных конференциях представляли преимущественно российские историки. Все это было следствием той роли, которую играла Россия в экономической, политической и культурной жизни Союза. Указанные факторы и обусловили тот факт, что приоритет в разработке официальной концепции советской истории в рамках отечественной историографии в советский период принадлежал российским историкам.

При этом автор ни в малейшей степени не хочет преуменьшить вклад историков национальных республик в изучение радикальных преобразований, происходивших в этих республиках в конце 20-х - 30-е гг. С начала 60-х гг. итоги их исследований во все большей степени вводились в научный оборот в обобщающих работах по истории советского общества. Вместе с тем, как представляется нам, многие результаты исследований историков национальных республик, раскрывавших национальную специфику социально-экономических преобразований в 1928-1941 гг. и содержавших богатый фактический материал, не получили достаточно глубокого теоретического осмысления в рамках официальной концепции. Что касается настоящей работы, ее рамки не позволяют сделать подробный анализ национальных историографии избранной нами темы.

Наряду с понятием «советская историография» в диссертации используются и такие понятия, как «перестроечная» и «постсоветская» историографии, которые отразили эволюцию (и вместе с тем периодизацию) отечественной историографии. Под современной историографией автор диссертации понимает историографию, представленную как работами, вышедшими в годы перестройки, так и опубликованными после 1991 г.

При определении предмета диссертационного исследования, его цели, задач и источниковой базы автор исходил из трактовки таких понятий, как «историографический источник», «историографический факт», «предмет» и «объект» историографических исследований, «степень изученности проблемы» и др. Содержание этих понятий в советской историографии не оставалось неизменным и являлось в 60-80-е гг. предметом дискуссий советских историков,

М.В. Нечкина в статье, опубликованной в 1965 г., выделила основные виды источников по истории исторической науки, в числе которых на первое место она поставила «труды историков». «Они могут иметь форму крупных монографий, отдельных книг, статей, сообщений, печатных заметок..., форму устных докладов, выступлений в прениях, в дискуссиях». В «состав богатейшего корпуса первоисточников», который имеет история советской исторической науки, помимо работ советских историков, Нечкина включала «многочисленные направляющие их работу материалы». В их число входили «постановления партии и правительства, проблемные статьи о развитии исторической науки, передовые статьи ведущих журналов, а также протоколы съездов историков, конференций, симпозиумов, стенограммы дискуссий, тексты постановлений научных учреждений и т.п.». Таким образом, работы историков и «направляющие их работу материалы» - источники (первоисточники), которые составляют основу исследований по истории исторической науки. В статье М.З. Нечкиной, однако, была предпринята попытка провести определенную грань между трудами историков и «многочисленными направляющими их работу материа 9

лами». Хотя указанные материалы «направляют работу» историков, тем не менее, она настаивает на том, что эти материалы входят в единый «корпус первоисточников», в котором «основным первоисточником» являются труды историков1. Среди источников (первоисточников) М.В. Нечкина называла также материалы, относящиеся к «творческому процессу работы историка», «документальные материалы по истории исследовательских учреждений исторического профиля..., материалы о формировании кадров советских историков» и др.

Далее М.В. Нечкина указывала, что перед исследователем, работающим над проблемами историографии, неизбежно встает вопрос: «...Какие же факты являются важнейшими для историка исторической науки и кладутся в основу исторического исследования? ... Что такое историографический факт?». Отвечая на поставленный ею вопрос, М.В. Нечкина подчеркивала, что «...наука слагается прежде всего из результатов исследований ученых» и, «следовательно, основным и важнейшим фактом истории науки являются труды ученого...»2.

Таким образом, труды историка - и первоисточник историографии как истории науки, и «главный историографический факт». Не вполне понятно из статьи Нечкиной, как соотносятся эти категории, если исходить из того, что историк анализирует прежде всего факты прошлого, о которых ему становится известно из источников. Анализируя источник, исследователь извлекает из него всю возможную информацию о свершившемся факте. В данном случае такое понимание соотношения «историографического факта» и историографического источника вполне приемлемо, если подразумевать под «историографическим фактом» концепцию.

Продуктивным, по нашему мнению, является определение «историографического факта», данное К.Н. Тарновским, который понимал под ним «авторскую концепцию, с большей или меньшей четкостью и полнотой изложенную в исследовании». Научные публикации (статьи, монографии, рецензии), материалы дискуссий и обсуждений, рабочую документацию (рукописи, конспекты, записные книжки) он, в отличие от многих авторов, рассматривал в качестве историографических источников. Свою точку зрения на концепцию как «историографический факт» Н.К. Тарновский обосновал в первой главе своей книги (она увидела свет после смерти автора), где он размышлял об особенностях историографических исследований3. Идентичную трактовку «историографического факта» дали A.M. Са харов и В.Е. Иллерицкий в ходе обсуждения методологических проблем истории исторической науки .

Десять лет спустя - в 1975 г. - М.В. Нечкина и Е.Н. Городецкий в совместно написанной статье вновь поставили ряд проблем теории и методологии историографических исследований.

В числе методологических проблем историографических исследований Нечкина и Городецкий вновь указывали на необходимость разработки «научной терминологии новой дисциплины», в том числе таких понятий, как «историографический факт» и «историографический процесс» .

Рассматривая вопрос о «предмете историографических исследований», авторы определили его как «широкий комплекс проблем истории исторической мысли и эволюции организационных форм развития исторической науки и исторического образования, истории научных центров». «Полем приложения сил историографа, - указывали они, - является сама историческая наука, формы и пути ее развития, ее проблематика, рождение и развитие концепций, их документальная основа»3.

При этом авторы придерживались расширительного понимания «предмета историографических исследований», подчеркивая, что «современные исследования впервые включили в предмет истории науки не только эволюцию научной мысли, но и весь комплекс проблем по истории складывания системы организации науки на различных ее этапах». По мнению авторов, «конкретный опыт историографа говорит о том, что историю науки надо понимать в широком смысле этого слова, т.е. включая в нее как объект изучения не только труды историков, но и материалы по истории этих трудов, анализ всей атмосферы, «климата» развития науки, политики в этой области, историю научных центров, периодики, подготовки кадров, влияние формы и структуры организации науки на самый процесс создания исторических исследований». Далее исследователи дают развернутое определение «предмета истории исторической науки», состоящее из восьми компонентов. В первом из них наряду с «историей борьбы различных течений в исторической науке, сменой проблематики исторических исследований; классовой обусловленностью теорий исторического процесса» называется «формирование и развитие различных исторических концепций»4.

С учетом выше изложенного предметом исследования настоящей работы станут концепции истории социально-экономических и культурных

преобразований в СССР в годы довоенных пятилеток, которые разрабатывались в рамках «советской», «перестроечной» и «постсоветской« историографии. В данном случае концепция выступает как историографический факт.

Цель данной работы заключается в том, чтобы определить степень изученности социально-экономических и культурных процессов, определивших развитие советского общества в 1928-1941 гг.

Для достижения данной цели были поставлены следующие задачи:

- выявить основные концепции, претендующие на объяснение феномена «советского общества» и его развития в годы довоенных пятилеток;

- сравнить основные положения этих концепций;

- проанализировать их аргументацию;

- выявить факторы, обусловившие эволюцию различных концепций в рамках отечественной историографии;

- выделить дискуссионные вопросы, требующие дальнейшего изучения.

Решение поставленных задач на основе сравнительного анализа различных концепций позволит охарактеризовать современное состояние отечественной исторической науки в целом и дать оценку тем подходам и тенденциям, которые обозначились в изучении истории советского общества в связи с пересмотром теоретико-методологических основ отечественной историографии.

Методологическую основу диссертации составил диалектический метод научного познания, основными принципами которого являются принципы объективности и историзма. Принцип объективности предполагает выявление всей совокупности историографических фактов и их непредвзятый анализ, тогда как принцип историзма обязывает «рассматривать предметы, явления, события в их возникновении и развитии в связи с конкретными историческими условиями, породившими их»1. Применительно к данному диссертационному исследованию речь идет о рассмотрении той

или иной концепции с учетом конкретно-исторических условий ее возникновения и дальнейшей эволюции. При этом объективность требует исключения какой-либо заданности при оценке научных результатов, полученных представителями различных историографических направлений, а историзм обязывает судить о научных заслугах историков «не по тому, чего они не дали по сравнению с современным состоянием науки, а по тому, что они дали нового по сравнению со своими предшественниками» .

Решить поставленные в диссертации исследовательские задачи позволили общеисторические методы исследования, которые «представляют собой то или иное сочетание общенаучных методов»2 (т.е. анализа и синтеза, дедукции и индукции, восхождения от конкретного к абстрактному и от абстрактного к конкретному, классификации и типологизации и др.).

В частности, выявить основные концепции, претендующие на объяснение феномена «советского общества» 20-30-х гг., позволил историко-типологический метод, направленный на выявление общих существенных признаков или, другими словами, положений, составляющих суть той или иной концепции. Этот же метод, основанный на дедуктивно-индуктивном подходе, позволяет выявить общие тенденции в развитии отечественной историографии, обосновать ее периодизацию, представить классификацию основных историографических школ и направлений.

Выделить дискуссионные проблемы истории советского общества стало возможным на основе историко-сравнительного анализа, который был положен также и в основу анализа аргументации основных положений рассматриваемых концепций. Предметом сравнительного анализа при оценке советской историографии стали «официальная» и «альтернативная» (или отдельные положения таковой) концепции социально-экономических преобразований в СССР в 1928-1941 гг., а также историографические исследования советских историков, в которых оценивалась степень научной аргументированности и уровень теоретической разработки их основных положений.

Историко-сравнительный метод был положен в основу анализа и современной историографии, представленной концепциями, основанными на различных историософских и социологических теориях. При этом оценка индустриализация, коллективизация и культурной революции современными авторами сопоставляется с принятыми в советской историографии оценками.

Сочетание историко-генетического метода и системного подхода позволило вскрыть и показать те внешние по отношению к исторической науке факторы, которые определяли как изменения в официальной концепции, так и ее оценки в отечественной историографии с учетом того общественно-политического климата, в котором жили и работали советские историки.

Изложение диссертационного материала основан на проблемно-хронологическом принципе, который позволил не только выделить основные проблемы индустриализации, коллективизации, культурного строительства, но и проанализировать итоги их изучения на различных этапах развития отечественной историографии.

Междисциплинарный подход (или принцип полидисциплинарности) позволил автору применить к оценке рассматриваемых концепций знания из области политологии, социологии, философии, т.е. тех дисциплин, в рамках которых получили обоснование положения, ставшие теоретико-методологической основой различных концепций. Кроме того, указанный подход позволил включить в источниковую базу диссертационного исследования работы не только историков, но и экономистов, социологов, политологов, публицистов, которые внесли свой вклад в разработку рассматриваемых в диссертации проблем. Расширение источниковой базы исследования продиктовано основной целью работы - выявить степень изученности этих проблем. При анализе представленных концепций и точек зрения автор диссертации следовал принципу «плюрализма», т.е. пытался оценить логику и степень аргументированности основных концептуальных положений в рамках той или иной исторической или социологической теории, которая определила теоретико-методологическую основу рассматриваемой концепции. Таким образом, автор диссертации отказался от признания за той или иной теорией права на монопольное обладание истиной.

Состояние научной разработки темы. Первые научные публикации по историографии социалистического строительства в годы довоенных пятилеток появились в конце 50-х - начале 60-х гг.1 Представлены они были статьями, авторы которых попытались охарактеризовать общее состояние разработки истории социалистического строительства и определить задачи советской исторической науки2. В качестве одной из главных задач советских историков провозглашалась борьба с

ских историков провозглашалась борьба с «буржуазной фальсификацией» истории СССР1.

В 1962 г. вышел сборник статей «Историография социалистического и коммунистического строительства в СССР», представлявший, по мнению его редколлегии, «первую попытку широкого анализа литературы по истории советского общества»2. Подобного рода историографические исследования (основным содержанием которых стал анализ литературы по «истории социалистического строительства» в СССР) получили достаточно широкое распространение в советской исторической науке в 1960-1980-е гг. Представлены они были статьями и очерками по историографии советского общества3, а также специальными главами или разделами в конкретно-исторических трудах, поскольку историографическое обоснование исследовательской задачи рассматривалось как «важнейший этап в любом историческом исследовании» .

Главное внимание в них уделялось анализу работ по истории индустриализации, коллективизации и культурной революции с точки зрения их проблематики, тематики, постановки новых вопросов и разработки новых аспектов и т.п. При обосновании выбора темы конкретно-исторического исследования в рамках такого подхода акцент, как правило, делался на выявлении малоизученных аспектов исследуемой проблемы. В рамках обозначенного подхода возрастающее количество публикаций, защита новых диссертаций, например, по истории индустриализации или коллективизации, расширение проблематики получали положительные оценки и трактовались как поступательное развитие историографии, как накопление новых знаний и дальнейшая разработка общепринятой концепции истории советского общества. Отчасти это было справедливо, поскольку расшире ниє тематики исследований, углубленный анализ различных проблем советской истории вызывали определенные модификации официальной концепции. Однако не учитывался другой факт, что количество опубликованных работ не всегда свидетельствует о степени разработанности той или иной проблемы. Точно так же и постановка новой проблемы не всегда свидетельствовала об углубленном изучении того или иного исторического явления. Здесь важно учитывать научную значимость поднимаемого вопроса. Тем не менее подобного рода историографические исследования позволяют судить о состоянии изучения истории советского общества с точки зрения ее проблематики, направленности исследований, постановки новых вопросов, формулировки новых идей на том или ином этапе развития отечественной историографии (в данном случае советской историографии).

Наряду с указанными работами в 60-80-е гг. в рамках отечественной историографии появились работы, в которых содержались анализ и оценка научного уровня разработки официальной концепции истории советского общества и ее основных положений. К такому роду историографических исследований следует отнести работы В.П. Данилова, B.C. Лельчука, М.П. Кима, В.И. Погудина, Н.А. Ивницкого, И.М. Волкова, И.Е. Зеленина, В.В. Кабанова, В.Т. Ермакова, Л.М. Зак и др. , которые позволяют судить о степени изученности различных проблем истории советского общества в рамках советской историографии с точки зрения аргументированности ос новных концептуальных положений, постановки и разрешения дискуссионных вопросов, и в конечном итоге определить степень научной обоснованности концепции в целом. Для данного диссертационного исследования такие работы представляют особый интерес и будут подробно проанализированы в основной части диссертации.

К указанному выше типу исследований можно отнести многочисленные монографии и статьи советских авторов, в которых был дан критический анализ концепций советской истории, представленных в зарубежной историографии (применительно к данному исследованию речь идет о так называемой «критике буржуазных и ревизионистских концепций истории советского общества»1).

В конце 80-х - начале 90-х гг. историографические работы советских историков были подвергнуты острой критике. Отмечались «тенденциозный» и «политизированный» подход их авторов к анализу различных «направлений и течений исторической мысли»2, а также весьма распространенный «валовый» принцип (по количеству вышедших работ) при оценке результатов научного творчества отечественных историков и состояния исторической науки в целом3. Были высказаны и сугубо негативные оценки советской историографии, вплоть до трактовки ее как «средства расправы с инакомыслящими, с творческими направлениями в науке», как «своеобразный трибунал, выносящий приговоры честным историкам» . Этим, в частности, аргументировалась необходимость новых историографических исследований, в которых была бы представлена «реальная» и «объективная» оценка состояния исторической науки5.

В конце 80-х и в 90-е гг. появляются историографические работы, авторы которых пытаются охарактеризовать состояние современной историографии с учетом факторов, оказывающих влияние на развитие отечественной историографии. При этом внимание современных историографов привлекали отдельные этапы в развитии советской исторической науки. Характеризуя их, некоторые авторы попытались выйти на объяснение «кризисного» состояния отечественной исторической науки. В этой связи следует выделить работы А.И. Алаторцевой, А.С. Барсенкова, Л.А. Сидоровой, А.В. Юдельсона, Ю.Н. Афанасьева, Н.В. Иллерицкой, В.В. Поликарпова, в которых были высказаны различные оценки советской историографии1.

Статья А.И. Алаторцевой была посвящена изучению факторов, «внешних» по отношению к советской исторической науке. В ней представлен анализ общей атмосферы в партийной и общественно-политической жизни на рубеже конца 1920-х - начала 1930-х гг., в которой происходила реорганизация управления советской исторической наукой. Результатом этой реорганизации стало, по мнению автора, установление жесткого контроля партийного аппарата и лично Сталина за деятельностью всех ведущих научно-исследовательских институтов и научных печатных изданий. В результате «...Сталин утвердил свою исключительную роль в толковании ленинизма, Октябрьской революции, свое право на монополию в исторической науке»2.

В 1988 г. была опубликована монография А.С. Барсенкова «Советская историческая наука в послевоенные годы (1945-1955)», которая для данного диссертационного исследования представляет особый интерес. Книга вышла в тот момент перестройки, когда в общественном мнении уже стали доминировать оценки советской историографии как «фальсификаторской науки», находившейся длительное время в состоянии полного застоя. С учетом этого фактора книгу Барсенкова можно было рассматривать в определенной степени как вызов этим широко распростра ненным представлениям. В рецензиях, опубликованных в двух советских ведущих исторических журналах, автор обвинялся в «догматизме» и «неосновательных претензиях на изучение важной темы» . Автора необоснованно, на наш взгляд, упрекали в том, что он сделал акцент на изучении факторов, которые хотя и влияли на состояние и развитие советской исторической науки, но были внешними по отношению к ней. В монографии был сделан, по мнению критиков, упор на количественную сторону таких изменений, происшедших в советской исторической науке, как расширение сети научных центров, рост исследовательских кадров, расширение проблематики исследований, введение в научный оборот новых источников. Е.Н. Евсеева указывала «на исключительное внимание количественной стороне происходивших процессов» в ущерб анализу «концептуальных основ исторических исследований»2.

По существу же, в центре работы А.С. Барсенкова стоял вопрос о степени изученности основных проблем истории советского общества, в том числе в 1930-е гг., в советской историографии первого послевоенного десятилетия. В этой связи автор отметил изменения в условиях, в которых осуществлялась научная деятельность советских историков, расширение проблематики исследований и их источниковой базы, а также попытки совершенствования методологии исторических исследований. В результате глубокого анализа широкого круга историографических источников автору удалось сделать много верных и не утративших по сей день своего научного значения наблюдений и выводов. Ограничимся указанием на некоторые из них, которые имеют отношение к исследуемым в настоящей работе вопросам.

Так, автор отмечает начавшуюся в 1950 г. по инициативе кафедры истории СССР исторического факультета МГУ и продолжавшуюся до 1954 г. дискуссию о периодизации истории советского общества. Речь шла, по существу, о попытках историков «отделить» историю советского общества от истории ВКП (б). По справедливому утверждению автора, «постановка вопроса о периодизации советского общества свидетельствовала о позитивных сдвигах в его осмыслении» .

Однако в чем состояли эти позитивные сдвиги, говорится несколько неопределенно. Автор почему-то так и не решился сказать, что речь идет, по сути, о начале пересмотра концепции «Краткого курса». Надо отметить в этой связи некоторую недоговоренность автора в одном вопросе. Ста линский «Краткий курс истории ВКП (б)» и его концепция почти не присутствуют в работе, сама книга чаще всего упоминается в примечаниях. Но эта недоговоренность мешает автору, на наш взгляд, в полной мере оценить важность и истинное значение тех сдвигов, которые происходили в первое послевоенное десятилетие в советской историографии, особенно в изучении предвоенного периода истории советского общества.

Отдельный параграф книги назван «Усиление аргументации ранее утвердившихся в науке положений», но не говорится, о каких положениях идет речь. Для специалистов и для всех, интересовавшихся советской историей, очевидно, что речь идет о положениях сталинского «Краткого курса истории ВКП (б)». Понятно, что сказать об этом прямо в 1988 г. означало бы вызвать на себя гнев и критику многочисленных «публицистов от истории». Однако стоило бы, по нашему мнению, сказать об этом, потому что пример показывает, что даже в атмосфере конца 1940-х гг. историки начали осознавать недостаточность аргументации сталинских положений. Не было ли это осознание результатом попыток творческого осмысления концепции «Краткого курса», попыток, которые являются неизбежным результатом всякого творческого интеллектуального процесса?1

На наш взгляд, автор преуменьшил значение тех сдвигов в официальной концепции истории советского общества, которые он сам выявил на основе анализа работ некоторых советских историков, экономистов и юристов, опубликованных в рамках рассматриваемого периода. Согласно утверждению автора, сделанного им в заключение, «обогащение историографии советского общества новыми концептуальными моментами, расширение фактической обоснованности ранее утвердившихся в ней положений были важным фактором, ослаблявшим влияние на историческую науку тех оценок, которые осложняли понимание исторического процесса с марксистско-ленинских позиций». Официальная концепция, с одной стороны, «обогащалась новыми концептуальными положениями», с другой - происходило «расширение фактической обоснованности ранее утвердившихся в ней положений». Речь идет, таким образом, о двух процессах в советской историографии, которые, если следовать логике автора, дополняли друг друга. Но вопрос о том, дополняли ли они друг друга или же первые, по существу, требовали пересмотра вторых или даже отказа от них, остается открытым. Правда, в заключительном параграфе последней главы книги, озаглавленном «Начало преодоления ошибочных положений», А.С. Барсенков признает, что происходил отказ от некоторых основных положений концепции «Краткого курса истории ВКП (б)», относящихся к истории советского общества сталинского периода. В частности, тезис о том, что «для социалистического преобразования сель ского хозяйства была подготовлена мощная материально техническая база», был поставлен под сомнение уже в 1954 г. в работе М.А. Краева «Победа колхозного строя в СССР»1 и годом позже в статье М.А. Вылцана «Техническая реконструкция сельского хозяйства в годы второй пятилетки»2. Но вопрос о том, можно ли считать научно состоятельной историческую концепцию, одно из основных положений которой не было научно обосновано, также остается открытым .

В целом, следует отметить, что А.С. Барсенков убедительно показал движение советской исторической науки в переломный период развития советского общества и поставил ряд проблем, важных для методологии историографических исследований, в частности, такую, как влияние - зачастую опосредованное - расширения проблематики и источниковой базы исторических исследований на оценку или даже переоценку устоявшихся в историографии концептуальных положений. Он также показал, как стремление к углубленному изучению ленинского теоретического наследия позволило советским историкам поставить и начать разработку ряда новых проблем истории советского общества. Значение этого факта в развитии советской исторической науки современные специалисты, негативно оценивающие советскую историографию, стремятся, как правило, преуменьшить.

В 1997 г. была опубликована работа Л.А. Сидоровой «Оттепель в исторической науке: Советская историческая наука первого послесталинско-го десятилетия». На фоне культурных и политических процессов, которые проходили в советском обществе во второй половине 1950-х - первой половине 1960-х гг., Л.А. Сидорова анализирует идеологический климат, в котором работали в этот период советские историки. В центре ее работы -проблема взаимоотношений историков с государственными и партийными органами. Годы между XX и XXII съездами КПСС были временем, когда границы «санкционированной свободы науки» были достаточно подвижными. Именно в эти годы возродилось «стремление к научности в исследованиях», что и было «высшим достижением тех лет»4. Правда, при этом исследовательница не раскрывает своего понимания термина «научности».

По ее мнению, после XXII съезда КПСС партия восстановила идеологический контроль над научной деятельностью историков, что было одним из признаков «свертывания оттепели». Как представляется, в монографии Л.А. Сидоровой недостаточно внимания уделено тем изменениям в официальной концепции истории советского общества, которые означали, по нашему мнению, разрыв со сталинскими положениями «Краткого курса» (ограничимся здесь указанием на вопрос о степени зрелости материально-технических предпосылок сплошной коллективизации). Автор, в целом, верно оценивает масштабы и уровень методологических поисков советских историков, в центре которых стояло овладение теоретическим наследием В.И. Ленина и его понятийным аппаратом1. Важно отметить, что Л.А. Сидорова не привносит в оценку этих поисков современные представления о методологии и методике исторических исследований.

В заключение, отметив, что «сущность бытия» советской исторической науки в период «оттепели» «складывалась под влиянием различных, очень противоречивых, а порою трудно уловимых тенденций, проявлявшихся не только в форме «строгих исторических фактов», но чаще в общественном настроении эпохи», Сидорова пишет: «Историческая наука в годы оттепели развивалась под знаком переходного состояния идеологии Коммунистической партии. Критика культа личности, осмысление новых тенденций развития страны и послевоенного мира дестабилизировали сталинскую систему партийной идеологии, открыв возможность проявления несанкционированных ею общественных взглядов»2. Вместе с тем автор, на наш взгляд, не оценила в полной мере изменения, которые произошли в отношениях партийно-государственного аппарата с советскими обществоведами, в том числе с историками, в первое десятилетие после смерти Сталина. Как представляется, эти изменения носили качественный характер: жесткий диктат сменился диалогом.

Состояние и развитие советской историографии в 60-70-е гг. рассматриваются в статьях А.В. Юдельсона, выводы которого представляются спорными. В частности, анализируя работы М.А. Барга, М.Я. Гефтера, Е.Г. Плимака, И.Ф. Гиндина, А.Я. Гуревича, Л.Н. Суворова, Б.В. Емельянова, А.П. Пронштейна1, он приходит к выводу, что в них содержался ряд положений, которые противоречили «убежденности в том, что марксизм открыл законы движения общества и вооруженная его методологией историческая наука способна точно выявлять и оценивать тенденции развития общества в прошлом и исходя из этого прогнозировать будущее...». Теоретические поиски рассматриваемого периода «так или иначе затронули все важнейшие составляющие официальной концепции объективного, поступательно-однолинейного, закономерного, формационного развития-прогресса общества» .

«В более широкой перспективе..., - признает он, - интеллектуальные искания советских историков в основном соответствовали процессам общей проблематизации историко-научного знания, затронувшим в 60 е гг. ряд национальных историографии». Более того, по мнению автора, «было бы чрезмерным упрощением воспринимать методологический поиск шестидесятников как очередную попытку усовершенствования марксистских подходов; по сути, это была попытка синтезировать новый, рациональный образ истории и новое для того времени проблемное видение предмета своего исследования. И только неразрешимость выявленных в традиционном, материалистическом подходе к истории проблем заставила руководство прекратить дальнейшие эксперименты по рационализации историко-научных взглядов и обратиться к привычной их мистификации»3.

Таким образом, советские историки подошли к постановке тех же кардинальных проблем исторического исследования, которые встали и перед историками других стран. Попытка разрешить их не удалась, хотя и подве ла советских историков к необходимости пересмотра теоретико-методологических основ их науки. Признавая, что хотя трудно «оценить степень влияния процессов рационализации советского историко-научного знания на научную корпорацию», Юдельсон, тем не менее, делает категорический вывод: «...Ясно лишь, что оно было незначительным» .

По мнению А.В. Юдельсона, «единственным открытым теоретическим вопросом, касавшимся предмета истории, был следующий: изучает ли история все прошлое общества или же только закономерности его развития? Существенных разногласий здесь быть не могло, поскольку важный для марксистов принцип историзма требовал рассматривать всякое явление как закономерный процесс, что практически нивелировало различие между законом и событием»2. Не вполне понятно, почему принцип историзма автор неразрывно связывает с марксизмом или, точнее говоря, только с марксизмом. Насколько нам представляется, этот принцип является универсальным и его придерживаются исследователи всех направлений.

В другой своей статье А.В. Юдельсон поднимает вопрос о характере развития отечественной исторической науки и о факторах, оказавших влияние на это развитие. В этой связи он отмечает еще одно существенное отличие «в процессе поиска и обоснования нового образа исторической науки» в России, состоявшее в том, что роль отечественных историков в этом процессе «была в значительной степени вынужденной, поскольку им приходилось реагировать на внешнее для науки социально-политическое давление»3. Выделяя эту особенность, автор подчеркивает, что «тип реакции историков на внешнее давление характеризует в большей степени саму корпорацию отечественных историков, чем это внешнее давление». Говорить о типе реакции, по мнению Юдельсона, «позволяют некоторые черты историографического поиска, стабильно проявляющиеся во время трансформаций исторической науки». Далее автор перечисляет эти черты4.

Отличительную черту российской науки Юдельсон видит в том, что «поиск «нового» идеала науки велся историками прежде всего вне сформированной научной корпорации... При этом историков интересовала не столько возможность творческого развития их взглядов (подобные попытки, как правило, осуждались и осуждаются), сколько возможность апеллировать к признанным вне и внутри науки авторитетам». В 1920-е и 1960-е гг. такими авторитетами были классики марксизма-ленинизма и партия, в 1980-е гг. - русские дореволюционные и зарубежные обществоведы .

На основании вышеизложенного Юдельсон делает вывод, согласно которому «попытки перейти в постсовременность своей науки являются реакцией не только на внешнее давление, но и на проявляющееся время от времени многообразие в историографических подходах, вызванное невозможностью решать разные, в том числе, диктуемые извне, задачи с пози ций единственного идеала науки. Поэтому случившиеся в отечественной историографии «проводы» нового времени, по-видимому, означали не смену «парадигм», а нахождение новой формы для давно устаревших взглядов» .

А.В. Юдельсон наделяет не только советскую, но и российскую дореволюционную и постсоветскую историографию врожденным неприятием всего нового, что зарождается и развивается в зарубежной историографии. Представляется необходимым вновь отметить известный схематизм автора в его представлениях о развитии западной исторической науки, а иногда и незнание исторических фактов. Так, он упрекает отечественных историков в игнорировании работ известного немецкого социолога М. Вебера, работы которого, по его мнению, сразу же вошли в научный арсенал западных социальных наук. Укажем в этой связи, что Россия была первой страной, где были переведены и изданы труды М. Вебера, и в 1920-е гг. в СССР они получили достаточно широкую известность. Верно, что эти работы были подвергнуты критике в стиле, характерном для тех лет, и вновь вернулись к советским читателям спустя многие годы. Но и в Западной Европе, и в Америке их путь не только к массовому, но и к «академическому» читателю был долгим и трудным2.

В целом А.В. Юдельсон выражает точку зрения тех современных исследователей, которые придерживаются негативной оценки советской исторической науки, низкий научный уровень и политико-идеологическая ангажированность которой накладывают, по его мнению, отпечаток на формирование новых концепций и разработку теоретико-методологических проблем в постсоветской историографии.

В наиболее законченном виде эта точка зрения представлена в сборнике статей «Советская историография», вышедшем в 1996 г. Рецензент книги Н.В. Блинов относит авторов сборника к «радикально-крити ческому» направлению современной российской историографии . Дальнейшее развитие эта точка зрения получила в статьях сборника «Образы историографии», который вышел в 2001 г. Авторов указанных сборников объединяет отрицательный ответ на вопрос, «была ли советская историография по своим теоретико-методологическим средствам познания, по концептуальным разработкам, по месту и роли в общественно-политической практике наукой?». При этом оценки советской историографии содержатся уже в заголовках статей, составивших книгу: «Советская историческая наука на международных научных форумах: истоки несостоявшегося диалога» (М.П. Мохначева), «Дискуссии в советской историографии: убитая душа науки» (А.Н. Сахаров), «Становление советской историографической традиции: наука, не обретшая лица» (Н.В. Иллерицкая).2.

Редактором указанных сборников является Ю.Н. Афанасьев, который определяет «советскую историографию как научно-политический феномен, гармонично вписанный в систему тоталитарного государства и приспособленный к обслуживанию его идейно-политических потребностей»3. Контроль над деятельностью историков со стороны институтов АН и органов госбезопасности привел к тому, что «советскую историографию, как своеобразный феномен, характеризуют сращивание с политикой и идеологией и превращение в органическую составную часть тоталитарной системы»4. Резюмируя сказанное Афанасьевым, Н.В. Блинов заключает: «Превращение науки в составную часть политической системы означало ее уничтожение» .

Это положение развивает и Н.В. Иллерицкая, которая, отрицательно характеризуя советскую историографию 60-70-х гг., подчеркивает: «Многие ученые уже тогда прекрасно сознавали, что занимаются мифотворчеством в угоду идеологии, ничего общего с наукой не имеющим, но процесс загнивания науки зашел слишком далеко» . Неизбежный разрыв советской историографии с наукой она усматривает в самом марксистском методе. «Большевики выдвинули в числе первоочередных задачу - ввести марксизм в историческую науку, задачу весьма трудную, если учесть, что понятие «наука» и «марксистская методология» по своей сути несовместимы», - утверждает она7. Подобную точку зрения разделяет и А.А. Искен деров, по мнению которого «марксизм, по существу, вывел историю за пределы науки, превратил ее в составную часть партийной пропаганды» .

С ними по существу солидарен и А.Я. Гуревич, который пишет: «Фанатичная... приверженность одной-единственной теории общественного развития и отвержение с порога всех возможных подходов ведут, независимо от научных качеств этой теории, к предельному сужению мыслительного горизонта. Сектантски отгородившись от зарубежных историков идеологическими и политическими барьерами, предпочитая профессиональной дискуссии одностороннюю и огульную «критику буржуазной историографии», наши историки неизбежно обрекли себя на отсталость и научный провинциализм» .

Противоречивостью оценок, на наш взгляд, отмечена статья А.Н. Сахарова. Это касается, прежде всего, характеристики им методологических основ советской исторической науки. Отметив, что «в 50-60-х гг. в профессиональной исторической среде стали преобладать благонамеренные научные сессии», а «идеология продолжала закостеневать, из марксизма уходило все живое, творческое», автор заключает: «Наследие основоположников марксизма в ходе бесконечной борьбы за него было, наконец, освоено так, как это понимал устоявшийся в 60-е - начале 80-х гг. режим». В результате «возникла стройная система исторических представлений. Она стала канонической... Историческая наука создала довольно странное для всего мира, но вполне закономерное для своей страны видение исторического пути, весьма далекого от реальности. И та же наука добилась впечатляющих успехов на пути исследования ряда конкретно-исторических проблем отечественной истории. Но такова была наша жизнь и такова была наша историческая наука»3.

Против огульной критики советской историографии выступили те историки, которые вслед за Н.Л. Рубинштейном признают «движение исторической науки». При этом речь идет о науке, которая прошла в своем поступательном развитии ряд этапов4. В.И. Кузищин выделил в истории отечественной исторической науки в советские годы «несколько кризисных узлов, которые определяли ее движение: начало 30-х гг. - восстановление системы исторического образования и исторического исследования; середина 50-х гг. - пересмотр догматов, связанных с культом личности; рубеж 70-80-х гг. - новый взгляд на природу социально-экономических формаций». При этом он отмечал, что «состояние историографии на рубе 1 Искендеров А.А. Историческая наука на пороге XXI века // Вопросы истории. 1996. №4. С. 8.

Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». М., 1993. С. 5. Сахаров А.Н. Дискуссии в советской историографии: убитая душа науки // Советская историография. С. 153, 159.

4 Рубинштейн Н.Л. Русская историография. М., 1941. С. 5.

же 80-90-х гг. принципиально отличается от всех предшествующих. Но было бы некорректным изображать состояние марксистской профессиональной историографии как исключительно болотно-застойное, а не пережившее ряд циклов внутреннего развития» .

Выступая в 1992 г. на заседании Президиума РАН и признавая кризис отечественной исторической науки, И.Д. Ковальченко предостерегал против нигилистической оценки ее развития. «У нас, - отмечал он, - имеется научный потенциал, опираясь на который можно двигаться дальше. Иначе разговор о перспективах науки не имел бы смысла» .

В работе на тему, весьма далекую от советской истории, М.Б. Свердлов подчеркивал, что «историографический процесс» по своей сути - это автономная «история исторических идей», поэтому историческая наука продолжала развиваться во все периоды своего существования не только благодаря положительным условиям, но и вопреки отрицательным факторам, внешнему воздействию...» .

Полемизируя с подобной точкой зрения А. Логунов указывает: «Значительную, если не большую часть современных историков объединяет историографическая позиция, основанная на том, что фгномена советской историографии не было совсем. Они предпочитают вести речь о развитии исторической науки в советские годы. Такая позиция, естественно, не исключает ни признания того, что эта наука развивалась на базе марксистской идеологии со своими достоинствами и недостатками (идеальных теоретических концепций, способных давать безукоризненные ответы на все вопросы, нет), ни признания того, что данному периоду (этапу) могли быть присущи и серьезные недостатки, от которых необходимо и должно избавляться. Отсюда и явно выраженный тезис о преемственности в развитии современного этапа и прошлого, и поиск того «золотого фонда» исторических работ, созданных советскими историками, без которых немыслимо развитие не только отечественной, но и мировой историографии»4.

Иронизируя по поводу таких единичных примеров развития советской исторической науки, Логунов подчеркивает, что не они определяли лицо советской историографии. Трудно согласиться с ним, поскольку он игнорирует одну очень важную проблему. Эти единичные примеры, число которых, впрочем, можно умножить при всей их относительной мало 29

численности, отражали сложные противоречивые процессы, происходившие в самой исторической науке. Эти процессы, в свою очередь, были результатом не только глубоких изменений в советском обществе, его идеологической и культурной жизни. Сам процесс научного исследования, на какую бы методологическую основу он не опирался, в какие бы жесткие идеологические рамки он не ставился, неизбежно содержит в себе элемент самостоятельного творческого научного мышления, что и является сущностью научного творчества. Историк в своем исследовании может руководствоваться не только идеологическими установками, но и характером источников, с которыми он работает и которые отражают фактический материал об исторических явлениях и процессах. При работе с источниками, с «историческим материалом», пытаясь осмыслить причинно-следственные связи явлений и процессов на основе этого материала, историк и приходил к той «научности», какой бы политической или «провинциальной» она не была. Поэтому мы бы сказали, что эти - пусть немногочисленные работы советских историков - также определяли лицо советской историографии.

Приведя высказывания В.Б.. Кобрина, В.И. Буганова, И.Д. Ковальчен-ко1, которые рисуют «удручающую картину страданий советских историков», Логунов подчеркивает: «Чем больше, однако, акцентируется внимание на деформирующем воздействии той среды, в которой находилась отечественная историческая наука, тем сильнее звучит тезис о ее созидательном, творческом потенциале, ее вкладе в мировой историографический процесс. В соответствии с этими установками ставится задача сохранения и развития советской историографической традиции (при избавлении ее от всех негативных наслоений, порожденных преимущественно не внутренними, а внешними причинами), а не преодоления ее, на чем настаивали и продолжают настаивать некоторые историки»2.

Мы не будем затрагивать вопрос о том, насколько уместна ирония автора по поводу «страданий советских историков», многие из которых -сейчас это известно - заплатили за свои убеждение жизнью. Укажем здесь на определенное противоречие в позициях Афанасьева и Логунова. Первый, называя советскую историческую науку «репрессированной», приводит пример гибели историка Н.Н. Ванага за «высказанное слово», которое «рассматривалось как свершенное деяние»3, т.е. говорит о тех самых стра даниях, по поводу которых иронизирует Логунов. С иронией автор говорит и о работах современных исследователей, в «которых звучит тезис о... созидательном, творческом потенциале [советской историографии], ее вкладе в мировой историографический процесс». Возможно, некоторые современные российские историки разделяют точку зрения Логунова.

Автор диссертации руководствовался другим подходом. С 1917 по 1991 г. в России существовал общественно-политический строй с соответствующей ему идеологией. В рамках этой официальной идеологии, объявленной «научной», возникла и просуществовала советская историография. Условия ее существования, ее место и роль в обществе были достаточно четко регламентированы. Она находилась под жестким идеологическим и политическим контролем. Историки были призваны выполнять те задачи, которые ставила перед ними правящая партия. Они делали это в зависимости от их личных качеств и профессиональной подготовки. Исторические работы, созданные ими, были разного научного уровня и качества. В профессиональном отношении советская историческая наука была не столь ретроградной и «провинциальной», какой ее пытаются представить ныне ее многочисленные питомцы. Возможно, им бы стоило задаться вопросом: откуда в годы перестройки и после 1991 г. появились в одночасье исследователи, которые начали публиковать работы на уровне мировых научных стандартов и которые профессионально могут оценить все новейшие тенденции и направления западной историографии в области теории и методологии исторических исследований. Свидетельством тому являются дискуссии в отечественной историографии по поводу «тоталитаризма».

Теория или доктрина «тоталитаризма» последние 10-12 лет находилась в центре внимания отечественных обществоведов. Думается, не будет преувеличением сказать, что ни одна научная дискуссия историков, экономистов, социологов, политологов, юристов и т.д., в которых хоть в малейшей степени затрагивались вопросы истории советского общества, не обошлась без обсуждения, использования отдельных положений или, по меньшей мере, ссылок на эту теорию. После публикации на русском языке книг X. Арендт, К. Фридриха и 3. Бжезинского, К. Поппера, Р. Арона и других западных философов и социологов эта теория достаточно полно проанализирована в научных публикациях российских обществоведов. Ее право на существование наряду с другими социологическими теориями в отечественном обществоведении признано. Более того, по мнению российского историка, концепция тоталитаризма как способ видения советского прошлого находится сегодня в России в положении официальной идеологии, ей привержены «самые лучшие и передовые умы российского общества»1.

1 Соколов А.К. Спасибо за науку // Отечественная история. І999. № 3. С. 130. Отметим один аспект дискуссии в отечественной научной периодике, вызванной широким распространением и использованием этой теории. Речь идет о том, насколько ее применение позволяет глубже понять историю советского общества, объяснить некоторые ее проблемы и отдельные этапы развития. Дискуссии по этому вопросу начались в российской историографии на рубеже 80-х-90-х гг. и продолжаются до настоящего времени1. В определенной степени они явились отголоском, а отчасти продолжением дискуссии, которая шла с конца 1960-х гг. и продолжает идти в наши дни на Западе между сторонниками тоталитарной теории и истори-ками-«ревизионистами». Первые в полном соответствии с положениями теории считали, что единственным субъектом советской истории выступало тоталитарное государство, которое полностью подчинило общество (поскольку, по мнению «тоталитаристов», такового в СССР не было, то они зачастую употребляют термин «население»). Историки-«ревизионис-ты» главные свои усилия сосредоточили на изучении социальной истории2.

В 1998 г. в журнале «Отечественная история» была опубликована статья И.В. Павловой, положившая начало дискуссии среди отечественных историков. Для нас эта дискуссия интересна тем, что Павлова выступила с критикой работ историков-«ревизионистов» по истории сталинской России, упрекнув их в оправдании «сталинизма». При этом она безоговорочно поддержала приверженцев тоталитарной іеории3. В заключение статьи И.В. Павлова подчеркнула, что «тоталитаризм» является ...наиболее подходящей моделью изучения фантасмагорической реальности, какой была жизнь в сталинской России» . Однако позиция И.В. Павловой была подвергнута аргументированной критике . В статье И.Н. Олегиной, в частности, подчеркивается, что работы «ревизионистов» побуждают отечественных историков к изучению многих сложных проблем советской истории, в числе которых: природа и механизм террора, число его жертв, природа и характер «сталинской» власти, модернизация страны, ее характер и цена и т.д.2 По мнению Н.В. Щербань, «ревизионисты» сыграли важную роль в постановке следующих «ключевых» проблем 30-х гг.: «Каково место Советской России в мире?», «Как Россия «лапотная» превратилась в сверхдержаву?», «Какова суть советского строя 30-х гг.?», «Какова цена преобразований?», «Число репрессированных (методика подсчета)?», «Причины поддержки народом этого строя, несмотря на отсутствие свободы?», «Альтернативы 30-х гг.?» и т.д. К заслугам «ревизионистов» Н.В. Щербань относит «поиски императивов XX в.», к которым их побудило изучение советской истории. Обобщая опыт модернизации СССР в 1920-30-е гг., они пришли к заключению о том, что многие формы и методы экономической и социальной политики, опробованные советским государством, имели универсальное значение и оказали реальное влияние не только на развитие социальной и экономической теории в мире в первой половине XX в., но были использованы в политике правительств западных стран3.

В 1990-е гг. предметом историографического анализа стало и современное состояние исторической науки в России, в рамках которого были подвергнуты критическому осмыслению новые подходы к изучению отече жельниковой - авторов «Курса советской истории» (Ч. 1-2. М., 1999), согласно которому «в центре внимания находится прежде всего российское и советское общество XX в. Все остальное - экономика, государственные институты, политическое устройство и т.п. - рассматривается как производное от исторически сложившихся общественных форм» (Соколов А.К. Курс советской истории. 1917-1940. М., 1999. С. 9). И.В. Павлова и В.Л. Дорошенко в этой связи отметили, что «западные социальные историки, получив возможность работать в российских архивах с документами, которые требуют особого внимания к их интерпретации, попали в ситуацию цивилизационной неадекватности и невольно оказались, таким образом, апологетами сталинской власти. Что же касается российских историков, то они были воспитаны на упрощенном социальном, классовом подходе, характерном для советской историографии. Поэтому многим постсоветским историкам оказалась близка и понятна риторика концепции социальной истории. Они отказались только от руководящей роли КПСС и ведущей роли рабочего класса и признали наличие «черных страниц» в так называемом социалистическом строительстве» (Советское прошлое: поиски понимания. «Круглый стол» // Отечественная история. 2000. № 4. С. ПО, 111).

ственной истории. В этой связи следует выделить работы И.Д. Ковальченко, В.И. Кузищина, Г.Д. Алексеевой, А.В. Голубева, Г.А. Бордюгова, Е.Б. Заболотного и В.Д. Камынина, АЛ. Логунова и др.1, в которых были обозначены сущностные черты современной «отечественной исторической литературы». Наиболее часто в этой связи отмечаются следующие из них: «теоретический плюрализм» (И.Д. Ковальченко и его оппонент А.А. Искендеров согласны в этом); обновление проблематики (И.Д. Ковальченко); расширение доступа в архивы и введение в научный оборот большого числа новых фактов; попытки выработать новый понятийный аппарат (А.А. Искендеров), что привело к появлению «обилия терминов и понятий, методологических конструкций и теоретических новаций (при том что большинство исследователей продолжают жаловаться на теоретико-методологическое оскудение современной гуманитарной мысли)» . Это обилие, как подчеркивает А.П. Логунов, «может бросить в дрожь любого, даже самого закаленного читателя»3. Существуют еще более радикальные суждения о постсоветской историографии, для которой характерны «поляризация и непримиримость мнений в научных дискуссиях, вульгарная актуализация, утрата профессионализма...»1. Все вышеуказанные черты постсоветской историографии А.П. Логунов характеризует одним понятием «современность» как особое качество развития исторической науки»2. Очевидно, что такое состояние ее не может не вызывать у историков стремления к его преодолению, тем более, что многие современные авторы разделяют тезис о «кризисе» отечественной исторической науки.

В 1996 г. Г.А. Бордюгов писал в этой связи: «Снова наше общество на очередной исторической развилке. Итоговый пункт политической трансформации все еще не определен. Тревожное ожидание «развязки» усиливает чувства растерянности и брожения, почти десятилетие преследующих среду историков. Тема кризиса исторической науки не покидает страницы научной периодики. Правда, если для одних кризис - это серьезное обновление, то для других - часто безболезненная «смена масок», означающая, что дело не в объекте, а в нас, интерпретаторах, часто не желающих внимательно присматриваться к поворотному времени и, если хотите, дорожить им»3. Характеризуя современное состояние отечественной исторической науки, Е.Б. Заболотный и В.Д. Камынин подчеркивают, что признание ее кризисного состояния содержат «как работы отечественных, так и зарубежных исследователей. Правда, они ведут споры по поводу времени его начала, причин и проявлений, обсуждают вопросы, является ли кризис исторической науки характерным лишь для России, или он - составная часть кризиса мировой историографии, несет в себе только негатив или рождает новое качество»4.

По мнению А.П. Логунова, осознание историками кризиса отечественной исторической науки стало главным итогом дискуссий периода перестройки. При этом историки-профессионалы «расходились в понимании причин, приведших к кризису советской историографии...». Объединяло их «понимание сути кризиса как кризиса теории и методологии и восприятие происходящих перемен как угрозы депрофессионализации исторического знания». Во-вторых, зарубежная историография, которая стала для отечественных историков «источником активного заимствования теоретических

идей и методических приемов, в конце XX в. сама оказалась в состоянии глубоких трансформаций» .

Большинство историков согласны в том, что «происходящие в науке перемены связаны с крушением (кризисом) марксистской теории исторического процесса ...», но содержание кризиса характеризуется «далеко неоднозначно»2. Часть историков считает, что причины кризиса марксизма коренились в нем самом, в его жестком схематизме и тяге к упрощению всеобщности3. Другие историки видят в кризисе марксизма проявление более глубокого и всеобщего кризиса глобальных схем исторического процесса4.

В дискуссии, участниками которой были указанные выше авторы, была представлена точка зрения, сторонники которой выступали за более взвешенный подход к марксизму. Так, по мнению Н.Н. Болховити-нова, «марксизм, теория формаций оплодотворяли мысль историков...»5.

Эту позицию разделял и В.И. Кузищин, который считал необходимым различать понятия «исторический материализм» и «материалистическое понимание истории». Второе понятие, по его мнению, не утратило «своего методологического значения»6. По мнению Ю.И. Семенова, «материалистическое понимание истории является наилучшим из всех существующих общих методов исторического познания». При этом он подчеркивает, что в постсоветской России марксизм не опровергали, а запретили, также как в свое время «директивно насадили»7.

Вместе с тем многие исследователи считают, что кризис исторической науки «есть не столько кризис знания, сколько кризис веры» и говорят об утрате «оценочных ориентиров» .

СП. Карпов особенность нынешнего состояния отечественной историографии видит в противоречии между накопленными наукой знаниями и

ниями и опытом исторического чтения, который приобрела часть советского (российского) общества в период историко-публицистического

бума1.

Подводя итоги дискуссии, А.П. Логунов приходит к выводу, что при всем различии точек зрения большинство историков считает, что «...сущностным признаком современной историографии является кризис марксизма, который был теоретической основой предшествующих исторических исследований»2. Однако в этой связи следует заметить, что у многих историков признание кризиса марксизма сопровождается утверждением о том, что «настоящего подлинного марксизма советские обществоведы не знали»3.

Л.В. Милов отмечал в 1996 г. важность «проблем философии истории и, конечно же, судьбы марксизма. Ни для кого не секрет, что за последние пять лет ситуация с марксизмом явно критическая! Он исторически скомпрометирован, потерпел крушение, потому что падение такой великой державы, как Советский Союз, а с ним и общественного строя, так или иначе бросает тень на марксизм». При этом он подчеркнул: «Как вы не крутите, но сегодня, на настоящий момент, социальной онтологией, не имеющей конкурентов, остается все-таки марксистская теория. Хотя я еще раз оговариваюсь, что речц конечно же, должна идти о постмарксизме»4.

И.Д. Ковальченко в период перестройки и после нее указывал на важность разработки новых теоретико-методологических подходов к изучению истории . В то же время он подчеркивал необходимость «разностороннего подхода к марксизму, а не его оценки с апологетических или нигилистических позиций»6.

Не ограничиваясь анализом догматических извращений марксизма, Ковальченко критически рассматривает саму теорию. Он отмечает, что в

марксизме наряду с глубокими, проверенными жизнью научными идеями содержится ряд ошибочных положений, имевших преходящий характер. При этом он остается убежденным марксистом, уверенным в возможности решения коренных проблем отечественной истории XX века «на базе творческого марксизма». Эта уверенность сочеталась у Ковальченко с убеждением в прогрессивности социализма и с тем, что перестройка «кладет начало новому этапу генезиса социализма - его переводу на естественно-историческую основу»1. Критикуя односторонность материалистического понимания истории, которая утвердилась в советской историографии, И.Д. Ковальченко считал, что «самая важная и самая трудная задача состоит в том, чтобы вытеснить одномерный и примитивный детерминизм, направленный на сведение многообразных факторов, которые определяют ход исторического процесса, к каким-либо универсальным, глобальным факторам, рассматривать его во всем многообразии и искать в нем равнодействующую»2.

Вместе с тем И.Д. Ковальченко предостерегал от «примитивно понимаемого плюрализма», отвергнутого наукой более сотни лет назад, противопоставляя ему «истинный плюрализм», понимая его как «обязанность исследователя при изучении тех или иных явлений исторического развития интегрировать самые различные методологические, теоретические подходы таким образом, чтобы они давали возможность углубить анализ тех или иных явлений исторического развития». В этой связи И.Д. Ковальченко переосмыслил известное марксистское положение об определяющей роли развития производительных сил в истории. Он характеризует ее лишь как тенденцию, отмечая, что в конкретных обстоятельствах «движущими силами любых крупных событий в любой стране или группе стран могут быть самые разнообразные факторы: экономические, политические, идеологические, религиозные и т.д.»3.

В 1995 г. И.Д. Ковальченко вновь вернулся к размышлениям по поводу путей выхода советской историографии из методологического кризиса. Прежде всего, он определял этот кризис как «такую поляризацию теоретико-методологических взглядов и подходов, следовательно, и конкретно-исторических концепций, которая во многих аспектах разрывает единство коренной сущности исторического познания»4.

И.Д. Ковальченко призывал историков к поискам теоретико-методологических основ новой «парадигмы истории». Эти поиски должны, по мнению Ковальченко, быть основаны на следующих положениях. Во 38

первых, отказ от любых претензий на создание «неких универсальных и абсолютных теорий и методов исторического познания». Во-вторых, необходим гносеологический плюрализм, согласно которому всякая научная теория, основанная на анализе и обобщении исторической действительности, содержит рациональное зерно и вносит таким образом свой вклад в развитие общественно-научной мысли. В-третьих, признание исторической ограниченности любой концепции общественного развития, выработанной на основе той или иной философско-исторической теории. В-четвертых, изначальное присутствие в этой теории «определенных ошибок...». По мнению Ковальченко, «задача историков, как и других обществоведов, состоит в том, чтобы на основании тщательного анализа выделить из совокупности имеющихся философско-исторических теорий и подходов все то, что позволяет углубить изучение и мирового, и российского исторического процесса. Нужен синтез идей и методов, а не механическое отбрасывание одних из них (что сейчас наиболее активно проявляется по отношению к марксизму) и замена их другими (чаще субъективно-идеалистическими)»1.

В той же статье Ковальченко затронул вопрос о цивилизационном подходе, суть которого, по его мнению, состояла в том, чтобы «вписать» изучаемые явления в уже известную научную картину мира, рассмотреть их как повторяющиеся в новых исторических условиях варианты аналогичной деятельности2. Вместе с тем он выделяет определения цивилизации, в которых она рассматривается как единая и целостная совокупность всех проявлений общественно-исторического развития на всех этапах. «Иначе говоря, цивилизация - это всеобщее целостное выражение человеческой истории»3.

Так, говоря об индустриализации СССР, Ковальченко указывал, что «она трактовалась как важнейшая предпосылка построения основ социализма, хотя в действительности была задачей общецивилизационной... Ци-вилизационный подход к рассмотрению конкретного исторического явления позволяет более глубоко понять его и не сводить его причины к тому, что народ был либо вдохновлен идеалами социализма, как длительное время утверждалось в советской историографии, либо шел на тяготы и жертвы под давлением сверху, как это нередко утверждается в настоящее время. Тот же факт, что аграрная страна превратилась в мощную индустриальную державу и обеспечила свою экономическую независимость, не может быть не признан как громадный исторический успех независимо от того, кто и как будет оценивать советский период ее истории»4.

Таким образом, в центре внимания авторов указанных работ оказались прежде всего теоретико-методологические проблемы исторических исследований. Высказанные в этой связи критические замечания, равно как и новые идеи будут учтены при анализе и оценке рассматриваемых в данной диссертации концепций истории советского общества. Некоторые из них уже стали предметом анализа в ряде статей, правда, пока немногочисленных.

Так, различные точки зрения, высказанные современными исследователями по проблемам изучения советской истории 20-30-х гг., рассмотрел в своей статье М.М. Горинов1. Определить степень изученности такого сложного социального явления, как «сталинизм», попытался в своей статье А.В. Сидоров, в центре внимания которого оказались наиболее содержательные работы и сборники статей, вышедшие в годы «перестройки»2. В статье рассмотрены различные точки зрения, высказанные по таким проблемам, как «определение понятия «сталинизм», его соотношение с ленинизмом, социальная база «сталинского режима»3. Характеризуя различные точки зрения по выделенным проблемам, автор пришел к выводу, что в основу различных трактовок был положен один принцип (подход): противопоставление «плохого» и «хорошего». Обзор современных концепций российской истории представлен в статье В. Козлова4.

В целом обзор историографических работ по теме диссертации позволил выйти на постановку целого ряда вопросов, связанных с оценкой как советской, так и современной отечественной историографии.

В частности, если признать, что советская историография была важным составляющим компонентом политической и идеологической жизни советского общества, то в таком случае возникают следующие вопросы. Была ли советская историография столь идеологизирована и политизирована, что в ней не оставалось места даже для отдельных попыток дать объективную картину истории советского общества, особенно с середины 1950-х гг.? Не побуждала ли логика научного исследования хотя бы отдельных ученых к стремлению преодолеть официально установленные рамки исторических исследований? Не содержалась ли в исследованиях ученых объективная информация, позволявшая представить реальную картину истории советского общества? И, наконец, зададимся еще одним вопросом. Если, по мнению некоторых отечественных исследователей, советская историческая наука не заслужила право называться наукой, то как могли появиться в

постсоветский период работы высокого научного уровня, авторы которых в большинстве своем сформировались в советской исторической школе? Нисколько не стремясь «реабилитировать» советских историографов, автор попытается в работе ответить на эти вопросы.

С другой стороны, представляется уместным поставить вопросы иного порядка. Действительно ли современные историки, большинство или во всяком случае значительная часть которых сформировались в советском обществе, отказались от традиций советской исторической школы и ее историографического наследия? Не влияют ли они (традиции и историографическое наследие) на современные подходы к изучению истории советского общества? Такая постановка вопроса помогает, по нашему мнению, лучше понять поиски и разработку новых концепций советского общества в современной отечественной историографии.

Источниковую базу диссертации составили прежде всего работы обобщающего характера по истории КПСС и истории СССР, в которых была представлена «официальная» концепция истории советского общества и ее отдельных периодов. К подобному роду работам можно отнести и советские учебники, поскольку они являлись, как подчеркивала A.M. Панкратова, «не просто популяризацией ранее накопленных фактических материалов, но определенным творческим итогом достижений советской исторической науки»1.

Впервые официальная концепция истории советского общества с 1917 до конца 1930-х гг. была изложена в «Истории ВКП (б). Краткий курс», изданной в 1938 г. Эта книга определила состояние и научный уровень изучения истории советского общества до начала 50-х гг. При жизни Сталина эта концепция с незначительными изменениями была также изложена в его «кратких биографиях», изданных в 1939 и 1949 гг., и первой официальной биографии В.И. Ленина, опубликованной в 1942 г., а также в статьях первого и второго изданий Большой Советской Энциклопедии и школьном учебнике по истории СССР.

После смерти Сталина в официальную концепцию истории советского общества были внесены определенные изменения. Модифицированная концепция была изложена в учебном пособии для вузов «История СССР. Эпоха социализма (1917-1957 гг.)» (М., 1958) и в «Истории КПСС», первое издание которой вышло в 1959 г. (до середины 80-х гг. вышло еще шесть изданий). Эта концепция была воспроизведена в последующих вузовских учебниках по истории СССР2.

В конце 60-х - начале 70-х гг. вышли многотомные коллективные работы, в которых содержались разделы, посвященные истории советского общества конца 20-х - начала 50-х гг. Для данного диссертационного исследования особый интерес представляют восьмой и девятый тома «Истории СССР с древнейших времен до наших дней»1, подготовленной Институтом истории АН СССР, и четвертый том «Истории Коммунистической партии Советского Союза»2, подготовленной Институтом марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. В источниковую базу включен двухтомный труд «От капитализма к социализму. Основные проблемы истории переходного периода в СССР 1917-1937 гг.», изданный Институтом истории АН СССР в 1981 г.

Анализ указанных работ позволяет выделить основные положения концепции, разрабатывавшейся советскими историками в 30-80-е гг.

В источниковую базу включены также программные документы КПСС, поскольку до 1988-1990 гг. цели и задачи научно-исследовательской деятельности отечественных историков определялись решениями партийных органов. В том, что касается истории советского общества, изменения, происходившие в нем на всех этапах его развития, выявлялись и характеризовались партийными решениями. В них, как правило, указывались сущностные черты общества и основные тенденции в его развитии. При этом в основе оценки советского общества партийными идеологами и теоретиками лежали, как правило, два критерия.

Во-первых, советское общество постоянно сравнивалось с некой моделью социализма, созданной на основе теоретических положений работ К. Маркса, Ф. Энгельса, В.И. Ленина и - до середины 1950-х гг. -И.В. Сталина. В советских общественных науках сама эта модель не была чем-то раз и навсегда установленным и неизменным. Всякий раз когда она приходила в противоречие с реальными общественными процессами в СССР и мире, она корректировалась в полном соответствии с тезисом о том, что «марксизм - не догма, а руководство к действию»3. Так было с «марксистско-ленинской теорией социалистической пролетарской революции», «ленинской теорией о возможности построения социализма в отдельной стране», с оценкой роли государства при социализме и коммунизме и, наконец, с оценкой места и значения социализма в формационной теории развития общества.

Во-вторых, советское общество сравнивалось с общественным и политическим строем развитых капиталистических стран Западной Европы и Северной Америки, а также со странами, находящимися в колониальной и полуколониальной зависимости, позже вставшими на путь самостоятельного экономического и политического развития (при сравнении с последними, как правило, подчеркивались успехи и достижения СССР). Прием - научно вполне корректный, но методы сравнения и выводы, делавшиеся при этом советскими партийными теоретиками и идеологами, призваны были доказать превосходство «нового общественно-политического строя». Поэтому, например, отсутствие частной собственности в СССР на средства производства расценивалось как несомненный признак социалистического общества, согласно марксистско-ленинской теории, априорно более передового, чем капиталистическое, а технико-экономическая отсталость и низкий, в сравнении с наиболее развитыми капиталистическими странами, уровень жизни населения СССР характеризовались официальной пропагандой как явления временные, порожденные объективными трудностями и не свойственные социализму.

Важно подчеркнуть, что партийные теоретики и идеологи, готовившие документы к очередному съезду или пленуму ЦК (или совещанию в ЦК), опирались на «фундамент единственно верной научной марксистско-ленинской теории общественного развития». Все успехи в построении социализма согласно официальной идеологии были результатом научного управления обществом партией и государством, основанного на творческом развитии марксистско-ленинской теории. С другой стороны, эти успехи являлись лучшим доказательством «научной правоты и жизненной силы» марксистской теории, которая выступала теоретико-методологической основой научных исследований советских историков.

Положение о том, что данная работа написана на «основе марксистско-ленинской методологии исторических исследований», было непременным атрибутом всех исследований и, прежде всего, диссертаций, представлявшихся к защите в советскую эпоху. Это было своеобразным

авторским «символом веры», декларацией того, что автор в своей работе не выйдет за рамки, установленные общепринятыми положениями работ классиков марксизма-ленинизма или последнего программного документа партии. Исследователи при этом как бы не замечали неоднозначность самого понятия «марксистско-ленинская методология исторических исследований». При Сталине «марксизм-ленинизм» был «Кратким курсом истории ВКП (б)». После смерти Сталина и XX съезда КПСС советские историки были нацелены на углубленное изучение теоретического наследия В.И. Ленина. Изучение его работ, содержание которых по богатству и разнообразию содержащихся в нем теоретических положений и мыслей несравнимо с догматизированной интерпретацией марксизма в «Кратком курсе», допускало определенное «разномыслие». И авторы «ортодоксальных» работ, и авторы работ, которые были расценены в свое время как вызов официальным идеологическим установкам, использовали в качестве аргументов положения работ Маркса и Ленина. Вместе с тем, обязательная декларация верности принципам официальной научной доктрины авторами «еретических» работ давала дополнительную возможность упрекнуть их в отступлении от принципов, следовать которым они сами обязывались.

Как правило, авторами коллективных обобщающих трудов по истории советского общества являлись историки, которые непосредственно занимались конкретно-историческими исследованиями тех или иных аспектов этой истории. С учетом этого в источниковую базу данного исследования включены работы по истории индустриализации1, коллек 44

тивизации1 и культурной революции2, содержание которых представляет определенный интерес с точки зрения аргументации основных положений общей концепции, разрабатываемой в советской историографии в 50-80-е гг.

Опубликованные в эти годы историографические статьи и монографии по истории индустриализации, коллективизации, культурной революции также явились ценным источником при разработке темы диссертации. Объясняется это тем, что в нашей стране появление такого типа научных исследований (т.е. историографических обзоров) было во многом обусловлено планированием научных исследований, определением приоритетных, наиболее актуальных с точки зрения состояния советского общества и международного положения СССР тем и направлений исторических исследований со стороны партийно-государственного руководства СССР. В этом случае историографические обзоры давали возможность оценить - в рамках официальной идеологии - состояние изучения проблем отечественной и мировой истории. Был еще один фактор, определявший масштабные историографические исследования в СССР. Находясь полностью на содержании государства и под строгим контролем партии, советские историки были обязаны регулярно сообщать, «рапортовать» о достижениях советской исторической науки, которые должны были лишний раз подтвердить «правоту и жизненную силу» марксистско-ленинской теории. Именно в этой связи анализ таких работ позволит составить достаточно полное представление об эволюции советской историографии и степени изученности различных проблем истории советского общества в рамках официальных идеологических и теоретико-методологических установок.

Для решения поставленных в диссертации задач были использованы материалы научных дискуссий по проблемам истории советского общества 20-30-х гг., поскольку «в дискуссиях, - как справедливо отметил A.M. Сахаров, - вскрываются в наиболее острой форме расхождения в точках зрения, система аргументации, наличие сильных и слабых сторон в исследовании обсуждаемой проблемы»1. В качестве «наиболее ценного источника» для историографического исследования рассматривал научные дискуссии К.Н. Тарновский, подчеркивая при этом, что «авторские концепции выступают в них не только в наиболее четко выраженной форме, но и в непосредственном столкновении друг с другом» . Особый интерес в этой связи представляют дискуссии периода «перестройки», когда начались поиски новых подходов к изучению истории советского общества и были предложены новые концепции . В свою очередь послед 46

ниє стали предметом острых дискуссий уже в постсоветский период . Материалы некоторых из них анализируется в диссертации.

Особенности современного состояния отечественной исторической науки обусловили включение в источниковую базу данного исследования учебников и учебных пособий по отечественной истории XX века . В них представлены целостные концепции истории советского общества, разработанные на основе современных подходов, с учетом новейших исследований и документальных публикаций. Новейшие исследования отечественных ученых-обществоведов также вошли в состав источнико-вой базы диссертации3.

Решить поставленные исследовательские задачи позволила структура диссертации, которая состоит из двух глав. В первой главе рассматриваются работы, в которых излагается советская официальная концепция социально-экономических и культурных преобразований в СССР в 1928-1941 гг. Особый акцент сделан на выявлении тех изменений, которые эта концепция претерпела на различных этапах развития советского общества. В центре внимания автора система аргументации, направленная на доказательство социалистического характера указанных преобразований. Параллельно рассматриваются историографические исследования отечественных историков, в которых даются оценки степени изученности и уровня теоретической разработки основных положений этой концепции или отдельных аспектов (сторон) этих положений. Естественно, при этом автор стремился, насколько это позволяли рамки данной работы, показать те внешние по отношению к исторической науке факторы, которые определяли как изменения в официальной концепции, так и ее оценки в отечественной историографии, учитывать тот общественно-политический, идеологический и моральный климат, в котором жили и работали советские историки.

Во второй главе представлен анализ «перестроечной» и постсоветской историографии, в рамках которой разрабатывались различные концепции рассматриваемого периода в истории советского общества. В основу этих концепций были положены различные методологические принципы и подходы. Автор попытался проследить, как в рамках различных исторических и социологических теорий изучались и оценивались индустриализация, коллективизация и культурная революция, и сопоставить анализ и оценку этих процессов в «перестроечной» и постсоветской историографии с оценками, принятыми в советской марксистско-ленинской историографии.

От сталинской концепции к послесталинской: поиски новых подходов

Советские историки, жившие и работавшие в период «построения социализма», не изучали историю становления и развития общества, в котором они жили. Такой, по меньшей мере, предварительный вывод можно сделать на основе позднейших оценок советскими историками состояния разработки ключевых проблем истории советского общества в 1930-е годы - индустриализации, коллективизации, культурной революции, государственного и национального строительства.

Одной из первых свое мнение об итогах изучения истории советского общества высказала М.В. Нечкина в 1960 г. в статье, положившей начало дискуссии о периодизации истории советской исторической науки. Обосновывая свою периодизацию, она, в частности, отметила, что для 1934-1956 гг. характерно «отставание исторической науки от задач современности, ошибки, связанные с культом личности. К этим ошибкам, имевшим тяжелые последствия, относится, например, сильная заторможенность в исследовании советского общества..., недостаточное внимание к роли народных масс, гипертрофия интереса к отдельным избранным историческим личностям». В 1953-1956 гг. «советская историческая наука под руководством Коммунистической партии ...начинает преодоление ошибок, связанных с культом личности. Она борется за планомерное и глубокое изучение советского периода, за углубленное освоение ленинского наследия, за дальнейшее изучение роли народа как творца истории»1.

Г.А. Алексеев и B.C. Лельчук, характеризуя состояние изучения социалистической индустриализации в период, который начался в 1933-34 гг. и продолжался примерно до середины 1950-х гг., указывают на «почти полное отсутствие исследований, специально посвященных научному анализу проблем индустриализации»2 в первое десятилетие.

Аналогичное положение было с изучением истории коллективизации. «Немногочисленные популярные брошюры о создании колхозного строя, появившиеся в 30-х годах, - пишет В.П. Данилов, - были вскоре забыты и не оказали влияния на последующее развитие исследовательских работ». Первые работы по этой теме, «имевшие историографическое значение, вышли в свет в 1949-52 гг.». Но «крупные научные работы, рассматривающие как весь комплекс проблем истории подготовки и проведения коллективизации, так и отдельные большие вопросы...», появились лишь после 1954 г. и особенно после XX съезда КПСС1.

Специалисты по истории советского рабочего класса также отмечают, что для 1937-1953 гг. был характерен «спад исследовательской работы» по проблеме .

Анализируя состояние и уровень разработки истории культурной революции, Л.М. Зак отмечает, что «осмысливание процесса культурных преобразований как революционного строительства началось в ходе самого социалистического строительства, на первом его этапе». Однако «период широкого наступления социализма по всему фронту в то время (речь идет о 1930-х гг.- Н.Н.) не нашел своего отражения в обобщающих исторических работах по культурному строительству»3. Затронув этот вопрос в 1985 г., Л.М. Зак вновь отметила, что по сравнению с двадцатыми годами «в конце 30-х и 40-е годы творческое обсуждение и изучение проблем ленинского плана культурной революции проводилось менее активно»4.

В 1982 г. был издан учебник по курсу историографии истории СССР периода социализма, в котором подчеркивалось, что с начала 60-х годов началась «...глубокая перестройка проблематики исторической науки, преобладающее место в которой .. .заняла разработка истории советского общества»5.

Приведенные выше оценки и выводы подтверждаются библиографическими данными: с 1934 по 1951-1952 гг. в СССР было опубликовано всего несколько книг и брошюр по истории общества, ставшего согласно официальным утверждениям накануне 1941 г. социалистическим. По истории советского государства в 30-е гг. была издана одна работа (1939 г.), в которой обосновывалась необходимость научного издания текста декретов Октябрьской революции6.

Отсутствие в 30-40-е гг. научных исследований по истории советского общества должен был компенсировать «Краткий курс истории ВКП (б)», изданный с октября 1938 г. по октябрь 1952 г. общим тиражом 40 млн. экземпляров на русском и других языках народов СССР. В историографических статьях и работах 40-х - начала 50-х гг. «Краткий курс» был охарактеризован как «блестящий синтез развитых товарищем Сталиным исторических идей»1, объявлен «энциклопедией основных знаний в области марксизма-ленинизма» и образцом «курса научной истории КПСС»2. Однако для нас особый интерес представляет высказывание A.M. Панкратовой, которая, подводя итоги развития советской исторической науки за 25 лет, писала: «К сожалению, советская историческая наука не дала еще ни одной общей исследовательской работы, которая показала бы процесс создания и деятельности Советского государства за 25 лет. Единственным образцом марксистского исследования истории советского периода является пока «Краткий курс истории ВКП (б)...»3.

По сути дела, в «Кратком курсе» была изложена целостная концепция истории советского общества с 1917 по 1938 г. Ее основные положения сводились к следующему.

К середине 1920-х гг. в СССР в основном было завершено восстановление народного хозяйства, промышленность и сельское хозяйство по объемам производства приблизились к довоенному уровню. «Но стране Советов, стране строящегося социализма, недостаточно было простого восстановления народного хозяйства, простого достижения довоенного уровня. Довоенный уровень - это был уровень отсталой страны...»4. Тезис об экономической и культурной отсталости СССР стал одним из основных положений концепции «Краткого курса», согласно которой преодоление экономической и культурной отсталости СССР являлось объективной необходимостью, поскольку существовавшая материально-техническая база не могла обеспечить дальнейшее быстрое развитие экономики и политическую независимость страны. Осуществить это было возможно лишь на пути социалистического развития. Таким образом, вопрос о модернизации экономики страны связывался с вопросом о построении социализма. При этом подчеркивалось, что «социалистическое хозяйство можно и нужно построить в нашей стране, ибо у нас есть все необходимое для того, чтобы построить социалистическое хозяйство, построить полное социалистическое общество» .

Концепция индустриализации СССР в советской историографии

В развитии историографии индустриализации советские историки выделяли три периода: вторая половина 1920-х - начало 1930-х гг., сталинский период (1930-е - начало 1950-х гг.) и послесталинский - с середины 1950-х и до конца 1980-х гг.1

Отметив, что во второй половине 20-х гг. вышел ряд книг, в которых освещалась «главным образом история первого десятилетия советской промышленности», а на рубеже 20-30-х гг. в центре внимания исследователей стояли различные аспекты проблемы (индустриализация как составная часть ленинского плана построения социализма в СССР, сущность и особенности социалистической индустриализации, характер ее социально-экономических последствий, борьба трудящихся нашей страны за технико-экономическую независимость Советского Союза, руководящая роль Коммунистической партии), Г.А. Алексеев и B.C. Лельчук подчеркивали, что «у истоков разработки отдельных ее проблем часто стояли практики», которые «не являлись историками-профессионалами»2.

Следующий период изучения социалистической индустриализации начался в 1933-1934 гг. и продолжался примерно два десятилетия. «Для первого десятилетия, - констатируют указанные авторы, - характерно почти полное отсутствие исследований, специально посвященных научному анализу проблем индустриализации». Что касается работ, опубликованных после окончания Великой Отечественной войны, то их содержание «всецело определялось основными положениями краткого курса «Истории ВКП (б)», в котором были сформулированы положения о неизбежности индустриализации, необходимости осуществления ее ускоренными темпами, названы источники накопления и подчеркнута ведущая роль тяжелой промышленности в реконструкции народного хозяйства СССР». Признавая важность изучения указанных вопросов, авторы подчеркивают при этом, что «они не исчерпывали... всего содержания социалистической индустриализации»1. Начало последнего периода Г.А. Алексеев и B.C. Лельчук связывали с XX съездом КПСС, «который нацелил историческую науку на глубоко партийное, подлинно научное изучение истории советского общества» .

Однако в работе, опубликованной в 1971 г., B.C. Лельчук высказал мнение, согласно которому о начале третьего периода можно говорить в связи с выходом в свет в 1954 г. нового учебника «Политическая экономия», в котором была предпринята первая попытка пересмотреть «узкое однобокое понимание процесса индустриализации СССР» . В учебнике социалистическая индустриализация определялась как «такое развитие крупной промышленности, и в первую очередь тяжелой индустрии, которое обеспечивает перестройку всего народного хозяйства на основе передовой машинной техники, победу социалистических форм хозяйства, технико-экономическую независимость страны от капиталистического окружения»4. По мнению B.C. Лельчука, «такая формулировка давала в целом достаточный простор для широкого многопланового показа истории превращения СССР в социалистическую индустриальную державу»5. Таким образом, новый период в развитии советской историографии индустриализации отличался тем, что изучение ее истории было основано на ином, чем в предшествующий период, определении ее характера и сущности, которое историки называли расширительным.

Это определение, постепенно утвердившееся в советских общественных науках, противопоставлялось другому, которое было одним из шести положений «учения о социалистической индустриализации», изложенного И.В. Сталиным в его «Краткой биографии» (опубликована в 1939 г.). Согласно ему «...существо индустриализации состоит не в простом росте промышленности, а в развитии тяжелой индустрии и прежде всего ее сердцевины - машиностроения, ибо только создание тяжелой индустрии и собственного машиностроения обеспечивает материальную базу социализма и ставит страну социализма в независимое от капиталистического мира положение» . В историографии послесталинского периода некоторые исследователи называли его узким.

Рассмотрим, как формировалось и модифицировалось определение индустриализации, которое было положено в основу работ по ее истории, опубликованных во второй половине 1920-х - начале 1950-х гг. Это позволит лучше понять становление и развитие советской историографии проблемы.

В декабре 1920 г. VIII Всероссийский съезд Советов принял план ГОЭЛРО. В связи с разработкой этого плана Ленин подчеркивал, что «только тогда, когда страна будет электрифицирована, когда под промышленность, сельское хозяйство и транспорт будет подведена техническая база современной крупной промышленности, только тогда мы победим окончательно»2.

План ГОЭЛРО, по сути, был первой в мировой истории попыткой осуществить комплексное, крупномасштабное и планомерное промышленное развитие экономических районов России. Он был рассчитан на 10-15 лет, в течение которых предполагалось увеличить выпуск промышленной продукции на 80-100 % по сравнению с уровнем 1913 г.3

Большое внимание в плане было уделено восстановлению сельского хозяйства. В этой связи В.И. Ленин подчеркивал, что советское государство, построив тяжелую промышленность, тем самым создаст «материальную основу для громадного повышения производительности земледельческого и вообще сельскохозяйственного труда, побуждая тем мелких земле дельцев силой примера и ради их собственной выгоды переходить к крупному, коллективному, машинному земледелию» . Думается, не будет преувеличением сказать, что в основе плана ГОЭЛРО лежало расширительное определение индустриализации.

В середине и второй половине 1920-х гг. И.В. Сталин трактовал суть ленинских работ и плана ГОЭЛРО неоднозначно.

Так, говоря об известном высказывании В.И. Ленина «коммунизм -это есть Советская власть плюс электрификация всей страны», Сталин в 1928 г. писал: «Что же хотел сказать Ленин, делая такое заявление? Он хотел, по-моему, сказать лишь то, что одной Советской власти недостаточно для продвижения к коммунизму, что для продвижения к коммунизму Советская власть должна электрифицировать страну, переводя все народное хозяйство на крупное производство...» . Характеризуя план ГОЭЛРО, Сталин подчеркивал, что он представляет собой «... единственную в наше время марксистскую попытку подведения под советскую надстройку хозяйственно-отсталой России действительно реальной и единственно возможной при нынешних условиях технически-производственной базы»3. В том же 1928 г. Сталин указывал, что «под электрификацией страны Ленин понимает не изолированное построение отдельных электростанций, а постепенный перевод хозяйства страны, в том числе и земледелия, на новую техническую базу, на техническую базу современного крупного производства»

История индустриализации СССР в современной историографии

Пересмотр официальной советской концепции индустриализации СССР был начат статьями О.В. Лациса, В.И. Селюнина и Г.И. Ханина, опубликованными в 1987-1988 гг. В них приводились фактические данные, показывающие, что ни в первой, ни во второй пятилетках не были выполнены директивные плановые задания по основным отраслям промышленности, а темпы роста промышленного производства в СССР были фальсифицированы официальной статистикой1.

В 1989 г. Л.А. Гордон и Э.В. Клопов в работе, в основе которой лежала концепция «деформированного социализма», поставили вопросы, «от ответа на которые зависит общая оценка того периода». «Во-первых, имелись ли объективные альтернативы курсу на всемерное, не считающееся ни с какими жертвами ускорение индустриального развития СССР и социалистических преобразований вообще, принятому в конце 20-х - начале 30-х гг. (их «подхлестыванию», если использовать сталинскую терминологию)? И почему у стратегии «сверхиндустриализации», отвергавшейся в середине 20-х годов большинством партии, в конце этого десятилетия не оказалось сколько-нибудь влиятельных оппонентов? Во-вторых, какими в действительности были итоги реализации этого курса, чего удалось достичь и какая цена была заплачена за это народом? В-третьих, в какой взаимосвязи находилось форсирование экономических и социальных процессов с процессами перехода к авторитарному управлению обществом, а затем и к деспотическому самовластию Сталина? Наконец, в-четвертых, что принесли народу и обществу пресечение демократических тенденций в социалистических преобразованиях, установление авторитарно-деспотического режима, как это повлияло на дальнейшее развитие социализма?»2

В статье, опубликованной в 1990 г., B.C. Лельчук поставил вопрос о характере индустриализации в СССР: была ли за годы предвоенных пяти леток осуществлена «завершенная индустриализация» или же к началу Великой Отечественной войны был сделан «промышленный рывок»?

К настоящему времени в отечественной историографии существуют различные точки зрения на причины, характер и экономические, социальные и политические последствия индустриализации в СССР.

Большинство историков отказалось от оценки индустриализации СССР как уникального явления в мировой истории, отрицает ее социалистический характер и стремится рассматривать ее как составную часть общецивилизационного глобального процесса перехода различных стран мира от традиционного аграрного строя к индустриальному.

Авторы курса лекций «Отечественная история» (под редакцией В.М. Борисова, В.В. Кириллова и Г.Д. Камкова), изданного в 1996 г., исходят из положения о том, что «к началу XX в. общемировая цивилизация сделала человечество единым и взаимозависимым...» . По мнению авторов, «процессы модернизации и рационализации промышленного производства в ведущих капиталистических странах в 20-е годы поставили перед руководством Советского Союза вопрос о темпах и методах дальнейшего экономического развития (т.е., по существу, вопрос о независимости развития)... Сложившаяся антикапиталистическая по своей направленности система не могла без принципиального реформирования быть вписана в структуру мировых отношений. Тем самым ее существование зависело от успешности индустриальных преобразований (с опорой на внутренние силы страны), ускоренный темп которых, в свою очередь, требовал государственного вмешательства» . Охарактеризовав индустриализацию в годы первых двух пятилеток в СССР как «экономический рывок», авторы подчеркнули, что в ней нашли свое воплощение «общецивилизационные тенденции экономического развития»4.

А.В. Шубин в краткой исторической энциклопедии «XX век», характеризуя «глобальные экономические процессы», отмечает в числе сдвигов в мировой экономике в первой трети XX в. «переход функции мирового экономического «локомотива» от Великобритании к Германии и США» и «поиск путей вовлечения отсталых экономик доиндустриального типа на Азиатском и Африканском континентах в систему мирового хозяйства» . В XIX в. переход к индустриальному обществу начало большинство стран Западной Европы, в XX в. - Восточной Европы, Азии и Латинской Америки. К началу XX в. только Великобритания завершила переход к индустриальному обществу. Уже в середине XIX в. большинство населения Англии жило в городах. В Германии это произошло в годы первой мировой войны, во Франции - к началу второй мировой войны .

А.С. Сенявский, отметив, что «большевизм перевернул все общество», вместе с тем подчеркивает, что он «не мог переменить направления базовых, фундаментальных процессов: в рамках «коммунистической» модели решались все те общецивилизационные проблемы перехода к индустриальному и городскому обществу. Возникновение советской тоталитарной системы в начале XX в. было одним из способов выхода урбанизировавшегося и маргинализированного общества из ситуации глобального общественного кризиса ...» . Уделив значительное место вопросу соотношения таких понятий, как «тоталитаризм» и советский социализм, и их познавательным возможностям, автор вновь обращается к глобальному видению советского общества. По его мнению, есть объективное основание рассматривать «всю советскую историю как историческую форму модернизации стран второго эшелона капиталистического развития»4.

Попыткой, на наш взгляд, не очень плодотворной рассматривать социально-экономические преобразования в СССР в годы довоенных пятилеток в рамках глобальных процессов.отмечено учебное пособие Л.И. Семенниковой. «Чтобы полнее оценить поворот, происходивший с конца 20-х гг., -пишет она, - необходимо иметь в виду особенности мирового развития того периода». Особенности эти, по ее мнению, породили у руководства СССР «кризис надежд... на близость мировой революции в развитых капиталистических странах». «...Тяжелейший экономический и социальный кризис капитализма в 1929-1933 гг. заставил западные страны перейти к установлению нормальных отношений с СССР»

История коллективизации в современной историографии

В первой главе настоящей работы мы попытались показать, что в советской историографии с середины 50-х гг. существовали фактически две концепции коллективизации - официальная и альтернативная. Последняя была сформулирована и обоснована в работах историков, опубликованных в первое десятилетие после XX съезда КПСС. С началом перестройки альтернативная концепция стала определять освещение коллективизации в большинстве работ отечественных исследователей.

Вместе с тем обозначился ряд проблем, которые стали предметом острых дискуссий на современном этапе. Одной из таких проблем является вопрос о причинах, побудивших руководство СССР взять курс на коллективизацию крестьянских хозяйств. По данному вопросу в настоящее время в отечественной историографии можно выделить несколько точек зрения.

Курс партии на коллективизацию, принятый XV съездом партии, исходил, по мнению В.М. Селунской, из анализа конкретно-исторической ситуации, сложившейся к 1927 г. Это была «кризисная» ситуация, обусловленная трудностями с хлебозаготовками. «Обладатели наибольших запасов товарного зерна - кулаки и зажиточные крестьяне, - пишет в этой связи В.М. Селунская, - стали отказываться продавать его по государственным ценам, требуя тройного их повышения. Сказался все увеличивающийся разрыв между ценами частного рынка, где они складывались стихийно, и ценами государственных заготовителей. В результате нарастали диспропорции в темпах развития промышленности и сельского хозяйства, что грозило опасностью перебоев в снабжении городского населения хлебом, а промышленности сырьем, срывом экспортно-импортного плана». «Диспропорции в развитии экономики, - подчеркивает автор, -кроме того, серьезнейшим образом грозили темпам индустриализации и укреплению обороноспособности страны»

По мнению авторов курса лекций «Отечественная история», «экономический механизм нэпа не мог гарантировать устойчивого хлебного экспорта. Тем самым темпы индустриализации оказывались в зависимости от развития крестьянских хозяйств». Кризис хлебозаготовок 1927-1928 гг. заставил руководство СССР и ВКП (б) определиться с политикой в отношении крестьянства. «Логическая цепочка (уменьшение хлебозаготовок -уменьшение экспорта сельхозпродуктов - сокращение импорта машин -снижение темпов индустриализации) поставила задачу выбора альтернативных путей развития: либо по пути нэпа, снизив темпы индустриализации (как было осуществлено в аналогичной ситуации 1925-26 гг.), либо осуществление перехода к внеэкономическому принуждению крестьян, силой отбирая хлеб. Стремясь обеспечить «независимость» от крестьянской экономики, сталинское руководство выбрало путь «чрезвычайных мер»1.

Авторы «Истории России. XX век: выбор моделей общественного развития» указывают, что в деревне во второй половине 20-х гг. наблюдается стагнация. Товарность и прирост продукции сельского хозяйства были крайне низкими, рыночные связи города и деревни свертывались2.

В «Новейшей истории Отечества: XX век» коллективизации посвящен параграф, названный «Революция сверху» в советской деревне». В разделе «Деревня накануне «великого перелома». Хлебозаготовки и чрезвычайные меры 1928-1929 гг.» кратко характеризуется процесс восстановления сельского хозяйства в 1922-1925 гг. Отмечая, что темпы восстановления «выглядели в целом впечатляющими», авторы подчеркивают его противоречивость. Сопоставив развитие сельского хозяйства в указанные годы с его развитием до 1917 г., они высказали мнение, согласно которому «общим для потребительского рынка являлось преобладание натурально-потребительского типа крестьянских хозяйств...». До 1917 г. в условиях многоукладной рыночной экономики «его производство росло большими темпами, чем численность не только деревенского, но и всего населения России». В 20-е гг. «сельскохозяйственное производство не поднялось до прежнего уровня, а темпы его роста отставали от темпов роста как деревенского, так и всего населения страны». Произошла натурализация крестьянского хозяйства, что привело к остро ощущаемому падению его товарности. Она «являлась глубинной основой хлебозаготовительных кризисов, постоянно угрожавших в ту пору стране»

В середине 1920-х гг. в руководстве партии обсуждался вопрос о накоплениях для модернизации экономики страны и их источниках. Точка зрения некоторых руководителей, которые рассчитывали «...на перекачку средств из «несоциалистического» сектора, представленного крестьянским хозяйством, ... на изъятие максимума средств из деревни», не нашла широкой поддержки. Однако уже к концу 1929 г. «стало ясно, что на путях отказа от нэпа гораздо легче и проще решить проблему накопления»4. Эти накопления в течение года выросли более чем в 2 раза. Такой рост был обеспечен «преимущественно внеэкономическим... изъятием хлеба и других продуктов у крестьян, а также увеличением в 1,5 раза за год вывоза древесины за счет использования на лесозаготовках дарового труда репрессированных и бежавших от непосильных поборов крестьян» .

С конца 1929 г. начался «новый курс социально-экономической политики» советского государства. В связи с форсированной индустриализацией происходит отказ от принципов нэпа. «В поисках средств на необходимые капиталовложения государство встало на путь перераспределения национального дохода страны посредством перекачки значительной его части ... из сельского хозяйства в промышленность. Однако мелкое крестьянское хозяйство, на котором базировался аграрный сектор..., ограничивало возможности такой перекачки. Это обстоятельство, а также задачи создания социально-однородного и политически монолитного общества предопределили необходимость... ускоренного обобществления крестьянского сельского хозяйства страны» .