Введение к работе
Актуальность заявленной темы исследования исходит из явно недостаточной разработки проблем складывания государства у восточных славян. Исследователи не сошлись во мнениях относительно того, что или кого следует называть верховной властью в VI-X вв. - князя или вече, следует ли признавать в данном случае значительную роль родо-племенной знати. Кто же в таком случае князь – народная власть, выходец из Скандинавии, слабо связанный с местной средой, глава завоевателей-колонистов или же феодализирующейся знати? Наконец, может быть, князь – в некоторой степени случайная фигура, ибо община (в широком смысле) в любой из сфер общественной жизни вполне могла обходиться без него и после X в., не говоря уже о более раннем времени? Не известно, расширял ли со временем князь свои функции, будучи изначально только военным предводителем, как это было, по мнению Ф. Энгельса, у древних германцев, или же процесс эволюции княжеской власти заключался, напротив, в постепенном распаде архаичного соединения всех функций в одних руках. У всех вышеназванных точек зрения существовали и порой существуют и по сей день свои сторонники. Имеет место и мнение, согласно которому и в XI – начале XIII вв., не говоря о более раннем времени, у восточных славян не было своего государства. К тому же, особенности и глубинная суть процессов зарождения и развития верховной власти зависят едва ли не от всех сфер общественного развития и, в свою очередь, серьёзно влияют на них.
Рассмотрение заявленной проблематики имеет, разумеется, не только чисто научное значение. Изучение складывания верховной власти неизбежно влияет и на современное общественное сознание, на первый взгляд, парадоксальным образом преломляясь в политической практике современности.
Объектом диссертационного исследования является позднепотестарный и раннеполитический строй восточных славян во второй половине I тыс. н.э.
Предметом настоящего исследования является верховная власть у восточных славян в VI-X вв.
Выбор термина «верховная власть», в том числе и применительно к тому периоду истории, когда у восточной группы славянства явно отсутствовала государственность, связан с принципиальной соотносимостью последнего как с организацией управления в племени и союзах племён, так и в обществах, где уже наличествуют раннегосударственные структуры.
Хронологические рамки данного исследования – VI-X вв., поскольку в течение вышеуказанного времени складываются предпосылки и оформляются постепенно объединяющиеся ранние восточнославянские государства.
Территориальные рамки исследования – все земли, по которым восточные славяне проживали и расселялись в VI-X вв.: от Карпат и Приильменья и Поволховья на западе до Северянского Левобережья на востоке и от Белоозера и Поочья на севере до Северо-Западного Причерноморья на юге.
Степень изученности проблемы.
В историографии XVIII в. и первой половины XIX в. несложно найти первичные варианты многих воззрений, господствовавших в исторической литературе в последующее время, даже в наши дни. В частности, ещё тогда известно мнение о Древней Руси как о монархии. Историки первой половины XIX в. практически не рассматривали складывание верховной власти у восточного славянства в VI – середине IX вв. Призвание варягов (варяжское завоевание) для них – своего рода «начало истории» Восточной Европы, хотя прямо об этом они и не говорили. В советской науке постепенно возобладало мнение о феодальном наполнении общественно-политических отношений в восточнославянской среде. Первую и единственную попытку опровергнуть подробным анализом точку зрения о вече как о верховной власти мы видим в трудах С.В. Юшкова. Он признавал некоторую роль народного собрания только в IX и, в некоторой степени в X вв. Данный исследователь ввёл термин «раннефеодальная монархия» для обозначения относительно единого государства. В своей поздней работе, вышедшей в 1949 г., С.В. Юшков даже в выражении «сдумаша поляне» в Сказании о хазарской дани отказывался видеть указание на вече, не исключая, что речь здесь должна идти о совещании верхушки полян. Подобные идеи, варьируя, обычно, весьма незначительно, определили путь развития советской историографии восточных славян и Киевской Руси на долгие десятилетия. Однако, почти все вышеуказанные авторы не рассматривали ситуацию ранее IX в.
Существуют и иные точки зрения, которые воспринимают в качестве верховной власти именно вече, а не князя как главу знати (господствующего класса или сословия). И здесь особое значение в имеют работы В.И. Сергеевича. После тщательного исследования летописных материалов он приходит к выводу о том, что в общественно-политической сфере у восточных славян главенствует именно народное собрание, а князя следует воспринимать как народную власть, причём «в высшей степени». Вече – исконный институт, оно не было создано князьями для своих нужд. Не было в Древней Руси и серьёзной разницы между городом и селом, а значит, и между горожанами и сельчанами. Не признавал В.И. Сергеевич и наличия сословий в домонгольской Руси. Представления о последней как о вечевом обществе, пусть с некоторыми оговорками, признавали многие авторы дореволюционной России.
В XX в. после известных дискуссий 1929-1934 гг. идеи о первостепенном значении веча практически исчезают со страниц научных работ. Только с конца 60-х гг. И.Я. Фроянов, а затем и его ученики, в первую очередь, А.Ю. Дворниченко, во многом возрождают идеи В.И. Сергеевича, разумеется, уже на совершенно иной методологической базе. Первые города-государства, по мнению И.Я. Фроянова, восточные славяне создают ещё в конце IX-X вв. Тогда они строились ещё на архаичной родо-племенной основе. Глубинная причина сохранения в Киевской Руси вечевого общества – незавершённость процесса классообразования. Поэтому здесь преобладает свободное землевладение и народное ополчение. Творчески используя результаты исследований А.И. Неусыхина, И.Я. Фроянов и его школа называли общество в домонгольской Руси «общинным без первобытности». Касаясь современной науки, следует отметить точку зрения Н.Ф. Котляра о существовании у восточных славян «дружинного государства». В конце X в. оно сменяется, по мысли данного исследователя, раннефеодальной монархией. Подобные идеи, как легко понять, являются лишь незначительной модификацией традиционных воззрений советской историографии, и их едва ли возможно принять, что уже, впрочем, отмечалось в науке. Рассматривая археологические исследования, необходимо особо сказать о работах А.Н. Кирпичникова. Данный автор доказал тотальную вооружённость народа, что имеет немалое значение для решения многих вопросов, касающихся определения характеристики и эволюции верховной власти у восточных славян в исследуемое время. Другой археолог - И.И. Ляпушкин, касаясь более раннего периода – VIII – первой половины IX вв. и, в некоторой степени, явлений и процессов VI-VII вв., на основании огромного материала доказал, что предшествующая советская историко-археологическая наука во многом модернизировала развитие восточнославянского общества. В VI в. у известных как по археологическим, так и по письменным (византийским) источникам антов и склавинов «военная демократия» (мы сознаём условность данного термина) находилась ещё в стадии становления, а не завершения. Тогда именно вооружённый народ решал основные вопросы войны и мира. Тот же исследователь, а также другие учёные – как археологи, так и историки, пришли к выводу о том, что имущественное расслоение, без которого невозможно писать о классовом обществе где бы то ни было, у восточных славян достаточно слабо прослеживается даже в VIII-IX вв., не говоря уже о VI-VII вв. Историко-археологические исследования последних десятилетий позволили кардинально изменить взгляды и в ещё одной сфере. Сейчас имеет смысл говорить о том, что языческое мировоззрение активно влияло едва ли не на все процессы политогенеза, что показали в своих недавних трудах В.В. Пузанов и С.В. Алексеев.
В эмигрантской науке особое значение имеют работы А.В. Карташёва, Г.В. Вернадского и летописеведа Е.Ю. Перфецкого. К эмигрантской евразийской школе примыкает и Л.Н. Гумилёв, создатель теории пассионарности, неоднократно обращавшегося к сюжетам истории восточных славян второй половины I тыс. н.э. Что же касается зарубежной науки, то для нас, в первую очередь, имеют значение труды П.Й. Шафарика, Л. Нидерле и Г. Ловмяньского, каждый из которых составил настоящую эпоху в развитии науки. В скандинавской и англоязычной науке при изучении указанного времени обычно рассматриваются лишь те сюжеты, которые имеют связь с норманнским вопросом. При этом влияние скандинавов на восточнославянский политогенез обычно преувеличивается. Более взвешенные оценки мы видим у французского исследователя Л. Мюссе и британского археолога П. Сойера. Особо необходимо выделить работы выдающегося французского исследователя Ж. Дюмезиля.
Целью предпринимаемого нами исследования является выявление социальной сущности и особенностей верховной власти у восточных славян в VI-X вв., эволюция последней в контексте культурно-исторической специфики эпохи. Для достижения последней были намечены следующие задачи:
выявить особенности отражения потестарно-политической реальности VI-X вв. в различных источниках (письменных, археологических, фольклорных, этнографических и др.);
решить вопрос о статусе и основных особенностях власти князей и княгинь у восточных славян;
проанализировать функции княжеской власти в дни войны и мира в контексте особенностей статуса её носителей;
изучить основные виды княжеской власти у восточных славян в конце IX – начале XI вв.;
рассмотреть социальную роль отражённых в восточных источниках табуированного и фактического правителей восточных славян;
раскрыть, каким образом соотносится отражённая у арабо-персидских авторов модель верховной власти с летописной моделью функционирования княжеской власти;
решить вопрос о роли народа и жречества в складывании и эволюции верховной власти у восточных славян в VI-X вв.;
охарактеризовать основные черты и социальную сущность верховной власти у восточных славян VI-X вв.
Источниковая база.
В данном исследовании будут привлекаться самые различные источники – письменные, эпиграфические, археологические, фольклорные, этнографические и данные языка. Своеобразием ситуации является то обстоятельство, что все письменные памятники, содержащие какие-либо сведения о рассматриваемом периоде, уже описаны и, как правило, опубликованы. Многие проблемы смогли разрешить археологические раскопки, во многом перевернувшие привычные представления о Руси. Но только комплексное рассмотрение всех сохранившихся источников может позволить хотя бы частично приблизиться к разгадкам тайн восточных славян, в частности, к разрешению вопросов, касающихся становления здесь верховной власти и государственности вообще. Скудость же письменных памятников побудила автора окунуться в безбрежный океан всё ещё мало изученного историками фольклора и этнографических источников. Былины и сказки, заговоры и описания реально проводившихся обрядов оказались настоящим кладезем информации как раз о наиболее ранних ступенях в складывании государства восточных славян. Вырисовывается тот факт, что перед нами – грандиозный гипертекст, элементы которого, взятые в отдельности, часто непонятны, что связано, кроме того, и с «асистемностью системы» архаических культур, которые, в частности, порой оказываются пронизанными противоположными тенденциями. Мы отдаём себе отчёт в том, что многое потеряно, в том числе и безвозвратно. В частности, бесценная информация, заключённая в небольшом по объёму «Слове о полку Игореве», полна намёков на сюжеты, образы и представления, непонятные современному учёному. Тем не менее, уже сейчас можно констатировать, что многие неясные фрагменты представлений, описаний обычаев, верований и властных институтов «заговорили», причём, как правило, именно объясняя друг друга. При изучении «изнутри», с точки зрения архаического сознания, выяснилось, что рассмотрение многих, казалось бы, сугубо «земных» вопросов, связанных с характеристикой и эволюцией верховной власти в складывающемся древнерусском государстве, невозможно как раз без понимания именно картины мира восточных славян – язычников и «двоеверцев». Особо также следует отметить, что гипертекст культуры наших предков во многом является частью иного, ещё более грандиозного гипертекста культуры индоевропейцев. Часто то, что не сохранилось у одной из ветвей последних, или же сохранилось смутно, можно без особого труда обрисовать по данным иных родственных народов. Поэтому нам кажется не только допустимым, но и желательным обращаться к явлениям культуры иных индоевропейцев.
Кроме того, исследования, пожалуй, наиболее авторитетного специалиста по этнической истории славянства В.В. Седова и некоторых других авторов показывают, что история славянских переселений, по меньшей мере, до начала X в. была очень бурной. Различные группы славян перемещались на огромные расстояния, принося свою культуру, антропологические и языковые особенности. Таким образом, три ныне существующие группы славян – восточная, западная и южная – являются не только результатом дифференциации изначального языкового и этнокультурного славянского континуума, но и, в известной мере, результатом интеграции, когда из нескольких разнородных элементов постепенно складывались относительно однородные группы. Так, будущие словене ильменские складываются на местном финно-угорском субстрате как минимум из двух основных славянских компонентов совершенно разного происхождения. В третьей четверти I тыс. н.э. сюда из Верхнего Поднепровья пришла первая волна славянских переселенцев. Вторая же волна мигрировала в данный регион в VIII в., видимо, из славянских земель Южной Прибалтики. Поэтому мы и решаемся, в определённых случаях, достаточно широко привлекать данные культуры иных славянских народов для лучшего уяснения тех или иных вопросов, касающихся восточных славян.
При надлежащей осторожности летописные свидетельства являются ценнейшим источником, позволяющим нарисовать картину жизни восточного славянства ранней поры. Но при этом необходимо иметь в виду литературный и «общий» этикет эпохи, ориентацию древнего книжника не только на библейские сюжеты и образы, но и, как показал И.Н. Данилевский, на волю Того, Кто всегда воспринимался главным Читателем - Бога. Индивидуальность автора и его героя проявляется здесь довольно редко, господствует особый стиль повествования, удачно названный Д.С. Лихачёвым монументальным историзмом. Граница между собственной мыслью и мыслью предшественника, его словарём, оборотами и пр. весьма зыбка. Тенденциозность летописцев также порой обесценивает значение сообщаемых ими свидетельств, хотя прямой, сознательной лжи древнерусское летописание, как правило, не знало. О «неудобных» же событиях, как правило, не лгали – о них умалчивали. Кроме того, данные об иных, чем в «Повести временных лет» (ПВЛ), традициях в освещении ранней истории восточного славянства сохранились и в устюжской летописи по списку Л.С. Мациевича первой четверти XVI в., и в более позднем Архангелогородском летописце. Суммируя всё вышесказанное, мы принимаем и мнение тех авторов, которые отмечали, что не существовало некоего «единого ствола» летописания. Произведения иных жанров древнерусской литературы также довольно широко будут применяться в данном исследовании. Так, огромное значение имеет «Слово о полку Игореве». Сохранившийся в единственном списке, видимо, XVI в., или, согласно другому мнению, XV в. (последнее мнение было высказано ещё известным палеографом А.И. Ермолаевым), данный памятник отразил лексику тех тюрок, которые господствовали в западной части Великой Степи до прихода сюда кыпчаков. Позднее они получили в древнерусской традиции обобщённое наименование чёрных клобуков. Подделать эту лексику, разумеется, не могли ни в XVIII, ни в XIX в. Кроме того, «Слово о полку Игореве» неоднократно использовали позднейшие книжники, что было вполне в духе времени. Первым примером подобного рода была приписка к Псковскому Апостолу 1307 г.
Если в решении вопроса о подлинности «Слова о полку Игореве» большинство авторов дают утвердительный ответ, то подобного нельзя сказать об уникальных свидетельствах «Истории Российской» В.Н. Татищева, написанной в 30-40-х гг. XVIII в. Сам исследователь писал о том, что пользовался такими источниками, как летопись первого епископа Новгорода Великого Иоакима, полоцкой летописью, Раскольничьим манускриптом и Голицынской летописью. XX в. выявил новые подтверждения уникальных свидетельств «Истории Российской». Так, экспедиция В.Л. Янина нашла следы серьёзного пожара в Новгороде, стратиграфически датируемого 989-990 гг., т.е. временем насильственного крещения Новгорода уем (дяди по матери) Владимира Святославича Добрыней Малковичем. ПВЛ, впрочем, как и летописи, сохранившие реликты более ранних сводов об этом не сообщают. Достаточно подробно о данных событиях, как известно, свидетельствует только Иоакимовская летопись, якобы «сочинённая» В.Н. Татищевым. Кроме вышеназванных письменных источников мы будем также использовать данные Краткой и Пространной редакций Русской Правды, которые в некоторой степени сохранили сведения о правовых нормах восточных славян, живших до XI в. Памятники церковного права Древней Руси и других славян и «Полицкий статут» также являются неоценимыми источниками.
Тем не менее, данные отечественных письменных источников и даже переводных памятников, при всей ценности последних, в отношении истории восточного славянства второй половины I тыс. н.э. явно недостаточны. Византийские авторы, повествовавшие о склавенах и антах, в определённой степени восполняют данный пробел. На языке оригинала автором изучались произведения Прокопия Кесарийского, Псевдо-Кесария, Маврикия Стратега, Феофана Исповедника, василевса Константина VII Багрянородного («О народах»), описание жизни и правления Василия Македонянина в составе «Theophanis Continuatus», которое, видимо, было написано последним, а также «История» Льва Диакона и произведения Иоанна Скилицы. Все они, однако, довольно тенденциозны. В определённой степени является исключением трактат «О народах». Он предназначался Константином Порфирородным для своего сына, будущего василевса Романа II. Но трактат явно не доработан. Это скорее своеобразный «черновик». Литературные штампы византийской учёной среды также порой принижают ценность рассматриваемых источников. Чтобы щегольнуть своими знаниями, авторы империи, как правило, называли варварские народы не их собственными, а «учёными» названиями, обычно позаимствованными из античной традиции. Латиноязычные источники, изучавшиеся автором на языке оригинала, весьма разноплановы. Они вышли или из германоязычной среды, в первую очередь, из среды крестоносцев, или из западнославянского католического ареала. Ранние памятники подобного рода – это «Баварский географ», написанный как черновик в середине или второй половине IX в. Оттоновское время представлено «Liutprandi Antapodosis» и «Thietmari Chronicon». Первое из них чрезвычайно пристрастно, но весьма немногочисленные сведения о славянах, отражённые здесь, весьма важны для нас. «Хроника» же Титмара написана в начале XI в. представителем знатного рода, свидетелем и порой даже участником событий. Интересны и сведения Гельмольда, автора «Славянской хроники», посвящённой западнославянскому ареалу. Среди рассматриваемых источников выделяется «Chronica Boemorum», написанная Козьмой Пражским, умершего в 1125 г. Он также являлся современником и участником событий конца XI – первой четверти XII вв.. Из польских авторов нас будут интересовать анонимная «Хроника и деяния князей или правителей польских», хроника магистра Винцентия Кадлубка и хроника Богухвала («Великая хроника»). Однако, для польской исторической мысли эпохи Средневековья характерна значительная тенденциозность. Что же касается хроники магистра Винцентия, то она вообще изначально создавалась как учебник по истории по всеми вытекающими отсюда последствиями. Она больше нацелена на решение дидактических, а не собственно исторических задач. Древнескандинавские источники, использованные автором в настоящей работе, - это «Круг земной», песни о богах и героях с прозаическими вставками, названные «Старшей Эддой», и учебник скальдического искусства - «Младшая Эдда». Последняя и «Круг земной», по традиции, связываются с именем Снорри, сына Стурлы. Кроме того, мы достаточно широко привлекаем данные саги о Тидреке Бернском. Сведения рунических надписей не вызывают у историков недоверия. Опираясь на тот факт, что скальдические стихи вследствие жёстко заданной формы практически не могут быть изменяемы, и на сообщение предисловия к «Кругу земному», где говорится о том, что скальды не допускали прямой и сознательной лжи, исследователи обычно принимают данные данной группы источников. Решать вопрос о сагах так же однозначно нельзя. В частности, нет оснований преувеличивать значение свидетельств данной группы источников. Саги не умели замалчивать события. Но готовые штампы для описания событий или явлений в сагах – тоже реальность. Саги, дошедшие до нас, кроме того, были составлены уже относительно поздно. Отсюда и многочисленные несообразности, перенесение реалий XII-XIV вв. на IX-XI вв. Таким образом, свидетельства саг, особенно уникальные, требуют тщательного изучения в каждом конкретном случае.
Едва ли ключевое для нас значение, однако, для нас имеют не западные или византийские, а восточные источники. Основное внимание нами будет уделяться «Рисалэ» секретаря посольства багададского халифа аль-Муктадира к правителю Волжской Булгарии Ахмеда Ибн-Фадлана. В 1956 г. она была фототипически издана А.П. Ковалевским по Мешхедской рукописи начала XIII в. Диссертантом она изучалась на языке оригинала. Пропуски текста А.П. Ковалевский смог восполнить по «Алфавитному указателю стран» Йакута. Занимая особое место в сумме источников по истории Восточной и Центральной Европы вообще и восточной группы славянства в частности, сохранив чрезвычайно интересные сообщения о регионе в тот период, с которыми по их древности практически не могут конкурировать источники иных групп, восточные памятники получили столь интересующие современных учёных сведения через вторые и даже третьи руки. Никто, кроме самого Ахмеда Ибн-Фадлана, из использованных нами авторов сам в славянских землях не был. Неудивительно, что они плохо представляли себе и историю, и географию, и этнографию региона. Необходимо остерегаться наносить реки, озёра и острова, описанные ими, на реальную географическую карту. Трудом нескольких поколений востоковедов определено, однако, время, которым следует датировать сведения восточных источников о Восточной и Центральной Европе. По общему мнению, это IX-X вв.
Изучавшиеся нами памятники строго следовали за своими источниками, поэтому «процесс замены на Ближнем и Среднем Востоке представления о восточных славянах представлением о русах», по словам Б.Н. Заходера, «всемерно содействовал консервации сведений о славянах в мусульманской письменности, благодаря чему мы располагаем в настоящее время документом IX в. хорошей сохранности». Воспроизведение древних протографов редакторами и писцами сыграло, как это ни парадоксально звучит, хорошую службу современным учёным. Кроме того, на языке оригинала мы использовали среднеперсидскую географическую компиляцию «Худуд ал-Алем» («Пределы мира»), написанную в Гузганане в 982/3 г.
Нартовские тексты на языках кавказской семьи, фольклорные произведения картвел, а также «Махабхарата» изучались нами в переводах. Библия цитируется нами по общепринятым правилам по каноническому церковнославянскому синодальному изданию. В переводе нами изучались и тексты, написанные на древнееврейском языке – еврейско-хазарская переписка X в. и так называемый «Кембриджский документ». Переписка шада Иосифа и сановника омейядского халифа исламской Испании Хасдаи ибн Шафрута, как выяснил выдающийся отечественный семитолог П.К. Коковцев, действительно велась между 943 и 956 гг. Целью Иосифа было показать своё государство, на самом деле переживавшее системный кризис, процветающим и могущественным, и преувеличить его роль в борьбе с русами, порой совершавшими опустошительные набеги в исламский мир. Принимать его сведения за чистую монету оснований нет.
Достаточно широко в настоящей работе представлены и фольклорные памятники – как русские, так и осетинские, которые также изучались автором на языке оригинала. Особое значение имеет русский эпос, произведения которого сами носители традиции обычно называли старинами. О характере историзма эпоса до сих пор идут ожесточённые споры. С тем, что он включает отражение реальных исторических процессов и явлений, спорить сложно. Но с тезисом об отражении в былинах реальных событий и исторических лиц многие исследователи – как фольклористы, так и историки – не согласны. Достаточно близок к истине был Н.И. Костомаров, отметивший, что представления о мифологических или полумифических персонажах в фольклоре переносились на реальных исторических деятелей. Воспроизведение действительных событий в сюжетах и образах – стадиально достаточно позднее явление. Наиболее ранние же произведения южнославянского эпоса и словацкого фольклора также не являлись хроникатом. Историзм же в нашем понимании начинает просматриваться не в старинах, а в исторических песнях русских и в Косовском цикле.
Кроме былин и иных эпических произведений, мы также будем использовать и русские сказки, поскольку, по нашему мнению, даже самые фантастические персонажи и сюжеты этих произведений фольклора имеют под собой вполне реальный историко-этнографический субстрат, что доказал, в частности, В.Я. Пропп, возводивший многие сюжеты и мотивы сказок к реально проводившемуся у предков русских, белорусов и украинцев, впрочем, как и других славян, обряду инициации, или же, по крайней мере, к схеме инициации. Тексты русского свадебного обряда и обряду календарного, рекрутские причитания И.А. Федосовой, белорусские песни также применяются для решения поставленных задач. Фольклор нередко связан с этнографическими материалами, без которых его свидетельства неизбежно будут восприниматься однобоко, а порой и неправильно.
Теоретическая основа настоящего диссертационного исследования связана с использованием достижений А.И. Неусыхина, допускавшего существование дофеодальных, общинных без первобытности обществ. Государственность, таким образом, также может быть общинной, а верховная власть в подобной государственности и будет представлять собой неразрывное единство власти веча и зависимой от неё власти лидера/лидеров, без которого, тем не менее, вече не мыслило себе само нормальное существование общины. К тому же, «перед нами не одна община, а ряд соподчинённых общин во главе с общиной волостного центра, узурпировавшей власть (правда, частично) у подчинённых общинных союзов и возвысившейся над ними в качестве правящей». Данное утверждение И.Я. Фроянова, касающееся более позднего времени – времени складывания городов-государств, строившихся на территориальной основе, по своей сути справедливо и относительно IX-X вв., когда города-государства строились ещё на основе кровнородственных связей. И здесь в связи «с усложнением социально-политической организации общества» мы видим не насильственную узурпацию князем прерогатив общины, а именно добровольную передачу последних.
Выводы А.И. Неусыхина, сделанные на основе изучения «варварских» обществ Западной Европы, были творчески использованы И.Я. Фрояновым и его школой при исследовании истории Древней Руси. Настоящая работа написана в общем русле исследований данной школы.
Особое значение имеет обращение к цивилизационным особенностям домонгольской Руси. Последнее не только предполагает исследование верховной власти у восточной группы славянства VI-X вв. с учётом цивилизационного подхода, но и имеет особый интерес в том ключе, что данные особенности в изучаемый период находились в процессе своего становления, ибо это исследование обычно скрытого от историка фундамента цивилизации.
Методологическая основа диссертации базируется на творческом соединении исследовательских принципов и методов классической и неклассической парадигм исторического исследования. В первом случае познавательный потенциал последней переосмыслен относительно недавно в виде неоклассики.
В контексте классической историографии работа основана на принципах историзма, объективности и всесторонности. При последовательном применении это позволило диссертанту воссоздать целостную и многоракурсную картину истории верховной власти у восточных славян с VI по X вв. включительно. Первый из данных принципов позволил рассмотреть предмет исследования в контексте соответствующей исторической среды, что позволило связать становление и развитие верховной власти в пределах племени – союза племён – союза союзов племён с соответствующими военно-потестарными (военно-политическими), социально-экономическими и социокультурными явлениями и процессами, протекавшими в восточнославянских обществах второй половины I тыс. н.э. Историзм же исследования верховной власти неизбежно вывел диссертанта на диалектическое понимание предмета работы, что позволило показать эволюцию изменения синкретичной фигуры изначального в связи с мучительным и порой обратимым процессом изживания последнего, когда князья даже после принятия Православия никак не могли и не хотели стать «только светскими» правителями, а жрецы порой боролись за те прерогативы, которые человек Нового времени назвал бы «светскими». Стремление же диссертанта к реализации принципа научной объективности позволило на основании анализа разнородных источников рассмотреть истоки княжеской власти и её функции в дни войны и мира в контексте особенностей статуса её носителей, изучить основные виды княжеской власти у восточных славян в конце IX – начале XI вв., охарактеризовать основные черты и социальную сущность верховной власти у восточных славян.
Кроме того, диссертант использует историко-генетический метод, раскрывающий явления и процессы в их развитии, историко-сравнительный и историко-типологический, с помощью которых возможно уяснить общее и особенное в истории восточной ветви славян VI-X вв. Историко-генетический метод, в частности, позволил автору проследить эволюцию верховной власти у восточных славян с VI по X век включительно – от изначального главы рода к правителю раннего государства, действующему, однако, только в неразрывном единстве с вече – универсальным институтом самоорганизации общины изучаемого времени. Применение того же метода позволило диссертанту проследить эволюцию и постепенное изживание черт материнского рода в восточнославянской среде второй половины I тыс. н.э. Историко-сравнительный метод, также основанный на принципе историзма, позволил выявить общие и особенные черты в региональных моделях эволюции княжеской власти, во многом отличных между собой.
Иной принцип классической историографии – системность. Последний проявляется в осознании взаимодействия самых различных компонентов общественной организации восточнославянского общества VI-X вв., позволив, тем самым, рассмотреть истоки и многоплановую эволюцию верховной власти в изучаемом обществе. Общее мировидение, хозяйство, социальные и потестарно-политические институты, предправовые и правовые нормы, господствовавшие в восточнославянском обществе в указанное время, способы и особенности ведения военных действий и организация обороны в связи с использованием данного подхода предстали как известное единство, тот грандиозный «гипертекст», который может быть «прочитан» исследователем без логических несообразностей. Принцип системности реализуется в методе структурного и функционального анализа, позволяющего понять структуру и функциональные особенности различных институтов в восточнославянском обществе указанного времени.
В контексте неклассической историографии использовался принцип признания чужой одушевлённости, который предполагает анализ особенностей психологии, системы ценностей и своеобразия ментальности язычников и «двоеверцев», в том числе и создателей письменных, эпиграфических и фольклорно-этнографических источников. Реализация данного метода имеет место в историко-психологическом методе, позволяющим понять многочисленные «странности» в поведении человека – носителя традиции.
Наконец, скудость источниковой базы, нередкое отсутствие параллельных источников продиктовало автору использование особого метода исследования, названного К. Гинзбургом «уликовой парадигмой», когда реконструкции индивидуальных случаев возможна только «на основе следов, симптомов, улик». Обмолвка летописца, единственное число там, где по законам грамматики древнерусского языка должно двойственное, наименование дипломатической поездки «нашествием» - все эти случаи заставляют историка искать объяснение, и такие поиски порой могут привести к весьма неожиданным выводам.
Кроме того, следует отметить, что концепция диссертанта базируется на сопоставлении данных различных групп источников, что побудило автора заимствовать методы и приёмы смежных наук – фольклористики, этнографии, языкознания.
Научная новизна и теоретическая значимость диссертационной работы заключается в следующем:
1. Разработана авторская концепция комплексного и многоаспектного анализа сохранившихся источников по теме исследования. Доказано отсутствие принципиальной разницы в осмыслении исторического материала как авторами и редакторами письменных произведений, так и носителями фольклорной традиции, разработаны приёмы «извлечения» информации из источников различных видов по истории потестарно-политической реальности языческого и «двоеверного» общества.
2. Решён вопрос о статусе и основных особенностях власти князей и княгинь у восточных славян. Впервые доказано, что изначальный кънязь – это синкретичный лидер, родовладыка, непосредственный производитель (при проведении ряда обрядов – священный земледелец), управитель, судья, предводитель на войне и, разумеется, верховный жрец свой общности. Впервые проводится и доказывается тезис, согласно которому мир, коллектив и его лидер сближались едва ли не до полного отождествления.
3. Сконструирована авторская модель особенностей функций княжеской власти в дни войны и мира. В работе доказано, что восточнославянские правители языческой поры имели настолько явственный сакральный ореол, что общественное сознание считало идеальным личное княжеское управление и личное же участие в войне.
4. В работе впервые представлено целостное видение многообразного комплекса проблем, связанных со своеобразием и эволюцией верховной власти у различных племён восточных славян в конце IX – начале XI вв., в частности, изучены основные виды княжеской власти у восточных славян, существовавшие в рассматриваемое время.
5. В диссертации впервые в исторической науке дан комплексный анализ сообщений восточных авторов, повествовавших о бездеятельном (табуированном) и фактическом правителях у ас-сакалиба и русов, доказано тождество данных этнических групп и рассмотрена социальная роль этих должностных лиц.
6. Опираясь на проведённый анализ, в работе впервые в историографии раскрыто, каким образом отражённая у арабо-персидских авторов модель верховной власти соотносится с летописной моделью функционирования княжеской власти и доказано, что между показаниями восточных и древнерусских источников нет противоречий.
7. В диссертационном исследовании впервые раскрыта многоаспектная роль народа и жречества в складывании и эволюции верховной власти у восточных славян в VI-X вв. Доказано, что именно вечевая община имела тогда наибольшее могущество, что было связано и с сакрализацией основного занятия восточных славян - земледелия.
8. Впервые в историографии тщательно проанализированы общие особенности организации верховной власти в Восточной Европе. Проведенный диссертантом анализ позволяет охарактеризовать верховную власть у восточных славян в VI-X вв. как нерасторжимое единство связанных рядом (договором) князя или княгиню и вече.
9. Исследование расширяет знания о потестарно-политической сфере жизни восточных славян в VI-X вв. В диссертации охарактеризована не только верховная власть у восточных славян и её носители, но и на новом уровне развития науки раскрыта специфика противоречиво и долго складывавшейся ранней государственности последних.
Таким образом, внесён серьёзный вклад в решение вопроса о своеобразии и социальной сущности ранней восточнославянской государственности..
Практический аспект исследования заключается в том, что ее результаты и выводы могут быть использованы при написании соответствующих разделов в учебников отечественной истории, а также при разработке лекционных курсов, спецкурсов и спецсеминаров по истории восточных славян и Древней Руси, послужат отправной точкой для дальнейших исследований этнографов, фольклористов и языковедов.
Кроме того, настоящее диссертационное исследование будет иметь немалое значение для источниковедов и специалистов по историографии как опыт параллельного привлечения данных совершенно различных групп источников.
На защиту выносятся следующие основные положения:
1. Предпринятый автором опыт комплексного исследования восточных авторов, летописей и внелетописных произведений древнерусской литературы, былин, сказок и иных фольклорных источников, в том числе и таких, которые не могли влиять друг на друга даже опосредованно, отразил во многом фольклорные, а в конечном итоге – восходящие к мифам и ритуалам истоки данных памятников.
2. Рассматривая верховную власть у восточных славян в VI-X вв., диссертант вначале обратился к анализу власти князей. В истоке развития последней была синкретичная власть главы рода. Лишь позднее она в некоторой степени была разделена на сакральную и «светскую». Особо следует отметить, что кънязь как глава общности был и непосредственным производителем. Правитель у восточных славян воспринимался ими как живой бог, повиновение которому – веление языческой веры. Об этом сообщает и русский фольклор, и «Худуд ал-Алем». Само же Крещение Руси, с точки зрения человека того времени, - не безусловный разрыв традиции. Князь, как посредник между мирами, просто выбрал тогда новых богов для своей общности, и не более того.
3. Своеобразие изучаемого нами восточнославянского общества второй половины I тыс. н.э. в том, что здесь причудливо сочетались самые различные черты как материнского, так и отцовского права, хотя, разумеется, данное общество явно эволюционирует в сторону последнего. Относительно же периода до начала XI в. можно говорить не о пережитках, а об элементах ещё «живого» явления, что может быть объяснено мощной, в целом самобытной языческой культурной струёй, где женщина считалась священным существом, особо связанным с древними божествами, в первую очередь, божествами плодородия. Потому от князя по многим параметрам слабо отличались и княгини.
4. Приобретение княжеского сана было связано с милостью богов, что могло, по мнению человека того времени, проявляться по-разному. Удача на войне или при ведении хозяйства, благоприятный результат ритуального поединка, обряд инициации и пр. – всё это отражение положительного исхода «суда богов». Прерогативы народа в таких случаях не нарушались, и последний признавал подобное приобретение права на власть, тем более, что победитель приобретал, в таком случае, не только все права, но и все обязанности своего предшественника.
5. Именно вследствие сакрального статуса князей народ не мыслил себе жизни без них. Важнейшей функцией последних было мироустроение, о чём сообщают различные фольклорные источники. В некоторых случаях князья и княгини могли выступать как волшебники, проводившие соответствующие военно-магические обряды. Будучи священной личностью, князь, как считалось даже после X в., лично управляя и верша суд, а в дни войны – лично участвуя в сече, передавал всем свой божественный ореол.
6. К IX в. в Южной Руси происходит распад синкретизма функций в руках князя, фигура правителя как бы «раздваивается». Сам князь, опутанный различными табу, становится ответственным, в первую очередь, за предстательство перед богами и обеспечение благополучия общины. Главным в данном случае было обеспечение плодородия земли и народа, а также, вполне возможно, скота. Этого правителя следует признать воплощением божеств Верха – Солнца и Ярилы. В былинах это такой бездеятельный лидер, как Владимир Красное Солнышко. Считаясь «Царём-Солнце», князь зимой посолонь объезжал подвластные ему племена во время полюдья, «подпитывая» их своей волшебной мощью, а в день зимнего солнцеворота обновляя её. В эти дни любой человек мог бросить вызов князю и в случае победы своего коня над конём прежнего правителя, занять его место.
7. Фактическим правителем в таком случае был глава мужского союза, черпавшего, как считалось, свою волшебную мощь от огненных духов хтонического мира. Он водит войска, управляет и судит, в чём данные Ахмеда Ибн-Фадлана полностью соответствуют свидетельствам былин. Возможно предположить, что его мужской союз, отражённый в старинах как богатыри, - это союз воинов-профессионалов, уже чётко структурированный и имеющий внутреннюю иерархию, и в старинах этот лидер отражён как Илья Муромец, а в летописях, скорее всего, это изначальный воевода (`предводитель`). Борьба между табуированным и фактическим правителями восточных славян закончилась победой первого. Она проводилась в строгих ритуальных формах борьбы божеств Неба и Хтоноса, что имеет поразительные индоевропейские параллели.
8. Особо следует отметить, что народ и рассматриваемое время господствовал в дни войны и мира. С точки зрения язычника, это было связано и с тем, что они занимались священным занятием - земледелием, тогда как глава мужского союза опирался на мифоритуальные комплексы ещё доземледельческой поры. Именно поэтому в эпических текстах Илье и нельзя биться с сакральным земледельцем – Микулой. В Киеве во второй половине IX – начале X вв. усиливаются жрецы, но члены мужского союза, возможно, в союзе с табуированными правителями - князьями разгромили их, что получило отражение в эпическом сюжете об Алёше и Тугарине и производном от него сюжете об Илье и Идолище. В некоторых неполянских традициях князь считался воплощением Змея-Велеса. Князь-змеевич во главе неженатой молодёжи переселялся на новые земли, истребляя всех местных жителей, кроме будущих жён (сюжет «Волх Всеславьевич»). Змеевич имеет способности к оборотничеству сам, а его воины – только по его санкции.
9. Таким образом, носителем верховной власти в восточнославянской среде VI-X вв. являлось нерасторжимое единство князя/княгини, воспринимавшихся как «живые боги», и веча. У тех племён, у которых произошло разделение синкретичной фигуры верховного лидера, таковым следует считать нерасторжимое единство князя/княгини и воеводы, с одной стороны, и веча, - с другой. Наконец, в Киеве в конце IX – середине X вв. князя частично подчиняет себе позже разгромленное жречество. К середине IX в. на уровне племенных союзов у восточных славян складываются ранние вечевые государства, строившиеся ещё на доклассовой основе. Они ещё не приобрели соответствие чётким признакам государственности, принятым историко-юридической наукой Нового времени (территория, население, публичная власть), и экономические причины, кроме имевших некоторое значение военно-торговых интересов, не играли здесь серьёзной роли. Главными были военно-политические и сакральные факторы. Именно княжеская власть в условиях стирания древних границ и крушения локальных мирков выступила естественным орудием вечевой общины в ходе протекания противоречивых и нередко мучительных процессов государствообразования, сглаживавших отрицательные последствия последнего. Наконец, в конце IX-X вв. эти племенные союзы несколько раз объединялись в относительно единый «союз союзов». Несмотря на очевидную непрочность данного «сверхсоюза», не следует преуменьшать и значение центростремительных сил, несколько раз вновь соединявших вроде бы окончательно распавшееся государство.
Структура исследования. Диссертация состоит из введения, пяти глав, заключения, списка сокращений, источников и литературы.
