Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Мордовский народ в начале XX в 39
1. Природные условия проживания и особенности мордовского национального типа 39
Географическое положение 39
Особенности национального типа 43
2. Расселение, демография и социальная структура мордвы по переписи 1897 г 47
Размещение и численность 47
Физическое и нравственное состояние 51
Вероисповедание 53
Социальная структура 54
3. Социально-экономическая характеристика мордовской деревни по подворным переписям
1911 — 1912 гг. 58
Сельская община 60
Волость 61
Крестьянское хозяйство 62
Социальная и культурная роль общины 63
Структура крестьянства 64
Экономическое положение 65
Расслоение крестьянства 69
Товарно-денежные отношения 70
4. Формирование и деятельность мордовской интеллигенции 75
Школьное образование .75
Примечания 83
Главa 2. Мордовский народ в условиях социально-политического кризиса начала XX в. 88
1. Крестьянское движение в мордовском крае в 1905 — 1907 гг 90
Нарастание движения 91
Всероссийский Крестьянский союз . 92
Этапы и формы движения 94
Подавление крестьянства 95
Итоги крестьянского движения 97
2. Мордовская интеллигенция в первой русской революции 98
3. Аграрная реформа П. А. Столыпина в мордовском крае 103
Примечания 109
Глава 3. Мордовский народ в годы Первой мировой войны и революции 1917 г 112
1. Мордовская деревня в годы Первой мировой войны 112
2. Февральская революция 116
Крестьянское движение 117
Мордовское культурно-просветительное общество 123
3. Аграрная реформа 124
4. Октябрьская революция и установление Советской власти в мордовском крае 132
Выборы в Учредительное собрание 133
Переход власти к Советам 134
Левые эсеры 139
Комбеды 141
Организация сельских ячеек РКП(б) 144
Комуч 147
Примечания 154
Глава 4. Мордовский край в годы Гражданской войны 161
1. Война в мордовском крае в 1918 г. 162
517
Начало войны 162
Формирование Народной армии 163
Создание Чапаевской дивизии 167
Формирование 1-й армии 169
2. „Военный коммунизм" 176
Продразверстка 176
Торговая монополия 190
Трудовая повинность 192
Социализация сельского хозяйства 193
3. Социально-политическое положение мордовского края в 1919 — 1920 гг 196
Восстания начала 1919 г. 196
Изменение курса РКП(б) в деревне 203
Военное строительство 208
Национальное строительство 209
4. Последствия Гражданской войны 213
Примечания 224
Глава 5 Мордовский край в 20-е гг. 236
1. Борьба против „военного коммунизма 237
Крестьянские восстания 1920 — 1921 гг 237
Отмена продразверстки 241
2. Голод 1921/22 г 242
Помощь голодающим 252
Медицинское обслуживание голодающих районов 255
Социальная жизнь 256
Последствия голода 258
3. Мордовский край в условиях новой экономической политики 265
Переход к нэпу 265
Земельный кодекс РСФСР 266
Положения о волостных органах власти 268
Примечания 279
Глава 6. Оформление мордовской государственности . 287
1. Предпосылки создания мордовской автономии 288
Основные элементы ленинской национальной политики 289
Факторы, способствовавшие и мешавшие образованию автономии 291
2. Организация политической и территориальной базы мордовской государственности 296
Мордовские отделы и секции при органах государственной власти 296
3. Создание экономической базы мордовской автономии Мордва в составе Средне-Волжской области (края) 315
4. Формирование национального аппарата управления 329
Примечания 340
Глава 7. Мордовский народ и культурная революция 346
1. Основные элементы культурной революции. Смена идеологии 346
2. Школьное образование и просвещение . 350
Ликвидация неграмотности 350
Подготовка кадров для школ 353
Культурно-просветительные учреждения 362
3. Профессиональное освоение основных сфер духовной жизни 363
Подготовка специалистов высшей квалификации 365
Проблемы мордовского языка 367
Газеты и журналы 369
Литература 371
Театр 375
Музыка 376
Изобразительное искусство 379
Наука 381
Примечания 385
Глава 8. Мордовский народ накануне Второй мировой войны 390
1. Коллективизация 390
Коллективизация и кооперация 390
Начало сплошной коллективизации 394
Антиколхозное движение весной 1930 г. 398
Коллективизация и местные Советы 401
Уничтожение крестьянской элиты 404
Итоги коллективизации 415
2. Казни второй половины 30-х гг 418
Идеологическая подготовка населения 420
Технология казней 424
Последствия казней 428
3. Социально-экономическое состояние мордовского народа в конце 30-х гг 429
Положение деревни 429
Миграция 430
Примечания 439
Заключение 445
Единицы измерения 448
Приложения 450
Используемые сокращения 481
Библиография 483
- Природные условия проживания и особенности мордовского национального типа
- Крестьянское движение в мордовском крае в 1905 — 1907 гг
- Мордовская деревня в годы Первой мировой войны
Введение к работе
Формирование национального самосознания как одного из важнейших компонентов мировосприятия, столетиями являвшееся привилегией самых сильных народов, затронувшее в XIX в. лишь наиболее крупные из негосударственных наций Западной Европы1, в XX в. приобрело лавинообразный и глобальный характер. Нарастание этого процесса породило и монстра национал-социализма с его громадным зарядом межнациональной и межрасовой ненависти, вызвавшим крупнейшую в истории войну и ответную реакцию „неарийских" народов, национально-освободительные революции, сокрушившие все колониальные империи, и всеобщее понимание несложной истины, что каждому народу удобнее разговаривать на родном языке, использовать соответствующую только его интеллектуально-психическому складу систему школьного образования, учреждений культуры, способ жизни.
„Национальный вопрос — одна из актуальнейших проблем современности"2 — эта установка отечественной исторической науки, выдвинутая в начале 70-х гг. XX в. в более или менее благополучном тогда в аспекте межнациональных отношений советском обществе, неоднократно подтверждалась в последующие десятилетия, когда при распаде Югославии, СССР и т. д. — буквально взрывались регионы, в том числе и те, в которых традиционно уделялось внимание взаимоотношениям различных народов и на государственном уровне многое делалось для удовлетворения их специфических национальных потребностей. Не теряет злободневность и другой вывод тех сравнительно спокойных лет: „проблема национальных отношений выдвигается на одно из первых мест в политической структуре современного мира"3.
В процесс вовлекаются все новые народы, даже самые немногочисленные, что экстраполирует значимость темы и на следующий, XX] в. Огромная, взрывоопасная энергия, таящаяся, как выяснилось, в национально ущемленных народах, заставляет более серьезно подходить к проблемам внутреннего развития каждого из них, учитывать корреляции их внутренних потребностей и внешних условий существования.
Многие современные проблемы зарождались в первой половине XX в. — в эпоху глобального распространения коммунистической идеологии и начала ее практической реализации. При этом объективный анализ происходящих процессов был тогда затруднен относительной кратковременностью периода, чрезвычайно насыщенного экстраординарными социально-политическими событиями, идеологизиро-ванностью общественного сознания, а нередко и просто невозможен из-за сокрытия властями фактов, политической цензуры и репрессий. В наше время, когда общество ищет оптимальное направление своего дальнейшего развития, появилась возможность и возросла потребность в беспристрастных обобщающих исследованиях, позволяющих реально рассмотреть пройденный путь с точки зрения социального опыта.
Значимость темы определяется также объектом настоящего исследования. Мордва — один из крупнейших народов России, третий по численности в финно-угорской языковой группе, традиционно игравший немалую роль в истории страны. Его жизнь в нашем столетии отмечена противоречиями. С одной стороны, это пробуждение общенационального самосознания и воссоздание утраченной семь веков назад государственности, с другой — повышение дисперсности и сокращение численности, особенно неестественное на фоне роста почти всех других народов СССР и России до 1990-х гг.; приобщение к общеевропейской культуре и профессиональное освоение важнейших областей духовной деятельности: науки, литературы, изобразительного и театрального искусства, но одновременно и усиление ассимиляции в области общественного сознания; оформление литературных мордовских (эрзя и мокша) языков и общее сужение сферы обращения родного языка и т. д. Негативные симптомы требуют незамедлительного изучения и выработки конкретных предложений государственным органам.
Темой данной работы стала жизнь мордовского народа в первой половине XX в. преимущественно в социально-политическом аспекте. Термин „народ" употребляется здесь для обозначения совокупности людей, обладающих мордовским, в том числе эрзянским или мокшанским, самосознанием, и в этом смысле являющейся социально-политической формой этноса4.
Социально-политическая история народа — один из главных внешних признаков его естественного внутреннего развития и в то же время один из основных показателей реакции на изменяющуюся историческую обстановку. Необходимо признать, что данная часть мордовской историографии представлена недостаточно, особенно если сопоставить ее с успехами этнографии. А ведь без исследования этого важнейшего процесса невозможно приблизиться к пониманию сущности народа, глубинных, общих факторов его бытия и сознания. Последнее, разумеется, не означает, что объектом исследования должен быть народ как „вещь в себе" (Ding an sich). Однако только уяснение хотя бы главных внутренних потребностей развития каждого конкретного народа в многонациональной России поможет в дальнейшем избежать ошибок трафаретной, уже несостоявшейся в СССР, политики по отношению к ним. Наконец, надо учитывать специфические проявления единых для всей страны социально-политических процессов в различных национальных регионах. С последним, кажется, согласны все теоретики и практики от В. О. Ключевского с его широко известным взглядом на историю как на „идиог-рафическую науку" до апологета единых закономерностей общественного развития В. И. Ленина, говорившего, тем не менее, о настоятельной необходимости изучения и обобщения местного опыта5. Эта специфика обусловлена, прежде всего, экономическими и культурными особенностями. Поэтому в дополнение к социально-политическим явлениям, представляющим собой внешние исторические признаки, в круг нашего рассмотрения включены вопросы социально-экономического и культурного, внутреннего развития мордвы.
Отечественная историография накопила довольно обширную литературу по проблемам мордовского народа первой половины XX в. Отдельные их аспекты были освещены уже в 1900-х гг. в статьях А. Ф. Аладьина, С. В. Аникина, В. В. Бажанова, М. Е. Евсевьева, Г. К. Ульянова и др. Большинство этих работ были либо этнографическими, либо злободневно-публицистическими — написанными в условиях Первой русской революции. В 1914 г. Ф. Ф. Советкиным в Московском коммерческом институте была защищена кандидатская диссертация „ Исто рико-этнографический очерк мордвы", в которой раскрывался ряд социально-экономических вопросов новейшей истории народа.
В 20-х — начале 30-х гг. наблюдается настоящий информационный взрыв в сфере исследования национальной мордовской истории. Публикуются работы Д. И. Васильева, А. А. Гераклитова, М. Е. Евсевьева, А. Е. Любимова, М. Т. Маркелова, Г. А. Полумордвинова, П. С. Рыкова6 и др., в которых ученые обращались к различным сторонам современного экономического и социально-политического состояния мордвы. Эти исследования, выполненные на высоком профессиональном уровне в рамках общепартийных установок, являли собой новый шаг в развитии мордовской историографии. Но в них прослеживалась вся долгая история народа, поэтому описание его положения в начале XX в. имело в основном обзорный и даже фрагментарный характер. Кроме того, работы этого периода часто были направлены на решение политической задачи создания мордовской автономии, что приводило к гипертрофированному показу одних сторон народной жизни и замалчиванию других. Как правило, преувеличивалась культурная отсталость и бедность мордвы, преуменьшались ее достижения до Октябрьской революции. Из этих трудов выделяется монография Т. В. Васильева7, в которой подробно рассмотрен ряд социально-политических проблем начала века, в частности организация мордовской автономии, дается политическая оценка группы „автономистов", ряда национальных деятелей и т. д. Книга Т. В. Васильева — одного из самых талантливых подвижников возрождения мордовской государственности, непосредственного участника описываемых им событий — не просто глубокое исследование, но и важный источник по истории мордовского народа в XX в.
Казни второй половины 30-х гг. по сфабрикованным обвинениям в причастности к „Мордовскому правотроцкистскому буржуазно-националистическому террористическому блоку", с одной стороны, буквально выбили лучшую часть мордовских историков, что существенно сказалось на уровне научных публикаций, а с другой стороны, сделали чрезвычайно опасной саму тематику из области современной истории мордвы, ибо любое объективное исследование неизбежно влекло за собой обвинение в национализме, антисоветской пропаганде и т. п. Поэтому в конце 30-х — начале 40-х гг. историки ориентировались преимущественно на сферы, изучение которых не входило в противоречие с общепартийными установками и национальной политикой на местах (классовая борьба, развитие промышленности и т. п.). Среди монографий, выпущенных в эти годы, можно отметить книги М. 3. Бора „Развитие социалистической промышленности Мордовской АССР" (Саранск, 1941), Т. Е. Купряшкина, В. И. Самаркина „1917 год в Мордовии" (Саранск, 1939), Т. Е. Купряшкина „Революция 1905 — 1907 гг. на территории Мордовской АССР" (Саранск, 1942) и др.
В период Второй мировой войны и первые послевоенные годы характер исторических работ определялся мобилизацией народных сил на победу и восстановление разрушенной страны, поэтому в них преобладало пропагандистское и агитационное начало. Сказывалось и влияние тоталитарного режима. „Оттепель", наступившая после смерти И. В. Сталина, дала возможность новому поколению историков более реально, разумеется в рамках коммунистической идеологии, оценить события XX в.
С 50-х гг. выходит значительное число монографий, освещающих практически все основные этапы истории Мордовии в первой половине XX в. В соответствии с марксистско-ленинской методологией прежде всего рассматривались важнейшие проявления классовой борьбы. Их перечень хорошо представлен в книге А. Е. Захаркиной и И. И. Фирстова „Мордовия в годы трех народных революций"8. Социально-политическим проблемам начала века посвящена книга И. И. Фирстова „Мордовия в годы первой русской революции". Используя свои данные и выводы Т. Е. Купряшкина автор дает общую социально-экономическую характеристику населения того периода, делает выводы о причинах революции, подробно раскрывает ее этапы и связанные с нею различные события. Главными предпосылками революции, по его мнению, были: „1) наличие значительных крепостнических пережитков, основанных на помещичьем полу крепости ом землевладении и кабальной эксплуатации крестьянства; 2) господство диктатуры помещиков-крепостников в лице самодержавия со всем его бюрократическим чиновничье-помещичьим ап 8
паратом, произволом, беззаконием, мракобесием и национальным гнетом Ч Если отвлечься от общепринятой в те годы политической терминологии, то можно прийти к выводу, что данная оценка причин революции 1905 — 1907 гг. справедлива и до настоящего времени почти не претерпела изменений. Этим же автором достаточно подробно проанализированы последствия революции на территории Мордовии, в частности реализация столыпинской реформы1».
События революций, в первую очередь рабочее движение, освещены в исследованиях Л. Г. Филатова11, Однако национальный аспект в них почти не затронут. Положение крестьянства накануне и в годы Первой мировой войны рассмотрел Н. В. Полин. Наряду с социально-экономическими проблемами он уделил внимание и социально-политическим12.
Предпосылки и развертывание сначала Февральской, а затем Октябрьской революции проанализировал М. В. Дорожкин13. По его мнению, первостепенное значение в установлении Советской власти в крае сыграли авторитет и решения II и III Всероссийских съездов Советов и руководящая роль Коммунистической партии14. Этот вывод не оспаривается до сих пор. Тема революции была также отражена в многочисленных разных по форме, но методологически единообразных книгах („За власть Советов" (Саранск, 1957), „Под звездой Октября" (Саранск, 1967), „Незабываемые годы" (Саранск, 1976), М. Ф. Жиганова „Посланцы Ленина в Мордовии" (Саранск, 1980) и др.).
Гражданская война также стала одной из важнейших тем в мордовской историографии 50 — 80-х гт.15 Специальное исследование этой проблемы провели И. М. Корсаков и М. И. Романов16. На основании большого документального материала они впервые обобщили деятельность государственных и военных органов по развертыванию административного аппарата, строительству 1-й армии Восточного фронта, подробно осветили ход боевых действий в Среднем Поволжье летом и осенью 1918 г. Эта книга стала значительным вкладом в историографию Гражданской войны в Поволжье и до настоящего времени не потеряла своего научного значения. К сожалению, в ней мало представлен период 1919 — 1920 гг. и недостаточно, в аспекте нашей темы, социально-экономические данные. В 60 — 70-е гг. по теме Гражданской войны появились публикации И. А. Ефимова17. Автор, вводя дополнительный архивный материал, рассмотрел военное строительство в Мордовии, причины и ход крестьянских восстаний начала 1919 г., сделал попытку показать роль мордовского крестьянства в борьбе с белочехами и колчаковскими войсками. Он впервые вышел за коммунистический ракурс, раскрыв место эсеров в этих событиях.
Указанные работы по периоду установления Советской власти и Гражданской войны касались главным образом социально-политических проблем. Но затрагивались также и социально-экономические явления: национализация промышленности, введение монополии на торговлю, продразверстки и т. д., что в совокупности дает общую картину системы „военного коммунизма" в крае.
Социально-экономические аспекты периода нэпа представлены в монографии С. К. Коткова18. В ней ученый, преимущественно на примере северных уездов Пензенской и северо-западных — Симбирской губернии, не только проследил общий ход восстановления сельского хозяйства, но и дал общую характеристику страшного голода, поразившего Поволжье в 1921 — 1922 гг.
Одной из самых трагических страниц в истории мордвы — коллективизации посвящены работы М. В. Агеева19. Однако в них исследуется экономическая сторона процесса, они основаны, прежде всего, на официальной статистике и поэтому не создают полного представления о катастрофе и масштабе потерь, понесенных мордовским народом в эти годы.
Тема возрождения мордовской государственности, пожалуй, самая изученная в национальной историографии. Она подробно рассматривается в монографиях И. А. Васькина, И. А. Яшкина, Т. В. Попкова, является центральной в книгах М. С. Букина20, многочисленных статьях. Всесторонне проанализированы основные этапы формирования мордовской автономии, содействующие и противодействующие факторы. Рассказывается также о деятелях, оказавших существенное влияние на этот процесс. В книгах И. А. Яшкина и Т. В. Попкова изложены положения марксистско-ленинской теории наций и национальных отношений, согласно которым строилась мордовская государственность, что чрезвычай 10
но важно для уяснения общих политических условий ее создания. Все же, на наш взгляд, идеологическая атмосфера тех лет, недоступность секретных документов из фондов КГБ не дали возможности более подробно осветить особенности и негативные последствия для мордвы реализации общероссийской схемы государственного оформления немногочисленных народов.
Проблемы развития мордовской культуры и формирования национальной интеллигенции в первой половине XX в. обстоятельно исследованы А. Л. Киселевым и В. С. Ивашкиным21.
Кроме того, мордовские историки подготовили ряд работ, в которых с позиций официальной методологии диахронно были описаны основные классы, социальные группы и политические организации населения края, важнейшие сферы его общественной жизни22 и т. д.
В эти же годы были выпущены труды обобщающего характера. Несомненным достижением национальной исторической науки стал выход в 50-х — начале 60-х гг. „Очерков истории Мордовской АССР"23. В них отражена история мордовского народа с древности до середины XX в. на уровне лучших научно-теоретических исследований того времени. Поставленные в жесткие рамки политической цензуры, авторы „Очерков" тем не менее отказались от использования заведомо фальсифицированных статистических сведений из официальных справочников и пропагандистских брошюр. Если они и не могли привести какие-либо действительные факты, то во всяком случае намекали на них, используя для этого общие фразы из лексикона партийных директив и давая, таким образом, вдумчивому читателю возможность составить представление о реальных событиях. Например, говоря о сложном процессе коллективизации в Мордовии в 1930 г., авторы останавливаются на цифре в 30,2 % коллективизированных крестьянских хозяйств, опуская последующее увеличение до 49,7 и падение до 8 %. Вместо этого следует фраза: „Благодаря мерам, принятым Центральным Комитетом партии, ошибхи и искривления партийной линии в колхозном строительстве были ликвидированы, успехи в коллективизации закреплены. Начался новый большой приток крестьян в колхозы". Через несколько страниц указывается действительная цифра в 48,5 %, но уже относящаяся к августу 1931 г.24 При этом на соседней странице дается сноска на опубликованный, но недоступный рядовому читателю источник, где динамика коллективизации в Средне-Волжском крае отражена более или менее точно. Такое вынужденное обращение со статистикой и форма изложения событий, несмотря на все свои недостатки, позволили создателям „Очерков" правдиво отразить сложные процессы истории мордовского народа и края, что сохраняет и еще долго будет сохранять научную значимость этого фундаментального труда.
Существенно меньшим по объему оказался двухтомник „История Мордовской АССР", выпущенный через двадцать лет после „Очерков"25. Его авторы на базе дополненных архивных материалов, с учетом накопленного мордовской исторической наукой опыта попытались сказать новое слово в национальной историографии. И хотя им не удалось охватить объем проблематики „Очерков" (в частности, уделено меньше внимания столыпинским реформам, Первой мировой войне, Февральской революции и др.), все же этот труд соответствует достигнутому научно-теоретическому уровню.
Этого, к сожалению, нельзя сказать об „Истории советского крестьянства Мордовии"26. Большинство участвовавших в ее написании не специализировались на аграрных проблемах. И хотя книга выходила в свет в условиях практически снятой политической цензуры, использованные методологические подходы являются шагом назад даже по сравнению с исследованиями 50 — 70-х гг. Особенно наглядно это проявилось при рассмотрении проблем „военного коммунизма", коллективизации, голода 1921 — 1922 гг. О последнем, одном из самых трагических событий в жизни крестьян сказано буквально несколько общих слов. В то время как в границах современной Республики Мордовия (РМ) уже были подсчитаны основные сельскохозяйственные показатели 1911 — 1912, 1917, 1920 гг., авторы, статистически иллюстрируя этот период, пользовались хронологически несовместимой уездной статистикой, не предупреждая читателя, что площади уездов значительно менялись, иногда в два и более раза.
С конца 80-х гг. начался пересмотр ряда положений, в том числе касавшихся нэпа, коллективизации и др. Проблема репрессий 30-х гг. активно разрабатывается не только историками, но и публицистами27. Однако монографий, всесторонне освещающих эти вопросы, пока нет.
Лучшие из работ 50 — 90-х гг. выполнены с использованием богатого фактического материала, вводят в научный оборот большое количество архивных документов и в совокупности дают достаточно емкое представление об истории мордовского края в рассматриваемый период. Но и они имеют два существенных недостатка.
Первый вытекает из методологически детерминированного взгляда на нацию как общность людей, объединенных главным образом единством экономики и территории. Поэтому объектом анализа берется не мордовский народ, а население Мордовии, которое было преимущественно русским. Территория современной Мордовии, как будет показано ниже, является весьма удобной моделью для изучения социально-экономического и политического межнационального взаимодействия, характерного для Среднего Поволжья и среды мордовского народа в частности. Но реализация подобной модели становится возможной лишь при четком уяснении соотношения основных социально-экономических параметров различных национальных групп и вытекающих их этого соотношения особенностей их социально-политического поведения. Подобной дифференциации в этих работах не было, а национальный аспект отражался фрагментарно, как правило, на уровне отдельных примеров. Работы В. А. Балашова, Н. Ф. Мокшина, коллективные монографии „Мордва" и „Мордва Заволжья"28 свободны от этого недостатка, но они раскрывают лишь этнографический и историко-культурный аспекты.
Второй недостаток, чисто методический, обусловлен невысоким уровнем применения количественного анализа в отечественной исторической науке, в том числе и мордовской. Дело в том, что территория Республики Мордовия сложилась из фрагментов различных административных единиц трех экономико-географических регионов страны. С XIX столетия до образования Мордовского округа (1928 г.) она охватывала последовательно части трех—четырех губерний и восьми—тринадцати уездов. При этом ни один из этих уездов полностью в состав Мордовии не вошел, к тому же их границы значительно менялись: например, площадь Ардатовского уезда — от 4,0 до 6,4 тыс. км2, Инсарского — от 2,9 до 4,5, Красносло-бодского — от 4,1 до 6,5, Саранского— от 3,4 до 4,6, Сергачского— от 3,2 до 6,9, Спасского (Беднодемьяновского) — от 4,0 до 8,6, Темниковского — от 3,0 до 5,4 тыс. км2 и т. д. В таких условиях единственным способом получения точного статистического материала является суммирование извлеченных из публикаций и архивов данных мелких административных единиц — волостей, сел, сельских обществ, располагавшихся на территории, занимаемой ныне РМ.
Из-за чрезвычайной трудоемкости этого метода исследователи просто суммировали общеуездные сведения. Если в Мордовию вошло более половины уезда, он брался целиком, если менее — обычно отбрасывался. Вот типичный пример из „Истории Мордовской АССР": „Для социально-экономической характеристики края авторы пользовались сведениями по Инсарскому, Краснослободскому, Наров-чатскому, Саранскому уездам Пензенской губернии, Ардатовскому уезду Симбирской губернии, Спасскому и Темниковскому уездам Тамбовской губернии"29. Подобный статистический подход приводил по крайней мере к трем существенным последствиям:
становилось невозможным сопоставление абсолютных показателей Мордовской республики, области, округа с совокупностью указанных уездов, т. е. нарушалось одно из важнейших условий применения диахронного метода исследования;
диахронное сопоставление количественных данных по одним и тем же уездам без учета территориальной динамики последних порождало недопустимо большие погрешности;
„смазывалось" представление о национальной специфике края, ибо при создании мордовской автономии в ее границы из уездов-доноров включались, прежде всего, мордовские села.
Это давало известную возможность получить представление об экономическом положении населения в целом и с помощью средних величин оценить примерную численность его социальных и национальных групп, но рассчитанные таким образом конкретные цифры были весьма приблизительными.
При отсутствии полноценной статистики историки оперировали порой совер 14
шенно несопоставимыми даже общими данными. Например, количество десятин, переданных крестьянству Мордовии по Декрету о земле (речь идет только о пашне и покосе), определялось в „Истории Мордовской АССР" равным 830 тыс., в БСЭ (3-е изд.) — 1 млн и т. д. Но несложные подсчеты показывают, что в Мордовии, имеющей площадь в 2,3 — 2,4 млн дес, некрестьянской земли, вместе с болотами, песками, землями, находившимися под водой, постройками, дорогами, а также лесами (занимавшими тогда до трети территории края), было не более 960 тыс. дес.
Еще чаще делались неверные заключения из-за неправильной оценки соотношения компонентов в интегральных количественных показателях. Так, одна из серьезных ошибок была допущена М. 3. Бором при рассмотрении степени „капиталистического расслоения" национальных групп крестьянства края на основании распределения между ними вненадельной земли. Подсчитав, что мордовские крестьяне, если учесть их численность, имели этой земли меньше, чем крестьяне других национальностей, он сделал вывод о меньшем проникновении в их среду рыночных капиталистических отношений30. Более точные и дифференцированные по типам землевладения цифры свидетельствуют, что у русского крестьянства Мордовии бо лыпую часть вненадельной земли концентрировали малоземельные бывшие помещичьи крестьяне, покупавшие ее в основном коллективно — общинами, а у татарского населения эту землю составляли преимущественно четвертные, а не покупные участки. Вплоть до настоящего времени многие исследователи используют этот вывод, логически переходящий в суждение об общем менее высоком, чем у соседей, уровне развития мордовского народа. Другие историки, констатировав низкий (дореволюционный) уровень жизни населения Мордовии по сравнению с рядом других регионов, ничтоже сумняшеся относили это прежде всего на счет мордовского крестьянства, в то время как в действительности его экономические показатели превосходили соответствующие данные у других национальных групп.
Таким образом, следует подчеркнуть, что традиционно применяемые в исследованиях мордовских историков способы расчета социально-экономических показателей для территории Мордовии до образования автономии, хотя и открывали возможность оценки экономического положения населения в целом и примерного соотношения его социальных и национальных групп, но не давали диахронно сопоставимый статистический материал, который мог бы служить серьезным обоснованием для социально-политических выводов.
Указанные проблемы национальной историографии вынуждают обратиться к другим отечественным и зарубежным публикациям. Поскольку мордовский народ почти полностью состоял из крестьян, то особый интерес представляют труды, посвященные крестьянству. Известно, что в советской науке его, начиная с XX в., рассматривали преимущественно с точки зрения подготовки к Октябрьской революции и социалистическим преобразованиям. Эта тема была одной из ведущих, на что указывают многочисленные историографические исследования31.
Выход в свет книг В. А. Балашова, Л. Г. Филатова и В. А. Юрченкова избавляет нас от обзора литературы последних лет32. Вместе с тем хотелось бы отметить ряд обстоятельств. Губернии, составляющие основной ареал проживания мордвы, были в этот период важнейшей житницей страны и главным театром военных действий в начале Гражданской войны. Поэтому они постоянно находились в сфере внимания исследователей, что следует прежде всего из работ Т. В. Оси-повой, В. М. Андреева, В. В. Гармизы, Е. Г. Гимпелъсона, М. И, Давыдова и др.33, посвященных социально-политическим явлениям, оказавшим наибольшее воздействие на жизнь мордовского народа. Но сам масштаб общесоюзных и российских исследований предопределял в лучшем случае уяснение особенностей Поволжского региона в целом, но не одной из многочисленных национальных групп его населения.
Естественнее было встретить национальный аспект в работах поволжских историков, но и здесь классовый подход к событиям, в том числе Гражданской войны, и марксистско-ленинское понятие наций ограничивали рассмотрение национальных особенностей рамками соответствующих автономий34. Иногда это приводило к абсурду. В качестве примера можно назвать работу И. Е. Петрова. Говоря о борьбе чувашского народа и уделяя много внимания частично вошедшему в чувашскую автономию Алатырскому уезду, игравшему роль опорной базы большевиков в борьбе против Комуча и др., автор ни разу не сказал о наличии мордовского крестьянства, насчитывавшего там около 30 % населения (70 % составляли русские)35. Впрочем, в отечественной историографии встречаются положения, вообще трудно объяснимые в каком бы то ни было методологическом аспекте. Так, Л. М. Спирин, скрупулезно подсчитывая десятые доли процента участвовавших в строительстве Красной Армии представителей того или иного народа, не назвал мордовский народ, хотя именно на территории его автономии практически была создана 1-я армия Восточного фронта36.
В последние годы многие из прежних утверждений пересматриваются как историками, так и публицистами. Этот процесс, несомненно, носит позитивный характер и способствует установлению истины. Тем не менее, старые подходы часто ощущаются и в новых публикациях. Прежде всего мы имеем в виду стремление распространить на всю огромную и разнообразную страну какие-то единые экономические и политические рекомендации и ожидать от них одинакового эффекта во всех регионах. Также наблюдается тенденция к преувеличению изначальных антикоммунистических и антисоветских настроений в России. Например, в статье Р. Медведева „Трудная весна 1918 года" в числе основных причин, вызвавших Гражданскую войну, называется хлебная монополия и введение продовольственной диктатуры майскими декретами большевиков37. Поскольку главным театром военных действий летом и осенью 1918 г. было Поволжье, подобная точка зрения должна подтверждаться массовым переходом местных крестьян на сторону Комуча. Однако произошло обратное: крестьяне в конце концов поддержали большевиков с их продовольственной диктатурой, а не Комуч с его свободной торговлей хлебом и „осторожной" экономической политикой. Кроме того, хлебная монополия была введена еще до прихода большевиков к власти, а практическая реализация майских декретов на периферии началась уже после восстания бело-чехов. Вряд ли можно экстраполировать на Поволжье и положение, что не интервенция была главным фактором падения в регионах Советской власти. Подобная мысль и ранее высказывалась А. Л. Литвиным, Но другие исследователи М. К. Мухарямов, Е. И. Медведев), уделяя большое внимание колебаниям среднего крестьянства, определяющее место в этом процессе справедливо отводили интервенции. Е. И. Медведев подчеркивает: „Уже в феврале 1918 г. в России, а также в Поволжье не было сил, чтобы свергнуть Советскую власть"38.
Неустойчивую позицию крестьян и других, в общем-то, лояльных слоев населения можно обнаружить во всех регионах и в масштабе всей страны, однако Советскую власть удавалось свергать лишь в тех крестьянских районах, где прямо сказывалось влияние интервентов. В частности, имеются заявления самих руководителей Комуча, что без помощи последних Комуч не смог бы продержаться „и одной недели"39; „не будь чехов, достаточно было несколько десятков хороших бойцов, и мы пропали бы"40 и т. д.
Период нэпа, как показывает предварительный демографический анализ, был весьма благоприятным для мордовского народа. В то же время его ликвидация стала исходным пунктом последовавшей затем демографической и экономической катастрофы. Поэтому изучение данного периода в аспекте мордовской истории представляется чрезвычайно важным, тем более при актуальности опыта нэпа для России, выходящей ныне из системы „военного социализма". Отечественная наука всегда уделяла большое внимание этому периоду41. Мордовскому ареалу значительное место отводится в монографии Ю, А. Полякова „Переход к нэпу и советское крестьянство"42. Надо отдать должное автору, создавшему в сложных идеологических и политических условиях фундаментальное исследование. Ничуть не отклоняясь от политической терминологии своего времени, порой даже переходя на эмоциональный тон, характерный для коммунистических пропагандистских брошюр, он тем не менее не только смог показать картину народных страданий и масштабы голода 1921 — 1922 гг., основные этапы и механизм реализации нэпа, но и достаточно подробно осветить связанные с ними проблемы отечественной и зарубежной историографии43.
Работы последних лет дают достаточно подробную общую картину нэпа44. Анализируя историографию этого периода, В. В. Муравьев пришел к выводу, что до середины 80-х гг, отечественные историки „идеализировали хозяйственную роль партии в НЭПе", а затем их внимание сосредоточивается на исследовании противоречий экономики и политики 20-х гг. Борьба за введение нэпа, по его мнению, представляла собой противостояние трех моделей развития страны: Шанина—Сокольникова, Троцкого и официальной линии большинства в ЦК РКП(б)45. По замечанию М. А. Свищева, значительная часть отечественных историков полагает, что нэп мог обеспечить поступательное развитие страны и социалистического хозяйства, не прибегая к мерам чрезвычайного характера, был гуманной демократической альтернативой системе, сложившейся позже в 30-х гг., и его ликвидация была вызвана не спонтанными экономическими, а политическими причинами46.
Проблемы коллективизации и репрессий 30-х гг. спорадически поднимались со времени „оттепели". События, происходившие в начале 30-х гг., в том числе в Поволжском регионе, нашли свое отражение в работах Н. А. Ивницкого47. Автору удалось раскрыть общие масштабы трагедии всего российского крестьянства и, в частности, сельского населения Средней Волги — основного ареала мордвы. В последние годы вопросы этого периода активно разрабатываются отечественными историками48. Их исследования приводят к пониманию общности трагедии этих лет для всех народов страны.
Знакомство с советской историографией проблем первой половины XX в. показывает, что, несмотря на жесткие идеологические рамки, ограничивавшие ученых, политическую цензуру и всеобъемлющую „руководящую роль Коммунистической партии", лучшие работы в совокупности дали вполне реальную картину исторического процесса, по которой подготовленный и объективно мыслящий читатель мог составить адекватное представление о происшедших событиях.
Зарубежная историография, отличаясь разнообразием методологических подходов и уделяя немало внимания узловым проблемам России первой половины XX в., гораздо реже обращалась к истории ее отдельных народов. Во всяком случае редкие упоминания о мордве носят, как правило, компилятивный, опосредованный через общероссийскую литературу, характер. Это касается и всякого рода статистических сведений.
Исходя из состояния историографической разработки темы, мы поставили целью рассмотреть основные этапы истории мордовского народа с конца XIX в. до начала Второй мировой войны, опираясь на точный статистический материал с небольшой конкретно учтенной относительной погрешностью. Эту цель предполагается достичь путем решения ряда задач. Прежде всего, необходимо соотнести данные переписей, проведенных в 1897 г. и в первой половине XX в., по одной и той же базовой территории, проследить динамику демографических и социально-экономических показателей, а затем с помощью точных статистических сведений выявить структуру мордовского народа в начале исследуемого периода, проанализировать его экономическое и культурное положение среди других народов Поволжья, состояние мордвы в период глобальных социально-политических потрясений — Первой мировой войны, Октябрьской революции, Гражданской войны. Особое внимание будет уделено нэпу и таким трагическим событиям в жизни народа, как голод 1921 — 1922 гг. и коллективизация. Мы не можем также обойти вопросы организации мордовской автономии и культурного строительства. Естественно, что различная степень освещенности проблем в мордовской историографии определяет соотношение архивного и компилятивного материала: от преимущественно первого в разделе о коллективизации к преимущественно второму в главе о возрождении мордовской государственности.
Автор, будучи по образованию представителем советской исторической школы, во взгляде на историю придерживается знаменитого постулата, что „общественное бытие определяет общественное сознание"49. Однако это не означает доведения его до абсурда и ограничения понятия общественного бытия лишь способом производства материальных благ. По нашему мнению, переживающая методологический кризис отечественная историческая наука вполне способна выйти из него, опираясь на собственные силы и достижения. Большую помощь в этом может оказать опыт великого В. О. Ключевского, разработавшего первый в российской исторической науке методологический курс. Отказавшись от одностороннего подхода к историческим процессам как следствию определяющей роли провидения, великих личностей или классовой борьбы, он уже тогда видел источник их зарож 20
дения и формирования в сложнейшей взаимосвязи природных, экономических, этнических, социально-политических и других факторов50.
Точно так же, признавая определенную зависимость науки от господствующей идеологии и политики, неизбежную автокорреляцию в развитии общественных взглядов на исторический процесс, автор не склонен сводить их к принципу „партийности", который, как показала практика, неизменно вырождается либо в прентизм51, либо, что еще хуже, в догматизм, исходящий не из реального социального опыта, а из омертвелых теоретических конструкций прошлых эпох. В общем, работа основана на положении, что ход истории имеет рациональный характер, а историческая наука позволяет достаточно верно отразить его, если опирается на систему фактов, выраженных в количественной форме.
Задача нашего исследования в методологическом аспекте облегчалась тем, что современные дискуссионные подходы52 ориентированы лишь на крупные социумы типа Российской империи или Российской Федерации, но не вполне применимы для сравнительно малочисленного дисперсно расселенного народа, чья история является главным образом совокупностью реакций на внешние воздействия. Тем не менее и она представляет собой закономерный результат взаимодействия множества разнообразных факторов, что приводит к необходимости установления причинно-следственной связи изучаемых процессов и явлений. Выводы, разумеется, должны определяться системой фактов, что вытекает из структурно-функционального анализа. Следуя российской исторической традиции, автор будет стремиться к иллюстрации выводов типичными, на его взгляд, описательными примерами, отдавая предпочтение удачным находкам своих предшественников.
Методика исследования в плане получения, выражения и анализа информации предусматривает использование как традиционных описательных, так и сравнительно новых количественных методов. Методически и технически количественные методы базируются на аппарате математической статистики, что подразумевает применение соответствующей математико-статисти ческой обработки имеющихся данных, а также регрессионного, корреляционного, информационного (энтропийного) и факторного анализа для количественного выражения и оценки взаимосвязи процессов и явлений. Совмещение традиционного исторического лексикона с математическими понятиями, несомненно, должно сказаться на стиле изложения и, к сожалению, не в лучшую сторону. Однако введение новых количественных методов позволит сделать более точные выводы и конкретизировать основные положения исследования.
В изложении материала учитывается традиционная взаимосвязь синхронных и диахронных принципов, когда взятые в синхронном аспекте важнейшие явления жизни мордовского народа выстраиваются в динамический ряд. Особенно это касается социально-экономических показателей. В то же время те из них, которые составляют отдельные проблемы, рассматриваются именно в диахронном плане. Историко-сравнительный подход реализуется, главным образом, при раскрытии мордовских проблем на общероссийском фоне.
Хронологические и территориальные рамки исследования определяются его объектом и выбранным аспектом. Главные этапы социально-политической истории народа обычно не совпадают с временными периодами, но в данном случае между ними имеется близкое соответствие. Жизнь мордовского народа в советскую, социалистическую эпоху приходится на XX в. Его начало и конец включают социально-политические кризисы, обозначившие переход к этой эпохе и выход из нее.
Поскольку любое научное исследование должно базироваться на точной количественной информации, началом изучаемого периода принято проведение первой всеобщей переписи Российской империи 1897 г., давшей богатый статистический материал, дифференцированный по национальным и социальным признакам. Автор не оставляет надежды на анализ всего советского периода мордовской истории, но в данном случае он ограничен сложностью проблем и запланированным объемом диссертации. С учетом этого оптимальным временем окончания рассматриваемого периода представляется конец 30-х гг. (переписи 1937 и 1939 гг.). Все приведенные в работе хронологические показатели до 1 февраля 1918 г. даны по старому стилю (Юлианскому календарю), далее — по новому (Григорианскому) .
Территориальные масштабы обусловлены, с одной стороны, широчайшим аре 22
алом расселения мордвы, включающим всю бывшую территорию Российской империи, Советского Союза и „дальнее" зарубежье, а с другой — наличием точной статистической информации. Для отражения важнейших и просто интересных событий в жизни народа необходимо учитывать весь ареал, для извлечения возможно более полных демографических сведений о нем — всю территорию России и Советского Союза, на которой они собирались. Наконец, совершенно ясно, что его главные социально-политические явления неотделимы от их эпицентра — автономного образования мордовского народа: Мордовской области и республики.
К этим требованиям добавляются и другие, вытекающие из использования методов количественного анализа, опирающихся на точную статистику, и прежде всего на социально-экономические показатели. Последние особенно важны для основной социальной группы (класса) мордовского народа — крестьян. По своему характеру социально-экономические показатели относительны, и для решения исследовательских задач в диахронном аспекте необходимо их сопоставление между собой, а в синхронном — с однотипными показателями других национальных групп и исторических категорий населения. Отсюда, с учетом нашей темы, следует ряд непременных условий:
при диахронном подходе можно оперировать только показателями одного и того же базового района с неизменяющимися административными границами;
для сравнения однотипных показателей, например касающихся крестьян различных исторических категорий и национальных групп, желательно брать проживающих в одном географическом районе, т. е. в однотипной природной обстановке и в рамках единого хозяйственного уклада, сформированного этим фактором;
для получения репрезентативных данных нужен охват большей или, по крайней мере, значительной части исследуемой национальной группы крестьянства и всех ее социальных групп.
Этим требованиям весьма полно удовлетворяет территория Мордовской республики. Ее границы существенно не менялись с начала 30-х гг. Разработка автором метода соотношений53 позволила получить для указанной территории статистический материал с небольшой относительной погрешностью и для более ран 23
них основных социально-политических этапов (1926, 1920, 1917, 1911 — 1912, 1897 гг.).
С точки зрения выборочного метода Мордовия удачно совместила части двенадцати уездов, четырех губерний (1911 — 1912 гг.) — Нижегородской, Пензенской, Симбирской и Тамбовской, трех экономико-географических регионов страны, на которые приходились соответственно значительная, большая и подавляющая доли мордовского народа. Мордовия была одним из аграрных районов России. Крестьяне насчитывали около 97 % ее населения, что соответствовало их удельному весу в общей численности мордвы. Немаловажным обстоятельством является и сложный состав крестьянства автономной территории. Здесь проживала значительная часть трех крупнейших этнических групп региона (русские, мордвины, татары), а также были представлены все исторические разряды крестьянства. Крестьяне-общинники состояли из бывших государственных, бывших помещичьих, бывших удельных и т. д., выделившиеся из общин — из отрубников и хуторян.
Совокупность и взаимосвязь социальных, национальных, природных и административных факторов дают возможность изучать на примере Мордовии социально-экономические и социально-политические процессы, характерные для всего мордовского края. Наконец, численность мордовского народа несущественно превышала численность населения, проживавшего на территории Мордовии, т. е. они сопоставимы не только социально, но и демографически. Следовательно, при соответствующей корректировке допустимо в известных случаях переносить абсолютные статистические показатели, полученные на территории Мордовской республики, на весь мордовский народ.
Благодаря образованию в 1928 г. Средне-Волжской области (позднее края), практически охватившей весь мордовский край, кроме незначительной части Нижегородской и Саратовской губерний, мы имеем первоклассную статистику на 20-е гг.
Таким образом, в зависимости от конкретных исследовательских задач используется вся информация о мордовском народе. Демографические данные берутся по всей территории Российской империи, Советского Союза и Российской Феде 24
рации. Основные социально-экономические и политические явления прослеживаются в пределах мордовского края, включающего Нижегородскую (Горьковскую), Пензенскую, Симбирскую (Ульяновскую), Тамбовскую, Самарскую (Куйбышевскую) губернии (области), а при необходимости и часть Саратовской и Оренбургской губерний (областей). Причем главное внимание уделено первым четырем, куда входит коренная территория мордовского народа и где проживает большая его часть. При анализе процессов в Средне-Волжском крае дифференцируются левобережная и правобережная части и последняя рассматривается как древнейший ареал расселения мордвы.
Базовым статистическим регионом и эпицентром социально-политических проблем служила территория Мордовской республики. Для изучения процессов уездного уровня чаще всего выбирался либо Ардатовский уезд, имевший максимальную долю эрзянского населения и хорошо организованный статистический учет, либо Спасский, в котором мокшане составляли половину жителей. Все расчеты сделаны по территории Мордовской АССР на 1 января 1940 г. (25,9 тыс. км2). Села, расположенные на этой площади, определены по карте 1947 г. (в период 1940 — 1947 гг. границы МАССР не менялись) и точным подворным переписям 1911 — 1912 гт. Пензенской (53 % населения Мордовии), Симбирской (26 %), Тамбовской (17 %) губерний. Для Нижегородской части Мордовии (4 %), где такие переписи не проводились, сведения получены из списков населенных мест и архивных данных.
До образования Мордовской автономной области территории уездов — ее доноров в рассматриваемый хронологический период неоднократно менялись (прил. 1). В 1922 — 1923 гг. Спасский и Темниковский уезды были переданы из Тамбовской губернии в Пензенскую, Алатырский уезд частично вошел в Чувашскую автономную область, частично — в Ардатовский и Карсунский уезды. В 1925 г. Керенский, Наровчатский и Темниковский уезды были включены в Спасский (Беднодемьяновский), а Инсарский — в Рузаевский, который выделился из него же в 1918 г. В этот период варьировали и площади уездов, особенно в 1917 — 1925 гг. Однако все эти изменения происходили в основном в рамках одного региона.
Общая площадь указанных уездов в 1926 г. лишь на 1 % отличалась от показателя 1897 г., что дает возможность определить ошибку, возникающую при экстраполяции соотношений 1911 — 1912 гг. на другие периоды. Информационный анализ показал крайне несущественную разницу (менее І %) в равномерности распределения населения и территорий уездов в данном регионе. Все это говорит о том, что с относительно небольшой погрешностью вполне можно использовать демографические и социально-экономические соотношения, полученные по базовым подворным переписям 1911 — 1912 гг., для перенесения их на данные переписей 1897, 1917, 1920, 1926 гг., а также для характеристики населения, жившего на территории Мордовской республики в эти годы.
Основными источниками статистических сведений о мордовском народе и населении мордовской автономии служили переписи 1897, 1911 — 1912, 1917, 1920, 1926, 1937 и 1939 гг. Первая всеобщая перепись Российской империи 1897 г. проводилась по единому образцу во всех губерниях. Она дает представление о сословной и социальной структуре народов страны, их ареалах и дисперсности, профессиональных занятиях, религиозных верованиях, грамотности и других характеристиках с весьма невысокой погрешностью и уже давно является статистической базой многих исторических исследований. Пожалуй, единственный ее недостаток в ракурсе нашей темы — учет населения по родному языку, а не по национальности. Однако, принимая во внимание интенсивность процесса ассимиляции русскоязычной мордвы, можно прийти к выводу, что в рассматриваемый период мордовским народом являлась та его часть, которая к концу XIX в. сохранила родной язык. Поэтому недостаток переписи 1897 г. для нашего исследования не существен.
Основой составления статистических соотношений, экстраполируемых на перспективные и ретроспективные переписи, стали весьма точные земские подворные переписи 1910 — 1912 гг., проходившие на территории Мордовии преимущественно в 1911 — 1912 гг. Они охватили почти весь мордовский народ, в том числе около 96 % населения, жившего тогда на территории современной Республики Мордовия. Переписи проводились по губерниям и различались как объемом, так и ориентацией. Однако из богатейшего материала, представленного в них, были использованы главным образом данные о демографическом и экономическом положении крестьянства, выраженные всюду в одних и тех же показателях.
Наиболее полные сведения имеются по Пензенской губернии, в волостях которой была сосредоточена половина населения Мордовии. Здесь подворная перепись велась в 1911 — 1912 гг. (в 1913 г. уточнялись данные по Тепловской волости Саранского уезда). Она собрала „почти идеальные, как по полноте, так и по качеству, сведения о крестьянском хозяйстве", став, по оценке специалистов, „классическим примером подобных переписей"54. В Симбирской губернии перепись осуществлялась в 1910 — 1911 гг., в Тамбовской— в 1912 г. Для части Нижегородской губернии, где переписи не было (это 4,2 % населения Мордовии), сведения о количестве хозяйств были взяты за 1911 г., населения — за 1916 г., землевладении — за 1902—1903 гг. (лес, покос и неудобные земли) и 1910 — 1911 гг. (пашня и покос)55.
Вошедшие в состав Мордовии территории уездов определялись путем сравнения карты республики 1947 г. с картами соответствующих губерний, а иногда уездов и даже планами сел. Если часть какой-либо волости оказывалась за пределами спроектированной границы Мордовии, сначала по карте, а затем по данным переписей находились вошедшие села. Если указанные в документах села на картах не обнаруживались (альтернативный вариант не встречался), то их местонахождение устанавливалось картографически, с помощью курвиметра и циркуля по приведенным в материалах переписей трем расстояниям: до уездного центра, ближайшей железнодорожной станции и населенного пункта с больницей56.
Таким образом были получены волости и села, расположенные на территории Мордовской АССР в границах 1940 г., и их основные социально-экономические показатели для 1911 — 1912 гг. В сумме они дали общую характеристику Мордовии, а в уездных долях — соотношение уездных вкладов в нее. Затем эти соотношения переносились на переписи 1917, 1920, 1926 и 1897 гг. В первом случае такой перенос дал относительную погрешность в —0,5 %, во втором — около ±1 %, в третьем и четвертом — примерно ±1,5 % от показателей названных переписей. Что же касается точности последних, то, по данным составителей итогов переписи 1917 г., в Симбирской губернии совершенно не были описаны 4 367 хозяйств (1,4 %), в том числе в Ардатовском уезде—493 (1,4 %), Карсун-ском — 2 847 (6,9 %), а в Пензенской губернии — 1 163 (0,4 %) хозяйств. При перенесении этих погрешностей на территорию Мордовии общая относительная ошибка равна -0,6 % только по хозяйствам57.
Всероссийская сельскохозяйственная перепись 1920 г. еще менее точна, чем 1917 г. Так, по оценке тамбовских статистиков, количество пашни у крестьян на 8 — 9 %, а посевов — на 7 — 8 % было выше указанного в переписи58. Значительные неточности имеют и другие показатели. Следовательно, качественные ошибки этих переписей намного перекрывают количественные неточности, возникающие при перенесении соотношений с 1911 — 1912 гг. на 1917 и 1920 гг., что открывает возможность получать методом соотношений социально-экономический статистический материал по территории Мордовии, не уступающий по достоверности данным указанных переписей.
Перепись 1926 г. отмечена у специалистов весьма высокой оценкой „устойчивости, репрезентативности и достоверности"59. Поэтому погрешность в 1,5 %, допускаемая при перенесении соотношений 1911 — 1912 гг., видимо, выходит за интервал погрешностей самой переписи. Но смоделированный статистический материал удобно корректировать фактическими данными образовавшегося в 1928 г. Мордовского округа, тем более что в 1926 г. в границах Мордовии мы оцениваем лишь количество населения, а общую численность мордвы рассматриваем в границах России. Последнее утверждение справедливо и для переписи 1897 г.
Всесоюзная перепись 1937 г., как известно, была объявлена дефективной, проведенной с грубейшими нарушениями положений статистической науки и утвержденных правительством инструкций. Причина этого заключалась в том, что она совершенно неожиданно для сталинского руководства показала резкое падение темпов прироста населения. Однако современный анализ дает основание для заключения, что сведения переписи были „сравнительно точными"60.
Перепись 1939 г., по оценке специалистов, дала „намеренный переучет" населения СССР минимум на 2,9 млн чел. Он касался, прежде всего, регионов и народов с уменьшающимися показателями. Поэтому ее сведения о мордовском народе не могут вызывать доверия. Особенно подозрительной кажется доля городских жителей (19,6 %). В то же время структура населения Мордовской АССР (с учетом категории А) отражена достаточно точно.
Основными источниками для нашей работы стали также документы и материалы, извлеченные из архивов Москвы, Арзамаса, Нижнего Новгорода, Пензы, Саранска, Тамбова и Ульяновска. В общей сложности были изучены материалы 52 фондов 14 архивов.
Уровень точности материалов дореволюционных фондов весьма высок, что, видимо, определялось общим уровнем российской статистико-экономической школы начала века. Из документов периода Октябрьской революции и Гражданской войны наиболее точными являются отчеты партийных и советских органов. Однако и в них встречаются погрешности. Чаще всего расходятся сведения в отчетах различных учреждений. Например, согласно донесениям уполномоченных организация комитетов бедноты в Краснослободском уезде шла с августа по октябрь 1918 г.62, а по ведомостям задолженности заработной платы председателям комбедов — с июля по ноябрь63, С началом продразверстки заметные различия возникают в губернских, уездных документах и т. д. Сведения уездных статистических и посевных комитетов о посевах 1920 г. отличались, например, в Карсун-ском уезде на 5,0 %, Ардатовском — на 12,5, Алатырском — на 22,5 % и более64.
В партийных и советских документах периода Гражданской войны наблюдается тенденция сводить без достаточных оснований некоторые эксцессы к „контрреволюционным восстаниям", хотя они не выходили за пределы волнений, недора-зуменй и т. д. Не совпадает информация, готовящаяся для своих (партийных) кадров и остальных граждан.
При этом до начала коллективизации документы учреждений края в общем базируются на одних и тех же статистических данных и расхождения в них вызваны, главным образом, ведомственными интересами или недостаточной квалификацией работников. Литература и пресса пишут о проблемах достаточно откровенно и пользуются общепринятой статистикой. Это относится даже к освещению таких событий, как, например, голод 1921 — 1922 гг. С началом „сплошной" коллективизации усиливается разделение статистических сведений на действительные и опубликованные. В прессе и литературе приводятся одни цифры, в документах партийных, советских органов и ОГПУ (НКВД) — другие. Так, в докладе председателя Мордовского облисполкома в 1930 г. указывается доля коллективных крестьянских хозяйств на Іоктября 1929 г. 1,5 %, а в статистическом справоч-пике — 3,1 % . Особенно противоречивы сведения о темпах роста валового продукта промышленности, сельского хозяйства, поголовья скота и т. п.
Со второй половины 30-х гг. возникает „тройная бухгалтерия", когда органы НКВД вводят в заблуждение не только „широкие массы", но и партийный и советский аппарат Мордовии. Например, в „Политико-экономической характеристике Мордовской АССР" (с момента образования Мордовского округа и до 15 августа 1940 г.), переданной в обком и облисполком МАССР под грифом „совершенно секретно", указываются следующие данные: в Ї929 — 1933 гг. произошло 150 массовых выступлений крестьян, было выселено 559 „кулацких хозяйств", „изъято" 1 840 чел. „антисоветского элемента" и т. д.66 В то же время согласно данным ОГПУ (НКВД), находящимся в архиве этих органов и ЦГА РМ, только за 1929 г. и первую треть 1930 г. в Мордовии было 220 массовых выступлений крестьян, которые продолжались и в последующие годы67. Только до апреля 1931 г. за пределы Средне-Волжского края было выслано 926 крестьянских семей, из них 317 — в 1930 г.68, а всего лишь за январь—март 1930 г. осуждено коллегией ОГПУ 2 363 чел.69
Обращает на себя внимание нарочито помпезный тон фальсифицированных отчетов НКВД правительству Мордовии во второй половине 30-х гг. Создается впечатление, что тогда сотрудники НКВД относились к нему не вполне серьезно. Поэтому период коллективизации и репрессий анализируется нами только на ос зо
нове ранее секретных и „совершенно секретных" документов из ЦГА РМ и архива УФСБ РФ по Республике Мордовия с предпочтением последних. Они рисуют совершенно иную картину этих трагических событий, нежели та, которая могла найти отражение в исследованиях, проводившихся до 90-х гг. При этом учитывается, что в целом невысокий интеллектуальный уровень работников НКВД и их осведомителей не позволял реально оценивать многие происходящие события и даже отдельные личности. Например, в отчетах ОГПУ (НКВД), направляемых в высшие инстанции, неизменно давалась характеристика Мордовии как региона с весьма высоким уровнем дезертирства в годы Гражданской войны, в то время как она имела один из наивысших показателей добровольчества и значительно большую долю мужчин, вступивших в Красную Армию, чем в среднем по стране, и т. д.
Следует также отметить, что сотрудники архива УФСБ по РМ сами определяли выдаваемые для исследования дела по указанным темам. Это исключало возможность составления репрезентативной выборки, а значит, снижало уровень объективности исторического анализа. Недостаток источников ощущался, прежде всего, при изучении вопросов, связанных с подавлением крестьянских восстаний, коллективизацией и репрессиями 30-х гг. (когда дело касалось структуры репрессий и судеб конкретных людей). В то же время это мало отражалось на уяснении общих масштабов потерь, которые было сравнительно несложно установить количественными методами.
При написании монографии большую помощь оказали опубликованные сборники документов, которые практически сняли проблему марксистско-ленинской интерпретации событий и предоставили множество конкретных фактов70. Наряду с архивными материалами, данными переписей и документальных публикаций широко использовались исследования предшественников, воспоминания участников событий. Также отражены материалы центральных, губернских и мордовских газет: „Правда", „Известия ЦК РКП(б)", „Беднота", „Жизнь национальностей", „Известия ВЦИК", „Якстере теште", „Нижегородская коммуна", „Самарские епархиальные ведомости", „Пензенские епархиальные ведомости", „Завод и пашня", „Красная Мордовия", „Од веле", „Эрзянь коммуна", „Известия Саранского Совета", „Известия Рузаевского Совета", „Известия Наровчатского Совета", „Мужик", „Саранские вести", „Темниковские известия" и др. Кроме конкретных данных периодическая печать хорошо доносит уровень интеллекта и нравственности общества той эпохи.
Природные условия проживания и особенности мордовского национального типа
География, точнее месторазвитие народа, во многом определяет важнейшие внешние факторы его истории — интенсивность и характер контактов с другими народами. В то же время природа страны формирует хозяйственный уклад, что обусловливает ее внутренние факторы. Кроме того, она непосредственно и через хозяйственный уклад оказывает существенное воздействие на формирование антропологического типа народа, который также представляет собой один из важней-ших факторов его истории . Из бесконечного множества известных и неизвестных природных факторов, влияющих на указанные признаки, мы остановимся лишь на тех, которые традиционно учитываются историками, а именно: преобладающем ландшафте и климате страны.
Мордовский народ исторически сложился и жил по крайней мере последние две тысячи лет на обширной территории Окско-Волжского междуречья, включающей верховья Воронежа и Хопра . Эта часть Восточно-Европейской равнины, ограниченная 52 и 56 северной широты, 44 — 46 (на севере) и 42 — 48 (на юге) восточной долготы характеризуется однообразным умеренно-континентальным климатом. Средние температуры января (-11 — -13 С) и июля (+19 — +21 С), а также среднегодовое количество осадков (450 — 500 мм) мало меняются по направлению с севера на юг. Преобладание ветров западной ориентации, несущих влажный воздух Атлантики, приводит к незначительному изменению климата с запада на восток. Среднегодовая температура мордовского края в конце XIX в. составляла +4 С, меняясь лишь в интервале от 3 С на северо-востоке до 5 С на юге . Таким образом, можно констатировать единый климат и единый водный режим на всем его пространстве. Амплитуда колебаний температуры и влажности (климатический ритм) в регионе — 700 — 800 лет , поэтому в предшествующие столетия они сказывались главным образом на перемещении южной границы лесов, не меняя кардинально сложившегося в регионе ландшафта.
Климатическому однообразию мордовского края сопутствуют резко отличающиеся друг от друга ландшафтные зоны. Северная часть региона занята широколиственными (на северо-западе — смешанными) лесами, южная — лесостепью. Граница между ними в XX в. проходит примерно по параллели г. Пенза, однако в общем она определяется фазой климатического периода. Восточная часть региона располагается на Приволжской возвышенности, переходящей в междуречье Оки, Волги, Суры в Мордовскую возвышенность, а западная охватывает часть Окско-Донской низменности, включая бассейны Мокши, Цны, верховья Хопра и Воронежа. Эрзянский ареал традиционно совпадает, в основном, с возвышенностью, мокшанский — с низменностью, причем вплоть до середины настоящего тысячелетия, т. е. до отступления эрзян под натиском русских на юго-восток в зону чернозема, последний преобладал именно в ареале мокшан.
Таким образом, если справедлива гипотеза Л. Н. Гумилева о „месторазвитии" этноса при сочетании двух и более ландшафтов, то она является еще одним подтверждением мордовского этногенеза именно в этом регионе. Освоение же мордвой всей его территории, видимо, было связано с демографическими и климатическими ритмами.
Крестьянское движение в мордовском крае в 1905 — 1907 гг
В аграрном и многонациональном мордовском крае социально-политический кризис проявлялся специфически — преимущественно в форме крестьянского движения, направленного на ликвидацию удельного, казенного, монастырского и особенно помещичьего землевладения. По словам исследователя этого периода И. И. Фирстова, „мордовский край был типичной внутренней колонией русского царизма, в которой процветали все формы и особенности колониальной эксплуа-тации ее населения и природных богатств" . Поэтому в движении был заметен также национально-освободительный аспект — борьба мордовских крестьян против русских помещиков и чиновников, олицетворявших собой опору и представительство самодержавия. Это постоянно идущее в крае противоборство с конца XIX в. все более проявлялось в открытых выступлениях крестьян против помещиков, неповиновении властям и т. д.
Существенную долю в усиление нестабильности внесли так называемые отходники — крестьяне, регулярно отправлявшиеся в города на заработки. По оценке Т. Е. Купряшкина, только с территории современной Мордовии в начале века ежегодно уходило на отходные промыслы около 100 тыс. крестьян . Они были лучшими проводниками революционных взглядов и общественного недовольства от города до деревни и, будучи, как правило, выходцами из беднейших семей, часто сами становились индикаторами такого недовольства. Ухудшение экономической конъюнктуры, сокращение рабочих мест прежде всего ударили по отходникам, что еще более усилило их дестабилизирующее влияние. Нарастание движения
Подъем крестьянского движения в крае стал ощущаться современниками в период экономического кризиса. В 1903 г. из Пензенской губернии одна перепуганная помещица писала министру внутренних дел, что крестьянское население за последнее время стало неузнаваемо: его обуяла какая-то невообразимая дикость нравов, буйства, озлобления, а главное, необузданная мания пожаров. По донесениям пензенского губернатора Хвостова, это движение „вызвало среди владельцев панику и стремление покидать усадьбы и переселяться в город" . Поражения в войне, антиправительственные выступления горожан сыграли роль мощного толчка для крестьянских волнений. Способствовала этому и активная пропагандистская деятельность представителей различных политических течений и партий, в первую очередь социалистов-революционеров, конституционных демократов и социал-демократов . Она велась как в устной форме, так и путем распространения прокламаций (листовок-обращений, призывов). Листовки печатались губернскими комитетами указанных партий и размножались в уездах и даже отдельных селах. Например, в с. Судосьево Карсунского уезда Симбирской губернии прокламации размножал на гектографе крестьянин Назаров . По донесениям симбирского губернатора, большое количество подпольных изданий поступало из Самары.
Листовки отличались по стилю, носили разнообразные названия: „Мукденское поражение", „Ко всем крестьянам", „К трудовому народу", „К солдатам", „За что вы идете на смерть?" и т. д., но все они обычно заканчивались лозунгами „Долой войну!", „Долой царское самодержавие!", „Да здравствует свобода!" и т. п. Кроме рабочих-сезонников их раздавали специальные агитаторы, посланные „в народ". Пензенский губернатор доносил, что контингент агитаторов состоял главным образом из сельских учителей и учительниц, семинаристов, студентов, земских врачей и фельдшеров , т. е. представителей наиболее грамотной и энергичной части общества.
Мордовская деревня в годы Первой мировой войны
По своим масштабам Первая мировая война превзошла все, произошедшие за долгую историю человечества. Ее главное отличие — массовые мобилизации, максимальная концентрация средств и напряжения сил не только на фронте, но и в тылу, практическое участие в ней всего населения воюющих государств. Особенно это касалось России, технико-экономическая отсталость которой вынуждала „вести войну за счет привлечения в ряды армии и для ее обеспечения огромного числа людей, что приводило буквально к истощению людских запасов" . В целом по стране доля призывников была заметно меньше, чем в большинстве воюющих стран Европы, но с учетом неравномерного распределения их по регионам нагрузки, ложившиеся на европейскую часть России, были весьма ощутимы. Причем больнее всего массовые мобилизации затрагивали деревню, так как существенная доля городского населения пользовалась бронью: рабочие военных заводов, государственные служащие и т. д.
Мировая война во многом нарушила жизнь мордовского края. Общее ухудшение экономической конъюнктуры обусловило возвращение в деревню значительного количества отходников и „отсутствующих". Призыв в армию самой трудоспособной части населения отрицательно сказался на производительных силах крестьянских хозяйств, основанных главным образом на ручном труде мужчин-работников. Все эти и другие факторы, сопутствующие войне, вызвали экономические, социальные и демографические изменения в крестьянской среде (прил. 16).
К 1917 г. по сравнению с 1911 — 1913 гг. численность наличных хозяйств увеличилась на 5,6 %, а всего населения (включая мобилизованных) — на 6,1 %. Прирост хозяйств в селах более чем вполовину объясняется возвращением отсутствующих, количество которых сократилось на 32,6 %. Так как средняя численность „отсутствующих семей" была гораздо меньше, чем наличных, увеличение населения теоретически должно было отставать от роста хозяйств. Но произошло обратное. В годы войны проявилась тенденция к объединению, а не разделению хозяйств родственными семьями.
Доля трудоспособных мужчин, мобилизованных в армию, повышается при локализации мордовской территории (по Европейской России она равна 45,5 %, по губерниям мордовского края — 47,7, по 12 уездам, части которых позднее вошли в Мордовию, — 49,6 %). Уезды с мордовским населением давали наибольшее количество призывников (в соотношении с числом трудоспособных мужчин). Кроме того, что основной призыв традиционно падал на аграрные районы и, возможно, сказывалась русификаторская политика царского правительства, здесь, видимо, сыграло роль и то обстоятельство, что численность среднестатистической семьи Мордовии в 1917 г. (6,47 чел., учитывая мобилизованных) заметно превосходила соответствующий показатель по Европейской России (5,99) и рассматриваемым губерниям (6,08 чел.). Если учесть, что единственного работника из хозяйства в первые годы войны в армию обычно не брали, на большие семьи приходилась главная нагрузка.
