Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. УТОПИЧЕСКИЕ ТЕНДЕНЦИИ В РОССИЙСКОМ КОНСЕРВАТИЗМЕ XIX - НАЧАЛЕ XX ВВ. 29
1. Эволюция консервативной утопии в России в XIX в . 30
2. Утопическая тенденция в политических воззрениях российских консерваторов на рубеже XIX - XX вв. 58
3. Утопические мотивы в консервативных трактовках социально-экономических и национальных проблем на рубеже XIX - XX вв. 81
ГЛАВА II. КОНСЕРВАТИВНАЯ УТОПИЯ С. Ф. ШАРАПОВА 115
1. Политические проекты С.Ф. Шарапова 121
2. Социально-экономическая программа С.Ф. Шарапова 143
2. Национальный вопрос в интерпретации С.Ф. Шарапова 173
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 194
ПРИМЕЧАНИЯ 209
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ И ИСТОЧНИКОВ 240
- Эволюция консервативной утопии в России в XIX в
- Утопическая тенденция в политических воззрениях российских консерваторов на рубеже XIX - XX вв.
- Политические проекты С.Ф. Шарапова
Введение к работе
Актуальность темы. Консервативная утопия на рубеже XIX - XX вв. обращалась к таким темам, как самобытность России, ее место в мире, преемственность ее исторического развития, адаптация традиционных ценностей к изменяющимся условиям. Эти же сюжеты по-прежнему в центре внимания политиков и идеологов, стремящихся «понять Россию», выработать «общенациональную идею». Поэтому представляется вполне логичным обращение наших современников к опыту дореволюционной общественно-политической мысли, изучение которой становится условием понимания настоящего.
Более того, на политическом горизонте современной России существуют многочисленные маргинальные, но интеллектуально весьма влиятельные движения, позиционирующие себя как приверженцев «консервативной революции» и отвергающие западные либеральные ценности1. Идейные основы этого движения, применительно к России, были заложены славянофилами и их последователями рубежа XIX - XX вв. С этой точки зрения анализ российской консервативной утопии позволит придать историческую перспективу и теоретическую глубину пониманию современной политической ситуации, сделать прогноз ее дальнейшей эволюции.
Нам кажется, что ценность изучения консервативной утопии для сегодняшней России заключается еще и в том, что утопия может рассматриваться как инструмент демифологизации, что особенно важно в современных условиях, позволяющих, по мнению многих исследователей, говорить о манипуляции массовым сознанием. Актуальным представляется и обращение к творчеству С.Ф. Шарапова - центральной фигуре данного исследования. Его взгляды мы пытаемся интерпретировать как «идеал-
з типические» для российской консервативной утопии. В довольно редком для дореволюционной России жанре литературной утопии он выразил такие идеи, которые, по всей видимости, не потеряли своей значимости до сих пор. Это, например, учение о местном самоуправлении, концепция федерализма, модель экономики, построенной на принципах нравственности, и т.д.
Объект и предмет исследования. Консервативную утопию как таковую трудно обнаружить в конкретно-исторической ситуации. Корректнее всего было бы говорить о некоторых утопических тенденциях в консерватизме, усиливающихся или ослабевающих в зависимости от эпохи и общества. Поэтому в качестве объекта настоящего исследования следует указать на утопические тенденции в российском консерватизме на рубеже XIX - XX веков, когда на фоне ускоренной, кризисной модернизации они обрели наиболее развитую и законченную форму. В этот период консервативная утопия стала заметной идеологической силой, способной оказывать давление на государственную политику. Но и правительственный курс в это время, подчиняясь требованиям защиты самодержавия и укрепления социальной базы режима, обращается к традиционным ценностям, образам и символам русского народа, становясь, по сути, на почву консервативной утопии. На рубеже XIX -XX вв. консервативно-утопические черты правого политического спектра отчетливее всего проявились в идеологии консерваторов славянофильского направления, а, пожалуй, одним из самых интересных его представителей является смоленский помещик-новатор и публицист С.Ф. Шарапова. Таким образом, в качестве предмета данного исследования рассматриваются воззрения российских консервативных идеологов по общественно-политическим и экономическим вопросам.
В ряде случаев для характеристики того или иного консервативного идеолога большую ценность представляют его социально-философские идеи, которые также становятся предметом этой работы. С учетом малоизученности и степени важности для раскрытия нашей темы воззрений С.Ф. Шарапова, его
биографические данные, которые, как правило, трудно отделить от собственно истории идей, тоже относятся к предмету исследования. Мы также учитывали, что определенные утопические черты присутствовали в российском традиционализме XVIII в. и сохранились после революции 1917 г. в эмигрантском монархизме XX в. (П.Н. Краснов, Н.А. Павлов, И.А. Ильин, И.А. Солоневич) и в евразийстве. Чтобы избежать односторонности в освещении российской консервативной утопии, следует иметь в виду, что этот идеологический феномен присущ не только России, и аналогичные движения в рассматриваемый период обнаруживаются в Германии, Франции, США... Упомянутые оговорки также расширяют предмет данного исследования.
Историография проблемы консервативной утопии. В изучении данной проблематики в России весьма отчетливо прослеживаются три периода: дореволюционный, советский и современный (с 1990 г.) Такая периодизация показывает внутреннюю логику развития теоретических представлений о консервативной утопии: от публицистической пристрастности к идеологической ангажированности научного знания послереволюционного этапа (свойственного также и эмигрантской историографии). Современный же этап заключает в себе возможность объективного научного подхода к этой проблеме.
Хотя дореволюционная историография не оперировала термином «консервативная утопия», она все же осветила ряд концептуальных положений, связанных с темой данной диссертации. Была предпринята попытка проанализировать феномен утопии. А. Дживилегов и В.Ф. Тотомианц считали утопию несбыточной мечтой, химерой2. Подобный подход, по мнению Е. Шацкого, к которому мы присоединяемся, ненаучен, так как не учитывает, что «утопии сегодняшнего дня могут стать действительностью завтрашнего дня»3. А. Свентоховский и А. Фойгт считают утопию развитой формой общественного идеала4. Но такое понимание утопии слишком широко и неопределенно, так как, говоря словами того же Е. Шацкого, в таком случае «утопист оказывается синонимом мыслящего человека, а не человека, мыслящего определенным
образом»5. Тем не менее, этот подход уже дает представление о консервативной утопии, так как предлагает критерий деления утопий на прогрессивные и регрессивные. Первые отражают идеалы тех, кто провозглашает развитие общества, а вторые - тех, кто поворачивает развитие общества вспять6. Этот критерий, однако, объективный научный анализ подменяет субъективными идеологическими оценками, поскольку от произвола автора зависит, что считать прогрессивным, а что регрессивным. Марксистский подход к утопии был сформулирован В.И. Лениным, который в утопии видел "такого рода пожелание, которое осуществить никак нельзя, ни теперь, ни впоследствии [...]"7. По мнению Ленина, утопии делятся на прогрессивные и реакционные в зависимости от того, отвлекают ли они массы от революционной борьбы или зовут к ней . Эта точка зрения, кроме недостатков, связанных с партийностью понимания «прогрессивного» и «регрессивного», объединяет понятием «реакционная утопия» такие разные утопии, как консервативную, либеральную, социал-реформистскую и другие, что вряд ли разумно.
Дореволюционные исследователи пытались описать как консервативную утопию и конкретные явления интеллектуальной истории,- но здесь тенденциозность работ, за некоторым исключением, наиболее очевидна. Авторы, трактуя утопию как пустое прожектерство, обвиняют в нем своих политических оппонентов9. Прежде всего, утопические тенденции усматривались в славянофильстве, литература по которому обширна. К примеру, B.C. Соловьев и П.Н. Милюков видели в нем реакционную утопию русского мессианства10. Им предложена классификация славянофильской традиции рубежа веков на «правый» и «левый». Первый, представленный Данилевским и Леонтьевым, подчеркивает мысль классиков славянофильства о национальной исключительности России. Второй же, к которому известный кадетский профессор относит B.C. Соловьева, Достоевского и других почвенников, выдвигает другую идею ранних славянофилов - идею всемирно-исторической роли России11. Эта классификация, как нам кажется, имеет
б несколько иное значение, нежели ей придавал ее автор: она служит показателем того, насколько радикален разрыв того или иного консерватора со статус-кво, насколько утопичны его взгляды. Учение панславизма в изложении славянофилов и их последователей освещено А.Н. Пыпиным, который относился к ним резко критически, акцентируя внимание на националистической составляющей их учения12. М.О. Гершензон пессимистично отмечал торжество реакционной, шовинистической утопии в современности, полагая что из славянофильского учения о национальной исключительности выросла вся российская консервативная идеология последующего времени13. О традиции славянофильства в российском консерватизме рубежа XIX - XX вв. пишут в своих работах В.Ф. Эрн и В.В. Розанов14.
Новые грани рассматриваемой проблемы открыли отечественные исследователи советского периода. В 20-х - 30-х гг. XX в. в связи с широкой публикаторской деятельностью в это время существенно расширилась фактографическая база исследований по консервативной утопии15. Свою позитивную роль сыграл и эффектом «исторической перспективы». В то же время из-за монополии партийного коммунистического подхода к утопии, реальная проблема упрощалась. Эти исследования тесно, вплоть до неразличимости, сближают консерватизм с фашистской утопией, обращая внимание преимущественно на погромный антисемитизм правых16. Это суждение можно считать не лишенным некоторых оснований, но все же чересчур прямолинейным. В 30-50-е гг. русский консерватизм практически перестал интересовать советских историков. Одним из редких исключений является диссертация С.С. Дмитриева. Автор обращает внимание на такой важный утопический аспект славянофильства и всей последующей консервативной социальной философии России, как стремление подчинить экономику принципам морали17.
Отдельную категорию в этой группе исследований занимают труды исследователей-эмигрантов, которые неоднократно обращались к проблемам консерватизма в России. В 1925 г. Н.В. Устрялов обоснованно отмечает, что славянофильская традиция на раннем этапе своего развития приближалась к руссоистской утопии народного суверенитета18. С.С. Ольденбург в своем сочинении «Царствование императора Николая И», вторя М.О. Гершензону, возводит традиции российского консерватизма рубежа веков к славянофильской утопии, называя, например, А.А. Киреева и Л.А. Тихомирова наследниками славянофилов19. Н.А. Бердяев в книге «Алексей Степанович Хомяков»20 подчеркивает сильную струю анархизма в учении славянофилов, попытавшихся создать утопию самоуправляющегося «мира»21. После второй мировой войны историки и философы русских эмигрантских кругов рассматривают данную проблему более беспристрастно, открывая в ней философские глубины, не замеченные предыдущими исследователями. Таков, например, труд В.В. Зеньковского «История русской философии», в котором подробно рассматриваются мировоззренческие вопросы, волновавшие как славянофилов, так и их последователей на рубеже XIX - XX вв., которые, по мысли Зеньковского, принадлежат к религиозной тенденции русской философии, набравшей силу благодаря богословским трудам Хомякова и эстетической утопии Гоголя, попытавшегося соединить добро и красоту на почве религии22. Прот. Г. Флоровский тоже сосредоточивается на религиозных взглядах русских мыслителей. Для нас очень важен его тезис о том, что одной из тенденций славянофильской утопии было стремление воплотить отвлеченные идеалы христианства в социально-политической жизни России23.
В 60-80-е гг. советские исследователи начинают более обстоятельно анализировать «реакционные утопии»24. В это время появляются работы Э.Я. Баталова, И.В. Бестужева-Лады, В.А. Чаликовой и др., посвященные проблемам утопии в целом, но упоминающие и о существовании консервативных (реакционных) утопии25. С.С. Сизов подчеркивает их классовую
ограниченность, что связано с подменой действительных закономерностей исторического развития партийным интересом утописта . На наш взгляд, подмена, "мифологизация" действительности в консервативной утопии на самом деле происходит, но это не является результатом ее классовой ограниченности. Консерваторы занимают принципиально внеклассовую позицию, что связано с их общей методологической установкой на приоритет общего над частным27.
А.Ю. Мельвиль, опираясь на мнение американского социолога М. Селиджера, как нам кажется, очень точно "схватил" сущность консервативной утопии. "Приверженность консерватизма "статус-кво", - пишет исследователь в книге "Социальная философия современного американского консерватизма", -это, скорее, его логический предел, идеальная форма. Что же касается реальных общественных ситуаций, то, поскольку носители консервативной идеологии нередко лишаются своих в прошлом привилегированных и господствующих позиций, они [...] могут оказаться отчужденными от статус-кво и стремиться к изменению общества в соответствии с образом его прошлого"28. Таким образом, он показал, что утопизм консерватора зависит от восприятия им статус-кво.
В.А. Чаликова делает верное предположение, что всякая утопия в сущности консервативна. С одной стороны, сам «консервативный идеал, выраженный лозунгом «Все хорошее - позади!» ... остается в пределах утопичского мышления». С другой стороны, утопия имеет консервативный характер, так как «лежит по ту сторону истории» . Значительный вклад в изучение утопий внесли такие советские исследователи, как В.П. Шестаков, Л.Л. Лисюткина и др.30 Т.А.Пчелинцева описывает апологетические утопии, которые по ее мнению подразделяются на реакционные и консервативные. Реакционные утопии критикуют действительность «с позиций вчерашнего дня, «сзади», создают образец для подражания из материала прошлого, пытаются повернуть социальное движение вспять»31. На наш взгляд, это ошибочное мнение, так как утопия, являясь формой достаточно глубокого осмысления
действительности, осознает необратимость исторического процесса, а потому стремится не к прошлому, а к иному настоящему. Для традиционного сознания, действительно, характерны ностальгические мечты о «добром старом времени», но подобное, нерефлексивное миросозерцание не является утопическим. Другая разновидность апологетических утопий по Т.С. Пчелинцевой - консервативные; они «направлены на сохранение существующего строя. Критикуя некоторые недостатки социальной организации, такие утопии позитивный идеал представляют как приукрашенную, упорядоченную существующую действительность»32. Но консервативная утопия в таком понимании ничем не отличается от идеологии, так как любая идеология «приукрашивает действительность».
В 1989 г. была опубликована обобщающая монография по утопии Ч.С.
Кирвеля, содержащая хороший историографический очерк33. Автор обращается
и к проблеме консервативной утопии, верно подчеркивая, что хотя
консерваторы старательно дистанцируются от утопизма, но объективно их
социальный идеал, абсолютизирующий позитивные стороны прошлого,
утопичен34. На развитие представления о консервативной утопии в России
большое влияние оказало знакомство отечественных исследователей с работой А. Валицкого «В кругу консервативной утопии» (1964).
В 60-е - 80-е гг. одновременно с научным анализом консервативной утопии возрождается и интерес к российскому консерватизму. По-прежнему славянофильская утопия в центре внимания исследователей35. В сфере научного интереса возникает и тема российского правого радикализма на рубеже веков. Наиболее полным его исследованием в этот период была диссертация С.А. Степанова36. Кандидатская диссертация В.И. Ведерникова является весьма основательным и аналитически глубоким исследованием консерватизма и его отношения к реформе государственных учреждений империи в начале XX в.37. В этой и других работах В.И. Ведерникова упоминается и С.Ф. Шарапов, убеждения которого толкуются как «апология дворянского
представительства»38, имеющая очевидный утопический подтекст. В «История русской экономической мысли»39 также дано краткое описание теории бумажных денег Шарапова в контексте консервативных экономических теорий. В.Н. Костылев в это время пишет кандидатскую диссертацию о таком консервативном утописте, как Л.А. Тихомиров, обращая особое внимание на причины «ренегатства» бывшего народовольца и на влияние, которое оказала эта метаморфоза на общественность того времени40.
В 90-е гг. в связи с рефлексией по поводу коммунистического
эксперимента в Советском Союзе повысился исследовательский интерес к
проблеме утопии41. Публикация в 1994 г. фундаментального труда К. Манхейма
позволила по-новому взглянуть на проблему консервативной утопии,
выработать адекватную методологию ее анализа42. Имеются как
общетеоретические работы в этой области43, так и конкретно-научные44, причем
для целей настоящего исследования существенный интерес представляет
попытка Е.Э. Эгильского вскрыть мифологические и архетипические корни
утопического45. Появляются литературоведческие и языковедческие
исследования утопии и антиутопии, в которых, помимо всего прочего, затрагивается и тема консервативной утопии46. В очерке Л.Е. Чертковой из сборника «Идеал, утопия и критическая рефлексия», например, утверждается, что ретроспективная (консервативная) утопия тоже в определенном смысле проспективная (прогрессивная), тоже ориентирована на строительство лучшего общества в будущем, ее отличие от собственно проспективной утопии в том, что ее метод - воспоминание, а не пророчество47, и с этим трудно не согласиться.
Аналитически глубокая разработка проблемы консервативной утопии в
этот период сочетается с обилием конкретно-исторических работ по
консерватизму. Социально-философские взгляды консерваторов,
преимущественно славянофильского направления, - одна из центральных тем историографии конца XX - начала XXI вв. Для А.С. Ахиезера утопизм
11 славянофильства заключается в попытке «перевести» на язык интеллектуальной элиты примитивные, догосударственные представления народа48. Культурологические и историософские аспекты славянофильской утопической традиции начинают исследовать В.Г. Щукин, A.M. Буланов, Е.И. Анненкова, С.Н. Малявина, Е.П. Ауловой и др.49
В 90-е гг. консервативно-утопическую тенденцию исследователи начинают прослеживать в России с конца XVIII в. Диссертация СИ. Панкратовой посвящена социальной утопии М.М. Щербатова, которая, по мнению автора,, вписывается в традицию русской религиозно-философской мысли, выдвинувшей свой социальный идеал с опорой на нравственные принципы50. Т.В. Артемьева анализирует генезис консервативного утопизма в России, обращая особое внимание на фигуры М.М. Щербатова51 и М.М. Хераскова . Об утопических тенденциях в политике самодержавия на рубеже XVIII - XIX вв. пишет А.Л. Зорин53. Особого внимания исследователей удостоилась консервативная утопия Павла I54 и А.А. Аракчеева55. Интересны попытки по-новому взглянуть на хорошо известные фигуры; такой подход, например, позволил включить Чаадаева и Гоголя в общую тенденцию консервативно-утопического мышления56. Благодаря А. Мартину в сферу интересов отечественных историков попали консервативные утопии Шишкова, А. Стурдзы и других идеологов царствования Александра I57. А работа Ц. Виттекер о С.С. Уварове стимулировала изучение педагогической утопии главного официального идеолога в эпоху царствования Николая I58.
Консервативная утопия на рубеже веков анализируется в монографии И.А. Исаева, который полагает, что формирование консерватизма этого периода «произошло в обстановке, когда основания консервативного мировоззрения ... были существенно подорваны в ходе буржуазных преобразований второй половины XIX в. и нарастания революционной ситуации. Поэтому возрождались ценности консерватизма ... в значительной степени под воздействием идеалистических и утопических допущений и стимулировались
романическим обращением консервативного мышления к миру прошлого, к средневековью России»59. Как консервативную утопию он трактует учение К.Н. Леонтьева и Л.А. Тихомирова. Статья А.И. Абрамова посвящена русской консервативной утопии второй половины XIX в., в русле которой он интерпретирует взгляды, главным образом, К.П. Победоносцева и К.Н. Леонтьева, однако его понимание утопии как исторически необоснованного проекта представляется неадекватным60. В публикации Д.В. Бугрова описывается несколько малоизвестных утопических литературных произведений русских консерваторов, например, книга Н.Н. Шелонского «В мире будущего». Он также обращается к такому интересному жанру как «литературная война»61. Оригинальные обобщающие выводы по российскому консерватизму предложены в исследованиях Ю.И. Кирьянова62, А.П. Боровикова63, Э.Ю. Абелинскаса64, И.В. Кузьмина65 и др. В.А. Гусев, анализируя эволюцию русского консерватизма на протяжении тысячелетий, со времен Киевской Руси и до наших дней, высказывает важное методологическое замечание о том, что традиция бывает как позитивная, так и негативная (крайне негативное восприятие прошлого), которая тоже свойственна консерватизму. От "удельного веса" негативной традиции зависит степень его радикальности, утопичности66.
В это время весьма пристальному вниманию подверглись консервативные концепции государственности и идеологии правых политических деятелей67 и партий68. Монография А.С. Карцова о правовых воззрениях русских консерваторов69 освещает, в частности, малоисследованный вопрос об антропологической концепции консерватизма. Его вывод о преобладании антропологического пессимизма следует скорректировать с учетом того, что славянофильская традиция исходит скорее из противоположной посылки о потенциальном совершенстве человека. Исследование социально-философских концепций российской консервативной мысли рубежа XIX - XX вв. предложено в монографиях Ю.И. Сохрякова, Б.П. Балуева70 и С.Н. Пушкина. Последний
сосредоточился на фигурах славянофилов, К.Н. Леонтьева и Н.Я. Данилевского71, а Ю.И. Сохряков удачно вписывает в славянофильский контекст воззрения таких русских мыслителей, как Н.Ф. Федоров, Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский, В.В. Розанов72. В своем исследовании Н.В. Полякова проанализировала влияние такого яркого представителя утопической тенденции в континентальном консерватизме, как Ж. де Местра на философскую мысль России второй половины XIX в.73 Развитие славянофильской идеологии во второй половине XIX - начале XX в. показано в диссертации О.С. Шакировой74, М.И. Пановой и И.А. Немцева. Последний прослеживает эволюцию славянофильской мысли в России на протяжении XIX в., делая вывод о том, что консерваторы начала XX в. были лишены славянофильского «условного анархизма», консервативного демократизма и самокритичного скепсиса по отношению к дворянству76. Действительно, в связи с участием представителей славянофильской традиции в реальной политике, их взгляды лишались спекулятивного гуманизма, приобретали некоторую прагматическую "брутальность". О.С. Шакирова полагает, что славянофильские тенденции получили свое развитие на рубеже веков благодаря идейному вакууму77. В это время исследовательское внимание обращается на почвенничество, которое авторы пытаются интерпретировать в широком интеллектуально-историческом
"7ft
контексте . А. Янов считает, что «прекраснодушное» славянофильство середины XIX в. в начале XX в. выродилось в черносотенство79. Этот тезис игнорирует различие между черносотенцами и идеологами консерватизма славянофильской ориентации. Последние творчески развили и даже в чем-то «либерализировали» старые концепции славянофилов. А. Янов и СЕ. Кургинян80 прослеживают связь между «русской идеей», выраженной, в частности славянофилами второго поколения, и фашизмом, что тоже не может не вызвать возражений, поскольку такой тезис не соответствует принципам историзма и научной объективности.
Персоналии российских консерваторов-утопистов также находятся в центре внимания историков81. Монография А.В. Репникова анализирует государственно-правовые взгляды таких консерваторов, как К.Н. Леонтьев, Л.А. Тихомиров, К.П. Победоносцев. Он противопоставляет их «государственническую концепцию» славянофилам и почвенникам , обоснованно отмечая, что ряд категорий их мышления возник именно на почве славянофильства83. Автор считает, что их проекты сочетали в себе элементы преемственности и новаторства, будучи в целом перспективным планом развития России, альтернативным либеральным и социалистическим убеждениям84. С этим утверждением мы вполне солидарны. Известные консервативные деятели на рубеже веков (М.Н. Катков, К.П. Победоносцев, Л.А. Тихомиров) рассматриваются сквозь призму развития интеллигенции в России в монографии Ю.С. Итенберга85. Более подробно эти фигуры анализируются в диссертациях и в ходе конференций, специально им посвященных. Таковы, например, исследования о Победоносцеве86, Данилевском87, Леонтьеве88. Исследователь творчества М.О. Меньшикова П.И. Шлемин публикует монографию, ставшую новаторской в разработке воззрений этого оригинального русского идеолога, высказавшего немало утопических
„eg
суждении .
Очерк Д.И. Раскина в коллективной монографии «Национальная правая прежде и теперь» (1992 г.) посвящен идеологии правого радикализма в России. В этой работе делается очень важный вывод о том, что правая идеология была не только реакцией, но и реформаторством, поскольку ей приходилось не только сохранять существующие устои государства и общества, но и теоретически реагировать на кризис этого строя, предлагая свои программы его преодоления90. С.А. Степанов в монографии «Черная сотня в России. 1905 -1914 гг. доказывает, что идеология радикальной правой предвосхищала фашизм, делая ставку на широкие социальные слои91. Обращает на себя внимание кандидатская диссертация А.В. Елисеева, защищенная в 1997 г. Она посвящена
идеологии русских националистов в начале XX в.92 Автор делает в целом обоснованный вывод о том, что мейнстрим консервативной мысли на рубеже веков проходил в русле национализма, резонно полагая, что националисты не были против модернизации как таковой, но они хотели приспособить ее к структурам ancien regime93. Не вызывает возражений вывод А.В. Елисеева о том, что русские националисты смогли дать свой концептуальный ответ на вызов модернизации, который, впрочем, «не достиг полноты своей адекватности»94. Отношение консервативных идеологов к реформе власти в начале XX в. в России и к национальному вопросу в центре внимания монографии М.Н. Лукьянова «Российский консерватизм и реформа, 1907-1914» (2001 г.). Автор делает вывод о том, что русские консерваторы, в силу присущих их проектам архаических черт, так и не смогли сыграть стабилизирующую роль в российской политике накануне первой мировой
воины .
Растет и внимание исследователей к главному герою данной работы -С.Ф. Шарапову96. В 1995 г. появляется кандидатская диссертация М.Ю. Конягина «С.Ф. Шарапов: критика правительственного курса и программа преобразований»97, которая сосредоточивается на описании экономических взглядов Шарапова и на его критике официальных властей. Вместе с тем, источниковая база диссертации явно недостаточна, в частности, не понятно отсутствие ссылок на богатейшие материалы личного архива Шарапова в Государственном архиве Смоленской области. Начиная с 2001 г. А.В. Репников публикует ряд статей, в которых описывает взгляды Шарапова по административно-территориальному переустройству России98. Но все же знакомство отечественных исследователей с этой фигурой не соответствует ее значению в интеллектуальной истории России, так как С.Ф. Шарапов был, несомненно, деятелем всероссийского масштаба как по политическому влиянию, так и по идейному.
16 Обращение к зарубежным исследователям позволит нам углубить концептуальный уровень анализа консерватизма", кроме того, западные исследователи не обошли вниманием и российский консерватизм. Одной из самых обстоятельных работ об Д.А. Хомякове и славянофильстве является книга Гратье, ценная скрупулезным изложением взглядов славянофила»100. Э. Таден, исследовавший русский национализм XIX в., пришел к тому же выводу, что и B.C. Соловьев: славянофильство, став практическим политическим учением в конце XIX в. и утратив заряд гуманистической философии, актуализировало свой националистический потенциал, заложенный в мессианстве данного учения101. Перекидывая мостик от славянофильского национализма к фашизму102, Таден, на наш взгляд, не учитывает общей националистической «конъюнктуры» в развитии политических идеологий конца XIX в. в России и во всем мире, а также не видит того, на что обращал внимание Соловьев - противоположной тенденции эволюции славянофильства к философии всеединства и находящихся под ее влиянием консерваторов-славянофилов рубежа веков. У. Лакер специализируется на изучении «недуга политической паранойи» в российском варианте, густо замешанном на мании величия, ксенофобии и теории заговора. Его стремление увидеть идейные корни фашизма в русском консерватизме несет в себе значительный креативный потенциал, но все же несколько навязчиво, необъективно, так как не учитывает различие исторических ситуаций. Автор полагает, что российская «черная сотня» отличается от аналогичных маргинальных явлений на Западе (вроде «Аксьон франсез») пестрым социальным составом и политической несамостоятельностью103. С некоторыми оговорками эти суждения можно отнести и на счет консервативной утопии в целом. Пожалуй, единственное на Западе изложение взглядов С.Ф. Шарапова находится в сочинении Д. Роусона «Русские правые и революция 1905 г.», где также содержится подробный очерк о деятельности и идеологии Союза русских людей, ценный для нас своей фактографической базой104.
Изучение историографии вопроса позволило увидеть лакуны, требующие заполнения. Во-первых, отсутствует анализ феномена консервативной утопии как таковой. Во-вторых, отсутствуют специальные исследования по эволюции консервативно-утопических проектов в России в XIX - начале XX вв. В-третьих, в современной историографии явно недостаточно внимания уделено общественно-политическим проектам С.Ф. Шарапова.
Цели и задачи исследования. Цель настоящего исследования состоит в том, чтобы проследить эволюцию утопических черт в российском консерватизме в XIX - начале XX вв. в контексте, с одной стороны, европейского консерватизма этого периода, а с другой - российской консервативной (традиционалистской) утопии рубежа XVIII - XIX вв., и утопических проектов послереволюционного периода. Это предполагает решение следующих исследовательских задач.
1. Проследить генезис и эволюцию утопической тенденции в русском
консерватизме в XIX - начале XX вв.
2. Проанализировать утопические проекты С.Ф. Шарапова.
3.Выявить наиболее характерные черты российской консервативной утопии конца XIX - начала XX вв.
Научная новизна. В данной работе, сделана попытка изучения российской консервативной утопии как самостоятельного и целостного явления. В центре внимания оказывается феномен консервативной утопии, анализируемый применительно к конкретным условиям интеллектуальной истории России XIX - начала XX вв. в сравнении с зарубежным и отечественным консерватизмом нового времени. Особое внимание уделяется фигуре С.Ф. Шарапова, недостаточно известной в отечественной исторической науке. В научный оборот вводятся материалы из личного фонда С.Ф. Шарапова в Государственном архиве Смоленской области.
Хронологические рамки исследования. В настоящем исследовании, как и заявлено в самом названии, внимание сосредоточивается на российской
консервативной утопии конца XIX - начала XX вв. Вместе с тем, для компаративного анализа проблемы возникает необходимость выхода за указанные рамки вплоть до конца XVIII в., когда литературная форма консервативной утопии была апробирована М.М. Щербатовым и другими утопистами. С другой стороны, обращение к эмигрантскому монархизму, унаследовавшему многие содержательные стороны дореволюционной консервативной утопии, заставляет отодвинуть нижнюю хронологическую планку до середины XX в.
Методологические основы исследования. В основу методологии данного исследования положен принцип научной объективности, а также принцип историзма, требующий рассмотрение проблемы в конкретно-исторической ситуации в России рубежа XIX - XX вв., изучение генезиса российской консервативной утопии, изложение основных вех ее эволюции на протяжении XIX в. и после 1917 г., что придаст исследованию необходимую историческую перспективу и избавит от мифологизации российской консервативной утопии105. Принцип компаративности позволит увидеть особенности российской консервативной утопии и избавит от другой распространенной ныне формы мифологизации русской истории, которая заключается в представлении о национальной исключительности России и происходит в большинстве случаев из-за недостаточного знакомства с широким историческим контекстом. Принцип системности приблизит нас к идеалу целостного, всестороннего и глубокого анализа проблемы, позволит устранить фрагментированность в изложении. В подходе к изучаемой проблеме мы исходим из такой теории «среднего уровня», как теория модернизации, которая на наш взгляд вполне адекватна для описания исторических процессов в России XVIII - XX вв.
В соответствии с указанными методологическими подходами и фундаментальными работами К. Манхейма, М. Вебера, Е. Шацкого и др. по данному вопросу, следует определить основные понятия, используемые в
тексте. Под традиционализмом понимается «установка на повседневно привычное и веру в него как в непререкаемую норму поведения»106. Традиционализм ситуационен, он не является целостным, всеобъемлющим видом знания. Его содержанием как правило, выступает защита религиозных ценностей, отдельных институций прошлого и т.д. «Традиционализм означает тенденцию к сохранению старых образцов, вегетативных способов жизни» . Напротив, консервативная идеология осмысленна, она представляет собой комплекс идей, трансцендентных наличному бытию108. Консерватизм с этой точки зрения появился в качестве реакции на конкретно-историческую ситуацию - Великую французскую революцию и распространение идеологии Просвещения109. Манхейм называет такие свойства консерватизма, как акцент на конкретность, стремление к континуитету и отвержение резких изменений, органический подход к обществу, антирационализм110. Консерватизм имеет некое неизменное ядро и зависящие от конкретно-исторической ситуации положения. Существование неизменного ядра обусловлено сходством процесса модернизации в разных странах. В его составе такие положения, как защита монархии, предпочтение сельского хозяйства перед промышленным развитием, ненависть к буржуазии, отвержение революционных методов борьбы, подозрительное отношение к насаждению светского просвещения, предпочтение религиозных форм культуры перед светскими и т.д.
Если смысл идеологии заключается в оправдании существующего строя111, то утопия, напротив, «предназначена» для «десакрализации», развенчивания настоящего, поэтому она отличается значительным критическим потенциалом. Как писал Ф.-Е. Поллак, «утопия может фактически рассматриваться как один из самых старых и чистых примеров демифологизации» . К. Манхейм под утопией понимает такую идеологию, которая способна мобилизовать народ на изменение существующего порядка113, поэтому она конкретно-образна, политически активна, социально действенна, потенциально способна «овладевать массами». Е.Л. Черткова пишет: «По силе
воздействия на людей, по своим мобилизационным возможностям все социальные теории меркнут рядом с утопией»114. Утопия обосновывает альтернативную картину мира, а для этого необходимо осмысленное, глубокое познание реальности, и в этом заключается большая гносеологическая ценность утопии115, разоблачающей попытки идеологов - мифотворцев превратить «историю в природу», выдать исторически преходящее явление за вечное116. Отсюда вытекает и другое ее позитивное значение: она выступает как некая скрытая возможность исторического развития117. Пафос всех утопий в том, что если в природе царит непреклонный закон, то в истории возможно все.
Обосновывая само понятие «консервативная утопия»118, мы опираемся на теоретические положения К. Манхейма и Е. Шацкого, которые описали этот феномен. По мнению создателя социологии знания К. Манхейма, в консерватизме как идеологии всегда присутствует в той или иной мере «напряжение» между идеалом и действительностью119. Когда консерватизм перестает оправдывать, мифологизировать существующий строй120, а, разочаровавшись в нем, хочет его преобразовать121, тогда консерватизм превращается в утопию. Консервативный утопист представляет идеал как внутреннюю форму общества, «дух нации», который проявил себя в прошлом и хотя бы частично действует в настоящем. Польский социолог Е. Шацкий вводит аналогичное понятие «архаизм», обозначающее такую форму «интегрального традиционализма», которая появляется, когда «излюбленный [архаистом] порядок полностью или почти полностью уничтожен и возрождение его потребует исправления нового порядка, складывания общества заново во имя идеала...»122 Исследователь славянофильства А. Валицкий пишет: «Резкая критика действительности порой является ... защитой и рационализацией ... некоего «модуса существования», нравственные устои которого вместе с самим этм модусом подвергаются реальной угрозе. Поскольку такая ситуация возможна, оправдано употребление (вслед за К. Мангеймом) термина «консервативная утопия» . Утопия создается теми слоями общества, которые
не могут адаптироваться к модернизационным изменениям, остро переживают понижение своего социального статуса, а потому заинтересованы в изменении существующего строя и обосновании иного порядка124.
Консервативная утопия схожа с правым радикализмом в том, что они критикуют правительственный курс «справа», но различий между ними все же больше. Консервативная утопия предлагает альтернативную картину мира, ее цели принципиально отличаются от целей правящей элиты. Правый радикализм радикален в средствах, а не в целях; являясь по своей сути не утопией, а идеологией, правый радикализм защищает основы существующего строя экстремистскими методами. Следует оговориться, что в условиях форсированных социальных реформ правый радикализм может трансформироваться в утопическую форму, отвергая все перемены. Есть еще одно отличие: правый радикализм более склонен к публичной политике, а консервативная утопия к кабинетному теоретизированию, но и эта грань не является абсолютно непроницаемой.
В истории России большое распространение получили официальные утопии: государственная идеология не всегда стремится упрочить существующий порядок, и иногда она пытается легитимизировать его изменение, являясь по своей сути утопией. С некоторыми оговорками подобную утопию можно признать консервативной. Дело в том, что в модель «просвещенного абсолютизма», которой следовало самодержавие до конца XIX в., исключает апелляцию к историческому прошлому или к «духу нации». Однако после Великой французской революции подобная установка на воспитание «правильного» гражданина превратилась из абстрактного философского пожелания в конкретное стремление избежать революции, а потому официальная утопия Павла I, А.А. Аракчеева, С.С. Уварова и т.д. имеет безусловную консервативную направленность. Таким образом, с известной долей условности консервативные утопии можно подразделить на официальные и оппозиционные.
Консерватизм становится утопичным тогда, когда перестает выполнять свою основную. «функцию» защиты status quo. Такое понимание позволяет ввести еще один критерий классификации консервативных утопий в зависимости от степени отрицания существующей традиции. В России рубежа XIX - XX вв., например, со многими оговорками можно в среде консерваторов-утопистов выделить тех, кто отказывается от традиции имперского, бюрократического управления, от модели «просвещенного абсолютизма» во имя идеализируемой Московской Руси; и тех, кто эту традицию признает, но отказывается от возникающих традиций гражданского общества. Уровень «утопичности» первых наиболее высок, но в сущности, и те, и другие идеализируют разные стадии одного и того же процесса модернизации.
В отечественной историографии понятие «консервативная утопия» применяется, как правило, к славянофильству125. Однако этот феномен имеет длительную предысторию. Надежда на лучший мир в образах минувшего «золотого века» появляется если не одновременно с человеком, как полагает Э. Блох , то уже четко фиксируется в религиозных представлениях ранней родовой общины и продолжает свое бытие в форме народной утопии127 в тесном взаимодействии с утопической тенденцией в агиографической литературе. Жития святых можно отнести к антропологическим традиционалистским утопиям, поскольку в них отражено представление о нравственно и физически совершенном человеке (с точки зрения религиозных догматов), который может питаться одними ягодами, как это делал преподобный Никандр, или повелевать зверями и бесами, подобно Сергию Радонежскому и Конану Огороднику, и даже не гореть в огне и не испытывать боли (великомученица Варвара). Несомненными утопическими чертами обладают практики монастырской жизни, институт старчества, жизнь старообрядцев. Г. Флоровский называл раскол «социально-апокалиптической утопией»128; действительно, раскольники практически освоили основные темы консервативной утопии в России: ксенофобию, христианский аскетизм,
неприятие новаций, абсолютизация хорошего в прошлом, избранничество России, ее исключительная религиозная миссия129. Таким образом, в России существовала длительная традиция утопического мышления130, восходящая к патристике, неоплатонизму и консервативному утопизму Платона, что создавало благодатную почву для возникновения собственно российских консервативных утопий в XIX - начале XX вв.
Утопические черты, всегда в той или иной мере присущие консервативному типу мышления, усиливаются в кризисные, переломные моменты существования общества, каким был для России рубеж XIX - XX вв. В такие времена утописты создают «модели стабильности, рожденные в атмосфере противоречий»131. Консервативно-утопические тенденции наиболее распространены в обществах с кризисной модернизацией, разрывающей историческую преемственность. Очевидно, существование и масштабность подобных разрывов является необходимым условием появления консервативно-утопических проектов, ядром которых всегда является идея возврата к нарушенной традиции и отказа от новой, революционной (в широком смысле этого слова) традиции. Поэтому хотя утопические мотивы в консерватизме были присущи всем странам в период модернизации, но в России эта тенденция была особенно сильна в силу специфических черт модернизации и культурно-исторического контекста, располагающего к утопизму. Во-первых, консервативная утопия коррелирует с русской культурной традицией, в которой сильно влияние платонизма, религии, мессианской идеи. Во-вторых, разрывы исторической преемственности давали дополнительную аргументацию в руки консервативных утопистов, которые легко могли объяснить, почему хорошее прошлое превращалось в плохое настоящее, сославшись, например, на реформы Петра I. В-третьих, медленное складывание индустриального общества исключило из консервативного лагеря буржуазию и усиливало влияние дворянства - по объективным основаниям весьма склонного к консервативно-утопическим убеждениям. В-четвертых, экономическая и
социальная отсталость России сочеталась с наличием высокоразвитой интеллигенции, способной концептуализировать свое недовольство в том числе, в форме консервативной утопии.
Подобная методологическая установка автора может вызвать обоснованное недоумение: а был ли вообще в России неутопический консерватизм? Дело в том, что собственно консервативно-утопических проектов в России было не так уж много, но отдельные утопические мотивы, сюжеты, проблемы заметны во взглядах большого числа российских консерваторов, что позволяет, на наш взгляд, говорить о такой характерной черте отечественного консерватизма рубежа XIX - XX вв., как утопизм. Эта особенность проявляется в «неортодоксальном» подходе к проблеме статус-кво: российский консерватизм не столько его поддерживал, сколько разрушал в своем стремлении к реставрации прошлого.
Источники исследования. Источники данного исследования можно подразделить на 4 группы. Основная для нас группа - это опубликованные политические трактаты представителей российского консерватизма, в чьих сочинениях заметна утопическая тенденция132. Особое место среди них принадлежит представителям славянофильского консерватизма рубежа веков, в работах которых наиболее рельефно отразились черты, свойственные российской консервативной утопии. Это сочинения Н.П. Аксакова133, А.В. Васильева134, П.Е. Казанского135, А.А. Киреева136, К.Н. Пасхалова137, Д.А. Хомякова138, А.Г. Щербатова139. Некоторые из работ этих авторов переизданы в последнее время. При всей условности отнесения того или иного идеолога к славянофильской традиции, в целом все же эта категория источников позволяет проследить эволюцию славянофильской утопии в конце XIX - начале XX вв. с учетом, однако, того, что многие из указанных консерваторов, в отличие от ранних славянофилов, были близки к политической элите, а потому свои тексты, предназначенные для печати, подвергали «внутренней цензуре», затушевывая, например, критическую часть своих мыслей. В рамках этой же
группы выделены произведения консерваторов, которые тоже, конечно, испытали славянофильское влияние, но все же дистанцировались от этого течения. В ряде случаев утопическая составляющая их воззрений весьма велика, а потому эта категория источников полезна в качестве материалов для доказательства, что утопическая тенденция в российском консерватизме была очень влиятельна и широко распространена. Речь идет о таких идеологах, как П. Булацель140, Г. В. Бутми141, И.И. Восторгов142, А.С. Вязигин143, В.А. Грингмут144, А.И. Дубровин145, М.О. Меньшиков146, Н.И. Черняев147, Г.А. Шечков148, Н.Н. Шипов149 и др. Несколько в стороне от этой категории источников стоят сочинения Л.А. Тихомирова150. Фундаментальность и аналитическая глубина его трудов позволяют считать его взгляды одной из наиболее тщательно проработанных консервативных утопий.
Особое внимание в этой группе источников уделяется работам С.Ф. Шарапова. Эту категорию отличает большое тематическое и жанровое разнообразие. Из сопоставления с документами личного характера, которые мало чем отличаются от работ для всеобщего обозрения, можно сделать вывод о том, что опубликованные тексты отражают его подлинные убеждения. В этой категории можно выделить сочинения политического151, социально-экономического152 характера и работы по проблемам империи, национального вопроса и внешней политике153. Особо следует отметить его литературные утопические произведения «Через полвека», «Диктатор» и его продолжения «У очага хищений», «Кабинет диктатора», «Иванов 16-й и Соколов 18-й»154. Известный интерес представляет и собственно беллетристика Шарапова, которая так или иначе отражает его общественно-политические взгляды155. Многие из его произведений вошли в два издания его «Сочинений»156. Эти особенности данной категории источников придают им исключительное значение для данного исследования, поскольку позволяют подробно описать и всесторонне проанализировать убеждения Шарапова, рассматриваемые как образец консервативной утопии.
Мы также использовали труды консерваторов (традиционалистов) конца XVIII и XIX в., позволяющие показать генезис консервативной утопии в России и ее развитие на протяжении достаточно длительного периода. В эту категорию входят тексты таких идеологов, как М.М. Щербатов , Н.М. Карамзин , митрополит Филарет159, А.С. Хомяков160, К.С. Аксаков161, И.В. Киреевский162, Ю.Ф. Самарин163, Ф.И. Тютчев164, Н.Н. Гоголь165, Н.С. Лесков166 и др. В пореформенный период появляется целая плеяда консерваторов-государственников и националистов, чьи взгляды, сами по себе не лишенные утопического содержания, решительным образом повлияли на идеологов рубежа веков, а потому весьма значимы для целей настоящего исследования. В качестве источников этой категории мы привлекли труды Ф.М. Достоевского , К.Н. Леонтьева168, И.С. Аксакова169, М.Н. Каткова170, Н.Я. Данилевского171, В.П. Мещерского172. Существенную ценность, наконец, представляют собой работы эмигрантов-монархистов и евразийцев, некоторые из которых поднялись до уровня литературной утопии, и хотя содержательно практически не содержат новых идей по сравнению с дореволюционным периодом, но формально
і ^І'У
являются следующей стадией развития феномена консервативной утопии .
Вторую группу источников образуют периодические издания С.Ф. Шарапова. Среди них особое значение с точки зрения исследуемой проблематики имеют следующие издания. Это газета «Русское дело», издававшаяся с 1886 г. В 1890 г. она была закрыта за резкость критики правительства, но во время первой русской революции она вновь стала издаваться(1905-1907), публикуя как актуальные политические материалы, так и размышления ее редактора по более глобальным вопросам. Далее, это еженедельные газеты «Русский труд» (1897 - 1902) и «Русская беседа». Пожалуй, наиболее зрелые, вынашиваемые в течение всей своей жизни идеи Шарапов вложил в ежемесячные малотиражные журналы «Свидетель» и «Пахарь». «Свидетель» стал «лебединой песнью» славянофильского журналиста, продолжая выходить до конца его жизни. Мы использовали также
материалы журнала М.Н. Каткова «Русский вестник» (1881 - 1901), А. Васильева «Благовест» (1890), А.С. Вязигина «Мирный труд» (1905).
К третьей группе источников, позволяющих выяснить подлинные мысли консерваторов, нередко скрытые от широкой публики, относятся письма и дневники консервативных деятелей. Это документы из личных фондов П.А. Ефремова (Ф. 191), К.Н. Леонтьева (Ф. 290), Энгельгардтов (Ф. 572) в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ), Самариных (Ф. 265) и Киреевых (Ф. 126) в Отделе рукописей Российской государственный библиотеки (ОР РГБ).
Особую роль в написании диссертации сыграли данные, почерпнутые из личного архива С.Ф. Шарапова (Ф. 121) в Государственном архиве Смоленской области (ГАСО), который практически не затронут исследователями, а между тем он содержит материалы, интересные не только для изучения фигуры Шарапова, поскольку последний вел обширную переписку и активную политическую деятельность. Например, в этом архиве находятся такие дела, как «Переписка с К.Н. Пасхаловым» (359), «Переписка с В.П. Мещерским» (315), «Переписка с В.В. Розановым» (396), «Переписка с Д.А. и Н.А. Хомяковым» (504, 505), «Письма К.Н. Леонтьева к С.Ф. Шарапову» (285), «Переписка с М.О. Меньшиковым» (310) и др. Для целей настоящей работы более всего пригодились дневниковые записи Шарапова за 1910-1911 гг., в которых он высказывается не только о текущей политике, но и по вопросам литературы, искусства, религии, философии, хотя большая их часть носит бытовой характер174. Не меньшее значение имеют рукописи политических проектов Шарапова, в том числе писем на высочайшее имя176.
Четвертая категория - произведения западноевропейских политиков и идеологов рубежа XIX - XX вв. Прежде всего, это работы Г. Класса176 и Ш. Морраса177, в которых наша яркое выражение утопическая тенденция западноевропейского консерватизма. К этому же хронологическому периоду принадлежит труд по консерватизму X. Сесиля, позволяющий сравнить
английскую, «классическую» форму консерватизма на этом же этапе развития с предметом нашего исследования178. Во-вторых, это произведения консервативных мыслителей, выходящие за хронологические рамки рубежа XIX - XX вв. Привлечение их позволяет сравнить эволюцию европейского консерватизма с российским, . а также позволит ознакомиться с фундаментальными для исследователя консерватизма произведениями Э. Берка, Ж. де Местра и др. В эту же категорию входят тексты идеологов консервативной революции180. Мы привлекли к исследованию также и произведения, выходящие за пределы Нового времени, но дающие представление об интеллектуальных основах европейской традиции консервативно-утопического мышления181. Нами использовались и произведения утопистов рубежа XIX - XX вв. иной политической принадлежности, которые тем не менее повлияли на воззрения российских
идеологов .
Эволюция консервативной утопии в России в XIX в
Расцвет утопической мысли и становление утопии как таковой в России приходятся на время рецепции западной культуры и формирование национальной интеллигенции - на XVIII в. Среди утопий того времени заметны произведения князя М.М. Щербатова, А.П. Сумарокова, М.М. Хераскова и других идеологов консервативного направления. Их утопии в строгом смысле слова еще нельзя назвать консервативными, так как в них нет социальной, классовой составляющей3, нет оппозиции Просвещению, нет и рефлексии относительно необходимости традиции. Между тем «традиция становится проблемой только за пределами традиционной эпохи, когда ее бытие перестает быть простым, усложняясь за счет усиливающегося присутствия исторических новаций»4. Критика существующего строя Щербатовым ведется с точки зрения нравственных ценностей, а их враг еще не конкретизирован, не воплощен в реальное социальное тело, но представляет собой абстрактный порок, как, например, алчность, стремление к роскоши у Щербатова5. Корректнее было бы назвать эти утопии традиционалистскими. Тем не менее они легко вписываются в общий ряд эволюции консервативной утопии.
Книгу М.М. Щербатова можно считать классикой жанра, безусловно повлиявшей на дальнейшую эволюцию утопических черт в русском консерватизме. Критика действительности у М.М. Щербатова резка и беспощадна. По его мнению, после Петра I «исчезла твердость, родство, дружба, приятство, привязанность к Божию и гражданскому закону и любовь к отечеству; а места сии начинали занимать: презрение божественных и человеческих должностей, зависть, честолюбие, сребролюбие, пышность, уклонность, раболепие и лесть»6. При Екатерине же и вовсе произошло «разрушение всех добрых нравов» Щербатовым вскользь упомянут еще один сюжет, ставший ведущим в критической части консервативной утопии -порицание зла бюрократизма. «Несчастный порок мздоимства, малое прилежание судей к своим обязанностям и низкие их чувствования слишком вкоренились, чтобы могли быть вскорости исторгнуты», - констатирует сиятельный утопист8.
В России становление консерватизма и, следовательно, консервативного утопизма осложнялось тем, что до конца XVIII в. функции главного «просветителя» брало на себя государство, то есть российский консерватор, чтобы оставаться последовательным, должен был бы прийти к революционному выводу о необходимости отречения от истории последнего столетия9. Поэтому для М.М. Щербатова позитивный идеал не русское средневековье10, а абстрактная масонская идея11 нравственного общества, позволяющая проповедовать улучшение наличного строя, а не его ниспровержение. Князь ссылается на Московскую Русь для того, чтобы оттенить пороки настоящего, а не для иллюстрации правильного социокультурного порядка. До Петра, например, «не только подданные, но и самые государи наши жизнь вели весьма простую» : «дворцы их были необширны», «государи кушали на олове» , «блюда...состояли из простых вещей», «обыкновенные одежды... были просты»14 и т.д. Но у Щербатова нет и безусловного осуждения петровских реформ: они были нужны, хотя Петр некоторые старые порядки изменил напрасно, в частности, аристократ Щербатов сетует на падение влияния знати, боярства в петербургской империи15.
Утопическая тенденция в политических воззрениях российских консерваторов на рубеже XIX - XX вв.
Быстрые социально-экономические изменения на рубеже XIX - XX вв. вызывали у консерваторов-утопистов глубочайший пессимизм, резко негативное отношение к действительности, выразившиеся в критике как существующих бюрократических традиций полицейского государства, так и предпринятых попыток реформированиях этого строя на началах парламентаризма. Речь идет о таких консервативных идеологах, как А.А. Киреев, М.О. Меньшиков, Д.А. Хомяков, А.Г. Щербатов, Л.А. Тихомиров и т.д., чьи труды хотя и не исчерпывают этой консервативно-утопической тенденции в интеллектуальной истории России начала XX в., но все же являются достаточно представительными как для славянофильской традиции в консерватизме, так и для «государственнического» направления. Критические выступления консерваторов выстраивались по традиционной модели: констатация отчаянного положения и поиск виновных, разоблачение внутреннего врага. Они в целом были согласны в диагнозе: «современный цивилизованный мир не живет, а влачит жизнь...У него нет идеала, нет цели жизни, и будущее для него стало темно, скучно - и непрочно...». В России -еще хуже: «Мы ничего не чувствуем, ничего не знаем, мы только все портим, нет ни одной идейной ничтожности, для которой мы не пожертвовали бы заветами истории, нет ни одной народности, перед которой мы бы не отступали» «Россия - погибшая, презренная... страна»; «правительство так мерзко, что ничего хуже не может быть»; «церковь разлагается»; бюрократия «съела царя» .
Но существенные расхождения были в видении причин болезни. Если для Ф.Д. Самарина главный недостаток существующего порядка - это слабость и неорганизованность общества, которое «не более, чем «людская пыль», то для А.В. Васильева нет ничего хуже бесправия и самоуправства полицейского режима. По мнению А.А. Киреева, видного участника славянских комитетов, придворного генерала и конфидента императрицы, главным злом являлся химерических характер России, сочетающей в себе худшие стороны Востока и Запада, традиции и новации. Он считал, что правительство Витте, насильственно насаждающее промышленность в аграрной стране, хуже революции, что «наша современная мухоморная русская "цивилизация", как древняя гарпия, портит и искажает все, к чему ни прикоснется...». И в будущем он пророчил распад России и победу революционеров. Все же большую долю ответственности за это он возлагал на бюрократию. «Беда не в том, что мы консервативны..., беда в том, что мы очень глупо консервативны, ЛІС что у нас дурак Дурново, мошенник Кривошеий..., проходимец Мещерский» . Весьма критично относился придворный генерал и к государственным способностям царя, полагая, что тот находится «в тумане» и окружен бездарностями. «Бедный, бедный царь!! Вот уж правда: хоть шаром покати Никого»
После революции 1905-1907 гг. и реформы государственного строя под огонь критики консерваторов попали сторонники либерально-демократического «обновления» России. В 1906 г. В.А. Грингмут педантично нумерует главных врагов России - это: «1) конституционалисты; 2) демократы; 3) социалисты; 4) революционеры; 5) анархисты; 6) евреи» . Очень показательно для характеристики консервативных утопистов то, что сторонники конституции вызывают у них большее негодование, чем революционеры. Манифест 17 октября и образование Государственной Думы вызвало волну критических выступлений консерваторов против парламентаризма и конституционализма. Например, М.О. Меньшиков считал, что «при широком обмене мыслями нередко берут верх не лучшие из них ... Великие вероучители и вожди человечества обыкновенно были одиноки ... Даже святые истины теряли в глубине и ясности, когда делались достоянием многих»219. Л.А. Тихомиров указывает на такой недостаток парламентаризма, как медлительность, неэффективность деятельности государственного механизма220. Бывший народоволец критикует Государственную Думу за ее антинациональный и антигосударственный характер, полагая, что депутатами могут быть только представители дружественных России и русским категорий населения. «В суд присяжных, - приводит аналогию Тихомиров, - мы не пускаем лиц, которые сами совершали убийства, грабежи и воровства, но в отношении политического представительства забываем ту логику вещей, которую помним в деле юстиции»221. «Какая разница, - восклицал А.А. Киреев, - между деспотизмом парламентского большинства и деспотизмом среднеазиатского хана? - Разницы никакой»
Политические проекты С.Ф. Шарапова
С.Ф. Шарапов - известный на рубеже XIX - XX вв. писатель, публицист, общественный деятель, экономист и помещик-новатор. Его проекты преобразования России можно считать образцом российской консервативной утопии, так как они соединили в себе оригинальность, тщательность разработки деталей, следование традициям жанра литературной утопии. Но этот весьма влиятельный во всероссийском масштабе в тот период славянофил, на наш взгляд, недостаточно известен историкам, поэтому дальнейшее исследование его взглядов, в том числе в политической сфере, представляется не лишенным смысла.
Сергей Федорович Шарапов родился 1 июня 1855 г. в семье родовитых дворян Федора Федоровича и Лидии Сергеевны. Его предка - знатного казанского татарина - по семейному преданию крестил сам Иван Грозный, а мать происходила из древнего рода Лыкошиных1. В 1868 г. С.Ф. Шарапов поступил во вторую Московскую военную гимназию, которую окончил в 1872 г. с отличием, потом - в Николаевское инженерное училище в Петербурге, где получил военную специальность сапера.
В то время молодой Шарапов исповедовал либеральные, «освободительные» взгляды, которые он попытался практически воплотить во время начавшегося в Боснии восстания против турецкого ига (1875 - 1876). Впоследствии он очень гордился тем, что был вторым русским добровольцем, ушедшим на помощь боснийским повстанцам. По дороге Шарапова задержали австрийцы, принявшие его за высокопоставленного русского шпиона, и целый год держали под надзором «на генеральском содержании». Поскольку русское правительство так и не обеспокоилось судьбой своего «агента», власти выдворили его из страны с 40 марками в кармане. В Италии он попал в бедственное положение: когда деньги кончились, «инсургент» стал искать работу, посылать статьи в русские газеты, пытался даже освоить профессию типографского наборщика, не зная итальянского языка, но все напрасно -нищета и угроза голодной смерти стали для него повседневностью. И вдруг, когда он уже обдумывал план самоубийства, от русского посла в Константинополе пришло приглашение на службу и щедрый аванс. Спасение пришло к нему как раз на Пасху, и Шарапов, описавший это событие в рассказе «Разговены», несомненно, увидел в нем божественное благоволение к своей персоне.
Это приключение позволило Шарапову понять положение европейского городского пролетариата, которое по принципу контраста связалось в его уме с детскими воспоминаниями о вольной жизни в имении бабушки, зажиточных крестьянах и добродушных помещиках2. Шарапов остро переживал неудачу России на Берлинском конгрессе 1878 г., что, видимо, дало еще один толчок к переоценке идеалов его молодости, заставило обратиться к жесткой критике действительности со славянофильских, антизападных позиций.
В 1878 г. он выходит в отставку и обосновывается в родовом поместье Сосновка Вяземского уезда Смоленской губернии. Под его руководством там было организвоано образцовое хозяйство с мастерской по изготовлению плугов собственной конструкции. Эти плуги принесли изобретателю 16 наград на всероссийских и международных выставках, в том числе 10 первых, и орден Святого Святослава III степени3. Однако курс Витте на «насаждение промышленности» и введение золотой валюты в 90-е гг. почти разорили смоленского помещика. Отсюда видно, что резкое неприятие Шараповым экономического курса правительства имела под собой не только идеологическое обоснование.
