Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА ПЕРВАЯ ДРЕВНИЕ РУБЕЖИ И ДРЕВНИЕ РАЗДОРЫ 25
1. Стороны и концы 25
2. Корни кончанского деления 39
3. «Перунова палица» 43
ГЛАВА ВТОРАЯ ГРАМОТЫ ЯРОСЛАВА 55
1. Летописные упоминания 55
2. Историки о грамотах Ярослава 63
3. Древнейший призыв к «одиначеству» 80
ГЛАВА ТРЕТЬЯ СТАНОВЛЕНИЕ ВЕЧЕВОГО НАРОДОПРАВСТВА 108
1. На пути к «вольности в князьях» 108
2. Изгнание Всеволода Мстиславича 125
3. О «классовой борьбе» в Новгороде первой трети XII в 131
4. «Антикняжеская борьба» и «чужеродность» князей 136
5. Две вечевые «партии» 145
6. От борьбы сторон к борьбе концов 157
7. Политическая борьба и принципы вечевого народоправства 162
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ ВОЛЬНЫЙ НОВГОРОД В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ ХIII В 167
1. Мирошка и Мирошкинич 167
2. Старшинство в посадничестве 175
3. События 1215-1216 гг 179
4. Новые правила 184
5. «Голка и мятеж» 1218 г 186
6. Конфликты с князьями 1220-х гг 193
7. «Крамола» на владыку Арсения и распри 1228-1230 гг 199
ГЛАВА ПЯТАЯ МЕЖДОУСОБИЯ И НАЧАЛО ВНУТРЕННИХ ПРЕОБРАЗОВАНИЙ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ ХШВ 221
1. Начало сословной борьбы 221
2. Князья, бояре, городская община и вечевые «партии» на исходе XIII в.
236
ГЛАВА ШЕСТАЯ
НЕСОГЛАСИЯ СОСЛОВИЙ И ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ
СОПЕРНИЧЕСТВО В XIV В 250
1. «Пожарныеграбежи» и «крамолы» началаХІУв 251
2. «Въстань» черных людей 1342 г 268
3. И снова борьба территорий: внутриобщинные распри во второй
половине XIV в 277
ГЛАВА СЕДЬМАЯ «УСОБНЫЕ БРАНИ» И ИХ ПРИМИРЕНИЕ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XV В 289
1. Борьба сторон в 1418 г 289
2. «Скърбь пожарьная» 1442 г 315
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 320
ИСТОЧНИКИ И ИССЛЕДОВАНИЯ 334
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ 351
ОГЛАВЛЕНИЕ 353
Введение к работе
Феномен древнерусского вечевого строя относится к разряду «вечных тем» исторической науки. От той или иной интерпретации данной темы напрямую зависит научная реконструкция истории русского средневековья и оценка роли и значения «земского начала» в последующей истории России.
«Междоусобия древнего Новгорода открывают нам его внутреннюю организацию», — писал С. Ф. Платонов.1 В конечном итоге, именно общественно-политическое устройство вечевой столицы на Волхове составляет главный предмет настоящего исследования, а воссоздание картины функционирования этого устройства является главной его целью. Способом достижения поставленной цели послужило рассмотрение социальных конфликтов, которыми заполнена история Новгорода — и древнерусского периода, и XIV-XV вв. — во всем многообразии уникальных черт изучаемых явлений и сложности их религиозно-культурного контекста. Отталкиваясь от сделанного ранее и по необходимости внося изменения в свои прежние взгляды, автор попытался проанализировать материалы источников, отразивших как столкновения среди новгородцев, так и их несогласия с князьями. (Разделение двух названных моментов — усобиц в строгом значении понятия и конфликтов, разгоравшихся по линии вече—князь, — является условным, ибо они были тесно связаны друг с другом).
С точки зрения развития вечевого народовластия история государственности Новгорода Великого XI-XV вв. представляет значительный ин терес с точки зрения развития вечевого народовластия, новгородский вариант которого демонстрирует наиболее последовательное и завершенное воплощение начал древнерусского политического уклада. Если в других русских землях после монгольского нашествия вечевая жизнь постепенно замирает и демократический элемент государственного строя оттесняется на второй план элементом монархическим и, отчасти, аристократическим,3 то на берегах Волхова народное правление совершенствуется, его институты дифференцируются, испытывают нарастающую регламентацию, и к исходу XV в. Новгородская республика подходит хорошо структурированным целым, к тому же, опирающимся на длительную историческую традицию.4 Конечно, Новгород XI — первой половины ХШ в. отличался от Новгорода XIV-XV вв., но дискретности политического развития, радикального изменения его характера, какое имело место на русском северо-востоке, здесь не было. Нередко пишут, что татары, сломав одну русскую судьбу, дали России другую.5 В целом с данным утверждением допустимо согласиться, если однобоко и пристрастно не видеть в этой другой судьбе лишь победное шествие деспотизма и бесправия. На примере же Новгородской республики можно до конца XV в. следить за той исконной русской исторической судьбой, которая явилась бы судьбою всей страны, не будь исторического «вызова», брошенного Руси нашествием монголов, и русского «ответа» на него, выраженного в московской централизации.
История новгородского народовластия — это прежде всего история веча, его выборных органов, его отношений с князьями, его «партий» в их борьбе и сотрудничестве, история «усобных браней» и гражданского «одиначества».6 И в этом смысле она является частным случаем древнерусского правила, характеризуя которое В. И. Сергеевич писал: «...как необходимость соглашения всех, так и возможность междоусобной брани, в случае разделения, суть две стороны одного и того же явления. При господстве таких порядков, волость постоянно переходит из состояния мира в состояние розмирья и обратно»; «...начала единения и розни проникают всю нашу древнюю жизнь».7 Изучение истории новгородского народовластия, таким образом, сполна служит задачам изучения древнерусского вечевого уклада в целом.8
Эта работа задумывалась как исследование социально-политической истории. Автор предполагал необходимые выходы в религиозно-культурную проблематику, но не думал, что ей под силу образовать самостоятельный аспект рассмотрения заинтересовавших меня сюжетов. Как бы то ни было, междоусобия Новгорода, «открывая нам его внутреннюю организацию»,9 проливают свет и на традиционное сознание новгородцев, на борьбу Христианства и язычества в жизни русского вечевого города.
Старинный русский историк В. В. Пассек начал свою работу о древнем Новгороде со слов о том, что этот город «...своею историей представляет сильное, живое стремление вымолить благословение Неба на жизнь земную. Новгородец высоко ценит эту жизнь, дорожит ею, и его летописи наполнены сведениями о постройке храмов, об основании монастырей; чувство религиозное было единственным утешителем новгородца в минуты неотразимого несчастия, во время междоусобных споров, внешних войн, голода, мора, пожаров... Внутренняя жизнь Новгорода, религиозная с одной стороны, с другой тревожна, исполнена ссоры, вражды, беспокойства...» И хотя «новгородец» В. В. Пассека «...был религиозен по-своему, сообразно с общим духом своей жизни, ...стремление Новгорода стать под покров Божий заметно всюду».10 В советское время «дворянско-буржуазная» историография, не говоря уже об историографии «клерикальной», была победно раскритикована. Но никто из советских историков не полемизировал с приведенными словами В. В. Пассека. Представители «подлинно-научного» знания проигнорировали замечание своего предшественника с такой же естественностью, с какой взрослые порою не придают значения лепету детей.
Автор не утверждает, что картина новгородской жизни IX-XV вв., созданная эмоциональным и своеобразным пером В. В. Пассека, во всем верна. Более того, его работа не принадлежит, по-видимому, и к разряду сколько-нибудь значительных произведений дореволюционного новгоро-доведения. Но затронутая В. В. Пассеком религиозно-нравственная тема новгородской истории может и должна быть продолжена.
8 истории средневекового Новгорода дает ясно себя угадать нравственный прогресс, совершаемый в христианском духе. Преодоление усобиц и совершенствование вечевой государственности не могло оставаться только политическим творчеством, оно предполагало морально-волевое усилие новгородцев и возрастание морального регулирования сферы властных отношений. Коль скоро есть основания говорить о политическом прогрессе в Новгороде, об улучшении на протяжении XI — первой половины XV в. новгородского внутриполитического уклада, мы должны не пременно заключить и о состоявшемся в конечном счете в это время на берегах Волхова решении новгородцев в пользу «добра», ибо не существует неизбежного безморального прогресса, и прогресс (как утверждает уравновешивающая методологические крайности и упрощения недавнего прошлого персоналистская философия) всегда есть сознательный «выбор добра».11 Нравственные усилия, приведшие к политическому прогрессу в Новгороде, обуздывавшем свои языческие обычаи, не только летописцами истолковывались в христианском смысле, но действительно характеризовались христианскими акцентами. Поскольку эти нравственные усилия означали отрицание именно языческих порядков, постольку они требовали для себя четкой и надежной опоры, находимой в Христианстве. Проблема эволюции русской государственности (и шире политической культуры) в связи с христианизацией Руси и в контексте ее религиозно-культурной истории слабо разработана в научной литературе. Но на нынешнем уровне развития науки она настоятельно требует исследовательского внимания.
Новейшая отечественная историческая мысль, напряжённо ищущая и во многом переписывающая недавние ещё свои страницы, не стремится к единству мнений. По крайней мере относительно русского средневековья, такое единство вряд ли когда-нибудь будет достигнуто. Новейшая отечественная историческая наука строит себя как систему, но как систему особого рода. Насущной потребностью нашей историографии является разработка — вглубь и вширь — фундаментальных концепций русской истории, опирающихся на всё богатство исторического и методологического знания. Ныне, как, может быть, никогда ранее, необходимо четкое выявление исследовательских противоречий и единства взглядов по тем или иным вопросам; необходимо возрождение научных школ, как заявивших о себе в дореволюционный период, так возникавших и в советские десятилетия, равно как необходимо полноценное бытие школ, могущих возникнуть в наши дни. На символическом «Ярославовом дворе» современной русской науки идёт оформление больших «партий». Их конструктивная полемика — стержень исторического познания и стимул постановки новых исследовательских задач.
Настоящее исследование вписывается в историографическую традицию, возникшую ещё в XIX в. Это — традиция изучения вечевого народовластия, городов-земель, общинной самодеятельности Древней Руси, «земского начала» русского средневековья. Развивавшие в разное время данную традицию историки были едины в ряде важных концептуальных положений. Достаточно сказать, что политический строй Древней Руси с близких позиций оценивали: В. И. Сергеевич, М. Ф. Владимирский-Буданов, М. А. Дьяконов, А. Е. Пресняков, Г. В. Вернадский, а из современных ученых — И. Я. Фроянов, А. Ю. Дворниченко, Ю. В. Кривошеее, А. В. Майоров, И. Б. Михайлова и другие специалисты.12
В значительной мере под влиянием работ представителей данной научной школы, в современной историографии постепенно уходят в прошлое «удревнение» процессов феодализации и рассмотрение всех без исключения общественных явлений под углом зрения феодальных отношений и классовой борьбы. В свою очередь, в современной историографии ставится вопрос о «новгородском варианте развития русского феодализма». Даже если возникают сомнения в оправданности сведения специфики, о которой идет речь, к «архаическим, раннефеодальным чертам, давно изжитым в других русских землях»,14 само ее наличие представляется несомненным.15 Обращение исследователей к новгородским сюжетам и темам всегда подчёркивало сильные и слабые стороны историографических направлений, к которым они принадлежали: история Новгорода полнее обеспечена источниками, чем история других областей средневековой Руси. А в самое последнее время археологические открытия и вовсе способны превратить историю средневекового Новгорода в поле проверки на прочность важнейших концепций исторического процесса русского средневековья. То, что недавно казалось почти невероятным, становится явью на наших глазах. Берестяные грамоты — наиболее динамично пополняющийся комплекс источников по истории Новгорода. Никто не может сказать, какие еще подарки для исследователей таит в себе древняя Новгородская земля. Но результаты раскопок в Новгороде 1998 и 1999 гг. 16 признаны сенсационными с полным основанием. Сделанные коллективом Новгородской экспедиции под руководством акад. В. Л. Янина находки позволяют более конкретно представить деятельность древненовгородского суда и картину эволюции вечевой государственности Великого Новгорода в целом, давая творческие импульсы научному обсуждению и усиливая актуальность избранной темы. Прогнозы — вещь неблагодарная, но не послужат ли в конечном счете новые материалы объективным основанием для некоторого сближения позиций историков, которые вообще считают древнерусских князей изначально делящими правительственные прерогативы с представителями общин, и историками, которые теперь склоняются к признанию более раннего ограничения власти новгородских князей?
Наряду с чисто научной, затронутая тема обладает общественно-политической притягательностью. Поскольку усобицы на берегах Волхова, обычно начинавшиеся на вече и использовавшие формы вечевой законности, составляют один из аспектов изучения древнерусского вечевого народоправства, постольку обращение к ним затрагивает тему исторических судеб демократии в России. За последние 10-15 лет наша страна в сжатые исторические сроки совершила грандиозный поворот к демократическому государственному устройству. Разнообразная проблематика этого поворота в отечественной общественной мысли актуальна и поныне. Современность по-прежнему повелевает задумываться над вопросом об истоках и особенностях русской демократической традиции, ибо «не существует неисторического анализа текущего положения дел».17 Еще рано считать решенной задачу, в современном историографическом контексте поставленную лучшими историками России, — «напомнить о существовавших в русской истории началах политической свободы и общественной самодея тельности». Действительно ли, как утверждали некоторые влиятельные авторы, нашему народу несвойственны демократические начала и присуща тяга к авторитаризму, способствовавшая, в частности, в недавние времена торжеству сталинского режима, а вся отечественная история есть «парадигма тысячелетней несвободы», или, «перестраивая, оздоравливая, совершенствуя наш общественно-хозяйственный механизм, мы должны знать и помнить об отечественных, реально существовавших традициях народного экономического и политического самоуправления, народной демократии. Помнить и опираться на них»? 19 Правы ли были русские революционеры многих поколений, начиная с Радищева, когда предусматривали не создавать заново, а возродить свободу в России? (Причем декабристы сделали вечевой колокол символом своих тайных собраний, на которых обсуждались планы государственного переворота.) Или — некоторые либералы, вдохновенно рассуждавшие о православной соборности, как веками воспитанном в русском народе органическом единстве общего и единичного, о своеобразии русской общины, вспоминавшие Земские соборы Московской Руси и веча киевского периода? 21 Древнерусский вечевой строй, воплотившийся в полную силу в истории Новгорода, при всем своем процедурном несовершенстве и архаическом традиционализме знаменовал собой самостоятельный и закономерный этап в истории народовластия в России. Вечевой демократизм предполагал и обуславливал постоянное соперничество, столкновение мнений и амбиций, делал явной конкуренцию тенденций общественного развития. Отсюда и напряженность повседневной жизни, зачастую чреватая конфликтами, которые образуют тему настоящей работы, как неотъемлемая часть вечевой действительности средневекового Новгорода. Наблюдая за борьбой вечевых группировок, пользовавшихся реальным правом выбора, видя многочисленные проявле ния народной вольности и самостоятельности, автор разделяет убеждение своих предшественников, высказанное на самой заре российских перемен, в том, что исследование «традиций свободолюбия, демократизма и коллективизма народа», особо значимое во времена «демократических преобразований во всех сферах общественной жизни, ...восхождение к их истокам являются актуальнейшей задачей современной исторической науки, ибо история неделима: она — не просто смена времен, чередование событий, а неразрывная связь эпох, поколений, она — единый поток, где прошлое жи-вет в настоящем и переходит в будущее».
Хронологические рамки процессов и событий, рассмотренных в диссертации, охватывают целостный период истории новгородских общественных конфликтов и вечевой государственности в целом. С одной стороны, в конце X — начале XI в. на Руси окончательно завершается распад родоплеменных связей и открывается новый этап в истории древнерусских городов — Новгорода в том числе. Вскоре (на рубеже XI и XII столетий) начинается и история социально-политической борьбы как постоянного фактора внутренней жизни средневекового Новгорода. Это в большой степени связано с возникновением на берегах Волхова (в 80-е гг. XI в.) 24 должности выборного на вече посадника, явившегося своего рода «яблоком раздора» между различными новгородскими политическими группировками, а также с тем обстоятельством, что заметно ослабела над Новгородом власть Киева, сглаживавшая внутриновгородские противоречия.25 С другой стороны, к началу XV века в Новгороде складывается боярская олигархия и распространяется крупное феодальное землевладение в Новгородской земле.27 Последние десятилетия новгородской независимости, таким образом, предполагают отдельное исследование.28
Источниковая база диссертации, являясь общепринятой для исследований по средневековой русской истории, отражает достигнутые к настоящему времени возможности изучения вечевого Новгорода. Первейший источник по истории Новгорода XI — начала XV в. — летописи. Работа с летописными материалами не может быть успешной без учета достижений отечественного летописеведения. Исследования и публикации А. А. Шахматова, М. Д. Приселкова, Д. С. Лихачева, М. Н. Тихомирова, Н. Г. Береж-кова, А. Н. Насонова, Б. А. Рыбакова, Я. С. Лурье, А. Г. Кузьмина важны для каждого историка русского средневековья. Проблемам истории новгородского летописания специально посвящены работы А. А. Шахматова, И. М. Троцкого, Д. С. Лихачева, В. Л. Янина и других ученых, сделавших на-ши сведения о нем более полными и разнообразными. Наряду с летопи сями автор стремился привлекать, где это оказывалось уместным и необходимым, сведения из актовых источников, этнографические и археологи-ческие материалы, данные сфрагистики, берестяные грамоты.
На текущей стадии разработки проблемы возможны и необходимы самые смелые гипотезы, основанные на объединении летописных известий о конкретных исторических событиях и деятелях, в них участвовавших, с данными берестяных грамот. Но отождествление лиц, упомянутых в берестяных грамотах, с теми или иными известными летописными персонажами делает пока только первые шаги.
Определяя степень изученности темы, необходимо признать, что любой исследователь средневекового Новгорода, пишущий на исходе XX в. и в начале века XXI, где бы он ни жил и к какой бы школе ни принадлежал, находится в сильной зависимости от трудов и концепций В. Л. Янина, составивших эпоху в новгородоведении. Базируясь на привлечении разнообразных источников, исследовательские позиции В. Л. Янина оперативно реагируют на новейшие археологические находки и непрерывно совершенствуются.31 Даже не соглашаясь с В. Л. Яниным, новейшие исследова тели Новгорода нередко оперируют его наблюдениями и на подготовленном им проблемном поле. Такова объективная реальность.
В то же время следует отметить, что новгородские усобицы давно привлекают внимание историков. В дореволюционной историографии данной проблематики касались такие ученые, как С. М. Соловьев, И. Д. Беляев, Н. И. Костомаров, В. В. Пассек, В. О. Ключевский, Д. И. Багалей, Н. А. Рожков, М. Н. Покровский и некоторые другие. Не ослабел интерес к новгородским социальным конфликтам и в послереволюционное время. О них писали Б. Д. Греков, И. М. Троцкий, А. В. Арциховский, А. А. Строков, М. Н. Тихомиров, В. В. Мавродин, А. Г. Захаренко, В. Н. Вернадский, В. Л. Янин, Ю. Г. Алексеев, А. С. Хорошев, Н. Л. Подвигина, И. Я. Фроя-нов, О. В. Мартышин, В. А. Буров и другие современные историки.
Анализируя обширную отечественную историографию проблемы, нельзя, в частности, не констатировать, что, по мнению большинства исследователей, внутренние столкновения в Новгороде, и в древнерусский период, и в XIV-XV вв., чаще всего принимали формы столкновений между жителями разных городских территорий (сторон, концов). Однако в работах XIX — начала XX в. этот вывод, как правило, дополнялся положением, что на одной стороне Волховской столицы жили главным образом представители имущих классов и сословий, а на другой — неимущих. Данное положение позволяло считать столкновение сторон автоматическим следствием борьбы различных классов и сословий.
Так, еще в 1869 г. В. В. Пассек выступил с концепцией, согласно которой «Софийская сторона была стороною боярскою, а Торговая — млад ших торговцев — стороною купеческою или черного народа».33 В связи с этим, ученый видел в борьбе новгородских сторон борьбу боярства и простого люда. Наблюдения В. В. Пассека признали в целом верными многие крупные дореволюционные и некоторые советские историки, среди которых были: Н. И. Костомаров, В. О. Ключевский, Д. И. Багалей, М. Н. Покровский и другие.
В дореволюционной историографии была высказана и иная точка зрения на различный социальный характер новгородских сторон. Ее автором явился Н. А. Рожков. Этот исследователь также как и В. В. Пассек считал, что богатые и бедные в Новгороде жили на разных берегах Волхова. Однако, по мнению Н. А. Рожкова, «наоборот, Торговую сторону надо считать аристократической, а Софийскую демократической».34 Точку зрения Н. А. Рожкова поддержал М К. Любавский.35
Построения, основанные на попытках связать топографическое деление Новгорода с социальным расслоением новгородцев в настоящее время отвергнуты. Выполненный еще дореволюционными авторами (А. Г. Ильинским, В. В. Майковым, А. М. Гневушевым) анализ писцовых и раз-метных книг XVI в., позволил прийти к выводу о том, что обе стороны — и Софийская, и Торговая — были равномерно заселены представителями всех групп населения.36 Проведенные в советское время археологические раскопки (прежде всего работы А. В. Арциховского и В. Л. Янина) полностью подтвердили данный вывод. Во всех без исключения концах Волхов ской столицы были обнаружены жилища как знати, так и рядовых горо жан.
Вместе с тем, в критике мнения о классовом антагонизме сторон Новгорода в 30-40-е гг. XX в. был допущен определенный перегиб. Некоторые историки, исходя из отсутствия в средневековом Новгороде классово-территориального деления, стали совсем отрицать факт, что внутриполитические распри на берегах Волхова в XII-XV вв. облекались в форму конфликтов жителей различных городских территорий. Так, согласно А. А. Строкову, летописные известия о противостоянии двух половин города нельзя воспринимать буквально. При вспышках социальной борьбы бояре естественно собирались на Софийской стороне, так как именно там находился Кремль — резиденция владыки, где можно было укрыться от восставшего народа, а тот, в свою очередь, начинал восстание с захвата вечевой площади на Торговой стороне. Вот и получалось так, что основные классовые противники оказывались на разных берегах Волхова. А. А. Строков сводил к минимуму значение межбоярских «котор» и считал новгородские движения главным образом классовыми, с четкой поляризацией борющихся сил: в одном лагере — весь народ, в другом — все бояре.
С большей гибкостью к вопросу о внутриполитической борьбе в Новгороде подошли В. В. Мавродин и А. Г. Захаренко. Названные ученые оценили значение межбоярской борьбы в истории новгородских движений. Они отметили, что соперничавшие бояре вовлекали в свои распри многочисленных сторонников из числа рядовых горожан. Однако, как и А. А. Строков, В. В. Мавродин и А. Г. Захаренко не увидели, что возглавляе мые боярами борющиеся группировки новгородцев связаны с определенными территориями города.
Эта связь была заново подтверждена в работах А. В. Арциховского,40 В. Н. Вернадского,41 М. Н. Тихомирова,42 и особенно В. Л. Янина.43 Только после их исследований важный тезис о том, что социальная борьба в Новгороде XI-XV вв. в значительной мере сохраняла черты борьбы между определенными районами города (сторонами и концами) окончательно укрепился в отечественной исторической науке.
Глубинные причины межрайонных конфликтов в средневековом Новгороде названные историки видят в классовых и внутриклассовых противоречиях новгородского общества, которое они, в соответствии с господствовавшими в советской историографии представлениями, считают феодальным уже в XI — начале XIII в.44
По мнению этих историков, классовая борьба в Новгороде постоянно смыкалась с внутриклассовой борьбой за власть боярских кончанских группировок, была заключена в рамки внутрифеодальных столкновений. С одной стороны, рвущееся к власти боярство различных городских концов разными путями втягивало в свою внутрифеодальную рознь непривилегированных кончай. С другой стороны, в силу своей территориальной разобщенности и низкой классовой сознательности городской плебс обычно выступал только против наличных городских властей (представителей какого-либо одного конца), а не против всего боярства, в чем его охотно поддерживали «свои» кончанские бояре, оппозиционные данным властям.
Таким образом, «смыкаясь с внутрифеодальной борьбой, новгородские социальные движения с самого начала оказывались противоречивыми, а результаты их ущербными». 5 Отводя классовым и внутриклассовым противоречиям столь видное место среди причин столкновений сторон и концов в древнем Новгороде, историки последних десятилетий изображают социальную борьбу на берегах Волхова на всем протяжении вечевого новгородского средневековья явлением, присущим феодальному обществу, подчеркивают классовый характер массовых движений в Великом Новгороде. Состояние источниковой базы, современный уровень методики ее использования, а также сложившаяся историографическая ситуация обязывают к осторожности в оценке темпов феодализации в средневековой Руси. Сомнений в справедливости широко распространенных одно время представлений о феодальном характере древнерусского периода и, соответственно, достигнутой степени зрелости феодальных отношений в XIV-XV вв. теперь не избежать. Как итоги подобного рода сомнений и размышлений уже появились работы, иначе характеризующие социальные конфликты в Древней Руси в целом и в древнерусском Новгороде в частности. Предприняты попытки иного прочтения истории социальной борьбы и общественного строя в XIV-XV вв. Речь прежде всего идет о трудах представителей историографического направления, сложившегося в 1980-90 гг. на историческом факультете С.-Петербургского университета.46 Вместе с тем, обоснованный вывод, согласно которому новгородские усобицы — это в значительной мере борьба сторон и борьба концов, прошел проверку временем и, на взгляд автора, служит отправным пунктом для новых исследований проблемы. Характеристика указанных структурных подразделений средневекового Новгорода, выяснение их генезиса и традиционных особенностей взаимоотношений, таким образом, приобретают первостепенную важность.
Методологическую основу диссертации определило убеждение в приоритете прав «источника и факта» над любыми теоретическими конструкциями, а также убеждение в том, что у науки истории есть собственное теоретическое «самосознание».48
Многозначность темы новгородских усобиц под стать широте предмета исторической науки. Наука история — «это сумма всех возможных историй, всех подходов и точек зрения — прошлых, настоящих и будущих»,49 она охватывает всю совокупность социальных явлений минувшего. Я не поддерживаю попыток лишить исторические занятия глубокого интеллектуального смысла и свести их к «описанию» прошлого (в то время как «объяснение» объявляется уделом социальной философии). Ошибочными кажутся и представления, ограничивающие историческое исследование реконструкцией только событийно-политической истории.50 Изучение истории предполагает наличие двух одинаково необходимых и взаимодополняющих точек зрения: «истории событий» и «истории культуры». Политические события, необязательно самые значимые для той или иной эпохи, но непременно «титульные» и обладающие свойством сплетать раз нопорядковые событийные ряды в единую повествовательную канву, находятся на переднем плане событийной истории. Общественные занятия, учреждения, верования, обычаи и нравы, идеи и художества etc. традиционно составляют материал культурной истории. В практике исторических описаний и исследований обе точки зрения сосуществовали всегда. Прошлое невозможно описать только в терминах развития, как его невозможно описать только под углом зрения результатов. Самые «событийные» из историков минувших времен не могли ограничиться повествованием о «событиях» и позади глав политической истории помещали главы, посвященные «быту» или «состоянию».51 Исстари ведется, что при рассказе о прошлом «история событий» чередуется с «историей культуры». Смена событий образует процесс, культура в первую очередь поддается изучению как проявляющая себя в развитии, но сложившаяся целостность.52
Разумеется, сказанное нельзя абсолютизировать. Новейшая культурология в поисках философского определения культуры (таких определе-ний на сегодняшний день — сотни), предпочитает избегать некогда весьма распространенные выражения — «совокупность результатов», «совокупный результат». Впрочем, к какому бы итоговому выводу не пришли философы, культура как историческая категория, существуя практически столько же, сколько и сама наука история, предполагает свои особенности. Исследовательская традиция, основанная на «культурно-исторической точке зрения», богата и разнообразна, а ее достоинства очевидны. Достаточно вспомнить, что «как бы ни решался вопрос о влиянии личности на создание "событий", "история культуры" вправе сделать то, чего не может сделать повествовательная история: оставить в стороне случайный, а отчасти и индивидуальный характер исторических "событий"».54
Потребность в применении обоих взаимонеобходимых способов видения прошлого дала о себе знать и при изучении социально-политической истории средневекового Новгорода. С одной стороны, разработка темы требовала последовательного и непрерывного прослеживания линий социально-политической борьбы, сплетавшихся в единую событийную цепь, каждое звено которой — и большое, и малозаметное — тесно связано с предыдущим и важно для понимания явления в целом. С другой стороны, избранная тема требовала раскрытия и показа основных начал общинно-вечевого уклада, особенностей политической культуры и общественного сознания древних новгородцев.
Оставляя в стороне «случайный и индивидуальный характер событий», последний план исследования и позволяет ставить вопрос о том, что строй древнерусских вечевых собраний свою первоначальную санкцию получил в рамках дохристианского сознания и нес на себе его отпечаток. Важнейший принцип русского средневекового права — неделимость верховной власти, нераздельность действий ее форм 55 восходит к «одиначе-ству» вечевой эпохи, предполагавшему как христианскую, так и языческую трактовку. Вечевое «одиначество» имело не только политический, но и религиозный смысл, который Христианство стремилось переработать в своем духе.
Несмотря на то, что сделанные в диссертации наблюдения и выводы не претендуют на неопровержимость, результаты исследования могут по служить отправной точкой для будущих разысканий в области истории русского средневековья. Они намечают подходы к решению ряда научных проблем, связанных с темой представленной работы. Например, ближайшей задачей автора, или его историков-единомышленников, может стать анализ проблемы соединения Новгорода и Москвы в едином государстве. Новейшие исследования, включая настоящую диссертацию, подготавливают для обсуждения, всесторонней аргументации и проверки на основании исчерпывающего привлечения имеющихся материалов, положение о том, что к московскому взятию вечевой Новгород приближался, не исчерпав своего исторического потенциала.
Материалы и выводы диссертации также могут быть использованы при создании обобщающих трудов по русской истории, при написании учебников, учебных и учебно-методических пособий, при подготовке общих и специальных курсов, читаемых в высших учебных заведениях, в научно-популярной и публицистической литературе.
Положения диссертации в наиболее полном и завершенном виде опубликованы в монографии56 и отражены в научных статьях автора за 1991-2003 гг. Кроме того, на протяжении указанных лет отдельные по ложения диссертации докладывались на научных конференциях различно со го уровня (включая международный) и публиковались в виде тезисов научных докладов.59 Диссертация была обсуждена, получила высокую оценку и рекомендована к защите на кафедре истории России с древнейших времён до XX в. исторического факультета Санкт-Петербургского Государственного университета.
Стороны и концы
Письменная история Новгородского края начинается в Повести временных лет рассказом о противоречиях и даже усобицах среди его населения, послуживших предпосылкой для призвания варяжских князей.1 Хотя летописная традиция о древнейших усобицах, вызванных безкняжьем, вряд ли достоверна, реальный элемент соперничества был изначально заложен в общественное устройство Волховской столицы и оказал существенное влияние на ее внутриполитическое развитие.
Рассматривая проблему происхождения Новгорода, В. Л. Янин и М. X. Алешковский выдвинули концепцию, согласно которой Новгород возник в результате объединения трех разноэтничных поселков, находившихся на месте позднейших Людина, Неревского и Славенского концов. По В. Л. Янину и М. X. Алешковскому, первичные поселения на берегах Волхова, развившиеся в городские концы, были боярскими поселками, сконцентрировавшими племенную знать обширных территорий Приильменья. Соответственно, межкончанская борьба в Новгороде отражала противоборство территориальных боярских кланов.2
В настоящее время, в первую очередь в работах петербургского археолога Е. Н. Носова,3 обосновывается другая концепция происхождения Новгорода. Поставлена под сомнение разноэтничность его древнейших территориальных ядер. Получила иное освещение историческая взаимосвязь Волховской столицы с Городищем, по отношению к которому крупнейший центр Древней Руси и стал Новым городом. Концепция, о которой идет речь, особо выделяет торгово-военное значение района возникновения Городища и Новгорода, определившее их военно-административные и торгово-ремесленные функции. При этом утверждается отсутствие оснований для заключения о том, что Новгород вырос из сгустка простых сельских поселений как межплеменной центр и критикуется «преувеличенное подчеркивание общинного строя древнерусского города», допускаемое в трудах ряда современных исследователей.
Элементы положительного содержания, по-видимому, присутствуют в различных концепциях происхождения Новгорода. Их синтез — дело будущего, когда появятся исследования, учитывающие разноплановые данные. При этом очевидно, что проблема происхождения Новгорода неразрывно связана с проблемой генезиса его деления на стороны и концы.
В пору расцвета города правобережная Торговая сторона имела два конца: Славенский и Плотницкий, а левобережная Софийская сторона три — Неревский, Людин и Загородский. Славенский, Неревский и Людин концы были древнейшими новгородскими концами. Приблизительно до последних десятилетий XII в. Новгород состоял только из них. Однако это не означает ни древности данных концов как особых социальных организаций — самоуправляющихся единиц, ни их разноэтничного характера. Перед нами свидетельство прежде всего о том, что первые новгородцы для заселения использовали наиболее возвышенные участки. На исходе XII в. к трем древнейшим концам прибавился четвертый — Плотницкий, а на исходе XIII в. и пятый — Загородский.5
Летописные упоминания
В ряде известий, относящихся к XIII-XIV вв., новгородские летописи упоминают Ярославовы грамоты. Эти упоминания, находящиеся в определенном контексте, заставляют предполагать в Ярославовых грамотах некие правовые или политические документы, игравшие важную роль в жизни древнего Новгорода. Рассмотрение в отечественной историографии вопроса о Ярославовых грамотах неминуемо выводило на обсуждение проблемы развития новгородской государственности в целом. Поэтому названный вопрос имеет для исследователя русского средневековья кардинальное значение.
Первое упоминание грамот Ярослава в летописных записях XIII-XIV вв. встречается под 1228 г. Это было время, ознаменовавшееся «пожалуй, самым глубоким и длительным из всех кризисов, которые потрясали в ХШ в. новгородское общество».1 Событиям 1228-1230 гг. на берегах Волхова посвящена обширная научная литература.2 Они прошли под знаком стихийных бедствий, народных волнений, острой политической борьбы.
Не могла остаться в стороне и княжеская власть. После периода внутренней усобицы городская община продемонстрировала князю Ярославу Всеволодовичу свое благосклонное, хотя и требовательное отношение.3 С одной стороны, ему дали понять, что он по-прежнему может рассчитывать на новгородский стол, с другой стороны, вечевое послание князю напоминало ультиматум:4 «Поеди к намъ, забожницье отложи, судье по волости не слати; на всей воли нашей и на вьсехъ грамотахъ Ярославлихъ ты нашь князь; или ты собе, а мы собе».5
Открытой размолвки избежать все же не удалось. События развивались своим чередом, и вскоре вече вынесло решение: «..."мы собе князя промыслимъ"; и целоваша Святую Богородицю, яко быта всемъ одина-кымъ».6 Новый князь — Михаил Черниговский — явился в Новгород в следующем 1229 г., и опять мы сталкиваемся с упоминанием Ярославовых грамот: Михаил «целова кресть на всей воли новгородьстеи и на всехъ грамотахъ Ярославлихъ; и вда свободу смьрдомъ на 5 лет даний не платити, кто сбежалъ на чюжю землю, а симъ повеле, къто еде живеть, како уставили передний князи, тако платите дань».7
1228-1230 гг. даже в новгородской истории отличались особым динамизмом. В 1230 г. уже князю Михаилу был указан «путь чист», а Ярослав Всеволодович вновь принес присягу Новгороду с упоминанием интересующих нас документов: «И послаша по Ярослава на всей воли новгородьстеи; Ярослав же въбързе приде въ Новъгородъ... и створи веце, и целова Святую Богородицю на грамотахъ на всехъ Ярослалихъ».8
Следующее летописное упоминание Ярославовых грамот переносит нас в XIV в. Из статьи под 1339 г. узнаём, что и Иван Калита «целовалъ кресть к Новугороду по старой пошлине новгородчкой и по Ярославлимъ грамотамъ» По мнению новгородцев, это должно было умерить фискальное рвение московского князя, независимо от того, что оно вызывалось требованиями Орды.10
Наряду с известиями, прямо именующими Ярославовы грамоты их названием, в летописной записи, отнесенной к 1209 г., встречаем «глухую» ссылку на «уставы старых князей», в которых было бы соблазнительно видеть те же самые документы. Всеволод Большое Гнездо одарил «бещисла» новгородских воинов — участников его похода на «Чьрни-говъ» и на «Рязаньскую волость», «и вда имъ волю всю и уставы старыхъ князь, егоже хотеху новгородьци, и рече имъ: "кто вы добръ, того любите, а злыхъ казните"».
На пути к «вольности в князьях»
До конца первой трети XII в. в истории социально-политической борьбы на берегах Волхова большое место принадлежало конфликтам городской общины Новгорода как целого со своими князьями как ставленниками князей киевских. Эти конфликты в определенной степени сдерживали междоусобия среди новгородцев. Одно время понятие «княжение» и «посадничество» даже совпадали: правившие в Волховской столице князья воспринимались как киевские посадники-наместники.1 По крайней мере, в начале XI в. они платили в Киев «урок» — «2000 гривен от года до года, а тысящу Новегороде гридемъ раздаваху». В спровоцированных волхвом известных событиях 1071 г.3 против епископа, князя и его дружины выступили «людие вси», т.е. городская община Новгорода как целое выступила против присланных из Киева властей, не ставших еще в полной мере блюстителями местных интересов. Борьба новгородцев против «гегемонии» Киева способствовала появлению в конце XI в. на берегах Волхова посадников, избираемых вечем из числа новгородских бояр и существующих наряду с князьями.4 Наконец, эта борьба привела к кульминационным в данном смысле событиям 1136-1137 гт.
В ходе названных событий князь Всеволод Мстиславич был навсегда изгнан из города. В советской историографии 5 их обычно рассматривали под углом зрения установления в Волховской столице порядков феодальной боярской республики. В русле такого подхода конфликт 1136-1137 гг. сначала прямо сравнивали с революцией, свергнувшей монархию и установившей республику.6 Впоследствии в трудах В. Л. Янина получил развитие взгляд на этот конфликт как на яркий эпизод в длительном пути превращения монархического Новгорода в республиканский. Новые данные позволили В. Л. Янину поставить вопрос об изначальном ограничении власти новгородского князя в пользу боярства и о «коренном отличии новгородской государственности от монархической государственности Смоленска и Киева, где княжеская власть Рюриковичей утверждалась не договором, а завоеванием».7
Думаю, моей точке зрения на события 1136-1137 гг., определившейся к 1984 г. (году защиты дипломной работы), новейшие материалы не только не противоречат, но и позволяют развивать ее дальше. Я по-прежнему склоняюсь к мысли, что новгородские события 1136-1137 гг. (равно как более ранние столкновения городской общины с князем) находят объяснение в связи с борьбой новгородцев за высвобождение из-под чрезмерной опеки князей, «державших в руках Киев, его силу и влияние».8 В исследованиях А. Е. Преснякова вполне раскрыты стремления киевских князей XI-XII вв. «сохранить единство распоряжения силами всей страны, а также судьбой ее частей».
