Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Аналитическая философия и понятие «конструктивизма» в современной эпистемологии 12
1.1. Аналитическая философия в ее современном состоянии 12
1. 2. «Конструктивизм» в современной аналитической философии 20
1. 3. Современный конструктивизм в поисках своего основания: историко-философская ретроспектива 26
1. 3. 1. «Открытие» конструктивистского принципа в классической философии 26
1.3.2. «Конструктивизм» в философии науки 44
Глава II. Проблема объекта и онтологической достоверности знания 57
2.1. Теория референции и проблемы критерия онтологической достоверности знания в логическом эмпиризме 57
2. 2. Критика эмпирического догматизма: концепция «номиналистического холизма» У. Куайна 69
2. 3. Аспекты современной дискуссии по проблеме онтологического реализма 91
Глава III. «Конструктивизм» в контексте новых эпистемических решений 107
3. 1. Концепция «неметафизической» онтологии в аналитической философии: от формальной семантики У. Куайна к формальной онтологии Н. Гудмена 107
3. 2. Опыт и знание в «альтернативных» эпистемологиях 119
3.2.1. Субъект в эпистемологиях Нового времени: сдвиг проблемы 119
3. 2. 2. Эпистемологическая программа «science studies» о статусе субъекта. Наука как практика 128
3. 2. 3. Дифференциация субъекта в «феминистских эпистемологиях». Познание как практика. 139
3. 3. Статус истины в «дефляционистской концепции» истины 151
Заключение 162
Список использованной литературы
- Аналитическая философия в ее современном состоянии
- «Конструктивизм» в современной аналитической философии
- Теория референции и проблемы критерия онтологической достоверности знания в логическом эмпиризме
- Концепция «неметафизической» онтологии в аналитической философии: от формальной семантики У. Куайна к формальной онтологии Н. Гудмена
Введение к работе
Вопрос о том, как человек познает мир, без преувеличения можно считать одной из главных, если не главной проблемой философии. Значимость этого вопроса связана не только с чисто академическим интересом к проблемам взаимоотношений человека и мира, в котором он живет. Поскольку познание является основой человеческой деятельности, теория стремится не только описать имеющиеся способы познания мира, но и обосновать их. Такое обоснование идет рука об руку с обозначением определенных закономерностей, которые можно выделить в процессе познания, и находит свое логическое завершение в формулировании норм познания.
Этот шаг дает возможность оценить достоверность уже имеющегося знания и определить критерии истинности для будущих познавательных действий. При этом классическая философия предусматривала, что истинное знание дает картину того, каким мир является на самом деле, «за завесой» хода вещей и ошибочности наших представлений о них. Основой такого взгляда была уверенность в метафизическом единстве бытия, благодаря которой наиболее абстрактные понятия, сформированные человеческим разумом, являются в то же время категориями, то есть родами сущего. Соответственно, оперирование категориями как предельно общими понятиями толковалось как взаимодействие исключительно «чистого» разума непосредственно с «чистыми» сущностями. Эти сущности считались независимыми от человека, однако такими, которые могут быть им познаны (по крайней мере, в значительной степени).
Ретроспективный анализ классических теорий познания позволяет выделить систему исходных посылок, свойственных большинству концепций познания классической философии. Наиболее важными ее элементами можно считать (1) субъектно-объектную оппозицию; (2) противопоставление «внутреннего» мира сознания «внешнему» миру физических вещей и, как следствие, взгляд (3), согласно которому знание является результатом раскрытия внутренних свойств объекта, условием чего является (4) элиминация каких-либо субъективных факторов в познании. Поскольку эти исходные посылки свойственны не только отдельным эпистемологиям, но и вполне обоснованно могут считаться характерными чертами всей научно-ориентированной философии Нового времени, они могут быть определены в качестве «объективистской эпистемологической программы».
Однако целый ряд проблем, возникающих с соблюдением этих исходных посылок, создает неразрешимые проблемы для теории познания. Эволюция, которой подверглась эпистемология в XX веке, привела к отказу от четырех вышеупомянутых положений объективизма. Во всех четырех случаях источником критической переоценки классических представлений стало переосмысление, в первую очередь, роли когнитивного субъекта в процессе познания. Все другие проблемы, в частности, формально-логический анализ знания и выделение его структуры, так или иначе, выводят на проблему роли, которую играет субъект в процессе познания и в формировании самого знания.
Послекантовская европейская философия характеризуется постепенным упрочнением гносеологизма. Проблема объективности знания, как и само понятие объекта, начинают интерпретироваться как производные активной деятельности субъекта, производящего не только само знание, но и конструирующего объект как некий условный компонент познавательной структуры. Отдельные попытки реанимировать натурфилософию, известные как в XIX, так и в XX веках не меняли направления общей тенденции.
К началу прошлого века она настолько усилилась, что привела ряд философов к заключению, что само содержание наук может быть извлечено в самой существенной части из некоторых абстрактных предпосылок (например, П. Наторп для теоретической физики), или, что вообще позволительно оперировать только понятием субъекта, не предполагая существования его соответственника -объекта (в России Г. Шлет), или, что все знания есть временная удобная фикция, при определенных условиях уступающая место другой, более удобной (Г. Файхингер и фикционализм). Не менее известны попытки представить знание, как по содержанию, так и по происхождению, в виде лингвистических структур и значений их знаковых элементов. В таком случае, проблемы познания в значительной мере становились вопросами анализа язык — естественного и искусственного.
Релятивизация общественных практик и норм, характерная для XX века, отобразилась также на философии. Выделение разных уровней субъектной организации, в противовес абстрактному универсальному субъекту классических эпистемологии, и констатация концептуальной зависимости знания имели своим последствием усиление релятивистских тенденций в теориях познания второй половины XX века. Общее для значительной их части представление об активной роли когнитивного субъекта в продуцировании знания можно считать свидетельством формирования новой эпистемологической программы, которую с надлежащей мерой обоснованности можно назвать «конструктивизмом». Согласно этому подходу, познание является не копированием (отражением) «внешней» реальности в сознании индивида, а более или менее произвольным процессом ее (реальности) организации или конструирования. В связи с этим наиболее острой для конструктивизма является проблема согласования собственно конструктивистской установки с необходимостью определять условия, по крайней мере, релевантности, если не истинности, результатов усилий когнитивных агентов. Рожденная как попытка построить динамическую картину познания, конструктивистская эпистемология столкнулась с угрозой скептицизма в отношении возможностей познания реальности и условий адекватного науке и человеческому разуму определения критериев самой реальности как таковой. Сходные сценарии развития мысли можно найти в истории философии. Представляется очевидным, что претензии конструктивизма на внедрение нового подхода к пониманию познания могут быть оправданы при условии способности преодоления им безысходности релятивизма.
Сегодня, когда не только в отечественной, но и в западной философии вполне определенно можно фиксировать процесс изменений некоторых общих философских ориентиров, ощутимой является нехватка интегральных подходов к решению центральных философских проблем. Среди многих причин этого положения в отечественной философии можно назвать растерянность философов перед тем колоссальным материалом, который накоплен в XX веке в сфере эпистемологии и смежных с ней участках, и который только сегодня постепенно начинает входить в обращение в отечественных философских исследованиях. Наряду с этим трудности в рецепции этого материала связаны с нехваткой методологических принципов, на которых можно было бы вводить новые философские идеи в обращение в отечественной науке и пока еще недостаточно реализованной теоретической деятельностью по демаркации различных исследовательских традиций.
Данная работа посвящена изучению специфических тенденций в современной аналитической философии, характерной чертой которых является представление о человеческом познании как более или менее произвольном конструировании, или же организации, мира.
В трудах отечественных исследователей существенное внимание уделяется анализу теорий, которые строились в философии науки, прежде всего, постпозитивистской ориентации. Однако идеи парадигмальной или концептуальной обусловленности научного знания интерпретируются тут, преимущественно, в качестве таких, которые касаются исключительно проблем его оправдания. В то же время из поля зрения выпадают довольно радикальные последствия, которые влечет за собой принятие даже наиболее „мягких» теорий концептуальности, например, теории научного прогресса Ларри Лаудана или „смягченной» теории парадигм, изложенной Томасом Куном во втором (1969) издании его труда „Структуры научных революций».
Представляется возможным выделить две основные причины такого несколько одностороннего восприятия теорий концептуальности. Во-первых, труды М.Полани, Т.Куна, КЛоппера, С.Тулмина, а впоследствии и П.Фейерабенда, которые достаточно активно переводились на русский язык в 1970-80-х гг., представляют только одно, хотя, наверное, и наиболее влиятельное направление философии науки. Как более «умеренным» (И.Лакатос, Д.Кэмпбелл), так и более «радикальным» (Б.Барнс, Д.Блур) взглядам в сфере философии науки уделялось гораздо меньше внимания, прежде всего, потому, что они были значительно хуже представлены в переводах, в то время как оригинальная англоязычная литература была мало доступна. По этой причине даже наиболее смелые проекты философов науки как бы «зависали в воздухе» отечественной философии, поскольку не получали ни продолжения и попыток применения к более конкретным проблемам, ни достойной критики и предложений альтернативных подходов.
Однако существует и другая причина одностороннего восприятия теорий концептуальности, которые в данном исследовании рассматриваются в качестве одного из проявлений конструктивистских тенденций. Она состоит в искусственном вычленении постпозитивизма из более широкого контекста современной философии, а именно из исследовательской традиции аналитической философии.
В отечественной философии длительное время развитие научно-ориентированной западной философии воспринималось сквозь призму позитивистского движения, в начале которого ставили Конта, Спенсера, Маха, после чего недобрым словом поминали Венский кружок, Рассела, только формально различали «раннего» и «позднего» Витгенштейна, и дальше - от Мура, Айера, Остина, до Куна, Фейерабенда и Поппера включительно — продолжая говорить об эволюции позитивистской программы до ее почти полного самоотрицания в постпозитивизме. Сегодня нам становится ясно, что постпозитивизм, так же, как и неопозитивизм, были ответвлениями аналитического движения, однако никогда не являлись всей философией анализа в целом. Возможно, для специалистов в области современной западной философии это никогда не было тайной. Но в сознании широкой философской общественности аналитическая философия и неопозитивизм были понятиями практически тождественными.
Поэтому имеет смысл обратить внимание на два существенных момента, которые затрудняют наше восприятие аналитической философии. Во-первых, в отличие от тех из нас, кто отождествлял ее с неопозитивизмом, западные философы-аналитики вели свою родословную от Б.Больцано, Ф.Брентано и Г.Фреге. Тем самым задавались совсем другие приоритеты и цели научных исследований.
Второй исторический аспект является менее очевидным, причем не только для отечественной философии.
Одна из наиболее мощных европейских аналитических школ, Львовско-Варшавская, прекратила свое существование в 1939 г., одновременно с фашистской агрессией на Польшу. Это можно считать историческим парадоксом, однако именно немецкие коричневые батальоны превратили аналитическую философию в исключительно англо-американское предприятие. Вместе с разрушением Варшавы был разрушен культурный, однако, совсем не идейный источник (европейской) аналитической философии. Все хорошо помнят, что Райхенбах, Гемпель, Карнап, Гедель, Лукасевич, Тарский, Витгенштейн эмигрировали в Великобританию или США и дали толчок развитию аналитической мысли в англо-американской культуре. Однако мало кто обращает внимание на тот факт, что немецкий язык на многие десятилетия оказался вычеркнутым из аналитической традиции. Послевоенная немецкая философия стала целиком и полностью восприниматься как философия Хайдеггера или Хабермаса, вследствие чего континентальное происхождение аналитической философии почти полностью игнорировалось в отечественной философии. В противовес этому, восприятие Гуссерля (хотя бы даже «раннего») в качестве одного из учеников Брентано позволило западным философам-аналитикам не терять полностью из поля зрения феноменологическую школу и плодотворно использовать, например, мереологию Гуссерля наряду с мереологией Лесневского. Аспект этот приобрел решающее значение и для самих западных философов лишь около двадцати лет назад, и нет ничего удивительного в том, что его не замечали и мы: аналитическая философия становится все более интерпарадигмальной. И хотя для большинства аналитиков основным предметом исследования остается язык и его анализ, средства этого анализа, так же, как и его цели, все более диверсифицируются.
Специфика темы данного исследования связана, с одной стороны, с его целью исследовать историко-философские аспекты формирования и развития конструктивистских тенденций в современной аналитической философии, а с другой - с попыткой рассмотреть конструктивизм, не только как некий аспект познавательного отношения человека к миру, а как саму природу этого отношения. Это обусловливает использование в диссертации самого широкого круга трудов теоретиков современной аналитической философии и исследований по природе конструктивной деятельности сознания.
Выяснению отдельных аспектов генезиса, формирования характерных черт и специфики аналитической философии как исследовательской традиции частично посвящены работы Г.-Х. Фон Вригта, А. Ф. Грязнова, Г. Кюнга, П. Кампица, М. В. Лебедева, Н. Решера. В то же время возникновение, характер и значение конструктивистских тенденций в качестве определяющих динамику и характерные черты современной аналитической философии не были освещены в этих публикациях с должной степенью полноты. Поэтому реализация задач диссертационного исследования осуществлялась не сквозь призму критической литературы, а путем непосредственного обращения к первоисточникам оригинальным работам философов-аналитиков.
Исследование эволюции эпистемологических программ и формирование конструктивистских тенденций в эпистемологии и философии науки основывается на анализе работ Д. Дэвидсона, М. Девитта, X. Корнблита, У. Куайна, Т. Куна, Л. Лаудана, П. ОТрейди, X. Патнэма, М. Полани, К. Поппера, С. Тулмина, П. Хойнингена-Хюне. Элементы конструктивистских взглядов в классической философии анализируются на основании трудов Дж. Беркли, И. Канта, а в постклассической философии XIX-XX вв. - А. Шопенгауэра, Ф. А. Ланге, Э. Кассирера. Работы Л. Витгенштейна, П. Каррутерса, У. Куайна, Дж. Питта, У. Селларса, М. Шлика являются источником рассмотрения проблем референции, концептуальности знания и не-концептуального содержания опыта. Различные аспекты конструктивизма рассматривались такими философами, математиками и физиками, как Н. Бор, П. Бриджмен, В. Гейзенберг, А. Эддингтон, А. Зибертович, А. Кукла, Б. Латур, В. Лефевр, А. Пуанкаре.
Особое внимание в ходе исследования было уделено работам У. В. О. Куайна, "парадигмальной" фигуры для современной аналитической философии. Наряду с критикой теории познания классического эмпиризма Куайн предложил целый спектр направлений дальнейших исследований, которые продолжают развиваться многочисленными философами сегодня.
Экспозиция дискуссии о реализме и антиреализме осуществляется на основе работ Р. Бойда, Дж. Леплена, А. Масгрейва, П. МакКормика, Д. Папино, А. Файна, А. Хакинга, а дальнейшая ее разработка - на материале онтологических теорий А. Варзи, Н. Гудмена, Р. Карнапа, Г. Розенберга, Б. Смита.
Концепции альтернативных эпистемологии, в т.ч. феминистической эпистемологии, представлены в работах К. П. Эдделсон, Л. Коуд, Г. Миллера, Дж. Молтон, А. Танесини, М. Хинтикки и Я. Хинтикки. Объект и субъект познания в эпистемологической программе "исследований науки" (science studies) исследуется по работам Дж. Роуза, Б. Латура, Д. Харавэя, Э. Пикеринга, П. Хилена.
Отечественными исследователями заложена серьезная традиция изучения аналитической философии. Автор считает необходимым отметить большое влияние работ советских философов М. А. Кисселя, Б. Э. Быховского, Ю. К. Мельвиля, И. С. Нарского , А. С. Богомолова, В. С. Швырева.
В трудах отечественных исследователей 60-80-х гг. существенное внимание уделяется анализу теорий, которые строились в философии науки, прежде всего, в философии так называемой пост-позитивистской ориентации. Среди широкого круга обсуждавшихся проблем, можно, в частности, отметить проблемы теоретического и эмпирического уровней в познавательном процессе, генезиса и развития научного знания, методологии и логики науки, достоверности научного знания, философского анализа науки (Б. М. Кедров, И. С. Нарский, В. С. Швырев, Б. С. Грязнов, В. А. Лекторский, А. Л. Никифоров, 3. А. Сокулер, В. Н. Порус, Н. С. Юлина, Ю. Н. Солонин, Б. И. Липский, Б. В. Марков и др.).
Среди отечественных философов, которые рассматривали в своих работах являющиеся центральными для данного исследования проблемы, следует выделить - А. С. Богомолова, П. П. Гайденко, И. С. Нарского, А. П. Огурцова, А. А. Печенкина.
Тем не менее, необходимо отметить, что современная эпистемологическая и онтологическая проблематика, представленная в работах западных философов-аналитиков, до сих пор недостаточно исследована в отечественной философии ни в виде переводов, ни в виде критического рассмотрения (за исключением постпозитивистской философии). В связи с этим, предметом специального рассмотрения еще не были и плюралистические версии конструктивизма как в его эпистемологической, так и онтологической формах. Проведенное исследование посвящено данной проблематики, которая мало освящена в отечественной философии.
Аналитическая философия в ее современном состоянии
За последние пятьдесят лет аналитическая философия, история которой насчитывает уже более столетия, превратилась из специфически англоамериканской исследовательской традиции в действительно международное философское направление, важную составляющую современного всемирного философского процесса. Кроме расширения «географического» на протяжении этого времени аналитическая философия расширилась также и «содержательно». В отличие от распространенного представления о превалировании в ней проблем философии языка и философии и методологии науки, современная аналитическая философия включает в себя всю проблематику фундаментальных философских дисциплин: онтологию, теорию познания, методологию и философию науки, философию сознания, философию языка, а также этику, социальную философию и философию искусства. Во-первых, под аналитической философией понимают доминирующее направление в современной англоязычной философии. В широком смысле слова можно квалифицировать как определенный стиль философского мышления. Он характеризуется такими, например, качествами, как строгость, точность используемой терминологии, осторожное отношение к широким философским обобщениям, всевозможным абстракциям и спекулятивным рассуждениям. Для философов аналитической ориентации сам процесс аргументации подчас не менее важен, чем достигаемый с его помощью результат. При этом аргументированной убедительности, логичности выводов отдается явное предпочтение перед их эмоциональным (или каким-либо иным) воздействием. Язык, на котором формулируются философские идеи, рассматривается не только как важное средство исследования, но и как самостоятельный объект исследования. Многие аналитики хотя и не все предпочитают опираться на формальную логику, эмпиристскую методологию и данные науки. Конечно, некоторые из перечисленных качеств присущи и другим направлениям западной философской мысли. Но ни в одном из них эти качества не являются преобладающими.
В то же время, как различные исследовательские программы, так и исследовательские направления объединяет не только преданность определенным методологическим принципам научной деятельности философов-аналитиков но и наличие определенных общих тенденций, идейная общность англоязычной философии. По мнению Н. Решара: «Англо-американская аналитическая философия представляет собой не столько философскую позицию, сколько подход к проблемам, своеобразную идеологию того, как необходимо действовать в области, подлежащей исследованию»1.
Столь широкое определение аналитического стиля философствования, разумеется, позволяет включать в аналитическую философию весьма разнообразные явления. Так и происходит в действительности. Данная философия не представляет собой единой школы, ориентирующейся на жестко сформулированный набор принципов. Правильнее, на наш взгляд, говорить об аналитической традиции или движении в философии столетия, по аналогии, скажем, с феноменологическим движением.
Как в отечественной, так и в зарубежной литературе сложилось немало стереотипных представлений об аналитической философии, которые требуют коррекции. Так, стоит упомянуть о искусственном вычленении постпозитивизма из более широкого контекста современной философии, а именно из исследовательской традиции аналитической философии.
В отечественной философии длительное время развитие научно-ориентированной западной философии воспринималось сквозь призму позитивистского движения, в начале которого ставили Конта, Спенсера, Маха. Согласно господствовавшей точке зрения, неопозитивизм представлялся как третий этап эволюции позитивистской философии и к нему относили Венский кружок, Рассела, только формально различали «раннего» и «позднего» Витгенштейна, и дальше - от Мура, Айера, Остина, до Куна, Фейерабенда и Поппера включительно - продолжая говорить об эволюции позитивистской программы до ее почти полного самоотрицания в постпозитивизме. Констатация краха программы Венского кружка до сих пор часто воспринимается как окончательный приговор аналитической философии в целом. Но выявленные реальные слабости и противоречия этой амбициозной исследовательской программы (крайняя антиметафизическая установка, односторонний индуктивизм, верификационизм и редукционизм в методологии науки, резкая дихотомия аналитического и синтетического, феноменализм в эпистемологии и пр.) в историческом плане способствовали преодолению этапа логического позитивизма. Воинствующее неприятие традиционной философской проблематики сменилось интересом к ее освоению новыми логико-лингвистическими методами.
Расцвет позитивизма в середине и конце XIX века на рубеже веков сменился антипозитивистской реакцией. Однако в период между двумя мировыми войнами позитивизм возродился, причем в более энергичной форме, чем раньше. Новое движение было названо неопозитивизмом или логическим позитивизмом, позднее — логическим эмпиризмом. Характеристика «логический» была добавлена для того, чтобы указать на поддержку, которую возрожденный позитивизм надеялся найти в новых достижениях формальной логики.
Логический позитивизм 20—30-х годов XX века был главным, хотя далеко не единственным источником, из которого возникло широкое течение в философии, сейчас обычно называемое аналитической философией. Было бы неверно отождествлять его с позитивизмом. Однако вклад аналитической философии в методологию и философию науки до недавнего времени действительно осуществлялся преимущественно в духе позитивизма, если под «позитивизмом» понимать философию, защищающую методологический монизм, математический идеал научности и дедуктивно-номологическую концепцию научного объяснения. Это произошло в силу нескольких причин, одна из которых связана с разделением аналитической философии на два главных направления.
Одно из этих направлений — лингвистическая философия, или философия обыденного языка. Главным ее источником явилась философия позднего Витгенштейна и его последователей в Оксфорде в 1950-х годах. По сути, это направление склоняется к оппозиции позитивизму, хотя до недавнего времени это открыто не обнаруживалось. По понятным причинам философия обыденного языка мало интересуется проблемами философии науки.
Совершенно отлично от лингвистического другое направление аналитической философии, которое восходит к логическому атомизму Рассела, раннего Витгенштейна и к неопозитивизму Венского кружка. Преимущественная сфера исследования этого направления — философия науки, а внутренняя ориентация, в силу его происхождения, является позитивистской. В значительной мере данное направление разделяет с позитивизмом XX века веру в прогресс благодаря успешному развитию науки и распространению рационалистического подхода — «социальной инженерии»— к анализу человеческой деятельности.
Долгое время аналитическая философия науки почти исключительно занималась проблемами оснований математики и методологией точного естествознания. Отчасти это было обусловлено той ролью, которую (математическая) логика играла для этого типа философии. Однако постепенно внимание аналитических философов стали привлекать проблемы методологии поведенческих, социальных и исторических наук, в какой-то степени в силу проникновения в эти науки точных методов. Обратившись к этим проблемам, аналитическая философия включилась в традиционный спор между позитивистской и антипозитивистской методологиями, и в середине XX столетия вновь разгорелись старые дискуссии.
«Конструктивизм» в современной аналитической философии
Что такое конструктивизм и почему сегодня он так привлекает внимание ведущих философов мира? Этот первый вопрос является одним из самых сложных: установить дефиницию и предложить ее в качестве универсального подхода для конструктивиста равноценно самоубийству; но ведь бесконечно играть в деконструкцию нельзя, да и сам подход называется «конструктивизм», а не «деконструктивизм». Следовательно, кроме громких разоблачений социальной репрессивности необходима и некая позитивная программа. Имеется ли она у конструктивизма, который изначально возникает как реакция на неубедительные объективистские программы?
Данная дискуссия порождена двойственным характером самого объективизма: с одной стороны, предполагается существование четкой границы между свойствами вещей, как они есть «сами по себе» и свойствами, которые «проецируются нами». Но, с другой стороны, наука претендует на способность раскрыть нам эти свойства «вещей в себе».
Проблема представляет собой запутанный клубок вопросов из области общей онтологии, эпистемологии и социальных наук. Социальный конструктивизм, без сомнения, стал наиболее популярной сферой приложения идей конструктивизма и, соответственно, наиболее частым объектом критики. Но важно остановиться на собственно онтологическо-эпистемологическом измерении, стремясь прояснить методологические основания конструктивизма. Пытаясь определить традицию, к которой причастны основания конструктивизма, на наш взгляд, необходимо обратиться к тому, что сейчас принято называть Модерном. Дефиниция модернизма зависит от того фокуса проблем, на котором сконцентрирован исследователь. В социально-историческом плане модернизм есть проект Просвещения. В философском - неклассический тип философствования, радикально дистанцированный от классического интеллектуальным допущением возможности плюрального моделирования миров и — соответственно — идеей онтологического плюрализма. Таким образом, проблема природы «веши-в-себе» выступает в Модерне псевдопроблемой, что задает в культуре западного образца вектор последовательного отказа от презумпций метафизики. К предпосылкам формирования идей Модерна может быть отнесено: 1) конституирование комплекса идей о самодостаточности человеческого разума (элиминация из структур соответствующих философских рассуждений трансцендентно-божественного разума как основания разума в его человеческой артикуляции); 2) складывание комплекса представлений о креативной природе Разума, с одной стороны, и о его исторической ограниченности — с другой (Идея абсолютности, универсальности и тотальности Разума была поставлена под сомнение еще И.Кантом, выдвинувшим стратегию «критики» различных — «чистого» и «практического» — разумов); 3) позитивистские идеи (начиная от Конта), согласно которым человеческий разум по своей природе контекстуален и способен трансформировать социальную реальность (в соответствии с правилами социологии как дисциплинарно организованной науки); 4) программа, предложенная в рамках марксизма, согласно которой разум полагался исторически изменчивым и способным к заблуждениям (идеология как «ложное сознание»). Задача философской рефлексии усматривалась в «изменении мира» («Тезисы о Фейербахе» Маркса). Таким образом, тезисы исторической изменчивости разума во всех его измерениях через посредство осмысленной деятельности человека, позитивности «разрыва» с классической традицией составили основу Модерна как особого типа философствования.
История развития представлений о познании от античности до наших дней показывает, что статические, пассивные теории знания постепенно заменяются динамическими, эволюционными. Так, в учении Платона знания представляются в виде мира абсолютных и универсальных идей и форм, существующего отдельно от субъекта пытающегося познать его. Аристотель придерживается той же точки зрения, делая в своих работах основной упор на исследования методов опытного и логического получения знаний. В эпоху Возрождения основными направлениями в эпистемологии были эмпирицизм, рассматривающий знание как результат чувственного восприятия к реализм, видевший знание как отражение окружающей реальности. Почти во всех экспериментальных науках, появившихся относительно недавно, получение результатов интерпретируется с позиций близких эмпирицизму. Подобных взглядов на знание сегодня придерживаются, осознанно или нет, большинство людей. На этом подходе основана теория репрезентационизма, в соответствии с которой знания являются пассивным отражением окружающего мира. Сознание представляется хранилищем образов внешних объектов, получаемых при помощи органов чувств. Знание не существует в виде идеальных представлений, как у Платона, а получается субъектом при наблюдении за интересующим его явлением. Считается, что окружающий мир «учит» человека, а сознание похоже на камеру, фиксирующую события в окружающем мире. Накопленные в результате подобного процесса познания образы, хранящиеся в памяти, тождественны «реально» существующим в мире объектам. В идеальном случае мы можем узнать об объекте все и, следовательно, знание будет полным или абсолютным. Хотя на практике это недостижимо из-за неминуемых ошибок при измерениях.
Следующим шагом развития теории познания стал Кантовский синтез эмпирицизма и реализма. По Канту, в нашем сознании изначально присутствуют определенные категории, являющиеся основой познания окружающего мира. Эти категории не получаются опытным путем, а даны нам a priori. Используя такие категории как пространство, время, объектность и причинность, субъект может получать новые знания.
В начале XX века в эпистемологии появляется ряд течений, которые основываются на прагматизме. Признаки прагматизма можно обнаружить в логическом позитивизме, конвенционализме и «Копенгагенской интерпретации» квантовой механики. Прагматическая эпистемология рассматривает знание как множество теорий или моделей, каждая из которых представляет собой описание поведения некоторого явления (класса явлений) и предназначена для решения конкретных задач. Классы явлений, описываемых различными теориями, могут перекрываться и, соответственно, могут возникать противоречия между теориями. Также может быть предложено несколько различных способов решения для одной и той же проблемы. Тогда критерием «качественности» знания будет являться легкость получения с его помощью правильного результата в данном конкретном случае.
Теория референции и проблемы критерия онтологической достоверности знания в логическом эмпиризме
Задачей науки является получение достоверного (согласно более сильной версии — истинного) и проверяемого знания о мире, причем проверяемого, главным образом, в отношении его интерсубъективности, что и считается едва ли не главным критерием научности. В то время как задача теории познания в ее классическом понимании состоит в том, чтобы обнаружить механизмы достижения этого достоверного знания. Иными словами, ее задача заключается в том, чтобы исследовать инструментарий, нормы и процедуры познания, независимо от того, идет ли речь о научном познании или о познании обыденном.
Изменение представлений о задачах философии и, соответственно, теории познания, которое началось еще в середине XIX в., в XX в. сопровождалось глубокими социальными потрясениями, в которых роль достижений науки и техники имела, к сожалению, далеко не последнее значение.
Несмотря на это, успехи науки в освоении мира на уровне основательного рационального осмысления сомнению не подлежали, как, впрочем, не подлежат они сомнению и сегодня. В отличие от гуманитарных дисциплин, естественные и технические науки аккумулировали огромный массив знаний, часть которых (по крайней мере, потенциально) может быть проверена каждым. Практическая полезность и возможность проверки «наук о природе» является тем козырем, которого «науки о духе» не имели никогда. Поэтому принятие методологии научного познания в области всей когнитивной деятельности индивида вообще рассматривалось как единственно возможный путь реализации посягательств философской теории познания на сферу вненаучной деятельности человека89.
Поэтому еще более целенаправленно, чем до нынешнего времени, теория познания в первой половине века строилась как теория достоверного знания. Если бы эту задачу удалось осуществить, сама теория познания могла бы рассчитывать на достижения хотя бы такой степени достоверности, которая является характерным для науки. Что же, в таком случае, обеспечивает достоверность научных знаний? Этот вопрос раскрывает целый спектр проблем философии науки, среди которых не последнее значение имеет наше понимание науки вообще. Несмотря на кажущуюся простоту дефиниции науки, специалисты в сфере науковедения вполне сознательно избегают прямых ответов на этот вопрос. Это совершенно понятно: представление о «революционном» характере изменений научных мировоззрений, которые утвердились только сравнительно недавно, сдерживают дефинитивные усилия философов науки, поскольку представляется очевидным, что нынешний образ науки может претерпеть серьезные изменения в связи со сменой актуальной парадигмы.
Более популярным сегодня является выделение основных, по мнению того или иного исследователя, характеристик науки. Можно предположить также, что такие характеристики должны быть инвариантными по отношению к научным революциям и изменениям парадигм. Разнообразие же возможных «основных характеристик» увеличивается в силу того, что тот или иной их набор предполагает также специфическое понимание целей науки. Поэтому, читая труды по философии науки, нередко чувствуешь, что существует столько же наук, сколько исследователей, или, по крайней мере, исследовательских традиций. Однако такой вывод противоречит как интуиции самих ученых, так и представлениям широкой публики о том, что такое наука. Этот вывод не удовлетворил также логических эмпиристов, хотя он является естественным результатом индивидуализации протокольных предложений, осуществленной М.Шликом.
Несмотря на диаметрально противоположные позиции в спорах о природе и функциях науки, дискуссии на протяжении последних двух десятилетий ведутся, в основном, вокруг двух понятий: реализм и рациональность90. Решение всех остальных вопросов, в том числе сверх-актуального вопроса об объективности научного знания, так или иначе зависит от решения вопроса о реализме. Майкл Девитт в связи с этим даже формулирует особую «максиму» любого эпистемологического исследования: «Вопрос о реализме следует решать перед любыми эпистемическими или семантическими вопросами»91. И если классическая эпистемология, так же, как и эпистемология в аналитической философии XX в., принимала идеал рациональности (невзирая на его историческую изменчивость), реализм в качестве основного методологического постулата в философии никогда не пользовался таким безоговорочным доверием, как в науке. Следовательно, не требование рациональности, а именно реалистическая установка выделяет науку из всего массива гуманитарного знания.
Наука принимает как данность существование независимого от исследователя мира, на который и направлено его познание. Мир этот, будучи независимым от человека, имеет ряд постоянных или, во всяком случае, достаточно стабильных характеристик, обеспечивающих достоверность человеческого знания о нем. Даже если мы признаем обоснованность намерений строить теорию субъектно-организованного знания, объекты все равно остаются главным его источником. Поэтому принятие научного реализма в качестве методологической базы любого философского исследования представляется обязательным, если только философия стремится выйти из области гипотез к любому положительному знанию.
С другой стороны, как отмечал еще Мориц Шлик (1930), современная наука уже неспособна сама выполнять задачу прояснения собственных фундаментальных понятий92, и сегодня эти функции должна выполнять философия. Таких же взглядов на задачи теории познания придерживался и Куайн. Первое предложение в его программной статье «Натурализованная эпистемология» (1968) так и звучит: «Эпистемология имеет дело с основаниями науки»93. Невзирая на остро критическое отношение Куайна к неопозитивизму, это - первое свидетельство того, что эпистемологи куайновской генерации выросли из неопозитивизма.
Такой подход позволяет науке сохранять реалистическую установку и претензию на владение достоверным знанием или, по крайней мере, на владение достоверными инструментами для продуцирования достоверного знания. Философия же в таком случае совсем не обязана отказываться от всего своего прошлого опыта, даже если он представляет собой ошибочные попытки решения реально существующих проблем, исходя из принципа, что отрицательный результат - это тоже результат.
Вопрос о достоверности для философов-аналитиков непосредственно связан с проблемой референции, что считается сутью логической структуры познания. Действительно, если окажется возможным установить четкие правила, по которым происходит соотнесение (референция) данного конкретного объекта (предмета или отношения) с данным конкретным именем или высказыванием, проблему достоверности можно будет решить попросту путем редукции любого непроясненного высказывания к стандартной форме, оперируя фиксированными семантическими правилами. Дискуссия, развернувшаяся в связи с этим в аналитической философии, начиналась как дискуссия о протокольных предложениях, но в результате привела к холистическому взгляду на знания, предложенному Куайном. Именно поэтому внимательный анализ этих дебатов имеет огромное значение для понимания генезиса современной эпистемологической ситуации и трудностей, сопровождающих формирование конструктивистской эпистемологической программы.
Концепция «неметафизической» онтологии в аналитической философии: от формальной семантики У. Куайна к формальной онтологии Н. Гудмена
Каждая упорядоченная эпистемология рано или поздно приходит к осознанию необходимости формирования соответствующей онтологии. Конвергенция этих двух теорий открывает значительные возможности, но и вопросов ставит ничуть не меньше.
Реабилитация самой онтологии в аналитической философии и ее современное возрождение в качестве не-метафизической дисциплины связывается, прежде всего, с именами Рудольфа Карнапа и Уилларда Куайна. Впервые же признаки онтологического ренессанса появляются в «Логическом строении мира» Карнапа, а позднее развиваются в его статье «Эмпиризм, семантика и онтология» (1950)221.
Конечно, возрождение осуществлялось специфическими для аналитической философии методами: теория онтологии сначала строилась в качестве метатеории языка и формальной семантики. Вопрос о том, является ли такое понимание онтологии суженным прямо зависит от вопроса о том что такое онтология. Традиционный ответ - теория бытия, или теория существующего, - несет в себе мощные метафизические установки. Впрочем, можно ли найти приемлемый для всех ответ на вопрос «что такое бытие»? Можно ли осмысленно обсуждать вопрос «почему существует бытие, а не не-бытие»? Дня аналитической философии нерешаемость метафизических вопросов вызвана тем, что в качестве исходной точки берутся наиболее абстрактные понятия, которые только были созданы человеческой культурой, после чего практика человеческой жизни подвергается анализу с точки зрения того, насколько она отвечает этим понятиям. Поэтому большинство «нерешаемых» проблем метафизики связано с тем, что Куайн называет «мифом музея», или некритически принятой семантикой. По этой причине формальная семантика, послужившая основой для построения формальных онтологии, приобретает особое, «терапевтическое» значение.
Философы-аналитики считали своей задачей построение эмпирической, или эпистемологически-прагматической онтологии. Революционность этого подхода заключалась в том, что аналитическая онтология, в отличие от классической метафизики, строилась как определение не наиболее общих понятий, а наиболее простых единиц реальности.
Конечно, нельзя сказать, что именно Куайн был первым, кто придумал такой подход. История философии XX века задолго до книги «С точки зрения логики» уже была полна подобными начинаниями. Первым в этом ряду можно назвать «Логико-философский трактат» Витгенштейна, потом — «Анализ материи» и «Анализ сознания» Рассела, наконец, «Логическое строение мира» Карнапа. Однако именно книга под названием «С точки зрения логики», на наш взгляд, оказалась решающей в битве, которую вели философы двадцатого века за высвобождение онтологических проблем из-под опеки метафизических спекуляций, в их стремлении приблизиться к осмыслению того богатейшего материала, который дали развитие математики, в частности, теории множеств, и новые физические картины мира. В отличие от других представителей логического штурма онтологии, Куайну удалось не порвать со всей предыдущей проблематикой онтологии, а обратиться к ней с новых позиций, так, что философы, воспитанные в классическом духе, увидели современность и неклассичность возможных решений для тысячелетних проблем, освященных именами Платона или Канта.
Вопрос о существовании выглядит простым, когда речь идет о простых предметах — столах, стульях или кенгуру. Трудности возникают тогда, когда мы рассматриваем объекты, которые не имеют однозначных физических референтов (или не имеют физических референтов вообще). Эту проблему рассматривает Куайн в статье «О том, что есть» (1948) .
Для примера попробуем взять понятие «Пегас». Пегас должен в некотором понимании быть, иначе нам не было бы о чем говорить, употребляя слово «Пегас». Конечно, мы не склонны считать, что где-то в какой-то точке пространства и времени могут находиться летающие лошади из плоти и крови. Скорее, речь идет о некоторой идее Пегаса в человеческих головах. Поэтому мы можем сказать, что существует такая сущность, как идея Пегаса; но эта ментальная сущность — совсем не то, о чем говорят люди, когда отрицают существование Пегаса. Мы оказываемся в замкнутом круге: (1) Пегас не существует физически, (2) но существует как идея, поэтому (3) люди, говоря о существовании Пегаса, имеют в виду идею Пегаса, (4) а отрицая существование Пегаса, говорят о совсем другом Пегасе, (5) которого, однако, не существует.
Если бы Пегас существовал, он должен был бы обязательно иметь пространственно-временные характеристики, но совсем не потому, считает Куайн, что слово «существовать» имеет пространственно-временные характеристики. И если понятие «существование» в этом смысле не может быть применено к понятию «квадратный корень из 27», то только потому, что «квадратный корень» не относится к классу предметов, которые имеют пространственно-временные характеристики, а не потому, что мы употребляем слово «существовать» двусмысленно, или же что квадратный корень существует в некотором другом содержании, отличном от существования Пегаса — как физического, так и идеального . Куайн, итак, решительно выступает против того, чтобы выделять разные типы существования как относящиеся к разным сферам бытия или разным классам предметов . Стремясь избежать неясностей, Куайн предлагает вообще отказаться от слова «существовать», используя вместо него слово «есть (является)». Квантор существования становится центральным и вообще единственным, необходимым ему при построении непротиворечивой онтологии.
Даже если мы плохо знакомы с античной мифологией и ничего не знаем о Пегасе, мы можем обратиться к неанализируемому, нередуцируемому атрибуту «бывание Пегасом», используя для этих целей глагол «пегасировать». Тогда мы можем считать существительное «Пегас» деривативом относительно дескрипции «вещь, которая пегасирует»225.
Куайн фиксирует принцип «онтологического иммунитета», что позволяет говорить о принятии той или иной онтологии только в связи с использованием связанных переменных. Имена не могут быть использованы в качестве критерия онтологического статуса, поскольку, как показывает пример со словами «Пегас» и «пегасировать», имена могут быть преобразованы в дескрипции, а Рассел показал, что дескрипции могут быть элиминированы226. Поэтому считать что-либо сущностью означает, попросту, рассматривать что-либо в качестве значения переменной. Поскольку же, как считает Куайн, область применения переменных квантования, таких, как «некоторый», «ничто», «каждый» «распространяется на всю нашу нтологию»227, предложенная им модель формальной онтологии исчерпывающе описывает наш мир. По мнению Куайна, принятие определенной онтологии, в принципе, подобно принятию определенной научной теории, например, системы физики: «мы принимаем, по крайней мере, в той степени, в которой мы являемся рациональными, наиболее простую концептуальную схему, в которой разъединенные фрагменты грубого опыта могут быть подогнаны и благоустроены... Наша онтология определена, когда мы остановили свой выбор на какой-то общей концептуальной схеме, которая должна согласовывать науку в самом широком смысле» .
