Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Лингвокогнитивные основания изучения оценки 21
1.1. Актуальные аспекты исследования 21
1.2. Лингвистические и концептуальные аспекты феномена оценки 30
1.2.1 Оценка как категория языка и сознания 31
1.2.2 Оценка и познание: оценочность vs. дескриптивность 42
1.2.3 Оценка в теории речевых актов 53
1.2.4 Объективное и субъективное в языке и оценке 62
1.2.5 Семантика оценочных предикатов 81
1.2.6. Выводы по первой главе 94
ГЛАВА 2. Семантика слова: в кругу новых и старых парадигм 99
2.1 Общие замечания 101
2.2 Когнитивный подход vs. прагматический подход: единство противоположностей 102
2.3 Значение в лингвистических концепциях прошлого и настоящего 113
2.3.1 Между моно- и билатеральностью языкового знака 115
2.3.2 Предвестники когнитивизма 117
2.3.3 Структурализм: заданность границ феномена 121
2.3.4 От статики к динамике 124
2.3.5 Когнитивизм: языковой vs. концептуальный уровни 127
2.3.6 Биосоциальный подход: от репрезентативности к миросозиданию 134
2.4 Фрейм как лингвокогнитивная модель и инструмент лингвистического анализа 142
2.4.1 Значение как знание: границы феномена 142
2.4.2 От значения к концепту 152
2.4.3 От значения к смыслу или от смысла к значению 162
2.4.4 Идея фреймовой семантики в лингвокогнитивных исследованиях 170
2.4.5 Структура фрейма 180
2.5 Выводы по второй главе 190
ГЛАВА 3. Концептуальные и языковые особенности формирования оценочных смыслов 193
3.1 Структурно-содержательные характеристики оценочных концептов 193
3.1.1 Общие характеристики 193
3.1.2 Оценка-признак 201
3.1.2.1 Признак как онтологическая основа оценки 201
3.1.2.2 Общеоценочные смыслы 207
3.1.2.3 Частнооценочные смыслы 217
3.1.2.4 Оценочные смыслы, рождаемые на основе отрицания ценностного признака 232
3.1.2.5 Оценочные смыслы, основанные на градации ценностного признака 236
3.1.2.6 Контекстуальная оценочность 242
3.1.2.7 Периферийное поле концепта «оценка-признак» 248
3.1.2.7.1 Глагольная оценочность 249
3.1.2.7.2 Номинативная оценочность 253
3.1.3 Оценка-образ 263
3.1.3.1 Образ как источник оценочного смыслообразования 263
3.1.3.2 Семантика образа 268
3.1.3.3 Когнитивные основы изучения метафоры: из прошлого в настоящее 270
3.1.3.4 Оценочная семантика метафорических единиц 288
3.1.3.5 Образное сравнение как источник оценочного смыслообразования 307
3.1.3.6 Метонимия: границы феномена .315
3.1.3.7 Оценочность семантики метонимических единиц 324
3.1.4 Ситуативная оценочность 329
3.1.4.1 Общая характеристика 329
3.1.4.2 Коммуникативные ситуации с прямой и сопутствующей оценкой 332
3.1.4.3 Имплицитная ситуативная оценочность 346
3.1.4.3.1 Оценочное смыслообразование в ситуациях упрека 348
3.2 Выводы по третьей главе 373
ГЛАВА 4. Оценка как синкретичный концепт: особенности литературно-художественного воплощения 382
4.1 Имплицитность – оценочность – текст: основные подходы к исследованию 382
4.2 Ирония и оценка 390
4.2.1 Ирония в разрезе лингвистических дисциплин и подходов 390
4.2.2 Текстовая некогерентность иронических высказываний 396
4.2.3 Дискурсивная некогерентность иронических высказываний 403
4.3 Выводы по четвертой главе 413
Заключение 417
Список использованной литературы
- Оценка как категория языка и сознания
- Значение в лингвистических концепциях прошлого и настоящего
- Признак как онтологическая основа оценки
- Ирония в разрезе лингвистических дисциплин и подходов
Оценка как категория языка и сознания
Оценка и ценности, являясь объектом исследования различных дисциплин, среди которых философия (и, прежде всего, этика и метаэтика), психология (например, психология эмоций и исследования аффектов), социология (исследования взаимосвязей оценок с социальными нормами) и, конечно, лингвистика, остаются и сегодня одними из наиболее неоднозначно представленных в науке категорий.
По справедливому замечанию Т.В. Маркеловой «ни один понятийный смысл не находит в языке такой разнообразной гаммы средств своего выражения, такого многообразия классификаций, таких разнохарактерных подходов к анализу, такого множества трактатов и такой блистательной плеяды исследователей в истории лингвистических учений от античности до современности, как оценка» [Маркелова, 1995, с. 67].
Восходя в своих истоках к еще доаристотелевской классической античной философии, к идеям Протагора и Сократа [Анисимов, 2001, с. 24 – 25] и представленная уже системно в учении Аристотеля, категория оценки становится объектом интенсивного изучения в XX-ом веке и, прежде всего, в метаэтических, психологических, социологических и собственно лингвистических теориях.
В философии проблемы оценки интересовали прежде всего представителей философии ценностей (философской аксиологии), этики и метаэтики. В аксиологических исследованиях в центре внимания находится само понятие ценности, понимаемое как мера человеческого, социального и культурного значения различных явлений действительности (см. работы В.А. Василенко, А.А. Ивина, Л.Н. Столовича, В.П. Тугаринова). К вопросам, решаемым в рамках данного научного направления, относятся определение отношения ценности к реальности, выявление объективных и субъективных факторов, влияющих на формирование системы ценностей и связанных с ней идеалов и норм человеческой жизни, определяющих социально-историческую обусловленность и изменчивость этой системы.
Метаэтические теории, анализирующие сущность ценностей и оценок, касаются, прежде всего, морального дискурса или исследования значения моральных высказываний и оценок. Эти теории во многом послужили основой дальнейших лингвофилософских и лингвистических работ по проблеме оценки.
Неугасающий интерес лингвистики к феномену языковой оценки, объясняется целым рядом причин.
Во-первых, это отсутствие четкой грани между речевой констатацией факта и его квалификацией в объективных или субъективных терминах, не позволяющее до сих пор прийти к единому мнению относительно разграничения дескрипции и оценки.
Во-вторых, это присутствие оценки во всех языковых и речевых проявлениях таких важнейших составляющих личности как рациональная, волевая и эмоциональная, задающее их характеристики как личностных оснований речевого воздействия одного индивида на другого.
В-третьих, оценочная квалификация стимулирует дальнейшее развитие бытового диалога, художественного дискурса, политического нарратива, а в некоторых случаях и научного дискурса, именно оценочная квалификация является основным фактором порождения единиц языковой иерархии больших, чем высказывание, таких как сверхфразовое единство и текст [Чекулай, 2006, с. 76].
Эти, а также множество других факторов частного характера определяют особое место феномена оценки в системе лингвистических исследований. Лингвистика все больше и больше обращает внимание на проблематику оценки, используя разнообразные подходы и предпринимая исследования в различных аспектах. Рассматриваются семантические особенности оценочных слов, выражений, текстов, анализируется языковой характер оценочных речевых актов как действий, устанавливается взаимосвязь оценочных категорий языка и национальной картины мира.
В целом нужно отметить, что выявлению природы категории оценки и описанию ее характеристик посвящено большое количество работ, полный и подробный анализ которых составил бы значительный по своим объемам труд. На сегодняшний день обзор важнейших теорий, посвященных понятийно-концептуальному анализу оценочных слов и логической характеристики ценностных и нормативных суждений, дан Н.Д. Арутюновой [Арутюнова, 1988, с. 12 – 60; Арутюнова, 1999, с. 130 – 183]. Обширная картина аксиологических исследований в области философии, психологии, лингвистики от античности до сегодняшних дней представлена в диссертационном исследовании И.В. Чекулая [Чекулай, 2006].
В рамках данной главы нам представляется необходимым остановиться на характеристике основных направлений аксиологических исследований в лингвистике и ряде работ, имеющих непосредственное отношение к проблемам, решаемым в настоящем исследовании.
В огромном багаже лингвистических трудов, посвященных изучению категории оценки, можно условно выделить три основных подхода: логико семантический (денотативный), коммуникативный (прагматический) и когнитивный.
Логико-семантические теории были посвящены поиску десигната оценочных прилагательных, вопросам, связанным с человеческим поведением, а также анализу таких концептов как «добро» и «худо», «долг», «воля», «действие».
Значительный вклад в развитие лингвистической теории оценки внесла Н.Д. Арутюнова [Арутюнова, 1985, 1998, 1999]. Она рассматривает оценку как категорию логическую и определяет оценочное значение как нормативное, «обогащенное (или осложненное) телеологическим принципом (т.е. добро как то, к чему все стремится»): хорошее значит соответствующее идеализированной модели макро- или микромира, осознанное как цель бытия человека, а, следовательно, и его деятельности; плохое значит не соответствующее этой модели по одному из присущих ей параметров» [Арутюнова, 1998, с. 59]. Включаясь в полемику о противопоставлении дескриптивных и оценочных значений, она утверждает, что первые фиксируют отношение высказывания к действительному миру, а вторые характеризуют отношения между действительным миром и его идеализированной моделью, сам факт наличия или отсутствия соответствия между этими мирами, отражение одного в другом. К основным достижениям ученого в данной области исследований следует отнести разработку таксономии общих и частных оценок [Арутюнова, 1985, 1988, 1999], выделение семантической и функциональной многоплановости концептов общей оценки хорошо/плохо [Арутюнова, 1982], уточнение параметров различных субъективных и объективных модусов оценки и их инверсии [Арутюнова, 1999], а также прагматических параметров оценочного высказывания [Арутюнова, 1981].
Выделение среди аксиологических значений общеоценочных и частнооценочных основывается с одной стороны на способности первых передавать холистическую оценку объектов, то есть относиться к совокупности признаков оцениваемого объекта [Арутюнова, 1999, с. 198] и, с другой, на способности вторых относиться лишь к одному определенному аспекту объекта. Классификация частнооценочных значений Н.Д. Арутюновой получила дальнейшее развитие в исследованиях отечественных ученых А.Н. Баранова [Баранов, 1989], Л.М. Васильева [Васильев, 1990], С.Г. Воркачева [Воркачев, 1990], А.И. Приходько [Приходько, 2004] и др.
Значение в лингвистических концепциях прошлого и настоящего
Других на определенное взаимодействие с данным объектом при помощи использования языкового знака [Колмогорова, 2006, с. 242, 255]. В этой же логике дается объяснение принципов письменной коммуникации: письменный текст есть описание каузальных связей взаимодействия автора со средой (динамический аспект), в то время как для читателя эти связи носят характер обусловленности (статический аспект). Процесс смыслообразования состоит в переводе отношений обусловленности в отношения каузации (динамический аспект – руководство к действию) и описывается в терминах «присвоения знания», «интерпретации», «обретения собственного индивидуального опыта» [Глыбин, 2006, с. 41]26.
В смысле идеи эпифеноминальности языка, понимаемого не как система, а как специфический вид биологической активности, создана и биокультурная теория значения Й. Златева [Златев, 2006], в которой значение есть «отношение между организмом и его средой, определяемое ценностью, которую конкретные (делящиеся на категории) факторы среды имеют для организма» [там же, с. 314]. Являясь своего рода попыткой преодоления редукционизма обоих направлений классического подхода, постулирующих или чисто субъективную, или чисто объективную природу значения, данная теория определяет его как экологическое понятие в том смысле, что оно характеризует взаимодействие между организмом и средой [там же]. Важным в этой концепции является обращение к категории ценности, определяющей вхождение того или иного фактора (категории) в семиотическое пространство организма, что позволило автору с одной стороны расширить сферу существования данного понятия, выйдя за границы homo sapiens, а с другой ограничить сферой живого мира («значение = жизнь (+
Ср. соотношение понятий «когниция» и «интерпретация» в ставшей в своем роде уже программной в отечественной лингвокогнитологии работе В.З. Демьянкова «Когнитивная лингвистика как разновидность интерпретирующего подхода» [Демьянков, 1994, с. 17]. культура)» [Златев, 2006, с. 308]). В этой связи Й. Златев различает врожденные и конвенциональные (приобретенные) ценностные системы, которые «играют роль контролирующих систем, направляя и оценивая поведение организма и его адаптацию» [там же, с. 315 – 316], то есть, в итоге обеспечивая ориентирующую функцию языка.
Различия в основах научной теории познания не мешают, однако, ученым усматривать одни и те же каузации. В этой связи можно указать на работы зарубежных философов-аксиологов (R. Perry, M. Konvitz), разрабатывающих идею взаимосвязи ценности и языкового значения. Признавая как неореалист объективный характер содержания ценностей, Р. Пери утверждает их тесную связь со значением языковых единиц, в котором они и находят свое отражение [Perry, 1950]. На определении значения через категорию ценности базируется концепция известного зарубежного аксиолога С. Александера, утверждающего, что значение – это и есть ценность. Ценности относятся к структурам знания, возникающим на основе перцептивного опыта человека, а знание, по мнению С. Александера и его последователей, представлено в значении (см. [Konvitz, 1996]).
Кроме ориентирующей представителями биосоциального подхода утверждается миросозидающая функция языка и шире – познания в смысле идеи аутопоэзной организации живых существ, согласно которой любое познание есть действие со стороны познающего, определяемое его структурой, иными словами, любые данные о мире, полученные из опыта, особым образом утверждаются структурой человека [Матурана и др., 2001, с. 23, 30], из чего следует вывод, что мир существует для человека таким, каким оно его познает. Именно в этом смысле следует понимать утверждаемую авторами аутопоэза идею «рождения мира в акте познания» [там же, с. 24]. И если цитируемых авторов скорее следует охарактеризовать как совершивших биологический поворот в Науке, то связь его с «лингвистическим поворотом», ознаменовавшим переход от философии сознания к философии языка, ощущается отчетливо именно в этом положении, отвергающем так долго лелеянную классической традицией претензию на систематическую целостность при конструировании картины реальности, на завершенность знания и веру в естественную упорядоченность мира. Наука засомневалась в непоколебимости этой аксиомы, как только в ней появились идеи В. фон Гумбольдта, Б. Уорфа (когнитивные процессы зависят от конкретного языка), М. Хайдеггера и Г.-Г. Гадамера (язык есть не только «дом бытия», но и «способ бытия» человека), получившие свое «биологическое обоснование» в теории аутопоэза У. Матураны и Ф. Варелы. И потому вполне симптоматичным, на наш взгляд, является достаточно широкое признание в лингвистических исследованиях ([Верхотурова, 2006, 2009; Плотникова, 2006; Попова, 2006;
Самигуллина 2006, 2008]) категории наблюдателя, заимствованной в учении чилийских ученых. Этот наблюдатель коренным образом отличается от известного классической науке «абсолютного наблюдателя» – субъекта познания, являющегося автономным, конечным и последним источником всех содержаний сознания. “Новый” наблюдатель – это биологический «компонент» человеческой социальной системы [Матурана и др., 2001, с. 176], субъект знания [там же, с. 153 – 154], говорящий и пишущий [там же, с. 182, 183, 213], главным качеством которого является его включенность в сам процесс познания, что обуславливает непосредственно-эмпирический статус субъективного конструирования реальности, адекватного способу бытия человека в мире и способу его осмысления: «весь механизм порождения нас самих как авторов описания и наблюдателей говорит нам о том, что наш мир как мир, который мы создаем в сосуществовании с другими, всегда будет представлять собой смесь регулярности и изменчивости, сочетание незыблемости и зыбкости, столь типичное для жизненного опыта человека, если вглядеться в него пристальнее» [там же, с. 213]. По мнению Н.Н. Болдырева, именно как наблюдателю человеку свойственна роль формирования языковых значений и носителя определенного опыта и знания [Болдырев, 2004, с. 24].
При всем неоднозначном, как уже указывалось выше, отношении лингвистов к биосоциальному/биокультурному подходу стоит подчеркнуть его действительно интегративный характер, стремление преодолеть научный редукционизм, выражающийся в изначальном разделении биологической и ментальной сфер деятельности человека и соответственно использовании различных принципов их описания. Понимая человека как единство, биосоциальный подход к языку рассматривает его в неразрывном единстве телесной, психической и ментальной сфер, предлагая единый принцип объяснения их функционирования. Это в свою очередь определяет и специфику моделирования антропологической проблематики, выражающуюся в расширении понимания человека посредством его перманентной инкорпорированности в социальную и культурную среду.
Признак как онтологическая основа оценки
Именно поэтому метафора как феномен, формирующийся по законам комплексного мышления, основывается на ассоциативном сходстве. Иными словами, речь в данном случае должна идти не об объективно существующем сходстве между объектами, метафора должна пониматься как процесс, с помощью которого такое сходство сознается, воспринимается и лексикализируется. Если принять, что между концептом как отображением объекта в нашем сознании и самим объектом (референтом) нет полного соответствия (что сегодня является лингвокогнитивной аксиомой), то сходство между объектами есть результат когнитивного процесса переработки имеющихся знаний, присущий исключительно человеческому сознанию. То, что видится как схожее или подобное, зависит от того, какой опыт по воспринимаемому объекту приобрел человек, и какое знание о нем он в итоге имеет. Именно поэтому речь должна идти не об объективно существующем сходстве между объектами, а лишь о принципиальной способности нашего мышления, таким образом организовывать знания, чтобы это сходство стало доступным для осознания. Метафоры не являются выражением сходства между концептами в смысле «что-то видится как что-то», а в смысле «что-то должно видеться, как что-то» [Beiner, 2002], то есть сходство интерпретируется согласно метонимическому принципу: «видеть = понимать». Конвенциональность метафоры, ее «долгая жизнь в языке» наделяет ее способностью программировать наше восприятие объектов исходя из их обозначений. Именно поэтому мы уверены, что «носик» чайника действительно похож на человеческий нос, хотя в реальности существуют и другие объекты, быть может, гораздо более похожие на эту загнутую к верху и выдающуюся вперед часть чайника.
Особое значение, на наш взгляд, имеет модальность принципа – «что-то должно видеться, как что-то». Проиллюстрируем действие этого принципа в процессах метафорической концептуализации на нескольких примерах. (167) Выражения фундамент жизни в (167) и когти войны в (168) есть результат метафорической концептуализации идей (в смысле некоего знания) СЕМЬЯ – ОСНОВА/ФУНДАМЕНТ (в жизни человека) и ВОЙНА – ХИЩНЫЙ ЗВЕРЬ. Метафорическая концептуализация является причиной появления дополнительной семантики: в первом случае – надежность, во втором – хищность. В зависимости от того или иного подхода эту семантику можно рассматривать как блендинг или только как общее пространство, но и в том, и в другом случае именно порождение этой семантики и составляет основу того, о чем идет речь при метафоризации и что делает образование метафоры и ее употребление тем, что оно есть: метафора есть выделение того, что в ходе процессов языковой референции является значимым как некоторое знание, обладающее как содержание лексической единицы определенным интенциональным дискурсивным потенциалом. Именно в этом смысле и утверждается принцип метафорического сходства как «что-то должно видеться (пониматься) как что-то».
Интенциональность является, на наш взгляд, важным категориальным свойством метафоры, определяющим ее дискурсивный потенциал. Метафора может менять вид интенциональности (и это особые случаи рассмотрения метафор в историческом аспекте: ср. метафору КОММУНИСТИЧЕСКИЙ ПАРОВОЗ в известной советской песне «Наш паровоз вперед летит, в коммуне остановка»), но ее (интенциональности) не может не быть в метафоре, как не может не быть интенциональной любая коммуникация. На этот счет существуют, однако, и другие точки зрения. Так, К. Байснер, выделяя инновативные, конвенциональные и лексикализированные метафоры [Beiner, 2002, c. 66], по степени «стертости», связывает процесс «омертвления» метафоры с потерей речевого намерения. По ее мнению, интенциональностью обладают лишь инновативные метафоры, остальные – застывшие в своей словарной форме – ее теряют и, как следствие, стираются, блекнут, становятся «мертвыми» В качестве примера конвенциональных метафор, как метафор, лишенных интенциональности, ею рассматриваются лексемы Rentnerschwemme и Asylantenflut. На наш взгляд, это утверждение едва ли может быть оправданным. Основанные на выделении семантического элемента большой объем, представляющий опасность , оба метафорических выражения, несмотря на свою конвенциональность однозначно маркируются в немецком языке как лексемы с отрицательной оценкой и именно как таковые воспринимаются носителями немецкого языка. В этой связи вполне логичен вопрос, задаваемый Г.-Г Дрёссигером: если знание интенции при употреблении метафоры теряется, то каким образом большинство «стершихся» метафор и сегодня сохраняют свою оценочность [Driger, 2007, с. 142]? Это видно и из приведенных нами примеров. В первом случае (167) речь идет о конвенциональной метафоре: лексема Fundament имеет зафиксированные в словаре (как, в прочем, и русское существительное фундамент) два значения: 1) бетонное или каменное основание дома и 2) базис, опора, основа : „[geistige] Grundlage, Basis” [www.duden.de/rechtschreibung/Fundament]. Но, несмотря на конвенциональность, оценочное употребление данной лексемы в контексте высказывания определяется достаточно однозначно.
Таким образом, метафоры как выражения метафорических концептов, какой бы степенью конвенциональности они не обладали, не могут терять интенцию языкового употребления в той или иной дискурсивной области, поскольку иначе не состоится и сама коммуникация. Именно поэтому при изучении процесса оценочного смыслообразования мы считаем оправданным не проводить границы между инновативными (авторскими) и конвенциональными метафорами.
Ирония в разрезе лингвистических дисциплин и подходов
В коммуникатикативной ситуации упрека, как подчеркивалось выше, интенциональное содержание составляет выражение неодобрения действиями адресата упрека, целью упрека является добиться признания со стороны адресата своей вины и изменения своего поведения. Упрек относится к той категории коммуникативных ситуаций, в которых одной из сопутствующих интенций является желание вызвать у собеседника определенное чувство. В данном случае это чувство вины или даже стыда за совершенное.
Мотивы представляют собой в рамках коммуникативной ситуации упрека имплицитную смысловую категорию, экспликация которой возможна на основе анализа коммуникативного контекста, или контекста ситуации.
В (230) упрек вызван досадой дочери, которую она испытывает в связи с тем, что ее отец не такой понимающий, как ей хотелось бы, чрезмерно довлеющий в оценках и мнениях: в тексте часто встречается в качестве характеристики отца слово bervater. Неэкспрессивная форма выражения упрека свидетельствует об отсутствии глубокого чувства обиды, дочь, любя своего отца, пытается понять его и его поведение, но принять его не может. Эта же эмоция характеризует коммуникативную ситуацию в (233), в которой действующими лицами также являются отец и любящая его дочь, и в (232), где упрекаемый не относится к непосредственно страдающим от действий адресата упрека. Таким образом, эмоция мотивирует коммуникативную ситуацию упрека и в то же время определяет форму и способ его выражения, что в свою очередь обуславливает особенности оценочного смысла всего высказывания.
Вопросная форма выражения упрека в (231), как и в (238) более экспрессивна по сравнению с повествовательной, что свидетельствует о накале эмоций, переживаемых говорящим. Экспрессивность выражения усиливают модальные частицы таї в сочетании с отрицанием nicht и наречием einfach, auch, пиг, междометное восклицание mein Gott и риторичность задаваемых вопросов Was wird пиг werden? War da keine Mglichkeit, Euch auch zu verdndern?“.
Конструкции nicht mal, nicht einfach mal подчеркивают несложность, простоту предъявляемых к адресату упрека требований или ожиданий, которые он все же не смог выполнить. Близка к данной и семантика частицы nur. Модальная частица auch, употребляемая в вопросных формах упрека, усиливает негативную оценку поведения адресата упрека за счет указания на общую нормативность, «общечеловечность» ожидаемого поступка. Досада как мотив коммуникативной ситуации в (230) сменяется в (231), (происходящей в самом произведении позже, после пережившего героиней шока от слов отца) и в (238) возмущением и обидой. Именно эти эмоции становятся мотивом обращения дочери с обвинительным письмом к родителям и жены с обвинительными словами к мужу. Возмущение как реакция на нарушение некоторых этических норм всегда связано с экспрессивным выражением и свидетельствует не только об отрицательной оценке данного нарушения, но и о высокой личной затронутости говорящего происходящим.
Несмотря на повествовательную форму выражения упрек в (234) характеризуется значительной экспрессией, которая передается через используемое говорящим прямое обращение ihr и относящееся к нему придаточное определительное. Экспрессия эта вызвана сильнейшим чувством затяжной обиды, рожденным из пережитого унижения, которое переросло в легкое презрение. Именно им обусловлено безличное ihr в качестве обращения. Эмоциональность речи усиливается здесь за счет использования отрицательного местоимения nichts, имеющего сему, которую можно было бы определить как крайняя степень чего-либо (Ср. в (243)). К такого рода «экстремальным» формулировкам относятся также такие лексико-семантические средства как alle (238), alles (237), (230), berhaupt (238), immer, stndig, nie, nicht einmal и т. п. Эти своего рода гиперболические выражения обусловлены испытываемыми эмоциями и относятся, как правило, к «предельным» в своей ненормированности действиям или к постоянно повторяющимся, чем и оправдывается высказываемый упрек.
Коммуникативные ситуации, представленные в (236) и (237) отличаются меньшей экспрессивностью языкового выражения, что определяется уровнем эмоционального напряжения между их участниками. Имплицитный статус упрекаемого и собирательный характер упрекающего приводят к снижению личной затронутости происходящим, вследствие чего и сам характер упрека менее личностный по сравнению, например, с упреком в (231), (238) и (241) фрагментах. Дистанцированность говорящего проявляется здесь в иронически-саркастическом способе выражения упрека - утверждении обратного желаемому положению дел: „ Uns aber alle Schuld auflasten gehrt zum guten Ton “ и “ aber mit ihnen knnte man ja alles machen“. Мотивом упрека становится недовольство, несогласие с данным положением дел, о чем в частности свидетельствует диалектический в своей основе союз aber.
Обида выступает мотивом упрека в коммуникативных ситуациях (235) и (240), но временная отдаленность пережитой эмоции снижает ее накал, говорящий дистанцирован от происходящего теперь уже во времени, что также отражается в языковом оформлении упрека: в (235) это шутливо-фамильярный тон выражения da hat er keinen Bock drauf gehabt, а в (240) - ироничное в своей основе утверждение Drecksarbeit war mscht fr sie.
Обида является основным мотивом и в коммуникативных ситуациях (241) и (242), в которых говорящие недовольны своим положением в кругу близких людей, их к себе отношением. В (243) это тоже обида, но менее личностная, так как обидчиком являются женщины вообще, использующие мужчин и нежелающие их понять. Особенности эмоционального состояния, в данном случае снижение личностной затронутости говорящего, определяют особенности языкового выражения упрека (он менее категоричен) и в конечном итоге -особенности оценочного смысла.
Таким образом, основным мотивом выражения упрека является, как показывает анализ, чувство обиды, испытываемое говорящим от действий адресата упрека, которое, однако, может иметь различную степень интенсивности в зависимости от степени личной затронутости говорящего и граничить, с одной стороны, с досадой и недовольством, а с другой, - сопровождаться бурным возмущением. Эмоция говорящего, определяя поведение упрекающего, в данном случае экспрессивность его речи, приобретает статус когнитивной области, или когнитивного контекста, влияющей/го на процесс оценочного смыслообразования. Особый случай представляет собой коммуникативная ситуация самоупрека, отличающаяся от представленных выше по всем основным позициям в модели упрека. Это относится как к интерактивным характеристикам, а именно к позиции УЧАСТНИКИ СИТУАЦИИ, так и к позициям ПРЕДМЕТ УПРЕКА и МОТИВ УПРЕКА.
В отличие от типичной модели, где позиция УЧАСТНИКИ СИТУАЦИИ заполняется элементами – упрекаемым и упрекающим, в самоупреке эти две роли выполняются одним лицом: говорящий упрекает самого себя в совершении некоторого поступка.
