Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Политический дискурс как сфера реализации персуазивности 12
1.1. Дискурс как объект лингвистического анализа 12
1.2. Политический дискурс как персуазивный феномен 19
1.3. Персуазивная коммуникация как объект междисциплинарных исследований 23
1.3.1. Предпосылки изучения персуазивной коммуникации 23
1.3.2. Персуазивность: к определению понятия 25
1.3.3. Комплексная модель описания процесса персуазивности 32
1.3.3.1 Прагмалингвистическая парадигма описания персуазивности 32
1.3.3.2. Психолингвистическая парадигма описания персуазивности 37
1.3.3.3. Когнитивная парадигма описания персуазивности 41
1.3.4. Персуазивные речевые приемы и языковые средства 46
1.3.5. Текстоцентрический принцип анализа персуазивной коммуникации 65
1.3.6. Понятие персуазивной коммуникативной стратегии и тактики 68
1.4. Особенности публичной речи политика как персуазивного типа текста 73
1.5. Оппозиция «свои-чужие» как базовая оппозиция президентского дискурса США 84
Выводы к главе I 92
ГЛАВА II. Лингвопрагматические средства моделирования образа врага в политическом дискурсе США 96
2.1. Дискурс нового мирового порядка и дискурс холодной войны «Террорист» и «тиран» как интегративный образ врага в дискурсе нового мирового порядка 98
2.2.1. Стратегия создания круга «чужих» 99
2.2.1.1. Средства прагматического фокусирования образа врага 99
2.2.1.2. Тактика создания интегративного образа врага 109
2.2.1.3. Тактика конкретизации 113
2.2.1.4. Тактика поляризации «своих» и «чужих» 117
2.2.2. Стратегия создания фантомной угрозы 122
2.2.2.1. Средства прагматического фокусирования угрозы в тексте 122
2.2.2.2. Тактика создания и приближения образа угрозы к реципиенту 126
2.2.2.3. Тактика моделирования альтернативного будущего 133
2.2.2.4. Тактика трансформации угрозы 138
2.2.2.5. Тактика экстраполяции прецедентов 140
2.2.2.6. Тактика интенсификации степени угрозы 142
2.2.2.7. Тактика создания уникальности угрозы 145
2.2.2.8. Тактика конкретизации 146
2.2.2.9. Тактика персонализации угрозы 147
2.2.3. Стратегия демонизации врага 151
2.2.3.1. Средства прагматического фокусирования «жестокости» и прототипические сценарии демонизации 151
2.2.3.2. Тактика приписывания мнения 160
2.2.3.3. Тактика магнификации агрессии врага 161
2.2.3.4. Тактика детализации описания «жертв агрессии» 163
2.3. Советский Союз как единый образ врага в дискурсе холодной войны 165
2.3.1. Стратегия создания круга «чужих» 166
2.3.1.1. Средства прагматического фокусирования образа врага 166
2.3.1.2. Тактика создания интегративного образа врага 175
2.3.1.3 Тактика конкретизации 176
2.3.1.4. Тактика поляризации vs. тактика кооперации «своих» и «чужих» 177
2.3.2. Стратегия создания фантомной угрозы 184
2.3.2.1. Средства прагматического фокусирования угрозы в тексте 184
2.3.2.2. Тактика создания и приближения образа угрозы к реципиенту 187
2.3.2.3. Тактика создания альтернативного будущего 191
2.3.2.4. Тактика экстраполяции прецедентов 195
2.3.2.5. Тактика интенсификации степени угрозы 196
2.3.2.6. Тактика создания уникальности угрозы 198
2.3.3. Стратегия демонизации врага 201
2.3.3.1. Средства прагматического фокусирования «жестокости» и прототипические сценарии демонизации 201
2.3.3.2. Тактика приписывания мнения 202
2.3.3.3. Тактика магнификации агрессии врага 204
2.3.3.4. Тактика детализации описания «жертв агрессии» 205
Выводы к главе
Литература
- Персуазивная коммуникация как объект междисциплинарных исследований
- Стратегия создания круга «чужих»
- Средства прагматического фокусирования «жестокости» и прототипические сценарии демонизации
- Средства прагматического фокусирования «жестокости» и прототипические сценарии демонизации
Введение к работе
Реферируемое диссертационное исследование посвящено рассмотрению когнитивных и прагмалингвистических особенностей реализации персуазивной стратегии моделирования образа врага в политическом дискурсе США в период с 1960 по 2008 гг.
Материалом исследования послужили тексты публичных речей американских президентов Дж. Кеннеди, Л.Б. Джонсона, Р. Никсона, Дж. Форда, Дж. Картера, Р. Рейгана в период с 1961 по 1989 гг., ставшие эмпирической базой для выделения дискурса холодной войны (ДХВ), и тексты речей Дж. Г.У. Буша, Б. Клинтона, Дж. У. Буша в период с 1989 по 2008 гг., послужившие эмпирической базой для выделения дискурса нового мирового порядка (ДНМП). Общий объем исследованного текстового корпуса составил около 170 текстов публичных речей (ок. 68 п.л.).
В лингвистике интерес к механизмам и способам воздействия одного индивидуума на другого/-их определяется общей переориентацией научной парадигмы со структурных исследований в область функционального. Рассмотрение языка как инструмента воздействия обусловлено положением о неотделимости языка от человеческой деятельности. Изменение модуса описания языка и речи также связано с выбором дискурса как основной единицы исследования. Дискурсивная парадигма, рассматривающая коммуникацию в ее неразрывной связи с широким экстралингвистическим контекстом, является теоретико-методологической базой описания механизмов персуазивности.
Актуальность предпринимаемого исследования раскрывается
непосредственной связью рассматриваемой в нем проблематики с
приоритетными направлениями развития современной антропоцентрически и
функционально ориентированной лингвистики, определяющими
исследовательский интерес к изучению языка как инструмента социальной власти, оптимизации речевого общения, и - шире - вопросам речевого воздействия на воспринимающее сознание, в том числе к скрытой форме воздействия. Исследование базируется на новейших разработках в области механизмов и принципов речевого воздействия в таких его формах, как аргументация, персуазивность, суггестия, манипуляция.
Цель настоящего исследования заключается в комплексном изучении моделирования образа врага как одной из ключевых персуазивных стратегий политического дискурса США. Для достижения заявленных целей были определены следующие исследовательские задачи:
систематизировать научные представления о персуазивной коммуникации в различных междисциплинарных направлениях лингвистики;
уточнить текстообразующие характеристики публичной речи политика как особого, ориентированного преимущественно на речевое воздействие, типа текста в составе политического дискурса;
определить лингвопрагматическую специфику дискурсивных формаций, коррелирующих с выделяемыми политологами и историками
общественно-политическими практиками: периодом холодной войны и периодом нового мирового порядка;
выявить и систематизировать типичные средства прагматического фокусирования в ткани текста образа врага;
определить и научно описать стратегии и тактики, создающие в своей совокупности комплексный образ врага в американском политическом дискурсе, систематизировать используемые для их реализации средства разных языковых уровней.
Теоретической основой диссертации послужили
исследования по стилистике, лингвистике, типологии текста и прагматике (И.В. Арнольд, И.Р. Гальперин, Е.А. Гончарова, СТ. Золян, Ю.А. Левицкий, В.З. Тураева, К.А. Филиппов, В.Е. Чернявская, И.А. Щирова, Т.В. Юдина и др.);
исследования в области персуазивности и манипуляции (А.Н. Баранов, P.M. Блакар, Д. Болинджер, О.Н. Быкова, Е.А. Гончарова, А.Г. Гурочкина, Е.Л. Доценко, М.Р. Желтухина, О.С. Иссерс, С.Г. Кара-Мурза, Л.А. Киселева, О.Л. Михалева, Г.А. Копнина, П.Б. Паршин, А.П. Сковородников, Л.Л. Федорова, Г.Г. Хазагеров, В.Е. Чернявская, С. Carey, Т.А. Van Dijk и др.);
работы в области психолингвистики и нейролингвистического программирования (Б. Боденхамер, Б.А Ермолаев, А.А. Леонтьев, В.Ф. Петренко, Е.Ф. Тарасов, Н.Н. Трошина, М. Холл, R. Dilts, R. Bandler, S. Booth-Butterfield, J. Grinder, G.R. Miller, D.R Roskos-Ewoldsen, J. Welbourne и др.);
работы в области когнитивной лингвистики (А.Н. Баранов, Н.Н. Болдырев, Т.А. ван Дейк, В.З. Демьянков, М.В. Никитин, У. Чейф, А.П. Чудинов, G. Lakoff, М. Johnson, М. Minsky и др.);
работы в области теории дискурса и критического анализа дискурса (В.З. Демьянков, СТ. Золян, Ю.Н. Караулов, В.И. Карасик, В.В. Красных, М.Л. Макаров, В.В. Петров, П. Серио, В.Е. Чернявская, Е. И. Шейгал, Т.А. Van Dijk, D.G. Butt, A. Lukin, C.M.I.M. Matthiessen, G.C Chang, H.B. Mehan, R. Wodak, P.L. Dunmire, N. Fairclough, F. Ferrari, A. Lazar, M.M. Lazar, I. Leuder, T. Van Leeuwen и др.).
В соответствии с целью и задачами исследования в качестве основных методов анализа использовались метод непосредственного наблюдения, метод контекстуального интерпретационного анализа, метод дискурсивного анализа, сопоставительный метод.
На защиту выносятся следующие положения:
1. Публичная речь политика представляет собой самостоятельный тип
текста в системе политического дискурса, понимаемого как содержательно-
тематическая общность текстов, коррелирующих с особой общественной
практикой - политикой. Текстотипологическое своеобразие публичной речи
определяется рядом инвариантных характеристик, задаваемых дискурсивно:
институциональностью, смысловой неопределенностью, фантомностью,
фидеистичностью, редукционизмом, полифункциональностью и
поликодовостью. Доминантной функциональной характеристикой публичной речи как типа текста является персу азивность: в иерархии коммуникативных
установок публичной речи персуазивность через совокупность актуализаций, т.е. структурное и семантическое выдвижение определенных компонентов текста, приобретает статус доминирующего текстообразующего фактора.
2. В американском политическом дискурсе второй половины XX - начала
XXI вв. вычленимы отдельные дискурсивные формации как языковые
корреляты определенной общественно-политической практики: дискурс
холодной войны (1961-1989 гг.) и дискурс нового мирового порядка (1990-2008
гг.). Они конституируются текстами, отражающими в своей концептуально-
тематической и формально-стилистической структуре идеологическую
обусловленность конкретной дискурсивной формации.
Ключевой персуазивной стратегией в американском политическом дискурсе, прослеживаемой непрерывно на протяжении второй половины XX -начале XXI вв., является моделирование образа фантомного противника, что обусловливает специфику формулирования публичных речей национальных лидеров США. Стратегия моделирования образа врага представляет собой диалектическое единство двух основных аспектов стратегического действия -когнитивного и речевого. Когнитивный аспект связан с планированием и прогнозированием определенного речевого действия, в соответствии с имеющимися у коммуниканта знаниями, пресуппозициями и установками. Речевой аспект охватывает процессы выбора и комбинирования языковых средств при создании персуазивного текста для выражения в нем определенного концептуально-тематического, функционально-прагматического и формально-стилистического содержания под контролем глобальной стратегической цели.
Образ врага является проекцией когнитивной и семиотической категории «круг чужих». Содержательно-семантическая реализация данной категории определяется идеологической практикой и отражается в текстах, представляющих данную практику. В дискурсе холодной войны круг чужих актуализируется как единый образ «СССР - враг США», в дискурсе нового мирового порядка - как интегративный образ «террористов» и «тиранов».
5. Языковые средства прагматического фокусирования и речевые приемы,
участвующие в текстовом моделировании образа врага, обнаруживают
принципиальное сходство в дискурсе холодной войны и дискурсе нового
мирового порядка. Тактические приемы и средства прагматического
фокусирования образа врага реализуют в своей совокупности три частных
стратегии (1) стратегию создания круга «чужих»; (2) стратегию создания
фантомной угрозы; (3) стратегию демонизации врага. Стратегия создания круга
«чужих» заключается в актуализации в тексте комплексом языковых средств
образа «чужих», которые оцениваются со стороны «своих» как
думающие/действующие враждебно по отношению к американцам и
американским ценностям. Данная стратегия реализуется вариативно в каждом
из двух дискурсов. В дискурсе нового мирового порядка «круг чужих»
актуализируется лексемами со значением враг/enemy, в дискурсе холодной
войны - лексемами со значением противник/adversary/competitor. Стратегия
создания фантомной угрозы актуализируется в тексте через указание на
исходящую от врага угрозу, направленную на «своих». Стратегия демонизации врага предполагает создание текстовыми средствами «мифа-кошмара», позиционирование врага как жестокого, кровожадного, бесчеловечного.
Научная новизна работы заключается в комплексном анализе лингвистических приемов и средств, реализующих в своей совокупности стратегию моделирования образа врага в политическом дискурсе. Дополнительную значимость и новизну защищаемой диссертации придает сравнительно-сопоставительный аспект анализа двух дискурсивных формаций, сложившихся во второй половине XX - начале XXI вв., - так называемого дискурса холодной войны и дискурса нового мирового порядка. Предложено новое осмысление образа «чужого» как универсальной семиотической категории, реализующейся инвариантно в политическом дискурсе независимо от господствующей идеологии.
Теоретическая значимость работы заключается в том, что диссертационное исследование вносит вклад в теорию и типологию текста, а также в дальнейшее изучение феномена речевого воздействия с учетом теоретических положений прагмалингвистики, когнитивной лингвистики и психолингвистики. Полученные в работе результаты развивают научные представления в области исследования коммуникативно-прагматических стратегий убеждения, манипуляции личностью/массовым сознанием. Предложенные в диссертационном исследовании логика и методика описания официально-публичной речи политика как персуазивного типа текста могут стать основой для анализа иных типов текста на различном языковом материале.
Практическая ценность работы состоит в возможности использовании материалов и результатов исследования при разработке курсов по стилистике и лингвистике текста, прагматике, неориторике. Выводы диссертации представляют практический интерес для специалистов по связям с общественностью и рекламе, журналистов, общественных деятелей и политиков. Наблюдения и выводы исследования вносят вклад в формирование культуры человеческой коммуникации, представлений о толерантном речевом поведении языковой личности.
Рекомендации по использованию научных результатов. Результаты, выводы и языковой материал диссертации могут быть использованы к внедрению в вышеназванных курсах на лингвистических и гуманитарных факультетах высших учебных заведений, а также могут применяться для разработки учебных пособий, для написания курсовых и дипломных работ, в научно-исследовательской деятельности студентов и аспирантов.
Апробация работы. Основные положения диссертации были представлены на международной научно-практической конференции «Язык и реальность: современные проблемы американистики и лингвистики» (Архангельск, март 2009 г.), научно-практической конференции «Лингвистика. Обучение. Перевод» в рамках Ломоносовских академических чтений (Архангельск, ноября 2009 г.), международной научно-практической конференции «Век информационных технологий: новые подходы в
американистике, лингвистике и лингводидактике» (Архангельск, март 2010 г.), на научных аспирантских семинарах и заседаниях кафедры английского языка Поморского государственного университета имени М.В. Ломоносова (2007 -2009 гг.). По теме исследования опубликовано пять научных работы, общим объемом 2,2 п.л.
Объем и структура работы. Диссертационное исследование состоит из введения, двух глав, выводов по главам и заключения. Содержание исследования изложено на 245 страницах печатного текста. Библиографический список содержит 204 наименования научной литературы, из них 52 на иностранном языке, словари и источники иллюстративного материала, список используемых сокращений.
Персуазивная коммуникация как объект междисциплинарных исследований
Анализ феномена «политический дискурс» целесообразно предварить общей характеристикой существующих подходов к определению термина «дискурс» в широком смысле. Характерной чертой его употребления является отсутствие какой-либо строгости и однозначности интерпретации (см., например: Карасик 2004: 227). Так, П. Серио приводит восемь определений понятия «дискурс», в том числе и такие, которые можно назвать эквивалентами понятий «речь» и «сверхфразовое единство» (подробнее см.: Серио 2002а: 26). Такое многообразие и расплывчатость интерпретации приводит к принципиальному отказу некоторых лингвистов от его употребления в пользу «более простого и знакомого» термина «текст» (см. например: Левицкий 2006: 96-98).
Одним из путей исследования и понимания сущности явления «дискурс» является рассмотрение последнего в традиционной дихотомии «текст - дискурс» (об этимологии данных слов и прозрачности внутренней формы слова для различных языков см.: Демьянков 2005: 34-55). Внутренние отношения такой дихотомии были положены в основу классификации различных вариантов интерпретации «дискурса» (в рамках лингвистической традиции), предлагаемой М.Л. Макаровым (Макаров 2003: 87-90, см. таюке обзор в: Петрова 2003, Горбунова 2008).
На основании различных вариантов отношений, устанавливаемых между этими двумя понятиями и, соответственно, теми границами, в которых каждое из них может быть рассмотрено, М.Л. Макаров (2003) выделяет три основных существующих в лингвистической науке подхода. Первый подход характеризуется дифференцированием текста и дискурса в зависимости от одной из двух форм языковой действительности - а именно, по принципу использования или неиспользования письма. Отсюда возникает оппозиция письменный текст vs. устный дискурс. Такой подход обнаруживается в частности в работах И.Р. Гальперина (2006), О.И. Москальской (1981), З.Я. Тураевой (1986) и др. Следствием такой дихотомии является разграничение дискурс-анализа (объектом которого считается устная речь) и лингвистики (письменного) текста. Второй подход основан на трактовке дискурса как интерактивного способа речевого взаимодействия, в противовес тексту, обычно принадлежащего одному автору, что сближает данное противопоставление с оппозицией диалог vs. монолог. Дискурс-анализ изучает социокультурные, интерактивные стороны языкового общения, но из этого не следует вывод о том, что такой анализ ограничен исключительно изучением диалога, так как практически любой текст, включая письменный, может быть рассмотрен в диалогическом аспекте как обращенный к гипотетическому адресату (Fairclough 2003: 110). Третий подход заключается в рассмотрении понятия «дискурс» как родового по отношению к таким понятиям как «речь» и «текст». Вследствие этого дискурс понимается широко - как все, что говорится и пишется, т.е. как любая речевая деятельность не зависимо от способа ее конечной репрезентации. Достоинством данной точки зрения, по мнению- ее сторонников (в частности самого М.Л. Макарова), является то, что «здесь подчеркивается обобщающий характер понятия дискурс, снимается всякая ограниченность признаками монологический/диалогический, устный/письменный» (Макаров 2003: 90; курсив в оригинале - Е.М.).
Иной подход к пониманию дискурса представлен в различных школах европейского дискурсивного анализа (подробнее см.: Чернявская 2006: 69-74). Общим для всех данных школ является рассмотрение дискурса как особой языковой формации, коррелирующей с той или иной областью общественной практики, человеческого познания и коммуникации (Чернявская 2006: 74, см. также: Ревзина 2005, Powers 2007).
Так, например, во Франции, как отмечает П. Серио, «анализ дискурса /.../ зародился в 60-е годы под знаком соединения лингвистики, марксистской философии Луи Альтюссера и психоанализа» (Серио 2002а: 14). Идеи этой школы отражены в трудах Л. Альтюссера, Ж. Лакана, М. Пеше, и П. Серио, где тексты/высказывания рассматриваются как продукты «идеологической и психической практики» (см.: Квадратура смысла 2002). Такие тексты всегда культурно, социально и идеологически обусловлены. Предмет дискурсивного анализа во французской школе, по словам П. Серио, составляют «тексты в полном смысле этого термина» (курсив в оригинале — Е.М.), т.е. тексты, произведенные в институциональных рамках, которые накладывают сильные ограничения на акты высказывания; тексты, наделенные исторической, социальной, интеллектуальной направленностью (Серио 2002а: 27). Понимаемый таким образом анализ дискурса у французских исследователей не ограничивается лингвистическим анализом и интерпретацией текстов, но покидает пространство лингвистики и соединяется с широким историческим, психологическим анализом. Дискурс «отнюдь не является первичным и эмпирическим объектом: имеется в виду теоретический (конструированный) объект, который побуждает к размышлению об отношении между языком и идеологией. Понятие дискурса открывает трудный путь между чисто лингвистическим подходом, который основывается на признанном забвении истории, и подходом, который растворяет язык в идеологии» (там же: 27). Здесь следует, однако, особо отметить, что в данном исследовательском направлении под идеологией понимается «любой языковой и - еще шире - любой семиотический факт, который интерпретируется в свете социальных интересов и в котором узакониваются социальные значимости в их исторической обусловленности ...» (там же: 20).
Стратегия создания круга «чужих»
Основанной на стереотипе и групповых представлениях номинацией, выполняющей пейоративную функцию, является так называемый «ярлык». Под ярлыком подразумевается особый способ номинации а) классифицирующий референта (лицо, объект, ситуацию) как принадлежащий к группе, классу, виду и обладающий общими с ними характерными признаками; б) базирующийся на стереотипе. Ярлык также характеризуется поверхностностью и оценочностью (Корнилаева 2008: 14). Ярлык, как и прочие описанные выше способы номинации, существует в системе координат «свой - чужой»: его дифференцирующей характеристикой является оценка референта с позиции своей группы «наш - не наш» (Шейгал 2000:143).
Рассматривая ярлык как средство реализации мелиоративной функции, исследователи, как правило, говорят об «инвективном ярлыке». Как известно, инвектива в широком смысле - это речевая функция нанесения оскорбления, любое резкое выступление, выпад против оппонента. Инвектива является одним из средств речевой агрессии. Инвективный ярлык имеет яркую отрицательную оценочность, а также является инструментом понижения статуса адресата (см.: Пеленкова 2006, Шейгал 2000: 252-254).
Использование ярлыка как средства персуазивности можно проиллюстрировать особенностью употребления инвективы terrorist в современном американском политическом дискурсе. Мы считаем, что навешивание на кого-либо ярлыка «террорист» обусловлено идеологической позицией отправителя сообщения, но не предметно-логическим содержанием самой номинации. Иными словами, такая номинация существует и имеет смысл только в рамках рассматриваемой здесь идеологической оппозиции «свои vs. чужие» (ср.: Юзефович 2005).
В подтверждение такой позиции приведем мнение Н. Хомского, который в своих статьях, посвященных критике использования номинации «террорист» (Chomsky 1991, 2002), рассматривает различные исторические случаи агрессии США и ее союзников и приходит к выводу, что номинация «терроризм» применима только для описания террора протав «нас», но не для террора, исходящего от нас по отношению к «ним» (Chomsky 1991). Иными словами, террористами по определению могут быть только представители группы «чужих». Такое позиционирование является настолько закрепившимся в сознании реципиента, что в большинстве случаев не вызывает вопросов о своей правомерности. При этом, мы полагаем, что такие «идеологические корни» номинации не всегда доступны для прямого понимания и анализа обывателем.
Далее, обусловленность такой номинации идеологией подтверждается также результатами, полученными в работе [Lazar and Lazar 2004]. Так, авторы утверждают, что основным из средств конструирования образа «врага» (enemy-construction) является его позиционирование как покушающегося на ценности группы «своих». Поскольку основной ценностью провозглашается политический аффектов «свобода» (freedom), а враг изображается как покушающийся на данную ценность (enemies of freedom), это автоматически лишает его возможности «получить» такую альтернативную, противоположно заряженную номинацию, как «борец за свободу» (freedom fighter) (ср. аналогичные выводы на основании категоризации принадлежности в: Leudar et al. 2004: 248). Из описанного выше следует, что такие персонажи, как бин Ладен и его соратники, являются именно «террористами», а не «борцами за свободу». Такое положение дел даже не подлежит обсуждению в рамках доминирующей идеологии США. К грамматико-синтаксичесим средствам персуазивности относятся прежде всего средства варьирования при построении суждения. Механизмы вариативной интерпретации действительности, используемые на уровне построения суждения, подробно исследованы в литературе по речевому воздействию. В первую очередь это механизмы манипулирования ролями агенса и пациенса в пропозиции. Так, Р. Блакар указывает, что «выбор активной или пассивной формы /.../ оказывает неявное воздействие на восприятие причинных отношений получателем» (Блакар 1987:107). Т.А. ван Дейк, рассматривая роль пропозициональной структуры в отражении той или иной групповой установки и идеологии, отмечает, что в тенденциозных текстах негативный образ той или иной социальной группы подкрепляется ее представлением в качестве агенса негативных действий и в качестве пациенса, если речь идет о некоторой позитивной активности (van Dijk 1995: 261-262, см. также: Рижинашвили 1995).
Д. Болинджер определяет также следующие способы речевого воздействия, связанные с построением суждения: (1) опущение указания на агенс в пассивных конструкциях - употребеление перформативного глагола в пассиве, вместо конструкции «they say...»; (2) использование пассивных причастий - внимание реципиента фокусируется на главной предикации; (3) опущение экспериенцера - использование конструкций с глаголом «to seem» («представляется...») (подробнее см.: Болинджер 1987: 31 и след.).
Особым случаем преобразований при построении суждения является номинализация, широко рассматриваемая в лингвистической литературе в связи с различной проблематикой (Болинджер 1987: 35, Серио 2002, Dunmire 2005: 489 и след, Fairclough 2003: 144-145, van Dijk 2008: 826). Н. Фэрклоу называет номинализацию метафорическим (неконгруэнтным) представлением процесса. Сущности и объекты конгруэнтно репрезентируются лингвистически при помощи существительных, в то время как процессы конгруэнтно представляются глаголами с соответствующими аргументами. Номинализация предполагает конвертацию глагола в слово, подобное существительному (noun-like word), а процесса - в сущность (Fairclough 2003: 144). При этом теряются важные элементы предикации -время и модальность, а также семантические актанты, такие как агенс и пациенс. Следовательно, номинализация преобразует процесс исходной семантической модели с соответствующими аргументами и предикацией в некоторую сущность, «живущую своей собственной жизнью» (Болинджер 1987: 35). Такое преобразование может, к примеру, повлечь значимую элиминацию ответственности за выполнение указанного действия (агенс находится «вне зоны видимости») или объединения плана настоящего и будущего, что в частности может использоваться для трактовки предсказываемого события как реально существующего «здесь и сейчас».
Так, например, в работе [Dunmire 2005] рассматривается специфика и последствия использования номинализации в публичных речах Дж. У. Буша, посвященных предполагаемой угрозе, исходящей от Ирака. Во-первых, как отмечает автор, данная номинализация позволяет Дж. Бушу утвердить суждение "Iraq is a threat" как само собой разумеющуюся фоновую информацию (ср.: presupposed, background information; там же:489). Такую номинализацию можно, пользуясь терминологией французской школы дискурсивного анализа, определить как преконструкт, т.е. как синтаксические структуры, допускающие присутствие определенных элементов вне эксплицитного утверждения субъекта, как следы предшествующих конструкций, как комбинации языковых элементов, уже сформулированные в прошлых дискурсах и которые в них черпают свой эффект очевидного присутствия (подробнее см.: Садовская 2008, Серио 2002b: 356 и след.).
Средства прагматического фокусирования «жестокости» и прототипические сценарии демонизации
Аналогичные выводы представлены в работе (Dunmire 2009]. П. Данмаир делает попытку синхронического и диахронического интер- и интратекстуального анализа так называемой «доктрины Буша» ( Bush Doctrine ) - стратегии национальной безопасности после 11 сентября, официально санкционировавшей политику превентивной войны (sanctions а policy of preventive war; ср. также: Chomsky 2004). Основным положением, выдвигаемым автором, является утверждение о неправомерности выделения «доктрины Буша» как отдельного явления, не связанного с предшествующей доктриной, установившейся после окончания холодной войны. Свою задачу автор формулирует как намерение «разрушить сказку про то, как «события 9/11 изменили все» (to disrupt the 9/11 changed everything narrative) и вернуть доктрину Буша в ее исходный исторический и мотивационный контекст - стремление США после окончания холодной войны сохранить свое мировое лидерство посредством удержания военного превосходства (by maintaining military preeminence)» (там же: 196, перевод наш - Е.М.).
Тексты дискурса нового мирового порядка и, в первую очередь, тексты, коррелирующие с «доктриной Буша», стали предметом многочисленных лингвистических исследований в области критического анализа дискурса. При этом многие ученые отмечают детерминированность концептуально-тематической и формально-стилистической структуры текстов данного дискурса оппозицией «свои-чужие», а также частотность актуализации в текстовой ткани комплексного образа «врага» (см., например: Achugar 2004, Butt et al. 2004, Chang and Mehan 2008, Dunmire 2005, 2009, Edwards 2004, Erjavec and Volcic 2007, Ferrari 2007, Graham et al. 2004, Lakoff 2004, Lazar and Lazar 2004, Leudar et al. 2004, Martin 2004, Martin Rojo 1995, Meadows 2007, Reyes-Rodriguez 2008, van Dijk 2006). В данной главе мы намерены показать, что моделирование образа врага является одной из доминирующих стратегий дискурса НМЛ, реализующейся совокупностью трех частных стратегий — (1) стратегией создания «круга чужих», (2) стратегией создания фантомной угрозы, (3) стратегией демонизации врага. Далее, мы намерены продемонстрировать, что стратегия моделирования образа врага является также одной из доминирующих стратегий дискурса холодной войны. Рабочей гипотезой исследования является предположение о том, что основой развертывания данной стратегии в обоих дискурсах является актуализация в ткани текста универсальной семиотической и когнитивной категории «круг чужих». При этом заполнение данной категории осуществляется семантически на уровне текстов и определяется экстралингвистически, т.е. доминантной идеологией конкретной общественно-политической практики.
В данном разделе мы намерены продемонстрировать, что тексты, относящиеся к ДНМП, структурно, тематически и формально-стилистически являются манифестацией универсальной бинарной оппозиции «свои-чужие». Мы также считаем, что круг «чужих» представлен в данном дискурсе двумя основными образами - образом «террорист» и образом «тиран». Два данных образа в совокупности образуют объединенный интегративный образ врага. Для подтверждения выдвигаемых предположений нами был проведен анализ текстов публичных речей трех американских президентов за указанный период времени (примерно 1990-2008 гг.). Анализ представляет собой выявление и описание лингвистических средств моделирования образа врага в двух аспектах. Результативный аспект предполагает анализ языковых средств прагматического фокусирования в ткани текста образа врага и создания семантического поля «чуждости». Процессуальный аспект описания предполагает исследование специфических коммуникативных тактик, используемых в текстах ДНМП для моделирования образа врага. 2.2.1. Стратегия создания круга «чужих»
Стратегия создания круга «чужих» в ДНМП представляет собой актуализацию в текстовой ткани процесса «отчуждения» определенных агентов и связанной с ними активности от группы «своих». При реализации данной стратегии в тексте посредством различных языковых средств моделируется образ «чужих», которые оцениваются с точки зрения «своих» как думающие/действующие враждебно по отношению к американцам и американским ценностям. Для развертывания стратегии используются как средства прагматического фокусирования в ткани текста смысла «враг», «чужой», так и различные тактические приемы.
При анализе основной акцент делался на выявление наиболее частотных, тиражируемых и постоянно репродуцируемых в текстах языковых средств. Языковыми маркерами прагматического фокусирования образа врага в текстах ДНМП являются лексемы с общей семантикой «враждебности» и «чуждости». В первую очередь фокусирование образа врага и создание семантического поля «чужого» достигается прямой номинацией «действующих лиц» с использованием следующих частотных идеологических ярлыков с пейоративной семантикой: terrorist, tyrant, dictator, regime; ярлыком-гиперонимом для данной подгруппы выступает лексема enemy. Помимо указанных выше номинаций анализ текстов также позволил выявить в текстах ДНМП использование следующих инвективных ярлыков: во-первых, сочетаний с лексемой evil (например, "evil men"), во-вторых, целой группа номинаций, объединенных семой «лишение жизни», «убийство» таких, как killers, murderers, assassins, thugs, в-третьих, номинаций с семами «криминальный», «незаконный», таких как, например, субстантивированное прилагательное the lawless, а также сочетания the lawless men, outlaw groups and regimes, criminal gang, gang of fanatics, extremists, gangsters, agressors и некоторые другие.
Анализ текстов показывает, что на данном историческом этапе следует говорить о двух основных антагонистических силах, образующих интегративный образ врага - Ираке в лице Саддама Хусейна, и терроризме в лице Осамы бин Ладена. Для номинации данных врагов используются два ключевых инвективных ярлыка дискурса НМЛ - tyrant и terrorist соответственно. Рассмотрим кратко динамику перемещения акцентов между данными группами в пределах исторических рамок ДНМП
Средства прагматического фокусирования «жестокости» и прототипические сценарии демонизации
Мы считаем, что основным средством, реализующим стратегию демонизации врага в ДНМП, является развертывание в тексте так называемого прототипического сценария демонизации. Прототипический сценарий демонизации представляет собой конструируемую в тексте начальную признаковую модель (по А.А. Котову (2003b)), запускающую эмоциональную ответную реакцию реципиента. Анализ текстового корпуса показывает, что такая признаковая модель обнаруживается во многих отрывках текстов ДНМП, ориентированных на создание «демонического» образа врага. Для описания развертывания прототипических сценариев в
Актуализированный в тексте прототипический сценарий демонизации описывает инвариантную ситуацию, где агрессор (AGGR) совершает жестокое или иное негативное действие по отношению к жертве (VICT). При этом агрессивное действие изображается в тексте как «неадекватное» или «несоразмерное» по отношению к одному или нескольким элементам приведенной схемы: по отношению к жертве (VICT), по отношению к моральным и этическим нормам (norms, conventions), по отношению к причине, вызвавшей данное агрессивное действие (cause). Рассмотрим несколько вариантов реализации данного прототипического сценария в тексте и выделим языковые средства его текстовой актуализации.
Первая группа: неадекватность определяется соотношением характеристик агрессивного действия и характеристик жертвы. Здесь можно выделить как минимум три подгруппы случаев на основании прототипов жертв:
1) агрессор предпринимает жестокие действия по отношению к самым беззащитным и безобидным жертвам - прототип «женщины и дети». В текстовой ткани данный прототип актуализируется, например, лексемами women, children, kids, babies, fathers and sons, the innocent, innocent lives, a little tiny country, its trusting and much weaker neigbour и др;
2) агрессор предпринимает действия военного характера по отношению к прототипу «мирный житель». Данный прототип актуализируется в текстовой ткани лексемами civilians, civilian population, (innocent) citizens, defenseless people и др;
3) агрессор предпринимает жестокие карательные действия по отношению к жителям своей страны — прототип «соотечественник». Для текстового 153 фокусирования данного смысла используются, например, лексемы his own people. Анализ показывает, что, как правило, в текстах используется конвергенция таких прототипов и прототипических ситуаций. Рассмотрим следующий пример из публичной речи Дж. У. Буша, посвященной (дискредитирующему) описанию режима Талибан:
The terrorists directive commands them to kill Christians and Jews, to kill all Americans, and make no distinction among military and civilians, including women and children (Bush 2001b).
Как видно из данного примера, автором перечисляются все возможные категории «жертв», включая выделенные нами как прототипические (ср.: civilians, women and children). Из примера так же видно, что группировка перечисленных жертв непоследовательна, так как многие перечисленные категории пересекаются, например, мирные жители (civilians) включают в себя женщин и детей, и все они могут быть американцами, а также христианами и иудеями (Christians and Jews). Мы считаем, что такая непоследовательность и неточность категоризации объясняется ориентированностью данного фрагмента на эмоциональное, а не на рациональное мышление (ср.: Reyes-Rodriguez 2008: 34).
Неадекватность действия по отношению к перечисленным категориям людей подчеркивается используемыми для актуализации этих действий в тексте лексическими средствами. Наиболее частотными являются пейоративные лексемы, фокусирующие в ткани текста значения «жестокость», «беспощадность», «кровожадность» и проч. Проиллюстрируем данное положение следующим примером, взятым из речи Дж. У. Буша: (1) Last year, the U.N. Commission on Human Rights found that Iraq continues to commit extremely grave violations of human rights, and that the regime s repression is all pervasive. (2) Tens of thousands of political opponents and ordinary citizens have been subjected to arbitrary arrest and imprisonment, summary execution, and torture by beating and burning, electric shock, 154 starvation, mutilation, and rape. (3) Wives are tortured in front of their husbands, children in the presence of their parents — and all of these horrors concealed from the world by the apparatus of a totalitarian state (Bush 2002c).
Как показывает приведенный пример, смысл «жестокость», «бесчеловечность» актуализируется в тексте использованием различных уровней конкретизации/абстракции описания. В первом предложении (1) используются лексические единицы с абстрактной семантикой (ср.: grave violations of human rights, repression). Затем данные понятия разбиваются на частности, что дает автору возможность эмоционального и реалистичного описания жестокости. Использование таких пейоративных предикатов, как execution, torture, beating, burning, electric shock, starvation, mutilation, rape создают убедительную, яркую и красочную картину в сознании реципиента и определяют, таким образом, успешность воздействия на эмоциональное сознание реципиента. В качестве жертв фигурируют прототипы невинности (wives, children). После развернутого перечисления автор вновь возвращается на более высокий уровень абстракции описания, суммируя все описанное выше гиперонимом totalitarian state.
Предыдущие два примера взяты из речей президента Дж. У. Буша и относятся к описанию активности режима Талибан и Саддама Хусейна. Проведенный анализ текстового корпуса свидетельствует, что описанный выше прототипический сценарий является универсальным в текстах ДНМП и актуализируется в текстах других президентов по отношению к другой группе врагов. Проиллюстрируем такое утверждение примером использования аналогичной модели в обращении президента Б. Клинтона к населению США по поводу ситуации в Косово:
