Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Проблема полисемии в лингвистике 12
1.1. Проблема полисемии в зарубежной лингвистике 15
1.2. Проблема полисемии в отечественном языкознании 21
1.2.1. Полисемия и широкозначность. 22
1.2.2. Полисемия и омонимия 25
1.3 Полисемия и когнитивная семантика 28
Выводы по первой главе 35
ГЛАВА II. Когнитивно-семантические основания полисемии 36
2.1. Семантика и виды полисемии. 36
2.2. Соотношение полисемии и омонимии 44
2.3. Амбигуентность и неопределенность 45
2.4. Полисемия и структура фрейма 58
2.4.1. Валентность и фреймовая структура 58
2.4.2. Фреймовая структура как основа актуализации полисемии 62
2.5. Технология когнитивно-семантического анализа английского глагола take 79
Выводы по второй главе 102
ГЛАВА III. Когнитивно-семантические аспекты экспрессивности, основанной на полисемии 104
3.1. Концептуальная база полисемии 104
3.1.1. Концептуальная метонимия и полисемия 104
3.1.4. Концептуальная метафора и полисемия 116
3.2. Полисемия, основанная на метонимическом расширении 122
3.2. Полисемия, основанная на метафорическом расширении 129
3.4. Полисемия и экспрессивность 138
3.5. Полисемия и зевгма 143
3.6. Игра слов и полисемия 156
Выводы по третьей главе 166
Заключение 168
Библиография 173
Список использованных словарей 194
Список источников иллюстративного материала 195
Интернет-источники 196
Список сокращений 198
- Проблема полисемии в отечественном языкознании
- Амбигуентность и неопределенность
- Концептуальная метонимия и полисемия
- Полисемия, основанная на метафорическом расширении
Введение к работе
Реферируемое диссертационное исследование посвящено проблеме полисемии в глагольной группе английского языка. Исследование проводилось в рамках когнитивного подхода с применением когнитивно-семантического анализа.
Проблема многозначности слова наряду с проблемой структуры его отдельного значения долгое время являлась одним из самых дискутируемых вопросов семасиологии и лингвистики [Stern, 1931; Ullmann, 1962; Ginzburg et al., 1966; Lyons, 1977]. Наиболее крупные работы по полисемии были написаны во второй половине прошлого века [Апресян, 1974; Никитин, 1974; Шмелев, 1977; Уфимцева, 1986; Katz, Fodor, 1963; Wittgenstein, 1953; Fodor, 1975; Wierzbicka, 1996;]. Но в последнее время вопросы полисемии оказались обойденными вниманием исследователей. Практически для всех работ, написанных в ХХ веке и новое время характерно обращение к проблемам противопоставления полисемии и омонимии [Апресян, 1974; Зализняк, 2004; Кобозева, 2004], моносемности и полисемности [Ruhl, 1989; Crossley et. al., 2010], многозначности и широкозначности [Амосова, 1963; Лайонз, 1977; Колобаев, 1983; Архипов, 2001; Малютина, 2007; Плесская, 2012], и к попыткам выявить критерии их разграничения. Появился ряд работ по полисемии в языках различных типов или посвященных описанию конкретных ее участков, ограниченных частеречными рамками [Кубрякова, 2012]. Параллельно с этой проблемой рассматривались проблемы аналогии и тождества. Само существование полисемии признавалось лишь на лексическом уровне. А при наличии неоднозначности в синтаксических структурах их предлагалось называть омонимичными, а не многозначными. Как показало дальнейшее развитие науки, признание только лексической полисемии нельзя назвать исчерпывающим, потому как есть еще, как минимум, лексико-грамматическая полисемия, и существует когнитивно-семантическая полисемия [Демьянков, 1994; Geeraerts, 1997; Рахилина, 2000; Кубря-кова, 2008; Rosch, 1973; 1975; Rosch, Mervis, 1975; Smith, Medin, 1981; Fillmore, 1982; Lakoff, 1987; Brugman, 1988; Brugman, Lakoff, 1988; Jackendoff, 1990; Lakoff, 1999; Evans, 2006].
Актуальность данной работы обосновывается теоретической неразработанностью когнитивно-семантической базы полисемии как одного из базовых ментальных процессов, способствующего изменению и развитию значения, в результате чего остался практически неописанным когнитивный механизм развития многозначности и не определена роль полисемии в создании экспрессивности. Исходя из того, ч то
основной проблемой коммуникации является лингвистическая и контекстуальная неоднозначность выражения, становится совершенно понятным, что существенные потери важной информации происходят при расхождении актуализированного значения с замыслами говорящего. Учитывая этот факт и то, что традиционные классические методы анализа значения слова не дают возможности адекватно декодировать неоднозначный текст, появилась необходимость применения более современных подходов, и, в частности, когнитивно-семантической методики для определения механизма функционирования полисемии. Выявление ментальных структур, стоящих за многозначными выражениями и определение их компонентного состава, а также правил генерирования этих единиц позволят снять многие препятствия при разработке образцов искусственного интеллекта, современных словарей и машин-переводчиков.
Объектом исследования стали глагольные группы с многозначным вершинным глаголом в английском языке.
В качестве предмета исследования выступили варианты полисемии глаголов в глагольной группе английского языка, объективирующих соответствующие фреймы и стилистические и экспрессивные средства, возникающие в результате сгенерированной полисемии.
Целью исследования является описание полисемии с применением когнитивно-семантического подхода, выявление механизма взаимодействия различных значений многозначного слова в соответствии с прагматическими и коммуникативными задачами и определение соотношений между концептуальной метафорой, метонимией и полисемией, а также установление когнитивно-семантической базы экспрессивности и ряда стилистических приемов, опирающихся на полисемию.
Целью исследования обусловлены следующие его основные задачи:
-
предоставить теоретическую и методологическую базу исследования;
-
описать явления полисемии и отграничить ее от омонимии и широкозначности;
-
выявить связи многозначности английского глагола со структурой фреймов, объективированных глагольными значениями;
-
выявить прототипичный фрейм и его варианты, связав деформации фреймов с приращением новых смыслов;
-
определить когнитивно-семантическую базу экспрессивности;
-
выявить роль полисемии в создании экспрессивности и образовании стилистических приемов зевгмы и игры слов.
Решение поставленных задач обусловило применение комплекса
методов исследования, включающего метод когнитивно-семантического анализа, семантической декомпозиции, когнитивного моделирования, интерпретационный метод, метод компонентного анализа, контекстуального анализа, стилистического и количественного анализа.
Теоретической и методологической базой исследования послужили: фреймовая семантика [Чейф, 1975, Fillmore, 1982], когнитивная грамматика [Langacker, 1991], когнитивная семантика [Демьянков, 1994; Рахилина, 2000; Lakoff, Johnson, 1980], теория прототипов [Rosch, 1973; 1975; Rosch, Mervis, 1975; S mith, Medin, 1981; Lakoff, 1987] теория воплощенного мира и лексико-концептуальных моделей [Jackendoff, 1990], когнитивная теория события [Rappaport, Levin, 1998; Talmy, 2000], теория концептуальной метафоры и метонимии [Lakoff, Johnson, 1980; Lakoff, Turner, 1989; Lakoff, 1993], семантические классификации глаголов [Vendler, 1967; Levin, 1993], теория регулярной полисемии [Апресян, 1971].
Материалом исследования стали предложения и минимальные текстовые единицы с многозначными английскими глаголами, полученные в результате сплошной выборки из художественных, публицистических и политических текстов, из Интернет-источников и словарей (общим объемом 3591 страница). Всего - 2839 примеров.
На защиту выдвигаются следующие положения :
-
Полисемия в глагольной группе в английском языке наиболее адекватно может быть описана при применении когнитивного подхода, который рассматривает ее как концептуальный феномен, проявляющийся в лексических единицах, сгруппированных вокруг какого-то прототипа и образующих многозначные концептуальные категории особого типа – радиальные категории. Радиальные категории характеризуются связанностью значений при помощи общих когнитивных принципов и формализуются в радиальных сетях.
-
В многозначной глагольной группе объективируются фреймы, репрезентирующие стереотипную ситуацию, поэтому актуализированная ими полисемия считается регулярной. Обязательными информационными компонентами фрейма являются единицы, составляющие событие. Событие в когнитивном описании состоит из предикатного слова, субъекта и объекта ситуации, а также элементов, обозначающих путь, инструмент, локацию, цель, время и др.
-
Источниками полисемии у английского глагола становятся лабильность и адаптивность слотов во фреймовой структуре, допускающие их замещения филлерами с разными семантическими характеристиками, ч то вызывает различные модификации фреймовых струк-
тур вплоть до преобразования их во фреймы другого концепта и создания новых дополнительных значений.
-
Деформация прототипической структуры фрейма в конвенциональном употреблении не должна быть значительной, чтобы не вызывать противодействие контекста или когнитивно-прагматический антагонизм. Наличие умышленно созданного когнитивно-семантического и прагматического конфликта между значениями многозначного слова и контекстом ведет к созданию стилистического эффекта с приращением экспрессивного значения.
-
Полисемия, являющаяся наряду с концептуальной метафорой и концептуальной метонимией одним из основных ментальных процессов, становится катализатором развития значения и порождения новых смыслов, а возможность ее появления обусловлена антропоцентризмом самой коммуникации и человеческого опыта.
-
В когнитивном понимании выделение фигуры в определенной ситуации мотивирует ее лингвистическую актуализацию и активирует коммуникацию. В то время как образная выделенность отличается от мотивированной выделенности (салиентности), потому что создает определенные препятствия для декодирования, возникновение экспрессивности на ее основе объясняется именно наличием этого препятствия, сгенерированного в нарушение традиционного употребления.
-
Полученная на фоне экспрессивности зевгма опирается в когнитивном плане на смещенные или перекрещивающиеся фреймы с частичным наложением семантических признаков, объективируемые параллельными синтаксическими структурами.
-
Игра слов отличается от зевгмы тем, что в ее механизме происходит умышленное смешение различных представлений о реальной ситуации и появление в результате еще одной ментальной репрезентации картины мира или другого интерпретатора события, или отнесения фона события к другому фрагменту картины мира. А такое нарушение установленного порядка формирования события по правилам стилистики приводит к созданию стилистического эффекта.
Научная новизна работы состоит в том, что при принятии за основу современных семантических классификаций глагола в английском языке, были использованы когнитивно-семантические методики декомпозиции ментальных структур, объективированных многозначными единицами, и была доказана связь между различными вариантами полисемии и видами фреймов, лежащих в основе глагольных групп с полисемантичным глаголом. Параллельно с этим были выявлены трансформации фреймов, которые способствовали развитию концеп-
туальной метонимии и метафоры и приводили к образованию новых экспрессивных значений. Было доказано также, что когнитивно-семантическая база таких синкретических стилистических приемов как зевгма и игра слов или состоит из групп фреймов с перекрещивающимися и смещенными структурами, или же опирается на транспонирование частей когнитивного события в другую ситуацию или другой фрагмент картины миры.
Практическая ценность работы определяется возможностью использовать полученные результаты для оптимизации лексикографического описания многозначных лексем, для совершенствования методик машинного перевода, для применения основных положений и материалов диссертации в практике преподавания ряда лингвистических дисциплин (спецкурсов по стилистике, по когнитивной лингвистике, по фреймовой семантике и в курсе лексикологии). Кроме того, возможно использование результатов когнитивно-семантического анализа в практике преподавания английского языка при анализе явлений полисемии и омонимии в речи.
Апробация работы. Материалы диссертации апробировались в виде докладов и сообщений на научно-методических конференциях в ФГБОУ ВПО «Пятигорский государственный лингвистический университет»: «Университетские чтения» (г. Пятигорск, 2012; 2013) и «Молодая наука» (г. Пятигорск, 2011; 2013), в сообщениях на международной конференции в ФГБОУ ВПО «Пятигорский государственный лингвистический университет» «Теоретические и прикладные аспекты исследования языков народов мира». Симпозиум XI (часть 2): материалы VII Международного конгресса «Мир через языки, образование, культуру: Россия – Кавказ – Мировое сообщество» (Пятигорск, 2013).
Основные научные положения и результаты диссертационного исследования отражены в 9 публикациях автора, общим объемом 2,8 п.л. из них 3 публикации в изданиях, рекомендованных ВАК при Министерстве образования и науки РФ.
Композиционно диссертационная работа состоит из Введения, трех глав, Заключения, Библиографического списка, Списка использованных словарей, Списка источников иллюстративного материала и Списка сокращений. Библиографический список включает 246 источников, из них 174 на иностранных языках. Общий объем диссертации составляет 199 страниц, основной текст – 172 страницы.
Проблема полисемии в отечественном языкознании
В отечественном языкознании также существовали разные подходы к исследованию многозначности. Литература о полисемии и связанных с нею языковых явлениях в нем весьма обширна. В ней представлены самые разнообразные концепции, вплоть до отрицания полисемии в русском языкознании, восходящего к А.А. Потебне.
Наиболее приемлемым для данного исследования следует считать определение полисемии, приведенное М.В. Никитиным. Автор считает, что полисемия – это конститутивное свойство естественного языка, так как значения многозначного слова связаны содержательно между собой. И в качестве доказательств этого он утверждает, что возможно их содержательное взаимодействие, что общность формы сказывается на их ономасиологическом потенциале и осмыслении, и что есть определенная мера содержательной близости/дистантности значений, позволяющая различать полисемию и омонимию. Поэтому М.В. Никитин считает, что принятие полисемии равнозначно признанию того факта, что слово не имеет жестко очерченного круга связанных с ним концептов [Никитин, 2007, с. 176].
Таким образом, если не исключить наиболее экстремальные позиции в отношении к полисемии, то можно считать, что все теории полисемии группируются вокруг двух проблем: 1) соотношение многозначности или полисемии с широкозначностью; 2) соотношение полисемии и омонимии.
Впервые о многозначности и широкозначности писала Н.Н. Амосова [Амосова, 1963, с. 114]. Она отмечала, что эта проблема носит сугубо теоретический характер, так как носители языка, не задумываясь, актуализуют каждое из значений многозначного слова в соответствии с необходимостью его использования в определенном контексте. При этом все другие значения слова в конкретном контексте исключаются, и действует только одно. Что же касается широкозначности (эврисемии), то она в контексте только конкретизируется, но не изменяется и не исчезает, а лежит в основе любого из вариантов слова.
Объединение явлений эврисемии и полисемии часто связывают со свойством полиденотативности или с открытым характером семантической структуры широкозначных и многозначных слов, допускающим в процессе их употребления возникновение новых лексико-семантических вариантов. А в основе различия между этими явлениями лежит тот факт, что эта полиде-нотативность имеет разную природу [Плесская, 2012, с. 81].
В.К. Колобаев также считает главным отличием широкозначности от полисемии то, что слово с широким значением имеет такую семантическую структуру, которая позволяет ему относиться к целому ряду понятий [Коло-баев, 1983, с. 11].
Е.И. Малютина и И.К. Архипов придерживаются мнения, что широко-значность является оптимальным вариантом для словоупотребления, так как широкое значение можно применить в любой ситуации, в любом контексте и выстроить соответствующим образом смысл всего высказывания [Архипов, 2001; Малютина, 2007].
В такой поддержке широкозначности, как коммуникативно значимого фактора, скрывается определенная опасность для референциальных и структуро- образующих компонентов слов – размывание их семантики. Для того чтобы этого не происходило, основная масса лексики имеет в своей структуре какой-то главный скрепляющий ее компонент. Еще Р. Якобсон делал различие между «общим» и «частным» значениями. Общее значение слова, по Р. Якобсону, – это устойчивый и независимый от соседства с другими словами компонент. При всех денотативных, сигнификативных и прагматических различиях в семантике употребления этого слова, оно будет сохранять неизменную некую общую часть, которая скрепляет значения данного слова как единицы языка. Еще Дж. Лайонз писал по этому поводу, что утверждение о том, что «все понимают одно и то же несколько по-разному, является, вероятно, справедливым, но довольно бессмысленным» и считал, что нормальное общение возможно только при определенной степени единообразия в употреблении языка [Лайонз, 1977, с. 435].
Поэтому широкозначность в отличие от полисемии можно считать в какой-то мере процессом, упрощающим, универсализирующим семантику слова, в то время как полисемия развивает креативные и экспрессивные параметры значений.
Ю.Д. Апресян выделил еще один вид многозначности – речевую многозначность, которую он обозначил, как представленность узуального значения в речевом употреблении двумя или более вариантами, выбор между которыми обусловлен экстралингвистическим контекстом, в частности, знаниями о мире. Речевая многозначность слова, по мнению, Ю.Д. Апресяна не ведет к признанию слова многозначным (полисемичным) как единицы языка [Апресян, 1974, с. 176].
С явлением речевой многозначности тесно связан принцип диффузно-сти значений. Д.Н. Шмелев считал принцип диффузности значений многозначного слова решающим фактором, определяющим его семантику [Шмелев, 1977, с. 86]. Он указывал на трудности в решении проблемы отнесения конкретного иллюстративного материала к конкретному значению. Он считал, что дискретные словарные описания очень часто не передают реального положения дел из-за синкретичности некоторых значений многозначного слова. Поэтому Д.Н. Шмелев предложил говорить о принципе диффузности значений многозначного слова, который помогает сделать лингвистическое выражение связанным при помощи расщепления фразы и употребления каждого из значений в его локальном контексте.
Примерно таким же образом рассматривает содержательную сторону многозначного слова А.А. Уфимцева, считая, что его семантическая структура представляет собой непрерывный (то есть недискретный) ряд лексико-семантических единиц [Уфимцева, 1986, с. 32].
Амбигуентность и неопределенность
Современные теории лингвистической репрезентации рассматривают лексикон как объект со сложной структурой, в которую инкорпорирована детальная семантическая информация, репрезентирующая много аспектов значений языка в одной лексической единице. Еще Д.A. Круз [Cruse, 1995, p. 34-35] отмечал, что между объектом реальной действительности и его значением в контексте образуется что-то вроде семантического посредника, который дает нам возможность различать подлинную полисемию (с различными гранями значения) и контекстуальные варианты (результат того, как эти грани значения актуализируются). Например, слово bank имеет три грани значения: 1) premises, 2) personnel, 3) institution, а его контекстуальные варианты показывают, как каждая из этих граней реализуется в конкретном контексте. Но и в этом случае мы опять сталкиваемся с общей для всех работ по полисемии проблемой, во-первых, выявления самих этих граней и, во-вторых, представления о том, насколько они дискретны, или до какой степени они пересекаются. Так в предложении I hate this bank трудно определить, какая из граней значения имеется в виду без приведения локального контекста.
Поэтому значение слова в принципе нельзя считать дискретной единицей, у которой есть однозначное толкование. Вытекающее из этого появление многозначности дает очень много преимуществ для объяснения полисемии.
Исследователи проблемы полисемии неизбежно сталкиваются с трудностями в различении, в первую очередь, таких понятий как неопределенность (vagueness) и амбигуентность (ambiguity). Традиционно такие понятия описываются как «нечеткие» [Zwicky, Sadock, 1975, p. 2; Lyons, 1977, p. 550].
Лексическая неоднозначность (амбигуентность) рассматривается как феномен, когда две или более лексемы обладают разными значениями (омонимия, полисемия). А неопределенность, в свою очередь, свидетельствует о наличии у одной лексемы неопределенного (специально не указанного) значения (моносемия), которое детерминируется контекстом. Сложность в их различении, прежде всего, связана с размытостью значения некоторых лексических единиц в меняющихся контекстах.
Есть ряд причин, вызывающих нечеткость значения лексических единиц. И объясняется это, прежде всего, тем, что все слова в лексиконе группируются по определенным признакам и образуют так называемые нечеткие множества [Zadeh, 1965]. При изучении полисемии были определены следующие случаи возникновения размытости значения.
1. Нечеткость значения возникает при наличии у какого-то слова настолько общего значения, что его можно применить к разным объектам, то есть одно слово может обозначать множество различных объектов и практически в какой-то степени десемантизироваться. Например, clock «прибор для измерения времени» может называть множество разных типов часов: цифровые часы, аналоговые, будильник, часы с кукушкой и др. [Murphy, 2010]. Такие случаи следует считать неопределенностью значения.
2. Второй случай можно разделить на два подвида. В нем слово имеет два или больше разных значений, которые не всегда четко разграничиваются контекстом. Эти случаи часто называют амбигуентностью или неоднозначностью. Существуют два подвида лексической амбигуентности, которая возникает:
а). При случайном совпадении устной или письменной формы двух различных лексем в результате диахронического развития, или, другими словами, при всем известной омонимии. Например, kind в значении «тип, вид» и kind в значении «добрый, внимательный». Это – два разных слова, у которых одинаковое произношение и написание.
Если речь идет об устной форме употребления языка, то в ней мы слышим то, что называется омофонами, у которых совпадает произношение, но написание отличается. Например, raze и raise. Если же рассматривается письменная форма языка, то в ней могут появиться омографы, слова с одинаковым написанием, но c разным произношением. Например, обозначение регулятора тембра bass [beis] и название рыбы bass [bs].
б). При умышленном употреблении лексемы, обладающей набором разных значений, в несвойственной ей дистрибуции, ведущем к размытости первичного значения и появлению нового смысла. Если одна лексема обладает набором разных значений, то это – случай полисемии. Так значение слова book «переплетенные страницы» связано с другими его употреблениями «том», «текст», «информация», потому что они семантически выводятся из первого значения. Но в то же время они являются как бы разными словами, то есть слово book становится многозначным словом. Мы видим, что в этом случае два или более значения, закрепленные за определенной фонологической формой, сильно разнятся. Это их и отличает от неопределенности, при которой одно слово имеет настолько нечеткое по значению, что может быть употреблено для референции к разным объектам [Tuggy, 2006, p. 167].
Концептуальная метонимия и полисемия
Значение слова изменяется под воздействием различных механизмов контекста, потому что всегда существует связь между словами, присутствующими в высказывании, и их свойствами. Приращение нового смысла в каждом контексте приводит не только к дополнительной спецификации слова, но и к «деформации» его значения. Однако, несмотря на наличие разных граней значения, у слова сохраняется определенная их стабильность, которая подтверждается тем фактом, что в языке это слово в разных его проявлениях воспринимается как одна лексическая единица. Так, например, в выражениях square meter и John is anything but square наблюдается сдвиг в значении прилагательного square c сохранением его семантических характеристик. При этом основная сложность заключается в описании цельности слова, природы отношений между разными его значениями, а также механизмов, вызывающих регулярные изменения.
В лингвистике выделяют два основных механизма, управляющие такими изменениями: это метафора и метонимия. Они являются не просто риторическими фигурами, а скорее фундаментальными лингвистическими процессами, регулирующими вариативность значений языковых единиц.
Метонимию традиционно рассматривают либо как троп – средство создания образности в работах стилистического плана [Гальперин, 1958, с. 130-133; Томашевский, 1959, с. 237; Виноградов, 1963; Черкасова, 1968; Рябцева, 1973; Араратян, 1974; Некрасова, 1975; Скребнев, 1975; Чиршева, 1986; Устарханов, 2006; Кубаева, 2009; Jakobson, 1960], либо как средство вторичной номинации, т.е. как способ приобретения словом нового значения и, следовательно, появления полисемии [Буслаев, 1959, с. 306; Арнольд, 1959, с. 76; Ullmann, 1962, с. 218-220; Шмелев, 1964; 1973; Никитин, 1974; 1983; Виноградов, 1963; Гинзбург, 1985; Апресян, 1995, с. 178-179; Попова, 2000; Stern, 1968 и др.].
При метонимии слово, которое обычно обозначает один объект или свойство, используется для описания того, что традиционно не попадает под денотат слова. Однако ассоциативные связи между традиционным и метонимическим обозначением прослеживаются достаточно четко. Например:
1. Kate is just a pretty face.
2. The ham sandwich left without paying.
3. Susan is reading another Rowling.
В первом предложении словосочетание pretty face используется для того, чтобы подчеркнуть степень красоты Кейт (someone who has a pretty face), которая настолько очевидна, что может заменить ее имя. Но в то же время соединение этого выражения со словом just создает импликативное значение, что она легкомысленный или ограниченный человек. Во втором примере словосочетание ham sandwich используется в контексте ресторана, когда говорящий употребляет его вместо имени клиента, который заказал бутерброд с ветчиной. В третьем же предложении имя собственное Rowling обозначает книгу, написанную автором Джоан К. Роулинг (Joanne K. Rowling).
Несмотря на то, что в риторике и поэтике давно обращали внимание на метонимию, изучением механизма, лежащего в ее основе, исследователи занялись относительно недавно. По сравнению с метафорой, которая активно исследуется в последние тридцать лет, интерес к метонимии был значительно ниже. Рассмотрим некоторые подходы к изучению этого феномена.
В семантике метонимия рассматривалась с позиций композиционности. Вследствие этого появилось несколько теорий, объясняющих генерирование нового значения исходя из истинности/ложности представленной ситуации [Sag, 1981; Stallard, 1993; Pustejovsky, 1995; Stern, 2000; 2006; Stanley, 2005].
В дальнейшем оказалось, что семантическая композиционность недостаточно четко объясняет природу прагматического процесса, управляющего возникновением метонимических интерпретаций. Поэтому лингвисты стали больше склоняться к прагматическому подходу в определении механизма метонимии [Nunberg, 1978; 1979; 1996; Fauconnier, 1994; Papafragou, 1996; Re-canati, 1995; 2004; Ward, 2004; Evans, 2009]. Он позволяет, во-первых, выявить при анализе когнитивные и коммуникативные мотивации для использования метонимического выражения, и, во-вторых, описать условия, при которых возможен внутриконцептуальный перенос свойств с одного компонента на весь концепт для передачи отношений «целое/ часть» и, наоборот, с целого на часть.
Метонимия, чаще всего, рассматривается:
а) через призму ассоциативных отношений между закодированной еди ницей и единицей, подразумеваемой говорящим в форме «прагматический функции» [Nunberg, 1978; 1979; Fauconnier, 1994; Ward, 2004];
б) как результат проекций внутри домена [Lakoff, Turner, 1989; Croft, 1993; Gibbs, 1994; Radden, Kvecses, 1999];
в) как следствие переноса значений [Nunberg, 1996] и
г) как возможность активизации схемы [Recanati, 1995; 2004].
Дж. Нанберг [Nunberg, 1978; 1979], например, рассматривал метонимию, как вариант «перенесенной референции» (deferred reference), то есть как пример более общего процесса, в соответствии с которым говорящий может называть, описывать некое А, отсылая на самом деле к какому-то Б. В этом и заключается референциальная природа метонимии. Например,
He [pointing at a large footprint in the sand] must be a giant. The newspaper sacked its editor-in-chief. [Holding a key] This is parked out back.
В каждом примере слово, выделенное жирным шрифтом, получает интерпретацию, «которую слушатель безошибочно выбирает из бесконечного множества других», сочетающихся с выделенными аргументами (he, the newspaper, this) [Nunberg, 1979, p. 156]. То есть в первом предложении аргумент footprint появляется при употреблении субъекта he. Слово newspaper репрезентирует руководство редакции газеты, которая подразумевается в импликации. Слово key на самом деле является инструментом для открытия машины, припаркованной в определенном месте.
Слушатель выбирает верную интерпретацию на основе валидности базовой информации, которую можно считать релевантной для идентификации объекта [Nunberg, 1979, p. 160]. Ее релевантность полностью зависит от воздействия ряда прагматических факторов. Например, в предложении The newspaper sacked its editor-in-chief верность интерпретации опирается на энциклопедическое знание об издании газет.
Если предложение Ham sandwich is getting impatient используется в контексте ресторана, то связь между клиентом и заказанными им блюдами является достаточной для его идентификации.
А. Саг [Sag, 1981] считал, что применение формально-семантического подхода к метонимии является единственной приемлемой альтернативой античному пониманию этого феномена. Он предложил ввести функцию переноса значения в логический язык, при этом обычное существительное (например, ham sandwich) в логическом языке будет интерпретироваться как предикат, обозначающий клиента, заказавшего это блюдо. При этом сохраняется семантическая композиционность, так как денотация перенесенного значения фиксирована, процесс семантической сочетаемости не меняется. Поэтому в предложении The ham sandwich is getting impatient артикль the играет свою обычную семантическую роль – прикрепления предложения к определенному месту в тексте.
Полисемия, основанная на метафорическом расширении
Во всех лингвистических школах сущность стилистических приемов, в том числе и метафоры, сводилась к пренебрежению ограничениями выбора [Botha, 1968]. Р. Бота выделял новые, креативные метафоры, которые создаются при умышленном нарушении семантических правил языка, и конвенциональные или стертые метафоры, которые этого не делают. Новые метафоры, по его мнению, не находятся в сфере изучения компетенций говорящего, то есть они вообще вне лингвистики. В то же время способности создания метафоры заключаются в «творчестве по правилам», а не в изменении этих правил [ibid., p. 200]. При любом стилистическом нарушении правил говорящий вроде бы выходит за рамки своих компетенций, меняя, таким образом, и грамматику, и синтаксис, и словоупотребление, и фонетические характеристики. Но при создании метафорического выражения возникает одна особенность, присутствующая в нем – внутренняя система правил создания метафоры регулируется. Вследствие этого метафора постепенно перестает быть отклонением, другими словами, теряет свою экспрессивность и новизну, а метафорическое значение слова фиксируется в лексиконе наряду с другими конвенциональными значениями.
Похожего мнения придерживался и Дж. Серль [Searle, 1979]. Так предложение Sally is a block of ice, если рассматривать его в буквальном смысле представляет семантическую аномалию. Так как ice обладает семантическим компонентом [Неодушевленность], поэтому сложно представить себе предикат be a block of ice в сочетании с одушевленным агентом. Предложение будет иметь смысл лишь в том случае, если говорящий/слушающий при декодировании выйдет за пределы буквального значения и воссоздаст задуманное значение. Для этого интерпретатору выражения нужно будет применить также прагматические компетенции. Дж. Сёрль разграничивал семантику и прагматику, в область изучения первой входило буквальное, чисто лингвистическое значение, вторая же занималась контекстуальным, подразумеваемым значением. На самом же деле любое значение прагматически обосновано и включает концептуализацию физического и социального окружения человека. П. Бош [Bosch, 1985] утверждал, что для понимания любого высказывания необходима контекстуальная интерпретация, поэтому и метафора в этом случае не рассматривалась как исключение.
Можно привести несколько доказательств того, что метафора не является отклонением от грамматических и семантических норм.
1. Если метафора – это отклонение, то любой говорящий на некотором языке должен уметь «деметафоризировать» любое метафорическое выражение, тем самым приводя его в соответствие с грамматическими правилами. На практике, зачастую, метафорическое выражение сложно заменить неметафорическим эквивалентом при сохранении оригинальности выражения.
2. Было бы нелогично утверждать, что настолько знакомый распространенный феномен, как метафора, без которого не обходится ни один акт общения, следует считать нарушением правил [Cooper, 1986, p. 78].
3. И, наконец, если говорящий сознательно создает грамматически неверные высказывания, значит, его партнер по коммуникации может применить определенные интерпретативные принципы для декодирования значения.
В когнитивной парадигме метафора рассматривается, как инструмент концептуализации более абстрактных и неосязаемых областей знания с помощью более знакомых и конкретных. Появление метафоры мотивировано, прежде всего, поиском понимания, поэтому неудивительно, что метафоры чаще встречаются в таких видах дискурса, где писателям не хватает средств для выражения идей, не имеющих до определенного времени готовой лингвистической формулы.
Важнейшими вопросами в исследовании метафоры в рамках когнитивной парадигмы являются роль метафоры в образовании новых слов, метафорическая база грамматических конструкций [Claudi, Heine, 1986], а также структурный параллелизм между доменом-источником и доменом-целью, благодаря которым возможен перенос из одного домена в другой [Rudzka-Ostyn, 1988]. Дж. Лакофф и М. Джонсон [Lakoff, Johnson, 1980] предположили, что большая часть опыта построена на метафоре благодаря ограниченному набору образ-схем. Среди этих схем выделяют следующие:
1. Вместимость (containment). Образ-схема порождает контейнер с его внутренней и внешней частями, то есть домен представляет собой трехмерное пространство. Такая схема метафорически применяется к непространственным доменам. Например, лингвистические формы концептуализируются как контейнеры: contents of essay, empty words [Reddy, 1979], то же самое происходит и с эмоциональными состояниями: be in love, fall out of love.
2. Путешествие и его составляющие, то есть начало пути, путь, место назначения, возможные препятствия и т.д. Сама жизнь зачастую концептуализируется как путешествие, например: My life isn t getting anywhere; he s come a long way; we re going round in circles.
3. Близость и расстояние. В этом случае образ-схема основана на пространственных отношениях, которые проецируются на непространственные домены, например: close friend.
4. Связь и разделение. Эта категория тесно связана с предыдущей. В ней также пространственные понятия применяются для описания абстрактных отношений. Например, break ties, keep in touch.
5. Направленность вперед – назад. Эта схема применяется к телу человека. В передней части человеческого тела расположены основные органы чувств, а именно: глаза. Нормальное движение человека, как правило, также совершается вперед. Наиболее распространенная концептуальная метафора заключается в применении этой схемы к ориентации во времени. Так будущее находится впереди look forward to the future, прошлое позади look back on the past.
6. Часть-целое. Целое состоит из частей, организованных в определенном порядке. Разделение целого или перестановка его частей приводит к разрушению целого. В метафорическом смысле схема может применяться для разграничения абстрактных понятий, например, межличностных отношений. Супружеская пара образует единое целое, при разводе пара распадается (split up, break up), а затем может опять воссоединиться (come together).
7. Линейный порядок. Изначально при такой схеме объекты организуются в одномерную линию, благодаря увеличению расстояния от наблюдателя. Метафорически схема может применяться для описания временных отношений. Так, например, то, что происходит впервые first, случается ранее, second происходит позднее.
8. Направленность вверх-вниз. В указанной схеме первоначальная пространственная ориентация предметов метафорически применяется к абстрактным сущностям.
9. Массивность vs. многочисленность. Эти свойства появляются при альтернативных концептуализациях объектов и событий.
