Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Общая характеристика русских источников по истории казанского ханства 15
ГЛАВА II. Татарские легенды о построении казани, запечатленные в русских исторических источниках 64
ГЛАВА III. Образ татарского змея — зиланта в контексте мирового фольклора 82
ГЛАВА IV. Деятели казанского ханства в татарском фольклоре и «казанской истории» (XVI век) 102
Заключение 153
Список использованной литературы
- Общая характеристика русских источников по истории казанского ханства
- Татарские легенды о построении казани, запечатленные в русских исторических источниках
- Образ татарского змея — зиланта в контексте мирового фольклора
- Деятели казанского ханства в татарском фольклоре и «казанской истории» (XVI век)
Общая характеристика русских источников по истории казанского ханства
В этой главе анализируются основные источники, приводятся работы крупнейших российских историков и краеведов, начиная с того периода, когда бывшее независимое Казанское ханство было присоединено к Московскому государству после штурма Казани и последующих военных действий. Основным и, возможно, единственным источником, осветившим фольклорное творчество казанских татар периода независимого Казанского ханства, является «Казанская история» (М.-Л., 1954) неизвестного сочинителя (татарские письменные источники в большинстве своем погибли во время штурма Казани). В последующие столетия историки чаще всего использовали в своих трудах образцы фольклора из вышеупомянутого источника в основном как экзотические фрагменты для того, чтоб оживить сухое историческое изложение событий, а также заполнить «белые пятна» истории Казани, связанные с её основанием, основателем и перенесением на новое место. Поначалу эти образцы фольклора приводились лишь орнаментально, постепенно снабжаясь комментариями и анализом преданий. Также в этой главе дается историко-литературная характеристика «Казанской истории».
Весь свой период независимости Казанское ханство находилось в непрерывных политических» экономических и культурных взаимоотношениях с Московским государством. Хроника этих отношений отразилась как в русских, так и в татарских письменных источниках исторического, литературного и документального жанров. Так как основной фонд татарских письменных материалов погиб при взятии Казани, то русские и некоторые зарубежные источники оказались единственными документами об описываемых событиях.
Документальных источников по данной теме очень мало [Алишев, 1986, 127]. Историко-литературные памятники: русские летописи, записи современников событий субъективны в идеологическом отношении. Для воссоздания фольклорных традиций татарского народа эти источники представляют довольно скудный материал.
Большой материал для исследования представляет историческая по теме, литературная по изложению повесть «Сказание о Казанском царстве» или «Казанская история» неизвестного сочинителя. Она является произведением нового типа и отличается от остальных летописей. Повесть была подготовлена опытом предыдущих столетий русского исто -17 рического повествования и является и памятником русской литературы, и историческим трудом, важным как для исследования истории, так и литературы. Для нас она интересна тем, что отражает фольклор казанских татар.
«Казанскую историю» можно отнести к жанру исторической повести. В этом сочинении произошло органическое слияние документальных фактов с литературным вымыслом. Для того, чтобы выявить новизну стиля этого произведения, необходимо осветить весь предыдущий период русского летописания. Русской литературе XI-—XVII вв. был присущ симбиоз исторических фактов с фантазией автора. Литературное начало ещё не выделилось в отдельные беллетристические формы письменности. В начале своего зарождения этот вид письменности опирался в основном на факты, сухое изложение событий содержало в себе лишь зачатки элементов беллетристики. По мере своего развития она накапливала и развивала приемы собственно художественных произведений. Расцвет историко-публицистических жанров начиная с периода их становления (XI—XIII вв.) падает на XVI век. Формы литературной обработки и вымышленные фрагменты постепенно приобретали более сложную структуру по мере отделения собственно художественного начала в литературе. Этот процесс подготовил и привел в XV веке к возникнове -18 нию жанра исторической повести, отличной от летописного изложения материала. XVI век ознаменовался большим количеством крупных историко-публицистических сочинений со сложноорганизованной структурой.
В развитии русской исторической литературы и исторической беллетристики специалисты выделяют четыре периода [Волкова, 1989, 80]:
Первый период охватывает XI—ХШ вв., ранний летописный период русской литературы. Здесь сюжетное начало было слабо развито, и преобладал средневековый историзм.
В XIV—XV вв. происходило выделение из летописных материалов исторических по теме воинских повестей, формировался теологический сюжет, который в дальнейшем разрабатывался под влиянием русской и мировой историй в провиденциализм. Провиденциальные тенденции в дальнейшем активизировали такие элементы фантазии, как чудеса, знамения и пророчества. Вымысел в этих произведениях ещё достаточно примитивен, наивен, но он опирается на имеющийся уже воинский литературный этикет. Появляются и комментарии к событиям, и мысли героев, и описание эмоций. Изображение событий, дополнение их вымыслом автора в основном подчиняются важным публицистическим задачам и лишь в изображении военных событий, подвигов героев появляются элементы беллетристического вымысла.
Период, охватывающий XVI век, характеризуется изменениями в традиционных приемах летописного повествования, появлением историко-публицистических произведений. Это были большие по объему сочинения, которые содержали в себе различные формы жанра русской литературы. Вымысел, переступив литературные этические нормы, господствующие до сих пор, присутствует уже на всех уровнях повествований. Для реализации своих вымышленных идей авторы используют разнообразные литературные источники, в том числе и фольклорные. В то же время активизируются и отвлеченные измышления автора, которые приобретают все более концептуальный характер. Публицистическая часть в этот период находится в тесном сплетении с беллетристикой, а вымысел подчиняется политическим задачам.
В XV—XVI вв. произошло окончательное разделение исторического повествования на развивающее традиции ис-торико-публицистического повествования и собственно беллетристическое, которое уже полностью соответствует нормам художественной литературы. Первый из направлений приведет к научной историографии, второй — к исторической беллетристике нового времени.
Татарские легенды о построении казани, запечатленные в русских исторических источниках
Исследуя «Казанскую историю» как литературное произведение, Кунцевич отзывается о ней как о величайшем событии своего времени. Автор виртуозно соединил исторические факты с вымыслом, витиеватое, согласно литературным вкусам своего времени изложение, знакомство со стилем воинского повествования, поиск причинных связей и объединение этого материала хронологически представили благодарным читателям интереснейшее произведение. В стилистическом описании история следует вкусам своего времени, не лишена риторичности, но, с другой стороны, для Г.З.Кунцевича не подлежит ни малейшему сомнению знакомство автора с образами и выражениями народной поэзии. Здесь Кунцевич указывает, что плач Сююмбике может занять известное место в историческом обзоре причитаний русского народа, наряду с плачем Евдокии. Итак, Г.3.Кунцевич положил начало научному исследованию «Казанской истории». Интерес к татарскому народу, их верованиям, укладу жизни проявляли и европейские ученые и путешественники. Еще в XVI веке австрийский дипломат Герберштейн, дважды, в 1517 и 1526 годах, бывший посредником на переговорах советников великого князя Василия III с послами польского короля Сигизмунда. Получив от совего короля Фердинанда поручение собирать сведения по различным вопросам — от
-56 обычаев и быта до политики и экономики России, он в 1549 году издал свой труд «Записки о Московии». Здесь были представлены главы, посвященные обрядам, религиозным вопросам, деньгам, княжествам России. Отдельная глава называется «О татарах». Его яркие зарисовки быта и нравов крымских и казанских татарах о многом дополняли сведения русских летописей, из которых Герберштейн сделал много выписок относительно Крыма и Казани. Говоря о казанских татарах, автор называет наиболее культурными, так как они «и возделывают поля и живут в домах, и занимаются торговлей» [Герберштейн, 1988, 170]. Кроме сведений о татарах, почерпнутых из русских летописей, автор использовал и «рассказы многих людей» [Герберштейн, 1988, 164].
В главе «О татарах» Герберштейн дает подробное географическое описание Казанского царства. Этимология слова «Казань» также заинтересовала дипломата: «Слово "Казань" по-татарски значит кипящий медный котел» [Герберштейн, 1988, 170]. Можно предположить, что эти сведения он почерпнул из татарского фольклора, однако его пребывание в Казанском ханстве сомнительно, так как известий об этом нет ни в его собственном труде, ни в других источниках. С другой стороны, перевод этого татарского слова, обозначающего большой котел, могло быть известно в русском языке, учитывая тесные политические и культурные взаимосвязи славянского и тюркского миров.
Далее, в связи с активным вовлечением татар в общественную жизнь XIX века интерес к истории и культуре этого народа проявляли зарубежные ученые и путешественники, такие как П.Томас и А.Легрель [Сказания иностранцев о России, 1903]. Проспер Томас — немецкий ученый из Верхней Саксонии, в 1980 году бывший профессором Казанского университета на кафедре всеобщей истории, географии, статистики, вернувшись на родину, издал книгу «Sounvenirs de Russe» («Сувениры из России»), где описал свое путешествие через Петербург, Москву и Киев. Две последние главы книги П.Томас посвятил путешествию из Москвы в Казань и описанию непосредственно самой Казани. Указывая в своем труде уже известные казанским ученым предания о названии Казани от котла, затопленного татарским начальником в реке, омывающей стены города, или происхождении от положения центра города между высокими холмами, автор делает замечание, что это вопрос, который «нас мало касается». А кто был этот татарский начальник — Саин или Алтын бек, это предстоит разрешить местным ученым [Сказания иностранцев о Казани, 1903, 2]. Более интересным для Томаса занятием было наблюдение панорамы города из Обсерватории.
Образ татарского змея — зиланта в контексте мирового фольклора
Одним из основных для всех мифологий является мотив змееборчества, то есть поединок героя с драконом. Цель такого поединка — освободить похищенную девушку, вернуть украденную воду или заполучить охраняемое сокровище. В Китае самую красивую девушку бросали в Хуанхе, в Египте ее бросали в Нил перед посевом. Этим событиям соответствовал миф о драконе, требующем дань в качестве уплаты за пользование водой. Мифологический мотив, где герой сражается со змеем-драконом, получил широкое распространение в фольклоре, затем проник в литературу в виде легенды о Георгие-Победоносце, убившем дракона и освободившем девушку. Сюжет отразился в русском фольклоре в виде легенды о Егории Храбром, а у мусульман этот герой известен под именем Джирдие. В христианских и мусуль-, манских преданиях он — воин-мученик, с именем которого фольклорная традиция связала реликтовую языческую обрядность весенних скотоводческих культов и мотив драко-ноборчества. Битва со змеем, бесстрашно принятая на себя ради защиты дамы, вносила в религиозно-назидательную литературу дух рыцарского романа. Эта специфическая окраска легенды о Георгие приобрела особый оттенок на Западе в период упадка института рыцарства и послужила специальному культивированию образа. Она отразилась и в иконографии, где все другие мотивы вытеснила тема драконо-борчества. С XIV века всадник на коне — эмблема Москвы, затем он предстает в составе герба Российской империи. Использование фантастического образа дракона, в частности, в мифах Восточной и Юго-Восточной Азии, а также в позднейшей Европейской культуре было связано с эстетической ролью этого символа в искусстве. Итак, общим для мировых образов змея является его антипод с другим существом или веществом (змея-птица, верх-низ, огонь-вода). Результатом синтеза двух противоположностей является дракон, соединяющий в себе подобные качества (змей летает, как птица, соединяет небо и землю; обитая в воде, извергает пламя).
Общим для многих мировых мифологических образов змея-дракона является его функция охранителя, а также героический мотив змееборчества. Являются ли символы змея и особенно дракона в мифологиях ранних государств Западной, Южной и Восточной Азии доколумбовой Америки результатом независимого параллельного развития или связаны с культурными взаимовлияниями — вопрос остается пока еще открытым [Мифы, 1987, 394]. Тем не менее, в более позднюю эпоху наблюдается влияние древне-ближневос -90 точных мифов о драконе на греческие (Пифон), использование китайского символа дракона в мифологиях и искусстве многих стран Юго-Восточной Азии и др. Татарские народные предания о змеях, Зиланте, Аждахе также заняли свое достойное место в ряду аналогичных фольклорных персонажей, они являются составной частью мирового фольклора. Предания татар о змеях имеют, возможно, исторические корни. Самое первое письменное свидетельство об этом оставил Ибн-Фадлан. «Среди множества диковинок..., были и змеи. Их там такое множество, что на ветках одного дерева их можно увидеть с десяток...» [Путешествие, 1992, 36]. Далее автор свидетельствует, что видел огромную, как ствол дерева, змею длиною в сто локтей. По мнению Л.Девятых [1998, 13], описание размеров пресмыкающегося можно считать правдивым, т.к., по мнению ряда ученых, в достоверности сообщений Ибн-Фадлана можно не сомневаться. С другой стороны, Ибн-Фадлан сообщал, что жители совсем не трогают змей, а те в свою очередь отвечают им тем же. И когда испуганный ученый поведал царю Алмушу о встрече с огромной змеей, тот не обратил на это никакого внимания, лишь сказал: «Не бойся, она вреда тебе не причинит». Такая лояльность к опасным соседям, видимо, объясняется тем, что булгары, скорее всего, относились к ним как к тотемам.
Следовательно, можно предположить и наличие змеиного культа в то время. Возможно, в период язычества булгары почитали змей, а некоторые булгарские племена даже поклонялись крылатому змею Бараджу [Девятых, 1998, 13]. П.За-ринский привел свидетельство путешественника Плано Кар-пини, который указывал, что булгары-татары считали молнию огненным драконом, падающим с неба. Это позволяет провести аналогию с мифологией Вед и Авесты, которые также принимали молнию за дракона, удерживающего небесные воды. Исходя из этого, можно сделать выводы, что булгары не были чужды культу змеепоклонства, а по некоторым данным, змею почитали как хранительницу домашнего очага [Юсупов, 1967, 354], как существо, благоприятствующее судьбе человека.
М.Бакиров также пишет о том, что древние тюрки обожествляли одноглавого змея сазаган/саруган (татарское ажаган — змей, молния), многоголовый же змей-дракон был враждебным существом для татар и так отразился в их фольклоре [Бакиров, 1999, 79—80].
Деятели казанского ханства в татарском фольклоре и «казанской истории» (XVI век)
Месть желаемая, но не действительная отражена в «Байте о городе Казани». Сохранился также татарский прозаический дастан «Чура батыр хикеяте». Впервые его напечатал И.Березин в 1862 году [Турецкая хрестоматия, 41—45]. Два года спустя этот дастан вышел отдельной книгой под названием «Кыйс-саи Чура батыр» [1864]. Татарский дастан отражает особенности общетюркского эпоса, созданного также и крымскими татарами, ногайцами, казахами и другими. Во всех версиях, как и в татарском дастане, отец Чуры живет в Крыму. В его жену влюбляется хан. Но жена Минсылу мудрыми словами стыдит его, он отступает. После рождения сына Нарэн-Нарык освобождает раба-Чуру и называет своего сына Чурой. Сын растет богатырем, становится, как и многие другие дастан-ные герои (например, Идегей), вожаком среди своих товарищей. Народ боится его и убегает за Волгу. Узнав об этом, Чура уходит с родных мест, встречается с Колынчаком, женится на его девушке, вновь возвращается в Крым. Там его отца оскорбил и избил Гали батыр. Чура убил его. После этого он отправился в Казань. Чура, приехав из Крыма со своим другом Колынчаком, воевал в Казани против русского войска. Хан Казани Шахгали встретил его с большим почетом, одарил подарками. Враги ничего не могли с ним поделать и подослали к нему девушку, чтоб она забеременела от него, а затем от рук сына Чура принял бы смерть (Сюжет борьбы отца и сына — эпическая деталь в «Шахнаме» Фирдоуси и в дастанах). Девушка пожила с ним и сбежала к своим. Пришел в Казань обнищавший отец Чуры — Нарык. Шахгали также оказал ему большой почет. Дочь Шахгали — Сарыкани подарила Чуре футляр, где лежала сабля «Кук чыбык». Сев на коня, Чура порубил саблей все войско, взял много добра. После Шахгали, богато одарив отца его Нарыка, отправил обратно в Крым. Тот на радостях провел большой туй. Мать спела хвастливую песню, где говорила, что ее сын Чура — великий человек хана. Тем временем Чура тоже съездил в Крым, так как к нему пришла ложная весть о неверности жены. Свиделся с женой, удостоверился, что она верна и ждет его. Вернувшись в Казань, он увидел народ, бегущий прочь в страхе перед врагом от города. Они объяснили, что город осадили враги. Чура выгнал войско из города. Однажды в войске появился богатырь, — подросший сын Чуры. Чура неоднократно боролся с ним, чтобы убить его, но не сумел. Во время боя конь понес его прямо к реке и свалился в воду. Тут Чура и затонул.
Основные сюжетные детали с небольшими изменениями повторяются во всех национальных версиях дастана. Есть отдельные формульные детали: Чура растет богатырем. Убивает обидчика отца. Во всех версиях Чура — сын Нарыка, а в татарской версии — Наррэнка, что одно и то же. Во-вторых, везде он прибывает из Крыма в Казань, хан дарит ему свою милость. Есть также общие эпические детали — дочь хана дарит ему чудодейственную саблю. Он вступает в связь с девушкой из вражеского стана. Убежав к своим, она рожает сына, который должен сразиться с отцом. Дальше очень скоро Чура встречается в бою с сыном. Здесь вступает в силу сказочное время. Для того, чтобы сын вырос, нужно как минимум 16—17 лет. В дастане они промелькнули как миг. Далее Чура встретился с ним, долго бился и не смог победить. Здесь мотив дастанного узнавания отца и сына отсутствует, что нарушает каноны эпоса. Главное, во всех тюркоязычных версиях Чура погибает, защищая Казань. В татарской версии, да и в других версиях, речь, видимо, идет об историческом Чуре Нарыковиче, о котором говорится и в «Казанской истории». Общее с летописью здесь то, что Чура пользовался расположением Шахгали, имел власть. Общее и то, что он погиб в период падения Казанского ханства. В предсмертной песне Чуры батыра говорится, что для таких мужей, как он, нет счастья в городе Казани:
