Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Изучение военного дела средневекового населения Западной Сибири в советской и российской археологии 21
1. История формирования знаний о военном деле в археологии и этнографии 26
2. Оружиеведение в отечественной археологии: формирование методологической базы 54
Глава 2. Фортификационное искусство средневекового населения Западной Сибири 74
1. Фортификационные сооружения 77
2. Классификация фортификационных сооружений 89
3. Основные системы обороны и дополнительные укрепления 101
Глава 3. Комплекс вооружения позднесредневекового населения Западной Сибири 107
1. Оружие дистанционного боя 110
2. Оружие ближнего боя 147
3. Защитное вооружение 170
4. Комплекс вооружения воина Сибирского ханства 182
Заключение 191
Список сокращений 195
Список иллюстраций: 197
Список используемых источников 200
Список литературы
- Оружиеведение в отечественной археологии: формирование методологической базы
- Классификация фортификационных сооружений
- Основные системы обороны и дополнительные укрепления
- Комплекс вооружения воина Сибирского ханства
Введение к работе
В конце XX в. изучение военного дела кочевых народов Азиатского региона сформировалось в самостоятельное научное направление в рамках сибирской археологии. Несмотря на значительные достижения в изучении военного дела Руси и государственных объединений Средней и Центральной Азии V - XVI вв. остаются недостаточно исследованными проблемы развития военного искусства тюркоязычного населения Западной Сибири. Это связано, прежде всего, со слабой изученностью археологических памятников Тоболо-Иртышского междуречья. Кроме того, сложились представления, согласно которым военное дело сибирских татар находилось на низком уровне, а войска Сибирского ханства не могли оказать достойного сопротивления немногочисленному отряду Ермака. Но не только лакуна в общей картине военного дела Центральной и Северной Азии определяет актуальность исследования.
Изучение вооружения и военного дела является одной из важнейших составляющих в исследовании, как археологических культур, так и этнографически фиксируемых народов. Оружие является элементом культуры, несущим информацию об уровне и степени развития производства, характере и направленности контактов, об общественно-политических отношениях. Кроме того, оружие выступает ярким предметом в религиозных культах и используется не только с чисто утилитарной функцией, но может носить и религиозный или дипломатический характер.. Оно сопровождает человека с детства до загробного мира и во все времена является одним из самых востребованных товаров.
Цель настоящего исследования: показать комплексное, всестороннее изучение всех составляющих военной сферы жизни и культуры населения Западной Сибири со времени формирования Сибирских ханств до присоединения к Российскому государству.
Для достижения поставленной цели нам представляется необходимым выполнение ряда задач, а именно:
- изучение и анализ существующих методических наработок в
отечественной науке в целом и сибирском оружиеведении в частности;
рассмотрение и корректировка классификационных схем фортификационных сооружений средневекового населения Западной Сибири;
- анализ основных систем обороны и дополнительных укреплений для
реконструкции фортификационных сооружений;
- анализ характеристик вооружения, его тактико-технических
возможностей;
- реконструкция комплекса вооружения, военного искусства и военной
истории сибирских татар.
Объектом исследования данной работы является военное дело тюркоязычного населения Западной Сибири.
Предметом исследования выступает совокупность компонентов военного дела и их логическая связь, образующая единую систему.
Источниковую базу исследования можно разделить на четыре группы.
Первая, основная и наиболее важная группа - археологические материалы. Оружие является наиболее распространенным материальным признаком существования войны как особой сферы жизнедеятельности общества. Под термином «оружие» принято понимать инструмент или комплекс инструментов, предназначенных для поражения живой цели и защиты от поражения. Для исследования фортификационного искусства были привлечены данные о 81 городище расположенных от окрестностей Тюмени, до Барабинских озёр (Рис. 1).
Оценивая значение археологических источников для решения задач исторического исследования, Ю.С. Худяков отметил, что при наличии достаточного количества сведений письменных источников, описывающих
то или иное явление или событие, археологические материалы носят вспомогательный характер и служат критерием достоверности фактов, зафиксированных письменной исторической традицией [1995, с. 20]. В случае недостатка или полного отсутствия сведений письменных источников археологические материалы играют роль основных исторических источников [Боряз В.Н., 1975, с. 9-Ю]. Поскольку время широкого применения холодного оружия завершилось относительно недавно и оставило немало исторических свидетельств в письменных источниках относительно его использования, привлечение этих данных может служить важным критерием обоснованности результатов изучения вооружения. Схема развития комплекса вооружения является одним из наиболее существенных результатов оружиеведческих исследований. Она может служить основой для реконструкции структуры военной организации и особенностей военного искусства. Для полноценной оценки событий истории, для анализа причин успехов и неудач в сражениях и войнах.
Вторая группа источников - исторические документы. Она включает в себя в основном материалы Сибирского приказа, отписки воевод о проведенных походах и нападениях, заявления и жалобы различных групп населения о набегах соседей, прошения о разрешении и указы о запрещении продажи определенных видов изделий, в том числе оружия, описание заслуг участников походов. Эти документы содержат косвенные сведения о тактике, масштабах операций, характере применяемого оружия, целях нападения и его результатах. Несмотря на определенную тенденциозность и выборочность, эти сведения позволяют провести определенную верификацию археологического материала.
Третью группу источников составляют путевые заметки. В различное время Сибирь посещали Н.Г. Спафарий, П.С. Паллас, Г.Ф. Миллер, И.Е. Фишер и другие. Ими зафиксированы сведения о нравах, обычаях, культах, обрядах, быте и оружии. Данные сведения носят субъективный характер, имеется нечеткость и тенденциозность суждений, однако, порой
эти источники являются единственными по ряду вопросов исследуемой темы.
Четвертая группа состоит из фольклорных материалов, несущих информацию о тактических приемах, целях и задачах военных операций. Большая часть подобных материалов относится к творчеству угорского населения Западной Сибири. Подобные свидетельства отражают историю сопротивление угров тюркоязычным отрядам и показывают специфику военного искусства, формирование которого шло на территории, впоследствии принадлежавшей Тюменскому ханству. Кроме того, отряды угорских князьков входили в состав ополчения Сибирских ханств и даже участвовали в набегах на русские поселения на Урале. Фольклор сибирских татар в меньшей степени затрагивает вопросы военной стороны жизни общества.
Для исследования военного дела и вооружения тюркоязычного населения Западной Сибири нами учитывались методологические и теоретические положения классиков диалектико-материалистического подхода о зависимости вооружения, организации, тактики и стратегии от уровня социально-экономического развития, о материальных факторах тактики и их взаимосвязи с качеством и количеством населения, театром военных действий и средствами сообщения [Маркс К., Энгельс Ф. Т. 20, с. 171-175]. Материальные основы военного дела, его особенности и степень развития определяются уровнем производства, экономической базой общества. Ф. Энгельс отмечал по этому поводу, что «ничего так не зависит от экономических условий, как именно армия. Вооружение, состав, организация, тактика и стратегия зависят, прежде всего, от достигнутой в данный момент ступени производства и от средств сообщения» [Маркс К., Энгельс Ф., Т. 20, с. 171]. В более узком смысле материальной основой военного дела являются вооружение, плотность населения, особенности ландшафтной обстановки. Рассматривая материальные основы военных действий, К. Маркс подчеркивал, что с изобретением нового орудия войны, в
частности огнестрельного оружия, неизбежно изменилась и внутренняя организация армии, изменились и отношения, при которых индивиды образуют армию и действуют как армия, равно как и отношения различных армий друг к другу [Маркс К., Энгельс Ф., Т. 26, с. 441-442]. Ф. Энгельс при этом подчеркивал, что «вся организация армии и применяемый ими способ ведения боя, а вместе с этим победы и поражения, оказываются зависящими от материальных, то есть экономических, условий: от человеческого материала и от оружия, следовательно - от качества и количества населения и от техники» [Маркс К., Энгельс Ф., Т. 20, с. 175].
Классические диалектико-материалестические положения оказали влияние на формирование у нас общего взгляда на военную историю общества. В то же время при систематизации и реконструкции комплекса вооружения и военного искусства исследуемого нами населения использовались основополагающие идеи и принципы, разработанные в восточноевропейском и сибирском оружиеведении А.Н. Кирпичниковым [1971; 1976], Ю.С.Худяковым [1980; 1986; 1991; 1997] и М.В.Гореликом [1993; 1995]. Основные их положения заключаются в следующем. Военный фактор играл важнейшую роль в истории народов степной полосы Евразии. Выявление его закономерностей обусловлено возможностями систематизации всех групп источников. Схема эволюции видов вооружения необходима при реконструкции комплекса боевых средств и состава войск.
Причина эволюции вооружения видится нам вслед за Ю.С. Худяковым в дихотомии составляющих его функционально противоположных родов оружия. Выявление данной особенности оружейного комплекса в качестве внутренней имманентной причины саморазвития данного объекта социальной реальности позволило сформулировать Ю.С. Худякову следующую закономерность: изменение вооружения во времени и пространстве происходит путем совершенствования поражающих и защитных функций каждого из родов оружия в составе единого комплекса боевых средств; причиной, стимулирующей поиск повышения
эффективности поражающих или защитных свойств оружия, служит несоответствие уровня эффективности одного из них функциональным возможностям противостоящего в данный конкретный момент времени; видоизменение внутри каждого рода оружия характеризует прогресс комплекса в целом [1995, с. 27-28].
Кроме того, развитие вооружения определяется не только дихотомией противоположных функций родов оружия внутри целостного комплекса. Уровень эволюции оружия определяется также уровнем существующей технологии производства. В связи с тем, что нами рассматривается эволюция вооружения в рамках средневековья с его сложившейся технологией железоделательного производства, данный критерий отходит на второй план.
Методика
Основным методом анализа массового материала является создание формально-типологических построений. Суть этого метода - в определении набора признаков для разбивания всего массива на отдельные группы предметов, которые сходны по выдвигаемым признакам. Этот метод изучения археологических артефактов оправдал себя, поскольку исследователи занимающиеся оружиеведческой тематикой предлагали стройную систему с определенным набором признаков и возможностью сравнивать отдельные группы совокупностей.
Как правило, классификационные схемы основаны на лингвистическом описании морфологических признаков. Например, для наконечника стрелы-это форма насада, сечения, абриса, конструктивных особенностей плечиков.
Отбор исходных данных - важная составляющая любого исследовательского процесса. От успешной ее реализации, наряду со строгим соблюдением последующих процедур, во многом зависит степень репрезентативности полученных результатов в археологии [Каменецкий И.С., Маршак Б.И., Шер Я.А., 1975, с. 14]. В работах по методике и методологии археологии не содержится практических рекомендаций, какими должны быть объем и представительность исходных
данных, необходимых и достаточных для обеспечения успешного решения поставленной задачи в рамках конкретного исследования. В практике археологической науки можно встретить стремление аккумулировать «всю максимально возможную сумму фактов» по данной проблеме.
Если накопление «всей суммы фактов» следует признать практически недостижимым, а объективность «случайной выборкой» нуждается в каждом конкретном случае в дополнительном обосновании, то необходимым и достаточным для решения конкретной исследовательской задачи можно считать такой набор исходных данных, который обеспечивает представительность выборки по всем основным разделам, составляющим целостную совокупность изучаемого класса артефактов в рамках всего континуума культурных остатков [Худяков Ю.С, 1983, с. 128].
Сам метод типологической классификации вооружения средневековых кочевников неоднократно и детально описывался Ю.С. Худяковым [1975; 1988; 1989; 1994]. Традиционно наиболее общим признаком артефакта для археологической (технологической в своей основе) типологической классификации считается материал, из которого данный предмет изготовлен. Применительно к рассматриваемому комплексу предметов вооружения средневековых кочевников правомерно его отнесение в целом к одному классу изделий из железа. Хотя в виде редкого исключения в этот период встречаются предметы вооружения или их детали, изготовленные из других материалов, - они не определяют специфики комплекса в целом.
Каждый предмет вооружения заключает в своей форме набор конструктивных элементов, различающихся по функциональному назначению: рабочих частей, предназначенных для нанесения поражающего удара и защиты от него, и несущих частей, предназначенных для приведения в действие рабочей части [Худяков Ю.С, 1979, с. 187]. Несущая часть служит для переноса механического усилия мускульной энергии человека на рабочую часть предмета. Форма несущей части у большинства предметов .вооружения традиционно считается вторым по значению признаком при
классифицировании данного класса артефактов. Для наступательного оружия существуют две разновидности несущей части: черешковый насад, основанный на принципе закрепления металлического стержня в основе несущей части (рукояти, древка), и втульчатый насад, основанный на закреплении основы несущей части в полости металлической втулки. Несущие части защитного вооружения в этом отношении менее вариабельны.
В соответствии с формой насада производится деление комплекса на отделы. Внутривидовое деление артефактов по признакам, составляющим конфигурацию рабочей части, представляет собой основу типологической классификационной схемы данного класса предметов, поскольку именно рабочей частью определяется амплитуда применения в рамках основного рода деятельности. Все рабочие части предметов вооружения (клинки, перья наконечников, панцири, шлемы и т. д.), как объемные тела, включают два основных признака: сечение (показатель площади нанесения удара) и форму (показатель глубины, мощности удара), в соответствии с которыми они подразделяются на группы и типы. В соответствии с сечением производится подразделение комплекса на группы в рамках выделенных отделов. Форма (профиль) рабочей части является основным признаком, определяющим диапазон применения в пределах основной функции.
Важным методом исследования является системный метод, заключающийся в изучении оборонительных сооружений, комплекса вооружения и военного дела как динамично меняющейся и эволюционирующей системы.
Для реконструкции комплекса вооружения и военного дела важную роль играет сравнительно-исторический метод исследования, позволяющий выявлять с помощью сравнения общие тенденции и особенности в развитии военного дела. В рамках данного метода использовалось историко-типологическое сравнение (объясняет сходство различных по своему происхождению явлений одинаковыми условиями генезиса и развития) и
историко-генетическое сравнение (объясняет сходство явлений как результат их родства по происхождению).
Кроме того, применялись методы датированных аналогий, анализ, верификация и корреляция полученных результатов, картографический метод. Также сделана попытка, используя экологический (отталкиваясь от ландшафта и климата) и палеоэтнофафический подходы, создать своего рода археолого-этнофафическую модель.
Хронологические рамки
Данное исследование посвящено изучению вооружения и военного дела тюркоязычного населения Западной Сибири со времени образования Тюменского ханства в составе Улуса Джучи (около 1220 г.) до заката Сибирского ханства, включая период сопротивления Кучума и «кучумовичей» русскому государству (начало XVIII в.).
Территориальные рамки исследования включают в себя области, принадлежавшие Сибирским ханствам.
Основную часть населения Сибирского юрта составляло тюркоязычное население Западной Сибири - западносибирские татары. Кроме них, в отдельные периоды существования ханств в их состав входили различные этнические фуппы: ханты, манси, селькупы, башкиры и др. На основе документальных материалов Н.А. Томиловым прослежено расселение западносибирских татар на период прихода русских [1981]. На западе фаница территории, занимаемой тюркоязычным населением Сибирского юрта, проходила по верховьям рек Исети, Пышмы, Ницы до слияния рек Тура и Тагил, далее в территорию их расселения входил бассейн рек по среднему течению рек Тавды и Конды до впадения последней в Иртыш. По Иртышу зона расселения татар могла охватывать пойменные и заливные участки от устья реки Оми, до устья реки Туртас. В бассейне Иртыша фаница ареала могла совпадать с рубежами, намеченными К.Н. Сербиной по материалам Г.Ф. Миллера [19996, карта]. На востоке от зоны расселения народов, входивших в состав Сибирского юрта, в бассейнах рек Тары, Оми,
Чулыма, Каргата и системы озер с самым большим озером Чаны проживали барабинские татары. Здесь граница доходила до среднего течения реки Обь. В состав территорий Сибирского юрта могли входить и районы к югу от рек Ишима и Оми, в которые после падения Кучума начинают проникать ойраты. Так, торгуты с частью дербетов и хошутов, гонимые усобными войнами из мест их прежнего обитания и сознававшие, что Кучум разгромлен, «решаются покинуть свои кочевья и перебраться на Прииртышские и Приобские земли». Трудно установить причину, почему в более раннее время эти удобные для кочевников территории не были захвачены ойратскими феодалами. Таких объяснений, очевидно, может быть два: во-первых, на порубежных землях существовали пограничные городки, которые «прикрывали» границы ханства; во-вторых, ойраты могли опасаться ответного вторжения со стороны Сибирского ханства. На юге в верховьях Тобола, Ишима начиная с XV в. с Сибирским юртом граничили казахские жузы, кочевки которых простирались от верховий Иртыша до Тургайской степи [Томилов НА, 1981, с. 17-21].
Территория, занимаемая сибирскими ханствами, по площади равнялась примерно 1 млн. км и включала зоны с самыми разнообразными природно-климатическими условиями. В данном случае показана территория, которую занимали западносибирские татары - основная группа населения Сибирского и Тюменского ханств.
Краткий обзор литературы и исследователей
В связи с тем, что одним из основных методов оружиеведческого исследования является сравнительно-исторический метод, для достижения поставленной нами цели привлечен значительный объем публикаций, анализ которых приведен в отдельной главе данной работы. В целом же стоит выделить исследования вооружения и военного дела А.П. Деревянко [1987] и В.Э. Шавкунова [1993] по народам Дальнего Востока, А.С. Суразакова [1979], В.А. Кочеева [1992], В.В. Горбунова [2003в] по древним кочевникам
Горного и степного Алтая, А.И.Соловьева [1987], В.И. Молодина [1990], Б.А. Коникова [2001] и О.А. Митько [2004] по населению лесостепной и таежной зоны Западной Сибири, Ю.С.Худякова [1997], М.В.Горелика [1993], В.Ф. Немерова [1987] и Л.А.Боброва [2000] по кочевникам Центральной Азии, А.П. Зыкова [2002], В.А. Иванова [1987], И.Л. Измайлова [1997а] по населению Урала и Приуралья. Работы Ю.С. Худякова по анализу, систематизации и теории вооружения и военного дела сформировали комплексную аналитическую модель оружиеведческого исследования военного искусства кочевых этносов и культур Северной и Центральной Азии [1981; 1986; 1995; 1997; 2003 и др.].
Апробация основных положений диссертации проведена на региональных археолого-этнографических студенческих конференциях в Барнауле (2001 г.), Омске (2002 г.), Томске (2003 г.), Кемерово (2004 г.), на ежегодных научных студенческих конференциях Омского госуниверситета (2000, 2001, 2002 гг.), на III Всероссийской научной молодежной конференции «Под знаком » (2005 г.), на теоретико-методологическом семинаре кафедры первобытной истории ОмГУ (2004 г.), на XIV международном научном семинаре «Интеграция археологических и этнографических исследований» (2006 г.).
По теме диссертации опубликовано 11 работ общим объемом 3,3 а.л., в том числе: по истории изучения - одна работа [2002] (0,2 а.л.), по предметам и комплексам вооружения - четыре [2005а; 2006а; 20066; 2006в] (1,1 а.л.), по фортификации [2004; 20056; 2006е; 2006г;] (1,3 а.л.), военному искусству -две работы [2001; 2006Э] (0,7 а.л.).
Вопросы военно-политического взаимодействия тюркоязычного населения Западной Сибири в XIII - XVIII вв. с окружающими народами
Для понимания процессов, протекавших в Западной Сибири в обозначенный период, важна ситуация, сложившаяся на территории Урало-Иртышского междуречья в монгольский период (XIII-XIV вв.).
С.А. Плетнева в работе «Кочевники средневековья» сделала ряд определенных выводов. Проводя систематизацию процессов, протекавших в кочевнических сообществах, она выделила три стадии кочевания. При этом характер военных действий номадов, находящихся на третьей стадии (к их числу принадлежат и монголы XIII в.), определяется ею, как расширение границ при «обложении покоренного населения податью» и «военных союзах с соседями». Это отношения, характерные для войны. Неправомерность применения термина «нашествие» в отношении военных действий, проводимых монголами, вытекают из того, что «нашествия» (уничтожение побежденного населения с целью переселения на его территории) характерны для кочевников, находящихся на первой стадии кочевания (эпоха военной демократии) [Плетнева С.А., 1982]. Монголы же, «завоевав кыпчакские степи до Урала и Среднюю Азию до Амударьи и Аральского моря, не перенесли туда своих кочевий, ограничившись освоением части Джунгарии» [Гумилев Л.Н., 1970, с. 192]. Таким образом, на территории улуса Джучи должен был располагаться ограниченный контингент регулярных войск монголов. Так оно и было. «... 20 тысяч монголов улуса Джучиева рассеялись по трем ордам: Большой или Золотой, на Волге, где правили потомки Батыя, Белой - на Иртыше, доставшейся старшему брату Батыя - Орда-Ичену, Синей Орде хана Шейбана, кочевавшей от Аральского моря до Тюмени» [Гумилев Л.Н., 1980, с. 17].
Неудивительно, что немногочисленные монголы неизбежно растворились в общей массе тюркского населения. По свидетельству Эль-Омари, «в древности это государство было страной кыпчаков, но когда им завладели татары (монголы), то кыпчаки сделались их подданными. Потом они смешались и породнились с ними, земля одержала верх над природными и расовыми качествами их, и все они стали, точно кыпчаки, как будто они
одного с ними рода, оттого, что монголы поселились на земле их (кыпчаков), вступили в брак с ними и остались жить на земле их (кыпчаков)». [Тизенгаузен В.Г., 1884, с. 235].
Подобно улусу Джучи, владения Бату были разделены между темниками и родственниками хана на 12 улусов. В XIII в. девять из них находились к западу от реки Яик (Урал). Десятый улус располагался на его левобережье, одиннадцатым улусом был Хорезм, а двенадцатым владел пятый сын Джучи - Шейбан. О выделении улуса Шейбана сообщал Махмуд ибн Вали: «...Шейбан-хан, сын Джучи-хана, сына Чингизхана, в семилетнем походе при завоевании стран асов, русов, черкесов и булгар проявил старание и получил от брата Бату-хана в качестве вознаграждения четыре омака» [Материалы по истории казахских ханств..., 1969, с. 317]. Этими четырьмя «омаками» и были кошчи, найман, буйрак и карлук.
Улус - это народ, поселение, данные во владение. Известное в древнетюркских языках с VIII века в этой форме, данное понятие в XII — XIII вв. было усвоено монголами. При этом термин имел двойной смысл (народ-удел, народ-государство). Каждый улус дробился на ряд более мелких уделов, которые, в свою очередь, делились на подразделения, называемые улусами.
О территории удела Шейбана подробно сообщает Абдулгази: «Шейбан кочевал летом на обширном пространстве между предгорьями Урала и реками Тобол, Лик, Иргиз, а зимой - в бассейне Аральского моря, по рекам Чуйсу, Сарысу, в низовьях Сырдарьи» [История Казахской ССР, 1979, с. 129]. Владения Шейбана и его наследников находились в стороне от основной части Золотой Орды, но при этом были довольно тесно с ней связаны и не подрывали единства государства, а его подданные несли пограничную службу на его окраинах. Об этом, в частности, свидетельствует тот факт, что один из внуков Шейбана - Тогдай - командовал особым сторожевым войском [Сборник материалов ..., 1941, с. 55].
Если мы рассмотрим этнический состав племен, кочевавших в улусе Шейбана, куда входила и территория Западной Сибири, то увидим, что они в основной массе тюркские по происхождению. Племя кошчи по происхождению - одно из древнетюркских, центральноазиатских племен. Во второй половине I тыс. н.э. кошчинцы участвовали в тюркских походах на Запад. В XII в. племя кошчи попало в зависимость к дурбэнам (по происхождению монгольское племя). Вместе с ним оно растворилось в безбрежных степях Дешт-и-Кыпчака, впитывая кыпчакский язык и культуру. В XIII-XVI вв. кошчи и дурбэны были разбросаны инерцией бесконечных походов и передвижений на различные земли и оказались в составе разных нардов (киргизов, узбеков, туркменов, казахов, ногайцев, башкир, азербайджанцев, турок, сибирских татар) [Кузеев Р.Г., 1974, с. 216]. Карлуки являются также по происхождению тюркским племенем. В отношении же нагайцев Р.Г. Кузеев склоняется к мысли, что это тюркское племя, подвергшееся в Х-ХИ вв. монгольскому влиянию [Там же, с. 227]. Однако, по мнению Ф.Ф. Мухаметова, несмотря на то, что основное население Восточного Дешт-и-Кыпчака оставалось тюркоязычным по составу, отношения между побежденными и победителями установились иные, нежели те, которые до XIII в. устанавливались в подобных случаях [Мухаметов Ф.Ф., 2002, с. 203].
И если районы с оседлым земледельческим населением чаще всего оставались под управлением своих князей (Русь, Булгария, Башкирия) [Аннинский С.А., 1940, с. 92], то иначе обстояло дело в степях: местная администрация была уничтожена, продана в плен, уведена в Центральную Азию.
Вопрос о военно-политическом и этническом взаимодействии тюркоязычного населения Западной Сибири и Волго-Уральского региона в XV в. - в период формирования и укрепления позднезолотоордынских государств - в отечественной историографии остается изученным весьма слабо. Эту тему в свое время вскользь затрагивал Г.Ф. Миллер, но
преимущественно применительно к XVI в. [Миллер Г.Ф., 1937, с. 194-199]. После него о контактах между населением и политическими образованиями двух регионов более раннего времени писали лишь СВ. Бахрушин и Б.А. Ахмедов. Первый из них в статье, посвященной сибирским служилым татарам, указывал на два хорошо документированных случая ухода в Западную Сибирь знатных казанских татар - после 1487 г. «в Тюмень» и в 1496 г. вместе с ханом Мамуком, видимо, туда же [Бахрушин СВ., 1955, с. 165]. Это было не просто переселение, а уход знати вместе с частью войск - носителями комплекса вооружения и военных знаний, полученных в Казанском ханстве.
Второй исследователь обратил внимание на то, что в некоторых источниках имеются сведения о вхождении в определенный период XV в. в состав так называемого Государства кочевых узбеков (Государство Шейбанидов), наряду с предшественником Тюменского ханства - вилайетом Чимги-Тура, и Булгарского вилайета [Ахмедов Б.А., 1965, с. 94]. Далее исследователь высказал предположение о том, что Шейбанид Ибрагим хан в конце 1470-х - начале 1480-х годов захватил на короткое время казанский престол [Ахмедов Б.А., 1965, с. 61]. Из зарубежных ученых некоторые новые данные об этнополитической ситуации в интересующем нас районе в XV в. привел в своем исследовании, посвященном истории башкир, известный турецкий ученый башкирского происхождения А.Х. Валиди-Тоган. В частности, опираясь на полную версию рукописи «Чингиз-Наме» историка XVI в. Утемиша-хаджи, он высказал мнение о подчинении основателю тюменского ханства Шейбаниду Хаджи Мухаммеду, наряду с прочими территориями, и владений в Среднем Поволжье - «Алатыря, Мокши и города Болгора с окрестностям» [Вэлиди Туган Э.З., 1984, с. 24-26].
В совершенно независимых друг от друга трех источниках сохранились интересующие нас сведения, относящиеся к периоду от конца XIV в. до 1430-х годов. Частично они перекликаются между собой, но в некоторых моментах остаются уникальными. Это, прежде всего, сообщение из
анонимного сочинения «Тарих-и гузидэ, Нусрат-наме», написанного на староузбекском языке и завершенного около 1505 г. [Ахмедов Б.А., 1965, с. 19-20]. Согласно ему, жители Чимги-Туры и Булгара платили ханской казне, то есть казне Абул-Хайра ясак [Там же, с. 94]. Б.А. Ахмедов, кроме того, указывает, что о подконтрольности хану Абул-Хайру «правобережной Волги от Булгара до Дербента» сообщается еще в двух источниках - в сочинении XVI в. Хафиз-и Таниша «Абдулла-наме», оно известно также и под названием «Шараф-наме-йи шахи» и в труде первой половины XVII в. «Бахр-ал-асрар» Махмуда ибн Вали [1965, с. 71].
Б.А. Ахмедов впервые ввел эту информацию в научный оборот, но он никак ее не комментировал, а при определении границ государства кочевых узбеков не включил в его состав Среднее Поволжье [1965, с. 94]. Но, похоже, что приведенные данные рано или поздно придется принять во внимание. Кроме уже указанных источников, аналогичное сообщение содержится и в сочинении «Чингиз-наме» историка XVI в. Утемиша-хаджи [Бартольд В.В., 1973, с. 164-169], о чем мы знаем благодаря работе Э.З. Валиди-Тогана. Он пишет о том, что в труде этого историка сказано следующее: «...Шейбанид Хаджи-Мухаммед хан ибн Гали был великим падишахом во всех вилаятах, (завоевав) башкир, алатыр, мукши и город Болгар (с окрестностями), а также известных под именем мангытских поселений город Туру» [Вэлиди ТуганЭ.З., 1984, с. 25-26]. Уже комментируя фактически то же место из источника, Э.З. Валидн-Тоган отмечает, что «...сыновьям (потомкам) Шейбана, правившим башкирскими родами, кроме Западной Сибири и бассейна Чулмана (Камы) подчинялись булгары и район Алатыра» [Вэлиди Туган Э.З., 1984, с. 24]. Д.М. Исхаков высказывает мнение о существовании в среднеазиатских исторических источниках XVI-XVII вв. устойчивой традиции, подчеркивающей зависимость тюркского населения Болгарского вилайета от Шейбанидов особенно в первые десятилетия XV в., возможно, до образования Казанского ханства (при ханах Хаджн-Мухаммеде, Абул-Хайре).
Наличие торгово-экономических связей между Казанским и Тюменским ханствами во второй половине XV в. подтверждается русскими летописями. Например, под 1475 г. в Патриаршей (Никоновской) летописи сказано: «Татароне Казаньстии побили Устюжан в Каме 40 человек, едучи къ Тюмени торгом» [ПСРЛ, 1965, с. 158]. Через шесть лет (в 1481 г.) в русских летописях появляется другое сообщение, в котором речь идет об устюжанах, воевавших под г. Чердынем. Про них далее говорится: «... на Каму шедши, да встретили гостей и Тюменских татар», которых устюжане «пограбили» (или «посекли») [ПСРЛ, 1965, с. 95; Устюжские и Вологодские летописи, 1982; Документы по истории ..., 1958, с. 263]. Не исключено, что тут имеются в виду торговые татары, плывшие из Тюменского в Казанское ханство, или наоборот. Но реальные контакты между двумя этнополитическими образованиями во второй половине XV в. были гораздо более обширными.
Еще Г.Ф. Миллер, опираясь на «Сибирские летописи», писал о «Казанском хане Упаке», умертвившем Тайбугида Мара и подчинившем «город Чингидин или Чимги ... с землями». Историк далее указывал, что внук этого Тайбугида по имени Махмет в конце концов убил хана Упака, находившегося в момент смерти в «городе Чимги» со «многими Казанскими татарами» [Миллер Г.Ф., 1937, с. 194]. Это сложное по содержанию сообщение, попало в «Сибирские летописи» скорее всего из исторических преданий сибирских татар [Бахрушин СВ., 1916, с. 28].
Глубокая вовлеченность Шейбанида хана Ибрагима в дела Казанского ханства видна и из других документов. Например, казанский хан Мухаммет-Амин в грамоте крымскому хану Менгели-Гирею (19 января 1491) указывает: «Ивак, да Мамук, да Муса, да Ямгурчей еже лет на меня войною приходят» [Архив Института истории (г. Санкт-Петербург) Ф. 36. Оп. 1. Д. 83, л. 223]. Действительно, о походе «некоторых Нагайских мурз» против Казанского ханства известно и из сообщения московского посла от 29 октября 1490 г. [Там же, л. 60]. В мае 1496 г. до Москвы дошло послание казанского хана Мухаммет-Амина, в котором говорилось, что «идет на него Шибанский царь
Мамука со многою силою». Причем, хан Мамук имел какие-то связи с правящими кланами в Казанском ханстве, так как летописи указывают, что «Казанские князи... измену чинять». Далее в летописном известии рассказывается о том, что после посылки на помощь казанскому хану Мухаммет-Амину московских войск, эти «Казанские князья... выбегоша ис Казани къ царю Мамуку». Последний, «слышав силу многу великого князя въ Казани и възвратился во свояси» [ПСРЛ, 1965, с. 242-243]. Понятно, что при этом с ханом Мамуком ушли и знатные казанские татары, причем они, скорее всего, как видно из дальнейшего, оказались в Нагайской орде. В Патриаршей летописи сказано: «... Не по мнозе же времени сведавь царь Мамукъ Шибанский, что воевода великого князя пошелъ ис Казани со своею силою назадъ во свояси, понеже къ Казани измена бысть... и вести къ Мамуку ис Казани присылаху; Мамук же царь вброзе прийде под Казань со многою силою Нагайскою и со князи Казанскими ... приступи ко граду ... и взя Казань» [ПСРЛ, 1965, с. 242-243].
В русских летописях сказано, что, узнав о приближении посланных на помощь Казани московских войск, «Агалак ... и Уракъ ... побегоша восвояси» [ПСРЛ, 1965, с. 250]. Имея в виду, что в этом вторжении участвовало войско численностью до 80 тыс. человек. [ПСРЛ, 1982, с. 51,98], можно предположить, что оно также проходило при участии ногайцев. Об этом может свидетельствовать сообщение, рассказывающее о последующем вторжении ногайцев на территорию Казанского ханства, состоявшемся через год. Под 1500 г. в Патриаршей (Никоновской) летописи сказано: «Того же лета приходиша Нагайские татарове... со многими людьми подъ Казань-городъ ... стояху три недели...» [ПСРЛ, 1965, с. 253]. Хотя в данном сообщении не сказано о присутствии в составе этого войска ушедшей к Шейбанидам казанской знати, она, скорее всего, находилась там.
Определенный интерес вызывают исторические предания башкир племени табын, записанные башкирским историком М. Уметбаевым (1841-1907). М. Уметбаев указывает, что беи племени табын Асади и Шикарали
бежали «на запад» тогда, когда в бассейне Иртыша и Ишима была война между ханами Ибаком и Шибаком; первый из них приказал убить беев. Можно предположить, что упоминаемые в преданиях ханы, это уже известный нам правитель тюменского ханства Ибрагим (Ивак, Ибак) и внук правителя кочевых узбеков Абул-Хайра Мухаммет-Шейбани, которого звали Шейбани-ханом (отсюда - «Шибак»). Для вражды у них оснований было более чем достаточно - например, известно, что хан Ибрагим убил дядю Мухаммета-Шейбани хана Шейх-Айдара [Ибрагимов С, 1959, с. 202].
Следует отметить, что миграция тюркского населения не только была направлена на восток. Массив групп, проникших из Западной Сибири в Волго-Уральский регион, был значительным, и переселенцы осели не только в низовьях реки Белой и реки Ика, но дошли и до центральных районов Казанского ханства. [Исхаков Д., 1998, с. 89].
Таким образом, вполне очевидно, что этнополитическую историю тюркского населения Западной Сибири XV- начала XVI вв. следует изучать в тесной связи с Волго-Уральским регионом. При этом в общий комплекс исторических исследований нужно интегрировать и контакты с еще одним татарским государством - Шейбанидским государством кочевых «узбеков». Только при таком подходе военно-политическая история западносибирских татарских образований может быть реконструирована.
Оружиеведение в отечественной археологии: формирование методологической базы
История изучения военного дела древних обществ в российской науке насчитывает без малого два столетия. За это время сложилось новое научное направление, получившее название «археологическое оружиеведение» [Худяков Ю.С, 1994; 1995]. Предметную область данного направления можно определить, как изучение археологических находок оружия в качестве источника по истории военного искусства. Научно-исследовательский арсенал археологического оружиеведения сегодня составляют методы, разработанные и апробированные в исторической науке, археологии, музейном деле, этнографии и искусствоведении. Методологические принципы современного оружиеведческого исследования включают положения о диалектическом единстве средств нападения и обороны, об использовании всех технологических достижений при производстве оружия, о важности семантического аспекта предметов вооружения.
Проявление устойчивого интереса к военному делу древних обществ у отечественных исследователей относится к концу 1880-х годов. Тогда были предложены реконструкции скифского, сарматского и древнерусского комплексов вооружения, в которых были учтены не только свидетельства письменных источников, но и этнографические и археологические материалы [Лаппо-Данилевский А.С., 1987; Русские древности ..., 1889; Анучин Д.Н., 1886; 1887; Ленц Э.Э., 1908]. Тем не менее, для изучения обозначенных народов археологические источники не играли сколько-нибудь самостоятельной роли и не могли служить основой для критики, а тем более для пересмотра письменных данных. Вообще при существовавших в то время методологических установках новые археологические находки могли иметь значение скорее для формирования новых гипотез, а не для опровержения уже существующих. Действительно, сама по себе археологическая вещь не является носителем «позитивного» знания, поскольку сама нуждается в интерпретации. Этнографические наблюдения давали возможность установить общее назначение некоторых вещей, но специфика их использования зачастую оказывалась вне поля зрения исследователей, следовательно, тоже не гарантировала решения проблемы. Поэтому наиболее эффективным использование археологического материала оказывалось тогда, когда его можно было соотнести с данными письменных источников, а в этом случае исследователь нередко оказывался заложником устойчивых стереотипов, пропагандируемых, в том числе, и научным сообществом.
Тот же принцип прослеживается и в изучении снаряжения древнерусских ратников. Основным источником служили летописные, фольклорные и литературные памятники, упоминающие различные предметы вооружения. Археологические и музейные материалы использовались только как иллюстрации, позволяющие представить внешний вид вещей. Например, историки Н.М. Карамзин и СМ. Соловьев при описании вооружения князей и ратников ссылаются на летописи [Карамзин Н.М., 1991; Соловьев СМ., 1989].
В приведенных рассуждениях отчетливо прослеживаются методологические установки эволюционизма, игравшего ведущую роль в то время в мировой археологии. Эта концепция предлагала достаточно удобную модель для исследователей, главной задачей которых было определить место археологической находки на восходящей эволюционной линии. Вот как описывает общий процесс эволюции вооружения Э. Тайлор. Наиболее примитивные формы орудий - это, разумеется, грубо обработанные камни и палки, которые человек впервые использовал для своих целей. В своем развитии они дают начало эволюции различных типов вооружения, хотя сами таковыми, разумеется, не являются. Из оббитых камней «вырастают» рубила, которые затем превращаются в шлифованные кельты, а уже от них остается один шаг до появления топоров. Они возникают в результате соединения кельта и дубины, эволюционировавшей из палки. Последняя также дала начало эволюции копья. Настоящую революцию в производстве вооружения произвело изобретение металла. Изменение конструкции топора, рукоять которого стала крепиться не к спинке, а к низу, привело к появлению тесака путем постепенного удлинения рабочей части клинка и соответствующим укорочением рукояти. Промежуточным этапом в этой эволюции стала секира. Подобным же образом из копья через кинжал развивается меч. Особенности эволюции отразились на функциональной специфике. [Тайлор Э.Б., 2000].
Подводя итог рассмотрению первого периода изучения военного дела ранних обществ, можно отметить следующие характерные черты. Круг источников, ограниченный скифо-сарматскими и древнерусскими материалами, определил и приоритетность этого направления исследований; говорить о сколько-нибудь серьезном изучении сибирских, волго-уральских, среднеазиатских и других коллекций оружия в этот период не приходится.
Реконструкции скифских и сарматских комплексов вооружения выполнялись на основе письменных источников, археологические материалы привлекались почти исключительно в качестве иллюстративных. То же самое, можно сказать и о древнерусском вооружении. Поскольку письменных источников по истории Сибири было явно недостаточно, то изучение военного дела древнего населения этого региона представлялось невозможным. В то же время богатейшие этнографические материалы по использованию различных видов вооружения сибирскими народами не могли не привлечь внимание ученых, однако и в этом случае использование археологических данных носило вспомогательный характер. Отмеченное положение дел можно объяснить следующим образом.
Классификация фортификационных сооружений
Одним из основных методов изучения фортификационных памятников является формально-типологический. Сравнивая созданные к настоящему времени классификационные схемы городищ Томского и Нижнего Приобья, Прииртышья, Зауралья до монгольской Руси и ряда других регионов, можно обнаружить определенное единство в системе выбора местоположения, планиграфии и конструкции оборонительных поясов. В этой связи уместно привести замечание А.П. Дульзона о том, что в сходных материальных условиях формируются примерно одинаковые хозяйственно-культурные уклады [1952, с. 88]. В военной сфере это положение особенно применимо, ибо стремление к достижению максимального эффекта при минимальных затратах всегда заставляет заимствовать технические инновации, самое современное оружие и способы вооруженной борьбы, то есть все положительное, что есть у противника.
При составлении классификации городищ исследователи используют два подхода. Первый: городища или городки классифицируются в рамках фортификационной модели. При этом используется в качестве основного источника и материала классификации планиграфия памятника, взаиморасположение валов и рвов, их форма, а также местоположение памятника: мыс, терраса, останец. Это самая распространенная классификация подобных памятников. Условно ее можно назвать инженерно-фортификационной. Второй: городища рассматриваются в более широком историческом спектре. Здесь поднимается вопрос о месте каждого памятника в рамках определенной территории и населения, его военно-политическая и социальная роль.
Для территории Западной Сибири создано несколько классификационных схем, использующих один из подходов или оба в различном соотношении. Прежде всего, это классификация
В.А. Могильникова. Для территории таежного Прииртышья он выделил три типа поселений-городищ: на высоких мысах, на краю коренного берега, на возвышениях-сопках. [Могильников В.А., 1968, с. 269-272]. В основу классификации поселений исследователь положил особенность их расположения на местности; система фортификации во внимание не принималась. Между тем учет своеобразия укрепления, равно как и площади памятников, важен для постановки и решения многих вопросов социального характера, выяснения демографической ситуации, эволюции фортификаций и т.д.
По данным В.Е. Стоянова, составившего классификацию зауральских городищ (от конца бронзового века до XVI в.), все они подразделяются на городища и поселения с городищами, состоящие из двух частей, -укрепленной (городище) и неукрепленной (селище). Городища различаются по форме площадок. В своей схеме В.Е. Стоянов попытался объединить большое количество факторов: наличие или отсутствие селища рядом с городищем, место расположения, количество, сочетание и формы валов и рвов, наличие бастионных выступов. Сделана попытка разнесения отдельных классов по времени [Стоянов В.Е., 1969].
Так же имеется опыт проведения типологической классификации подобных археологических объектов для отдельных районов Западной Сибири: Нижнего Приобья [Морозов В.М., 1981, с. 142-147] и Новосибирского Приобья [Росляков С.Г., 1991, с. 148-150].
Обе работы построены на анализе довольно большого количества памятников, имеющих оборонительные конструкции. В.М. Морозовым создана их классификационная схема [Морозов В.М., 1981, с. 143-145]. В качестве главного признака выделено местоположение, далее В.М. Морозов называет площадь, форму, застройку, укрепления и т.д.. С.Г. Росляков основными признаками считает форму городища, а также систему укреплений, которые, по его мнению, позволяют выйти на временные особенности сооружения подобных конструкций.
Основываясь на опыте В.А. Могильникова, В.М. Морозова и С.Г. Рослякова, В.И. Соболев в своей докторской диссертации посвященной истории сибирских ханств, представил свою классификацию татарских городищ [Соболев В.И., 1994, с. 89]. Он выделил три типа памятников: мысовые (82,5%), возведенные на мысу, образованном естественными берегами рек и оврагов; равнинные (12,5%), сооруженные на равнинной местности или на гривах, но не имеющие доминирующего положения над окружающей местностью; островные (5%) сосредоточивались на островах Чановского озера. В плане они имеют подпрямоугольную или округлую форму, определенную системой укрепления. Одной стороной городища примыкали к крутому берегу озера, воды которого вплотную подходили к острову и наполняли ров.
Выделение В.И. Соболевым последнего типа городищ весьма спорно, так как укрепления не занимают весь остров, а носят прибрежный характер. В данном случае в качестве островного вернее будет охарактеризовать поселения, не имеющие сухопутных подступов извне.
На наш взгляд, наиболее рациональная классификация представлена Б.А. Кониковым [1993, с. 103-106]. Она взята нами за основу при разработке следующей схемы.
Основные системы обороны и дополнительные укрепления
Оборонительные сооружения играли значительную роль в период существования Тюменского и Сибирского ханств. Они определяли градостроительный облик поселений, будучи своеобразным «лицом» города. Их изучение позволяет получить незаменимую информацию о военном зодчестве, планировке, хронологии и характере самих городищ.
Можно назвать немало выдающихся ученых археологов, этнографов, историков, занимавшихся исследованием фортификации на территории Западной Сибири, ибо при исследовании укреплений позднего средневековья Западной Сибири появляется возможность изучить археологические памятники исторически известных государственных объединений Тюменского и Сибирского ханства.
Еще в 1970 г. В.Ф. Генингом было установлено, что укрепленные поселения-городища со рвами и валами (Черноозерье I, Инберень IV и Инберень VI) на Среднем Иртыше появились «в эпоху бронзы, не позднее середины II тыс. до н.э. [1974, с. 4, 9]. Сюда входят и первые из известных укреплений андроновской (федоровской) культуры [Викторова В.Д., Борзунов В.А., 1974]. К этапу поздней бронзы относятся также ранние городища, обнаруженные в районе Сургута на Средней Оби [Елькина М.В., Федорова Н.В., Чемякин Ю.П., 1975], и хорошо укрепленные городища ирменской культуры на Верхней Оби [Троицкая Т.Н., Молодин В.И., Соболев В.И., 1980].
В последующую эпоху раннего железного века (VII в. до н.э. -V в. н.э.) историческое развитие Сибири потребовало дальнейшего увеличения числа монументальных оборонительных сооружений, а также значительного расширения географии их распространения. Не только в степной и лесостепной зонах, но и в зоне тайги строились крепости с бастионно-башенной оборонной архитектурой [Борзунов В.А., 1998]. М.Ф.
Косарев констатирует: «Уже в конце бронзового века на крупных западносибирских реках таежной зоны: Оби, Иртыше, Томи и др. -повсеместно возникают мощные земляные укрепления со рвом, валом и деревянным частоколом, так называемые городища. Вся Западная Сибирь покрывается городками-крепостями, являвшимися центрами социально-политических единств, убежищами в дни опасности, местами хранения накопленных богатств [1981, с. 154].
В.Т. Ковалевой, основываясь на материалах укрепленного поселения Ташково II, удалось установить, что на рубеже Ш-И тысячелетий до н.э. древнее население в долине реки Тобол сооружало округлые укрепления, огороженные наземными деревянными «жилыми стенами». Выяснилось, что аналогичные деревянные крепости, имевшие концентрическую планировку, служат неким маркером ташковской культуры [1988, с. 29-47, рис. 3-5]. Три из них расположены на левом берегу и одна на правобережье Тобола [1997, рис. 1-5]. Городище Ташково II состояло из одиннадцати бревенчатых жилых домов подквадратной формы. Все срубы были опущены в котлованы, глубиной до 0,4-0,5 м. Все жилища стояли, приткнувшись друг к другу, образуя овал. Простенки между постройками, как указывает автор раскопок, дополнительно укреплялись завалом из коротких бревен. «Тогда поселение превращалось в своеобразную деревянную крепость с жилыми стенами, что технически было вполне возможно, хотя для сооружения такого поселения и требовались усилия большого коллектива», - справедливо заключает В.Т. Ковалева [1988, с. 34].
Подобные фортификационные сооружения с успехом использовались сибирскими татарами, входившими в XVI в. в войско хана Кучума. Об этом сообщают русские документы того времени. Так, о крепости кучумовского царевича Алея сказано в грамоте царя Федора Ивановича от 1595 г.: «Алей де собрал Оялымские волости татар 150 человек и отвел их вверх по Иртышу на Черной остров, и тут де и они на Черном острову поставили городок и в том городке зимуют». А вот как описан один из таких городов в документе от начала 1601 г.: «А поставлены де у них избы рублены в стену кругом, по смете де изб с полчетверта-десять; да у них же де, господине, обдернуто около изб телегами кочевными большими для крепости от приходов врагов [Миллер Г.Ф., 1937, с. 167; с. 367].
«Полчетверта-десять» в записи XVI-XVII вв. по современному счету есть цифра 35. Итак, круглая жилая стена татарской крепости была составлена из тридцати пяти жилых изб, срубленных из бревен и стоящих вплотную. В каждой из них обитало по 4-5 воинов.
Таким образом, становится очевидным, что в Сибири на протяжении бронзового, раннего железного века и позднего средневековья, сосуществовали параллельно различные типы фортификационных сооружений, состоящих из основной системы обороны и дополнительных укреплений.
Основная система фортификации состоит из рва и вала, в любом их количестве (одна, две, три или четыре линии) и соотношении (ров-вал, вал-ров, ров-вал-ров и т.д.), а также крепостной стены.
Подобное различие в соотношении и количестве рвов и валов рассматривалось на примере городищ Волжской Булгарии, где количество укреплений соотносилось с социальным обликом поселений [Фахрутдинов Р.Г., 1990, с. 80-81]. Некоторые исследователи замечали изменение количества укрепленных линий от территории, так, например, «...сооружение трех валов с напольной стороны - особенность, несвойственная русским городищам и ... известная строителям салтовских крепостей. Древнерусские городища с двумя или тремя линиями напольных валов расположены, как правило, на степном пограничье» [Плетнева С.А., Макарова Т.И., 1965, с. 60]. На средневековых памятниках Западной Сибири система укреплений представляет классическую схему: ров снаружи, вал внутри.
Комплекс вооружения воина Сибирского ханства
Как уже было сказано выше, комплекс вооружения шейбанидских воинов на территории Западной Сибири в XIII-XIV вв. слабо отличался от комплекса, характерного для воина Золотой Орды в целом. Этот собирательный образ был реконструирован на основе русских, европейских и азиатских письменных источников, вещественного материала, полученного с обширной территории от Забайкалья до Западной Украины [Горелик М.В., 1983; 1987; 1990; 2002; Крутогоров Ю.А., 2001; Немеров В.Ф. http:// veliz.hl2.ru/avallon/museum/mongol.htm ]. Безусловно, многонациональные тумены Золотой Орды не имели единства как в комплексе вооружения (особенно это касается защитной поноплии), так и по составу войск. Поэтому данные реконструкции носят общий, приближенный характер. Тем не менее, мы постараемся определить облик воина, наиболее соответствующий Западной Сибири заявленной эпохи.
Отряды шейбанидов в своем составе имели значительное количество тяжеловооруженных воинов. Хотя термин «тяжеловооруженный» имеет неоднозначное определение для различных эпох и народов (например, западно-европейские рыцари, киргизские латники). К сожалению, пока мы не можем сказать, образовывали подобные всадники однородные отряды, имевшие самостоятельное значение в ходе боя, или нет.
Основным наступательным вооружением воинов как по историческим, так и по археологическим источникам, бесспорно, являлся лук монгольского типа и стрелы преимущественно с металлическим плоским черешковым наконечником. Кроме того, распространенным оружием являлось копье с втульчатым наконечником уплощенно-ромбического сечения. В ближнем бою воины шейбанидских отрядов Западной Сибири использовали сабли со средней степенью изгиба лезвия. Оружие ближнего боя дополнялось небольшим проушным топором или палицей (шестопером). Вероятно, последние орудия являлись также некоторым социальным маркером, обозначающим знатного воина. Оружием «последнего шанса» служили кинжалы, носившие более высокий статус, чем боевые ножи.
Защитное вооружение не было однородным. Прежде всего, это были ламеллярные панцири с кроем халата, прикрывавшие также ноги всадника. Подобный образец представлен в экспозиции Варшавского исторического музея, посвященной вооружению татар. Использовались и укороченные модели. Кроме пластинчатых панцирей применялись кольчуги, иногда усиленные пластинами, или комбинированные доспехи. Судя по предположению М.В. Горелика, в середине XIII в. более половины татаро-монгольской армии была оснащена панцирями различных типов [Горелик М.В., 1987, с. 170-171]. Предплечье защищали наручи. В качестве боевого наголовья использовались как сфероконические шлемы, так и образцы с высокой тульей, иногда с защитной маской. Вероятно, бармица присутствовала на всех шлемах, как пластинчатая на ранних образцах, так и кольчужная на более поздних.
Легковооруженный воин из отрядов шейбанидов представлял собой конного лучника, не защищенного доспехом. Основное оружие состояло из лука и стрел. Вероятно, многие имели сабли. Проушный топор и нож использовались как в военных, так и в хозяйственных целях.
Комплекс вооружения тайбугидских воинов XIII-XVI вв.
Материалы по вооружению кыпчаков Приуралья, Западного Казахстана и Западной Сибири - предков первых западносибирских татар, проанализированы в работах В.А. Иванова, В.А. Кригера, В.В. Овсянникова, Ю.А.Плотникова [Иванов В.А., 1987; Иванов В.А., Кригер В.А., 1988; Овсянников В.В., 1990; Плотников Ю.А., 1981], комплекс вооружения восточных кыпчаков реконструирован Ю.С.Худяковым [1997а, с. 106-120]. На основе обозначенных выше исследований, немногочисленного археологического материала и общих тенденций в развитии вооружения и военного искусства, выделенных Ю.С. Худяковым [1997а, с. 121-137], можно попытаться реконструировать общие черты комплекса вооружения Тайбугидского воина.
В кочевой среде даже знатные вожди (ханы, мурзы, беки и др.) имели полный комплекс вооружения, характерный своему окружению и гвардии, и непосредственно принимали участие в сражениях. Бесспорно, что это были конные воины, вооружение которых состояло из лука со стрелами. Колчан содержал стрелы как с железными (редко бронебойными), так и с костяными наконечниками. В ближнем бою использовались сабли со слабоизогнутым клинком, и, возможно, небольшая часть воинов владела палашами. Вероятно, подобные предметы вооружения (Рис. 73. - 1-3), обнаруженные в курганном могильнике Березовый остров І в Новосибирском Приобье, были оставлены одной из подобных тюркских групп. В рукопашном бою использовались ножи, иногда кинжалы. Топоры также входили в комплекс вооружения, чего нельзя сказать о копьях. Скорее всего, они не получили распространения.
