Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА І. История изучения и историография проблем сузгунской культуры
1. Общая характеристика изучения постандроновского периода эпохи бронзы в Тоболо-Иртышье
2. Историография проблем изучения древностей постандроновского периода эпохи бронзы южнотаежного и лесостепного Тоболо-Иртышья
ГЛАВА II. Ареал, поселения и культовые места сузгунского населения лесостепного Тоболо-Иртышья
ГЛАВА III. Погребальные памятники населения сузгунской культуры
- Общая характеристика изучения постандроновского периода эпохи бронзы в Тоболо-Иртышье
- Историография проблем изучения древностей постандроновского периода эпохи бронзы южнотаежного и лесостепного Тоболо-Иртышья
- Погребальные памятники населения сузгунской культуры
Общая характеристика изучения постандроновского периода эпохи бронзы в Тоболо-Иртышье
Как уже отмечалось, изучение древностей второй половины бронзового века Тоболо-Иртышья началось с выделения в 1957 г. В.И. Мошинской сузгунской культуры на основании анализа материалов уникального жертвенного места эпохи бронзы Сузгун-П, открытого и исследованного автором публикации совместно с В.Н. Чернецовым в конце 1940-х гг (Мошинская В.И., 1957, с. 117). В результате раскопок был ползшей колоссальный по объему и выразительности материал, представленный почти исключительно керамикой (фрагменты более чем от семисот сосудов). Типология сузгунской посуды, проведенная В.И. Мошинской, позволила выделить по особенностям, главным образом, морфологии сосудов, четыре основных типа. Характерной особенностью сузгунской керамики является орнаментация, подчеркивающая ее своеобразие на фоне остальных западносибирских типов керамики. Посуда трех основных типов (1-Ш), представлена сосудами различных размеров и пропорций, преимущественно горшковидных форм и с плоским дном, характеризуется сплошной орнаментацией с разбивкой орнаментального поля на четыре зоны: шейка, плечики, тулово и придонная часть. Исключение на фоне описанных типов представляет немногочисленный IV тип: приземистые сосуды с округлым или уплощенно- округлым дном, орнаментированные зачастую лишь в верхней трети. Некоторые отличия присущи выделенным типам и в качественном составе орнаментов, использованных на них. Так, сосуды II и IV типов украшались упрощенной орнаментацией - «елочкой» из оттисков гребенчатого штампа, в то время как на сосудах I и III типа центральное место занимают геометрические узоры на шейке и тулове (ромбы, треугольники, ленточный орнамент).
Наряду с ярко выраженным геометризмом, характерной чертой сузгунской керамики, связанной с «лесными» традициями, является неизменное присутствие на сосудах I и II типов поясков ямок, служащих разграничителями орнаментальных зон. В технике орнаментации доминирует гребенчатый штамп, гладкий встречается намного реже. Столь же отчетливо проявляющееся в орнаментации своеобразие сузгунской керамики, послужившее критерием для выделения культуры, заключалось в оригинальном смешении традиционно «лесных» черт (сплошная орнаментация, ямочные пояски-разделители и т.д.) с южными, близкими андроновским стереотипам (форма сосудов, деление на несколько орнаментальных зон, геометрические узоры). Однако, отмечая этот факт, о происхождении и характере связей сузгунской культуры с андроновским миром В.И. Мошинская высказывалась довольно осторожно. Более того, она даже выражала сомнение в непосредственном влиянии андроновской культуры на сузгунскую, поскольку те черты сходства, которые можно было бы воспринимать как андроновские заимствования, проступали в сузгунской культуре «в оригинальной трактовке» (Мошинская В.И., 1957, с. 134). Определенное сходство сузгунской керамики с ирменской также было отмечено В.И. Мошинской без особых комментариев (Мошинская В.И., 1957, с. 132). Ареал распространения памятников сузгунской культуры, по наблюдениям В.И. Мошинской, включал Тобольское Прииртышье, однако, близкие сузгунским материалы были ей известны и в более южных районах, в частности, в Тарском Прииртышье (Мошинская В.И., 1957, с. 132). В отношении датировки культуры Сузгуна-Н В.И. Мошинская предложила достаточно широкие пределы - середина II тыс. до н.э. - рубеж П-1 тыс. до н.э., в целом, воспринимая эту культуру как синхронную андроновской.
Выделение сузгунской культуры по материалам только одного памятника, тем не менее, не встретило возражений в ученом мире. Более того, несмотря на то, что «...общий облик ...» этого культурного образования «... оставался не ясным» для самого автора, выделившего его, сузгунские материалы были вовлечены в полемику, развернувшуюся в 1950-е гг. между М.П. Грязновым и Н.Л. Членовой. Так, М.П. Грязнов включил Сузгун-П в круг памятников карасукской культуры в качестве особого варианта на основании особенностей орнаментации сузгунской посуды, которые «находят себе аналогии не в андроновской, а в карасукской керамике» (Грязнов М.П., 1956, с. 37). Под карасукской керамикой, в данном случае, М.П. Грязнов понимал «томскую» и «новосибирскую» «карасукскую», то есть ирменскую. А поскольку появление на исторической арене «карасукских» культур связывалось М.П. Грязновым с особым этапом эпохи бронзы, сменяющим андроновский, возражение исследователя вызвала синхронизация Сузгуна-П со временем существования андроновской культуры.
Иную точку зрения высказала Н.Л. Членова (Членова Н.Л., 1956, с. 54). Она совершенно четко отделила карасукскую культуру Минусинской котловины от андроновской и связанных с ней по происхождению вариантов «карасука», выделенных М.П. Грязновым. В отношении же собственно сузгунских материалов исследовательница подчеркнула их андроновскую или (впервые употребив этот термин по отношению к сузгуну) андроноидную природу, испытавшую «сильное лесное влияние...». Если отбросить терминологический аспект разногласий, то оба исследователя высказали очень близкие взгляды на генетические корни сузгунской культуры (андроноидные) и ее хронологическое соотношение с андроновской культурой (более поздняя). Интересно, однако, то, что позднее Н.Л. Членова изменила свои взгляды, фактически воспроизведя позицию М.П. Грязнова. В работе начала 1980-х гг. она отнесла памятники сузгунского, абатского и симанского типов, наряду с ирменской, молчановской и черкаскульской культурами, к так называемой «северной разновидности культур карасукского типа», отличие которых от «классической» составляла сильная «андроновская примесь» (Членова Н.Л., 1981, с. 18). Эта точка зрения не нашла особой поддержки, однако, симптоматичен сам факт того, что некоторые материалы Сузгуна-П отчетливо рождали «карасукоидные» ассоциации у исследователей.
Таким образом, в 1950-е гг. сложилось определенное представление о сузгунской культуре, заключающееся в следующих положениях: связь сузгунской культуры с андроновской представлялись опосредованной, что позволяло говорить об андроноидном характере культуры; хронологическое положение определялось как постандроновское; отмечалось, наряду с андроноидностью, заметное присутствие лесных черт в материальной культуре; в керамике отмечалась также некая «карасукоидность», проявляющаяся в определенной близости сузгунских форм и орнаментов ирменским. Явная недостаточность публикации В.И. Мошинской для объемной характеристики сузгунских материалов предопределила то, что они крайне слабо использовались археологами в 1960-1970-е гг. для решения задачи культурно-хронологической интерпретации материалов сопредельных территорий. Так, совершенно были обойдены вниманием сузгунские параллели в материалах ряда памятников приишимской лесостепи - поселений Чупино и Кучум-Гора (Голдина Р.Д., 1968), ранних погребений Абатских курганов (Мошкова М.Г., Генинг В.Ф., 1972). Лишь опубликованные Н.В. Федоровой погребения на Потчеваше определены как сузгунские (Федорова Н.В., 1974). Из перечисленных выше комплексов, сопоставимых с сузгунским, наибольшее сходство и, вместе с тем, выразительность имеют погребальные памятники. Керамика, представленная в них, несет как андроноидные, так и близкие ирменским черты. Это горшковидные сосуды с плоским и округлым дном, орнаментированные по шейке и тулову поясками разнонаклонных оттисков гладкого и гребенчатого штампа и ленточным орнаментом. К сожалению, сведения о погребальном обряде достаточно скудны в силу значительного нарушения могил. «Потчевашские» могилы, видимо, были грунтовыми. В Абатских курганах захоронения совершены под курганными насыпями, однако, тоже в почвенном слое. Одна из могил была окружена подквадратным ровиком (Мошкова М.Г., Генинг В.Ф., 1972). Тогда же были исследованы еще ряд погребальных
Историография проблем изучения древностей постандроновского периода эпохи бронзы южнотаежного и лесостепного Тоболо-Иртышья
Характеристику культурно-исторической ситуации в лесном Прииртышье в постандроновский период эпохи бронзы по материалам Чудской Горы, М.Ф. Косарев дал в работе «Бронзовый век Западной Сибири» (1981 г.). По схеме М.Ф. Косарева, вторая половина бронзового века Западной Сибири связана с двумя периодами; андроновской эпохой и эпохой поздней бронзы. В андроновскую эпоху происходит расселение в предтаежной полосе андроновских групп, причем часть из них проникла, по мысли исследователя, и в глубинные районы тайги, где, вступив во взаимодействие с местным населением, они положили начало «гибридным» культурам андроноидной культурной общности. Наряду с сузгунской, еловской и черкаскульской культурами, в андроноидный культурный массив М.Ф. Косарев включил и комплекс Чудской Горы, представленный материалами из нижних горизонтов памятника (Косарев М.Ф., 1981, с. 141-142). Отмечая сходство таежной керамики из Прииртышья с еловской и, особенно, сузгунской, М.Ф. Косарев, вместе с тем, указал и на существенные, на его взгляд, отличия; отсутствие орнамента в придонной части, больший удельный вес гладкого штампа и резной техники, употребление сложных меандровых композиций. Наличие сосудов, по форме и орнаменту напоминающих ирменские и даже карасукские (Косарев М.Ф., 1981, с. 142) актуализировало тему влияния карасукской культуры на население лесостепной и южнотаежной зоны Западной Сибири, а также позволило синхронизировать андроноидные комплексы Обь- Иртышья с ирменской культурой (ее ранним этапом).
Механизм формирования андроноидных культур, по мнению исследователя, выглядел следующим образом; идущий на начальном этапе процесс смешения андроновской и местной гребенчато-ямочной орнаментальных традиций (начинающейся, вероятно, едва ли не одновременно с появлением андроновцев в предтаежной зоне), стимулируется позднее массовым притоком андроновского населения, вызванным началом карасукских проникновений. При этом, вытесняемые (?) в тайгу андроновцы уже в «значительной мере трансформированы карасукским воздействием» (Косарев М.Ф., 1981, с. 160). На этом этапе приобретают свой андроноидный облик сузгунская и еловская культуры. Этот этап синхронен началу формирования ирменской культуры в лесостепи. В абсолютных датах появление Сузгуна-П и Чудской Горы М.Ф. Косарев относил к рубежу Л-1 тыс. до н.э. (Косарев М.Ф., 1981, с. 162). Часть посуды из верхних горизонтов Чудской Горы М.Ф. Косарев относит к следующей после андроновской эпохе поздней бронзы. В сравнении с предшествующей андроноидной, генетически связанная с ней позднебронзовая керамика претерпевает ряд изменений: приходит в упадок геометрический декор, появляются новые черты (например, «жемчужины»), характерна значительная разреженность орнамента. В целом, эпоха поздней бронзы соотносится с замараевско(межовско)-ирменским культурнохронологическим пластом, и этим, по мнению М.Ф. Косарева, определяются границы существования комплекса Чудской Горы этого времени - IX-VIII вв. до н.э. (Косарев М.Ф., 1981, с. 169-170). На верхний предел существования комплекса указывает керамика с крестовым штампом. На фоне столь обстоятельной характеристики материалов и культурно-исторических процессов в лесном Прииртышье лакуной выглядит в работе М.Ф. Косарева лесостепное Прииртышье. Достаточно полно охарактеризованы лишь памятники розановского типа, справедливо понимаемые как ирменские, однако, совершенно обойдены вниманием синхронные ирменским памятникам Прииртышья, известные в литературе ишимские комплексы эпохи поздней бронзы. Явно в недостаточной мере характеризует культурно-историческую ситуацию в лесостепном Прииртышье в андроновскую эпоху материалы черноозерско-томского варианта андроновской общности. В определенной мере эту лакуну восполнили публикации уральских археологов, посвященные лесостепным памятникам - поселению Прорва (Евдокимов В.В., Стефанов В.И., 1980) и городищу ИнбереньЧУ (Корякова Л.Н., Стефанов В.И., 1981). Керамические комплексы обоих памятников продемонстрировали весьма примечательное сходство: в них были выделены, в общем, два типа посуды - «нарядная» и «ненарядная», или «монотонная». Между собой эти группы имеют яркое различие. Численно преобладающая «монотонная» группа керамики представлена плоскодонными, горшковидной (преимущественно) и баночной формы сосудами, украшенными в весьма однообразной манере разнонаправленными оттисками гладкого (реже гребенчатого) штампа, прочерченными линиями или желобками с насечками на них, ямками. Меньшая, «нарядная» группа отличается совершенно иным характером орнаментации и техники ее исполнения. Сосуды этой группы в обязательном порядке украшались геометрическими узорами: ромбами, треугольниками, меандровыми композициями, которые исполнялись почти исключительно мелким гребенчатым штампом. Вместе с тем, при одинаковом членении обоих комплексов на две группы и сходные, почти тождественные характеристики «монотонных» групп в обоих комплексах, именно «нарядные» группы Прорвы и ИнберениПУ продемонстрировали определенные и очень любопытные отличия. Так, в «нарядной» группе Прорвы заметно выделяется серия сосудов с «карасукоидными» чертами (приземистые круглодонные сосуды, лишенная орнамента шейка и т.д.). По мнению авторов публикации, «смешанный андроновско-карасукский характер» орнаментации «нарядной» группы Прорвы отражает первые проникновения «карасукских (или карасукоидных) элементов в лесостепное Прииртышье» (Евдокимов В.В., Стефанов В.И., 1980, с. 49-50), вызвавшие затем формирование андроноидных культур типа Сузгуна-П (по схеме М.Ф. Косарева) или наложение некоторых карасукоидных элементов (традиций) на уже оформившуюся андроноидную основу (по мысли В.В. Евдокимова и В.И. Стефанова). Именно этим может объясняться, по мысли авторов последней публикации, присутствие сосудов, близких ирменским или карасукским в коллекциях Сузгуна-П и Чудской Горы, Потчевашских и Абатских погребений.
Погребальные памятники населения сузгунской культуры
Сооружение, исследованное на городище Кучум-Гора, представляло собой слабо углубленную (на 0,15 м) в материк постройку, имевшую подпрямоугольный котлован (2,1x2,8 м), ориентированный поперек мыса, т.е. выходом, вероятно, в сторону края террасы. Почти в центре постройки, чуть ближе к северо-западной стенке, находилась крупная хозяйственная (?) яма, размерами 1,02x1,7 м, глубиной до 0,41 м, вытянутая вдоль длинных стен жилища. К этому же сооружению Р,Д, Голдина (Голдина Р.Д, с. 141-142, 147, табл. 68), а вслед за ней и другие исследователи (Очерки культурогенеза... 1994. Т.1. 4.1, с. 170) относят подквадратный (0,57x0,60 м) очаг, представляющий собой участок прокаленной глины, находящийся, однако, за пределами сооружения, поскольку расположен на расстоянии около 3,7 м от противоположенной, юго-западной стенки жилища. Таким образом, если этот очаг действительно принадлежит сооружению сузгунской культуры, что весьма вероятно (поскольку именно северо-восточную часть жилища не удалось зафиксировать), то длина сооружения заметно увеличится и оно приобретет вытянутую подпрямоугольную форму, вполне сопоставимую по пропорциям с известными на Чудской Горе и других сузгунских памятниках. Характер конструкции жилища остается неизвестным, однако, следует обратить внимание на отсутствие каких-либо упоминаний столбовых ямок.
Два жилища (одно из них частично) расположены на поселении Новочекино 3. Оба сооружения имели подпрямоугольный котлован, площадью около 130 кв.м, углубленные в материк на 0,10-0,30 м. Выходы из жилищ оформлялись в виде коридоров, располагавшихся в центре одной из стен или в углу помещения. Оба жилища и, соответственно, выходы из них ориентированы вдоль современного края террасы. В котлованах жилищ обнаружено по несколько очагов и хозяйственных ям, а также большое количество ям конструктивного назначения. Последние расположены не только вдоль стенок котлована, но и на некотором расстоянии от них внутри жилшц и за их пределами. Судя по сечению ям, авторы публикации предполагают, что кровля располагалась на каркасе, поставленном перпендикулярно поверхности земли (Чемякин М.А., Молодин В.И., 1984; с. 40-44; МолодинВ.И, 1985, с. 155-153).
Остатки трех сооружений исследованы на поселении Алексеевка XXI (Татаурова Л.В., Полеводов А.В., Труфанов АЛ. 1997, с. 165-167). Полностью исследовано жилище 1 (рис. 5-2), представлявшее собой узкое подпрямоугольное сооружение размерами 2,2x5,5 м, вытянутое в меридиональном направлении, со слабо углубленным в материк (0,03-0,10) м) котлованом. Углы жилища округлены, стенки покаты. В юго-восточном углу зафиксирован коридорообразный выход, являвшийся продолжением восточной стенки. Ширина выхода 1,2 м, длина 0,7-0,8 м (возможно, часть выхода уничтожена при сооружении котлована 3), Немногочисленные столбовые ямки, связанные с этим жилищем, расположены вдоль стенок в пределах котлована (у западной стенки) и за его пределами (у восточной). Интерьер этого жилища нами уже рассмотрен. Два остальных сооружения попали в раскоп незначительными частями. Судя по всему, они имели котлованы, углубленные в материк на 0,10-0,30 м, с четко выраженными стенками, вдоль которых располагались столбовые ямки.
Еще одно сузгунское жилище (рис. 5-1) было исследовано (Полеводов А.В. Отчет ..., 1996) на поселении Усть-Китерьма-1У (Ишимо-Иртышская лесостепь, берег озера Салтаим). Жилище представляло собой наземное сооружение подквадратной формы, размерами 8x8,6 м, ориентированное углами по сторонам света. Оно едва врезалось в материк на глубину от 0,03 до 0,10 м. Столбовые ямки (около 30), обнаруженные в пределах котлована и вблизи его, группировались в 4 неровных ряда, вытянутых поперек жилища. Расстояние между рядами составляло 1,5-2,5 м, между ямками - 0,5-2,0 м. Вдоль юго-западной и северо-восточной стенок жилища фиксируются обширные (2,2-3,2x5,2-5,8 м), слабо углубленные (0,05-0,10 м) по сравнению с центральной частью. На площади этих углублений сосредоточены большинство хозяйственных ям и основная масса находок. Оба очага находились в центральной части, располагаясь по осевой линии жилища. Центральный очаг был устроен в специальном углублении, имел подовальную форму, размерами о,85x0,90 м, мощность прокала - 0,20 м. Второй очаг - напольный, размерами о,50x0,80 м, был расположен близ юго-восточной стенки котлована. Специально оформленного входа обнаружить не удалось. Возможно, он находился в северо-западной стене, где фиксируется слабо выделяющийся материковый выступ.
Остатки жилища, разрушенного более поздним сооружением, обнаружены на городище Ефимово-1 в Приишимье (Матвеев А.В., Горелов В.В., 1993, с. 6-22). Зафиксирована часть подпрямоугольного котлована (5,5x9,5 м), едва углубленного в материк (0,10 м). Длинными стенами жилище ориентированно вдоль края террасы. На сравнительно ровном полу обнаружены большое количество столбовых, несколько хозяйственных ям и, по меньшей мере, три очага, один из которых перекрыт «полуразвалившимся очажным устройством, сложенным из глиняных лепешек» (Матвеев А.В., Горелов В.В., 1993, с. 19). Выход из жилища обнаружен не был.
Наконец, завершая обзор жилищ, исследованных на сузгунских поселениях, следует упомянуть раскопки И.Г. Глушкова на городище Калугино-1, на южном берегу оз. Тенис (Глушков И.Г. Отчет, 1981). Раскоп был заложен на месте ясно фиксирующейся западины, однако, следов каких-либо конструкций обнаружено не было. Вместе с тем, на материке был обнаружен мощный прокал (очаг?), несколько хозяйственных ям, серия ямок (столбовых?) небольшого диаметра. Не исключено, что в данном случае (как и на поселении Ботники-1в) мы имеем дело с вариантом наземного жилища (срубной конструкции?).
В силу уже указанных причин в настоящее время невозможно в полной мере охарактеризовать домостроительные традиции сузгунского населения. Можно лишь отметить, что и в южнотаежном и в лесостенном ареалах встречаются каркасно-столбовые постройки с подпрямоугольными, слабо углубленными в материк котлованами, с очагами, выложенными глиняными «лепешками», и выходами, оформленными в виде сравнительно длинных коридоров. Примечательной особенностью домостроительства сузгунцев являются своеобразные постройки, известные как в лесу (Чудская Гора), так и в лесостепной и предтаежной зоне (Кучум-Гора, Алексеевка-ХХ1). Их отличительной чертой является более чем двухкратное превышение длины постройки над их шириной, в результате чего сооружение приобретает ярко выраженную удлиненную форму. Интересно, что во всех трех случаях отмечается более или менее отчетливая связь сооружений данного типа с культовыми комплексами.
В других культурах поздней бронзы юга Западной Сибири сооружения, аналогичные описанным, как будто неизвестны. Весьма отдаленную, во времени и пространстве, аналогию им представляют удлиненные полуземлянки неолитических культур Северного Приуралья (Буров Г.М., 1993, с. 24). Сравнение сузгунских и пахомовских построек указывает на значительное сходство домостроительных традиций сузгунского и пахомовского населения. К числу сходных черт можно отнести:
