Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Феномен окуневского искусства: происхождение сюжетов и образов 26
1.1 Центральные образы окуневского искусства. 26
1.2 Анализ композиционного построения изобразительных сюжетов 49
1.3 Изображения окуневского времени в контексте ритуальной практики древнего скотоводческого населения 66
1.4 «Личина - маска» и символика, связанная с почитанием огня и света 74
Глава 2. Духовная культура населения юга Западной Сибири во II тыс. до н.э. 85
2.1 Некоторые аспекты мифо-ритуальных представлений по данным погребального обряда 85
2.2 Зооморфная символика в культурных традициях II тыс. до н.э. 108
2.3 Водный символизм в синташтинской и андроновской культурных традициях 120
2.4 Культ кабана и символика колесниц в погребальных комплексах II тыс. до н.э. 130 2.5Песты и жезлы с фигурными навершиями: проблемы хронологии и семантики 139
Глава 3. Мировоззрение и социальная структура андроновских обществ . 149
3.1 Половозрастная структура андроновских палеопопуляций 149
3.2 Служители культа в андроновском обществе 183
3.3 Ритуальная символика женских погребений 195
Глава 4. Мировоззренческие традиции начала I тыс. до н.э. 211
4.1 Символика пространственной ориентации в погребальных комплексах VIII - VII вв. до н.э. 211
4.2 Каменные изваяния начала I тыс. до н.э. и мифо-ритуальный образ колесницы 239
4.3 Оленные камни, стелы и обелиски в контексте палеосоциологических изысканий 253
4.4 Антропоморфная символика каменных изваяний: опыт реконструкции соматического кода 272
Глава 5. Основные способы и принципы «портретирования» общества в культурных традициях II - I тыс. до н.э. 287
5.1 Особенности изображения общества в окуневской культурной традиции 287
5.2 Идеальный социум в представлениях андроновского населения 305
5.3 Образ социального и сакрального лидера в культурных традициях конца II - начала I тыс. до н.э. 327
Заключение 334
Литература 345
- Изображения окуневского времени в контексте ритуальной практики древнего скотоводческого населения
- Водный символизм в синташтинской и андроновской культурных традициях
- Оленные камни, стелы и обелиски в контексте палеосоциологических изысканий
- Идеальный социум в представлениях андроновского населения
Введение к работе
Актуальность избранной темы определяется общей логикой археологических исследований, конечной целью которых являются историко-культурные реконструкции. Очевидно, что на современном уровне развития археологической науки всесторонний анализ мировоззренческих представлений принципиально возможен не только для обществ, обладавших письменной традицией, но и для тех древних этносов, история которых письменными памятниками не документирована. В связи с этим, изучение культурных контактов в среде древнего населения юга Западной Сибири не должно ограничиваться рамками этногенетических и хронологических схем. Объективное осмысление культурных традиций и инноваций невозможно без исследования взаимовлияний в сфере мировоззрения.
Изучение особенностей мышления в среде древних обществ важно не только для понимания процессов развития духовной культуры. Неоспоримым является факт влияния мифоритуальных представлений на характер организации производственных процессов. В пользу этого свидетельствуют многочисленные свидетельства сакрализации технологий, которые обеспечивали материальные потребности древних обществ.
Исследование мировоззрения играет принципиально важную роль в палеосоциологических изысканиях. Объективная реконструкция социальной структуры невозможна без учета мировоззренческих и культурных установок. Палеосоциологический анализ материалов погребальных комплексов свидетельствует о том, что в системе погребального культа отражались представления об «идеальном обществе». С учетом этого возникает необходимость изучения способов и принципов, с помощью которых общество «портретировало» собственные представления об идеальном социуме.
Степень изученности темы. Исследование мировоззрения древнего населения юга Западной Сибири в эпоху бронзы началось после того, как на этой территории были выделены археологические культуры этого времени. Принципиальное значение получила схема последовательной смены археоло гических культур: афанасьевской, андроновской и карасукской (Теплоухов С.А., 1927). Вместе с тем, специальные исследования, посвященные духовной культуре, появились сравнительно поздно, а в первых обобщающих работах характеристика мировоззренческих представлений сводилась к общим формулировкам и гипотетическим суждениям о существовании определенных культовых представлений. Так, например, предполагалось, что в эпоху бронзы существовал культ солнца и культ быка (Киселев СВ., 1951, с.99, 100). Наиболее перспективный путь исследования мировоззрения населения эпохи бронзы был связан с изучением памятников искусства (Грязнов М.П., 1950; Формозов А.А., 1967, 1969). Весьма важные наблюдения были сделаны в ходе изучения образной системы окуневской художественной традиции (Вадецкая Э.Б., 1965, 1967; Вадецкая и др., 1980; Леонтьев Н.В., 1970, 1978; Мартынов А.И., 1983; Пяткин Б.Н., Мартынов А.И., 1985). Именно она послужила источником для реконструкции мифологических представлений эпохи бронзы (Хлобыстина М.Д., 1971).
Реконструкция мировоззренческих традиций на основе широкого привлечения этнографических данных была представлена в монографии М.Ф. Косарева «Бронзовый век Западной Сибири» (1980). Сложившийся подход к изучению культовых представлений получил в ней дальнейшее развитие. Еще одно важное направление научного поиска было связано с исследованием памятников художественного творчества в контексте индоевропейских культурных традиций (Шер Я.А., 1980; Подольский М.Л., 1987, 1988).
Новые аспекты в изучении духовной культуры были очерчены в публикациях уникальных материалов могильников Сопка-2; Елунино I; Каракол и Бешозек, а также поселения Торгажак (Молодин В.И., 1985; Кирюшин Ю.Ф., 1987; Кубарев В.Д., 1988; Суразаков А.С., Ларин О.В., 1994; Савинов Д.Г., 1996). Детальный анализ материалов поселений и могильников позволил В.И. Молодину всесторонне охарактеризовать древнее искусство населения Обь-Иртышской лесостепи. В этой работе специально рассматривались художественные традиции и духовная культура западносибирского населения в эпоху бронзы (Молодин В.И., 1992).
Самостоятельное направление исследований связано с осмыслением памятников художественного творчества как изобразительного фольклора (Грязнов М.П., 1961; Jacobson, 1990; Шер Я.А., 1997; Михайлов Ю.И., 2001).
Отдельно следует отметить сборники статей и публикации материалов конференций, тематика которых была целиком определена проблемами изучения памятников искусства и мировоззренческих представлений: «Окунев-ский сборник» (1997); «Наскальное искусство Азии» (1997); «Международная конференция по первобытному искусству» (2000).
В целом следует сказать, что изучение мировоззрения населения юга Западной Сибири в эпоху бронзы шло не только за счет накопления фонда источников, но и благодаря использованию новых исследовательских подходов. Тем не менее, несмотря на значительные успехи, в этой области исследований сложилась определенная диспропорция. Большинство реконструктивных построений базируются, прежде всего, на результатах исследования памятников художественного творчества. В этих реконструкциях данным па-леосоциологического анализа отводится второстепенная роль. Невелико количество работ, в которых бы комплексно использовались археологические, этнографические, фольклорные источники, а также данные сравнительно-исторического языкознания. Такое важное направление как исследование способов и принципов самоописания древних обществ эпохи бронзы находится на начальной стадии разработки. Дальнейшего теоретического осмысления требует круг проблем, связанных с изучением механизмов сохранения и трансформации мировоззренческого опыта в контексте общеисторической динамики развития традиционных обществ.
Объектом изучения являются мировоззренческие представления древних обществ.
Предмет исследования - мировоззрение населения юга Западной Сибири в эпоху бронзы, когда формировались специфические способы и принципы «портретирования» общества.
Задачи исследования были сформулированы исходя из основной цели работы, которая заключается в реконструкции мировоззрения древнего населения юга Западной Сибири в ее тесной связи с различными формами социальной организации древних обществ в эпоху бронзы.
К задачам исследования относятся:
- исследование иконографии и семантики основных образов наскального искусства юга Западной Сибири, а также принципов композиционного построения изобразительных сюжетов;
- выявление структуры содержания различных видов художественного творчества и связанных с ними форм ритуальной практики в системе культовых представлений древнего населения юга Западной Сибири и сопредельных территорий;
- реконструкция мифо-ритуальных представлений по результатам сравнительного анализа материалов поселенческих комплексов II тысячелетия до н.э.;
- определение особенностей мировоззренческих представлений, связанных с характером половозрастной и социальной организации древних обществ юга Западной Сибири по материалам погребальных комплексов II -начала I тысячелетия до н.э.;
- изучение символики каменных изваяний конца II - начала I тысячелетия до н.э. в контексте культурных традиций древнего населения Евразийских степей;
- реконструкция способов «портретирования» представлений о социальных характеристиках общества, воплощенных в памятниках художественного творчества и в свидетельствах ритуальной практики;
- сравнительная характеристика основных способов и принципов «портретирования» общества в культурных традициях населения юга Западной Сибири в эпоху бронзы.
Территориальные рамки исследования определяются общепринятым пониманием пространственных границ Западной Сибири, которые охватывают территорию, ограниченную Уральским хребтом на западе и р. Енисей на востоке. С учетом этого территориальные рамки работы включают южнотаежные и лесостепные зоны Западно-Сибирской равнины, а также горы Кузнецкого Алатау и Саяно-Алтая. При более дифференцированном подходе это районы Урало-Иртышской лесостепи, лесостепное Приобье, Средний Иртыш, Новосибирско-Томское Приобье, Верхняя Обь, Кузнецкая котловина, Мариинско-Ачинская лесостепь, территория Среднего Енисея. Судя по имеющимся данным, ландшафтные границы эпохи бронзы не совпадали с современными, тем более что для северного полушария вторая половина II -начало I тыс. до н.э. были временем сухого и теплого климата, который определяется как ксеротермический период суббореальной эпохи. Существует мнение, что в связи с засушливым климатом произошел сдвиг растительных зон, и на территории Западно-Сибирской равнины степи существовали значительно севернее их современного предела. Справедливости ради следует отметить, что у этой точки зрения есть и противники. Высказывалось мнение о том, что значительных сдвигов между лесом и степью во второй половине голоцена на юге Западной Сибири не происходило (Нейштадт М.И., 1957, с.370; Хотинский Н.А., 1977, с. 105). Так, в частности, последние исследования в Верхнем Приобье, свидетельствуют о том, что в этом регионе, как и в целом по Сибири, во II тыс. до н.э. наблюдались колебания климата в сторону потепления и большей сухости. Тем не менее существенных изменений в природной обстановке лесостепной части Верхнего Приобья, скорее всего, не было (Кирюшин Ю.Ф., 2002, с. 8, 9).
Независимо от окончательного решения этой проблематики сам метод районирования, использованный для определения территориальных рамок исследования, отражает взаимосвязь географического и культурно-исторического подходов. Это означает признание неравномерности исторического развития населения разных географических районов и предполагает объективное возникновение региональных особенностей материальной и духовной культуры древних обществ. В более широком понимании этот подход заключается в рассмотрении природы как части общества, которая, будучи преобразована человеком, становиться компонентом его производительных сил (Косарев М.Ф., 1979, с.6; обзор литературы по этой проблематике применительно к археологическим исследованиям в Западной Сибири - Бобров В.В., Соколов П.Г., 2001, с. 6-8; Кирюшин Ю.Ф., 2002, с. 5, 6)
В ходе типологических сопоставлений по материалам археологических комплексов территориальные ограничения снимались, однако преимущественное значение имели материалы сопредельных территорий. Это было продиктовано тем, что на интересующем нас хронологическом срезе мировоззренческие традиции населения юга Западной Сибири было тесно связаны не только с духовным творчеством древних этносов Северо-западной Азии, но и с обширной историко-культурной зоной степного пояса евразийского континента. Особое значение придавалось анализу археологических материалов с территории Центральной Азии, однако в отдельных случаях для исследования кросскультурных взаимодействий привлекались материалы и из более удаленных регионов евразийского континента.
Хронологические рамки исследования соответствуют существующим ныне научным представлениям об исторической динамике развития культурных традиций, которые формировались в условиях традиционных систем жизнеобеспечения древних этносов юга Западной Сибири, освоивших металлургию бронзы и металлообработку бронзовых изделий. Здесь следует отметить, что сам переход к производству изделий из бронзы у населения обширной территории юга Западной Сибири совершался не одновременно. Также следует оговорить, что в публикациях по археологии Западной Сибири широко используется термин «эпоха раннего металла». Ее разделяют на два основных этапа. Первый характеризуется употреблением собственно медных орудий - энеолит, второй - характеризуется использованием бронзовых орудий (Черных Е.Н., 1965, 1978). Термин «эпоха раннего металла» широко использовался для характеристики западносибирских памятников конца III -начала II тыс. до н.э. (см. Косарев М.Ф., 1974; Молодин В.И., 1975; Кирюшин Ю.Ф., 1976 и др.). Тем не менее, следует признать, что этот термин фактически объединяет две эпохи: энеолит и раннюю бронзу (Кирюшин Ю.Ф., 1991, с.70).
С учетом этого, абсолютные хронологические рамки диссертационного исследования были ограничены рубежом III - II тыс. до н.э. - началом I тыс. до н.э. В системе относительной хронологии древних культур юга Западной Сибири нижняя граница этого исторического периода совпадает с заключительной фазой бытования населения афанасьевской культуры, благодаря которому на интересующей нас территории распространяются навыки ведения производящего хозяйства в среде древних охотников и рыболовов. В этот период традиции населения юга Западной Сибири были тесно связаны с традициями населения такой обширной культурно-географической зоны как Евразийский пояс степей, где шел интенсивный процесс формирования новых мировоззренческих систем.
Верхняя граница исследований объективно ограничена временем появления на юге Западной Сибири комплексов переходного времени от поздней бронзы к раннему железному веку. Поскольку специалисты по-разному датируют эти комплексы, в качестве хронологического ориентира выступали памятники раннескифского культурного облика, распространение которых в начале I тыс. до н.э. стало свидетельством новых эпохальных процессов со-циогенеза в среде номадов Центральной Азии и шире всего евразийского пояса степей.
ИсточниковыЙ фонд диссертационной работы составил фактический материал, полученный в ходе исследований археологических памятников на территории юга Западной Сибири. Кроме того, для реконструкции и сравни тельно-исторических сопоставлений мировоззренческих систем древних обществ юга Западной Сибири были использованы археологические комплексы, изученные на сопредельных территориях Сибири и Центральной Азии. Были проанализированы уже опубликованные источники, а также материалы полевых исследований, которые пока еще не получили отражения в научных публикациях. Это неопубликованные материалы В.В. Боброва (мог. Танай 7), В.А. Борисова (мог. Чудиновка), B.C. Горяева (мог. Танай 12), В.В. Иванчука (мог. Косоголь III), А.Б. Шамшина (мог. Фирсово XIV).
В качестве структурных аналогий привлекались репрезентативные выборки археологических источников и из других регионов. Именно поэтому, наряду с археологическими комплексами, отразившими различные аспекты духовной культуры древнего населения Северо-западной Азии, в работе использован широкий круг археологических памятников, характеризующих культурные традиции древнего населения Китая, Передней Азии и Восточной Европы.
Для реализации поставленных задач привлекались различные виды археологических источников: поселения и погребальные сооружения; петроглифы и каменные изваяния; клады, а также случайные находки. Применительно к интересующей нас проблематике они обладают различной степенью информативности, поэтому основой для реконструктивных построений служили, прежде всего, погребальные комплексы, которые самым непосредственным образом отразили культовые и шире мировоззренческие представления. Это объясняется также и тем, что некоторые археологические культуры эпохи бронзы на территории юга Западной Сибири были выделены и наиболее полно изучены именно по материалам погребений (афанасьевская, оку-невская, елунинская и др.). Наряду с этим, существенно важные сведения были получены в ходе анализа поселенческих комплексов. В данном случае учитывались не только свидетельства культовой практики на территории поселений, но и особенности их планировочной организации.
Петроглифы Хакасско-Минусинской котловины и Саяно-Алтая использовались выборочно. Это объясняется тем, что в соответствии с задачами исследования привлекались не отдельные изображения, а достоверно установленные композиции, отразившие те или иные аспекты мировоззренческих представлений в развернутом виде. Вместе с тем привлекались и отдельные рисунки, в частности те, которые обнаруживают стилистическое сходство с изображениями в составе композиций. Особое внимание было уделено образцам мелкой пластики и скульптуры, а также каменным изваяниям, ареал распространения которых выходит далеко за пределы территории юга Западной Сибири. Массовым и весьма важным источником для реконструкции мировоззренческих представлений послужил орнамент керамической посуды. Особое внимание было уделено декоративным построениям на сосудах из погребальных комплексов, которые наиболее ярко отразили специфику орнаментальных традиций культур эпохи бронзы юга Западной Сибири.
Для осуществления палеосоциологических реконструкций использованы данные антропологических наблюдений А.В. Громова, В.А. Дремова, Т.А. Чикишевой и др., которые были сделаны по материалам погребальных комплексов эпохи бронзы изученных на территории Западной Сибири и Саяно-Алтая. В исследовании мировоззренческих представлений, прямо или косвенно связанных с хозяйственной деятельностью, привлекались данные палеозоологии, представленные в работах А.В. Гальченко, Н.М. Ермоловой, П.А. Косинцева. В работах названных исследователей содержатся результаты анализа остеологических коллекций из могильников и поселений эпохи бронзы, исследованных на юге Западной Сибири, в Южном Зауралье и Северном Казахстане.
В интересах наиболее полной и объективной реконструкции основных черт, характеризующих мировоззренческие концепции населения юга Западной Сибири, в тех случаях, где это было возможно и даже необходимо, привлекались данные сравнительно-исторического языкознания. Использование этих данных осуществлялось в соответствии с современными научными представлениями об этнической принадлежности культурно-исторических общностей и отдельных археологических культур. В этом случае фокус исследования был направлен на анализ культурно-исторического содержания лексем и словесных формул. Основной акцент был сделан на результатах исследования письменных текстов, в которых непосредственно представлены мировоззренческие представления или засвидетельствовано их косвенное отражение.
Составной частью источниковой базы диссертационной работы стали данные изучения фольклорных традиций, которые в сочетании с этнографическими свидетельствами плодотворно используются для реконструкции древнейших пластов мировоззренческих представлений. В богатейшем фонде фольклорных источников предпочтение было отдано тем, которые отразили представления стадиально и культурно близкие к духовной культуре населения юга Западной Сибири в эпоху бронзы.
Этнографические источники, представленные в диссертационной работе, использовались в целях комплексного исследования мировоззренческих традиций. Предпочтение было отдано материалам, полученным в ходе изучения традиционной культуры этносов Северной Азии. Это, прежде всего данные угорской и самодийской этнографии. Кроме того, специально рассматривались те этнографические комплексы, по материалам которых были реконструированы отдельные проявления древнеиранских традиций.
Методология диссертационной работы основана на комплексном применении методов исследования археологических, этнографических и лингвистических источников. Для реконструкции и изучения мировоззренческих представлений древнего населения был использован метод сравнительно-исторического анализа. В рамках этого метода процедура сравнения осуществлялась на двух уровнях: индивидуализирующем и синтезирующем. Таким образом, мировоззренческие традиции изучались не только на основании фактических свидетельств жизнедеятельности конкретного социума, но и в контексте формирования эпохальных культурных достижений. Вместе с тем, для решения конкретных проблем, определенных темой диссертации, использовался метод структурно-генетического анализа, позволяющий исследовать мировоззрение общества исходя из требований, которые вырабатываются определенными социальными группами (Гольдман Л., 1987, с.335-336). Было высказано мнение о том, что отделенный от социальной истории структурный анализ может дать блестящие результаты в области классификации мифов, однако при этом существует опасность попасть под влияние заданной схемы. С другой стороны, социально-экономическая история будет полноценной лишь в том случае, если она дополняется анализом всего ментального (Видаль-Наке П. 2001, с. 25, 26). Сочетание сравнительно-исторического и структурно-генетического анализа представляется вполне правомерным, поскольку уже достаточно давно было высказано обоснованное мнение о том, что исторический метод и структурный подход вполне совместимы (Леви-Стросс К., 2001, с.301, 302).
Именно поэтому настоящее диссертационное исследование методологически было ориентировано на поиск структур и методов развертывания содержаний различных форм деятельности социальных образований в контексте их историко-культурного развития. Подобная установка была продиктована спецификой археологических источников, которые фрагментарно и лишь в общих чертах отражают духовную культуру древних обществ, хотя и объективно свидетельствуют о многогранности представлений, связанных с динамикой развития различных сфер культурной деятельности на широком историческом срезе. В одной из работ А.Ф. Лосев предложил основание для сопоставления различных «слоев исторического процесса». В частности, указывая на возможность сравнения философии со способом производства, он подчеркнул, что между философией и экономикой нет ничего общего по содержанию, но вместе с тем «очень много сходного и даже тождественного по структуре разных содержаний, т.е. по методу развертывания разных содержаний.» (Лосев А.Ф., 1988, с.28). Данное методологическое положение опре делило направленность источниковедческих процедур и послужило критерием для соотнесения источников, характеризующих как материальную, так и духовную сферу общественного производства. Тем более, как известно, в архаическую эпоху ритуал воспринимался как не менее существенная и «практическая» деятельность, чем собственно трудовой процесс. В то же время о своей деятельности человек мыслил мифологически (Дьяконов И.М., 1990, с. 61).
Исходя из этого, была определена общая методологическая направленность исследования: реконструкция способов и принципов развертывания мировоззренческих представлений в среде древних обществ юга Западной Сибири эпохи бронзы. На наш взгляд, этот методологический подход позволяет приблизится к адекватному пониманию основного содержания духовного творчества. Его суть составляет изучение способов, посредством которых древнее общество описывало и, соответственно, осознавало себя. Для обозначения этих способов самоописания в бесписьменных обществах наиболее приемлемым представляется термин «портретирование», хотя его использование требует уточнения.
А. Оппенхейм свою работу «Древняя Месопотамия», посвященную политической истории этого региона, снабдил подзаголовком «Портрет погибшей цивилизации», стремясь изначально обозначить методологию исследований, которую он определил следующим образом: «Портретирование, т.е. выборочное изображение самого главного, - вот, как мне кажется, единственный путь к цели. Портрет, опуская подробности, передает индивидуальное, стремиться уловить в человеке главное» (Оппенхейм А., 1990, с.З).
С точки зрения исследователя, это была трудная, но вполне выполнимая задача, с чем можно согласиться, если принять во внимание весьма представительный корпус разнообразных источников и, прежде всего, клинописные тексты. Тем не менее, наличие аутентичных письменных текстов, не является обязательным условием для реализации данного метода. В.А. Сафро-нов для одного из разделов своей работы «Индоевропейские прародины» дал весьма показательный, хотя и пространный заголовок: «Портрет праиндоев-ропейского общества по данным лингвистики и археологии (Сравнительный анализ культурно-хозяйственного типа позднеиндоевропейской общности и культур Винча, Льендел и культуры воронковидных кубков)». В самом же тексте раздела исследователь лаконично пояснил, что портрет праиндоевро-пейской культуры и общества может быть достаточно полно составлен на основании усилий лингвистов многих поколений, имея в виду результаты анализа общеиндоевропейской лексики (Сафронов В.А., 1989, с.136).
Список работ, где представлен опыт «портретирования» древних обществ, довольно обширен, однако все эти исследования роднит более или менее твердая уверенность в объективности авторского видения общих черт и особенностей историко-культурных явлений. Не подвергая сомнению правомерность подобного подхода, укажем, что еще большего внимания достойны проблемы реконструкции способов и принципов «портретирования» человека и общества, которые являлись господствующими для определенной исторической эпохи или были присущи конкретному этносу. Речь идет о том, что одной из важнейших форм символического поведения было создание текстов, ориентированных на традицию, их породившую. Точнее они были ориентированы на то, как она мыслит, «сознает» самое себя. Эти тексты представляют собой автометоописание данной традиции (Топоров В.Н., 1987. с.278-288; он же, 1988, с. 33). Отказ от создания портретов древних обществ в пользу исследования свойственных им принципов «портретирования» - одно из возможных направлений в области изучения духовного творчества. Эти принципы самоописания, или «портретирования» в конечном итоге являются проявлением единого метода развертывания содержаний различных областей культурной деятельности, который создавался и совершенствовался каждым обществом на протяжении своей истории.
Данная методологическая позиция тесно связана с вышеуказанным структурно-генетическим подходом, который предполагает, что коллективный характер творчества (что для древних эпох очевидно) раскрывается в том, что структуры, образующие и воплощающие практическую деятельность, гомологичны мыслительным структурам социальных групп. Вместе с тем, диахронное сопоставление методов портретирования присущих древним культурам соответствует общей направленности метода сравнительно-исторического анализа.
Методика исследования строилась с учетом традиционных процедур критики археологических источников. При анализе конкретных археологических комплексов использовались методические принципы археологической стратиграфии и планиграфического анализа. Последний, как известно, весьма эффективен для реконструкции социальных характеристик древних обществ, однако, на наш взгляд, результаты его применения могут быть также использованы и для изучения мировоззренческих представлений. Это объясняется тем, что планиграфическое изучение археологических памятников позволяет реконструировать особенности социальной организации древних обществ, которая во многом определяла содержание и специфику мировоззренческих представлений. В общем виде содержание его процедур сводится к выявлению определенного набора признаков погребального обряда с последующим анализом соотношений между отдельными объектами на могильном поле, выявлением его площади и границ (Кирюшин Ю.Ф. и др., 2001, с.40).
Для анализа материалов из курганных могильников использовался методический подход, предложенный Д.Г. Савиновым и В.В. Бобровым. Согласно этому подходу, курган рассматривается не только как вертикально-стратиграфическая структура, но и как пространственная система. Ее первый уровень формирования связан с разметкой сакрализованного пространства посредством оград, ровиков и ям (Савинов Д.Г., Бобров В.В., 1989). После определения внешних границ сакрализованного пространства, исследовался принцип взаиморасположения отдельных погребальных сооружений по отношению к его центру и периферии. Последовательная реализация данного подхода предоставляла возможность определить не только порядок совершения захоронений, но и установить их символическую иерархию в рамках сакрализованного пространства. Изучение системы и способов разметки имеет принципиальное значение, поскольку создание погребального комплекса, как правило, это процесс структурирования пространства древним населением путем наложения последовательных ограничений (Епимахов А.В., 1995, с.45). Здесь же следует отметить, что методика анализа планиграфических структур для реконструкции мировоззренческих представлений может быть с успехом реализована для поселенческих комплексов. Поскольку этнографическими исследованиями установлено, что если в одних случаях, план поселения отражает связь между пространственной структурой и социальной, то в других - представляет собой некую иллюзорную модель, отличную от социальной реальности (Леви-Стросс К., 2001, с.303). В целом именно религиозные догмы определяли действие соционормативной системы (Массой В.М., 1996, с.95).
Выявление связей между различными аспектами социальной практики и системой мировоззренческих представлений обусловило необходимость реконструкции социальных структур древних обществах юга Западной Сибири. К настоящему моменту сложился целый ряд методических подходов палеосоциологического анализа (Алекшин В.А., 1975, 1987; Бунятян Е.П., 1985; Генинг В.Ф. 1989 и др.). Для наших целей наиболее предпочтительным является привлечение антропологических данных уже на ранних этапах исследования (об этом см. Тишкин А.А., Дашковский П.К., 2003, с.53). В настоящем диссертационном исследовании была использована методика реконструкции половозрастной структуры древних обществ на базе комплексного анализа археологических и антропологических данных. Она уже была апробирована по материалам андроновских могильников юга Западной Сибири (Бобров В.В., Михайлов Ю.И., 1999, с.94-98). Ее основное содержание составляет поэтапный анализ материала.
На первом этапе исследования формируется банк данных по достоверным половозрастным определениям. Эти данные систематизируются в таблицах, где отдельно по каждому могильнику раздельно учитывалось количе ство мужчин и женщин, входивших в условную возрастную группу. За основу выделения условных возрастных групп был принят пятилетний интервал (15- 20; 20 - 25 и т. д.). Выбор интервала был обусловлен тем, что при последующих калькуляциях полученные результаты могут быть сопоставлены с границами половозрастных групп по классификации А.П. Рославского - Петровского. Затем, в целях верификации полученных наблюдений привлекаются антропологические наблюдения по единокультурным могильникам соседних территорий. После этого, полученные количественные характеристики сопоставляются с аналогичными показателями по другим территориально и хронологически близким археологическим культурам. На последнем этапе исследования анализируются нестандартные форм погребальной практики, которые позволяют выявить и интерпретировать специфические черты половозрастной и социальной структуры общества.
Так, в частности, половозрастные характеристики субъектов из парных разнополых погребений эпохи бронзы дают основания для установления возрастных когорт у мужчин и женщин, выступавших потенциальными брачными партнерами. Совместные захоронения мужчин и детей, совершенные в одной могиле позволяют, с учетом других данных, выделить возрастную когорту «наставников».
Сопоставление полученных результатов позволяет выявить начало брачного возраста; период активного участия в репродуктивной сфере и возраст полного исключения (женщин) из репродуктивной сферы; возрастную когорту мужчин, непосредственно руководивших процессом социализации подрастающих поколений; возрастную границу, определявшую утрату фиксированного социального статуса. Этот методика была использована и для реконструкции половозрастной структуры андроновских и ирменских сообществ на юге Западной Сибири (Михайлов Ю.И., 2003, с. 100-125).
Отметим, что охарактеризованная методика поэтапной реконструкции половозрастной структуры может дополняться и другими процедурами. Например, при наличии антропологических определений для реконструкции социально обусловленной возрастной градации мужчин и женщин была использована традиционная методика анализа совстречаемости отдельных категорий сопроводительного инвентаря в погребальных комплексах. Результаты подобного комплексного анализа дают объективные основания для определения социального статуса погребенных. Окончательным итогом последовательного осуществления различных методических процедур является реконструкция культовых и шире мировоззренческих представлений, связанных с социальным статусом и набором общественных функций для выявленных половозрастных группирований.
Массовый археологический материал подвергался статистической обработке, направленной на составление статистического ряда. Использовались два способа представления статистических рядов: табличный и графический. Если для реконструкции половозрастных группирований, как было отмечено выше, использовался табличный способ, то для реконструкции относительной хронологии андроновских могильников был использован графический способ представления. В последнем случае объектом анализа были избраны метрические характеристики горшковидных сосудов. Поскольку во многих случаях сосуды в могилах представлены фрагментарно и достоверно определяется лишь диаметр венчика, эта метрическая характеристика была определена в качестве ведущей. На основе статистических данных были построены гистограммы, отражающие прямой ряд значений мерного признака «диаметр венчика сосуда». Как показывает существующая практика, для того, чтобы получить общую картину распределения мерных признаков необходимо взять наибольшее количество интервалов, т.е. нанести значения признаков через небольшие промежутки (Генинг В.Ф. и др., 1990, с.50). С этой целью в качестве минимального был выбран интервал 1 см. Для, чтобы повысить достоверность наблюдений и изначально реализовать дифференцированный подход к анализу источников, порознь рассматривались серии сосудов из погребальных комплексов, где представлены разные способы обращения с умершим.
Корреляция результатов статистического анализа с вариантами сочетания других элементов погребального обряда позволяет выявить захоронения персон, обладавших особым социальным статусом, который подчеркивался сосудами особо крупных размеров. В археологических исследованиях достаточно часто используется методика определения социального статуса по составу сопроводительного инвентаря, однако зачастую специалисты опираются на оценочные суждения «богатый», «бедный» и т.п. В данном случае был взят объективный показатель, который позволил проанализировать даже те погребальные комплексы, в которых представлена только одна категория сопроводительного инвентаря - посуда.
Реконструкция половозрастной структуры и особенностей социальной организации служила основанием для сопоставления археологических и этнографических данных. По мнению В.И. Матющенко, на больших по площади и многослойных археологических памятниках возможно выделение комплексов, оставленных автономными социальными организмами. Этнография в качестве объекта изучения также может выявить аналогичный автономный социальный организм. Таким образом, археологические и этнографические исследования сближает то, что обоих случаях исследователь имеет дело с одним и тем же объектом своего внимания - автономным, нуклеарным организмом. Лингвистические источники позволяют выявить локальную языковую общность в пределах более широкой. Эта локальная общность также является свидетельством существования автономного социального организма, аналогичного тем, что были выявлены по археологическим и этнографическим данным (Матющенко В.И., 2001, с.34-37).
Охарактеризованный методический подход открывает широкие возможности для комплексного использования археологических, этнографических и лингвистических источников. В рамках данного диссертационного исследования он был реализован посредством выявления структурных аналогий. Благодаря этому учитывалось не только морфологическое, но и структурное сходство различных проявлений социальной практики. Результаты реконструктивного анализа, осуществленного на базе археологических источников, сопоставлялись не просто с этнографическими, фольклорными и лингвистическими данными, а с социальными и культурно-историческими реалиями, реконструированными по этим источникам.
В исследовании образцов художественного творчества использовался формально-стилевой метод анализа, который может с равным успехом базироваться на данных иконографического, культурно-исторического, историко-археологического, историко-филологического изучения памятников (Никулина Н. М., 1985, с. 124). Иконографическое изучение памятников художественного творчества осуществлялось посредством выявления ключевых элементов построения композиций. Так, для анализа орнаментальных композиций была использован принцип дифференциации декоративных схем по формальным признакам, а именно, по количеству орнаментальных зон и комбинации сходных или несходных сюжетов внутри них (Ковтун И.В., Михайлов Ю.И., 1998, с.257). Общие и специфические черты декоративной традиции, выявлялись посредством соотнесения конкретной орнаментальной схемы с «композиционным каноном». Последний реконструировался на основании сопряженных признаков, а именно, на установленных фактах сочетания различных способов зонального членения орнаментального поля с определенным набором мотивов (Михайлов Ю.И., 1990, с.7). Реконструкция семантики орнаментальных построений осуществлялась как на уровне орнаментальных композиций, так и на базовом уровне формирования декоративных схем - варианты сочетания орнаментальных элементов. Так, например, анализ использования такого ключевого орнаментального элемента как «уточка» позволил установить, что различные способы его соединения в пределах горизонтального регистра - зоны позволял конструировать все типы меандровых мотивов. Это позволило сравнивать устное творчество и узоро-творчество. Звукопись и конструирование орнаментальных элементов роднит принцип обыгрывания ключевых элементов. Феномен анаграммирования, исследованный Ф. де Соссюром, сопоставим с комбинаторикой орнаментальных мотивов (Михайлов Ю.И., 1990, с. 15).
При изучении семантики наскальных изображений важную роль играют данные фольклористики. Возможность их привлечения обусловлена тем, что одной из характерных черт фольклора является использование формул. Выявление этих изобразительных формул опиралось на определенную последовательность исследовательских процедур в соответствии с методикой реконструкции семантики и функций изобразительных и словесных символов, которую предложил Н.И. Толстой (1990, с.47-67). Она предполагает рассмотрение материала в одной системе, в одной локальной традиции, в один хронологический период, с последующим расширением территории научного наблюдения от отдельных зон до макроареала. На практике это означает поиски определенного символа или группы символов во всех областях обрядовой, обрядово-трудовой, хозяйственной и художественной деятельности.
Научная новизна исследования заключается в реализации комплексного подхода с целью реконструкции универсальных структур развертывания мировоззренческого содержания в разных формах духовной практики древнего населения.
Автор настоящей диссертационной работы предложил собственное обоснование гипотезы о тесной связи иконографических сюжетов с устным творчеством в культурных традициях древнего населения юга Западной Сибири. В частности, были выявлены изобразительные сюжеты, которые являлись производными от устойчивых формул устной традиции. С учетом этого диссертационной работе предлагается классификация сюжетов наскального искусства и семантическая интерпретация основных сюжетных повествований, актуальных для мировоззренческих традиций населения юга Западной Сибири во II тыс. до н.э.
В ходе исследования археологических памятников II - нач. I тыс. до н.э. была реконструирована система представлений, связанных с погребальным культом в среде андроновского населения. Обоснована принадлежность раннеандроновского населения к древнеиранскому этносу. По материалам поселенческих и погребальных комплексов исследована система его мировоззренческих представлений с привлечением данных сравнительно-исторического языкознания.
Впервые были прослежены различия в сфере мировоззренческих представлений культур юга Западной Сибири, генетически связанных с циркум-понтийской и евразийской металлургическими провинциями.
Осуществлен палеосоциологический анализ андроновских и ирменских палеопопуляций, благодаря чему впервые была реконструирована система половозрастных группирований и связанные с ней культурные установки и мировоззренческие представления.
Впервые была предложена относительная хронология андроновских могильников северо-восточной части культурного ареала, на основании которой были реконструированы культовые представления, связанные с обрядами кремации и ингумации.
В соответствии с новым методологическим подходом в диссертационном исследовании были предложены единые принципы сопоставления различных мировоззренческих концепций, бытовавших у древнего населения юга Западной Сибири. Предлагается реконструкция способов и принципов «портретирования» социума, под которыми понимаются общие и частные структуры развертывания идеологического содержания. Способы «портретирования» социума, свойственные древним культурам юга Западной Сибири, проанализированы в диахронном срезе, благодаря чему выявлена в общих чертах динамика изменения мировоззренческих представлений на протяжении II - нач. I тыс. до н.э.
Практическая ценность диссертационного исследования заключается в возможности использования полученных научных результатов для подготовки обобщающей работы, посвященной развитию духовной культуры населения юга Западной Сибири в конце III - нач. I тыс. до н.э.
Самостоятельно основное содержание работы может быть использовано для подготовки специальных учебных курсов и учебных пособий для студентов, обучающихся по программе специализаций «Археология», «История и теория мировой культуры».
Данные реконструктивного анализа архаического мировоззрения могут быть использованы при создании археологических, этнографических и краеведческих музейных экспозиций, посвященных духовной культуре древнего населения Западной Сибири.
Апробация. Основные положения работы опубликованы в 57 научных работах, в том числе в трех монографических исследованиях: «Андроновские памятники Обь-Чулымского междуречья» - Деп. В ИНИОН, 26.06.89., № 38518.- 10 п.л. (в соавторстве с В.В. Бобровым); «Могильник эпохи поздней бронзы Журавлево-4.» - Новосибирск, 1993. - 157 с (в соавторстве с В.В. Бобровым и Т.А. Чикишевой). «Мировоззрение древних обществ юга Западной Сибири (эпоха бронзы)» - Кемерово, 2001. - 363 с. По результатом исследований были сделаны доклады на международных, всероссийских, региональных и областных научных конференциях гг. Кемерово (1987, 1989, 1991, 1996, 1998, 1999, 2000, 2002, 2003), Новосибирск (1995-2002), Алма-Ата (1990), Омск (1991, 1994, 2000), Барнаул (1986, 1999, 2002), Томск (1999, 2001, 2003), Тюмень (1999), Санкт-Петербург (2002).
Структура работы состоит из введения, пяти глав, заключения, списка литературы и иллюстративного приложения.
Изображения окуневского времени в контексте ритуальной практики древнего скотоводческого населения
На данный момент среди петроглифов Енисея известно несколько изображений колесного транспорта, которые могут быть датированы окунев-ским временем (Леонтьев Н.В., 1970, 1980). Среди них особое место занимает профильное изображение повозки на Знаменской стеле. Первоначально оно использовалось для характеристики транспортных средств в карасукское время (Киселев СВ., 1951), а затем выступало в качестве важного аргумента для удревнения этого изваяния и определения его принадлежности к андро-новской культуре (Грязнов М.П., 1960, с.85-89). В ходе дальнейшего изучения последовательности нанесения рисунков на Знаменскую стелу, изображение повозки, вкупе с другими аргументами, послужило основанием для установления афанасьевского возраста части изображений (Шер Я.А., 1980; 1991; 1992). В обобщающем исследовании, посвященном наскальным рисункам колесного транспорта, было установлено, что профильные изображения фургонов, подобные тому, что представлен на стеле, снабжались дисковыми колесами или их модификацией с пазами и поперечными планками (Новоже-нов В.А., 1994, с.97). Последнее наблюдение относительно конструкции колес, на наш взгляд, имеет весьма важное значение для дальнейших культурных сопоставлений.
В композиции на Знаменской стеле профильное изображение колесного экипажа появилось уже после того, как была изображена личина сложного типа. Трехчастное деление подобных личин было интерпретировано как стремление изобразить функциональные детали - органы чувств (Подольский М.Л., 1987). Не возражая против подобного подхода, отметим, что схема, реконструированная по данным ведийской традиции: глаза - зрение; ноздри -дыхание, обоняние; рот - речь, в ряде случаев, все же не безусловна. У некоторых «личин-масок» отсутствует изображение «средней» функции (см. Ва-децкая Э.Б. и др., 1980, №№ 8, 11, 54, 66, 68, 78, 111). Тем не менее, сам принцип трехчастного деления по вертикали является устойчивым иконографическим вариантом. В пользу этого свидетельствует и ситуация, зафиксированная в окуневском могильнике у с. Лебяжье. По наблюдениям авторов исследований, на черепе девочки 12-13 лет хорошо сохранилась раскраска, нанесенная на лицо, причем полосы раскраски полностью соответствовали линиям на окуневских стелах, пересекающих личину (Максименков Г.А., Исаева М.В., 1973, с.227).
Нам представляется, что трехчастная схема деления округлой или овальной личины могла разрабатываться под влиянием традиции изготовления колесных транспортных средств. Поскольку эта область ремесленной деятельности была теснейшим образом связана с различными аспектами сакральных представлений, обратим внимание на использование трехсостав-ных дисковых колес в ритуальной практике. В качестве рабочей гипотезы можно допустить опосредованную связь между трехчастной композиционной схемой «личин-масок» и конструкцией дисковых колес из трех планок. Подобные колеса широко использовались в повозках степных культур уже в III тыс. до н.э. (анализ археологических свидетельств - Новоженов В.А., 1994). Безусловно, иконография «личин-масок» в окуневском искусстве была уже достаточно далека от исходной сакральной модели, но, возможно, семантика ее композиционной схемы еще сохраняла смысловой план, восходящий к ритуалам, в которых использовались трехчастные колеса.
В связи с этим отметим изображения бычьих рогов в оформлении трехчастных «личин-масок». Трехчастное колесо и бычьи рога в качестве изобразительной формулы могли символически воплощать повозку с упряжкой, однако, это не более чем предположение. В работе Л.А. Новиковой и Ю.А. Шилова ритуальный комплекс из бычьей лопатки и колеса на ступеньке входной ямы катакомбного погребения был определен лишь как намек на повозку, хотя и эту догадку они расценили как в высшей степени предположительную. Далее, уже вне связи с образом повозки, авторы предприняли попытку определить семантический план всей катакомбной погребальной конструкции и интерпретировали ее как своего рода пещеру, чрево земли, связав конструктивное решение с идей входа и выхода (Новикова Л.А., Шилов Ю.В., 1989, с. 133). Придерживаясь этой реконструкции, можно высказать предположение, что колесо, закрывавшее входа в погребальную камеру, выступало как своеобразная преграда, помещенная на границе двух миров. Применительно к окуневскому искусству существует аргументированное мнение о возможном соответствии некоторых изобразительных композиций индоевропейским формулам (Шер Я.А., 1997). Среди них нас интересуют формула «колесо солнца».
В композиции на окуневской плите, обнаруженной в местечке Красный Камень на р. Кокса, бычья упряжка нанесена над изображением «трех глаз», два из которых выполнены в виде колес со спицами (Вадецкая Э.Б. и др., 1980, табл. XLIV- 80). Семантический план этой композиции может быть восстановлен только с опорой на широкий круг источников, среди которых нас интересуют, прежде всего, данные из индоевропейских традиций. В ирландской эпической традиции колесницы неизменно выступают в качестве транспортного средства героев, которые помимо разнообразных необыкновенных дарований отмечены еще и такой анатомической особенностью, как обилие зрачков в глазах (Кухулин и другие; см. Михайлова Т.А., 1989, с. 137). Вместе с тем и хтонические персонажи наделены аналогичным отличительным признаком. В качестве примера можно привести описание злодея Ин-гкела в «Разрушении дома Да Дерга»: «Лишь один глаз был у него во лбу, огромный, словно бычья шкура, и черный как майский жук. Виднелись в нем три зрачка» (ПМСИ, 1991, с. 113). В данном случае одноглазость Ингкела, несмотря на его вероятную связь с исторически реальным племенем, свиде 69 тельствует о мифологическом происхождении этого образа, принадлежащего к хтонической сфере (Шкунаев СВ., 1984, с. 123). Поэтому весьма выразительна попытка Ингкела убить смертоносным взглядом короля Конайре: «Заглянул Ингкел в Дом сквозь колеса колесниц, но заметили его изнутри, и пустился он прочь» (ПМСИ, 1991, с. 113). Мифопоэтическая традиция, которая лежит в основе сюжета этой ирландской саги, достаточно отчетливо очерчивает круг представлений, сложившихся еще в период индоевропейского единства. Тем более, что ее исполнение было приурочено к началу нового года, а сам сюжет, как считается, восходит к драконоборческим мифам (Шкунаев СВ., указ.соч., с. 124). С ирландскими сагами Ж. Дюмезиль весьма плодотворно и убедительно сопоставлял осетинский нартовский эпос. В частности, он специально отмечал, что Кухулин характеризуется преимущественно как герой «круглый», которого неизменно сопровождает мотив колеса (Дюмезиль Ж., 1990, с.95). В нартовском эпосе осетин одним из центральных образов выступает колесо Балсага, погубившее солнечного героя Сослана. По одной из версий, этот роковой снаряд был помещен в могилу героя. Одна половина колеса была установлена в ногах, а другая - в изголовье.
Данный обрядовый сценарий формально близок к катакомбной ритуальной традиции, диктовавшей закрывать колесами вход в погребальную камеру. Трехчастное деревянное колесо закрывало вход в камеру позднеката-комбного погребения мог. Пластуновский (Гей А.Н., 1993, с.62). В ката-комбном погребении у с. Первоконстантиновка в восточной части входной ямы стояло колесо, от которого сохранилась крайняя доска и часть средней (Шилов Ю.О., 1975, с.54). Трехчастное колесо закрывало вход в камеру катакомбного погребения у с. Сергеевка. В глазничные углубления черепа женщины, погребенной в этой камере, были вставлены шарики из смеси глины и чернозема, полость рта была заполнена черноземом, а сажа обнаружена в носовой полости (Новикова Л.А., Шилов Ю.А., указ.соч., с. 128).
Водный символизм в синташтинской и андроновской культурных традициях
В ходе полевых исследований на андроновском поселении Тасты - Бу-так 1, внутри раскопанных жилищ, были обнаружены глубокие ямы, интерпретированные как колодцы. Автору исследований удалось установить, что в двух случаях стенки ям были укреплены плетнем - жилища 1, 2, а еще в одном жилом сооружении было зафиксировано использование для этих целей камня - жилище 3 (Сорокин B.C., 1962, с.51-60). В дальнейшем, аналогичные по функциональному назначению сооружения были выявлены на поселении Чаглинка. Их стенки были укреплены плетнем, каменной кладкой или деревянными плахами (Оразбаев A.M., 1970, с. 154-162). Кроме вышеупомянутых гидротехнических сооружений, на территории Центрального Казахстана, примечательные в конструктивном отношении колодцы, были обнаружены на крупном и хорошо изученном андроновском поселении Атасу I. Их стенки были выложены из камня «сложной кладкой по типу цисты, конусообразно расширяющиеся ко дну» (Кадырбаев М.К., Курманкулов Ж., 1992, с.46).
Колодцы в андроновских жилищах также обнаружены на юге Западной Сибири. Наиболее интересным памятником является поселение Черемуховый куст. Во всех жилищах этого поселка исследованные колодцы были приурочены к хозяйственной зоне. Автор исследований В.А. Зах отмечает, что колодцы не только характеризуют хозяйственную деятельность андроновского населения, но и могут рассматриваться как хронологический признак, объединяющий многие андроновские поселения. (Зах, 1995, с.69 ел.).
Применительно к интересующей нас теме, наибольший интерес представляют факты возможного использования колодцев в культовых целях. Сразу следует оговорить, что на данный момент не известны андроновские поселенческие или какие-либо иные комплексы, в которых сакральная функция этих искусственных водных источников определена безусловно. В этой ситуации важное значение приобретают внешние свидетельства из культурно родственных традиций. На территории Литовского поселения срубной культуры в Приуралье, территория которого входила в контактную зону срубных и андроновских племен, были исследованы различные по своим конструктивным особенностям жилые сооружения. Среди разнообразных планировочных ситуаций и связанных с ними приемов домостроительной техники, Ю.А. Морозов проследил одно весьма показательное композиционное решение - разбивка площади жилища 4 была начата с сооружения колодца (Морозов Ю.А., 1995, с. 126). Разметка жилого пространства с помощью гидротехнических сооружений - прием широко известный в различных культурных традициях.
Расположение жилищ с колодцами на Синташтинском поселении было, безусловно, подчинено общей системе компоновки этого внушительного комплекса (Генинг В.Ф. и др., 1992, Рис.7), причем сакральная и культурная символика круглоплановой системы организации пространства для этого и подобных ему комплексов в последнее время специально рассматривалась в работах исследователей (см. например Акишев К.А., Хабдулина М.К., 1995, с.7-13; Мерперт Н.Я., 1995, с.116-119; Ковалева В.Т., 1995, с.69-72; Бурханов А.А., 1995, с.27-31). Судя по опубликованным данным, местонахождение колодцев в синташтинских жилищах определялось бытовыми и производствен 122 ными потребностями. Насыщенные керамикой торцовые помещения жилищ отделялись деревянной перегородкой от хозяйственной части, где и были расположены колодцы вместе с очагами. Так, например, в жилище 3 колодец, пристроенная к нему печь и хозяйственная яма были объединены сложной глиняной конструкцией (Генинг В.Ф. и др., указ. соч., с.50, рис. 14, 15). Интересно, что в засыпанных синташтинских колодцах первого строительного горизонта позднее, но также в синташтинское время, сооружались металлургические печи ямного типа. Что же касается наземных купольных печей, то они могли специально пристраиваться к уже существовавшему колодцу, который служил для нагнетания воздуха (Григорьев С.А., 1995, с. 123; 1996, с. 106-107; Гутков А.И., Русанов, И.А. 1995, с. 131). Кроме того, древние металлурги Казахстана, судя по всему, сооружали колодцы для накопления воды с целью последующего проведения операции мокрого обогащения, о чем свидетельствуют отвалы отсортированных руд рядом с ямами-колодцами (Маргулан А.Х., 1972; Грошев В.А., 1995).
Вышеописанные производственные комплексы подразумевают существование определенной системы ритуалов. Печь для плавки металла, так же как колодец или просто яма, в мифо-ритуальной практике рассматривались в качестве своеобразного канала - прохода из одной сферы в другую, где добываются необходимые блага - вода, металл (Байбурин А.К., 1990, с.3-16). Технологические процессы входили в общую космологическую схему, выступая в качестве своеобразного продолжения операций по символическому созданию и воссозданию вселенной (Иванов В.В., Топоров В.Н., 1974а, с.88). Таким образом, технологическое совмещение печи и колодца на символическом уровне обнаруживает сходство со структурой мифологической. Применительно к данной ситуации можно говорить о единстве структур развертывания разных содержаний. А именно, содержания производственной деятельности и мифологических представлений.
Символика этих сооружений обогащалась разделением жилища на две пространственные сферы - жилую и производственную, где они находились.
Эта планиграфическая особенность была отмечена не только для Синташ-тинского поселения. Продолжая список примеров, можно упомянуть городище Араким, где колодцы были обязательным элементов хозяйственных помещений жилищ, причем рядом с ними находились очаги, иногда соединенные канавками устьями колодцев. Судя по находкам костей животных и шлаков, эти очаги были полифункциональными (Зданович Г.Б., 1992, с.81). Возможные истоки конструктивной мысли, воплотившейся в интересующих нас теплотехнических сооружениях, могут быть прослежены по материалам укрепленного поселения Куйсак, где имеется материал с позднеямными и абашевскими чертами, а также широко представлены синташтинские древности. Кроме того, на территории поселения было исследовано жилище с ран-несрубной керамикой, в котором находились три печи, соединенные узким канальцем с колодцем. (Малютина Т.С., Зданович Г.Б., 1995, с. 100-106). Совмещение очага и колодца в хозяйственной зоне зафиксировано для планировочных схем более позднего времени известных, в частности, по раскопкам поселка Черемуховый куст на р. Тобол (Зах В. А., 1995, рис. 9, 21).
Генетическая связь андроновских комплексов с более поздними памятниками «пахомовского пласта» (Генинг В.Ф., Стефанов В.И., 1991, с.52-60; Потемкина Т.М. и др., 1995, с. 118) расширяет возможности реконструктивного поиска и позволяет обнаружить проявление собственно андроновских мировоззренческих представлений в более поздних традициях. На поселении Пахомовская пристань I фрагмент черепной крышки человека был обнаружен на дне одной из ям параболоидной формы. Мнения исследователей разделились. В.В. Евдокимов рассматривает данное сооружение как колодец, а О.Н. Корочкова занимает более осторожную позицию, допуская иные толкования (Евдокимов В.В., Корочкова О.Н., 1991, с.54). Если принять первую версию, то обнаруженный фрагмент черепа - находка, которая формально может быть использована для реконструкции обрядовой сферы, хотя не исключено, что ее присутствие в этом комплексе не более чем случайность.
Оленные камни, стелы и обелиски в контексте палеосоциологических изысканий
Типологический ряд в названии данного раздела применительно к проблематике, которая будет проанализирована ниже, наполняется географическим и хронологическим содержанием, прежде всего, благодаря той специфической категории каменных изваяний, которые традиционно именуются как «оленные камни». Детально проанализированные в ряде обобщающих работ (Кубарев В.Д., 1979; Волков В.В., 1981; Членова Н.Л., 1984; Савинов Д.Г., 1994) и в большом количестве статей, они широко используются в археологических реконструкциях историко-культурных процессов. Несмотря на то, что предложенная в литературе этническая атрибуция оленных камней (Савинов Д.Г., Членова Н.Л., 1978; Членова Н.Л., 1984; Ковалев А.А., 1987) нуждается в дополнительной аргументации, даже на современном уровне научных представлений они выступают в качестве полноценного источника для осмысления общеисторической проблематики. Более того, их информативные возможности далеко не исчерпаны и нуждаются в дальнейшем исследовании. Сказанное относится, прежде всего, к их роли и месту в коммуникативной символике евразийского населения начала I тыс. до н.э.
Обширная территория распространения оленных камней с изображениями животных и вещных атрибутов изначально заставляет предполагать сложный, многокомпонентный характер формирования связанного с ними комплекса идеологических представлений. Совершенно очевидно, что в рамках своего историко-культурного контекста оленные камни демонстрируют лишь один из многочисленных способов воплощения мировоззренческих представлений, формирование которых началось задолго до их появления. В связи с этим принципиально важное значение приобретает предложенная культурно-генетическая схема, согласно которой оленные камни, стелы в бе-газы-дандыбаевских гробницах и камни-обелиски на территории ирменских кладбищ обнаруживают свое исходное родство в деревянных и каменных столбах из андроновских могил (Бобров В.В., 1992, с.54-57). Последующие исследования подтвердили справедливость предложенной преемственности (Савинов Д.Г., 1994, с.144-145).
В одной из работ Н.Л. Членовой приведена аргументация против этой генетической линии. В частности, она отметила, что круглые андроновские столбы не могут рассматриваться в качестве прототипа оленных камней, которые имеют «подквадратную или прямоугольную форму», а в ряде случаев представляют собой плоские плиты (Членова Н.Л., 1999, с.37-38). Действительно, деревянные столбы широко представлены в погребальных конструкциях андроновских памятников. Например, в могильниках Кузнецкой котловины (Бобров В.В., Михайлов Ю.И., 1989). Вместе с тем, в андроновских погребальных комплексах из минусинских котловин обнаружены каменные столбы и стелы (Максименков Г.А., 1978). Кроме того, каменные стелы известны в андроновских и позднеандроновских могильниках Восточного Казахстана: Темир-Канка, Средняя база Беткудук, Измайловка (Максимова А.Г., Ермолаева А.С., 1987, с.28, 48, 49, 87), Аир-Тау, Покровский (Кущ Г.А., 1989, с.227, 228; 1993, с.77). Особо укажем на четырехгранную каменную стелу (Табл. 20 - 3, 4) в погребальном сооружении из могильника Чесноково I на р. Чарыш (предгорья Северо-Западного Алтая - Кирюшин Ю.Ф., Шульга П.И., 1996). Таким образом, уже в андроновское время вертикальные каменные знаки были частью архитектурного оформления погребальных сооружений.
Погребальный обряд ирменской культуры, несомненно, продолжал некоторые традиции андроновского времени (ряды внутримогильных сооружений в виде деревянных рам с перекрытием, положение погребенных скорчено на боку и их юго-западная ориентация и др.). С этим генетически пластом связана практика использования камней-обелисков. Что же касается традиции их горизонтального помещения (могильники Журавлево 4, Танай 7), то она имеет точную аналогию в раннескифском могильнике Бийке, хотя автор исследований связал эти факты с последствиями осквернения могил (Тишкин А.А., 1996, с.46). Вероятно, первоначально они устанавливались вертикально, но затем, по прошествии установленного обрядом времени, их укладывали горизонтально.
В ирменском могильнике Ваганово-4 (курган 1) была обнаружена цепочка деревянных столбов, установленных с восточной стороны, перпендикулярно ряду погребений (Васютин С.А., Михайлов Ю.И., 1999). С одной стороны, эту обрядовую особенность можно рассматривать как продолжение андроновских традиций (ср. расположение столбов вне могил, но по кругу вместе с сосудами на погребальной площади могильника Быково - Кирю-шин Ю.Ф., 1981, с.32, 1995, с.70). С другой - подобный прием локализации вертикальных знаков в виде ряда, ориентированного по линии север-юг, хорошо известен благодаря традиции установки оленных камней. Они также располагались с восточной стороны от погребальных сооружений, причем применительно к этому обрядовому установлению были приведены аналогии из пазырыкской традиции (Савинов Д.Г., 1997, с. 127).
Установленный факт использования деревянных вертикальных столбов в погребальном обряде ирменцев вполне согласуется с новыми данными, полученными в ходе исследования хронологически и территориально близкого позднекарасукского могильника Уй (кург.1, мог.1). В центре погребальной конструкции обнаружены остатки двух деревянных столбов, ниже которых находилось захоронение юноши и девушки (Боковенко Н.А., Сорокин П.И., 1995, с.80). Эта обрядовая ситуация обнаруживает точную аналогию в андро 257 новском могильнике Васьково 5, где погребение юноши и девушки было отмечено двумя деревянными столбами (Бобров В.В., Михайлов Ю.И., 1989, с.37).
Приведенные наблюдения, на наш взгляд, достаточно убедительно свидетельствует о том, что андроновская традиция установки деревянных столбов и каменных стел над могилами получила свое продолжение в ирмен-ских погребальных памятниках. В монгун-тайгинских и раннескифских комплексах как будто бы представлены уже только каменные стелы. Оленные камни в своей родословной восходят к андроновским каменным стелам, но, разумеется, не только к южно-сибирским. Практику установки оленных камней следует выводить из традиции, широка бытовавшей по всему андронов-скому ареалу. Предполагая, вслед за В.В. Бобровым, именно такой вариант культурной преемственности, мы считаем возможным рассматривать оленные камни, а также синхронные им стелы и камни-обелиски как единый типологический ряд. С наибольшей очевидностью типологическое родство каменных вертикальных знаков обнаруживает себя там, где они выступают как часть сложных объемно-пространственных систем и являются ключевым элементом предметной коммуникации.
Для всех последующих рассуждений особое значение имеет характер группировки интересующих нас каменных-изваяний в пределах сакрализо-ванного пространства. В святилищах, где были обнаружены оленные камни, прослежен руководящий принцип их расположения рядами в окружении ритуальных колец или на специально выложенных площадках (Савинов Д.Г., 1997, с. 126-128). На территории святилища Ушкийн-Увэр обнаружено 15 оленных камней, расставленных в три цепочки, причем в первых двух они были сгруппированы по три (Волков В.В., Новгородова Э.А., 1975; см. Табл. 32 - 1). Группировка оленных камней «в ряд по три» представлена также в святилищах Зуны-Гол,Орхон-Сомон и Дааган-дель (Табл. 33 - 2 - 4). В этом же контексте следует упомянуть каменные стелы с территории Казахстана. В частности, сошлемся на зафиксированную ситуацию в мавзолее Бегазы 1, где три стелы были установлены вдоль внутренней, западной стенки погребального сооружения (Табл. 34 - 4). Троичная группировка каменных стел на территории Центрального Казахстана прослежена в урочище Сартабан и в долине Аксай (Маргулан А.Х., 1979, рис. 41, 205, 206).
Идеальный социум в представлениях андроновского населения
Во второй половине II тысячелетия до н.э. на территории юга Западной Сибири распространяется андроновское население, которое принесло с собой культурные традиции древнеиранского и, шире, индоевропейского мира. О богатстве содержания мировоззренческих представлений пришельцев можно судить лишь по косвенным свидетельствам, среди которых особо выделим орнаментальную традицию. То, что в подавляющем большинстве случаев единственным предметом в составе андроновского погребального инвентаря был сосуд с пышной геометрической орнаментацией, не случайно. Весьма вероятно, что за этими декоративными композициями стояла космологическая концепция, поэтому обратим внимание на принципы их построения, ритмические структуры андроновского орнамента.
В таблицах 23-31 представлен репертуар мотивов, которые делают легко узнаваемой андроновскую посуду даже среди керамических серий родственных культурных традиций. Особый «колорит» орнаментальным схемам придают различные модификации меандра. Показательно, что несмотря на внешнюю иконографическую изощренность, они сконструированы с помощью одного базового элемента, обладающего ярко выраженной трехчастной структурой (Табл. 27-31). Этот изобразительный элемент в археологической литературе часто именуется как «уточка». Не предлагая для него какого-либо другого наименования, отметим, что в своей структуре он заключает все важнейшие дифференцирующие характеристики, которые присущи пространственным построениям. Андроновская «уточка» развертывает оппозицию правый - левый в сочетании с противопоставлением верха и низа. Возникающее в связи с этим противопоставление по типу: левый / нижний - правый / верхний - один из универсальных принципов структурирования пространства.
В каждом конкретном случае декоративная композиция сосуда была подчинена общим правилам заполнения орнаментального поля. Мотив цепочки треугольников на венчике сосуда в сочетании с трехзональным членением орнаментального поля по вертикали составляет композиционный канон для декоративных традиций восточной части андроновского ареала. Зону шейки и плечиков в канонических вариантах в одних случаях заполняла композиция из двух противопоставленных друг другу цепочек треугольников (Табл. 26), в других - меандры. В зоне тулова представлены наиболее сложные построения, как правило, имеющие в плане форму равнобедренного треугольника, обращенного вершиной вниз. С этой же фигурой ассоциируются «пирамиды», составленные из равнобедренных треугольников (Табл. 25). Таким образом, андроновская орнаментальная схема сверху вниз открывается мотивом треугольников, обращенных вершиной вверх, и завершается треугольными фигурами, обращенными вершиной вниз. Базовое противопоставление верх - низ заложено и на уровне мотива, и на уровне зоны, и на уровне всей композиционной схемы.
Важнейшей чертой андроновской орнаментальной традиции является прием использования позитив - негативных изображений (Табл. 23 - 26). Его реализация была рассмотрена еще в работе B.C. Сорокина, а затем он был проанализирован в специальном исследовании Е.Е. Кузьминой (Сорокин B.C., 1960; Кузьмина, 1986а, рис. 3). В составленной нами подборке (Табл. 23 - 26) приведены варианты построения позитив - негативных изображений. Очевидно, что их семантика может быть реконструирована только в рамках смысловых планов всей орнаментальной композиции. У нас нет оснований усматривать в каждом орнаментальном мотиве некий конкретный смысл, хотя теоретически это допустимо. Представляется более вероятным, что «означивание» тех или иных композиционных построений происходило непосредственно в ходе обрядовых манипуляций с сосудами. Изначально заложенные структурные противопоставления на уровне композиционной схемы, мотива и базового орнаментального элемента («уточка») позволяли подверстывать те семантические пары (верх - низ, правый - левый и т.п.), которые были актуальны для конкретной обрядовой ситуации. В интересующем нас аспекте не менее важно то, что «позитивные» и «негативные» изображения при визуальном восприятии демонстрируют одну из фундаментальных оппозиций «видимое - невидимое». Эта своеобразная «игра» фоном и изображением - не только дань особенностям человеческого зрительного восприятия, но и рефлекс представлений об особом чудесном зрении магов и прорицателей (ср. волшебную чашу Джемшида).
В ходе анализа обрядовых ситуаций, известных по андроновским погребальным комплексам, мы уже обращали внимание на сосуды, опрокинутые вверх дном, которые находились в одном комплексе с сосудами, установленными устьем вверх. В некоторых случаях один сосуд из этой ритуальной пары был установлен в изголовье, другой - в ногах умершего. С учетом индоевропейского контекста можно допустить, что в данном обрядовом сценарии обыгрывались представления, связанные с появляющимися на поверхности и исчезающими в недрах земли водными потоками. Именно так можно интерпретировать обряд в тазабагьябских могилах, где аналогичным образом устанавливались два сосуда - перед умершим и за его спиной. Возможно, это символизировало приобщение умершего к священному водному потоку, который, поднимаясь и опускаясь, появляясь и исчезая, каждый раз обнаруживает новый исток и новое устье. Относительно собственно андроновских представлений на этот счет мы располагаем только косвенными данными, которые, тем не менее, могут быть реконструированы в широком контексте индоевропейских воззрений на символику воды, водоема, водного источника.
По религиозным представлениям индийцев, в храме Панчаганги -«Пять рек» (Махабалешвар, Индия) из пяти ниш западной стены берут свое начало реки Кришна, Койна, Вена, Гаятри, Савитри; из ниши северной стены раз в двенадцать лет течет Ганга; из ниши южной стены одну неделю в 60 лет течет Сарасвати. Большинство людей уверены в том, что эти реки берут свое начало именно в храме и уходят под землю, чтобы затем вновь появиться на махабалешварском лингаме. По другой версии, они возникают на верхушке лингама, а затем текут вверх в храм Панчаганги. Как отмечает Э. Фелдхаус, собравшая эти сведения, подобное «антигравитационное» поверье бытует и в других местах, несмотря на то, что не существует непрерывного и видимого потока воды, текущего от истока к храму и руслу. Напротив, каждая из рек обнаруживается в нескольких точках между истоком и тем местом, где она начинает течь непрерывным потоком. Таким образом, налицо религиозно-географическое представление, согласно которому реки текут невидимо между теми точками, где вода видна (Фелдхаус Э., 1997, с.60, 61).
Греческая традиция знает образ неслияния воды двух рек Титаресия и Пения («Илиада», II, 748-755), причем в семантическом поле этого образа находится самая страшная клятва водой стиги. В специальном исследовании Н.В. Брагинская и Д.Н. Леонов отмечают, что формула Гомера «стиги вода» полностью совпадает с топонимом - названием водопада в Аркадии, водой которого клялись аркадяне. Семантически сложный образ «воды стиги» они рассматривают в контексте представлений, связанных с хтоническими чертами водных источников. Под этим углом зрения авторы прослеживают «хтонизацию» реки Титаресия в послегомеровской традиции, где она превратилась в адский поток, соотносившийся с реками, ныряющими под землю и вновь выходящими на поверхность (Брагинская Н.В., Леонов Д.Н., 1989, с.132-135).
