Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Объективация концепта «стыд»/«8спат» в русском и немецком языках 11
1. Многоаспектная природа феномена стыда в научной картине мира 11
1.1. Этико-философский аспект стыда 12
1.2. Культурологический аспект стыда 21
1.3. Психологический аспект стыда 27
2. Репрезентация концепта «стыд»/«8спагя» в наивной языковой картине мира 36
2.1. Этимологический анализ номинантов концепта «стыд»/«8спат» 36
2.2. Лексико-семантические средства вербальной репрезентации концепта «стыд»/«8спат» 44
2.3. Лексикографический анализ номинантов концепта «стыд»/«8спат» 45
2.4. Синонимический ряд номинантов концепта «стыд»/«8спат» в русской и немецкой лексикографии 51
2.5. Репрезентация концепта «стыд»/«8спат» в русском и немецком фразеологическом и паремиологическом фондах 63
2.6. Метафорическое осмысление концепта «стыд»/«8спат» в сопоставительном аспекте 75
Выводы по главе I 83
Глава II. Объективация концепта «BHHa»/«Schuld» в русском и немецком языках 89
1. Многоаспектная природа феномена вины в научной картине мира 89
1.1. Этико-философский аспект вины 89
1.2. Культурологический аспект вины 94
1.3. Психологический аспект вины 97
2. Репрезентация концепта «BHHa»/«Schuld» в наивной языковой картине мира 103
2.1. Этимологический анализ но минантов концепта «BHHa»/«Schuld» 103
2.2. Лексикографический анализ номинантов концепта «BHHa»/«Schuld» 106
2.3. Синонимический ряд номинантов концепта «BHHa»/«Schuld» в русской и 112 немецкой лексикографии
2.4. Репрезентация концепта «BHHa»/«Schuld» в русском и немецком 117
фразеологическом и паремиологическом фондах
2.5. Метафорическое осмысление концепта «BiiHa»/«Schuld» в 131
сопоставительном аспекте
Выводы по главе II 136
Глава III. Ассоциативная характеристика вербальных репрезентаций эмоций стыда и вины в современном русском и немецком социумах 141
1. Ассоциативный эксперимент как один из методов исследования лингвокультурных концептов 141
2. Ассоциативная характеристика вербальных репрезентаций эмоции стыда в современном русском и немецком социумах 146
3. Ассоциативная характеристика вербальных репрезентаций эмоции вины в современном русском и немецком социумах 168
Выводы по главе III 186
Заключение 190
Библиография 197
Лексикографические источники 210
Список художественных произведений 214
Приложения
- Многоаспектная природа феномена стыда в научной картине мира
- Многоаспектная природа феномена вины в научной картине мира
- Репрезентация концепта «BHHa»/«Schuld» в наивной языковой картине мира
- Ассоциативный эксперимент как один из методов исследования лингвокультурных концептов
Введение к работе
Интенсивное расширение границ языковедения в последние десятилетия и как следствие формирование целого ряда новых лингвистических направлений (теория межкультурной коммуникации, лингвокультурология, когнитивная лингвистика, этнолингвистика, аксиологическая лингвистика, эмотиология и др.), рожденных на стыке различных гуманитарных научных дисциплин, обусловлены стремлением ученых к разностороннему фундаментальному описанию таких базисных явлений, как языковое сознание и мышление человека, его коммуникативное поведение.
Приоритетными в современной лингвистике признаются научные изыскания, выполненные в рамках филологического концептуализма (С.Г. Воркачев, А. Вежбицкая, В.И. Карасик, Е.С. Кубрякова, Ю.С. Степанов, В.М. Топорова, В.И. Шаховский и др.). Его базисным термином выступает концепт - сложное структурно-смысловое образование, не имеющее сегодня однозначного толкования среди ученых. Существует два основных подхода в понимании концепта-лингвокогнитивный (А.П. Бабушкин, Н.Н. Болдырев, Е.С. Кубрякова, М.В. Пименова, Е.В. Рахилина, И.А. Стернин и др.) и лингвокультурный (Е.В. Бабаева, В.И. Карасик, Н.А. Красавский, В.В. Красных, В.Т. Клоков, В.П. Нерознак, Н.Н. Панченко, Г.Г. Слышкин, А.Д. Шмелев и др.). В нашей работе мы придерживаемся второго подхода к пониманию концепта, выделяя в нем вслед за В.И. Карасиком три стороны— понятие, образ и ценность (Карасик 2002) и, следовательно, избираем в отличие от лингвокогнитологов исследовательский путь «от культуры к индивидуальному сознанию».
Объектом изучения в диссертационной работе являются концепты «CTbifl»/«Scham» и «BHHa»/«Schuld» в русской и немецкой лингвокультурах. В качестве предмета исследования рассматриваются культурно обусловленные, вербально выраженные характеристики этих концептов в немецком и русском социумах.
Актуальность темы диссертационной работы обусловлена следующими моментами:
1) эмоции стыда и вины выполняют важные психосоциальные функции (регулятивная и защитная) в жизни современного человека; концепты стыда и вины
в силу их социокультурной релевантности находят активное отражение в языковом сознании и коммуникативном поведении человека, однако их лингвокультурная специфика остается малоизученной;
2) русская и немецкая языковые картины мира обладают как общими, так и специфическими свойствами; их системного сопоставительного описания в отношении концептов «CTbifl»/«Scham» и «BHHa»/«Schuld», насколько нам известно, проведено еще не было.
В основу выполненной работы положена следующая гипотеза:
концепты «CTbifl»/«Scham» и «BHHa»/«Schuld» являются сложным образом организованными ментальными образованиями, находящими различные способы экспликации в русском и немецком языках и характеризующиеся своей этнокультурной спецификой;
этнокультурная специфика концептов «стыд»/«8спат» и «BHHa»/«Schuld» обусловлена культурными доминантами общества;
концепты стыда и вины обнаруживают онтологическую близость по отношению друг к другу.
Цель нашей работы заключается в проведении кросс-культурного исследования русских и немецких концептов «CTbm»/«Scham» и «BHHa»/«Schuld» как многомерных вербализованных конструктов человеческого сознания. Для реализации поставленной цели необходимо решение следующих задач:
- определить конститутивные признаки концептов «CTbw>/«Scham» и
«BHHa»/«Schuld» в языковом сознании русских и немцев;
- выявить понятийную, образную и ценностную составляющие указанных
концептов в сопоставляемых языках;
установить и описать основные способы вербализации данных концептов в русской и немецкой лингвокультурах;
провести социолингвистическую верификацию отношения русских и немцев к понятиям стыда и вины;
- установить специфику репрезентации концептов «стыд»/«8сЬат» и
«BHHa»/«Schuld» в сопоставляемых лингвокультурах.
Мы считаем, что адекватное отражение изучаемых концептов в сравниваемых лингвокультурах может быть установлено посредством применения как
6 общенаучных (таких как гипотетико-индуктивный, дедуктивный, интроспективный), так и частнонаучных методов - компонентный (дефиниционный) анализ, этимологический анализ, метод контекстуального анализа, метод анализа текстовых дистрибуций, метод свободного ассоциативного эксперимента, метод сплошной выборки и прием количественного подсчета.
Материалом исследования послужили данные из русских и немецких толковых, синонимических, антонимических, этимологических, фразеологических, паремиологических, ассоциативных словарей, произведения немецкой и русской художественной литературы. К анализу привлекались также тексты научного характера; были использованы анкеты, полученные нами в результате проведения свободного ассоциативного эксперимента.
Достоверность и объективность результатов исследования обеспечивается большим количеством языковых примеров. Общее количество проанализированных вербальных репрезентаций концепта стыда- 1240 (695 в русском языке, 545- в немецком), концепта вины- 1805 (835 в русском языке и 970 - в немецком).
Научная новизна работы состоит в определении общих и специфических характеристик концептов «стыд»/«8спат» и «BHHa»/«Schuld» в научном и обыденном сознании русских и немцев применительно к лексическим, метафорическим, фразеологическим средствам их лингвистической объективации. В диссертации выявлены ядерные и периферийные характеристики указанных концептов.
Теоретическая значимость работы заключается: а) в развитии основных постулатов аксиологической лингвистики, лингвокультурологии и эмотиологии применительно к концептам «стыд»/«8спат» и «BHHa»/«Schuld» в русской и немецкой языковых картинах мира; б) в определении культурных доминант сопоставляемых лингвокультур.
Практическая ценность диссертации. Основные положения и выводы, которые являются результатом предпринятого исследования, могут быть использованы при чтении теоретических курсов по общему и сопоставительному языкознанию, лексикологии, стилистике, теории межкультурной коммуникации,
теории и практике перевода, а также при чтении спецкурсов по лингвокультурологии и когнитивной лингвистике.
Методологической базой для данной работы служат принципы и основополагающие категории диалектики о всеобщей взаимосвязи лингвистических и экстралингвистических явлений, а также разработанные в современном языкознании подходы и пути их описания. В нашем исследовании мы исходили из следующих положений, доказанных в научной литературе:
Универсальные характеристики, равно как и этнокультурная специфика менталитета того или иного социума находят соответствующее языковое воплощение (А. Вежбицкая, Е.М. Верещагин, В.Г. Костомаров, Л.В. Ковалева, Д.С. Лихачев, В.А. Маслова, В.Ф. Прохоров, В.М. Савицкий, Т.Ю. Сазонова, В.М. Топорова, Н.Л. Шамне, А.Д. Шмелев, Е.И. Шейгал и др.);
Базовой единицей лингвокультурного описания является концепт, который представляет собой сложное ментальное образование, вербализуемое в социуме. В архитектонике концепта выделяют понятийную, образную и ценностную составляющие (В.И. Карасик, В.Т. Клоков, Е.В. Бабаева, А.В. Олянич, Г.Г. Слышкин и др.);
Культурные концепты опредмечиваются через язык и могут быть объективно изучены посредством использования определенных лингвистических методов: с помощью анализа словарных дефиниций, синонимов и симиляров ключевого слова, ценностно маркированных высказываний (пословиц, поговорок, афоризмов) и индивидуально-авторских расширений содержания концептов с учетом этимологии номинантов концептов, метафорических переносов, данных ассоциативных экспериментов (А.А. Залевская, Я.В. Зубкова, Н.А. Красавский, Н.Н. Панченко, Е.Е. Стефанский и др.).
На защиту выносятся следующие положения:
1. Стыд и вина выполняют регулятивную функцию в русском и немецком социумах. Они являются важнейшим, сформированным культурой внутренним механизмом, контролирующим соблюдение человеком общественных нравственных норм. Различие между культурными феноменами стыда и вины заключается в том, что первый из них сфокусирован на внешней оценке
релевантных для того/иного социума явлений культуры, а второй ориентирован преимущественно на самооценку индивида.
2. Основное содержание концепта стыда в русском и немецком языковом
сознании заключается в следующих признаках:
а) понятийную сторону данного концепта составляют предписания по
соблюдению нравственных норм индивидом в социуме; общественное осуждение
человека, нарушающего установленные нормы поведения и не способного к
переживанию стыда;
б) образную сторону этого концепта формируют устойчивые ассоциации стыда с
такими субстанциями, как жидкость, огонь, красный цвет и живое существо;
в) ценностную сторону изучаемого концепта составляет оценочное отношение к
переживанию стыда индивидом.
3. Основное содержание концепта вины в русском и немецком языковом
сознании сводится к следующим признакам:
а) понятийную сторону этого концепта составляют осознание человеком
ошибочности собственных действий, расплата, наказание за ошибки или же их
прощение;
б) образную сторону данного концепта формируют устойчивые ассоциации
вины с борьбой, неким живым организмом или мифическим существом, тяжелой
ношей и болезнью;
в) ценностная сторона этого концепта выражена в оценочном отношении к
переживанию вины индивидом.
4. Главные отличия в репрезентации концептов стыда и вины в русской и
немецкой лингвокультурах заключаются в следующем:
а) концепт стыда более значим для русского языкового сознания; в российском
обществе он выступает в качестве важного мотива поступков человека;
б) концепт вины в немецком языковом сознании в отличие от русского
ассоциирован с понятиями исторической ответственности, коллективной вины и
специфически немецким феноменом «второй вины» (zweite Schuld).
5. Базисным средством экспликации концептов стыда и вины в обоих языках
является метафора, в частности такие ее разновидности, как антропоморфная и
натурморфная. Высокая продуктивность антропоморфной метафоры обусловлена
9 релевантностью для человека его собственных действий и поступков; продуктивность натурморфной метафоры обусловлена утилитарной ценностью мира вещей.
6. Как в русском, так и в немецком современных социумах существует зависимость релевантности исследуемых концептов от социальной и возрастной принадлежности индивида: стыд и вина как нравственные понятия более значимы для представителей старшего поколения и членов общества, занимающих относительно высокое социальное положение и имеющих соответствующий образовательный ценз.
Апробация. Основные положения и выводы проведенного исследования были изложены на аспирантских семинарах факультета иностранных языков ВШУ, на заседаниях кафедры немецкой филологии В ГПУ, на заседаниях научно-исследовательской лаборатории «Аксиологическая лингвистика», на научных конференциях в Волгоградском социально-педагогическом колледже «Антропологическая лингвистика: изучение культурных концептов и тендера» (Волгоград, 2003), «Антропологическая лингвистика: проблемы языкового сознания» (Волгоград, 2003), «Аксиологическая лингвистика: проблемы и перспективы» (Волгоград, 2004), «Антропологическая лингвистика» (Волгоград, 2005), а также на международных конференциях молодых ученых (г.Бохум, Германия, 2003-2005гг.). По теме диссертации опубликовано 6 работ, в том числе 5 статей и тезисы 1 доклада на научной конференции.
Структура работы определяется ее исследовательскими задачами. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, библиографии, списка лексикографических источников, списка использованных художественных произведений и приложений.
Во введении аргументируется выбор темы исследования, ее актуальность, определяется объект, предмет, цель и конкретные задачи, формулируется гипотеза работы и теоретические положения, выносимые на защиту, обосновывается теоретическая значимость и практическая ценность данного исследования, устанавливается исследовательский инструментарий.
Главы I и II посвящены соответственно изучению распредмечивания концептов стыда и вины в русской и немецкой лингвокультурах. Описываются
10 этико-философские, культурологические и психологические аспекты данных феноменов как части научной картины мира, выясняются связи с другими эмоциональными состояниями. Проводится этимолого-культурологический анализ номинантов исследуемых концептов, содержащий важные сведения о процессе познания человеком мира и дающий возможность исследовать концепты в диахронической плоскости их становления. Рассматриваются лексические, фразеологические, паремиологические и метафорические средства вербальной репрезентации концептов вины и стыда с целью выявить универсальные и национально-специфические признаки исследуемых концептов, а также их аксиологическую интерпретацию.
В Главе III рассматриваются некоторые теоретические положения, доказывающие важность и целесообразность проведения ассоциативного эксперимента в лингвокультурологических исследованиях, приводятся результаты проведенного ассоциативного эксперимента, призванного выявить актуальное содержание концепта и его интерпретационное поле.
В заключении диссертации подводятся итоги выполненного исследования, намечается его перспектива, состоящая в привлечении в качестве исследовательского материала русских и немецких афоризмов и современных текстов публицистического характера, а также в изучении невербальных средств объективации концептов вины и стыда.
Библиография включает 151 работу (из них 118 источников на русском языке и 33 источника на иностранных языках).
Приложения к диссертации содержат таблицы, отражающие классификации фразеологизмов и паремий, объективирующих концепты стыда и вины, а также образцы анкет на русском и немецком языках.
Многоаспектная природа феномена стыда в научной картине мира
Понятие стыда было известно уже в древности. Наиболее дифференцировано в разных вариантах толкования данное понятие встречается у древних греков, которые - в зависимости от контекста - определяли его как благоговение , сострадание , робость , уважение , чувство чести , чуткость, деликатность , такт, почтение . В языковом плане выражению понятия о стыде в греческом языке служили две лексемы - aiSdx; (т.е. робость, смирение, благоговение) и aiaxuvn. (т.е. стыд в значении «позор»). Объем значения последней лексемы намного беднее первой, так как охватывает понятие о стыде как о совершенном предосудительном поступке. Наибольшую смысловую нагрузку нес поэтому стыд в значении aiSdx;, к которому сводилось большинство контекстных употреблений, и который соответствовал признанному в Древней Греции идеалу (само)совершенствования. Стыд как аі5ю ; есть «единственная нравственная сила в человеке», спектр действия которой охватывает чувство чести доблестного воина, благоговение перед богами, которая, однако, в первую очередь проявляет себя как социальное понятие, определяющее отношения с властителями, священнослужителями, родителями (стыд как благоговение), с друзьями и соратниками (стыд как чувство чести), с нуждающимися в помощи (стыд как способность к состраданию, милости) (HWPh 1992: 1209). Отсутствие стыда в человеке оценивалось резко отрицательно, так как это вело к раздражительности, неподчинению общепринятым нормам и, как следствие, постоянному конфликту индивида с обществом. Таким образом, стыд («айдос») представляет собой не институализированную связь человека и социума, наиболее оперативный механизм, позволяющий обществу оценить поступки человека сообразно их общественному значению (Культурология 2005: 205).
Философ Демокрит несколько иначе трактовал сущность природы стыда. Своеобразие его концепции заключается в том, что обществу этот философ приписывает второстепенную роль в формировании стыда. Естественно, стыд зависит от существующих норм и ценностей, от мнения окружающих, но последней инстанцией, способной судить о поступках человека, является он сам. «Делающий постыдное должен, прежде всего, стыдиться самого себя», «Не говори и не делай ничего дурного, даже если ты наедине с собой. Учись гораздо больше стыдиться самого себя, чем других» (Энциклопедия афоризмов // http://www.aphorism.ru). В этике такое понимание постыдного как способности человека критически оценивать свои поступки, мысли, желания, переживать свое несоответствие должному тождественно определению совести и чувства вины, а Демокрит считается первым философом, разграничившим стыд как отражение норм и ожиданий окружающих, имеющее более внешний характер, от совести как внутреннего закона нравственного поведения (Гусейнов, Апресян 2004: 261; Словарь по этике 1981: 329).
Следовательно, мы можем заключить, что в Древней Греции стыд понимался прежде всего как особый социо-культурный регулятор. По этой причине античную культуру часто определяют специальным термином - «стыд-культура» (Карасаев 2001: 544).
Отношение к стыду как к мерилу человеческой нравственности начинает меняться с развитием этики крупных греческих полисов. На первый план выступают способность к самоконтролю, приличие, честность и следование законам, которые постепенно вытесняют чувство стыда.
Ai8cb ;, чувство и сознание того, что является нравственным, снова обретает свою значимость в работах Платона. Он связывает стыд с понятием об объективном порядке политической общности с субъективным чувством справедливости. По Платону, именно на стыде основывается тесная связь индивида с обществом, благодаря которой могут существовать государства. Одно из центральных убеждений известного философа состоит в том, что о характере государства можно судить по характеру его граждан. Поэтому забота о нравственном здоровье души человека, обладающей центральными добродетелями, более всего должна интересовать философов. Как одну из центральных предпосылок для формирования этих добродетелей Платон называет стыд, поскольку «стыд есть страх перед ожидаемым бесчестьем» (Энциклопедия афоризмов // http://www.aphorism.ru), «стыд в душе человека соответствует здоровью и силе в человеческом теле» (HWPh 1992: 1210).
Аристотель в своих работах ищет ответ на вопрос, можно ли стыд считать добродетелью. С одной стороны, по его мнению, стыд, как и добродетели, занимает промежуточное положение между двумя противоположностями, с другой же стороны, его можно рассматривать как разновидность социального страха, т.е. аффекта. «.. .Его (стыд - ред.) определяют как своего рода страх дурной славы, и он доходит почти до такой силы, как страх перед ужасным» (Ворохов 1999: 553). Аристотель рассматривает стыд как антиципацию возможного позора в результате какого-либо осуждаемого обществом действия, как симптом моральной неуверенности в своих поступках. В соответствии с этим стыд может помочь неопытным юношам, но испытываемый взрослыми, он достоин осуждения. Считая чувство стыда душевным беспокойством, болезненным ощущением грозящего позора, Аристотель приводит подробный перечень постыдных проступков и список личностей, перед которыми человеку должно быть стыдно.
Многоаспектная природа феномена вины в научной картине мира
Философская проблематика вины касается, прежде всего, многозначности данного понятия, которое стало поводом для размышления еще во времена античности. Так, в частности, вина связана с обязательствами по отношению к кредитору, т.е. с денежным долгом, с чувством ответственности после совершения проступка, нарушения моральных норм. В философской литературе отмечается, что интерес представляет развитие смысла понятия вины, вопрос о нравственной составляющей в ее содержании (HWPh 1992: 1442).
Во времена древнегреческого поэта Гомера в объем понятия глагола dpapidvsiv не входит указание на нарушение нравственных норм. Значение сводится к констатации факта какого-либо промаха (напр., непопадание в мишень при метании копья, «интеллектуальный промах», т.е. неумение найти нужное слово в разговоре), нарушения порядка, установленного богами. В контекстах употребления указывается сам факт какого-либо нарушения, об умышленности или непреднамеренности речь не идет.
В классический период античности (5-4 вв. до н.э.) значения указанного глагола и отглагольных существительных претерпевают серьезные изменения. Впервые появляется идея о намеренном нарушении норм. Абстрактное существительное ацартіа объединяет в своей семантике два значения: старое, связанное с указанием на ошибку, обусловленную природным несовершенством человека, и новое, содержащее в себе указание на свободную волю человека в совершении проступка (HWPh 1992: 1443). Такое двоякое понимание вины находим в трагедиях Софокла. В софистике за виной закрепляется значение «проступок», «неправильное поведение». Соответственно, можно говорить о расширении значения древнегреческой лексемы, обозначавшей вину и не потерявшей актуальности и в наши дни.
Определяющей для античности становится концепция «невольной вины» в философских трудах Сократа и Платона, суть которой сводится к следующему: «Никто не делает зла по собственной воле» (Ершова 2001: 94; HWPh 1992: 1444). По Аристотелю, однако, неведение также заслуживает осуждения, так как человек способен обладать положительными нравственными представлениями, и значит, ответствен за свои поступки. В зависимости от предпосылок для принятия решения можно говорить о различной степени виновности. Поэтому Аристотель вводит понятие «трагическая вина», предусматривающее совершение проступка не по злому умыслу, а в силу сложившихся обстоятельств (HWPh 1992: 1443).
Впоследствии споры о понимании вины отходят на второй план; новый смысл данное понятие получает в этике христианства.
С утверждением христианства складывается метафизическое понимание вины: человек оказывается и признается безусловно виновным не только вследствие своего несовершенства и связанной с этим неспособности до конца исполнить свой долг, но и вследствие всего происходящего вокруг него (ФЭС 2004: 138; Klocker 1996:152). Согласно религиозной этике, виновностью сопровождается грех -нарушение морального закона как божественной заповеди (Ершова 2001: 94). Чувство вины выражает осознание человеком собственной греховности, которая неизбывна вследствие первородного греха Адама и Евы.
Идея человеческой природы, испорченной первородным грехом, оказала заметное влияние на формирование нравственности как в Средние века, так и в последующие эпохи. В предшествовавшем средневековой этике учении «отцов церкви» последствия первородного греха усматриваются в человеческом тщеславии, в слабости воли, в активном стремлении к злу (HWPh 1992: 1443). Не вдаваясь в подробности богословского характера, отметим, что о детальной разработке феномена вины свидетельствует классификация Аврелия Августина, в которой он выделяет различные аспекты вины (напр., актуальная вина («culpa actualis», «reatus»); обязанность перед Богом устранить последствия проступка («debitum»); идея о наказании («reatus роепае») (Там же, 1450).
В философии Средних веков и Нового времени продолжаются терминологические споры, берущие свое начало в уже отмеченной нами многозначности феномена вины, а также в смещении акцентов при ее толковании. Связанные с виной понятия о первородном грехе, человеческой слабости и потакании страстям, наказании и прощении за грехи также являются предметом обсуждения. Мы не будем вдаваться в подробности, формирующие различные направления христианского учения. Отметим, что общим является представление о грехе как о проступке, нарушающем предписанный Богом порядок, отдаляющем человека от Всевышнего (Там же, 1452). Прощение грехов и примирение человека с Богом последователи различных направлений видят в искупительной жертве Иисуса Христа, Божьей милости или в активной, искупляющей вину деятельности самого индивида.
Репрезентация концепта «BHHa»/«Schuld» в наивной языковой картине мира
При установлении происхождения русского слова вина (старославянская форма вина аіхіа, а рорілг() большинство составителей этимологических словарей указывают на его корреспонденцию с родственными словами славянской (ср.: болг. вина, чеш., слвц. vina - вина, верхне- и нижнелужицк., а также польск. wina - грех, виновность) и балтийской групп (лит. vaina - ошибка, латышек, waina - вина, обвинение) (Преображенский 1959: 85; Фасмер 1986: 316). М. Фасмер и М.М. Маковский отмечают связь этого слова с латинским vindex, что значит «мститель», «назначающий пеню» (Маковский 1996: 84; Фасмер 1986: 316).
А.Г. Преображенский и М. Фасмер прослеживают генетическую связь русского слова с группой слов с корнем вой- (ср.: воевать, война, воин; повинжити, т.е. покорить), а также со старославянским словом възъ-вить «добыча, прибыль, лихва» (Преображенский 1959: 85; Фасмер 1986: 316). Считается,, что анализируемое слово корреспондирует с древнеиндийским veti - «находится позади, преследует, стремится», с латинским venor - «охочусь, гоню» (Там же). Следовательно, можно предположить, что этимология современного русского полисемантичного слова вина тесно переплетается с историческими сведениями о войнах как о действенном и часто применяемом способе решения конфликтов (ср. словосочетание держать в повиновении ), воссоздавая типичный сценарий военных действий.
М.М. Маковский, основываясь на принципе множественной этимологии, прослеживает корреляцию слов «вина как проступок» и «дерево»: «ср. русск. вина, но др.-инд. vana- "дерево"; русск. у-прекатъ, у-прек, но perku "дуб"; русск. кара, но др.-перс. karige "mountain ash", т.е. рябина» (Маковский 1996: 261). Данную связь ученый объясняет, с одной стороны, фактом языческого поклонения деревьям, а с другой - тем, что жертвенных животных подвешивали на деревьях (Там же).
Помимо отмеченных версий этимологии слова вина и его возможных коррелятах в других языках в «Сравнительном словаре мифологической символики» находим предположение о непосредственной связи этого существительного с идеей начала и конца: «ср. русск. при-чин-а, но и.-е. кеп-"начинать - кончать", греч. ата "причина, вина", но и общегерм. andjaz "конец, начало" (ср. англ. end "конец", но др.-инд. adi "начало")» (Маковский 1996: 262). На этом основании делается вывод, что до формирования понятийного мышления причинность не осознавалась, а вместо нее существовала «вина» или «начало» (Там же, 17). Мы, однако, не разделяем это мнение, так как корреляции из указанного словаря можно опровергнуть данными проведенного нами этимологического анализа, убедительно доказывающими вторичность значения «причина» в семантике слова вина.
Появление немецкого слова Schuld, номинирующего одноименный концепт, датируется VIII веком. В древневерхненемецком языке оно имело форму sculd(a)!sculpt (Wahrig 1980: 3318; EWD 1989: 1577); являлось именем существительным, образованным от глагола skal-, sculanlscolan (современный глагол sollen/ быть должным, быть обязанным кому-л.). Первоначальное значение глагола, восходящее к индогерманскому skel-, значило «быть должным» (schulden, schuldig sein), «обязательство к чему-либо», «повинность» (Verpflichtung zu einer
Leistung) (Kluge 1999: 770; Duden 1997: 598). Впоследствии образованное от глагола существительное получает дополнительный семантический признак -«быть должным кому-либо определенную денежную сумму» (Verpflichtung zu einer Geldzahlung) (EWD 1989: 1577). Соответственно, этимологически первым значением современного абстрактного имени существительного Schuld является «то, что кому-либо должен», «обязательство к выплате». Более древние значения этимологам не известны. В этимологических словарях указывается и на генетические корреляции этого слова с литовским skola - «денежный долг», skilti -«залезть в долг» (Duden 1997: 598).
Уместно вспомнить замечание Ф. Ницше, который, предпринимая попытку вскрыть исторические корни морально-этических категорий, выводил понятие «вина» (Schuld) из материального понятия «долги» (Schulden) и видел в отношениях должника и кредитора истоки таких моральных понятий, как вина , совесть , долг » (ФЭС 2004: 139, 248).
Впоследствии в древневерхненемецком языке под влиянием церкви у анализируемого слова развивается значение «обязанность раскаяния, покаяния», которое трансформируется в «проступок, злодеяние, грех, преступление» (Duden 1997: 598). Средневерхненемецкое слово Schuld вследствие последующих семантических трансформаций, в частности процесса полисемантизации, приобретает значение «обвинение, вменение в вину какого-либо преступления» (Anklage, Anschuldigung, Beschuldigung, zur Last gelegtes Verbrechen), которое формируется в сфере юриспруденции, а в дальнейшем, в процессе семантического выветривания образует еще одно значение - «причина, основание (чего-л. неприятного)» (Там же). Таким образом, становится понятной современная семантическая структура немецкого слова Schuld, которое, по данным толковых филологических словарей, полисемантично.
Таким образом, обращение к этимологическому анализу номинантов исследуемого концепта позволяет говорить о разных «предысториях» концепта вины в русском и немецком языках, о различающихся мотивах именования одного и того же фрагмента психического мира человека.
Ассоциативный эксперимент как один из методов исследования лингвокультурных концептов
Ассоциативные процессы как феномен психики изучали с древности. До середины 50-х годов прошлого века ими более всего занимались психологи и психиатры, которым принадлежат первые опыты использования ассоциаций для наблюдения над свойствами личности, особенностями памяти, скрытыми интенциями человека. В наше время ассоциативный метод широко используется психолингвистикой и лингвокультурологией, поскольку «как феномен ассоциативная связь определена именно культурой во всем ее многообразии» (Фрумкина 2001: 192, курсив наш. - Е.Д.).
Ключевым для психолингвистических и лингвокультурологических исследований является следующее положение: «Любое слово в нашем сознании, в памяти (точно так же, как и в речевой цепи) не существует в отдельности: оно десятками, сотнями «нитей» тянется к другим словам. Любое слово требует «продолжения», ищет свою пару, хочет превратиться в «модель двух слов» (Караулов 2002: 751). Возможность обнаружить эти «продолжения», «модели двух слов», а вместе с тем выявить язык в его предречевой готовности, вскрыть способ «держания» языка в памяти его носителя предоставляет ассоциативный эксперимент.
Само понятие «ассоциация» встречается уже в греческой философии, причем практически в том же толковании, в каком оно известно современной науке. Под ассоциацией понимают возникшую в опыте индивида связь между двумя содержаниями сознания (ощущениями, представлениями, мыслями, чувствами и т.п.), которая выражается в том, что появление в сознании одного из содержаний влечет за собой и появление другого (Психологический словарь 1996: 26; Hermann 1977: 72). Однако данные содержания сознания являются ментальными единицами, существующими потенциально, «in absentia», скрытыми от внешнего наблюдателя. Чтобы сделать их доступными для восприятия и анализа, данные единицы должны быть манифестированы средствами языка или любой другой семиотической системы, переведены из потенциального состояния в сущностную плоскость, «in praesentiam». Способом осуществить данный переход является ассоциативный эксперимент (Hermann 1977: 72).
Наряду с ассоциацией, к базовым терминам, которыми оперируют психолингвисты, и которыми мы воспользуемся в нашем исследовании, относятся «слово-стимул», «слово-реакция», «ассоциативное поле слова», «ассоциативная норма». Стимулом является слово (словосочетание или предложение), которое предлагается испытуемому, а реакцией - слово (несколько слов, словосочетание или соответственно предложение), которые появляются как ассоциаты в памяти человека. Ассоциативным полем слова называют совокупность реакций на слово-стимул. «Ассоциативное поле имеет ядро (наиболее частотные реакции) и периферию (единичные реакции). Различают индивидуальное ассоциативное поле и коллективное. Коллективное ассоциативное поле, выявленное в свободном ассоциативном эксперименте, обычно называют ассоциативной нормой» (Горошко 2001: 28). Перечень ассоциативных норм составляет ассоциативный словарь того/иного языка.
Ассоциативные нормы в высшей степени важны для ученых, занимающихся проблемами языкового сознания и национального менталитета. Е.И. Горошко совершенно справедливо утверждает: «Выявленная норма отражает как некоторый экстралингвистический, отчасти когнитивный, стандарт - стандарт типичных ситуаций, связанных в сознании носителей языка с исходными ключевыми словами, так и психолингвистический стандарт - ассоциативные нормы, т.е. наиболее актуальные и устойчивые связи лексикона человека» (Там же, 32). При этом, на наш взгляд, чрезвычайно важен вопрос о причинах формирования той/иной ассоциативной нормы, поскольку реакцией на заданный стимул не может служить любое слово, а частотность возникновения той/иной реакции подчиняется некоторым закономерностям. Несомненно, этот вопрос быть темой отдельного исследования, однако можно отметить, что в данном случае мы сталкиваемся с действием разноуровневых факторов. С одной стороны, многие исследователи среди лингвистических факторов, влияющих на возникновение ассоциаций, называют качественное сходство между стимулом и реакцией. «Eine Vorstellung ist mit solchen anderen assoziiert, die ihr entweder ahnlich sind oder die in einem besonderen Gegensatzverhaltms zu ihr stehen. Das Wort „groli" ware demnach assoziativ verbunden mit „riesig", aber auch mit „klein"» (Hormann 1977: 72). С другой стороны, нельзя не отметить, что ассоциативные связи являются частью прошлого опыта человека, сформированного бытовой и профессиональной деятельностью, принадлежностью к определенной социальной и возрастной группе и в целом осознанием себя как части определенной лингвокультурной общности (Там же, 72). Уместно вспомнить здесь утверждение P.M. Фрумкиной о том, что именно культура во всем ее многообразии определяет ассоциативную связь. Не будем, однако, отрицать возможность индивидуальных отклонений от ассоциативной нормы, обусловленных субъективной притягательностью для информанта того/иного экстралингвистического явления, необычностью или уникальностью стимула или ассоциата (Дридзе 1984; Леонтьев 1967 и др.). Как правило, сказанное относится к характеристике ассоциативного поля некоторых индивидов; массовый же характер эксперимента снижает субъективность полученных результатов.
На основании сказанного становится ясно, почему психолингвисты, лингвокультурологи отводят особую роль ассоциативному эксперименту как одному из важнейших исследовательских методов. В частности, составитель Русского ассоциативного словаря Ю.Н. Караулов полагает, что в вербально-ассоциативных сетях запечатлены особенности менталитета и национального характера, отражено ментально-эмоциональное состояние среднего носителя языка (Караулов 2002: 775). В научных изысканиях очень часто прибегают к анализу творчества или к различным высказываниям «языковых авторитетов» - писателей, общественных деятелей, ученых. В то же время лингвокультурологические исследования призваны не только давать характеристику отдельным выдающимся языковым личностям, но и выявлять специфику лингвокультуры в целом, что предусматривает исследование «усредненного облика языкового миноритета» (Там же), т.е. анализ массового сознания.
