Содержание к диссертации
Введение
1. Социальная трансформация: новые позиции студенчества в социальной структуре общества 12
1.1. Социальные группы в период трансформации: постановка вопроса 12
1.2. Подходы к изучению современного российского общества: методологические проблемы выделения социальных групп 35
1.3. Проблема исследования социальных групп в России: социальные позиции студенчества 47
2. «Старые» и «новые» стратегии в социальных группах постсоветской России: социальные стратегии студенчества 72
2.1. Социальная политика в узком и широком смысле. Водоразделы между «новой» и «старой» социальной политикой» 72
2.2. «Новые» и «старые» социальные стратегии группы «студенчество» 83
3. Студенчество Дальнего Востока: миф и реальность (опыт эмпирического описания) 107
3.1. Мифы о студенчестве как социальный ориентир стратегии поведения 107
3.2. Типология социальных стратегий студентов города
Хабаровска 119
Заключение 134
Литература 138
- Социальные группы в период трансформации: постановка вопроса
- Социальная политика в узком и широком смысле. Водоразделы между «новой» и «старой» социальной политикой»
- Мифы о студенчестве как социальный ориентир стратегии поведения
Введение к работе
Актуальность темы исследования. Проблема исследования становления социальных стратегий и изменения характеристик социальных групп - одна из важнейших проблем современной теории стратификации. В этом плане в равной степени интересны и
' «новые» социальные группы, возникшие в ходе реформ, и группы
уже представленные в дореформенном пространстве. К последней относится и студенчество. Тема студенчества в современной социологической науке рассматривается на пересечении двух проблем: проблем образования и проблем молодежи. Кажется, для такого рассмотрения есть основания. Студенты, в основной массе, относятся к молодежи. Соответственно, их социальные
# характеристики сходны с теми, которые обнаруживаются у всей
социально-демографической группы. Специфику студенчества
видели в том, что оно функционирует в образовательном
пространстве. Однако именно здесь находится причина того, что
особый исследовательский интерес эта социальная группа не
привлекала. Ее проблемы рассматривались как модус от иных,
более общих проблем: образования, молодежи. Это и так, и не
совсем так. Студенчество - не только социально-
профессиональная или социально-демографическая, но и крайне специфическая социальная группа, обладающая своими специфическими характеристиками. Исследование этих характеристик интересно не только само по себе, но и в плане решения общих проблем социальной стратификации России на рубеже XX и XXI веков.
Любая относительно замкнутая социальная группа в
^ гипертрофированных формах воспроизводит процессы, реально
протекающие в обществе. Это неоднократно демонстрировалось
исследователями на материале армейских подразделений, тюрем, больниц и т.д. Однако все эти группы являются пространственно локализованными и жестко отграниченными от остальных. Тем самым, происходящие здесь социальные процессы «отстают» от общесоциальных трансформаций. Кроме того, они в минимальной степени, за исключением массовой реабилитации 50-х годов, сказываются на социальных характеристиках иных социальных групп. Иначе обстоит ситуация со студентами. Студенчество представляет собой относительно замкнутую группу со значительным обменом информацией с внешней средой. Кроме того, студенты являются, в определенном отношении, привилегированной группой, обладая повышенным социальным статусом относительно иных групп молодежи. Соответственно, социальные процессы, происходящие в этой группе, имеют более сильную связь с процессами, происходящими в обществе в целом. Несмотря на распространение платного образования, до сих пор в рядах студентов представлены выходцы из всех основных социальных страт Российского общества. Тем самым, студенчество представляет собой стратификацию общества «в миниатюре». С другой стороны, все студенты в силу принадлежности к данной социальной группе оказываются в близкой социальной позиции. Между ними возникает контакт, невозможный или проблематичный в иных обстоятельствах. В результате этого контакта создаются социальные идентичности, которые позже могут воплотиться в «большом мире», в социальной стратификации России XXI века. Исследование социальных характеристик и стратегий поведения студенчества на примере студентов высших учебных заведений г. Хабаровска и предпринимается в настоящей работе.
Степень разработанности проблемы. С конца 1980-х годов в отечественной социологии усилился интерес к описанию
первичных и вторичных социальных групп - и как центральных элементов структуры реформирующегося общества, и как акторов динамики социальной трансформации России. К середине 1990-х годов уже появилось немало работ обобщающего и даже учебного характера - от работ Ю.А. Левады и Т. И. Заславской, реализующих структурный подход в рамках экономической социологи, до работ В.В. Радаева и О.И. Шкаратана, предпринимающих попытку максимально генерированного структурного подхода.
К настоящему времени можно считать реализующимися - но не реализованными, - следующие подходы к описанию новых социальных групп трансформирующейся России.
Системно-функциональный подход в рамках
стратификационной теории (Ю.В. Арутюнян, З.Т. Голенкова, Л.А. Гордон, Т.И. Заславская, Э.В. Клопов, В.В. Радаев, Р.В. Рывкина, Ф.Р. Филиппов, О.И. Шкаратан и другие). Их объединяет констатация сложившегося в России социального неравенства, но и незаконченность попыток зафиксировать картину новых социальных слоев и групп трансформирующейся России в синхронии реформ 1990-х годов.
Другим направлением анализа трансформационных процессов являются целенаправленные исследования разрушения старых, советских, и возникновения новых, постсоветских, типов солидарностей и идентификаций. В этом направлении работают Т.С. Баранова, Е.Н. Данилова, О.Н. Дудченко, С.Г. Климова, Т.З. Козлова, Ю.А. Левада, Б.И. Максимов, А.В. Мытиль, Е.В. Первышева, В.А. Ядов и другие. В работах этих исследователей фиксируется феномен деидентификации в постсоветском обществе в проявлении социального поведения различных групп. Дальнейший шаг адекватного описания трансформации российского общества предприняли В.П. Горяинов и Э.М. Коржева, указывая на
6 происходящие в переходном обществе процессы переструктурации
* (распадающиеся старые и возникающие новые группы и структуры)
как образующие «консолидации».
Однако теоретизирование отечественной социологической науки просто не успевает за сверхдинамическим процессом социальной трансформации постсоветской России. Возникает
f необходимость в определении некоторой «лабораторной группы», в
рамках которой социальные трансформации протекают и фиксируются в наиболее чистом виде. В качестве такой группы и выделяется студенчество. Студенчество как элемент образовательной структуры, социально-профессиональная группа уже неоднократно привлекал внимание исследователей (ВТ. Лисовского, З.В. Сикевич, М.Б. Глотова, В.И. Добрыниной, Т.Н.
ш Кухтевич С.Н. Иконниковой, и многие другие авторы). Здесь студент
рассматривался как определенный этап социализации -становления личности. Как одна из групп молодежи, студенчество исследовалось в работах Н.М. Байкова, С.А. Левкова, СИ. Дудника и т.д. В этих работах не ставилась задача выявить особые характеристики студенчества. Решению этой задачи и посвящено настоящее исследование.
и Объектом исследования выступают студенты высших
учебных заведений г. Хабаровска как особая социальная группа.
Предметом исследования выступают социальные стратегии профессиональной социальной группы «студенты», рассмотренные на примере студентов высших учебных заведений города Хабаровска.
Эмпирической базой исследования послужили:
Данные формализованного опроса (n = 500) студентов высших
(<0 учебных заведений города Хабаровска, проведенного в 2002 году
автором. Выборка формировалась по квотному принципу
(социальное происхождение, место проживания, пол, способ
* поступления) по отношению к генеральной совокупности -
студентам высших учебных заведений города Хабаровска.
Для уточнения данных опроса в 2003 году проводилось 50
неформализованных экспертных интервью со студентами и
преподавателями Хабаровского государственного технического
*г университета, Хабаровской государственной академии экономики и
права, Дальневосточного государственного университета путей сообщения. В качестве основы для экстраполяции выводов на генеральную совокупность - студентов города Хабаровска привлекались данные социологического исследования студентов города «Российское студенчество сегодня: проблемы настроения, социальное самочувствие» проведенное под руководством
* профессора Н.М. Байкова в мае 2003 года (n = 835).
Из актуальности темы исследования вытекают ее цели и задачи.
Цель настоящей работы состоит в том, чтобы исследовать
весь возможный реестр характеристик и стратегий социальной
группы «студенты» на примере студенчества г. Хабаровска.
Эта цель достигается путем решения следующих задач:
ц - выявление наиболее релевантных данному исследованию
методов теоретического описания социальных групп в условиях трансформируемого общества;
описание «мифов» о студенчестве, выступающих в качестве дифференцирующего показателя внутри исследуемой группы;
экспликация «старой» социальной стратегии студентов высших учебных заведений и определение новых
ф социальных стратегий группы в изменившихся социальных
условиях;
описание системы внешних и внутренних социальных связей студенчества, определяющей типологию социальных стратегий исследуемой социальной группы;
описание характеристик социальной группы «студенчество», взятой в рамках территориальной общности города Хабаровска.
*
Методология исследования. Методологическим основанием
работы является концепция фигурации Н. Элиаса,
рассматривающая социальную ситуацию как игру взаимосвязанных
и взаимозависимых акторов. В качестве важного теоретического
посыла можно выделить теорию стратификации
трансформируемого общества, предлагаемую В. Радаевым и О.
* Шкаратаном.
В качестве методов сбора первичной социологической информации применялся метод формализованного анкетного опроса и неформализованного экспертного интервьюирования (интервью с «путеводителем»). В качестве метода обработки информации использовался метод фрейм-анализа данных социологических интервью, статистические методы.
Научная новизна исследования, прежде всего, состоит в том, что
- впервые студенчество рассмотрено как «модельная» социальная группа, позволяющая выявить характер социальных процессов, протекающих в обществе;
- впервые на подобном уровне в конкретном социологическом
исследовании были рассмотрены социальные стратегии и
4> характеристики социальной группы «студенчество»;
- в работе предпринято целенаправленное изучение именно
дальневосточных вариантов социальных стратегий
студенчества как особой социально-профессиональной
группы.
Положения, выносимые на защиту: *
Современная стратификационая структура России
начинает приобретать стабильные формы. В связи с этим
возрастает значение социологического описания
изменений, которые претерпели социальные страты и
группы в ходе трансформации. Одной из таких групп
выступает студенчество.
*. - Студенчество представляет собой особую социальную
группу, одновременно, интегрированную в социальное пространство и выделенную из него.
- В рамках данной социальной группы оказывается возможен
социальный контакт между агентами, отличающимися по
материальному уровню, образу жизни, социальным
позициям семьи.
^ - Такой социальный контакт ведет к образованию новых
идентичностей, основанных на общих социальных стратегиях в образовательном пространстве, общем социальном образе «студента».
- В структуру социальной стратегии студента входят
следующие элемент: цель обучения, способы решения
учебных задач, формы взаимодействия с внешним и
внутренним окружением.
,ц\ - По этим элементам в работе выстраивается типология
исследуемой социальной группы.
Теоретическая значимость работы заключается в решении одного из ранее не рассматривавшихся на подобном уровне вопросов - о детальном описании социальной группы «студенты высших учебных заведений» с точки зрения ее состава, социальных стратегий и современнейших характеристик.
Практическая значимость. Результаты исследования использовались при разработке программ социальной защиты студентов ХГТУ; они могут быть использованы в вузовском социологическом образовании, а также учитываться при составлении планов государственной социальной политики и социальной поддержки студентов высших учебных заведений.
Апробация. Основные результаты диссертационного исследования отражены в 4-х публикациях и были доложены и обсуждены на 43 научно-практической конференции аспирантов и студентов ХГТУ в 2003 году. На основе исследования была составлена заявка и получен грант Министерства Образования РФ (Программа поддержки молодых ученых, 2003).
Структура диссертации обусловлена логикой изложения материала. Работа состоит из Введения, трех Глав (семь параграфов); Заключения; Списка использованной литературы и Приложения.
и Глава 1
Социальная трансформация: новые позиции студенчества в социальной структуре общества
1.1 Социальные группы в период трансформации: постановка
вопроса
Описание студенчества как особой социальной группы
ф наталкивается на проблему выделения специфических
характеристик этой группы в рамках других, близких к ней
социальных групп. Большая часть исследователей, так или иначе
обращавшихся к ее изучению, как правило, рассматривают ее не как
самостоятельную социальную структуру, а как «подгруппу» более
крупного социально-демографического образования - молодежи.
Для этого, на первый взгляд, есть все основания. Студенты,
, как и остальные молодые люди, обладают определенным
культурным кругозором, социальным диалектом, переживают
сходные социальные и психологические проблемы. Все это так. Но
существование студенчества в рамках определенного социального
института накладывает на студенчество столь сильный отпечаток,
что его проблемы, его социальные и статусные характеристики
становятся принципиально отличными от характеристик «не
студенческой молодежи». Это дает основание ряду исследователей
^ рассматривать студенчество не столько в контексте теории
стратификации и анализа социальных слоев общества, сколько в
рамках социологии образования. Такой анализ, крайне
продуктивный сам по себе, оставляет за рамками рассмотрения собственно социальные характеристики студенчества. Он не дает возможности определить место студентов среди других групп, принципы организации внутренней и внешней коммуникации.
Вместе с тем, анализ этого места оказывается принципиально важным. Студенты, именно в силу противоречивости своего положения в социальной стратификации современного российского общества являются ярким индикатором происходящих в нем процессов. Анализ студенчества как социальной группы позволит не только описать имманентные социальные характеристики группы, но и получить некоторую, гипотетическую, картину будущей стратификации, которая закладывается сегодня в студенческой среде. Однако для того, чтобы провести корректный анализ студенчества как социальной группы, необходимо выявить инструментарий, с помощью которого анализ будет проводиться, определить теоретическую модель стратификации, на которую мы ориентировались в ходе эмпирического исследования. Этому и будет посвящена глава первая настоящей диссертации.
Новая социальная реальность, складывающаяся в России с конца 1980 годов по настоящее время, обнаруживает новые характеристики социальных групп и институтов и наполняет новым содержанием старые. Меняется статусная структура профессий и складывающихся вокруг профессиональной принадлежности интуитивная оценка социальных возможностей людей, принадлежащих к тем или иным профессиональным сообществам. «Социологический взрыв», наблюдаемый за этот же период в отечественной науке, объясняется как объективно складывающимся процессом описания новых социальных характеристик, связей и отношений, так и необходимостью верифицировать интуитивные
несоциологические оценки научными методами, исключить
* социальные мифы из реестра отображений социальной реальности.
Особое значение в новых условиях приобретают описания социальных трансформаций - как «феномена вообще», так и его частных проявлений, связанных с определенными социальными процессами и их носителями.
* Важнейшее значение приобретают методологические основы
конкретного исследования и приоритетные для того или иного
исследования принципы, сложившиеся в социальной науке,
поскольку сама методологическая адекватность того или иного
описания, в условиях отказа от монометодологии советской
социологии, а также полипарадигмальности современного
состояния гуманитарных наук вообще и социологии в особенности, -
* требует реальной верифицируемости. В этой связи описание
стратегии социальной группы - студенты - требует ответа на два
вопроса. Какие источники изучения социальной трансформации,
отслеженные за всю историю социальной науки, признаются
релевантными данному исследованию? В русле, каких
современнейших исследований новых социальных групп, возникающих в процессах социальной трансформации, будет производиться настоящее исследование? Ответы на эти вопросы даются в настоящей главе нашего диссертационного сочинения.
Источники изучения социальной трансформации можно распределить по трем группам. Первую составляют труды античных мыслителей и философов Нового времени, в которых изложена концепция исследования окружающего мира с позиций непрерывного процесса социальных изменений. Вторую группу составляют труды классиков «социологии неравенства» К. Маркса,
^ М. Вебера и их последователей, наконец, третью, самую
многочисленную группу составляют работы современных - от
структуралистов: П. Дерингер, М. Пайор и др., - до сегодняшних исследователей.
В данном параграфе рассмотрим источники изучения явления социальной трансформации, релевантные данному исследованию, выводимые из истории западноевропейской науки.
Постулаты - в современных терминах - классового общества и социальной трансформации можно найти ещё у древнегреческих мыслителей [100].
Большинство обзоров истории социологии выдвигают первым исследователем социологии классов и социальной динамики Платона, который, по мнению К. Поппера, был «первым политическим идеологом, мыслившим в терминах классов» [121].
Платон утверждал, что правильное государство можно обосновать научно, а не выводить его из поэтической интуиции [120]. Это обоснование представляет собой теоретическую модель описания существующего общества с приписанными слоям этого общества функциями и проект модернизации этого общества.
Платон выводит три класса современного ему общества: правители; воины и чиновники («защитники» и «организаторы»); работники. В проекте правильного общества предполагались равные возможности для достижения каждым членом общества любой роли и статуса, упразднение семьи и частной собственности в классе правителей и наследования классового статуса во всех слоях. Конечной целью спроектированного общества выдвигалось достижение «всеобщего благосостояния». Таким образом, Платон не только описывал социальную структуру, ее динамику и трансформацию, но и проектировал их на основании достижения обществом определенной цели.
Аристотель в своем учении о государстве [5] строил описание общества так же, как и Платон, в качестве базы для проекта его
реформы, однако конечной целью ставил не «общее благосостояние», а некое «общественное равновесие», законченность социальных трансформаций. Современные ему классы Аристотель выводил не из их функций, а из их имущественного неравенства: богатый, средний и бедный класс. Особая роль отводилась среднему классу, как наиболее
сбалансированному между имущественными крайностями и наиболее продуктивному в плане достижения тотального общественного равновесия. Отрицательные возможные социальные трансформации Аристотель видел в выдвижении класса богатых (жизнь общества в интересах только богатых - «олигархия») или выдвижении класса бедных (жизнь общества в интересах бедных -«демократия»). Оба отрицательных сценария могут привести к
тирании, то есть общественной регуляции посредством субъективных и насильственных, а не «объективных» и «законодательных» методов.
При всей «наивности» «античного обществознания», оно
релевантно современному исследованию с точки зрения
«обрастания весом» определенных категорий, в частности,
выводимости из этих учений современных понятий собственности,
х стратификации, социальной динамики, трансформации и др.
Основы видения процесса изменения общества заложены задолго до институциализации социологии в качестве автономной дисциплины в трудах философов Нового времени И. Канта и Г. В. Ф. Гегеля.
И. Кант строит описание общества и предлагает пути его
реформирования в русле своей этики и стоящей в ее центре
системы категорического императива. Кантовская этика радикальна
ъ по пафосу и направлена по вектору долженствования по своей
логике. По Канту, нравственный закон автономен. Возможность
16 выведения его из буржуазно-просветительских принципов Кант отвергает: ни себялюбие, ориентированное на собственное удовольствие, ни совершенствование себя, ни содействие счастью других не может служить высшим принципом моральных максим. Высший предмет стремлений человека - не «счастье», а «достойность быть счастливым, т.е. соответствие всех наших максим с моральным законом» [80]
Если высшим условием удовлетворения стремления к счастью ставится не нравственный закон, а, наоборот, мотив влечения («счастье») ставится условием соблюдения морального закона, то такое переворачивание совершенно извращает нравственный порядок. Поступок, по мысли Канта, заключает в себе моральную ценность не в той цели, которая может быть посредством него достигнута, а в той максиме, согласно которой решено было его совершить. "Человек живет лишь из чувства долга, а не потому, что находит какое-то удовольствие в жизни" [79].
Из этого философско-этического обоснования выводятся два сценария социальных преобразований современного Канту общества. По первому, отрицательному, сценарию социальные трансформации могут быть бесконечными. Поскольку постепенное привитие привычки к соблюдению закона может перерастать в противоположность к такому поведению, Кант утверждает, что это ведет только к бесконечному движению вперед от плохого к лучшему. Подобными реформами поведения, по его мнению, в действительности можно достичь изменения только в нравах, но не в сердце. Превращение же человека в «морально доброго», а не только «доброго по закону», не может быть вызвано реформой, но единственно "революцией в образе мыслей человека", и новым человеком он может стать "только через некое возрождение, как бы через новое творение и изменение в сердце" [79]
Таким образом, в этике И. Канта в границах возможностей и
* парадигмы мышления своего времени совмещаются философские и
религиозно-мистические представления о существующей и
предполагаемой социальной трансформации.
Гегелевский взгляд на общество тоже можно вывести только из этической позиции исследователя, и он начинается с критики
кантовского абсолютизма морального закона. Гегель обращается к анализу процесса социальной динамики через конкретно-исторический подход. (Уместно будет сказать, что это более релевантно настоящему исследованию). Определенный нравственный долг, непреложный для одних культурно-исторических условий, может, по Гегелю, не меняя своего содержания, стать безнравственным требованием при
изменившихся условиях. Гегель вслед за Ф.Г. Якоби, в своих возражениях Канту приводил целый ряд примеров из истории и поэзии, доказывающих, что поступки, которые согласно формальной этике по общепринятым моральным представлениям могли бы показаться преступлением, в действительности являются выражением высокой человеческой нравственности. Гегель постулировал положение, согласно которому, закон создан для
, человека, а не человек для закона.
Гегель признает возвышенность кантовской практической философии, ее заслугу в выдвижении долга ради него же самого. Однако долг в такой форме не содержит в себе особенных положительных определений, - остается лишь абстрактная всеобщность, формальное тождество А = А; нет имманентного развертывания и развития содержания [30].
Кантовскому «долгу» Гегель противопоставляет «принцип
,^ любви», роднящий человека со многими добродетелями. Бывает
рабство перед чужим законом, бывает и перед своим собственным
законом (долгом), но в одном случае мы имеем дело, по Гегелю, с
* внешним принуждением, в другом - с самопринуждением. По сути
же и то и другое является деспотизмом. Только добродетель,
проистекающая из любви, свободна от насильственных отношений
господства и подчинения.
Ни одна из добродетелей не претендует на то, чтобы быть в
* своей ограниченной форме абсолютною, - через любовь же
действует только один «живой дух» целостности отношений между
ними без того, чтобы многообразие отношений вело к его делению и
дроблению, остается только многосторонность отношений, а
несовместимость добродетелей, претендовавших на абсолютное
значение, исчезает [30].
Таким образом, весь репертуар положительных сценариев
* реформирования (трансформации) общества Гегель, несмотря на
свою критику Канта, так же видит в перенесении в практическую
плоскость идеальных объектов. Отметим, что подобное отношение
достаточно показательно и для анализа трансформации
исследуемой социальной группы - студенчества. Основным
целевым ориентиром в исследованиях данной группы выступало
создание концепции воспитательной работы. Иными словами, речь
^ шла о том, каким образом привести студенчество (как некую
гомогенную группу) в определенное идеальное состояние. При этом игнорировались как реальные характеристики группы, так и характер среды, в которой она находится.
При всей неверефицируемости ключевых терминов Канта и
Гегеля, их работы оказали большое влияние на социологию, и мы
считаем труды именно этих мыслителей Нового времени крайне
важными для социологического исследования, касающегося
. портрета новых социальных групп в России. Поскольку многие
центральные вопросы, как самоидентификации, так и внешней
идентификации сегодняшних российских социальных групп решаются в области этики, наделения практической ценностью идеальных (идеологических) объектов.
Вообще социологическому исследованию интересно обратиться к наследию мыслителя эпохи Возрождения Николо Макиавелли [102] продолжающего линию Аристотеля в размышлениях о путях достижения обществом «порядка», «счастья», «благополучия»; а также же более поздних философов Д. Локка [152] И. Бентама [15], Ж.Ж. Руссо писавших о том, что появление новых социальных слоев непременно создает и будет создавать насущные проблемы, которые нужно решать путем изменения управления государством и обществом. Вместе с тем, обращение к наследию классических авторов показывает не реализуемость их идеала. Социальной философии отчетливо не хватало социологии.
Выведение инструмента анализа и реформирования социальной действительности не из идеально-спекулятивных представлений, а из самой социальной действительности было постулировано в XYIII веке, с укоренением в Европе буржуазии как перспективного и продуктивного класса. Тогда же в общественные науки прочно вошло само понятие класса, которое в последующем стало основным термином социологии [78]. Но основателем «социологии классов» признается К. Маркс, до которого, по замечанию О.И. Шкаратана: «...Никто... не давал столь глубокого обоснования классовой структуры общества, выводя ее из фундаментального анализа всей системы экономических отношений» [127].
Основная идея К. Маркса: источником социального развития выступает борьба между антагонистическими общественными классами [105]. То есть социальные трансформации
предопределены различным положением и различными ролями индивидов в производственной структуре общества.
Сам К. Маркс своим главным открытием считал экспликацию двойственного характера труда. С одной стороны, труд описывается самим конкретным технологическим содержанием, но с другой стороны - абстрактными величинами, слагаемыми из способов расходования рабочей силы, эти величины исходят из степени интеллектуальности труда, объема творческих функций, меры самостоятельности работника, тяжести, напряженности, опасности, монотонности и др. имманентных видам труда черт.
Часто цитируется, в том числе в работах последнего времени, высказывание о социологических взглядах К. Маркса отечественного социолога Ю. А. Левады: «... Подход Маркса к обществу - это макроподход, который проявляется в том, что категории анализа общества разработаны применительно к его глобальной структуре. В «Капитале» неоднократно подчёркивается, что категория производственных отношений, например, действует не в рамках связей отдельного рабочего с отдельным капиталистом, а в рамках связей классов, в рамках макроструктуры общества» [95].
Это важный для нашего исследования аспект - подчеркивание глобального характера групповых, классовых и институциональных отношений, поскольку, как покажет эмпирическая часть нашего исследования, идентификация новых социальных групп в необходимой степени включает в себя экстерриториальный критерий.
Релевантна современному социологическому исследованию, в том числе и данному, категория интереса социального класса, как она описана К. Марксом. Если «вывести за скобки» теорию отчуждения, проект коммунизма и другое, то из категории интереса, приписываемой, по Марксу, классу, стоит рассмотреть
применительно к новым социальным группам критерии общей позиции в способе производства, специфического образа жизни, классового сознания. (Подробно критерии выделения классов у Маркса рассмотрены в [4]). Мы считаем, что, вопреки имеющему место быть представлению, К. Маркс использует понятие "класс" не столько как средство описания экономических позиций различных социальных групп, сколько рассматривает классы как реальные социальные силы, концентрирующие оппозиционные общественные отношения, действующие и способные изменять общество. То есть в современной терминологии социальные классы по Марксу - это реальные агенты социальных изменений, социальные акторы, определяющие своими интересами и действиями векторы трансформации современного общества (именно с таких позиций стоит рассмотреть [111] и [81]).
Социологические воззрения К. Маркса имели и по сей день имеют как свою апологетику - от К. Каутского [86] до М.Н. Руткевича - [133], так и свою критику [147], которые сами по себе не важны для настоящей работы.
Особое внимание исследователя современных социальных групп обращают на себя работы другого классика социологии конца 19 - начала 20 века - Макса Вебера. Именно М. Вебер ввел в социологический дискурс понятия власти и престижа как иерархических и внутристратовых начал [24].
Как показывают наши эмпирические данные, понятия престижа в первую очередь, власти - во вторую, являются центральными акторными категориями описываемой группы - студентов в России в её транзитное социальное время, - и многие, по М. Веберу, каузальные, целеполагающие действия производятся внутри этой группы именно по причине и в целях «престижностных» и «властных» категориальных требований.
В рамках обоснования так называемой «понимающей социологии» [26] Макс Вебер обосновывает разделение поведенческих процессов на «качественно специфически очевидные» и «качественно неочевидные». Ко вторым относятся, к примеру, процессы тренировки памяти и интеллекта индивида, тогда как многие, особенно целерациональные поведенческие связи и регулярность человеческого поведения могут быть «понятно» истолкованы в силу их высокой качественной «очевидности» («Не нужно быть Цезарем, чтобы понять Цезаря»). Макс Вебер делает существенную оговорку, что социология, отслеживая поведение, доступное рациональному толкованию, во-первых, стремится к конструированию наиболее подходящего «идеального типа»; во-вторых: «Социология, подобно истории, дает сначала «прагматическое» истолкование, основываясь на рационально понятных связях действий» [26]. Это связано с тем, что специфическим объектом социологического анализа, по Максу Веберу, социолог чаще всего считает не виды «внутреннего состояния» или внешнего отношения, а именно действие.
Дабы максимально приблизить реальное качество самого поведения и выводы об этом качестве в его социологической интерпретации, нами в ходе составления методики сбора эмпирических данных учтено позиционирование «состояний» и «отношений» объектов, с одной стороны, и их «действий», с другой.
Что же касается собственно описания социальных трансформаций, то они даны у Макса Вебера [25] в альтернативной по отношению к теории Карла Маркса трактовке. А именно М. Вебер выделяет вышеупомянутые категории власти и престижа, а также богатства, как основные факторы, влияющие на формирование отношений неравенства, которые, в свою очередь, предопределяют характеристики социальных групп, их акторную силу и, в конечном
счете, приводят к социальным трансформациям. В частности, рассматривается престиж как один из важнейших признаков социального класса, и мы находим этому подтверждение в исследовании студентов как новой социальной группы. Поскольку наши данные говорят, что именно престиж, выводимый даже из самой принадлежности к профессии и социальной группе, является одним из основных движителей многих процессов и действий как индивидов, так всей исследуемой группы. Вместе с тем М. Вебер полагает, что класс представляет собой группу людей со сходными возможностями «продвижения» или близкими равным возможностями в отношении карьеры. Это положение расходится с нашими данными, но как предполагаемая идеальная «конечная внутристратовая модель» эта гипотеза интересна настоящему описанию.
Кроме того, М. Вебер придает большое значение разделению внутри основных классов. Другими словами - наличию промежуточных классов, например, разделяет класс собственников и «торговый» класс, разбивает на несколько классов рабочий класс (в зависимости от вида собственности предприятий, на которых люди работают), что в большой степени важно для современного исследования новых социальных групп, очевидно обладающих промежуточными, незаконченными и контаминационными характеристиками.
Структурный подход в социологии принято связывать с именами П. Дерингера и М. Пайора, обосновавших экономическую структурализацию в терминах занятости и ее основных элементов, рынка труда, формирования спроса на труд, внутренних и внешних рынков труда [125].
Настоящему исследованию наиболее релевантна теория внутренних рынков П. Дерингера и М. Пайора. Согласно авторам
этой теории, одной из основных особенностей крупных фирм, рассматриваемых в качестве внутренних рынков, является квалификационный состав их персонала, вызывающий необходимость профессиональной подготовки непосредственно на рабочем месте, а также наличие неформальных связей между работниками [125]. В соответствии с теорией внутренних рынков П. Дерингера и М. Пайора: «...Устанавливаются свои стандарты найма и увольнения, оплаты труда, утверждаются свои обычаи и неписаные нормы, свои представления о справедливости и дозволенности. И хотя последние не фиксируются никакими документами, всякие попытки отхода от подобных норм и обычаев немедленно ведут к весьма болезненным последствиям» (цит. по: [125]).
Описание природы и характеристик социальных трансформаций не может обойтись без экспликации отношения к работам одного из наиболее авторитетных современных социологов - Толкотта Парсонса (1902—1979). Парсонс исходил из того, что в обществе действуют спонтанные процессы саморегуляции, поддерживающие порядок и обеспечивающие его стабильность. Саморегуляция обеспечивается действием символических механизмов, таких, как язык, ценности и других, а также нормативностью, то есть зависимостью индивидуального действия от общепринятых ценностей и норм; кроме того, в социологической теории Парсонса действие в известной степени не зависит от среды и испытывает влияние субъективных «определений ситуации» [116].
Таким образом, теория Парсонса помогает рассмотреть социальные трансформации, в том числе методом «от противного», то есть проследить связи, служащие упрочению социальных скреп, и найти точки надлома (разрыва) в этих связях. Что же касается описания характеристик социальных групп и институтов, то,
напротив, теория Парсонса как раз помогает выделить цементирующие звенья положительных качеств, охраняющих как все общество, так и социальную группу, как целое.
По Парсонсу, важнейшим условием стабильности социальных систем является интеграция ценностных ориентации всех ее участников. Связь между всеобщей, общезначимой системой ценностей и поведением отдельного индивида осуществляется через социальную роль. (Последняя у Парсонса является основной единицей анализа социальных систем.) Социальные роли означают ожидаемое, то есть «правильное» поведение. Нормативные ожидания складываются в существенный аспект социальной структуры. Социальная система, как и всякая, упорядочивает хаотичное состояние своих элементов, которые являются иерархичными, и сам иерархический порядок является необходимым условием существования системы. Социальные системы, по Парсонсу, представляют собой не соглашения или институты, которые создают сами субъекты, но порядок, которому действующие субъекты должны подчиняться, исходя из функционально обусловленной цели.
Наша оценка структурно-функциональной системной теории Толкотта Парсонса состоит в том, что мы согласны с тем, что члены общества в процессе социализации должны приходить к согласию относительно основных ценностей, должны строить свое поведение в соответствии с общезначимыми социальными нормами и ценностями. Иначе они «рубят сук, на котором сидят», разрушают саму возможность извлечения индивидом из социального пространства тех результатов (иначе говоря: выгод), которые данный индивид ищет в данном социальном пространстве. Например, человек, который пришел работать в вуз, должен обозначать своим поведением (в том числе - речевым)
солидарность с социальными нормами и ценностями, принятыми
именно в этой группе (а не, скажем, в группе «чиновники»,
«предприниматели», «журналисты», и так далее). То же можно
сказать о студенте. Другой вопрос, что речевое поведение студента
несколько сложнее. Иное дело, что регулятивная связка «должно»
не обязательно совпадает со связкой наличия «есть», то есть
искренность действий индивида в определенном социальном поле
может быть половинчатой, чрезвычайно малой, нулевой или даже
отрицательной. Накопление «отрицательной» социальной
искренности до критической массы (общая отрицательная
превосходит общую положительную) может привести как к
глобальным социальным трансформациям (распад
социалистического советского общества и государства СССР), так и к локальным социальным трансформациям.
Сам Парсонс писал о субъективности своей социальной схемы, в том смысле, что она имеет дело с явлениями, предметами и событиями, как они представляются тому актору, действия которого анализируются и подвергаются рассмотрению [117], но степень искренности самих субъектов анализа Парсонсом не учитывается.
В любом случае акцент на функциональности социальной системы как феномена, сохраняющийся во всех рассуждениях и выводах Т. Парсонса, вряд ли возможно куда-либо сместить.
То, что социальные системы сохраняют устойчивое равновесие благодаря выполнению функциональных требований, является исходным пунктом для дальнейшего развития теории социальных систем: в социологии Н. Лумана и более поздних многочисленных исследователей, чьи работы произведены в русле выводов Т. Парсонса. Однако в процессе эволюции современной
социологии сложились и оппозиционные Парсоновской концепции
*' анализа действий и структуры.
Одна из наиболее авторитетных - концепция Р. Мертона, согласно которой существует разграничение между социальной структурой и культурой. Первая определяет цели для членов определенной культуры, вторая оценивает их с точки зрения
{* легитимности и ищет легитимные пути их достижения. При этом Р.
Мертон не выходит за рамки широко понимаемого функционального социологического анализа. Ср: «Все социологические явления могут подвергаться — а многие из них и были подвергнуты — функциональному анализу. Основное требование состоит в том, чтобы объект анализа представлял «стандартизованное явление, такое как социальные роли, институциональные типы, социальные
0 процессы, культурные стандарты, эмоциональные реакции,
выраженные в соответствии с нормами данной культуры, социальные нормы, групповые организации, социальные структуры, средства социального контроля и т.д.» (выделено в источнике, подчеркнуто нами - А.С.) [107].
Вряд ли складывающиеся социально-групповые и социально-институциональные отношения в постсоветскую эпоху, когда
социальные акторы более центробежны, чем центростремительны Щ
культурным стандартам (последние складываются в стабильном
обществе), могут быть описаны в мертеновской социологической
традиции, однако при узком и прагматическом толковании слова
«культура» (= социально значимые произведения искусства)
«культурный аспект» входит в парадигму данного исследования.
Интересна как вообще социологическому исследованию,
связанному с социальной трансформацией, так и данному,
^ концепция социальных полей Пьера Бурдье.
Поле, по Бурдье, — это специфическая система объективных
связей между различными позициями, находящимися в согласии
или в конфликте, в конкуренции или в кооперации, определяемыми
социально и в большой степени не зависящими от физического
существования индивидов, которые эти позиции занимают. При
этом социальное пространство включает в себя несколько полей, и
социальный агент может занимать позиции одновременно в
нескольких из них. При синхронном рассмотрении поля
представляют собой структурированные пространства позиций,
которые и определяют основные свойства полей. Анализируя такие
различные поля, как, например, поле политики, поле экономики,
поле религии, Пьер Бурдье обнаруживает инвариантные
закономерности их конструирования и функционирования:
автономность каждого поля, определение специфических
интересов, установление внутреннего деления поля на
доминирующие и доминируемые классы позиций, представление о легитимности этого деления. Каждая категория интересов содержит в себе индифферентность к другим интересам, к другим инвестициям капитала, которые будут оцениваться в другом поле как лишенные смысла. Для того чтобы поле функционировало, необходимо, чтобы его субъекты имели габитус (в иной транскрипции - хабитус), то есть элемент, интегрирующий практику, включающий знание и признание законов данного поля.
Структура поля есть состояние соотношения сил между агентами или институциями, вовлеченными в борьбу, где распределение специфического капитала, накопленного в течение предшествующей борьбы, управляет будущими стратегиями. Эта структура, которая представлена стратегиями, направленными на ее трансформацию, сама поставлена на карту: поле есть место борьбы, имеющее ставкой монополию легитимного насилия,
которая характеризует рассматриваемое поле, т. е. в итоге
*' сохранение или изменение распределения специфического
капитала.
Существенным в теории Бурдье является разграничение «аппарата» и «поля»: «Я настроен очень против аппарата, который для меня является троянским конем худшего функционализма:
* аппарат — это адская машина, запрограммированная на
достижение определенных целей. Система образования,
государство, церковь, политические партии, профсоюзы — это, не
аппараты, а поля. В поле агенты и институции борются в
соответствии с закономерностями и правилами,
сформулированными в этом пространстве игры (и, в некоторых ситуациях, борются за сами эти правила) с различной силой и
поэтому различна вероятность успеха, чтобы овладеть
специфическими выгодами, являющимися целями в данной игре. Доминирующие в данном поле находятся в позиции, когда они могут заставить его функционировать в свою пользу, но должны всегда рассчитывать на сопротивление, встречные требования, претензии, «политические» или нет, тех, кто находится в подчиненной позиции» [20]. В некоторых исторических условиях поле может начать функционировать как аппарат (например - тоталитарные институции: ссылка, тюрьма, концентрационный лагерь и т.п.), но, по Бурдье, это - предельный случай, нечто, что можно рассматривать как патологическое состояние поля.
Поле у Бурдье не имеет частей, составляющих. Каждое субполе имеет свою собственную логику, свои правила, свои специфические закономерности, и каждый этап деления поля вызывает качественный скачок (как, например, когда переходят от
^ уровня поля политики в целом к субполю международной политики
государства). Каждое поле конституирует потенциально открытое
зо пространство игры, ограничения которого представляют собой движущиеся границы, являющиеся ставками в борьбе внутри самого этого поля [21].
Для нашего эмпирического уровня интересна у П. Бурдье необходимость идентификации специфической формы поля, в котором проявляются агенты, поименованные нами термином «студенты на Дальнем Востоке». Это означает, что мы признаем качественное различие социальных полей, в которых существуют агенты социальных ролей студент-«вообще», студент-«в Москве» и студент-«в Хабаровске». Вместе с тем, признавая статус субполя за «студентами города Хабаровска», мы предполагаем нечто общее между ним и полем «студентов Волгограда», «студентов Якутска» или «студентов Москвы». С другой стороны, теория поля позволяет по-новому осмыслить и исследуемый объект. Спецификой студенчества в качестве особой - пограничной - социальной группы, выступает социальное бытие на пересечении множества полей. На социальное поле студенчества воздействует поле образования, отчасти выступающее как аппарат. Воздействую и культурно-демографические характеристики поля молодежи. Не менее значимым будет здесь влияние, составленное социальной принадлежностью семьи, экономическим полем и т.д. Изменение конфигурации полей и приводит социальную группу в состояние изменчивости.
Таблица 1 Структура полей взаимодействующих с полем социальной
группы «студенчество» (по данным ВЦИОМ, 1999)
В целом теория социальных полей Пьера Бурдье привнесла яркий эвристический инструментарий в социологический дискурс.
Социологическому исследованию, описывающему новые социальные группы на фоне российских социальных трансформаций конца 20, начала 21 века полезно обратиться ещё к целому ряду западных социологов, прежде всего таких, как А. Турен, Э. Гидденс, П. Штомпка, У. Бек.
Алан Турен [148] в противовес структурно-функциональной школе разработал «социологию действия», исследующую прежде всего социальные движения, а не институты. Будучи сторонником концепции «постиндустриального общества», Турен отстаивает развитие современной цивилизации через отношения классов, разграничиваемых через возможность доступа к информации. Новые господствующие классы - «технократы», имеют доступ к информации, принятию программных стратегических значений; «рационализаторы» - исполнительная власть, выбирают путь осуществления стратегических значений; «бюрократы» исполнители принятых решений, от которых зависит система отношений между правящим и эксплуатируемым классом, ответственны за сбор информации.
Эксплуатируемые классы - профессионалы (специалисты умственного и физического труда), эксперты (профессионалы, не включенные в конкретную организацию), - нейтральны и имеют некоторый доступ к информации.
Описание внутренних уровней новых социальных групп в России без учета фактора доступа к информации представляется
невозможным, отсюда теория Алана Турена, в преломлении к
специфическим особенностям описываемого объекта,
представляется необходимой.
Лейтмотивом «теории структурирования» Энтони Гидденса является идея имманентности институциональных порядков повседневным практикам, закрепленная в постулате «дуальности структуры». Согласно этому постулату, социальные структуры являются как объективированным продуктом социальных практик, так и медиумом, организующим повседневную жизнь людей. Это значит, что социальный анализ, начинающийся как вполне объективный анализ институциональных форм, должен вести к реконструкции определяемых ими особенностей непосредственного опыта людей, который в результате предстает как неразрывное единство объективного и субъективного аспектов.
Для настоящей работы актуален следующий методологический тезис Э. Гидденса: «Не существует никаких универсальных социологических законов, независимых от времени и места, все социологические генерализации правомерны в пределах определенных исторических контекстов" [32]. По Гидденсу, проблема порядка в социальной теории состоит в том, как социальные системы осваивают время и пространство. Социальная материя образована сложным сплетением повседневных практик, размещенных в пространстве и времени и генерирующих множественность социальных систем.
Петр Штомпка [159] в своей «социологии изменений» предлагает различать два уровня социальной реальности: уровень индивидуальностей и уровень общностей. Социальные целостности, по Штомпке - структуры, а индивиды - деятели, ограниченные в своей деятельности структурами. Однако П. Штомпка подчеркивает возможность и даже необходимость
разрушения социальных структур, то есть социальных целостностей
* - в угоду социальному движению, раскрытию творческого
потенциала общества: «Общество, которое хочет использовать весь свой творческий потенциал и стремится изменить себя к выгоде всех его членов, должно не только допускать, но и поощрять социальные движения, что приведет к возникновению богатого и
'*. разнообразного ССД («сектора социального движения» - А.С.). Это
- «активное общество» <...> Общество, которое подавляет, блокирует или уничтожает социальные движения, уничтожает собственный механизм самоулучшения и самотрансценденции, т.е. выхода за свои собственные пределы. Если ССД узок или его просто нет, то общество становится «пассивным», а его члены -невежественными, безразличными и бессильными людьми, тогда
V единственной исторической перспективой являются застой и
упадок» [159].
Если «вывести за скобки» социальную аксиологию П. Штомки (из которой выводится, что даже революции и государственные перевороты - признаки здорового общества), можно включить в парадигму нашего исследования тезис о социальной креативности профессиональной группы, рассмотренной как совокупности индивидуальностей, противопоставленной объективному механизму самоконсервации структуры.
Близко к этому расположится категория индивидуализации Ульриха Бека [11], понимаемая как возрастающая в современном обществе индивидуальная ответственность за принимаемые решения, а также увеличение пространства индивидуального биографического проектирования.
Наше исследование невозможно эксплицировать без того,
^ чтобы не рассмотреть, в русле и терминах каких современнейших
отечественных социологических исследований новых социальных
групп, возникающих в постсоветский период, необходимо данное
* исследование проводить. Использование положений западных
концепций описания социальных общностей и социальной динамики
дает нам богатый материал для концептуализации собственного
исследовательского материала. Однако любая концептуальная
схема нуждается в том, чтобы ее «приземлить», погрузить в
«*. конкретный национальный материал. Этапом такого погружения
будет анализ отечественных социологических моделей, описывающих структуру общества, социальные группы его составляющие. Решению этой задачи мы посвящаем следующий параграф.
1-2 Подходы к изучению современного российского общества: методологические проблемы выделения
социальных групп
В настоящее время в российской социологии складывается плюрализм идей и практически воплощается то, о чем писал один из основателей отечественной социологии (ее психологического направления) Н.И. Кареев: «Социология будущего явится синтезом тех частных истин, какие содержатся в отдельных направлениях социологии» [83].
Но он постоянно подчеркивал [83, 84], что каждое конкретное
социологическое исследование должно синтезировать вполне
^ определенные методологические принципы, говоря сегодняшним
языком социологии - выбирать наиболее релевантные данному
35 исследованию диапазоны из широчайшего спектра социологического дискурса.
Мы не находим продуктивным дать в настоящей части данной работы как можно более широкий обзор школ и направлений современной российской социологии: такие обзоры в той или иной мере представлены в^ широчайшем реестре социологических текстов последнего времени. Мы намерены представить и охарактеризовать с позиций актуальности, важности, соотносительности именно для решения основной задачи нашей работы - описания портрета социальной группы России -«студенчество» (на примере студентов г. Хабаровска), - некоторые методологические подходы к изучению трансформирующегося постсоветского российского общества.
С конца 1980-х годов в отечественной социологии сложилась структурно-функциональная, иначе говоря - стратификационная, -парадигма изучения трансформирующегося российского общества. Представителями такого подхода являются Ю.В. Арутюнян, З.Т. Голенкова, Л.А. Гордон, Т.И. Заславская, Е.Д. Игитханян, Э.В. Клопов, Н.М. Плискевич, В.В. Радаев, Ф.Р. Филиппов, О.И. Шкаратан и другие.
Один из ключевых терминов данного подхода - «социология неравенства», и, соответственно, всю панораму социальных изменений в России с конца 1980-х годов через призму этого подхода можно рассмотреть как дихотомию высших (элитных) и низших (основных) групп, качественный скачок из советского в постсоветское пространство определить через возникновение резкой поляризации социальной структуры, на одном полюсе которой расположится немногочисленный властно-имущий социальный контингент, а на другом - неимущая масса.
Внутри этого направления выделяется системно-функциональный стратификационный подход, который можно назвать социально-стуктурно-экономическим, поскольку одним из базовых критериев социального моделирования постсоветского пространства здесь выбрано отношение к собственности групп и индивидов. Некоторым представителям этого направления принадлежит не только констатация глубочайшего социального неравенства в трансформирующейся России, но и сценарии дальнейших трансформаций, в частности, с позиций исправления «массовой неудовлетворенности» своим социальным положением [35].
В вышеупомянутой методологии продуктивной для нашего исследования мы считаем только ту ее часть, которая лишена аксиологии и прогностики, откуда, в свою очередь, релевантным нашему исследованию считаем некоторые описания социальной группы в контексте ее экономических и статусных интересов.
Татьяна Ивановна Заславская стоит у истоков современной «советской социологии» (часто этот термин берут в кавычки, но мы не видим причин маргинализировать устоявшуюся, имеющую свои школы и лидеров дисциплину - А.С.).
Социология первого периода реформ рассматривает социальную структуру трансформирующейся (по Заславской -прежде всего реформируемой) России как систему групп и слоев, четко разделенных на две дихотомические части: это группы и слои, являющиеся субъектами реформ (их акторами), им противостоят группы и слои, которые с теми или иными трудностями и усилиями адаптируются к реформам и/или страдают от них [60]. Исследователи стремились выявить «передовые» группы и аутсайдеров, противостоящих реформам.
На первом этапе развития современной российской
*N социологии (первая половина 1990 гг.) важнейшим актором
социальных перемен в России исследователи (Т.И. Заславская, Ю.А. Левада, В.В. Радаев) выдвигали «предпринимателей», как наиболее заинтересованную в развитии либеральных реформ и наиболее адаптивную группу, по выражению Ю.Л. Качанова -
*?, «локомотив» социально-экономических преобразований,
обладающий средствами и возможностями [87]. Остальные же группы мыслились как «аутсайдеры реформ». Не случайно, в этот период расцветает именно экономическое образование. Студенчество должно было, по мысли реформаторов, пополнить именно этот «передовой слой».
Однако попытки конкретных описаний «предпринимателей»
» как социальной группы привели исследователей к четко
артикулируемому скепсису: Т.И. Заславская заключила, что из-за своей труднодоступности для корректного анализа (не идут на контакт, не искренни и т.п.), а также из-за своей малочисленности, «предприниматели» «не попадают в выборку» [59].
В.В. Радаев выразился ещё категоричнее, заявив, что «предприниматели» для социолога превращаются в «трудноуловимую тень», они не присутствуют в социологическом опыте, а точнее «социальная группа предпринимателей означает присутствие, которое отсутствует» [123].
То есть для социологии 1990-х годов важнейшей проблемой был даже не макроанализ социальной структуры трансформирующегося общества (субклассы агентов и реагентов реформ - тонкий слой политической элиты и малоимущие массы -были как очевидны, так и доступны для социологического описания),
^ а микроанализ меняющегося общества на уровне минимальных
акторов трансформации. Полагаем, что эта проблема сохраняется и
актуализируется к настоящему времени еще больше, поскольку, как
* и у всякой быстро развивающейся науки, получившей новые
стимулы к развитию, у отечественной социологии кропотливое и трудоемкое описание не поспевает за энергичным теоретическим дискурсом.
Развивая саму целеустановку социологии, исследующей
*>, трансформирующуюся Россию, Т.И. Заславская выдвигает три
главных задачи, стоящих перед исследователями. Во-первых, современная российская социология должна выполнить «внутринаучную» функцию, то есть наработать собственно социологическое знание, включающее историю, методологию, аппарат дискурса и аппарат эмпирических исследований.
Далее - выполнить «политическую» функцию, то есть
р включиться во взаимодействие с властями для содействия
«руководству общественным развитием», для повышения «эффективности реформ». И, наконец, современная российская социология, по Т.И. Заславской, должна выполнить «гражданскую» функцию, заключающуюся в «...методически надежном, доступном широкой публике и регулярном информировании общества о сущности происходящих в нем процессов, их причинах и результатах" [63].
Однако «методическая надежность» самого автора
социологической целевой концепции с конца 1990-х годов
подвергалась сомнению. Так, известный своими методологическими
работами Ю.Л. Качанов охарактеризовал одну из социолого-
экономических работ с участием Т.И. Заславской как реализующую
устаревшие и неадекватные предмету и целям современной
социологии методологические процедуры: «Концептуальность
, социологии» приобретает во многом черты обрядовости,
переставая выполнять функцию познания. Например, реализуя
многочисленные методологические процедуры, проводя тонкие
* категориальные дистинкции, Т. И. Заславская и Р. В. Рывкина в
конце концов сводят «социологическую структуру советского общества» к тривиальной совокупности легитимных (в советское время) категорий социальной перцепции: «политические руководители», «политические руководители крупных сфер
4>, общественной жизни», «средние партийные и советские
руководители», «низшие партийные и советские руководители», «организаций и структурных подразделений», «специалисты», «квалифицированные служащие», «рабочие высокой и средней квалификации», «неквалифицированные рабочие и служащие», «занятые преимущественно кооперативным или индивидуально-семейным трудом», «особые группы» («представители малых
*> народов Севера, занятые преимущественно традиционными
промыслами», «дети и подростки, воспитывающиеся в домах ребенка, детских домах или интернатах» и т. д.)» [87] (по поводу [72]).
Можем назвать и более близкие по времени настоящей работе исследования, где представляется нечеткой описательность и сама поименованность акторов современных российских социальных процессов.
Так, в работе 2002 года «Жизненные стратегии северян в условиях трансформации российского общества» сам предмет анализа «северяне» не дан с точки зрения конкретной социальной дистрибутивности (не распределен относительно классов, групп, профессий с их специфическими пространственно-атрибутивными характеристиками), оттого выводы, касающиеся «адаптированных» и «дезадаптированных» групп «северян», претерпевающих
^ трансформационные изменения, кажутся нарочитыми и
искусственно эксплицированными [52].
Нам представляется, что развитие социологии шло во многом
за счет индивидуальных представлений социологов об исследуемых
объектах - тех же «предпринимателей» или «северян», то есть в
парадигме социологического дискурса допускалось более
лингвистическое, нежели собственно социологическое понятийное
представление об исследуемом объекте. Сравним упоминавшийся
«симулякр Радаева»: «социальная группа предпринимателей
означает присутствие, которое отсутствует» [123]. Выражение
имеет смысл только при языковом присутствии
«предпринимателей». В отечественной социологии долгое время
функционировала редукция «обыденного сознания» (включая
политический и журналистский дискурс), и были очень слабы
попытки продуцировать собственно социологическую
интерпретацию «онтологии современного российского социального
бытия». Экспликация социологического знания выводилась из
присутствия самого социолога в описываемой группе. Например,
Т.И. Заславская [61], воспроизводила присутствие социальной
группы как рефлексию собственного присутствия социолога. Если
группа («предпринимателей») обладает «фактическим бытием», то
социолог - субъект - способен построить представление об этой
группе как о субъекте коллективном по аналогии с тем, как социолог
строит представление о себе самом в качестве субъекта
индивидуального. Так же, как и у субъекта индивидуального, у
субъекта коллективного наличествует устойчивое поведение,
взаимодействие с другими субъектами, тождественными ему по
природе организации в группу (социальными группами
«непредпринимателей», например, врачей) или субъектами, ему
нетождественными (например, с государством,
репрезентирующимся в своды законов). Система устойчивого поведения субъекта-«группы» регулируется, с одной стороны,
РОССИЙСКАЯ ГО СУГ»АРСТЕ ПН ИЛЯ
БИБЛИОТЕКА | 41
общественными институтами, а с другой — «социально-экономическим положением и «сознанием группы» [61]. Но такое волевое и властное структурирование предмета (описание «по аналогии» всегда есть власть над предметом) не есть в строгом смысле слова научный дискурс. Трудно представить зоолога, который описывает поведение сообщества львов или гиен по аналогии с самим собой как субъектом, также имеющим устойчивое поведение. Устойчивое поведение львов также невозможно вывести из устойчивого поведения гиен.
Рано или поздно структурно-функциональная (и экономическая в том числе) социология должна была в описании минимальных акторных сил современного российского общества и их носителей выйти на такие теоретические суждения, которые выходили бы за рамки непосредственного опыта и носили бы всеобщий характер. Представляется, что это удалось сделать благодаря компромиссу, или точнее - целому ряду компромиссов. Первый компромисс заключен в словах: «Исследования по социальной стратификации российского общества в настоящее время крайне затруднительны из-за большой динамики общественных процессов» (фраза в той или иной форме присутствует в массе современной социологической литературы, поэтому не видим необходимости давать конкретные ссылки - А.С.). То есть это есть некий компромисс между трудноуловимым предметом и исследователем, когда предмет позволяет описать всего лишь какую-то свою часть, а исследователь не претендует на то, чтобы описать предмет целиком.
Второй компромисс: исследователь мысленно удаляет все обстоятельства, делающие каждый конкретный чувственный опыт частным случаем. Например, из характеристики группы удаляется «интерес» группы или «политическая функция группы», поскольку их
конструирование не может не сопровождаться субъективными факторами - интересом выделения данного «интереса» со стороны лидеров группы или интерпретаторов не социологов (политиков или журналистов, или респондентов при опросах). Но именно присутствие этих субъективных факторов служит сигналами реальности этой группы. Таким образом, исследование возможно только при условии компромисса между двойственным характером «социальной группы» - действительным и условным (фиктивным). (Существуют также компромиссы между минимизирующим подходом - выделения группы на основании, к примеру, профессии врачей, и максимизирующим подходом, например, выделения группы по принадлежности - самоидентификации - ее индивидуумов к «среднему классу».)
Возвращаясь к работам Т.И. Заславской, отметим, что в последнее время она работала в макросоциологии и тех ее областях, которые смежны с политологией, правоведением и собственно экономикой [65, 66, 67, 68, 69, 73]. В настоящее время Т.И. Заславская разрабатывает деятельностно-структурную концепцию трансформации посткоммунистических обществ, в основе которой - представление о социальном механизме этих процессов. Цель - создать методологические средства для более глубокого познания закономерностей, движущих сил, механизмов и вероятных перспектив общественных преобразований, происходящих в России и исторически связанных с нею странах.
Т.И. Заславская в конце 1990 - начале 2000-х годов произвела ряд исследований, где говорится о микроакторах социальной трансформации России [64, 70]. Микроакторы помещаются в структуру макро-, мезо-, микроуровней, которые описываются следующим образом. «Сфера действия рядовых граждан ограничена микроуровнем - применением массовых практик. Лица,
облаченные руководящими функциями, могут действовать как на микро- , так и на мезоуровне. В первом случае они осуществляют индивидуальное поведение, а во втором реализуют решения, затрагивающие интересы значительных групп людей. Наконец, представители правящей элиты могут участвовать в трансформационном процессе на всех трех уровнях - как индивиды, как руководители ведомств и корпораций или как деятели государственного масштаба. Таким образом, акторами микроуровня в принципе могут быть все россияне, причем представители высших слоев выступают в этом случае, главным образом, как участники трудовых, потребительских, рыночных, сберегательных, электоральных и других общественных практик» [70] (подчеркнуто нами-А.С).
Общая картина взаимопроникновений уровней акторов современной трансформирующейся России нисколько не противоречит нашим представлениям. Но нетрудно заметить, что поименованы эти акторы диффузными терминами, имеющими скорее журналистский, нежели социально-научный генезис (за исключением «индивиды», может быть: «руководители ведомств и корпораций»), а процедурно-методологические вопросы неминуемо влекут за собой и теоретические и эмпирические трудности и проблемы. Во всяком случае, в настоящем исследовании мы не видим возможности описания социальной группы «студенты» через процедуры дескрипции акторов микроуровня современного российского трансформирующегося общества, как они даны у Т.И. Заславской.
Объективизация выделения «социальной группы» возможна при как можно более полной синтетичности признаков группы -облигаторных, но разных по своим основаниям (возраст, пол, профессия, престиж, возможности получения материальных благ и
так далее) и даже случайных (те же субъективные оценки принадлежности/непринадлежности к «среднему классу», к выполнению «политической функции» и под.). Широкий спектр оснований для выделения «социальной группы» находим у В.В. Радаева.
Отдельные исследователи прямо противопоставляют «подход Радаева» «подходу Заславской и Рыбкиной» [34], но такое противопоставление представляется не имеющим основания: Т.И. Заславская и Р.В. Рывкина исследовали область так называемого «советского общества» и одновременно с этим искали методологические и теоретические дескрипты для современной отечественной социологии; В. В. Радаев в поисках своей социологической методологии отталкивался от зарубежной социальной теории, пытаясь синтезировать несколько подходов. Заметим, что эти два методологических решения являлись единственно возможными, поэтому Т.И. Заславская с учениками (отметим М.А. Шабанову [154]), выбравшие путь «модернизации советской социологии» и В.В. Радаев, ищущий адаптации западноевропейской социологии к нуждам исследования российской социальности, - не могут быть противопоставлены, как левая и правая рука, вместе поднимающие тяжелую ношу.
Однако именно работы Радаева, касающиеся микроакторов российский социальных изменений конца 20 века, кажутся нам более продуктивными для данной работы.
По собственному признанию В.В. Радаева, начало экспериментального исследования постсоветского общества им и его коллегами было спонтанным: «Неовеберианскую» схему мы пытались «загнать в анкету» [126]. В начале своей работы над стратификационной картиной постсоветского общества В.В. Радаев пытался применить плюралистический подход к стратификации,
когда классовые позиции делятся на рыночные позиции, трудовые позиции, статусные позиции, в свою очередь статусные позиции тоже разбиваются на три слоя, - и так далее. Хотя сам автор признает такой подход «операциональным» [126], нам представляется, что начало работы В.В. Радаева представляло собой эклектичные поиски методологических процедур, применимых к анализу постсоветской структуры российского общества. Сегодня исследователь со скепсисом относится к собственной стратификационной разработке: «Эмпирические проекты, связанные с исследованием предпринимателей, и обследования домохозяиств развивались в некоторой степени автономно. Это были конкретные вещи, связанные с анализом реформ. Так образовалось мое основное поле - своего рода ядро. Это была экономическая социология. Мы со Шкаратаном написали книжку по стратификации, но уже тогда основной интерес для меня представляла экономическая социология — это совершенно точно. Поэтому "Социальная стратификация" осталась недоделанной» [126] (под «Социальной стратификацией» подразумевается [127]).
Но мы находим, что некоторые идеи социальной стратификации В.В. Радаева могут быть применимы для данного исследования. С их изложения, в русле вообще проблемы исследования современных социальных групп в России, мы начнем следующий параграф настоящего сочинения.
Они позволят нам не только описать точку зрения В.В. Радаева, но и определить собственные исследовательские позиции, отличные от позиции упомянутого автора. Здесь нам представляется необходимым конкретизировать его подход, включив в него социальные слои и группы, занимающие промежуточное положение в стратификационной структуре. К таким слоям, по нашему мнению, относится студенчество. В переходный
период именно в этих группах и слоях рождаются новые стратегии поведения, оказывающие влияния на смежные сферы, на общество в целом.
1.3.
Проблема исследования социальных групп в России: социальные позиции студенчества
Исследование социальной группы «студенчество», на наш взгляд, может иметь самостоятельный смысл только в том случае, если мы сможем указать место в общественной иерархии, которое занимает эта группа. Для этого необходима некоторая, пусть даже крайне приблизительная модель. Такую модель мы и постараемся очертить, оттолкнувшись от работ В.В. Радаева, посвященных проблемам социальной стратификации.
В исследованиях В.В. Радаева и других социологов нам важно найти некое операциональное поле описания новых социальных групп в России, являющихся акторами современных российских трансформаций.
В главах книги «Социальная стратификация [127], написанных В.В. Радаевым, и в других его работах [124] находим а) принципы описания основных черт позднего социалистического общества (в СССР); б) принципы описания новых социальных страт (классов, групп, профессий и их характеристик) (в СНГ и прежде всего в России); а также - в) три сценария развития трансформации российского общества на ближайшую перспективу (конкретные
сроки не указаны, но, представляется, этот срок исчерпывается демографическим шагом в одно поколение, то есть в 25 лет, до 2015 года).
Передадим это следующим кратким реферативным очерком.
Позднее советское общество характеризуется у В.В. Радаева как этакратическое, построенное на властных иерархиях и формальных рангах. При этом выводы Радаева не оригинальны, а полностью заимствованы у зарубежного исследователя М. Яновича [162].
В работе 1996-го года воспроизводится и оригинальная схема социальных страт социалистического советского общества, сделанная В.В. Радаевым ранее [122], которая, на наш взгляд, в определенном смысле не утратила своей актуальности. Воспроизводим ее. Основные страты советского общества
Политическое руководство
Высшие функционеры и управленцы
партийные функционеры
государственные чиновники
руководство армии, МВД и КГБ
директора и руководители крупных предприятий и учреждений
Руководители и функционеры среднего и низшего уровня
Рядовые специалисты
Квалифицированные рабочие
Низшие служащие
Рабочие средней и низкой квалификации
Учащиеся, пенсионеры и т.д.
Деклассированные элементы, люмпены, безработные
10. Заключенные, рядовые срочной армейской службы.
На макроуровне 1 и 2 именуются как «Правящие слои», 3 -«Передаточные слои», 4 -7 «Исполнительные слои», 8 -«Иждивенцы», 9 - 10 - «Парии».
Уточним вслед за автором схемы, что она построена на базе социально-профессиональнных групп и не включает дополнительных признаков социальных страт (сфера деятельности, место жительства и др.). Кроме того, видна неполнота схемы, к примеру, трудно отнести куда-либо в этой схеме такие специфические социальные образования советского общества как «офицеры Советской армии», «генералы Советской армии», «прапорщики Советской армии»; видится слишком большая доля условности в помещении в одну страту «заключенных» и «рядовых срочной армейской службы» (а так ли близки «заключенным» были «рядовые второго года армейской службы»?) - и так далее. Но принципиальных возражений против этой схемы мы не видим. В дальнейшем в настоящей работе мы ставим задачу: генерируя стратификационные схемы уже постсоветского общества, найти такую, куда корректно был бы помещен исследуемый нами объект -социальная группа «студенчество» и территориальный вариант этой социальной группы - «студенчество г. Хабаровска».
Далее у В.В. Радаева зафиксированы следующие черты социального транзита российского общества. В переходной структуре «сохраняются черты прежнего этакратического общества, построенного на властных иерархиях и формальных рангах» [127]. Это принципиальное положение. От того, принимает исследователь или не принимает - целиком и безоговорочно, - это положение, зависит направление всего последующего континуума описаний, объяснений и прогнозов его исследования. Поскольку формально не объявляемое и даже отрицаемое в «популярных» социальных дискурсах (правительственном, чиновничьем - прежде всего)
структурирование постсоветского общества на принципах
автономии властной вертикали («То, что дозволено мэру, а тем более члену правительства, не дозволено промышленному магнату Быкову») и доминировании формально-бюрократических оснований статусов над результативно-содержательными (доктору наук или члену союза писателей, имеющим соответствующие документы, не
нужно доказывать делом и результатами, что они - ученый и писатель), как бы ни мешало «социальному прогрессу» и чьим-то «социологическим концепциям», слишком очевидно, чтобы не быть одним из фундаментальных оснований описания постсоветского общества. Другой принципиальный вопрос: определить в какой степени сохраняются в современном черты прежнего этакратического общества.
*) По Радаеву, одним из главных акторов трансформирующейся
России стала «особая предпринимательская структура» [127], которая подразделяется на следующие «основные классы»:
Крупные и средние предприниматели (с регулярным использованием наемного труда).
Мелкие предприниматели (собственники и руководители фирм с минимальным использованием наемного труда или основанных на семейном труде).
Самостоятельные работники (self-employed).
Наемные работники [127].
Сразу отметим, что при всей незавершенности описания
явления «новых российских социальных групп» процедуру такого
описания через термины вышеуказанной схемы к настоящему
времени стоит признать легитимной в российском социологическом
дискурсе [112, 8, 75].
^ Дальнейшая собственно социологическая экспликация
социальной структуры продолжается у В.В. Радаева экономическо-
социологической, и отмечается, что «неизбежный конфликт между этакратической и классовой структурами в сильной степени смягчается растущей социальной мобильностью между государственным и негосударственным секторами экономики. В негосударственные структуры переливается, в первую очередь, более квалифицированный умственный и физический труд.
При этом многие работники предпочитают находиться сразу в двух секторах, оставляя за собой места в государственных учреждениях и рассматривая их как форму социального страхования» [127]. В правящем слое автору видится «раскол», который заключается в том, что одна часть продолжает «функционировать» в правящих структурах, другая - конвертирует государственное имущество в частную собственность, распоряжается госимуществом и государственным доступом к информации, и, наконец, третья, по Радаеву - что весьма спорно -«предъявляют запасенные впрок ученые степени, чтобы обрести статус профессиональных специалистов».
Заслуживает внимание наблюдение, что «многие социальные субъекты (крупные предприятия, регионы) пытаются построить собственные системы обеспечения, самозащиты и развития на локальном и корпоративном уровнях» [127]. По нашему убеждению, этот тезис до сего времени нуждается в развертывании, с одной стороны, до конкретного теоретического варианта в духе инварианта теории внутренних рынков П. Дерингера и М. Пайора, с одной стороны, и ряда эмпирических работ - с другой. Многие крупные фирмы и корпорации России с середины 1990-х годов, даже те, чей уставной капитал и приобретенный актив вызывал и вызывает по сию пору сомнения в легитимности, пошли по пути собственного совершенствования квалификационного состава персонала, профессиональной подготовки сотрудников
непосредственно на рабочем месте, а также организации внутрикорпоративных учебных центров, неформальной структуризации неформальных связей между работниками и материального поощрения за приобретение более высокого внутреннего образовательного статуса и авторитета в собственной корпоративной группе («неописанной» и «неизвестной» отделу кадров иерархии).
Особенно релевантно настоящему исследованию заключение В.В. Радаева о том, что в начале транзитного времени современной России усложнился набор профессий и их сравнительная привлекательность «в пользу тех, которые обеспечивают более солидное и быстрое материальное вознаграждение» [127]. Сомнительным представляется тезис: «В культурно-символической иерархии на поверхность поднимаются группы, успешнее других толкующие о содержании рыночных реформ, в особенности те из них, кто знаком с какой-нибудь западной теорией и практикой» [127]. Может быть, это касается социальной группы «ученые и преподаватели экономического и социологического профиля», к которой принадлежит сам В.В. Радаев. Перевода с языка «медиа-дискурса» на методически-легитимный научный требует положение, согласно которому «в культурно-нормативной иерархии появляются новые высокопрестижные группы. Они объявляют себя «избранниками народа» и под лучами телекамер вершат судьбы России. Другие называют себя «бизнесменами» и выделяются из толпы дорогими машинами, шумными презентациями и полетами на далекие острова» [127].
При всей «окказиональности» (недискурсивности) подобного стиля, нельзя не согласиться с тем, что именно в культурно-нормативной иерархии общества в постсоветскую эпоху произошли самые существенные сдвиги и на авансцену общесоциальной
иерархии вышли новые культурно-поведенческие и культурно-атрибутивные нормы. Первейшими стоит признать главенство двух: 1. «публичности персоны» (показатель успешности - внимание СМИ + регулярное участие в бенефициарных событиях: презентациях, фестивалях, посещение шумных театральных премьер и т.п.); 2. транспортные возможности персоны (сюда включаются и «дорогой автомобиль» и «поездки на далекие острова», ниже - просто обладанием личным автомобилем и возможность поездок в другие местности + наличие знакомых в экономически и культурно развитой ойкумене и регулярное общение с ними по телефону или письменно).
Не обошел вниманием в указанной работе В.В. Радаев и «физико-генетическую» стратификационную систему, но применительно к трансформирующейся России выделил лишь «сильную коммерциализацию групп, обладающих особыми физико-генетическими данными (формируется наемная армия и профессиональный спорт, самостоятельными сферами деятельности становятся проституция и рэкет)» [217].
Заметим, что с середины 1990-х годов физико-генетическая область стратификации в России тесно соприкасается и даже смешивается с культурно-нормативной, что очевидно на таких примерах, как демонстративное увлечение высших функционеров спортом (Б.Н. Ельцин - теннис и волейбол; В.В. Путин - горные лыжи, и т.п.). Что же касается нашего предмета исследования, в группе банковских служащих пореформенной России наблюдался сильный крен в сторону формирования персонала за счет предпочтения молодых (до 30 и даже до 25 лет) сотрудников, с хорошими физиолого-физическими характеристиками (последние определялись субъективно), таким образом, к двум предыдущим стратификационным основаниям - культурно-нормативному, и
физико-генетическому, при генерирующем исследовании
добавляются и демографические.
Прогностическая часть общей стратификационной картины В.В. Радаева заключается в трех альтернативных сценариях. По первому сценарию этакратическое основание социального движения вытесняется «классовой» системой, «качество полученного образования и уровень профессионализма во все большей мере определяют положение социальных групп на рынке труда. Решающей социальной силой становятся... средние слои, обеспеченные материально и умеренные в политическом отношении» [127]. Малоквалифицированные и неадаптированные группы оказываются в рядах безработных, и о них заботится государство. По второму сценарию, в результате движений, обратных реформам происходит реставрация этакратической системы. Вновь консолидируется система формальных рангов. Под новыми вывесками действуют старые корпоративные структуры. «Реставрация облегчается тем, что основная часть высших слоев не покидала своих кабинетов, а низшие слои не успели расстаться со своими патерналистскими ожиданиями» [127]. И, наконец, согласно третьему сценарию, воспроизводится то, что сегодня считается «переходным состоянием общества». Параллельно существуют этакратические и «классовые» структуры и признаки. «Часть корпораций время от времени оказывается открытой для сил конкурентного рынка. Руководители успешно сочетают патерналистские и бюрократические (контрактные) стратегии по отношению к низшим группам» [127].
Если автор считает третий сценарий наиболее вероятным, то нам, имеющим пространство для наблюдений в шесть лет после сказанного, стоит признать его осуществляющимся в действительности.
Представляется, что решенный В.В. Радаевым положительно
* вопрос о том, являются или нет изменения в российском обществе
классовыми, требует дальнейшей проработки. Поскольку впрямую мы в нашем исследовании не задаемся этим вопросом - во-первых; этот вопрос не может кардинально повлиять на качественную сторону нашей работы - во-вторых; этот вопрос сугубо
Ф теоретический и упирается в не менее общий вопрос, а что
собственно считать самим «классом» (говорить о нем в духе
Маркса, Вебера, Руткевича, Радаева? - и так далее до континуума
открытого множества), мы предлагаем, вслед за В.Л. Иноземцевым,
оставить его открытым. Ср.: «Разворачивающаяся
постэкономическая трансформация ставит перед исследователями исключительно сложный вопрос о том, можно ли называть
^ формирующиеся новые социальные группы классами, а их
противоречия - имеющими классовую природу. С одной стороны, современные общественные процессы не порождают нового класса в его марксистском понимании. С другой - складывающиеся новые социальные группы радикально отличаются по их функциональным признакам, по ценностным ориентирам, по степени их исторического динамизма и открытости в будущее. Поэтому вопрос о том, являются ли наблюдаемые сегодня процессы качественным изменением классовой структуры общества, остается открытым» [76].
Более насущным для нас является вопрос о самих функциональных признаках новых социальных групп, который включает в себя и вопрос о принципах их выделения.
Очень сложный и до конца нерешенный вопрос - о самой терминологии в именовании принципиально новых социальных
щ групп современной России. В начале 1990-х годов появился
популярный термин «новые русские» (в газете «Коммерсант», в
55 1992 году, согласно [33]). Журналистское происхождение термина и то, что почти моментально он оброс немыслимым количеством коннотаций, заставило обществоведов искать другой первичный термин, но ни «бизнес-слой», предложенный Т.И. Заславской [62], ни заимствованный из западной социологии «upper-middle class» не получили широкого распространения. Как это ни парадоксально, но генетически ненаучный и с широчайшим коннотативным спектром термин «новые русские» до сих пор лучше, чем любые наукообразные термины, «работает» в популярных дискурсах для обозначения новых социальных групп современной России. В таких условиях процедурные вопросы становятся для исследователей почти условными и предлагаются несовершенные, диффузные, но все же рабочие термины, например, «новый обеспеченный класс России» (Ю.А. Зеликова) [131]; «средние слои современной России (С. Саблина) [135]; «российский средний класс» (О.А. Александрова) [131], и так далее. Во всех случаях общий контингент обозначаемого социального слоя терминологизируется в соответствии с конкретным аспектом конкретного исследования.
Генерирующий подход не только предполагает, но облигаторно вынуждает к компиляции, из которой мы выводим следующее общее именование для центрального (в количественном и качественном отношении) актора трансформирующейся России -«новое (генерация и демонстрация ранее не существовавших повседневных, культурно-нормативных и общественно-производственных практик), среднеобеспеченное (уровень доходов позволяет демонстрировать эти практики) профессионально-квалифицированное (отпадает необходимость зачислять сюда криминалитет и «старых» управленцев) сословие России». Поскольку термин длинен, в настоящей работе он будет чередоваться с синонимом-аббревиатурой - НСП и «облегченным»
термином-синонимом - «новые среднеобеспеченные
* профессионалы» (о том, какое место займет это сословие в
структуре принятых нами описаний социальных слоев России см. в
параграфе 3 настоящей главы - А.С.).
Следующий шаг-очертить репертуар категорий и позиций для характеристики этого сословия (под «сословием» понимается и
* прямое толкование этого слова в русских словарях: «сословие» как
«группа лиц, объединённых профессиональными интересами» -
Словарь Ожегова, и как некая заштрихованная область между
двумя социологически понимаемыми социальными слоями. - А.С.).
Принципиально новым для современной социальной ситуации России нам видится применение ненового, веберианского подхода на основании «сходных жизненных шансов» в определении, по
» Веберу, «классов», в нашей нейтральной дескрипции - «слоев» и
«сословий». Эта «сходность» видится в отсутствии у индивидов данных от рождения социальных преимуществ, которые были весьма распространены и даже доминировали в СССР. Собственные пол, национальность, а также «социальное происхождение», профессия, образование, социальный статус родителей, круг их связей и знакомств (в советской популярной терминологии - «блат») играют все меньшую роль (хотя продолжают играть) в формировании современной российской социальной личности. Все большее значение приобретают коммуникативные сети для транслирования социальных приоритетов, одинаково воздействующие на всех по цели и силе (теория коммуникативных сетей прочно вошла в дискурс отечественной науки, начиная с 1980-х гг. [88]).
Однако «классы», по Веберу, это не только совокупности
^ людей по возможности получать доход и различные материальные
блага, но ещё и непременно статус, который является оценкой
почета, получаемого индивидом. Под «статусной ситуацией» у М. Вебера понимается любой типичный компонент жизненной судьбы людей, который детерминирован социальным оцениванием почести. Статусная почесть, по Веберу, - это специфический стиль жизни, который ожидается от всех, кто выражает желание принадлежать к данному кругу людей [24].
Такой двуединый подход - со стороны равных материальных возможностей и со стороны типизации социального статуса - в экспликации основных черт и характеристик новых социальных групп России является в настоящее время генеральным и вопрос заключается в составе критериев для выделения новых социальных групп.
Один из основных подходов заключается в том, чтобы методом социологического опроса предоставить самим индивидам отождествить себя с самой поверхностной дистрибуцией общества - его разделения на «высшие», «средние» и «низшие» слои. Такой подход демонстрирует Л.А. Беляева [13]. Согласно ее работам, в 1998 году к «среднему классу» причисляли себя 20% российского населения. Насколько корректна эта цифра? Тем более, что сам автор исследования одним из главных выводов своей работы постулирует положение, что «современный российский средний класс крайне неоднороден» [13]. Не трех, а даже двухступенчатое деление постсоветского общества в терминах «верхи» «компрадорская буржуазия и новая буржуазия», «низы» - мелкая и средняя буржуазия, работники наемного труда, криминальные слои, маргинальные слои, - постулирует М.Н. Руткевич [134]. Здесь продемонстрирован другой популярный социологический подход -произвести дескрипцию новых социальных явлений, опираясь на старые обществоведческие (зачастую идеологически и конкретно политически ангажированные) парадигмы.
Также трехступенчатый подход находим у Т.И. Заславской и Р.Г. Громовой [71], но частные страты даны у этих исследователей уже вполне определенно. Т. И. Заславская и Р. Г. Громова выделяют «верхний», «средний» и «базовый» слой. По их оценкам, «верхний» слой образуют крупные и средние предприниматели, «бизнес-слой», «руководители производства», высокооплачиваемые специалисты, «бюрократия», «высшие офицеры армии», «высшие офицеры силовых структур». В средний слой входят: мелкие предприниматели, высококвалифицированные специалисты, «лица, занятые в управленческих структурах», «военные». Базовый слой образуют «массовая интеллигенция», «служащие», «лица массовых профессий», «индустриальные рабочие», «крестьяне» и фермеры (в кавычках мы даем трудно верифицируемые и диффузные термины, которые самим авторам не кажутся таковыми). О данной терминологической диффузности, необратимо снижающей доверие к результатам исследования, можно судить хотя бы по тому, что в страту «военные» лингвистически можно поместить любых военнослужащих - от рядовых срочной службы до старших офицеров (от майоров до полковников) Генштаба, которые очевидно располагаются на весьма удаленных друг от друга ступенях социальной лестницы, а понятия «высшие офицеры» профессионально-номенклатурно вообще не существует (существует номенклатура «генералы и маршалы»).
В целом в современной российской социологии именно как практической, нацеленной на нужды общества дисциплине царит парадокс - «нереальной поименованности» наиболее реального предмета исследования - «социальных групп». При высочайшей частотности данного словосочетания как объекта (на 15.09.2002 поисковый портал Интернета «Рамблер» выделил 23689 документа, где встречается данное словосочетание), при том, что «социальные
группы» - ключевой пункт в вузовской программе «Социология», ключевой термин политической практики и одна из важнейших позиций государственной социальной политики, - на сей день нет ни одного общепризнанного и даже авторитетного социологического определения «социальных групп» России как действительного явления, и нет ни одной классификации, которую можно было бы легитимитизировать в качестве состоявшегося варианта научной парадигмы. Мало того, нет и легитимизированного списка социальных слоев современной России, само их количество колеблется от двух [134] до семи [130] (в то время как общепризнанным в науке колебанием основных теоретических категорий можно признать колебание в одну-две категории - ср. состав частей речи в описаниях любого языка или твердый на протяжении столетий состав категорий формальной логики). Это заставляет нас - так же как и большинство исследователей-социологов - взять в качестве базовой для настоящего исследования одну из гипотез классификации современных российских социальных слоев с примерами-репрезентациями некоторых социальных групп.
Слои и репрезентативные группы современного российского общества
Социальные слои - совокупности социальных групп, вступающие между собой в субъектно-объектные отношения относительно политической, экономической и культурной власти.
Социальные группы - совокупности индивидумов,
характеризующиеся имманетными демографическими,
профессиональными и культурными признаками.
В данных определениях уязвимым звеном (диффузным термином) является «культура», которая понимается как «деятельность людей по воспроизведению и обновлению
социального бытия» [135] чем диффузность в значительной степени
* снимается.
Социальные слои современной России (на 2002 год) в репрезентативном наполнении некоторых социальных групп выглядят следующим образом.
Согласно гипотезе, российское общество состоит из пяти
* социальных слоев: верхнего, среднего, базового и нижнего, -
основные; а также маргинального.
Под верхним слоем понимается реально правящий слой, выступающий в роли основного субъекта российских трансформаций, происходящих с конца 1980-х годов по настоящее время. К нему относятся элитные и субэлитные группы, занимающие наиболее важные позиции в системе государственного
^ управления (высшая исполнительная власть, включая «силовые»
структуры - ее руководство, высшие чиновники; руководящий
аппарат высшей законодательной власти; руководящий аппарат
высшей судебной власти), а также элитные и субэлитные группы,
руководящие крупными (имеющие значение в общегосударственном
масштабе) экономическими (государственными и
негосударственными) структурами. Группы, входящие в верхний слой, могут преследовать различные интересы и преследовать различные цели, но их объединяют факт пребывания у политической и экономической власти, распространяющейся на все остальные группы, возможность оказывать прямое влияние на трансформационный процесс (они - субъекты для всех остальных слоев, являющихся по отношении к ним объектами). Они имеют возможность формировать и культурную политику, но не делают этого регулярно и целенаправленно, поскольку «культурная
А политика», в силу «исторической инерции» (менталитета,
61 доставшегося от времен СССР), формируется «по остаточному принципу» (если останутся на нее силы и средства).
Средний слой в полном смысле слова еще не является таковым, это скорее протослой, некая формирующаяся социальная масса. Со стороны своего объектного качества (влияния на нее верхнего слоя) этот слой более устойчив, репрезентативен. Со стороны своего субъектного качества (влияния этого слоя на нижние) он более аморфен и трудноэксплицируем. До среднего слоя в западном понимании термина российский средний слой не дотягивает в нескольких отношениях, главным образом - он не обладает достаточным личным капиталом, позволяющим обеспечить независимость развития индивидов как социальных субъектов; с другой стороны, в России еще не закончен процесс переквалификации общества с парадигм индустриального на парадигмы постиндустриального, информационного. Средний слой еще не имеет достаточно информации, знаний, квалификации, а главное - воли к их получению, необходимых в условиях перехода всего мира к постиндустриальному обществу.
Средний слой, по данной гипотезе двусоставен: делится на средний-верхний и средний-нижний.
В средний-верхний слой входят большие группы
государственных чиновников - от средних чиновников
правительства (включая все силовые структуры), «рядовых»
депутатов Госдумы, средних клерков Верховного суда - до
заместителей руководителей общегосударственных и
ведомственных территориальных управлений, региональных ведомств и администраций (мэрий) крупных городов. Со стороны основания политической власти они довольно ясно выполняют свою субъектную функцию по отношению к другим социальным слоям, включая нижне-средний слой, но что не менее важно - довольно
презентативно играют свою объектную роль по отношению к верхнему слою. К верхнему-среднему слою относятся также исполнительные топ-менеджеры и ведущие сотрудники крупных промышленных и финансовых компаний и крупные предприниматели. К верхне-среднему слою относятся элитные научные и культурные (в узком значении слова) группы - от руководящего аппарата РАН до руководящего аппарата традиционных (легитимных в советское время) университетов и научно-исследовательских институтов; относятся индивиды, нежестко включенные или дрейфующие по социальным группам - от руководителей творческих, спортивных и медиа-структур до творческих, спортивных и медиа-персон («приписанных» к структурам или «на вольных хлебах»), настолько же популярных, насколько экономически независимых и осуществляющих культурную политику (имеющие культурно-символическую и культурно-нормативную власть, «повелители умов»).
Нижне-средний слой - наиболее аморфный из всех слоев современной российской социальной структуры, наиболее раздираем внешними и внутренними противоречиями, наименее конституционален, но и наиболее динамичный, развивающийся, как в направлении движения к верхнему-среднему слою и вообще к среднему слою в западном понимании термина, так и опускающийся до базового слоя. Это средние предприниматели, менеджеры средних предприятий, тонкая прослойка успешных самозанятых и фермеров, среднее звено чиновников (столоначальников, исполнителей-функционеров, не принимающих решения, но субъектов по отношению к «населению»), старшие офицеры в должностях от начальников штаба полка до начальников отдела территориального управления, креативные, наиболее дееспособные (продуктивные) специалисты экономического сектора, чья
деятельность важна для экономики регионального уровня,
политически, научно, культурно (в узком смысле, включая область
СМИ и спортивную) значимые персоны не менее, чем регионального
уровня (говоря шире - креативная интеллигенция). Роль,
выполняемая средним слоем в трансформационном процессе,
определяется его высоким (для условий России) профессионально-
квалификационным потенциалом, способностью адаптироваться к
меняющимся условиям, активным участием в преобразовании
устаревших общественных институтов, относительно
благоприятным материальным положением, заинтересованностью в продолжении реформ, самостоятельностью в выборе культурно-символических и культурно-нормативных образцов. Именно от этого - пока одного из уровней протослоя - во многом зависит, по какому сценарию пойдут дальнейшие преобразования в России. В любом случае субъектность этого уровня среднего слоя уже сегодня весьма ощутима (парадигму мышления будущего образованного слоя России в большей степени определяет доцент регионального вуза - как пример или антипример для интеллектуального подражания - нежели раздираемое различными противоречиями сообщество центральной научной элиты -А.С.).
Базовый слой наиболее массивен, но и наименее динамичен. Не исключено, что он охватывает две трети российского общества. Наиболее четко видны его объектные характеристики. Они потребляют политические, экономические и культурные (в широком и узком смысле) результаты деятельности верхнего и среднего слоя, но это потребление вызывает у них адаптивные усилия, и в этом смысле этот слой субъектен (в решающей мере это субъект-для-себя - А.С.). Возможности адаптации являются решающими для перехода индивидумов и целых групп этого слоя как в более верхние слои, так и в нижний, маргинальный. В смысле своей
статичности, бес - (мало-) субъектности этот слой оказывает малое влияние на вектор социальных трансформаций, но масса, вес этого слоя оказывают большое давление на ход трансформационных процессов. В частности, именно к нему, как «сырому» в инициативном, самостоятельностном, интеллектуальном и волевом отношении активнее всего апеллируют политические выдвиженцы, видя в них наиболее продуктивный свой электорат, на этот слой направлена массовая реклама продуктов массового потребления (включая культурно-нормативные, например: колготки «Golden lady» как атрибут «стиля жизни», а не как потребительски надежный товар; кроме того - сберегательные банковские вклады, продукты меди-рынка и т.д.). В силу инерции старых общественных парадигм - «искусство должно принадлежать народу», когда под «народом» понимался именно базовый социальный слой, - оглядку на этот слой до сего времени делает креативная интеллигенция. Представители базового слоя обладают средним профессионально-квалификационным и ограниченным трудовым потенциалом. Они функциональны, легко заменяемы на своих рабочих местах, («даже если это место учителя словесности» - [130]), они в большой степени живут «правилами игры» этакратического, формально-ранжированного общества и с трудом осваивают конкурентные формы жизни.
К базовому слою относится часть интеллигенции (в значении «работники умственного труда»), а именно - функциональные, безынициативные, некреативные, с низкой пассионарностью и адаптивностью специалисты, включая «технический персонал» - от рабочих с функциями исполнителей до «главных специалистов», также лишь исполняющих чьи-то административные, а главное -интеллектуальные и волевые решения; кроме того - это все работники массовых профессий торговли и сервиса, а также
большая часть работников сельскохозяйственных специальностей, включая крестьян, кормящихся личным подворьем. Хотя социальный статус, интеллектуальный уровень, менталитет, интересы, поведение, потенциал этих групп различны - чаще по степеням и векторам, но и качественно, - их роль в трансформационном процессе России конца 20 - начала 21 века сходна. Это в первую очередь приспособление к изменяющимся условиям с целью сохранить достигнутый статус и, может быть, чуть-чуть его улучшить (социальный консерватизм), поддерживание простого воспроизводства («выжить», «поддержать близких», «поставить детей на ноги», то есть - сохранить сам материал для дальнейших социальных трансформаций). Согласно этой гипотезе, худшие сценарии социальных трансформаций (острые формы социального протеста, массовое требование свертывания реформ и установления диктаторских режимов, массовое неподчинение государственной власти) кажутся менее вероятными по той причине, что они давно бы уже были реализованы (в 1991-1993 годах или 1998), если бы базовый слой своим социально-природным инстинктом не ощущал возможностей и способов своего продуктивного простого воспроизводства и не использовал эти возможности и способы на практике.
Субъектность базового слоя проявляется не только в проявлении адаптационной воли, но и в проявлении субъектности по отношению к нижнему слою.
Нижний слой замыкает основную часть социального массива современной России и в отношении этой части почти полностью является объектным (о его окказиональной субъектности ниже). Индивиды и целые группы попадают в этот слой по двум причинам разной природы. Одну часть составляют группы, которые попадают сюда по демографическим причинам. Это дети дошкольного
66 возраста, учащиеся школ на иждивении родителей или государства, военнослужащие по принудительному призыву, жены на иждивении мужей (если они специфическими способами не влияют на его профессиональные и социальные практики мужей и детей), неработающие пенсионеры (если они не выполняют консультативных, семейно-патронирующих и иных продуктивных общественных функций). Другую часть нижнего слоя составляют дезадаптативные группы, а большей частью именно индивиды, -это уже специфика не общества-вообще, а именно специфика нестабильного, трансформирующегося общества. Метафорически эту часть нижнего слоя можно назвать «жертвой трансформации». Эта часть нижнего слоя состоит большей частью из людей, имеющих объективные причины малой адаптативной способности -из пожилых, малообразованных, со слабым здоровьем, включая психоконституционные и наркозависимые патологии. Беженцы и вынужденные мигранты из районов межнациональных конфликтов или районов с этническими и экономическими кризисами (предкризисами) попадают в эту категорию не как в свою природную среду обитания, а как в очень серьезный адаптативный тест. Те, кто «проходят испытания» - попадают в базовый слой, или, минуя его, сразу в средний (можно найти и единичные примеры попадания в верхний слой, например, рассмотреть под этим углом зрения карьеру бывшего казахстанца, а ныне россиянина, дважды кандидата наук, успешного в меди-области Сердара Айдыкулиева.). Эмпирически идентифицировать данный слой можно на основе совокупности трех признаков: низкий личный и семейный доход (ниже так называемого «прожиточного минимума» или равный ему), малое образование, понимаемое как количественно малое (ниже полного курса общеобразовательной школы) или количественно малое (недостаточное или неприспособленное к условиям
настоящей трансформации, «к примеру - истфак дальневосточного
пединститута советского времени заочно» [130]), занятие неквалифицированным трудом (от уборщика и грузчика до фабричных специальностей, вытесняемых машинным трудом); дополнительный признак - длительное отсутствие постоянной работы (в свою очередь приводящее к психоконституционным
патологиям). Динамика нижнего слоя может служить важным индикатором социальных результатов реформ, поскольку весь этот слой - в той или иной мере тест на продуктивность социальных трансформаций. Субъектная роль этого слоя проявляется в роли «субъекта-на-час», когда масса этого слоя нужна в качестве электората на выборах или толпы на митинге. В этом контексте студенчество как социальная группа выглядит достаточно
, противоречиво. С одной стороны, оно соответствует тем признакам,
которые были выделены по отношению к «социальной группе» как целому. Студенты обладают определенным социальным статусом, демографической и профессиональной общностью. С другой -студенты, группа временная, которая пополнит собой иные социальные группы. Однако эта временность (все жители России движутся к социальной группе - пенсионеры) не отменяет особенностей. Главная особенность состоит в том, что студенчество, обладая низким доходом (не принимая во внимание дополнительный заработок) и низким реальным статусом, наделяется высоким потенциальным статусом. Эта потенциальная устремленность вверх и выделенность из реального социального пространства делает студенчество одним из интереснейших и важнейших предметов анализа в рамках теории стратификации. Потенциальный статус студентов реализуется в реальную систему
щ социальных статусов. Соответственно, образцы социального
поведения, сложившиеся в годы учебы, могут стать основой
будущего стратообразования и будущих коллективных стратегий поведения.
На краю социальной ойкумены располагается соответствующий маргинальный слой. Автор гипотезы против процедуры именования предельно низких слоев общества «де социализированными» или «асоциальными», поскольку «любые человеческие сообщества инвариантно всегда организованны» [130], другое дело, что в атоме социальной организации всегда были и есть, наряду с положительными и нейтральными, -отрицательно заряженные элементы. В этом смысле - не вхождения в парадигму социальной организации, когда под парадигмой понимаются типизации образцовые, должные, допустимые, - маргинальный слой «вечен», независим от времени и форм конкретных обществ. Но, конечно же, современная специфическая российская трансформация накладывает свои особенности, как на сам этот слой, так и на его взаимоотношения с другими слоями. В этот слой, прежде всего, входят представители криминалитета как совокупности криминальных социальных групп (от «полевых командиров чеченских бандформирований» и полулегализовавшихся лидеров «подольских», «солнцевских», «тамбовских» и иных группировок до начинающих проституток; люди без постоянного места жительства; нищие (от действительных до «профессиональных»). Вряд ли этот слой можно характеризовать как «социальное дно», это скорее представители не институционального общества, точнее - альтернативных институциональных форм. Если представить этот слой именно так, то снимаются многие вопросы. В частности, почему на «социальном дне» оказываются вполне экономически благополучные индивиды и целые социальные группы, например, содержатели притонов или казначеи «воровских общаков», почему они оказываются в одном
социальном слое с лицами без определенного места жительства,
бродягами, питающимися на помойке? Они оказываются вместе,
потому что предпочли легитимным альтернативные институты и
институции (включая альтернативную «мораль» и альтернативную
«культуру» в узком и широком смысле). Представители
маргинального слоя часто оказываются в социальном отношении
даже более организованными, нежели представители основных
слоев общества. (Массив журналистских описаний дает сколько
угодно тому примеров и доказательств; а о жестокости наказаний за
нарушения социальной организации в этом слое наслышан
практически каждый представитель основных социальных слоев -
А.С.) Единственный институт «большого общества», который
«природно» смыкается с этим слоем, хотя и не принадлежит ему, -
институт силового воздействия в таких своих интитуциях и
учреждениях, как милиция, прокуратура, суд, тюрьма, «поселение»,
учреждения принудительного лечения, и тому подобные.
Альтернативные по отношению к основным слоям общества, но
«природные» данному «институты» - старый «воровской закон» и
новый - «понятия», как законодательное поле (см. понимание
«поля» у П. Бурдье [20]); институт «авторитетов» - как политическое
поле; здесь существуют альтернативные формы (поля)
экономической власти, экономических субъектно-объектных отношений («крыши», «общаки», «черные кассы» у проституток, «нычки» и «заначки» у бомжей; и т.п.). Здесь существует альтернативная культурная власть и альтернативное «культурное» поле, которые проявляются в лучшем или худшем владении жаргоном, специфическими «юридическими» кодексами и «кодексами чести», «воровской» историей и мифологией. Альтернативная «культура» маргинального слоя может иметь своих лидеров даже среди представителей «большого общества»
(например, в лице «писателя-наркомана» Ширяна Баянова; не прекращаются попытки «разобрать» на «социальные» и «маргинальные» атомы талант Владимира Высоцкого и даже Сергея Есенина, и т.п.).
Маргинальный (пограничный, периферийный) слой оказал очень большое влияние на ход российских реформ тем, что были и существуют сегодня попытки в основном социальном массиве наряду с прямой социализацией создать альтернативную, что выражалось и выражается в мимикрировании лидеров маргинального слоя под представителей верхнего-среднего и даже верхнего слоев и, наоборот, в заимствовании представителями верхнего, а тем более верхне-среднего, нижне-среднего и базового слоев методов, принципов субъектно-объектной организации, способов действований, альтернативных «культурных» нормативов и стереотипов, моделей поведения и - что очень заметно и характерно для 1990-х годов, - даже языка представителей маргинального слоя.
В завершении данного параграфа уточним, что мы не включаем в настоящее исследование задачу составить свой или представить чей-либо полный список современных российских социальных групп: во-первых, потому что это задача должна быть выполнена общими усилиями всей российской социологии; во-вторых, потому что свой вклад в решение этой задачи мы видим в описании одной единственной группы - «студентов», представив при этом методику описания, которая может быть релевантна работам общего характера.
Социальные группы в период трансформации: постановка вопроса
Описание студенчества как особой социальной группы ф наталкивается на проблему выделения специфических характеристик этой группы в рамках других, близких к ней социальных групп. Большая часть исследователей, так или иначе обращавшихся к ее изучению, как правило, рассматривают ее не как самостоятельную социальную структуру, а как «подгруппу» более крупного социально-демографического образования - молодежи. Для этого, на первый взгляд, есть все основания. Студенты, , как и остальные молодые люди, обладают определенным культурным кругозором, социальным диалектом, переживают сходные социальные и психологические проблемы. Все это так. Но существование студенчества в рамках определенного социального института накладывает на студенчество столь сильный отпечаток, что его проблемы, его социальные и статусные характеристики становятся принципиально отличными от характеристик «не студенческой молодежи». Это дает основание ряду исследователей рассматривать студенчество не столько в контексте теории стратификации и анализа социальных слоев общества, сколько в рамках социологии образования. Такой анализ, крайне продуктивный сам по себе, оставляет за рамками рассмотрения собственно социальные характеристики студенчества. Он не дает возможности определить место студентов среди других групп, принципы организации внутренней и внешней коммуникации.
Вместе с тем, анализ этого места оказывается принципиально важным. Студенты, именно в силу противоречивости своего положения в социальной стратификации современного российского общества являются ярким индикатором происходящих в нем процессов. Анализ студенчества как социальной группы позволит не только описать имманентные социальные характеристики группы, но и получить некоторую, гипотетическую, картину будущей стратификации, которая закладывается сегодня в студенческой среде. Однако для того, чтобы провести корректный анализ студенчества как социальной группы, необходимо выявить инструментарий, с помощью которого анализ будет проводиться, определить теоретическую модель стратификации, на которую мы ориентировались в ходе эмпирического исследования. Этому и будет посвящена глава первая настоящей диссертации.
Новая социальная реальность, складывающаяся в России с конца 1980 годов по настоящее время, обнаруживает новые характеристики социальных групп и институтов и наполняет новым содержанием старые. Меняется статусная структура профессий и складывающихся вокруг профессиональной принадлежности интуитивная оценка социальных возможностей людей, принадлежащих к тем или иным профессиональным сообществам. «Социологический взрыв», наблюдаемый за этот же период в отечественной науке, объясняется как объективно складывающимся процессом описания новых социальных характеристик, связей и отношений, так и необходимостью верифицировать интуитивные несоциологические оценки научными методами, исключить
социальные мифы из реестра отображений социальной реальности. Особое значение в новых условиях приобретают описания социальных трансформаций - как «феномена вообще», так и его частных проявлений, связанных с определенными социальными процессами и их носителями. Важнейшее значение приобретают методологические основы конкретного исследования и приоритетные для того или иного исследования принципы, сложившиеся в социальной науке, поскольку сама методологическая адекватность того или иного описания, в условиях отказа от монометодологии советской социологии, а также полипарадигмальности современного состояния гуманитарных наук вообще и социологии в особенности, требует реальной верифицируемости. В этой связи описание стратегии социальной группы - студенты - требует ответа на два вопроса. Какие источники изучения социальной трансформации, отслеженные за всю историю социальной науки, признаются релевантными данному исследованию? В русле, каких современнейших исследований новых социальных групп, возникающих в процессах социальной трансформации, будет производиться настоящее исследование? Ответы на эти вопросы даются в настоящей главе нашего диссертационного сочинения. Источники изучения социальной трансформации можно распределить по трем группам. Первую составляют труды античных мыслителей и философов Нового времени, в которых изложена концепция исследования окружающего мира с позиций непрерывного процесса социальных изменений. Вторую группу составляют труды классиков «социологии неравенства» К. Маркса,
М. Вебера и их последователей, наконец, третью, самую многочисленную группу составляют работы современных - от структуралистов: П. Дерингер, М. Пайор и др., - до сегодняшних исследователей.
В данном параграфе рассмотрим источники изучения явления социальной трансформации, релевантные данному исследованию, выводимые из истории западноевропейской науки.
Постулаты - в современных терминах - классового общества и социальной трансформации можно найти ещё у древнегреческих мыслителей [100].
Большинство обзоров истории социологии выдвигают первым исследователем социологии классов и социальной динамики Платона, который, по мнению К. Поппера, был «первым политическим идеологом, мыслившим в терминах классов» [121].
Платон утверждал, что правильное государство можно обосновать научно, а не выводить его из поэтической интуиции [120]. Это обоснование представляет собой теоретическую модель описания существующего общества с приписанными слоям этого общества функциями и проект модернизации этого общества.
Платон выводит три класса современного ему общества: правители; воины и чиновники («защитники» и «организаторы»); работники. В проекте правильного общества предполагались равные возможности для достижения каждым членом общества любой роли и статуса, упразднение семьи и частной собственности в классе правителей и наследования классового статуса во всех слоях. Конечной целью спроектированного общества выдвигалось достижение «всеобщего благосостояния». Таким образом, Платон не только описывал социальную структуру, ее динамику и трансформацию, но и проектировал их на основании достижения обществом определенной цели.
Аристотель в своем учении о государстве [5] строил описание общества так же, как и Платон, в качестве базы для проекта его реформы, однако конечной целью ставил не «общее благосостояние», а некое «общественное равновесие», законченность социальных трансформаций. Современные ему классы Аристотель выводил не из их функций, а из их имущественного неравенства: богатый, средний и бедный класс. Особая роль отводилась среднему классу, как наиболее
сбалансированному между имущественными крайностями и наиболее продуктивному в плане достижения тотального общественного равновесия. Отрицательные возможные социальные трансформации Аристотель видел в выдвижении класса богатых (жизнь общества в интересах только богатых - «олигархия») или выдвижении класса бедных (жизнь общества в интересах бедных -«демократия»). Оба отрицательных сценария могут привести к
тирании, то есть общественной регуляции посредством субъективных и насильственных, а не «объективных» и «законодательных» методов. При всей «наивности» «античного обществознания», оно релевантно современному исследованию с точки зрения «обрастания весом» определенных категорий, в частности, выводимости из этих учений современных понятий собственности, х стратификации, социальной динамики, трансформации и др. Основы видения процесса изменения общества заложены задолго до институциализации социологии в качестве автономной дисциплины в трудах философов Нового времени И. Канта и Г. В. Ф. Гегеля.
И. Кант строит описание общества и предлагает пути его реформирования в русле своей этики и стоящей в ее центре системы категорического императива. Кантовская этика радикальна ъ по пафосу и направлена по вектору долженствования по своей логике. По Канту, нравственный закон автономен. Возможность выведения его из буржуазно-просветительских принципов Кант отвергает: ни себялюбие, ориентированное на собственное удовольствие, ни совершенствование себя, ни содействие счастью других не может служить высшим принципом моральных максим. Высший предмет стремлений человека - не «счастье», а «достойность быть счастливым, т.е. соответствие всех наших максим с моральным законом» [80]
Если высшим условием удовлетворения стремления к счастью ставится не нравственный закон, а, наоборот, мотив влечения («счастье») ставится условием соблюдения морального закона, то такое переворачивание совершенно извращает нравственный порядок. Поступок, по мысли Канта, заключает в себе моральную ценность не в той цели, которая может быть посредством него достигнута, а в той максиме, согласно которой решено было его совершить. "Человек живет лишь из чувства долга, а не потому, что находит какое-то удовольствие в жизни" [79].
Из этого философско-этического обоснования выводятся два сценария социальных преобразований современного Канту общества. По первому, отрицательному, сценарию социальные трансформации могут быть бесконечными. Поскольку постепенное привитие привычки к соблюдению закона может перерастать в противоположность к такому поведению, Кант утверждает, что это ведет только к бесконечному движению вперед от плохого к лучшему. Подобными реформами поведения, по его мнению, в действительности можно достичь изменения только в нравах, но не в сердце. Превращение же человека в «морально доброго», а не только «доброго по закону», не может быть вызвано реформой, но единственно "революцией в образе мыслей человека", и новым человеком он может стать "только через некое возрождение, как бы через новое творение и изменение в сердце" [79] Таким образом, в этике И. Канта в границах возможностей и
парадигмы мышления своего времени совмещаются философские и религиозно-мистические представления о существующей и предполагаемой социальной трансформации.
Гегелевский взгляд на общество тоже можно вывести только из этической позиции исследователя, и он начинается с критики кантовского абсолютизма морального закона. Гегель обращается к анализу процесса социальной динамики через конкретно-исторический подход. (Уместно будет сказать, что это более релевантно настоящему исследованию). Определенный нравственный долг, непреложный для одних культурно-исторических условий, может, по Гегелю, не меняя своего содержания, стать безнравственным требованием при
изменившихся условиях. Гегель вслед за Ф.Г. Якоби, в своих возражениях Канту приводил целый ряд примеров из истории и поэзии, доказывающих, что поступки, которые согласно формальной этике по общепринятым моральным представлениям могли бы показаться преступлением, в действительности являются выражением высокой человеческой нравственности. Гегель постулировал положение, согласно которому, закон создан для , человека, а не человек для закона.
Гегель признает возвышенность кантовской практической философии, ее заслугу в выдвижении долга ради него же самого. Однако долг в такой форме не содержит в себе особенных положительных определений, - остается лишь абстрактная всеобщность, формальное тождество А = А; нет имманентного развертывания и развития содержания [30].
Кантовскому «долгу» Гегель противопоставляет «принцип , любви», роднящий человека со многими добродетелями. Бывает рабство перед чужим законом, бывает и перед своим собственным законом (долгом), но в одном случае мы имеем дело, по Гегелю, с внешним принуждением, в другом - с самопринуждением. По сути же и то и другое является деспотизмом. Только добродетель, проистекающая из любви, свободна от насильственных отношений господства и подчинения.
Социальная политика в узком и широком смысле. Водоразделы между «новой» и «старой» социальной политикой»
Студенчество всегда выступало социально опекаемой группой населения. Собственно, особое отношение к студентам со стороны государства и общества и задавало их выделенность по отношению к другим группам молодежи. На фоне государственной и общественной социальной политики разворачивались основные стратегии поведения данной социальной группы. Поэтому, прежде чем определить подход в выявлении явления стратегии социальной группы, мы должны опереться на понятие социальной политики, то есть концепта более высокого социального и социологического уровня. Это необходимо по ряду причин, важнейшими из которых мы считаем две. Во-первых, социальная группа во многом перенимает, вплоть до копирования, некие целеустановки и приемы социальной политики акторов метауровня. Во-вторых, согласно общезначимым в социологическом дискурсе определениям социальной политики, социальные стратегии являются ее частью, а часть невозможно определить без знаний о целом. Научные осмысления самой содержательной стороны социальной политики можно разбить на две части. В одной содержание социальной политики рассматривается как форма проявления самой политики (например, [29] или [58], или [149]). В этой части говорят о социальной политике как о «составной части государства, его организационно-административной и идеологически-адаптивной функциях. Цели и содержание ее охватывают широкий круг вопросов - от забот о благосостоянии населения до предотвращения конфликтов. Объектом социальной политики могут быть все стороны жизнедеятельности человека, в первую очередь, обеспечение оптимального уровня жизни всем людям, предоставление возможности иметь работу, жилье, получить общее и специальное образование, медицинскую помощь, поддержку в случае потери трудоспособности» [149]
В другой части современных отечественных исследований социальная политика выводится за рамки собственно политики (государства) и характеризуется как система решений и действий государственной власти, негосударственных структур и самой личности по формированию и регулированию жизнеобеспечения человека. Ср.: «... Социальная политика представляет собой проводимую государственными структурами, общественными организациями, органами местного самоуправления, а также производственными коллективами систему мероприятий и акций, направленных на достижение социальных целей и результатов, связанных с повышением общественного благосостояния, улучшением качества жизни народа и обеспечением социальной, морально-политической стабильности, социального партнерства и социального согласия в обществе» [7].
Нам ближе определение объема понятия «социальная политика», включающее не один уровень - государство, а четыре государство, гражданское общество (сегодня для России лучше сказать: общественные организации), корпоративный уровень (включая «органы местного самоуправления», поскольку, например, город можно представить как некую корпорацию), уровень личности (включая демографическую социальную группу - семью). Что касается первого подхода, если его перевести в «формулу сухого остатка» - «любая политика, в том числе социальная, - прерогатива государства и только», - то эта формула как раз служит одним из водоразделов «старой» и «новой» российской социальности. Ключевое понятие «старой» социальности - тоталитарность. В нашем случае - не в политическом смысле, не в оценочном, а именно социальном: как представление о том, что государство способно и должно полностью, тотально выбрать цели и охватить объекты социальной политики. (Ср. «... Охватывают широкий круг вопросов...»; «Объектом социальной политики могут быть все стороны жизнедеятельности человека, в первую очередь, обеспечение оптимального уровня жизни всем людям...» в определении из [149]; также смотри таблицы в окончании данного параграфа). Представление о государстве как о субъекте социальной заботы оо"о всех и обо всём - не столько даже социологическое мнение, сколько укорененная в сознании масс социальная мифологема, «идеальная социальная реальность», которая якобы существовала в «доперестроечном» обществе, в СССР «периода социального расцвета» и которую якобы нужно как бы «реанимировать» после упадка «старого» строя в строе «новом». Между тем, о «тотальности» в социальной политике советского государства мы можем говорить только в очень условном смысле. Существовал явный перекос в этно-национальных приоритетах социальной политики (как объектов энто-культурной политики государства не существовало чеченцев вне пределов Чечни, например - «казахстанских»; не было никакой заботы об этно-культурном развитии дальневосточных «русских корейцев»); была практически выведена из под контроля государства социальная религиозно-конфессиональная сфера (под лозунгом «Церковь в СССР отделена от государства»); существовала не только не поощряемая, но и гласно и негласно запрещаемая семейственность в воспроизводстве некоторых элитных профессиональных групп - например, чиновников среднего и высокого ранга, дипломатов, журналистов, актеров и режиссеров, ученых (это запретительное социальное действие со стороны государства вызывало очень мощное противодействие со стороны самих групп); очень существенной формой социальной политики вообще, а не социальной политики государства была семья - и как социальный институт, и как демографическая социальная группа, -и так далее. Кроме того, что для нас более важно, стратегии развития профессиональных социальных групп учитывались только тогда, когда по тем или иным детерминированными обстоятельствами причинам та или иная профессия становилась важна для решения конкретных политических задач (к примеру, объектом особой социальной заботы государства становилась профессиональная группа физиков-ядерщиков в период «ядерной гонки»).
Но, тем не менее, относительно «тотальная» социальная политика государства была существенна для формирования всех социальных уровней - от семьи до элитной группы властной номенклатуры.
Снятие деклараций о тотальной социальной политике (под лозунгом: «Государство отныне помогает не всем, а только самым беспомощным» - 1992-93 гг.), произошло намного позже действительного социального банкротства государства (карточная система распределения продуктов питания, гиперинфляция -вторая половина 1990 г.).
Это социальное банкротство - второй водораздел между «старой» и «новой» социальной политикой. В связи с этим водоразделом возникло противоречие. Большая часть студентов оказалось вне социальной опеки государства. Точнее, номинально, и общество и государство продолжало о них заботиться. Но значимость этих «забот» на фоне возрастающей платы за обучение, ограничений на проживание в общежитиях, предельно низкий уровень сервиса «по-студенчески» оказывалась крайне не значительной.
Вместе с тем, все условия функционирования системы государственной системы образования изменились. Это изменение произошло не вдруг, как не вдруг изменялись и сами стратегии. Анализ изменений в системе образования позволит нам увидеть условия, к которым адаптируются студенты начала XXI века.
Одной из первых глобальных реформ данного периода считают преобразования, осуществлявшиеся с 1917 по 1934 год. Ее целью было усиление государственного контроля в области народного просвещения и изменение его концептуальной направленности.
В период с 1934 по 1958 год государство делает акцент на развитие технического образования, которое становится приоритетным, а так же меняется система управления высшим образованием. Существовавшие до этого республиканские народные комитеты просвещения упраздняются и образовываются союзные и союзно-республиканские министерства высшего и среднего специального образования1.
О преобразовании Всесоюзного комитета по делам высшей школы в союзно-республиканское Министерство высшего образования СССР: Указ Президиума С 1965 по 1975 год в высшей школе осуществляется массовая математизация обучения и усиливаются требования к знаниям обществоведения. К 1975 году в народном хозяйстве страны было занято около 10 миллионов специалистов с высшим образованием. Только за годы девятой пятилетки подготовлено почти 3,5 миллиона специалистов высшей квалификации2.
Начало четвертой за прошлый век реформы системы высшего образования некоторые современные авторы связывают с провозглашением Съездом Народных Депутатов РСФСР в 1990 году Декларации о государственном суверенитете России3 и признанием верховенства законов Российской Федерации на всей территории республики. По их мнению, именно с этого момента начинается большая нормотворческая работа, целью которой являются коренные преобразования в политической, социальной и экономической жизни страны, не обошедшая стороной и высшее образование4.
Хотя сданным мнением, в принципе, можно согласиться, все-таки, необходимо отметить, что данных процесс свое начало получил уже в 1987 году. Январский 1987 года Пленум ЦК КПСС определил одной из важнейших задач перестройку работы высшей школы, создание в стране единой системы непрерывного образования. С этого же периода вузам предоставляется большая самостоятельность и в 1990 году Указом Президента СССР от 15 мая 1990 года "О государственной программе развития высшего образования в СССР"5 провозглашена их автономия.
Верховного Совета СССР от 10 апреля 1946 г. / В кн.: Высшая школа. - М, 1957. - С. 5; О преобразовании Министерства высшего образования СССР в Министерство высшего и среднего специального образования СССР: Указ Президиума Верховного Совета СССР от 22 июня 1959 г. // Ведомости Верховного Совета СССР, 1959, - № 25.
2 Высшая школа / Под ред. Е.И. Войленко. В 2-х ч. Ч. 1. - М., 1978. - С. 5.
3 Ведомости СНД, 1990, №2, ст. 22.
4 Кинелев В.Г. Указ. соч. - С. 86-87.
5 Известия, 1990. - 16 мая. В условиях проводимого радикального реформирования всех
сфер общественной жизни возникла необходимость осуществления ряда кардинальных мер и в сфере высшего образования. Прежде всего, в системе государственного управления высшей школой потребовалось установление новых связей с подведомственными вузами; проведение демократического реформирования системы высшего образования; создание механизма, позволяющего гарантировать автономию и самостоятельность высших учебных заведений, а так же, принятие мер, направленных на повышение уровня образования и научной деятельности.
Мифы о студенчестве как социальный ориентир стратегии поведения
Эмпирическое описание студенчества имеет три стороны. Первая из них - формальное, фактическое положение дел в сфере высшего образования. Именно здесь пребывает студенчество как социальная группа, именно характеристики образовательного пространства задают стратегии поведения студента. С этой точки зрения, студенты в городе Хабаровск являются наиболее благополучной группой населения. За годы реформ сфера высшего образования одна из немногих пережила настоящий взлет. Почти в три раза увеличилось количество вузов, в 4 раза вырос перечень специальностей и специализаций, по которым ведется подготовка. На сегодня в городе Хабаровске существует 21 высшее учебное заведение. Из них 9 вузов являются государственными, 6 -частными, 6 вузов представлены филиалами (данные Министерства образования Хабаровского края на 2002 год). Студенты высших учебных заведений составляют по разным данным от 35 до 45 тысяч человек. Наиболее престижными, по результатам опросов являются «старые» государственные вузы: ХГАЭП, ХГТУ, ДВГУПС, ДВГМУ, ХГПУ, ДВАГС. Здесь же сосредоточено подавляющее большинство студентов. В силу этого обстоятельства, а так же в силу возможности проведения исследования мы сосредоточили свое внимание на трех вузах города: Хабаровский государственный технический университет, Хабаровская государственная академия экономики и права, Дальневосточный государственный университет путей сообщения (n = 500). Для того, чтобы сообщить нашим выводам большую репрезентативность относительно генеральной совокупности - студентов города Хабаровска, мы использовали результаты социологического исследования, проведенного под руководством профессора Н.М. Байкова в 2002 году по всем вузам города (n = 835) (см. приложение 2). Студенты рубежа XX и XXI веков - одна из самых благополучных по социальным показателям группа молодежи. Здесь, по данным краевого комитета по молодежной политике, несколько ниже уровень правонарушений, несколько ниже показатели по наркомании и суициду. В целом, студенты происходят из более обеспеченных семей. Однако такой формальный анализ не дает реальную картину жизни социальной группы. Он с необходимостью должен дополняться еще двумя точками зрения: «внешней» и «внутренней». Внешняя точка зрения - мнение о студентах лиц, не принадлежащих к данной группе. Внутренняя точка зрения - мнение о студентах самих студентов. Во многих отношениях вторая точка зрения есть детализация первой. И первая и вторая точки зрения построены не столько на знании и анализе положения дел, сколько на устойчивых представлениях («мифах»). Но эти мифы представляют собой не просто предубеждения, а некие ориентиры для организации стратегий социального поведения студентов и по отношению к студентам. В силу этого мы считаем необходимым их описание.
Пожалуй, ни одна профессиональная социальная категория в трансформирующейся России 1991 - 2002 годов (за исключением маргинальной части общества) не обросла таким количеством мифов как категория «студенчество». Этому служат несколько обстоятельств. Во-первых, студенчество изначально представляло собой выделенную группу населения. Эта группа не участвует в системе общественного производства и воспроизводства, но пользуется достаточно высоким престижем. Такое противоречие невольно вызывало общественный интерес, который проявлялся в мифотворчестве. Во вторых, именно студенчество оказалось единственным, сохранившимся с советских времен легальным каналом восходящей социальной мобильности. И, в-третьих, студент в России, изначально, был мифологизированным персонажем.
Конечно, наше понимание «мифа» исходит не из значения «архаичные космологические представления», а из семиотики французского структуралиста Ролана Барта [10, 113]
По Барту, «миф является вторичной семиологической системой» [10]. Знак как совокупность означаемого и означающего (например, концепта и акустического образа слова) становится лишь означающим во второй системе - мифа. «... Материальные носители мифического сообщения (собственно язык, фотография, живопись, реклама, ритуалы, какие-либо предметы и т.д.), какими бы различными они ни были сами по себе, как только они становятся составной частью мифа, сводятся к функции означивания; все они представляют собой лишь исходный материал для построения мифа; их единство заключается в том, что они наделяются статусом языковых средств» [10].
В 1960-е годы Ролан Барт вообще отошел от актуальнейшей проблемы западноевропейской социальной мысли того времени -описания коммуникативной функции естественного языка, сосредоточился на функциональной семиологии и стал рисовать общество как организм, постоянно создающий знаки и с их помощью структурирующий действительность. Таким образом, Р. Барт стал описывать социальную практику как вторую по отношению к естественному языку систему, смоделированную по его образцу и в свою очередь его моделирующую. В этом смысле теория Барта -семиотическая ипостась социологии. Определение мифа, данное Р. Бартом («неверифицируемое социальное знание о мире») дает нам возможность зафиксировать и исследовать основания социальных стратегий студенчества, описать варианты внутри исследуемой группы.
В рамках подобного подхода нами было выделено четыре образа-мифа, каждый из которых репрезентировал собственную стратегию социального поведения. Миф здесь - это представление о том, что такое студент и для чего необходимо им быть. На основании этого мифа (образа) определяются социальные стратегии студенчества, целевые установки, выстраиваются микро сообщества. На основании качественного и количественного исследований в качестве таких образов выделяются: «инициационный», «инфантильный», «карьерный» и «архаический».
В данном случае количественный анализ служил нам формой детализации качественного исследования. Материалом для качественного анализа выступали 50 неформализованных интервью, собранных среди студентов города Хабаровска. (См. Приложение 3). В качестве методики обработки использовались когнитивные (дискурсивные) аналитические техники. Методологической основой качественного анализа выступает концепция «категоризации социального взаимодействия». Интервью представляет собой текст, содержащий категории, посредством которых индивид описывает социальное взаимодействие, как имеющее смысл. Согласно этой методике в ходе анализа интервью сначала выделяются категории, которыми пользуется респондент. Потом выделяются лексемы, обозначающие виды действий и отношений, которые респондент связывает с данными категориями. И, наконец, реконструируются моральные оценки, которыми респондент наделяет данные категории и соответствующие им действия и отношения.
Анализ категоризации взаимодействия опирается на принципы социального конструктивизма, который исходит из того, что речь -есть слепок социальной реальности. В связи с этим, методика предполагает следование двум правилам. Во-первых, исследователь предполагает, что данная категория принадлежит к некоторому общему родовому классу категорий (collection). Во-вторых, исследователь исходит из правила «консистентное» (consistency) категорий, используемых в интервью. Суть этого правила заключается в том, что в нарративе респондент сохраняет некоторую логику изложения и объединяет категории в рамках одного смыслового блока.
Следующий шаг анализа категоризации взаимодействия заключается в выявлении лексем, обозначающих действия, связанные с категориями (category - bound activities). Лица и события, описанные в интервью и обозначенные определенными категориями, связываются в тексте с определенными видами действии и отношении. С помощью реконструкции этих связок можно выявить те смыслы, которыми наделяются взаимодействия.
Далее при определении связанности категорий и действий выявляется их оценка с точки зрения респондента. При этом исследователь исходит из правила морального суждения. Оно заключается в том, что любое описание опыта рассматривается как содержащее (явно или неявно) его моральную оценку. Исследователь исходит из того, что респондент постоянно оценивает, правильно или неправильно осуществлялись данные действия со стороны данных лиц, обозначенных категориями. В ходе изложения результатов анализа мы сочли возможным иллюстрировать теоретические выводы цитатами из интервью. В формализованном виде результаты интервьюирования представлены в Приложении 4.
Первый образ - «инициационный». В рамках этого образа только человек, имеющий высшее образование (не принципиально какое) может считаться социально полноценным. В рамках этого образа выстраиваются ряд сценариев. Достаточно показательно здесь мнение респондента о людях, не получивших высшее образование:
Что о них говорить? Они даже образование получить не смогли. Я, вообще, не понимаю, как можно общаться с человеком без высшего образования. Он же, по определению, ущербный. (респондент, женщина, студентка 4-го курса)
Высшее образование для носителей данного образа воспроизводит древнейшие инициационные обряды. Человек «входит» в пространство образования, выполняет необходимые ритуалы и покидает его уже полноправным членом общества. Понимание смысла ритуала не обязательно. Более того, излишне. Важно его пройти. Решить «трудную задачу». Это положение также может быть проиллюстрировано цитатой из интервью: Р.: Да, я, вообще ничего из этого не помню. Мне и не нужно. Я же это уже сдала.
И.: Значит, если сдал, так и помнить не нужно? Р.: Конечно. Мне оно уже ни к чему. (респондент, женщина, студентка 3-го курса, техническая специальность). Поскольку главный смысл образования состоит в его получении, то все, что входит в этот процесс (лекции, семинары, зачеты и т.д.) необходимо, просто, преодолеть.
