Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Структура и история: «синхрония» и «диахрония» в марксистском и постмодернистском контекстах. Историософский традиционализм и альтернативные облики истории (22)
1.1. Марксистский философско-исторический контекст: формационный процесс и историческая синхрония (25)
1.2. Дихотомия синхронического и диахронического начал в содержании постструктуралистской теоретической рефлексии (57)
Глава 2. Категориальная оппозиция синхронии и диахронии в контексте материалистического понимания истории (86)
2.1. «Материалистическая метафизика» и дискурсы культурологии (88)
2.2. Историческая синхрония и естественный ход истории (117)
Заключение (146)
Список использованной литературы (153)
- Марксистский философско-исторический контекст: формационный процесс и историческая синхрония
- Дихотомия синхронического и диахронического начал в содержании постструктуралистской теоретической рефлексии
- «Материалистическая метафизика» и дискурсы культурологии
- Историческая синхрония и естественный ход истории
Введение к работе
Актуальность темы. Осмысливая современное состояние социально-гуманитарного знания, нельзя не заметить тех ключевых -пусть экстернальных - тенденций, которыми определяются его главные стратегические ориентиры. Беспрецедентные по масштабу и глубине социальные потрясения минувшего столетия высветили новые, прежде мыслимые лишь абстрактно - но оттого еще резче проступившие в своем конкретном облике - грани центральной философской проблемы - проблемы человеческой свободы. Трагическое расхождение между социальным целеполаганием и объективными результатами общественных трансформаций, катастрофическое бессилие людей перед лицом социальной стихии и тоталитарной власти, категорическая несопоставимость объективных результатов социальных трансформаций в различных регионах мира -все эти драматические коллизии не могли долго оставаться не осмысленными, не включенными в философское сознание эпохи, как не могли они не оставить на нем глубоких следов. В таком - социально заданном - предметном горизонте прогреваются в наши дни основные траектории философской рефлексии века наступившего: приоритетной задачей становится построение синтетической социальной теории, органически соединяющей в своем содержании аспекты организации и эволюции, понимание структурных и динамических свойств социального бытия.
Таковы главные сюжетно-смысловые интенции,
актуализирующие в философской ситуации наших дней дихотомию синхронической и диахронической систем, генетически восходящую к структурно-лингвистическим инициативам Ф. де Соссюра и концептуально закрепляющую дифференцированное рассмотрение «отношений в системе» и «отношений во времени». По-разному представленная в марксистском и постмодернистском теоретических контекстах, категориальная оппозиция синхронии и диахронии оказывается в числе важнейших средств интеллектуального освоения обществоведческой проблематики, выводящих к перспективе построения новых образов социальной реальности и ее исторической метрики.
Марксистская теоретическая мысль, проникнутая установками материалистического понимания истории, выходила к прояснению любых аспектов социальной жизни с «истматовского» философско-
исторического плацдарма, открывая их в формате объективной логики исторического процесса. Так осмысление общества в качестве субъекта истории в ее логическом определении становилось парадигмой для понимания структуры, неизбежно замыкая теоретическую мысль в контроверзу эволюции и организации: логика прояснения структурного начала из философско-исторического контекста налагала ограничение на конкретизацию собственно процессуальной модели социума. Потребность в разрешении этой контроверзы создавала стимулы к развертыванию острых - каждый раз непродолжительных, но отнюдь не безрезультатных - дискуссий по проблемам общественно-экономических формаций. Логическим итогом этих дискуссий явилась трансформация линейно-стадиального истолкования формационного процесса в его глобальное понимание, ставшая несомненным завоеванием марксистской теоретической мысли последних лет. В этом новом - глобально-формационном -измерении категоризация исторического материала в понятиях синхронии и диахронии обретает конститутивный смысл: истолкование синхронных исторических связей как способа осуществления процессуального хода истории - исторической диахронии - выводит на путь конкретного понимания субъекта истории, в котором формационный процесс открывается в горизонте культурных взаимодействий.
Не менее активно и по-своему продуктивно поиск путей
теоретического обоснования истории осуществлялся и в
немарксистской философии новейшего времени. Одним из наиболее
заметных и вместе с тем противоречивых явлений в этом
интеллектуальном движении стала постмодернистская мысль. Именно
в ее идейном пространстве - и прежде всего в трудах лидеров
постструктурализма М. Фуко и Ж. Деррида - новые стратегии
интерпретации истории, рождающиеся под знаком преодоления
классической «философии субъекта», оказались представлены с
наибольшей полнотой. Обоснование преимущества структуры перед
историей - непосредственный коррелят утверждаемого
структуралистской идеологией примата синхронии над диахронией -
приводило к вытеснению традиционного историзма
культурологическим подходом, фиксирующим историю как серию состояний. В таком контексте выявлялся иной тип движения, раскрываемый в закономерностях функционирования ментальных явлений. Попытки осмысления этого движения, выводившие к
процедуре «децентрации структуры» и устранению оппозиции синхронической и диахронической систем, порождали образ децентрированного и бессубъектного универсума, в котором осуществляются разнообразные сценарии бесконечной игры сигнификаций. Так постмодернистская альтернатива классическим «синтезирующим концептам» специфицировалась в контроверзе структуры и субъекта: логика прояснения истории из культурологического контекста, в пределах которого устранялся субъект, открывала действие истории в структуре, низлагая саму структуру.
Таков предельно общий смысл наиболее существенных концептуальных эксплицитов, характеризующих марксистский и постмодернистский опыт теоретического осмысления истории, - тех содержательных позиций, парадигмальным расхождением которых артикулируются все наиболее значимые параметры темы.
Анализ узловых моментов идейно разнородных теоретических
подходов, представляющих концептуально значимый опыт работы
философской мысли над поиском путей теоретического обоснования
истории, обнаруживает очевидный, однако по сей день не раскрытый
концептуальный ресурс синхронического и диахронического начал в
постижении социального бытия. В полной мере заметно лишь то, что
оппозиция синхронии и диахронии всякий раз проявляет себя как
фактор восполнения односторонних теоретических стратегий
понимания истории, принудительно действующий через актуализацию
противоположных контекстов и неизменно выявляемый «в силу
давления материала». Этими противонаправленными
компенсирующими импульсами и задаются главные контуры такого концептуального подхода, в рамках которого обращение к оппозиции синхронического и диахронического начал позволяет не только дифференцировать временной и структурный аспекты, эволюцию и организацию, но и открывает реальную перспективу их последующей идейной интеграции. Вполне очевидно, что такая установка заставляет освободиться как от практики пренебрежения культурой -неизменного атрибута логики «экономизма», - так и от любых попыток ее неоправданного гипостазирования и, соответственно, лишает перспективы любого рода дуалистические трактовки социальных процессов.
Решение этой задачи позволяет обнаружить тот общий мыслительный горизонт, в котором снимаются крайности постмодернистской и марксистской позиций, а позитивный ресурс дихотомии синхронической и диахронической систем в ее проекции на плоскость истории выявляется с наибольшей очевидностью, выводя к панораме новых образов общественного бытия.
Именно на этом пути, как представляется, возможна серьезная переоценка взглядов на процесс социальной динамики, открывающая перспективу постижения сложнейшей социальной диалектики и выявляющая область совпадения экстернальных стимулов социально-философского исследования и внутренней логики философского развития.
Степень разработанности проблемы. Установка на интеллектуальное освоение столь масштабной предметной области, контуры которой очерчены наличным опытом теоретической категоризации феномена исторического, вводит в поле зрения широкий спектр исследовательских инициатив, сфокусированных на осмысление истории как сферы бытия и главного культурного контекста существования человека. А это, в свою очередь, требует знакомства со всем необозримым массивом литературы, посвященной обоснованию онтологической специфики истории, определению главных факторов ее развертывания, выявлению действующих в ней всеобщностей того или иного рода - то есть ставит задачу, не выполнимую в пределах одного исследования. Поэтому поневоле приходится ограничивать отбор материала, обращаясь лишь к двум контекстам теоретической рефлексии, представленным в широком горизонте современного философского менталитета - марксистскому и постмодернистскому, - то есть к тем из них, в которых сама оппозиция синхронического и диахронического начал присутствует эксплицитно, и которые представляются наиболее презентативными в отношении иных концептуальных инициатив. Однако такое вынужденное ограничение заставляет с предельной четкостью - хотя по необходимости лишь эскизно - обозначить процессуальные параметры того общего интеллектуального движения, в котором сами эти контексты проступают наиболее рельефно, а потому и степень разработанности, и направления дальнейшей разработки проблемы выявляются с наибольшей определенностью.
Интеллектуальное наследие классиков марксизма оказало столь
мощное воздействие на социально-философскую и философско-
историческую мысль, что, не принимая во внимание марксистские
открытия в этой области, становится невозможно всерьез ставить
вопрос о теоретическом исследовании социальной проблематики.
Главное, что было сделано основоположниками марксизма в этом
направлении, и что составляет несомненное завоевание философии
материализма - открытие материалистического понимания истории,
фундаментом которого послужило теоретическое осмысление того
обстоятельства, что производственные (социально-экономические)
отношения не только не зависят от воли и сознания людей, но и
определяют их волю и сознание. На этом идейном фундаменте и
сложилась устойчивая исследовательская традиция, в русле которой
был получен целый ряд научно значимых результатов, связанных с
пониманием объективной логики истории - истории, взятой в ее
сугубо процессуальных, диахронических характеристиках. В контексте
осмысления роли идейного наследия Маркса и истории марксизма
важны работы таких современных авторов, как Н. С. Автономова,
П. Андерсон, А. Б. Баллаев, 3. Барански, О. В. Вышегородцева,
А. В. Гайда, Б. Кагарлицкий, К. Каратани, М. С. Козлова,
Ю. А. Муравьев, С. Ригби, Ю. И. Семенов, Дж. Тош, Г. Д. Чесноков, Й. Шорт и другие.
Историческая судьба марксизма с самого начала сложились так, что выдержать всю диалектическую напряженность мысли его основателя и провести ее с необходимой тонкостью и глубиной, сомкнув все теоретические разъемы, которых не успел заполнить сам Маркс, не смог практически никто из его сторонников и последователей - потому никто из них не сумел избежать и огрублено-прямолинейного истолкования, тривиализации его идей.
В отличие от советского западный марксизм сумел сохранить определенный творческий импульс - во всяком случае, в его идейном пространстве были предприняты шаги к заполнению «пробелов», унаследованных от аутентичного учения. С этой точки зрения безусловный интерес представляет опыт неомарксистской мысли, и особенно ее франкфуртской (К. Корш, Д. Лукач, М. Хоркхаймер, Т. Адорно, В. Беньямин, Л. Левенталь, Ф. Л. Нейман) и экзистенциальной (Ж.-П. Сартр, К. Касториадис, Л. Лефор и близкие к ним Э. Фишер, А. Шафф, К. Косик, Ф. Марек) ветвей, а также опыт депендетистов и концептуально родственных им исследователей
(Р. Пребиш, Т. Дус-Сантус, Р. М. Марини, Ф. Э. Кардозу, Э. Фалетто, А. Агиляр, С. Амин и другие)
В пространстве советского марксизма наиболее созидательно-значимым явлением стали дискуссии по проблемам докапиталистических формаций, в которых обнажались главные «проблемные точки» (они же и «зоны роста») марксистской социальной теории и теории исторического процесса. Особенно ощутимый, хотя иной раз и трудно соизмеримый с точки зрения теоретической перспективы вклад в разработку дискуссионных вопросов формационной теории в разные годы внесли А. А. Богданов, Н. И. Бухарин, Е. С. Варга, Л. С. Васильев, М. Годелье, А. Я. Гуревич,
A. И. Гуковский, М. А. Дандамаев, Л. В. Данилова, И. М. Дьяконов,
И. Я. Златкин, В. Я. Израитель, Г. Ф. Ильин, В. П. Илюшечкин,
Ю. М. Кобищанов, М. А. Коростовцев, А. Г. Крымов, П. И. Кушнер,
Г. А. Меликишвили, В. Д. Неронова, В. Н. Никифоров, П. В. Попов,
Ю. И. Семенов, В. С. Сергеев, М. М. Слонимский, И. И. Степанов,
B. В. Струве, И. А. Стучевский, С. В. Сычев, Ж. Сюрэ-Каналь,
А. Тальгеймер, О. В. Трахтенберг, А. И. Тюменев.
Последующее преодоление доктринальной изоляции и изживание настроя на «критику буржуазной философии» сформировали в отечественном обществознании ситуацию, в которой дискуссионными стали практически все основные сюжеты марксистской социальной теории, а теоретическое обоснование истории получило переориентацию в новом - культурологическом -направлении.
Между тем наша ситуация в этой области - в немалой степени
лишь повторение аналогичных интеллектуальных событий на Западе,
где на протяжении столетия интеллектуальная общественность была
охвачена спорами по проблемам теории культуры, в том числе в
контексте развития общей социальной теории и поиска подходов к
теоретическому обоснованию истории. В орбиту споров были втянуты
специалисты самого разного профиля - историки, этнологи,
эпистемологи, психологи, социологи; столь пристальный интерес к
теоретической разработке проблем культуры был отмечен
возникновением «культурного релятивизма» (Ф. Боас,
М. Д. Херсковиц), полемикой между адаптационистами (Л. А. Уайт, Дж. Мердок, Кл. Клакхон, А. Л. Кребер, Р. А. Раппапорт, А. Р. Вайда, Б. Меггере, Л. и С. Бинфорд и др.) и идеационистами (У Гудинаф, К. Леви-Строс, К. Гирц, Д. Шнейдер и др.); в общем русле этого
движения осуществлялась установка основателей Школы «Анналов» (М. Блок, Л. Февр) на «изучение ментальностей». Общим знаменателем такого поворота в сторону теории культуры стали те ожидания, которые обращали представители конкретных наук к разработке культурологической проблематики в теоретическом ключе: от теории культуры ждали разрешения методологических проблем социально-гуманитарного познания. Эта тенденция, выводившая теорию культуры на путь осуществления не свойственных ей философских функций, получила наименование «кулыурологизм» (Ю. А. Муравьев).
Началом важного этапа своего развития гуманитаристика XX столетия обязана тому новаторскому прорыву, который был сделан в области наук о языке: структурная лингвистика Ф. де Соссюра позволила переосмыслить в новом ключе все завоевания гуманитарной сферы. Новаторство оказалось резюмировано принципиальным положением о синхронии и диахронии в отношении к историческому материалу. Возможность объективного исследования структур вместе с идеями и вместо идей открывала перспективу устранения моментов субъективности в научном дискурсе. На общем фоне этого движения и выходит на интеллектуальные подмостки постмодернизм. Здесь - в трудах М. Фуко и Ж. Деррида - возможности синхронического и диахронического измерений в проекции на исторический материал были осуществлены в полном объеме: констатация «смерти субъекта» позволила элиминировать идею истории - саму историчность - и, устранив субстанциальное начало истории, превратить ее в «культурное пространство» языковой игры. Так логика теоретического обоснования истории через обращение к культурным детерминантам обрела исчерпывающую полноту.
Полемика вокруг идейного наследия М. Фуко и Ж. Деррида получила отражение в трудах Н. С. Автономовой, В. Л. Абушенко, Г. Аткинс, С. Беста, П. О'Брайна, Р. Брауна, В. П. Визгина,
A. В. Гараджи, И. А. Гобозова, М. Н. Грецкого, А. А. Грицанова,
Е. Н. Гурко, Ж. Делёза, X. Дрейфуса, Л. К. Зыбайлова, И. П. Ильина,
Дж. Каллера, Г. К. Косикова, С. Крука, С.-О. Линдгрен,
Н. Б. Маньковской, М. Маяцкого, А. Мегила, Е. Наймана, Ж. Л. Нанси,
К. Норриса, Ж. Нуарьеля, В. Пирхера, В. А. Подороги, В. Н. Поруса,
П. Рабинова, Л. П. Репиной, М. Рыклина, Б. Г. Соколова, К. Тестер,
Б. Тернера, Л. И. Филиппова, М. Франка, Г. Хартмана,
B. А. Шапинского, Г. Эткинса и других. Общая критическая реакция на
инициативы постмодернизма оказалась показательна прежде всего тем, что проблематизировала саму культурологическую ориентацию социально-гуманитарного знания.
В наши дни, когда критика постмодернизма образует один из ведущих мотивов в партитуре философских текстов, обнаруживается и тот вектор философских поисков, который выводит к горизонтам нового интеллектуального пространства - того, что открывается «после» постмодернизма. В широкой панораме философских идей современности набирают силу тенденция неофундационизма и методология тотального критицизма, рождающиеся в синтезе континентальной и англосаксонской традиций философствования -критического рационализма попперианцев X. Альберта, X. Ленка, философской прагматики К.-О. Апеля и Ю. Хабермаса в Германии, интернализма школы Р. Чизолма в Великобритании и неоэмпиризма сторонников натурализованной эпистемологии Y Куайна в США. В таком контексте - в контексте формирования новой концепции рациональности - становится все более очевидно, что сквозь культурологическое, представленное в его различных изводах, обоснование истории должна проступать, стирая междисциплинарные и межтематические перегородки и создавая условия для консолидации разрозненных концептуальных инициатив, синтетическая социальная теория, совпадающая в своих главных позициях с глобальной теорией исторического процесса. В осуществлении такой программы теоретического поиска и должен реализовать себя марксизм в его современной версии, наследующей безусловные достижения аутентичного учения и преодолевающей - в том числе на пути критического усвоения всего немарксисткого опыта - доставшиеся в наследство моменты заблуждения.
В таком мыслительном горизонте получает осознание теоретическая опасность самых разных вариантов редукционизма, и прежде всего опасность поглощения социального культурным и культурного социальным. В этом смысле инициативы постмодернистов, доведших до предела устойчивости саму культурологическую парадигму, лишь заострили понимание того, что интерпретация истории сквозь призму функционирования ментальных явлений невозможна без понимания объективных - сущностно и генетически внекулыурных - процессов. В то же время становится очевидно и то, что пренебрежение культурой, недооценка ментальных факторов в реальном бытии общества оборачивается не менее
тяжелыми - отнюдь не только теоретическими - последствиями. Соответственно, и проекция методов синхронии и диахронии на плоскость понимания социальной действительности возможна лишь на основе глубокого переосмысления концептуально значимого классического наследия и критической рецепции новейшего концептуального опыта.
Осмысление этих теоретических перспектив, прямо или косвенно подготовивших почву для разработки проблемы синхронии и диахронии на современном этапе осуществлялось с разных идейных плацдармов и развивалось по разным траекториям. Теоретически значимые достижения в подходах к концептуализации культуры в ее различных контекстах были получены как в пределах собственно философского дискурса, так и в специальных областях гуманитарного знания. В числе авторов, чьи труды представляют безусловный интерес в этом отношении - С. С. Аверинцев, А. А. Аверюшкин, Ц. Г. Арзаканьян, Р. Арон, В. Ф. Асмус, Я. Ассман, М. А. Барг, Р. Барт, Л. М. Баткин, В. С. Библер, А. Н. Бугреев, Р. Будон, Г.-Г. Гадамер, П. П. Гайденко, К. Гирц, М. Н. Грецкий, П. К. Гречко, А. Я. Гуревич, В. Е. Давидович, А. И. Демидов, Ю. А. Жданов, Г. Е. Зборовский, А. А. Зворыкин, Н. С. Злобин, В. П. Илюшечкин, Э. В. Ильенков, И. Н. Ионов, И. Т. Касавин, В. Ж. Келле, Кл. Клакхон, Г. С. Кнабе, М. Я. Ковальзон, А. В. Коротаев, А. М. Коршунов, Н. Н. Крадин, Ю. А. Левада, К. Леви-Строс, В. А. Лекторский, М. А. Лифшиц,
A. И. Лой, Ю. М. Лотман, В. А. Лынша, В. Т. Маклаков, У Мак-Нил,
К. Мангейм, Э. С. Маркарян, В. М. Межуев, В. Б. Меньшиков,
К. X. Момджян, П. Мэннинг, Ж. Л. Нанси, О. Е. Непомнин,
B. И. Пантин, Т. Парсонс, А. И. Першиц, М. К. Петров, В. Н. Порус,
A. В. Полетаев, Б. Ф. Поршнев, А. И. Ракитов, Н. С. Розов,
И. М. Савельева, В. В. Сильвестров, А. В. Суховерхов, Ч. Тилли,
Э. Трёльч, С. В. Туманов, Ф. Текеи, А. Уйбо, К. А. Феофанов,
B. П. Филатов, В. П. Фофанов, А. Г. Франк, Ф. Фуку яма, А. И. Фурсов,
Ю. Хабермас, М. Хайдеггер, В. М. Хачатурян, Е. Б. Черняк.
В. Ф. Шаповалов, П. Штомпка, С. П. Щавелёв, Ш. Н. Эйзенштадт,
М. Элиаде и другие.
Особенно показательно то, что в значительной части работ названных авторов присутствует очевидная установка на выявление инвариантов в истолковании культуры. Особое место в этом отношении принадлежит исследователям, вышедшим на путь ее экспериентного понимания - трактовки культуры в качестве опыта
социально значимой деятельности людей (В. А. Конев, Ю. А. Муравьев, Ю. И. Семенов и др.) На этом пути четко обнаруживается необходимость соотнесения стадиального прогресса человечества и ступеней развития опыта (Е. А. Вавилин, В. Ж. Келле, М. Я. Ковальзон, В. П. Фофанов), что напрямую ориентирует на разработку проблемы синхронии и диахронии и задает основные контуры ее интеллектуального освоения. Важнейшим теоретическим плацдармом для продвижения в этом направлении стала глобально-формационная интерпретация марксистской философско-исторической концепции, предложенная Ю. И. Семеновым и непосредственно вводящая в понятийный аппарат формационного учения категориальную оппозицию синхронии и диахронии как способ преодоления монолинейной схемы исторического процесса.
На такой идейной почве и формируются необходимые предметные и проективные параметры темы и главные ориентиры ее концептуальной разработки.
Объект и предмет исследования. Объектом диссертационного исследования являются марксистский и постмодернистский контексты теоретического обоснования истории. Предмет исследования -дихотомия синхронического и диахронического начал в аспекте ее социально-философской значимости.
Цели и задачи исследования. Цель диссертационного исследования состоит в выявлении социально-философского потенциала категориальной оппозиции синхронии и диахронии, по-разному используемой в марксистском и постмодернистском контекстах теоретического обоснования истории. Реализация поставленной цели позволяет определить траектории сближения культурологического и философско-исторического подходов и выйти на путь синтетического понимания социальных процессов. Осуществление намеченной цели достигается в последовательном решении конкретных исследовательских задач. В их числе
Сопоставление марксистского и постмодернистского подходов с точки зрения логики, концептуальных оснований и теоретически значимых результатов обращения к синхроническому и диахроническому контекстам истории.
Определение необходимых концептуальных условий для осуществления синтеза теоретически значимых достижений марксистского и постмодернистского теоретического менталитета на пути обращения к категориальной оппозиции синхронии и диахронии.
Конкретизация категорий «синхрония» и «диахрония» в содержании экспериентной теории культуры, осуществляемая в процедурах синтетической трансформации постструктуралистского и марксистского концептуального опыта. Антиципативно полагаемые результаты такой конкретизации призваны углубить возможности социально-философской рефлексии в части истолкования субъекта истории, понимания структурного аспекта социального бытия и осмысления факторов и механизмов детерминации социальных процессов.
Конкретизация глобально-стадиальной модели («эстафетного сценария») социальных трансформаций в контексте прояснения механизмов трансляции и рецепции социально значимого опыта, выявляемых в синхроническом горизонте.
Теоретические и методологические основы исследования. Исследовательская инициатива автора осуществляется в диссертации в рамках марксистской философской традиции с присущим ей вниманием к социально-философской проблематике и последовательно проводимой эссенциалистской установкой. Марксистская теоретическая мысль берется в ее современной версии, обозначаемой в философской литературе последнего десятилетия как «трансмарксизм», - той версии, в рамках которой наиболее последовательно воплощаются ориентиры неофундационизма и методология тотального критицизма. Вытекающей отсюда важнейшей характеристикой трансмарксизма выступает его отчетливо выраженная направленность на преодоление моментов заблуждения в самом марксистском учении, реализуемая с сохранением и дальнейшим обогащением всего ценного, что содержит марксистская теория для философского исследования, и с творческим усвоением реальных достижений всей альтернативной марксизму философской мысли. Научная новизна работы состоит в следующем: 1. В сравнительном плане выявлены логические траектории, наиболее значимые и жизнеспособные моменты марксистского и постмодернистского опыта категоризации исторического материала в понятиях синхронии и диахронии, а также моменты заблуждения в его содержании, возникающие на пути абсолютизации исходных теоретических положений. Альтернативный характер марксистского и постмодернистского опыта обращения к диахроническому и синхроническому контекстам истории раскрывается в антитетике
ориентиров эссенциализма и установок на его радикальное преодоление.
Концептуально обоснованы линии контаминации философско-исторического дискурса и стратегий культурологического осмысления исторической действительности на основе углубления традиционного марксистского истолкования объективного социального бытия. Отсюда обнаружена возможность по-новому задействовать концептуальный ресурс оппозиции синхронического и диахронического начал.
Разработано авторское понимание синхронии - процесса трансляции социально значимого опыта - как инобытия диахронического формационного движения. В таком контексте выявлен социально-философский потенциал оппозиции синхронии и диахронии как категорий экспериентнои теории культуры, выводящих к конкретизации эволютивного и структурного аспектов социального бытия.
Получили прояснение ментальные механизмы осуществления формационного процесса в его глобальном измерении, действующие на высших этажах культуры и раскрывающие закономерности социальной диалектики.
Новизна полученных выводов конкретизируется в следующих положениях, выносимых на защиту:
Установка материалистического эссенциализма, осуществляемая на фундаменте диалектического метода, утвердила материалистическое понимание истории в качестве имманентного содержания философии материализма, открывая историю в диахроническом горизонте - как развивающуюся социально-историческую практику - материальное производство, взятое на уровне его объективной универсальной основы - социально-экономических производственных отношений.
Однако осмысление структурного плана социальной действительности в диахроническом измерении редуцировало понимание общественного бытия до его базисного уровня, что неизбежно сказывалось на теоретической интерпретации исторического процесса: его понимание замыкалось в логической схеме монолинейного прогресса, закрывавшей для марксистского исторического мышления путь восхождения к конкретному пониманию субъекта истории.
Постмодернистская мысль, ориентируясь на отказ от «синтезирующих концептов», подходила к пониманию истории с позиций структуры, рассматривая историческую действительность в синхроническом горизонте - как серию состояний, в которых открывался тотальный облик социокультурной реальности, формируемый на основе действия механизмов допредикативного знакового структурирования.
Однако рассмотрение истории в синхроническом горизонте, открываемом в оптике структурного подхода, приводило к неизбежной абсолютизации моментов прерывности, фиксировало историю в дискретных параметрах и закономерно направляло на путь «децентрации» структуры, на котором история становилась бессубъектной и утрачивала человеческое измерение.
Главным концептуальным основанием для осуществления синтеза теоретически значимых результатов, достигнутых в рамках марксистского и постмодернистского подходов, является переосмысление ориентиров эссенциализма и установок на его преодоление на пути понимания материального начала в обществе как вида материи, что неизбежно выводит за пределы собственно философского дискурса - в проблемное поле, в котором принципиальные философские дистинкции утрачивают абсолютное значение.
Это значит, что, пребывая в гносеологической зависимости от объективного социального бытия как своего источника, общество развивается, подчиняясь иного рода закономерностям. Их прояснение ориентирует на выявление связи, фиксирующей корреспондентные отношения, при которых содержательные характеристики одного процесса получают воплощение в форме протекания другого процесса, в форме инобытия.
В таком контексте принципиально востребованным становится понятие синхронии: абстрактная эссенциальность истории, выявляемая в качестве ее объективной логики, открывается здесь своим инобытием - как культурный процесс, содержанием которого выступает трансляция опыта социально значимой деятельности людей.
Опыт обращения к знаковой системе языка, выявляющий культурный ресурс структурирования социального целого и раскрывающий механизмы культурной детерминации общественных явлений, будучи осмысленным в контексте истолкования синхронии как инобытия диахронии, позволяет преодолеть редукцию
общественного бытия к его базисному содержанию и прояснить действие «истории в структуре»: ресурс культурной детерминации социальных процессов образует все то многообразие культурных форм, которое накоплено в ходе истории.
9. Сама история за пределами ее философских артикуляций
предстает как нелинейный процесс: ее диахроническое развертывание
осуществляется в синхроническом горизонте целого, образуемом
культурой, и реализуется в форме «горизонтальной» трансляции
опыта. В таком синхроническом измерении субъект истории
раскрывается в его целостном облике - как человеческое общество в
целом, - а формационное движение - как взаимодействие культур
разного уровня.
10. Понимание динамических свойств социального опыта,
открывающееся в синхроническом горизонте, выводит к осмыслению
механизмов осуществления глобально-формационно го процесса,
действующих на уровне высшего социального целеполагания. В таком
контексте получает признание личностный характер культурной
детерминации социальных трансформаций, раскрывающий собственно
человеческое измерение истории.
Соответствие диссертации паспорту научной
специальности. В соответствии с формулой специальности 09.00.11 -«Социальная философия», включающей исследования общества как организационной формы воспроизводства социальности, анализ универсальных законов его строения, функционирования и саморазвития, представленная диссертационная работа является теоретическим исследованием социально-философской специфики дихотомии синхронического и диахронического начал.
Полученные научные результаты соответствуют пункту 5 «Сущность и существование социальной реальности как предметообразующая проблема социальной философии», пункту 14 «Формы и механизмы социальной детерминации. Социокультурная причинность. Необходимость, случайность в деятельности людей. Проблема доминант и детерминант общественной жизни», пункту 15 «Пространство и время как факторы и формы социокультурного процесса», пункту 24 «Источники и механизмы социокультурного изменения», пункту 26 «История как событийная жизнь людей во времени и пространстве. Соотношение "событий" и "структур" в их социально-философской интерпретации» паспорта специальности 09.00.11 - «Социальная философия».
Теоретическая и практическая значимость исследования
обусловлена релевантностью полученных выводов главным задачам современной социально-философской рефлексии и возможностью их применения в ходе дальнейшей, в том числе специально-научной разработки широкого круга социально-гуманитарных проблем. Основные положения диссертационного исследования позволяют углубить теоретические представления в области социальной философии, культурологии и социологии, связанные с пониманием общего хода мировой истории, структуры социального бытия, а также факторов и ментальных механизмов социальных трансформаций.
Материалы диссертационного исследования использовались в процессе преподавания курса философии на историческом факультете Московского государственного гуманитарного университета имени М. А. Шолохова и могут быть рекомендованы в качестве интеллектуального ресурса, обеспечивающего углубление философских и профессиональных компетенций гуманитариев различного профиля.
Апробация работы. Диссертация прошла обсуждение на кафедре философии Московского государственного гуманитарного университета имени М. А. Шолохова; основные выводы, полученные в процессе разработки темы, нашли отражение в публикациях автора, а также в ряде докладов, прозвучавших на научных конференциях разного уровня. Среди них - Международная научно-практическая конференция «Актуальные проблемы науки в России» (Кузнецк, 2008); Всероссийская научно-практическая конференция «Социальная интеграция, доступное качественное образование, проблемы молодежи» (Москва, 2009); V Международная научная конференция «Приоритетный национальный проект «Образование»: итоги и перспективы» (Москва, 2009); Международная научная конференция «Культура и национальная безопасность России» (Москва, 2011).
По теме диссертации опубликовано 5 работ, общим объемом 2,6 п.л. Лично автору принадлежит 2,6 п.л.
Структура диссертации. Диссертационное исследование состоит из введения, двух глав, заключения и списка использованной литературы. Объем работы - 170 страниц. Список литературы включает 272 наименования, в том числе 38 на иностранных языках.
Марксистский философско-исторический контекст: формационный процесс и историческая синхрония
Возвратив сущность мира в мир, Маркс должен был указать тот путь, которым общее входит в мышление, - этим шагом и решался вопрос о природе разума, об активности человеческого мышления. Этот вопрос — вопрос о «предметной истинности» человеческого мышления — рассматривается Марксом как сугубо «практический вопрос»: «В практике должен доказать человек истинность, т.е. действительность и мощь, посюсторонность своего мышления» (128,1). Если идеализм, «развивая деятельную сторону», не знал «действительной, чувственной деятельности как таковой», а «старый» материализм брал «чувственность» лишь «в форме объекта, или в форме созерцания», но «не как человеческую чувственную деятельность» (128,1), то Маркс, «сводя теоретические счеты» как с Гегелем, так и с прежним материализмом, выводит на передний край практику -активное преобразование действительности, понимаемое в качестве целесообразной «человечески-чувственной деятельности» (128,2). Ясно, что социально-историческая практика в понимании Маркса есть не просто взаимодействие человека с окружающей действительностью и тем более не пассивное восприятие воздействий с ее стороны, а преобразование внешнего мира, его изменение в соответствии с человеческими потребностями, осуществляемое в процессе производства. Отсюда получает диалектико-материалистическое объяснение природа человеческого мышления. Мышление, будучи отражением мира, представляет собой осуществляемое в ходе практического освоения действительности «пересаживание» материального в человеческую голову и его «преобразование» в ней (130,21) — построение образов общего как такового, общего в его чистом, извлеченном из отдельного, виде — таких образов, которыми направляется сама человеческая предметно-практическая деятельность.
Обращаясь к человеческой предметно-практической деятельности - к праксису, — Маркс фиксирует ту важнейшую «независимую переменную», которая сохраняет свои устойчивые значения безотносительно к конкретным условиям пространственно-временного, ситуативного и рефлексивного характера и действует как фактор универсальности человеческого разума, диалектически снимающий историчность и контекстуально сть форм разумности. Потому именно практика, в понимании Маркса, позволяет обнаружить единство за всяким многообразием социальных феноменов. Так позиция материалистического эссенциализма, конституирующая синтетическую интенцию марксова подхода, задает необходимые параметры философскому обоснованию истории на фундаменте «прагмо-диалектического» материализма (см.186). Сохраняя достигнутое в философии Гегеля понимание места истории в общей структуре и содержании гносеологии, Маркс переворачивает систему Гегеля «с головы на ноги», возвращая истории масштаб «самой истории». Материалистическое понимание истории, согласно Марксу, «остается все время на почве действительной истории, объясняет не практику из идей, но идейные образования из материальной практики» (129,33). В центре внимания в таком случае оказывается «гражданское общество» — «истинный очаг и истинная арена всей истории», а конкретные проявления его экономической жизни — материального производства - становятся непосредственным предметом исследовательских интересов Маркса - поскольку «историю человечества» всегда необходимо изучать и разрабатывать в связи с историей промышленности и обмена» (129, 21).
Важнейший шаг Маркса на пути исследования «гражданского общества» - открытие объективного социального бытия — независимых от сознания и воли людей социально-экономических производственных отношений, совокупность которых «составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определенные формы общественного сознания» (127,6-7). Совершив этот шаг, Маркс обнаруживает объективный источник общественных идей («общественного мнения» прежних материалистов), который, будучи независимым от сознания и воли людей, определяет их сознание и волю. В контексте этого открытия и рождается главная идея материалистической философии истории: именно материальное производство выступает источником «социального, политического и духовного процесса жизни вообще», и потому «не сознание людей определяет их бытие, а наоборот, их общественное бытие определяет их сознание» (727,6-7) Здесь — в распространении материализма на понимание общества - материализм оказался достроен доверху: были проведены все фундаментальные методологически значимые дистинкции, имеющие теоретико-познавательное основание, — как раз те, которых не мог провести прежний материализм.
В самом деле, если источником представлений о природе выступает сама природа — а именно такое понимание предполагает фундаментальная материалистическая посылка, квалифицирующая ощущения в качестве субъективных образов объективного мира, — то источником «общественного мнения» - всей совокупности общественных идей и представлений людей об обществе — является «общественная среда». Однако ясно, что если «общественная среда» мыслится по аналогии с природой, то есть представляет собой реальность, существующую вне сознания и независимо от него, то становится сомнительной сама мысль о том, что «идеи», порождаемые «общественной средой», «правят миром», то есть самой средой, что, другими словами, порождаемое общественной средой общественное мнение способно изменить эту среду. Между тем сознательная и волевая активность людей, находящая наиболее отчетливые проявления в их социально значимых деяниях, есть очевидный факт. Столь же бесспорным фактом является и то, что природная среда, которая, безусловно, существует вне сознания и независимо от него, также претерпевает изменения в результате целенаправленной человеческой деятельности. Продуктом такой преобразующей активности человека является особого рода реальность, качественно отличающаяся — и, по крайней мере, со времен С. Пуфендорфа сознательно отличаемая — от реальности самой природы и с полным основанием относимая к универсуму «культурной», то есть уже общественной, а никак не природной среды. Отсюда ясно, что сам концепт «общественная среда» оказывается немыслим вне контекста «общественного мнения», то есть вне признания сознательной и волевой активности человека, и потому неизбежно предполагает отступление от пропозициональных материалистических установок.
Открытие объективного социального бытия позволило четко определить сущностную основу и универсальный структурный план социальной реальности. В качестве фундаментальной структуры общества рассматривается система производственных отношений, которая выступает в двух функциях. Во-первых, социально-экономические производственные отношения определяют общественное сознание и в этом смысле представляют собой общественное бытие. Употребляя в этом контексте понятие «общественное бытие», Маркс подчеркивает объективный характер социально-экономических производственных отношений, их существование вне сознания и независимо от него. Во-вторых, социально-экономические производственные отношения определяют собой «юридическую и политическую надстройку» и в этом смысле образуют экономический базис общества. Понимаемая таким образом структура общества мыслится как то объективно общее, что существует в самом мире социальных явлений и процессов и находит воплощение в любом конкретном обществе — что и позволяет в конечном итоге системно представить и «обобщить порядки разных стран». Неслучайно, отстаивая идеи Маркса перед лицом «друзей народа» - представителей либерального народничества, - В.И.Ленин артикулирует именно этот момент в качестве важнейшего достижения Маркса на пути построения научного взгляда на общество и его историческое развитие: «Анализ материальных общественных отношений (т.е. таких, которые складываются, не проходя через сознание людей: обмениваясь продуктами, люди вступают в производственные отношения, даже и не сознавая, что тут имеется общественное производственное отношение) — анализ материальных общественных отношений сразу дал возможность подметить повторяемость и правильность и обобщить порядки разных стран в одно основное понятие общественной формации» (775,137).
Дихотомия синхронического и диахронического начал в содержании постструктуралистской теоретической рефлексии
Популярная на Западе теория стадий экономического роста У. Ростоу, будучи, как любая теория модернизации, вариантом линейно-стадиального — хотя и альтернативного марксистскому — понимания истории, фокусировала внимание на трансляции импульса модернизации от передовых стран Европы и США странам «третьего» мира, вводя в общий контекст линейно-стадиальных воззрений представление о пространственных связях, осуществляемых в ходе модернизационных процессов. Однако именно этот аспект в понимании модернизации стал предметом обоснованной критики со стороны исследователей, сосредоточивших внимание на ситуации в странах «третьего» мира и изучении горизонтальных связей, получивших развитие в процессе модернизации. Результатом их исследовательской инициативы явились известные в различных вариантах концепции «зависимого развития»1, общим источником которых стали работы аргентинского экономиста Р. Пребиша.
Согласно взглядам Пребиша (164), капиталистическая мировая экономика, будучи единым целым, образует пространственную структуру, в которой четко различены «центр», включающий ряд высокоразвитых индустриальных держав, и зависимую от него «периферию», представленную многочисленными странами с преимущественно аграрной экономикой. При этом горизонтальные связи между «центром» и «периферией» имеют характер экономической эксплуатации, консервирующей отсталость «периферии». Таким образом, в трудах Пребиша формируется позиция, альтернативная линейным схемам модернизации: выявление характера синхронного взаимодействия, осуществляемого в мировой экономике по
В числе таких вариантов - концепции бразильских депендетистов Т.Дус-Сантуса и Р.М.Марини, концепция «зависимо-ассоциированного общества» Ф.Э.Кардозу и Э.Фалетто, концепция капитализма «субразвития» А.Агиляра и др. Характерно, что Т.Дус-Сантус напрямую усматривал генетическую связь концепций зависимого развития и ленинской теории империализма, рассматривая концепции зависимости в качестве углубленного - с учетом новейших реалий -варианта теории империализма. Об этом: 755,205-210. линии «центр - периферия», исключало саму возможность всерьез принимать перспективу стадиального прогресса стран «третьего» мира, поскольку раскрывала тупиковый характер «периферийного капитализма». «Периферийный капитализм», согласно взглядам Пребиша и его последователей, является не полигоном для развертывания модернизации, а конечным продуктом модернизационных процессов, развивавшихся в последние столетия в передовых странах мира, тех процессов, в ходе которых страны Азии, Африки и Латинской Америки были втянуты на путь зависимого развития; тем самым между «третьим» миром и передовыми державами обнаруживается не сокращающийся временной разрыв в диахроническом развертывании прогресса, а лишь закрепляется сложившийся характер реальных пространственных — финансовых, экономических и иных — связей. Концепция Пребиша и его сторонников в рамках СЕПАЛ резонировала с позицией ряда европейских исследователей (Г.Мюрдаля, П.Барана и др.), пытавшихся привлечь внимание к проблеме отсталости большинства стран «третьего» мира. Тем самым позиции сторонников концепции линейной модернизации оказались подорваны. Таким образом, и изучение прошлых исторических эпох, и анализ современной ситуации императивно требовали глубокого переосмысления линейно-стадиальной схематики исторического прогресса - и в ее марксистском, и в любом альтернативном марксизму облике.
Вполне естественно, что столь очевидные расхождения между логической схемой исторического прогресса и результатами конкретно-научных исследований, полученных в различных предметных плоскостях, становилось стимулом дискуссионных инициатив в собственно философском проблемном поле. Так, вновь заостряя вопрос о соотношении исторического и логического в общественном развитии, М.Н.Грецкий отметил некорректность представления о логическом как общем, или «магистральном» ходе истории, который проявляется в многообразном, конкретно-историческом. Такое представление, отмечал он, влечет за собой чрезмерное сближение с гегелевской концепцией, согласно которой логическое начало «эзотерически» скрыто внутри реальной истории и является ее подлинной движущей силой, проявляющейся в виде многообразных конкретных форм и действий. «Такое представление, даже переосмысленное материалистически (вместо «разума» - объективная закономерность), означало бы в лучшем случае вместо телеологического фаталистическое понимание истории...» (55,14).
Дискуссии вплотную подводили к пониманию того, что сама установка на переосмысление единства мирового исторического процесса за пределами монолинейной схемы, а тем самым и действительная возможность разрешить контроверзу унитаризма и плюрализма и углубить понимание диалектики исторического и логического осуществимы лишь при условии обращения к проблеме общего и отдельного - к той проблеме, решение которой имело конститутивный смысл для всего материалистического понимания истории. Именно на этом пути марксистская философско-исторической мысль в последние десятилетия сумела достичь наиболее весомых результатов. Важнейшим из них стал выход к глобально-формационной интерпретации марксистской философско-исторической концепции, получившей обоснование в трудах Ю.И.Семенова ( 178, 181, 183 и др. ).
Предпринятый анализ различных исследовательских контекстов, предметно сфокусированных на социально-исторический материал, позволил впервые в истории теоретического обществознания выявить референциальные рамки понятия «общество» и зафиксировать логические ряды («целое/часть» и «общее - единичное - особенное»), в которых реализуются различные варианты его научного употребления (183,15-34). Из этого исходного пункта, в пределах которого удалось добиться смысловой определенности главного обществоведческого понятия, и получает развертывание категориальная сеть философии истории, основные узлы которой завязываются через установление понятийных связей с прочими категориями социальной философии и, прежде всего, с категорией общественно-экономической формации. Понятие «социально-исторический организм» («социор»), фиксирующее в качестве первичного субъекта исторического развития «конкретное отдельное общество»(І#3,21-23) выводит к прояснению понятийных связей в ряду «конкретное отдельное общество (социор)» — «человеческое общество в целом» — «тип общества (общество вообще определенного типа)», что, в свою очередь, позволяет создать единую концептуальную картину исторического процесса, учитывающую реальную пространственно-временную дискретность исторической жизни.
В таком контексте складывается понимание того, что естественноисторический процесс развития и смены общественно-экономических формаций, как идеальная модель рассмотренный на абстрактном объекте «общество вообще», в действительности получает осуществление в истории конкретных обществ всех вместе взятых, то есть в истории человеческого общества в целом. Соответственно, существенный недостаток ортодоксального варианта теории общественно-экономических формаций заключался в том, что он концентрировал внимание только на связях диахронических, связях во времени, притом понимаемых лишь как связи между различными стадиями развития внутри одних и тех же социально-исторических организмов (183,144). Что же касается связей между сосуществующими в одно историческое время социальными организмами, то есть связей синхронических, «межсоциорных», то в теории общественно-экономических формаций достаточного места им не отводилось. Сама возможность осмыслить место «синхронии» в мировом историческом процессе лишь эпизодически использовалась участниками дискуссий по проблемам докапиталистических формаций - главным образом в ситуациях, когда ставился вопрос о причинах перехода тех или иных конкретных обществ от низшей формации к существенно более высокой, минуя промежуточные стадии развития. При попытке решить этот вопрос чаще всего указывалось на влияние социально-исторических организмов,
«Материалистическая метафизика» и дискурсы культурологии
Последовательно проведенная позиция материалистического универсализма со всей очевидностью убеждает, что активность языка, его своеобразная субстанциальность непосредственно связаны с существованием общего. Речь, однако, идет о специфическом облике общего, порождаемом знаковой системой языка. Если общее в своем объективном бытии существует лишь в отдельном и через отдельное, и в этом смысле обладает в объективном мире лишь инобытием, то в пространстве языка общее и отдельное сопрягаются в слове, и в таком качестве обнаруживают свою взаимосоотнесенность — как раз ту, принцип которой сумел выразить В.И.Ленин, обращаясь «к вопросу о диалектике»: общее существует в отдельном, а отдельное — в той связи, которая ведет к общему (курсив мой — Д.С.,115). Эта связь и есть представленность, воплощенность в единичном — общего, выражение существования одного в другом и через другое. В слове, в отличие от понятия и, соответственно, в пространстве языка, в отличие от пространства мысли, общее воплощено в отдельном в облике своего иносуществования в качестве целого, а отдельное, сохраняя собственный смысл, в то же время оказывается подчиненным логике общего, зафиксированного как тотальность. На это обстоятельство вслед за М.Хайдеггером и обратили внимание классики постструктуралистской мысли, что позволило им использовать язык в качестве метафорической презумпции, открывающей принцип допредикативного структурирования как фундаментальное условие существования культуры. Устранив общее, постмодернисты возвели на его место его инобытие — целое, зафиксировав посредством метафоры языка некий первоначальный уровень структурирования, образующий фундаментальное основание социокультурных механизмов более высокого порядка. Общество, будучи осмысленным на таком уровне, открывающем основополагающий механизм духовного производства, логике которого подчиняется вся социокультурная реальность, уже не определяется эссенциальной основой социального.
Утрачивая собственный облик — облик «единства понятия» — и, трансформируясь в языковом пространстве в целое, общее своим отсутствием открывает путь всей возможной плюральности смыслов и формирует искомую перспективу преодоления всех «фиктивных» устоев классической мысли.
Отсюда ясно, что если К. Маркс, зафиксировав в пределах философского осмысления истории универсальную основу социальной действительности, не представил эксплицитно и в полном объеме принципов ее инобытия в реальном мире и тем самым создал основания для неоправданной проекции философского понимания общества и истории в несомасштабный философии тематический формат, то постмодернисты, устранив общее в качестве «иллюзии», вырастающей на почве «философии субъекта», через обращение к метафорической презумпции «языка» утвердили на его месте «целое», исключив всякую возможность понимания его смысла в качестве инобытия общего. Однако значимость каждой из этих инициатив такова, что игнорировать любую из них было бы в принципе невозможно. В этом пункте обнаруживается та «зона ответственности», в которой сходятся траектории марксистского и постмодернистского вариантов теоретического обоснования истории и проступают четкие контуры такого концептуального подхода, в котором в одинаковой степени раскрывается как неисчерпанный интеллектуальный потенциал марксистской теории, так и незадействованный поныне концептуальный резерв постмодернистских воззрений. Признание двух видов общего — абстрактной эссенциальности и конкретной тотальности - задает необходимые ориентиры процедурам критической ревизии, преодолевающей как утвердившееся в рамках марксистского подхода «центрирование» обществоведческой мысли вокруг понятия общественно-экономической формации, неизбежно закрепляющее логику экономизма, так и свойственную постмодернистскому дискурсу логику «культурологизма». В свете этих ориентиров и открывается тот мыслительный горизонт, в котором дихотомия синхронического и диахронического начал с наибольшим основанием обнаруживает область собственной адекватности, будучи вписанной в категориальный аппарат теории культуры, сооружаемой на фундаменте материалистического понимания истории. Важнейшим шагом на этом пути становится прояснение вопроса о материальном начале в обществе, переосмысленное в общем контексте представленного во всей полноте решения проблемы общего и отдельного, а в более широкой перспективе — углубление понимания материи ввиду категории свободы.
В традиционном марксизме - как в марксизме самих Маркса и Энгельса, так и в марксизме Ленина и последующем советском ортомарксизме — понятие материи во многом сохраняло реверберацию «домарксовского» материализма. Понимание диалектики материи пребывало главным образом в смысловых границах ленинских полемических артикуляций, содержавшихся в «Материализме и эмпириокритицизме» и обладавших достаточным интеллектуальным потенциалом, чтобы противостоять субъективному идеализму и агностицизму, но еще бесконечно далеких от того, чтобы, с достаточной глубиной прозреть следствия материалистического понимания истории для всего осмысления мироздания в философской перспективе.
Материалистическое понимание истории своим возникновением обязано выявлению роли производственных отношений в жизни общества. Социально-экономические производственные отношения — открытая Марксом экономическая структура — формируются, не проходя через сознание людей, и определяют собой сознание - и потому обладают всеми атрибутами объективной реальности, представляют собой материю ( об этом: 141, 182, 10, 121-122, 128-129, 183, 131, 333-338). Материалистически осмысленная история — история, понятая в масштабе вопрошания об отношении мира и мышления, - есть процесс саморазвития материи, осуществляемый в качестве диахронической смены типов социально-экономических производственных отношений. Общество в качестве субъекта этого диахронического процесса получает сущностное определение в артикуляции этих процессуальных характеристик, фиксирующих универсальную материальную основу всей социальной действительности.
Однако речь в данном случае идет о спецификации, о виде материи — о «социальной материи», — а выявление закономерностей того или иного вида материи неизбежно выводит за пределы собственно философского проблемного поля, за пределы проблематизации отношения мира и сознания. Так, уже в предметном поле социальной философии вопрос об отношении мышления к бытию приходится решать применительно к конкретной области, сохраняя лишь общую фундаментальную связь с его принципиально материалистическим решением. Это значит, что, находясь в гносеологической зависимости от социальной материи как своего источника, общество в остальном существует и развивается, подчиняясь иного рода закономерностям. Прояснение этих закономерностей предполагает выявление связи, аналогичной той, которая раскрывается в категории «информация» при решении вопроса о взаимосвязи мозговой деятельности и мышления. Речь идет о связи, обозначаемой кибернетическим понятием изоморфизма, что фиксирует корреспондентные отношения между двумя процессами, при которых содержательные характеристики одного процесса получают воплощение в форме протекания другого процесса {141, а также 16).
В контексте конкретизации этой связи применительно к объяснению социальных процессов принципиальный смысл обретает то обстоятельство, что определяющее воздействие социально-экономических производственных отношений - общественного бытия — на общественное сознание реализуется, преломляясь в призме наличного социально значимого опыта человеческой деятельности (138,94,102,142). Этот социально значимый опыт деятельности людей получает фиксацию, закрепление в словарном фонде, грамматической структуре и вообще в системе языка, в структурах и образах мышления, различного рода приемах и способах действий, нормах поведения и, наконец, в разного рода материальных предметах, создаваемых людьми. Опыт социально значимой деятельности, то есть фиксированная часть социальной практики - всё то, что устоялось и закрепилось в виде идей, схем деятельности, стереотипов поведения, — есть культура (138,94). Представляя собой систему трансляции социально значимого опыта, культура формирует социальные параметры жизненной активности людей и в этом смысле образует социальную программу человеческой деятельности. Поэтому главный смысл социально значимого опыта состоит в том, что он выступает для каждого конкретного человека, усвоившего, вобравшего, впитавшего этот опыт, в качестве руководства к действию и тем самым в качестве программы поведения. В этом смысле культура есть не что иное, как опыт человеческой деятельности, имеющий, в конечном счете, жизненное значение для всякой конкретной общности людей в целом (184,183,43-45, 51-52,185,4).
Историческая синхрония и естественный ход истории
Неотвратимость действия идеологических иллюзий — императивный характер их мотивирующего и побуждающего влияния на широкие массы людей - имеет двоякий корень в экономической реальности. Экономическая реальность - господствующая система социально-экономических производственных отношений, — с одной стороны, стимулирует активность идеологов господствующего общественного класса по систематизации всего
Чрезвычайно интересна в этом отношении реконструкция мотивов опричного террора в качестве «мистерии веры» и своеобразного образа Страшного суда, представленная в исследовании А.Л.Юрганова, воплощающем программу «исторической феноменологии» (см.: 234, 233, а также 205). наличного жизненно-практического материала на основе утверждения интересов этого класса в качестве всеобщих интересов, то есть стимулирует — и притом не только «моральными» средствами — деятельность по созданию идеологической доктрины. В числе идейных содержаний, привлекаемых для такого рода систематизации наличного жизненного материала, могут оказаться любые сколь угодно архаичные продукты ментальной истории человечества — именно они, никогда и никуда не исчезая из массового сознания, но в иные исторические моменты лишь вытесняясь на его периферию, наполняются теперь новым смыслом, обретая остро злободневное звучание. С другой стороны, эта же экономическая реальность толкает и широкие массы людей навстречу создаваемой идеологической конструкции: иллюзии, задающие зримые очертания «жизненной правды», высвечивают все необходимые поведенческие ориентиры, воплощение которых воспринимается людьми как реальный выход из объективно непреодолимой, то есть не имеющей реального выхода, жизненной ситуации — в действительности же ситуации, порождаемой господствующей системой социально-экономических отношений. Иллюзия, таким образом, оказывается единственным способом преодоления непреодолимого и - тем самым -способом обретения выхода в безвыходных социальных обстоятельствах (см.: 737,148, а также 32,69,125).
Эволюция всякой идеологической системы от ее утверждения до краха -исторически неизбежный процесс, напрямую отражающий динамику разрушения лежащих в ее основе социально-экономических структур, -непреложно сказывается в эволюции тех способов, которыми поддерживаются идеологические иллюзии. Путь иллюзии от «жизненной правды», искренне разделяемой и правящим меньшинством, и угнетенным большинством, до прямой идеологической лжи, сознательно предназначаемой к употреблению широкими массами, завершается изживанием идеологии в прямой социальный обман. Такой процесс «изживания» идеологической доктрины, ее нисходящее движение от самообмана господствующих социальных сил до прямого социального обмана — опять же неизбежно, сообразно логике эволюции идеологических иллюзий, воплощающей объективную логику трансформации экономической реальности, — предстает на деле как практика сопряжения идеологических иллюзий с социальной софистикой и открытой демагогией. Здесь и получает свое наиболее заметное выражение тот феномен, в разоблачении которого преуспела постмодернистская мысль, — феномен социального гнета, воплощенного во власти языка. Неудивительно, что либеральное сознание западного образца, преисполненное обостренной чувствительности к любого рода подавлению индивидуального начала, прониклось установкой на развенчание «дискурсивных» механизмов возникновения и функционирования репрессивных феноменов. Рациональный смысл осуществления такой установки вполне очевиден, хотя и не слишком весом в своих принципиальных выводах: сочетание социальных иллюзий и социального обмана в «дискурсивной» практике тех или иных общественных групп может и в самом деле приобретать сколь угодно утонченные и изощренные, а оттого незримые — ив этом качестве особенно действенные — формы, - однако несравнимо более существенно понимание того, что в основании этих процессов лежат отнюдь не «дискурсивные» - социально-экономические по своей природе - процессы, связанные с реальным экономическим господством определенных социальных сил. Глубоко закономерное обстоятельство: критическое прочтение фукольтианских разоблачений, обнажающих скрытые механизмы власти, оставляет впечатление ее «бесцельности и иррациональности», ее самодовлеющего — «кратократического» — характера (см.:55,71-72). Все дело здесь в том, что момент истины, связанный с пониманием социального гнета, воплощенного в логократии, будучи выдаваемым за всю истину, скрывает несоизмеримо больший пласт действительности, чем способен обнажить.
Вот почему категоризация исторического материала в понятиях синхронии и диахронии - важнейший инструмент, заимствованный из арсенала лингвистического структурализма и эффективно применяемый в практике развенчания «логократии», — обнаруживает на фундаменте материалистического подхода значительно более существенные резоны.
Опыт обращения к прошлому с самых первых шагов человеческой истории и в самом деле имел смысл как определенного рода культурная практика. Представление о «сакральном» и «профанном» времени и соответствующая ритуальная практика, выводящая из профанной временной протяженности и погружающая в восстановленное мифическое Время (см.: 228, 48-50 и след.), — таковы мифологические истоки актуализации прошлого. В этой — идущей от самой «жизни в мифе» — перспективе наиболее рельефно проступает та черта исторического сознания, которая обретает акцентированное звучание в партитуре постмодернистских взглядов: история в качестве культурной практики актуализации прошлого оказывается лишь средством политической идентификации общностей перед лицом социальных трансформаций, то есть выявляет свою направленность на осуществление определенных - сугубо практических — целей. Их достижение обеспечивается вопрошанием прошлого в поисках ответов на вопросы, актуальные для настоящего. Этим вопрошанием и определяется выбор существенного. Отсюда - взгляд на историю как на продукт творчества историка, как на результат «искусства рассказчика» и далее — отрицание исторической реальности, ее понимание в качестве деятельности по созданию литературного «эффекта реальности». Понятно, что функция истории в таком случае состоит вовсе не в том, чтобы реконструировать прошлое само по себе, не в воссоздании процесса исторической динамики.
Дело, однако, в самих этих сугубо практических целях, реализации которых призвана служить история: само их наличие неизбежно выводит к динамике высшего социального целеполагания. А разобраться в ней невозможно, пренебрегая сугубо процессуальными, сущностными, диахроническими характеристиками истории, взятой в ее общечеловеческом — глобальном — измерении. В этом пункте — не только грань, которая позволяет отделить поиск истины, конституирующий науку о прошлом, от культурной
