Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Языковая ситуация в Московской Руси XV - XVII вв. и восточное заимствование 28
1.1. Особенности языковой ситуации старорусского периода 28
1.2. Хронологическая характеристика восточных слов в старорусском языке 33
Глава II. Семантическое освоение ориентализмов в русском языке XV-XVII вв 41
2.1. Семантическая характеристика ориентализмов на стадии вхождения в русскую лексическую систему 43
2.2. Основные направления формирования лексического значения восточного слова 46
2.2.1. Сохранение значения слова-прототипа 47
2.2.2. Изменение значения слова-прототипа 50
2.3. Семантическое развитие восточных заимствований 56
2.3.1. Расширение объема значения восточного слова 56
2.3.2. Метонимия как один из видов развития значения восточного заимствования 65
2.3.3. Метафора как один из видов развития значения ориентализма 67
2.4. Восточное слово как элемент лексической системы русского языка XV-XVII вв 75
2.4.1. Ориентализмы в составе тематических групп 76
2.4.2. Восточные заимствования в составе лексико-семантических групп (на примере ЛСГ наименований цвета) 80
2.4.3. Восточные слова в рядах лексических синонимов 101
2.4.4. Формирование фразеологических единиц на базе восточных заимствований 107
Глава III. Фонетическая и грамматическая адаптация ориентализмов в русском языке XV-XVII вв 109
3.1 Фонетико-графическое освоение восточных слов 111
3.1.1. Адаптация в системе вокализма 117
3.1.2. Адаптация в системе консонантизма 127
3.2. Грамматическое освоение ориентализмов 133
3.2.1.Адаптацияпороду 134
3.2.2. Адаптация по числу 145
3.2.3. Особенности склонения восточных слов 150
Глава IV. Словообразовательная активность ориентализмов в русском языке XV-XVII вв 154
4.1. Деривационный потенциал восточных заимствований 157
4.1.1. Адъективные производные 157
4.1.2. Субстантивные производные 160
4.1.3. Вербальные производные 166
4.2. Словообразовательные ряды ориентализмов 178
4.3. Словообразовательные гнезда восточных слов 174
Глава V. Жанрово-функциональная характеристика ориентализмов в памятниках письменности XV-XV1I вв 190
5.1. Восточные заимствования в публицистических текстах 192
5.2. Восточные слова в эпистолярной письменности 198
5.3. Ориентализмы в жанре хожений 203
5.4. Восточные слова в житийной литературе 214
5.5. Функционально активные ориентализмы 219
5.6. Функционально ограниченная ориентальная лексика 228
Глава VI. Проблемы лексикографирования восточных слов в русском языке XV - XVII вв 233
6.1. Принципы организации Словаря восточных заимствований 234
6.2. Структура словарной статьи 237
6.3. Фрагмент Словаря (образцы словарных статей) 244
Заключение 249
Литература 257
Источники 280
Словари 296
Сокращения 299
Приложение Словарь восточных заимствований в русском языке XV- XVII вв 304
- Особенности языковой ситуации старорусского периода
- Ориентализмы в составе тематических групп
- Субстантивные производные
- Фрагмент Словаря (образцы словарных статей)
Введение к работе
Роль различных народов в развитии и распространении культурных ценностей, как отмечал Э. Сепир, можно установить путем выяснения того, в какой мере их лексика проникала в язык других народов. Именно взаимодействие между культурами и языками занимает особое место в становлении лексической системы каждого национального языка.
В истории русского языка на разных этапах его существования иноязычные слова как следствие межъязыкового общения сформировали одну из существенных языковых подсистем его лексического состава. Наиболее значимую страницу в эволюции словарного состава русского языка с древнейшего периода его развития вплоть до ХVIII в. представляют заимствования из восточных языков, оставившие значительный след в «этногенезе и культуре, архитектуре и орнаменте, в употреблении предметов домашнего обихода и некоторых деталей быта и обычаев <...> в фамилиях и прозвищах, в топонимах и гидронимах и т. п.» [Кононов 1982: 12].
Изучение восточных заимствований в русском языке имеет давние традиции. Ориентальная лексика рассматривалась в хронолого-этимологическом аспекте (К.Р. Галиуллин, И.Г. Добродомов, А.Н. Кононов, А.С. Львов и др.), по тематическим группам (Р.Г. Гатаулина, А. Жаримбетов, А.Г. Сагитова, Д.С. Сетаров, Р.А. Юналеева, Юнал Керами и др.), на материале памятников письменности (В.Д. Аракин, И.Г. Добродомов, А.С. Львов, А.С. Махмутова, И.И. Назаров, В.И. Филоненко и др.), художественной литературы (Г.С. Амиров, Г.Н. Асланов, Р.И. Бигаев и др.), лексикографических источников (Г.Н. Каримуллина, Г.Я. Романова и др.), современного литературного языка (К.Р. Бабаев, Р.З Киясбейли и др.), диалектов (Г.Н. Асланов, Л.Л. Аюпова, Л.А. Кубанова, Б.А. Моисеев и др.), арготической лексики (Н.К. Дмитриев) и др.
Одним из важнейших направлений в изучении и постановке проблемы Orientalico-Rossica является сформировавшийся в 40–50-е гг. ХХ столетия новый тип исследования – анализ восточных слов определенного исторического периода на материале письменности или диалекта в соответствии с периодизацией русского языка в широком смысле этого слова как языка, являющегося ветвью, частью общеславянского языкового родства (см.: [Исаченко 1963; Баш 1989]).
Описание языка эпохи Московской Руси (ХV–ХVII вв.) – периода образования великорусской народности и начала формирования национального русского литературного языка – весьма актуально в плане исследования эволюции лексической системы русского литературного языка в целом и ее заимствованного пласта, в частности.
Исследуемый период привлекает внимание языковедов в плане изучения «слов-пришельцев» из разных языков, в том числе и восточных (см., например, работы А.К. Рейцак, которая анализирует германизмы в лексике памятников русской деловой письменности ХV–ХVII вв. [Рейцак 1963], С.А. Беляевой, предпринимающей изучение английских заимствований в русском литературном языке ХVI–ХХ вв. [Беляева 1973], А.А. Архипова, который рассматривает историю гебраизмов в русском языке ХV–ХVI вв. [Архипов 1982], Г. Милейковской о польских заимствованиях русского языка ХV–ХVIII вв. [Милейковская 1984] и др.).
Отметим, что работ, посвященных анализу ориентальной лексики старорусского периода, немного. Среди них можно назвать исследования Е.К. Бахмутовой [Бахмутова 1940], С.Е. Малова [Малов 1951], М.Т. Тагиева [Тагиев 1969], А.Д. Эфендиевой [Эфендиева 1975], Л.С. Бургановой [Бурганова 1988] и др., в которых рассмотрены различные аспекты функционирования восточных лексем. Так, Л.С. Бурганова исследует проблемы грамматической адаптации заимствований; работа Е.К. Бахмутовой «Иранские элементы в деловом языке Московского государства» посвящена истории слов иранского происхождения, их тематической принадлежности и особенностям функционирования в деловом языке Московской Руси; С.Е. Малов анализирует ряд тюркизмов в старорусском языке с точки зрения их этимологии; в работе А.Д. Эфендиевой прослеживается этимолого-хронологическое описание ориентализмов позднего Средневековья (ХVI–ХVII вв.) и др. Однако проблемы исследования механизмов адаптации восточных слов как единиц языковой системы старорусского периода сквозь призму функциональных особенностей заимствований на материале разножанровых источников до сих пор не поднимались и не решались. Более того, в лингвистической и культурологической литературе в связи с европоцентрической ориентацией русской культуры и идеологии последних столетий влияние восточных языков на систему русского языка, его картину мира постоянно преуменьшалось, а адаптированные в русской языковой системе восточные лексемы воспринимались как этнознаки собственно русской культуры и языка.
Таким образом, актуальность обращения к исследованию восточных слов в русском языке ХV–ХVII вв. обусловлена отсутствием системного описания процессов адаптации ориентализмов на разных языковых уровнях в этот период, а также определяется необходимостью решения вопросов, связанных с функциональным анализом заимствований в привлекаемых для исследования текстовых источниках, весьма разнообразных в жанровом отношении.
Объектом исследования являются восточные заимствования как языковые единицы лексико-семантического уровня русского языка ХV–ХVII вв., в которых нашли отражение материальные и культурные связи между народами.
Термин «заимствование» в исследовании понимается традиционно и обозначает как процесс усвоения некоего элемента языка дающего языком принимающим, так и сам этот элемент. Понятие восточные языки объединяет ряд разносистемных языков: тюркские, монгольские, арабский, китайский, иранские языки. Заимствования из восточных языков в лексической системе русского языка, как известно, обозначаются чаще всего термином ориентализмы. Синонимичными данному понятию в лингвистической литературе принято считать следующие терминологические словосочетания: восточные заимствования, восточные слова, восточная лексика. В работе все вышеперечисленные термины используются как эквивалентные для обозначения ими, в первую очередь, собственно тюркской лексики, а также персидских, арабских, монгольских слов, обогативших словарный состав тюркских языков и, как правило, попавших в русский язык через посредство соседних тюркских народов. В этой связи важно замечание А.И. Соболевского, который писал, что «восточное влияние почти отождествляется с тюркским. Тюрки доставили нам не только свои слова, но еще арабские, персидские, монгольские, даже индусские и китайские» [Соболевский 1891].
Под языком-источником в исследовании понимается язык, к исконному составу которого принадлежит заимствованное слово. Определение языка-источника, а также этимологизация ориентализмов в целом имеет свою специфику, связанную с тем, что на протяжении всей своей истории русский этнос (а ранее – восточные славяне) контактировали с тюркскими и другими восточными народами (арабами, персами), в результате чего русский язык пополнялся не из одного какого-либо источника, а из разных тюркских и других восточных языков. Явление многоконтактности характерно для языковой ситуации исследуемого периода, что создает определенные трудности в выявлении источника и прототипа ориентального заимствования. Широкое понимание термина ориентализм позволяет рассмотреть в работе лексические единицы, восточное происхождение которых принимается не всеми исследователями (например, книга, корабль, терем и др.).
В качестве предмета исследования выступают механизмы адаптации восточных слов в старорусском языке на фонетико-морфологическом, семантическом и словообразовательном уровнях. Первоочередное внимание уделяется определению функциональных особенностей рассматриваемых заимствованных единиц на материале широкого круга разножанровых источников, позволяющих выявить основные направления их освоения в русском языке изучаемого периода.
Цель работы – на основе исследования динамики заимствования восточных элементов русского языка эпохи Московского государства установить закономерности их адаптации в лексико-семантическом, фонетико-морфологическом, словообразовательном аспектах с учетом их функциональных особенностей в разножанровых письменных текстах.
В соответствии с поставленной целью в нашем исследовании выдвигаются и решаются следующие задачи:
– выявить круг ориентальных лексем в исследуемых текстовых и лексикографических источниках;
– определить место восточных заимствований в лексической системе старорусского языка;
– описать поэтапное освоение восточных заимствований, формирование их семантической структуры;
– проследить историю выявленных ориентализмов в русском языке;
– исследовать механизмы фонетической и морфологической адаптации иноязычных заимствований восточного происхождения с учетом выявленных вариантов исследуемых единиц, а также типологических особенностей контактируемых языков;
– определить деривационный потенциал ориентальной лексики, проявляющийся в формировании комплексных словообразовательных единиц (рядов, гнезд) на базе заимствований;
– охарактеризовать функциональные особенности восточных слов в разножанровых письменных памятниках;
– рассмотреть проблемы лексикографирования восточных слов старорусского периода.
Основные источники исследования. Для анализа восточных слов были привлечены разнообразные в жанровом отношении памятники ХV–ХVII вв., язык которых, по мнению лингвистов-историков, является литературно-письменным вариантом русского языка на народно-языковой основе (В.В. Виноградов, Б.А. Ларин, В.В. Колесов и др.). Среди проанализированных источников (свыше 150 памятников письменности) широко представлены: 1) публицистические памятники (сочинения И. Пересветова, Ивана Грозного (ХVI в.), протопопа Аввакума (ХVII в.) и др.); 2) русские повести ХV–ХVII вв.; 3) пьесы («Юдифь» (1674 г.), «Баязет и Тамерлан» (1674–1675 гг.) и др.).
Особое место среди использованных источников составляют «хожения» («Хожение инока Зосимы» 1419–1422 гг., «Хожение купца Василия Познякова по святым местам Востока» 1558–1561 гг., «Хожение за три моря» Афанасия Никитина 1466–1472 гг., «Хожение купца Федота Котова в Персию» 1624 г., «Проскинитарий» Арсения Суханова 1649–1653 гг. и др.), представляющие собой описания чужих стран. В данных памятниках письменности широко представлена экзотическая лексика восточного происхождения, функционирование которой обусловлено особенностями жанра паломнической литературы.
В круг источников введены также тексты деловой письменности: официально-деловые памятники («Акты Московского государства» 1571–1644 гг., таможенные книги, посольские статейные списки), имеющие большое значение для исследования становления литературных норм русского языка национального периода, его словарного состава, в том числе восточного фонда.
В качестве образцов деловой письменности были исследованы эпистолярные тексты («Частная переписка князя П.И. Хованского, его семьи и родственников» ХVII в., «Письма царя Михаила Федоровича» 1619–1631 гг.), содержащие ценные сведения о частной и деловой жизни различных слоев населения Московского государства.
Значительную группу источников составляют памятники по истории народно-разговорного языка, которые демонстрируют широкое освоение восточных слов и их распространение в деловой и бытовой сфере: «Памятники русского народно-разговорного языка ХVII столетия (из фонда А.И. Безобразова)» (М., 1965), «Московская деловая и бытовая письменность ХVII века» (М., 1968); «Грамотки ХVII – начала ХVIII в.» (М., 1969).
Особого внимания заслуживают памятники письменности, в которых зафиксирован ценный лексический материал историко-этнографического плана. Так, описи имущества, принадлежащего кругу царствующих персон («Платье царя Бориса Феодоровича Годунова, 1589 г.», «Царская утварь и платье царя Феодора Алексеевича, 1682 г.» и др.), дают возможность выявить пласты восточных заимствований, относящихся к различным лексико-тематическим группам (названия тканей, одежды, обуви, воинских доспехов, оружия, конского снаряжения и др.).
Материалы памятников конфессиональной литературы (жития, похвальные слова и др.), несмотря на ограниченную представленность ориентальной лексики в данных текстах, позволяют составить целостную картину функционирования иноязычных лексических единиц в разножанровых источниках старорусского языка.
Источниками для исследования послужили, кроме того, региональные исторические словари, вводящие в научный оборот материалы местной деловой письменности ХVI–начала ХVIII в.: «Словарь языка мангазейских памятников ХVII–начала ХVIII в.» (Красноярск, 1971), «Региональный исторический словарь второй половины ХVI–ХVIII вв. (по памятникам письменности Смоленского края)» (Смоленск, 2000), «Казанский край: словарь памятников ХVI в.» (Казань, 2000), «Казанский край: словарь языка памятников первой четверти ХVII в.» (Казань, 2008), «Словарь русской народно-диалектной речи в Сибири ХVII–первой половины ХVIII в.» (Новосибирск, 1991) и др. Указанные лексикографические источники предоставляют необходимый материал для воссоздания истории словарного состава русского языка во всем его объеме.
Большую ценность представляют данные исторических и терминологических словарей русского языка («Материалы для словаря древнерусского языка» И.И. Срезневского, Словарь русского языка ХI–ХVII вв., Словарь русского языка ХVIII века, «Материалы для терминологического словаря древней России» Г.Е. Кочина и др.), которые позволяют определить как хронологию, так и пути проникновения ориентализмов в русский язык, их дальнейшее развитие.
При определении источника заимствования были использованы: 1) этимологические словари русского языка М. Фасмера, П.Я. Черных и др. и русских диалектов (А.Е. Аникин); 2) историко-этимологические исследования и сведения из этимологических этюдов В.И. Абаева, Р.Г. Ахметьянова, Н.А. Баскакова, К.Р. Галиуллина, Н.К. Дмитриева, И.Г. Добродомова, А. Жаримбетова, Ф.Е. Корша, Б.А. Ларина, А.С. Львова, П. Мелиоранского, И.И. Назарова, Г.Ф. Одинцова, Д.С. Сетарова, Ф.П. Сороколетова, Р.А. Юналеевой и др.; 3) русско-тюркские, тюркско-русские и другие двуязычные словари; 4) словарные материалы, отражающие лексику тюркских языков и диалектов, их этимологию («Словарь тюркских наречий» В.В. Радлова, «Словарь диалектов сибирских татар» Д.Г. Тумашевой, «Этимологический словарь тюркских языков» Э.В. Севортяна и др.).
С целью уточнения источника заимствования были привлечены памятники древнетюркской и старотюркской письменности: 1) лексикографические материалы древних тюркских языков – словарь Махмуда Кашгарского «Дван лугт-ат-турк» («Собрание тюркских языков») 1072–1074 гг., Древнетюркский словарь ХI в.; 2) филологические сочинения, например «Изысканный дар тюркскому языку (Грамматический трактат ХIV века на арабском языке)»; 3) издания, отражающие лексику отдельного или нескольких памятников, – «Лексика среднеазиатского тефсира ХII–ХIII вв.» А.К. Боровкова, «Староузбекский язык. Хорезмийские памятники ХIV века» (в 2-х томах) Э.И. Фазылова и др.
Эмпирическая база исследования представляет собой картотеку, насчитывающую около двух тысяч слов (заимствований и их производных), отобранных методом сплошной выборки из вышеназванных источников различного типа исследуемого периода.
Теоретическую основу исследования составили основные положения по проблемам взаимодействия языков, изложенные в классических и современных трудах таких отечественных и зарубежных ученых, как Е.Э. Биржакова, В.А. Богородицкий, А.И. Бодуэн де Куртенэ, С.К. Булич, У. Вайнрайх, Ж. Вандриес, Л.А. Войнова, Н.В. Габдреева, Н.И. Гайнуллина, Л.М. Грановская, И.Г. Добродомов, М.З. Закиев, Л.П. Крысин, Л.Л. Кутина, И.И. Огиенко, М.В. Орешкина, Э. Сепир, Б.А. Серебренников, А.И. Соболевский, Ю.С. Сорокин, З.К. Тарланов, А.Д. Эфендиева и др. Неоценимый вклад в изучение восточных заимствований в русском и других славянских языках внесли казанские лингвисты (Е.К. Бахмутова, И.И. Назаров, Р.А. Юналеева, К.Р. Галиуллин, Л.С. Бурганова, Л.К. Байрамова и др.).
Для разработки проблематики исследования существенное значение имели классические и современные работы по истории русского литературного языка - В.В. Виноградова, Б.А. Ларина, В.В. Колесова, Ф.П. Филина, А.И. Горшкова и др.; по историческому словообразованию, фонологии и морфологии - В.М. Маркова, Э.А. Балалыкиной, Г.А. Николаева, А.А. Аминовой, З.П. Даниловой, Ю.С. Азарх, Е.М. Шептухиной, В.В. Колесова, В.И. Постоваловой, М.А. Пильгун и др.; по исторической лексикологии и семантике - М.М. Покровского, В.В. Виноградова, Ф.П. Филина, О.Н. Трубачева, Д.Н. Шмелева, Е.С. Копорской, О.С. Мжельской, Т.М. Николаевой, Ф.П. Сороколетова, Г.В. Судакова, и др. В диссертации учтены общие и частные положения по проблемам исторической лексикографии, разработанные Л.В. Щербой, Ю.С. Сорокиным, Г.А. Богатовой, Л.Ю. Астахиной, Г.Я. Романовой, М.И. Чернышевой и др.
Методологическую базу исследования составляет комбинация ряда общенаучных (наблюдение, описание, типологизация, обобщение) и частных лингвистических методов (моделирования, анализ словарных дефиниций, контекстный анализ, словообразовательный анализ и др.). В качестве основных лингвистических методов использовались системно-структурный, сравнительно-исторический и типологический с элементами статистического анализа.
При описании иноязычной лексики использован системно-семасиологический подход, который проявляется во внимании к внутренней семантической структуре заимствований. А.А. Потебня, подчеркивая важность анализа семантики слова, отмечал, что в истории языка особого внимания заслуживает исследование «не звуковой наружности слов, которое при всей важности имеет лишь служебное значение, а мысленного содержания» [Потебня 1968: 5].
Материал исследования продиктовал необходимость выдвижения на первый план лексико-семантического аспекта изучения иноязычных новаций. Слово как одна из основных единиц языка является уникальным показателем системных связей, на многообразие которых указывал Н.В. Крушевский: « <...> слово связано двоякого рода узами: бесчисленными связями сходства со своими родичами по звукам, структуре или значению и столь же бесчисленными связями смежности с разными своими спутниками во всевозможных фразах; оно всегда член известных гнезд или систем слов и в то же время член известных рядов слов» [Крушевский 1883: 65–66].
Известно, что системные связи слов наиболее четко и полно выявляются в тексте, отражая закономерности функционирования лексем в языке определенного периода. Контекстуальный фактор, влияющий на условия употребления лексемы, представляет собой важный аспект в историко-лексикологичских исследованиях, так как контекст, будучи частью письменного текста, зависит от жанровой принадлежности источника, что является характерным и для памятников старорусского периода. Жанровые особенности памятников, определяющие его стилистические признаки, могут быть отнесены к тому фактору, который не является собственно языковым, но связан с языковыми характеристиками источника.
Настоящее исследование основывается на принципах системности и историзма. Организация и подача материала базируется на системно-структурном подходе, позволяющем проследить механизмы адаптации заимствований в подсистемах языка. Исторический подход, реализованный в работе, дает возможность репрезентировать историю как отдельных, так и целых групп заимствованных слов. В.В. Виноградов подчеркивал, что открытие исторических закономерностей изменений форм и типов мышления невозможно без изучения истории языка, истории слов и их значений. Анализ каждого слова в работе состоит из его этимологической, хронологической, семантической характеристики и описания сферы употребления, причем дополнительные сведения из других периодов истории русского языка проясняют не только жизнь иноязычного заимствования в старорусском языке, но и его дальнейшие семантические изменения. В этом, прежде всего, заключается своеобразие и сложность исследования.
Диссертация выполнена в духе традиций Казанской лингвистической школы, а также современных тенденций в развитии языкознания, характеризующихся отказом от исключительности того или иного общего метода, стремлением сочетать и комбинировать различные общие и частные лингвистические методы и подходы.
Научная новизна работы определяется материалом исследования, представляющим собой разнообразные в жанровом отношении памятники письменности периода ХV–ХVII вв. (публицистические, литературно-художественные, деловые и др.), содержащие значительное количество иноязычных слов восточного происхождения. При этом несомненным является тот факт, что «успех исследования и прежде всего его объективность зависят порой не столько от применения новых и усовершенствования старых методов, но также и от того, на каких источниках оно построено и в какой степени освоены эти источники» [Котков 1980: 17]. Предлагаемый комплексный подход к анализу языковых фактов позволяет впервые рассмотреть этапы формирования и стабилизации фонетического, морфологического, семантического статуса ориентализмов, определить словообразовательный потенциал заимствований, проследить особенности их освоения на фоне общих закономерностей развития русского языка Московской Руси (ХV–ХVII вв.).
Диссертационная работа представляет собой первый опыт описания процессов адаптации заимствованной лексики одного хронологического среза в динамическом аспекте на широком материале текстовых и лексикографических источников ХV–ХVII вв. и данных русского языка нового и новейшего периодов.
Теоретическая значимость диссертации определяется ее вкладом в решение актуальных общелингвистических проблем, связанных с анализом механизмов адаптации заимствований как языкового процесса, имеющего общие закономерности, соотносимые с ментальным и языковым пространством, развитие которых обусловлено общественно-историческими факторами и соответствующими коммуникативными потребностями носителей языка. При этом процессы адаптации рассматриваются на фоне общего состояния языковой системы исследуемого периода и в связи с основными тенденциями, определяющими начало формирования национального русского литературного языка.
Практическая значимость исследования. Основные положения и материалы диссертационной работы могут найти применение в лексикографической практике - при составлении словарей восточных заимствований русского языка; в языковедческой практике – при создании учебных пособий по лексикологии, этимологии, истории русского языка. Результаты исследования и наблюдения, приведенные в работе, могут быть использованы в вузовских курсах по исторической лексикологии, грамматике, фонетике, словообразованию, истории русского литературного языка, в спецкурсах по русско-тюркской контактологии, лингвографии, истории слов, лингвокультурологии и этнолингвистике.
Особенности языковой ситуации старорусского периода
На формирование языковой ситуации исследуемого периода повлиял ряд факторов социально-экономического, историко-культурного и административного характера. В XV - XVI вв. вокруг Москвы произошло объединение основных русских территорий. В XVI в. был практически сформирован централизованный бюрократический аппарат. К концу XVTI в. общность русского народа приобретает сравнительную устойчивость и начинается переход ее в нацию (см.: [Мавродин 1961; Судаков 1985: 24]). Указанные процессы повлекли за собой междиалектное взаимодействие, способствуя формированию в письменной и разговорной речи общерусских норм. На протяжении всего исследуемого периода (вплоть до XVIII в.), постепенно сужая сферу своего влияния, сохранял престиж церковнославянский язык, используемый в конфессиональной (литургической, канонической, гомилетической, дидактической) и конфессионально-светской (полемической, агиографической) литературе. В составе русского литературного языка выделились две разновидности: книжно-традиционная и демократическая. Происходит активное наступление живого разговорного языка. Наряду с этим развивается деловая письменность. Исследователи подчеркивают зависимость между расширением функций деловой речи и усилением роли разговорной лексики в литературном языке (В.В. Виноградов, Б.А. Ларин, Ф.П. Филин, В.В. Колесов, Г.В. Судаков). Уже в XVI в. наблюдается использование элементов делового письма в литературе и публицистике (Стоглав, Домострой и др.), с 20-х гг. XVII в. данный процесс приобретает широкий размах (агитационная письменность Смуты, сатирические произведения и т. п.).
Начиная с середины XVI в. происходит узуальная выработка фонологических норм (аканье на среднерусской основе, севернорусская система консонантизма и др.), становление ряда грамматических явлений (например, окончаний -ам (-ям), -ами (-ями), -ах (-ях) в формах склонения имен существительных) и увеличение общерусского лексического фонда. Стремительно протекает семантический рост национализирующегося языка (см. об этом: [Виноградов 1978]). Б.А. Ларин, характеризуя начальный этап образования национального русского языка в его письменной и устной формах (со второй половины XVI в. до середины XVIII в.), подчеркивал следующее: «Важным характерным признаком образования национального языка надо считать органическое, проникающее сближение ранее противопоставленных и обособленных систем письменного и разговорного языка. Контаминация, все более глубокое взаимное влияние их только начинает давать первые нестойкие плоды в XVII в., но это подготовляется всем предшествующим развитием языка и общества» [Ларин 1961: 25].
Немаловажен тот факт, что XV - XVII вв. в истории социальных связей русского народа с восточными выделяются как особый период. В конце XV в. русские земли освободились от Золотоордынской вассальной зависимости. Происходит распад Золотой Орды, на бывшей территории которой в течение XV в. формируется Сибирское ханство (конец XV в.), Ногайская Орда (конец XIV - начало XV вв.), Казанское ханство (40-е гг. XV в.) , Крымское ханство (1443 г.), Астраханское ханство (1459 г.) и др. Усиление Московского государства сопровождалось экспансией на восток.
Во второй половине XVI в. Иван IV (Грозный) присоединяет к русским землям Казанское и Астраханское ханства; в 1557 г. происходит присоединение к России Башкирии; с 80-х гг. начинается покорение Сибири (поход Ермака в 1582 г. против хана Кучума), завершившеєся в XVII в. присоединением ее к русскому государству. В XVI в. происходит распад Ногайской Орды на Ногаи Большие, Ногаи Малые и Алтыульскую Орду. К началу XVII в. при Борисе Годунове Большие Ногаи (территория поселений и кочевий ногайцев — прикаспийская низменность от левобережья Нижней Волги до реки Урал) были официально подчинены России. В этот же период начинается переход калмыцких улусов в русское подданство. Таким образом, русское государство к XVI — XVII вв. контролировало большую территорию, занятую различными восточными народами, ведущими оседлый и кочевой образ жизни.
Исследуемый период характеризуется интенсивными торговыми связями с восточными государствами. Так, в XV - XVI вв. основными контрагентами России, с которыми происходил товарообмен, были Иран, Турция, Крым, Ногайская Орда, Азербайджан, позднее, в XVII в. - Восточная Сибирь и Китай. Так, из Турции, ставшей в XVI - XVII вв. мощной Оттоманской империей, ввозят разнообразные товары: ткани (атлас, бязь, камка, тафта), ковры, шелк-сырец, хлопок, тесьма, кушаки, сафьян, пряности (перец, гвоздика, шафран, имбирь), продукты (сахар, рис, орехи, изюм), самоцветы и драгоценные камни (жемчуг, яхонты), холодное оружие и доспехи (сабли, топоры, шлемы, сагайдаки), конская сбруя (см.: [Фехнер 1952]).
В первой половине XVI в. из Казанского ханства импортировалась юфть, основная статья торговли ханства [Мухамедьяров 1950: 277]. После присоединения Казанского ханства к России, как известно, Казань считалась одним из центров производства русских экспортных кож. Сафьян, козловая кожа особой выделки, упоминалась в числе товаров, ввозимых на Русь из Турции и Крыма. Как указывал Дж. Флетчер, английский посол в Москве (1588-1589 гг.), сафьян ввозили в Россию также из Ирана (см.: [Фехнер 1952]).
В связи с расширением торговых связей с восточными странами лексика русского языка исследуемого периода обогащается профессиональными словами, получившими дальнейшее распространение в общем употреблении. Среди них можно назвать наименования весов {батман, безмен), мер {аршин) и названий товаров: тканей {камка, кумач, куфтырь), различных кож {сафьян, юфть) и др. Подробнее об этом см.: [Шмелева 1960, 1961; Эфендиева, 1975].
К Востоку с давних времен проявляли внимание многочисленные паломники и путешественники, которых интересовали не только христианские религиозные святыни, но и жизненный уклад, экономика и география посещаемых стран. Б.М. Данциг, исследующий историю русских путешествий допетровской Руси, пишет: «За шесть веков русские путешественники побывали во многих странах Ближнего Востока. ... Эти путешествия дали немалый географический информационный материал, и в сочетании с другими источниками ... в России допетровского периода накопилась серьезная для своего времени сумма основательных знаний по географии, быту, политическому положению, взаимоотношениям и национальностям стран Ближнего Востока» [Данциг 1953: 230]. Начиная с «Хожения» игумена Даниила (1106 - 1107 гг.) в русской литературе XII - XV вв. насчитывается более 70 различных памятников паломнической литературы, среди них около 50 оригинально-исторических и более 20 переводных и легендарно-апокрифических (см.: [Прокофьев 1970: 5]). Эпоха Московского государства также оставила много описаний путешествий на Восток (см. Гл. V).
Безусловно, наличие разного рода связей - политических, экономических, культурных - не могло не сказаться на языковом облике эпохи Московского государства. В свете современных лингвокультурологических исследований понимание языка как зеркала культуры и жизни страны не ново, оно имеет непосредственное отношение и к рассматриваемому периоду, когда язык, реагируя на внешние изменения, активно включал в лексический фонд новообразования, связанные с указанными изменениями. Ориентальные заимствования, являющиеся результатом контактов с восточным народами, составляют существенную часть в русском словарном составе исследуемого периода. Совершенно справедливо замечание в этой связи Ф.П. Филина о заметном воздействии «на великорусский язык лексики из языков Востока (прежде всего тюркских или иных, главным образом, через тюркское посредство), что вполне понятно, если учитывать интенсивные связи Московской Руси с восточными странами. Оно значительно возрастает по сравнению с древнерусской эпохой. Часть слов восточного происхождения попадает в письменность и доходит до наших дней, а большая часть их сохраняется в великорусских говорах» [Филин 1982а: 26].
Петровская эпоха (конец XVII - начало XVIII в.) характеризовалась сменой языковых влияний, связанной с переориентацией России на западную духовную и материальную культуру, что обусловило ведущую позицию западноевропейских языков. Исследователи отмечают, что одним из основных семантических процессов XVIII столетия была дифференциация подобозначного «в результате слияния нескольких разногенетических источников» и как следствие - высокая языковая избыточность: обилие равнозначных и подобозначных лексических единиц, повышенная лексическая вариативность [Кутина 1977: 29]. Немаловажен тот факт, что феномен «многоименства» (по терминологии филологов XVIII века) был обусловлен предшествующим периодом развития языка и проявился к XVI столетию. Одним из источников лексической вариативности и неологизации словаря XVI - XVII столетий было взаимодействие исконного фонда и восточных заимствований (ср. лошадь- конь; базар - торг).
Ориентализмы в составе тематических групп
Принцип тематического изучения лексики получил теоретическое обоснование в исследованиях Ф.П. Филина, Д.Н. Шмелева, Ф.П. Сороколетова, Г.Н. Лукиной и др. Исследование лексики по тематическим группам, несмотря на отдельные слабые стороны, целесообразно и удобно по отношению к конкретным словам, в значении которых преобладает денотативное содержание. «В практике лексикологических исследований, когда изучается не отдельное слово, а совокупность многих слов, словарный материал по разным соображениям обычно классифицируется по содержанию обозначаемых им понятий, иначе — по темам или сферам употребления, почти безотносительно к тому, в каких отношениях друг к другу находятся слова по их значениям ... Изучение словарного состава по тематическим группам законно не только по причине методических удобств при изложении разнородного лексического материала. Исследование состояний и развития слов, обозначающих группы предметов и общества, важно само по себе, что не требует особых доказательств» [Филин 1982:231].
«И особенно удобна эта классификация, — отмечает Е.В. Опельбаум, — в исследовании по языковым контактам, так как она позволяет делать выводы и предположения о сферах воздействия языка-источника на заимствующий язык, о характере и области употребления заимствований, об уровне знаний реалий носителями заимствующего языка, о наиболее вероятном источнике заимствования, принадлежности к одной и той же тематической группе, о количественном соотношении исконных и иноязычных слов, объединенных одной и той же темой, о специфике одной тематической группы слов по сравнению с другими тематическими группами» [Опельбаум 1971: 228].
Таким образом, можно констатировать, что тематическая характеристика заимствований дает возможность определить их место в лексико-семантической системе русского языка и увидеть, какие фрагменты лексикона наиболее проницаемы для восточных слов. В свое время Ф.П. Филин довольно точно подметил, что «тюркизмы и другие восточные элементы играют вторую/ после западноевропеизмов, роль в обогащении словарного состава великорусского языка, причем разных его тематических разрядов. Как и западноевропеизмы, восточные элементы укрепляли позиции русской народной речи в письменности, поскольку их значения не были связаны с понятийной системой православной религии» [Филин 1982а: 26-27].
Различные тематические группы восточных слов привлекали и продолжают привлекать исследователей. Из многочисленных тематических пластов восточных заимствований в русском языке объектами анализа становились следующие: наименования пищи [Моисеев 1962], термины орудий труда и животноводства [Селимов 1964], названия животного мира и растений [Сетаров 1971, 1990; Жаримбетов 1980], одежды и ее деталей [Юналеева 1982], построек и строительного дела [Гатаулина 1986], предметов домашнего обихода [Сагитова 1992] и др. Ориентализмы, зафиксированные в анализируемых источниках, в большинстве своем обозначают конкретные предметы и представлены следующими тематическими группами:
1) государственное устройство, чиновный аппарат, администрация; звания, титулы, обращения: амира титул правителя , бек титул высших чиновников , илдырхан титул правителя , мурза князь , паша, хан, гиубаш начальник полиции ; административно-территориальные единицы: кабак поселение , улус, юрт область , страна, поселение и др.; налоги, грамоты: кабала, ярлык, ясак; печати, тиснения: тавра, тамга;
2) военная лексика: аманат заложник , ясыръ пленный , санчак правитель области в Османской империи , табор стан, становище, лагерь, обоз , тюфянчей стрелец , янычар отборные войска в султанской Турции ; бехтерец панцирь из металлических пластинок , саадак/сагадак вид оружия , сабля, томара стрела особого рода и др.;
3) торговля, денежные расчеты: базар, батман, безмен, гыря гиря , кентаръ мера веса , рахтан таможенная пошлина , товар; абаса персидская серебряная монета , алтын, футун серебряная монета , шителъ медная монета ;
4) религия: дербыш/ дервиш мусульманский аскет , кешиш/кешит священник , мулла, пир старец , ших/шейх святой ; байрам-курбан, байрам рамазан; улубагрим большой праздник ; болван идол, кумир , намаз, фата фатха, название первой суры Корана и др.;
5) наименования лиц: арап негр , бесермен/бусурманібусорман, гарип чужеземец , караваш рабыня, невольница , катуна госпожа , кофар раб-индус , кул раб, невольник, слуга , палач, толмач;
6) названия одежды, головных уборов, обуви: азям, кафтан, кушак, фата покрывало на голову , повязка на бедрах , чуга узкий кафтан , штаны; башмаки, четыги, попучьіпопучи вид обуви , чеботы;
7) ткани: алача персидская ткань , бархат, изуфръ шерстяная ткань , камка, киндяк, кутня, миткаль, мухояр, тафта, фарауз сорт шелковой ткани и др.;
8) меры длины: аршин, косяк, агач путевая мера длины ;
9) драгоценные камни и украшения: бечет гранат, рубин , алмаз, ахик сердолик , бисер, бирюза, жемчуг, яхонт, яшма; серьги.
10) музыкальные инструменты: барабан, домра, накры, сурна и др.
11) животный и растительный мир: бабр тигр , баран, ишак, обезьяна, слон; арбуз, камыш, лебеда,ревень, сарана сандал, тутурган рис ;
12) рельеф местности: бугор, буерак, култук залив , лиман;
13) сооружения: амбар, дугенъ лавка , лачуга, чердак, чулан и др.;
14) орудия труда, инструменты: бурав, кирка, кочерга;
15) коневодческая лексика: аргамак, бахмат; буланый, игрений, каурый, чалый, чубарый и др.;
16) предметы быта: бумага, ковер, палас, чирак подсвечник , шандал;
17) сосуды, вместилища: корчага, кумган, лохань, сундук;
18) кушанья и напитки: брага, буза, чихир крепкое вино , шарап вино , харч;
19) транспортные средства: бус, каптан зимняя крытая повозка , кестяк корабль, барка , колымага закрытый экипаж шатрового типа , тава корабль , телега;
20) болезни: камчуг подагра ;
21) вещества: бура, сургуч, сурьма;
22) абстрактная лексика: барыш, изъян, халял дозволенное религиозным законом .
Как видно, тематический диапазон восточных слов XV — XVII вв. был широк и охватывал сферы общественной и частной жизни: от наименований государственного устройства до хозяйственной терминологии. С точки зрения предметно-тематического содержания основную массу составляют заимствования с конкретно-предметным значением, незначительно количество абстрактной лексики {барыш, изъян). 8
Субстантивные производные
В исследуемых источниках широко представлены отсубстантивные производные с формантом -ник при наименовании лиц мужского пола в обобщенном значении название лица по профессии - алмазникъ шлифовальщик драгоценных камней , кирпичникъ тот, кто изготовляет кирпичи , нагарникъ тот, кто играет на нагаре , чеботник сапожник, тот, кто изготовляет чоботы и др. Ср.: нагарниковъ 10 челов бкъ (X. Афан. Никит., 17. 1466—1472 гг.); Казенные кузнецы, кирпичники и ямской слободы охотники положили передъ нами въ съезжей изб it твои государевы жалованныя грамоты (АМГ I, 253. 1629 г.); Язь гсдрни црцы [Натальи Кириловны] Мастерския полаты чеботник Григореи Емелянов (МДБП, 173. 1678 г.).
В этой связи важно подчеркнуть, что «наименования лиц по роду профессиональной деятельности являются одной из наиболее динамично развивающихся лексических систем» [Голованова 2008: 205].
Характерно, что производные на -ник, обозначающие лицо по профессии, наиболее частотны в деловых памятниках анализируемого периода. Например, в «Писцовой книге г. Казани» (1565—1568 гг. и 1646 г.) отмечаются следующие номинации: войлочник тот, кто изготовляет войлоки , кармачник тот, кто делает кармаки (удочки) , саадачник мастер, изготовляющий саадаки, или торговый человек, продающий саадаки , санникъ мастер, продающий и изготовляющий сани , сапожник, сарафанник тот, кто шьет и продает сарафаны , таможникъ служащий таможни, сборщик -, таможенной пошлины , тафеиник тот, кто шьет и продает тафьи , хмельник тот, кто выращивает и продает хмель и др., ср.: Сенька кармачник (Кн. п. Казани, 42. 1565-1568 гг.); Ширяйко саадачник (там же, 39); Иванко тафеиник (там же, 37); Фетка Васильев алмазник (Кн. п. Казани, 121. 1646 г.); Костъка Спиридонов сын войлошник (там же, 125); Ивашко Фролов санник с сыном с Савкою (там же, 76) и др.
Для некоторых производных на -ник характерна диффузность семантики. Так, шалашник/шелашник — это не только тот, кто изготовляет шалаши и продает их , но и тот, кто держит шалаш : Л авка Иванка Васильева шалашника Федоровская Болотникова, оброку 5 алт. (Кн. п. Казани, 65. 1565-1568 гг.); Ивашко шелашник мушник середней (там же, 21); шатерник - это не только шатерный мастер; тот, кто делает шатры , но и тот, кто ставит шатры : И шатерниковъ, и борашей и всякихъ чиновъ служилыхъ людей судити мні; вправду, безо всякие хитрости (АМГ I, 219. 1627 г.).
Кроме того, выявляются омонимичные формы на -ник для обозначения предметов - бумажник стеганый ватный тюфяк : семь перинъ и бумажниковъ (СлРЯ XI—XVII вв., вып. 1, с. 354); бумажник сумка для бумаг и денег : и тотъ бумажникъ съ писмами отняль (там же). Ср. также омонимию личных и неличных производных: санник мастер, продающий и изготовляющий сани и санник лошадь, специально обученная для езды гуськом ; хмельник тот, кто выращивает и продает хмель и хмельник место, где растет хмель; заросли хмеля . Ср.: Левка Микифоров сын хмельник (Кн. п. Казани, 75. 1646 г.); И за речкою Шершнивкои ихмелники и старинные к той лее дрвни належати к Шершнивои сенные покосы (Сл. Смол, кр., 313. 1680-1685 гг.).
Параллельно с омонимичными образованиями на -ник выступают однокоренные синонимичные наименования лиц мужского пола на -чик/-щик: алмазник — алмазщик, кирпичник - кирпитчик. В.М. Марков, исследуя явление суффиксальной синонимии существительных на -шик и -ник, объединенных значением лица (типа поручник — порутчик, поместник - помещик, зажигалник — зажигалгцик), в языке судебников XV - XVI вв., замечает, что распространение образований с суффиксом -щик в значительной мере происходило за счет вытеснения суффикса -ник в процесее оформления семантических дублетов [Марков 2001: 110].
По наблюдениям Ю.С. Азарх, в старорусский период наблюдается рост отсубстантивных наименований лиц на -ник и в этот же период завершается процесс вычленения указанного суффикса у наименований лиц. Ср.: барышник, пирожник, раскольник, ябедник [Азарх 1984: 100—101]. К концу старорусского периода имена на -ник сокращаются в результате вытеснения их производными на -щик/-чик (см.: [Данилова 1967: 35-40]).
Дериваты с модификационным значением лица женского пола на -иха от заимствованных наименований лиц мужского пола {вор — вориха преступница , бобыль — бобылиха жена бобыля ) в исследуемый период являются синонимичными образованиями к наименованиям лиц других словообразовательных моделей. Так, отсубстантивное образование вориха преступница становится синонимичным деривату воровка, а дериват бобылиха жена бобыля вступает в синонимичные отношения с производными бобылка, бобылица в том же значении. Ср.: вдова Маръица бобылиха Ряз. п. кн. П., 485 1597 г. (СлРЯ XI-XVII вв., вып. 1, с. 254); дано жнецамъ бобылицамъ. Кн. прих. расх. Соф., 7 об. 1600 г. (там же). Ср. также производные со значением женскости от наименований титулов: тайша титул у некоторых местных народов Сибири - тайшиха жена тайши : А тайшиха де Дарыка да сын ее Ешкеп велели государю бити челом (Сл. Сиб., 154. 1647 г.).
В ряду номинаций с указанным значением отмечаются редкие производные с суффиксами -еня и -уха {возырь визирь — возыреня жена визиря , вор - воруха женщина развратного поведения ). Ср.: А брат выежжает султанов [на потеху] в понед ілникь, с матерью да с сестрою; а жонъкъ 2 тысячи выежжаеть на конех да кроватех на золотыхъ... да два возыря, да 10 възыреней (X. Афан. Никит., 26. 1466-1472 гг.); Стрелца Алешкина жена Микитина Танка была воруха и за блудное воровство прежъ сего в Стрелецком приказе в приводе была и кнутом бита (МДБП, 283. 1658 г.).
Единичны производные от наименований существительных со значением детскости, например, тайша — тайшонок малолетний сын тайши : Ишимов сын царевич Аблай да с ним брат ево, Ишима-царевича, племянник Девлет Кирей чувак Салтанов сын, да с ними де тайшонок молод, а как ево зовут, тово де неведомо (Сл. Сиб., 154. 1631 г.).
Среди производных существительных от заимствованных основ выделяется целый ряд эмоционально-оценочных образований с разными формантами. Наиболее яркими из них являются суффикс -к- и его производные - -ик-, -OK-, -чик-, -ец-, передающие в сочетании с производящими основами значение уменьшительности, малых размеров: бирюзка, зипунец, колымажка, лалик, стаканчик, сургучик, тазик, ярлычок, яхонтец. Подобные деминутивы характерны для деловых памятников XVI -XVII вв., а также текстов эпистолярного жанра (грамотки, частная переписка), представляющих собой разновидность народно-разговорной речи. Ср.: тазикъ серебреной (МДБП, 189. 1698 г.); Зипунецъ тафтяной гвоздичной (там же, 214. 1676 г.); Прикажи гсдръ прислат сургучику (Грамотки, 212. XVII в.); Помилуй, матушка моя, прикажи сделать сундучковъ и скрынокъ и подголовочковъ (Переп. Хован., 413. XVII в.).
Отмечаются примеры употребления дериватов с уменьшительно-ласкательным значением {арбузец, тесемочка): а арбузец хотя на лицо не хорош толко в серцы добро (Переп. Безобразова, 94. 1680 г.); Да при(шли) ко мн тесемочку б&іенькую шелковую на узду (Переп. Хован., 307. 1682 г.). Кроме того, в исследуемых источниках выявлены дублетные формы, где представлена синонимия производящего и производного как результат нейтрализации отношений уменьшительности: балаган легкая плетеная постройка, шалаш - балаганец, брага - бражка, ферезь вид кафтана — ферезеі{, серьги — сережки и др. Ср.: Сережки золотые одинцы с репьи (Сл. Каз. кр. XVI, 215. 1568 г.); Тово ж числа явился гуляшей члвкъ Гришка Демин полосмгінки бражки сварит явки взята две денги (Там. кн. южн., 14.1646— 1647 гг.).
Любопытно, что у некоторых отсубстантивных производных произошла лексикализация значения. Так, дериват кафтанец приобрел значение суженный и укороченный кафтан : Кафтанецъ короткой, камка Мисюрская на черни рыбки золоты безъ подкладки; и тотъ кафтанецъ помгкченъ въ HTkmrkxb: въ Государевыхъ деи въ лФтнихъ наряд &хъ (Оп. им. Ив. Гр., 1582— 1583 гг.); Кафтанец твои зелюнои ... изволит ли ты к себе прислат (Переп. Безобразова, 116. XVII в.).
При наименовании предметов встречаются эмоционально-оценочные образования на -ишко с уменьшительно-уничижительной маркированностью (кафтанишко, сапожонки, ферезишка). Данные дериваты частотны в таких разновидностях деловой письменности, как челобитные, а также в частной переписке (грамотки).
Следует отметить, что употребление уменьшительно-уничижительных производных в эпистолярном общении людей, неравноправных в социальном плане, объясняется этикетным характером написания такого рода писем, в которых обычно просьба к адресату о чем-либо сопровождается описанием тяжелого положения просителя и, соответственно, наименование просимого употребляется в уменьшительно-уничижительной форме. Ср.: Прикажи, государь, по кабалишкамъ моимъ на своихъ полчанахъ взять деньги и отдать людишкамъ моимъ (Переп. Хован., 353. XVII в.).
Уменьшительно-уничижительные формы, используемые пишущим для обозначения чего-либо принадлежащего или свойственного ему самому, могут быть своеобразным выражением этикетной формулы писем. Например: Будут мои ферезишка со мною крашенинные для ради таскотни (Грамотки, 51. XVII в.).
Фрагмент Словаря (образцы словарных статей)
АБА (ОБА), ж. [тур. aba из араб, грубая шерстяная материя , турецкий суконный кафтан ] 1. Толстое белое сукно. Явил иноземец города Могилева Олфим Амелянавъ да Федор Иванов ... двенатцот полуковтаня крошенинные девет юхтеи софьянов шесть штук абы. Там. кн. южн., 204. 1641-1642 гг. Таво ж числа явил рыленин Совелеи Шелехов соли два воза да на падводе девятнатцот штук обы три половинки сукна аглитцкова. Там же, 205.
2. Плащ из сукна (абы). Литвинъ города Могилева Филонъ Федоров явил на дву возах семь килимов перских сто паесов гарускных пять зипунов сермяжных дв й аб Ь дватцать пять портокъ. Там кн. южн., 233. 1646-1647 гг.
АБАСА, ж. [перс, abbasi] Персидская серебряная монета (по имени шаха Аббаса). А через реку мост на сандалех, да чепь железная на мосту протянута з берегу на берег. А тут рахтаны (рахматы. - рук. А.) емлют с верблюда по две абасы. X. Котова, 36. 1624 г.
АБИНЫЙ (ОБИННЫЙ), прил. к аба (в знач. 1). Да съ нимъ же де, съ Леонтьемъ, послали изъ Молдавской земли торговые люди гречане, что торгують обинными сукнами и колпаками ... грамотку къ турчаномъ. АМГI, 341. 1631 г. Иноземец города Могилева Андреи Семенов явил на возу двії епончи абиных осмнатцать панчох одиннацать мехов русачих. Там. кн. южн., 237. 1646-1647 гг. Дві однорядки обинныя б йлыя: въ томъ числ к на одной круживцо золотное кованое. Плат. Ал. Mux., 71. 1676 г.
АБЫЗЪ (АБАЗЪ, ОБУЗЪ, ОБЫЗЪ), м. [тат., казах., тоб. abyz мулла ] Священнослужитель у мусульман (имам, мулла). Да рек тако Магмет-салтан сеитам своим и молнам, и пашам, и абызам: «Се есми праведен суд в царство се ввел, а се веру християнскую прийму, да буду самому господу небесному угодник». Ив. Пересветов, 151. XVI в. Абие изыдоша во сретение нашихъ абазы ихъ, сеиты, молвы, предъ великимъ бискупомъ, а по ихъ съ великимъ ... амиромъ, имянемъ Кулшерифъ-молвою. Курб. Ист., 198. XVI е. А в ней служилой абыз Ишей Илчебаков. Сл. Каз. кр. XVII, 16. 1602-1603 гг. По шахову договору с турским царем Мурат-салтаном, что быть козылбаским обызым по их бусурманскому закону у святых в Богдате да шаху де давать была на год по 300 вьюков сырцу шолку. Ст. сп. Елчина, 216. 1639-1640 гг.
АГА, м. [тур., азерб. ауа благородный, знатный; господин, хозяин, начальник ] 1. Военачальник (у турок, крымских татар, ногайцев). И до подворья проводили аги с янычаны и приставы, и Ивана чтили, и кормы на подворье присылал [азовский диздар Сеферь], доколе Иван в Азове был. Ст. сп. Новосильцева, 64. 1570 г. Да тотъ же донской казакъ Алешка Игнатовъ сказалъ мігЬ: пошли де было изъ Азова подъ украинные городы подъ Волуйку и подъ Б клгородъ съ агою сто челов къ татаръ. АМГІ, 192. 1623 г.
2. Почетный титул. В составе имени знатных лиц на востоке. А как Селим-салтан вышел в выходную полату, и наперед у него был янычанский большой воевода Сьяуш-ага, а после его были турские митрополиты. Ст. сп. Новосильцева, 78. 1570 г. А какъ клад будет на Туле и вы с Тулы велите отпустить Садыкъ агу, да толмоча ншего с посланником з грамотою, в Крымъ отпустит же. МДБП, 33. 1682 г.
АГАЧЬ, м. и ж. [тур., азерб. ауас мера длины от 6 до 7 верст ] Путевая мера длины (около 5 верст). От Низовой ходу до Шаврина четыре агача, (20 верст. - рук. А), а по рускому во всякой агачи по 5 верст. А итти полями и мокрым местом. X. Котова, 33. 1624 г.
АЛАМАНЫ, мн. [араб, alaman] Немцы. И съ Папою быша Латинския церкви арцыбискупы, бискупы, Латины, Аламаны, Фрязове, Калатины, Френчуки, Бербеаны, и Кафеяны. X. Сим. Сузд., 85. 1437 г.
АЛАМАНСКИИ, прил. к аламаны. Немецкий. Аламанская земля — Германия. И той Нирнбергъ градъ стоить среди Аламанския земли; а Аламанская земля, то есть не иная в ра, ни иной языкъ, но есть едина віїра Латинская, а языкъ Немецкий же, но разной, яко Русь съ Сербы. X Сим. Сузд., 84. 1437 г.
АЛМАЗИТИ (ОЛМАЗИТИ). Шлифовать (о драгоценных камнях). Пятдесят камней в гнезд хъ и без гн здъ, олмаженыхъ и не олмаженыхъ. Отр. стар, on., 327, к. XVI — н. XVII в. И вы у мастера поучитеся, какъ алмазятъ камень, и обд лываютъ и рііжуть. Торг. кн. (С), 121. XVI—XVII вв.
БАБРЪ, м. [тат. babr леопард, ягуар из перс, babr] 1. Тигр. А что в Казбине зверь бабр величеством болши лва, а шерстью глиннаст, а шерсть ниска, а по нем полосы черны поперег. А губы что у кота и прыск котовои. А сам черевист, ноги коротки, а длинною долог, а голосом велик и страшен, ногти что у льва! X. Котова, 56. 1624 г. А соболей и лисиц и бабров и барсов в Китайском царстве, сказывают, много. Ст. сп. Байкова, 133. 1653 — 1657 гг. [Ахиоръ:] О дабы львы и иные лютые ко мн надбНкжали зв ри, яже бы ми скорую преподали кончину! Страшуся бо челов къ, занеже лютішши суть, нежели львы и бабры. Юдифь, 124. 1673 г.
2. Шкура тигра. И после, государь, того же послы от Контайши тебе, государю, челом ударили бабр, да барс, да 5 бобров рыжих. Сл. Сиб., 8. 1641 г. Да те же, государь, послы ударили челом тебе, государю, от Контайши и от жен и от детей ево 2 бабра — один подделан, да 2 седла с войлоком. Там же, 1651 г.
БАДЬЯ (БОДЬЯ), ж. [тур., азерб. badja, тат. badjan деревянный сосуд (из перс, badja сосуд для вина, кувшин )] Широкое ведро, немного суженное книзу, деревянная кадка. Да въ зелейной казн Ь колодезныхъ припасовъ ... дв Ь бадьи запасныхъ да два каната, да четыре заступа. АМГI, 565. 1634 г. Въ казенномъ же погреби бодья липовая, изъ чего продають кислой медъ въ M fepy; 2 бодьи липовыя жъ, одна - осьми-алтынная, а другая - четыре-алтынная. АМГ III, 24. 1660 г. Семь пуд тритцат(ь) гривенок меду-патоки и з деревом (в) дву бад(ь)ях. Сл. Мангаз. пам., 31. 1697 г. Мера кислого меда, помещающегося в этом сосуде. Въ казенномъ погреби 209 ведръ вина да меду кислого 33 бадьи, а см Ьрниковъ того меду 55 ведръ. АМГ III, 27. 1660 г.
БАДЬЯНЪ, м. [из тат. badjan, madjan анис (из перс, badjan)] Плоды растения анис, обладающие пряным запахом и вкусом. А пряных зелей в Китайском царстве, - перцу, и гвоздики, и корицы ... и бадьяну, и чаю, -много. Ст. сп. Байкова, 135. 1653—1657 гг. Полтора пуда бад(ь)яну. Сл. Сиб., 8. 1695 г.
БАЗАРЪ (БОЗАРЪ), м. [тат., тур., туркм. bazar (из перс, bazar)] Площадь, на которой торгуют; рынок. И ту [в Курыли] бых 5 месяць, а оттуды же поидохъ Калики, и ту же бозаръ велми великъ. X Афан. Никит., 28. 1466 - 1472 гг. Собрана на бозаре с туш и с холстов и с мелких кругов воску и со всякой мелкой бозарнои продажи тритцат алтын две денги. Там. кн. южн., 12. 1646—1647 гг. Захотелось им, двум братом, позавтракати, вышли они на базар погулять. Пов. о Фоме, 43. XVII в. А купит на бозаре везенку сенца ноболшую беремцы з два на возе дат рубъля полтара сорак алтын. Грамотки, 122. XVII в. \\ Совершение торговых операций. На год единъ бозаръ, съ Ьждается вся страна торговати. X. Афан. Никит., 16. 1466 — 1472 гг.
БАЗАРИШКО, с, уменъш.-уничиж. к базаръ. Городъ Иоппия старой, былъ великъ гораздо и толстъ ... токмо подл й моря арапьи поднаметы немноги и базаришко съ хл Ъбомъ для корабельнаго пристанища. Аре. Сух. Проскинитарий, 49. 1649 — 1653 гг.
БАЗАРНЫЙ (БОЗАРНЫЙ), прил. к базаръ. Собрана на бозаре петенных денех с холстов ис мелких кругов воску и со всякой мелкой бозарнои продажи чатыря рубли восмъ алтын две денги. Там. кн. южн., 16. 1646-1647 гг.
БАЗЛУКЪ, м. [ср. азерб., туркм., кыпч. buz лед и афф. -lyk, -luk, bozlyk, bozluk] Род подковы с шипами, которую подвязывают к середине подошвы для хождения по льду. Егда в Даурахъ я былъ, на рыбной промыслъ к д Ьтямъ по льду зимою по озеру б Ьжалъ на базлукахъ. Ав. Ж., 46. 1672 — 1673 гг.
