Содержание к диссертации
Введение
Глава I Лексико-фразеологический состав прозы О.Мандельштама 11
1.1. Концепция слова в творчестве О.Мандельштама 11
1.2. Лексический состав прозы О.Мандельштама 17
1.2.1. Конкретная и абстрактная лексика в прозе О.Мандельштама 17
1.2.2. Основные лексико-семантические группы слов в прозе О.Мандельштама 25
1.2.3. Стилистическая дифференциация лексики в прозе О.Мандельштама 36
1.3. Новообразования в прозе О.Мандельштама 52
1.4. Парадигматические связи лексических единиц в прозе О.Мандельштама 60
1.5. Словообразовательные связи лексических единиц в прозе О.Мандельштама 66
1.6. Функционирование фразеологизмов в прозе О.Мандельштама 78
Выводы 83
Глава II Тропы и их взаимодействие в прозе О.Мандельштама 85
2.1. Метафора 87
2.2. Сравнение 116
2.3. Метонимия 132
2.4. Гипербола 139
2.5. Взаимодействие тропов 143
2.6. Тропы - сквозные образы 161
2.7. Троп и традиция 180 Выводы 186
Глава III Интертекстуалыюсть прозы О.Мандельштама 190
3.1. Интертекст и интертекстуалыюсть 190
3.2. Основные типы интертекстуальных связей в прозе О.Мандельштама 195
3.2.1. Цитаты 197
3.2.2. Реминисценции 209
3.2.3. Метатекстуальные образования 222
3.2.4. Интертекстуальные тропы 232
3.2.5. Интермедиальные тропы 244
Выводы 250
Заключение
Введение к работе
Творческое наследие О.Мандельштама включает, как известно, не только лирику, но и прозаические произведения. Однако «прозу его читают меньше и любят меньше», чем стихи [Гаспаров М., 2000; б]. Поэзия Мандельштама была и остается в центре внимания исследователей [см. Тарановский, 2000; Ронен, 2002; Левин, 1969; Левин, 1998; Левин, Сегал, Тименчик, Топоров, Цивьян, 2001; Тименчик, 1974; Сегал, 1968; Гаспаров М., 2001; Жирмунский, 1977; Струве, 1992; Гинзбург, 1982; Лекманов, 1997, 2000; Панова, 2003 и др.].
Концепция слова в творчестве О.Мандельштама
Поэтику О.Мандельштама называют семантической, то есть обращенной к смысловой структуре слова, к смыслу как организующему началу любого произведения [см. Левин, Сегал, Тименчик, Топоров, Цивьян, 2001; Левин, 1998; Гинзбург, 1982; Гаспаров М., 2001; Terras, 1973; Паперно, 1991; Кихней, 2000; Меркель, Кихней, 2002; Сурат, 2004; Обухова, 1991; Сулименко, 2002; Абдуллина, 2002 и др. работы]. Природа соотношения понятий «слово» и «смысл» раскрывается в ряде литературно-критических статей О.Мандельштама и подтверждается практикой всего его творчества.
Слово у Мандельштама - «звучащая и говорящая плоть», «плоть деятельная, разрешающаяся в событие» [Мандельштам, 1990, т.2; 176], реальная, вещная.
Представление о слове как некоей самодостаточной, реальной субстанции (то, что сам Мандельштам называет «русским номинализмом» [Там же; 176]) отталкивается от «эллинистической» сущности самого русского языка, от «бытового» понимания эллинизма как средоточия конкретных наименований окружающего мира, в котором живет человек и относительно которого ощущает себя: «Эллинизм — это печной горшок, ухват, крынка с молоком, это - домашняя утварь, посуда, всеокружение тела..., это...всякая собственность, приобщающая часть внешнего мира к человеку...» [Там же; 181-182].
«Осознанное и подчеркнутое обращение языка на сам язык» [Левин, Сегал, Тименчик и др., 2001; 287], находящий свое обоснование в реальном мире (Ср. замечание Б.Эйхенбаума: «Сначала кажется, что он [Мандельштам - Е.М.] говорит о предметах, но потом оказывается, что предметы превращаются в слова...» [Эйхенбаум, 1987; 448]), - определяет не только поэтику Мандельштама, но и весь акмеизм, противопоставляя акмеистическую лингвистику «страшному контрдансу "соответствий"» символизма, в котором «роза кивает на девушку, девушка на розу» и «никто не хочет быть самим собой» [Мандельштам, 1990, т.2; 182-183].
Семантическая поэтика Мандельштама основана на создании «новых смыслов» - «уникальных, доселе не существовавших семантических комплексов, не укладывающихся в рамки "здравого смысла"» [Левин, 1998а; 51]. Слово по своей природе полисемантично, и именно это его свойство позволяет показать движение смысла, ведущее к появлению новых, необычных смысловых комбинаций. «Поэтическую речь живит блуждающий, многосмысленный корень», - пишет Мандельштам в «Заметках о поэзии» [Мандельштам, 1990, т.2; 208].
Семантическая структура слова диффузна (термин Д.Н.Шмелева). «Можно сказать, - отмечает Д.Н.Шмелев, - что значения многозначного слова находятся в отношении комплементарной дистрибуции (дополнительного распределения) друг к другу, т. е. проявление тех или иных значений зависит от употребления слова в различных лексико-семантических позициях» [Шмелев, 1973; 80]. В художественном тексте отдельные значения слова становятся «взаимопроницаемыми», накладываются друг на друга, что и создает эффект «смысловой емкости», «смысловой многоплановости» слова [Там же; 77]. Этому способствует и актуализация формальных аспектов слова, в частности его звуковой оболочки, влияющей (ассоциативно) на смысловое наполнение лексической единицы: «...Пресловутая мандельштамовская "звукопись" - не формально-эстетская игра, а нечто ей противоположное: как правило, за фонетическими вариациями и повторами стоят у него усилия по выявлению внутренней формы и всех смысловых потенций слова» [Сурат, 2004; 154] (Ср. также слова И.Бродского о поэзии Мандельштама: «Мандельштам является поэтом формы в самом высоком смысле слова. Для него стихотворение начинается звуком, "звучащим слепком формы", как он сам называл его» [Бродский, 1989; 194]).
Метафора
Метафора - «вид тропа, перенесение свойств одного предмета (явления или аспекта бытия) на другой по принципу их сходства в каком-либо отношении или по контрасту» [ЛитЭС; 218].
Метафора имеет длительную историю изучения, в процессе которого предлагалось множество классификаций данного тропа.
В античности, как известно, процессы метафоризации разделялись по четырем типам переносов: живая природа - неживая природа; неживая — живая; живая - живая; неживая - неживая. На более поздних этапах изучения метафоры принцип классификации либо сохранялся (таково, например, установление зависимости процессов метафоризации от категории одушевленности/неодушевленности [Черкасова, 1959; 14]), либо выдвигались новые критерии.
Так, А.А.Потебня выделял различные типы метафор в зависимости от их синтаксической роли [Потебня, 1990; 207-212]; Н.Д.Арутюнова рассматривает функциональные типы языковой метафоры [Арутюнова, 19786]. Существуют также классификации на основе лексических пластов, из которых извлекается материал для процессов метафоризации [Кияненко, 1969].
В настоящее время внимание исследователей обращено к структурному аспекту изучения метафоры. Рассматривая структуру именных метафорических словосочетаний, Л.Н.Рыньков выделяет 4 их типа: генитивные конструкции; субстантивные словосочетания с прилагательным или причастием в роли зависимого слова; именные предикативные конструкции; словосочетания с метафорами-приложениями [Рыньков, 1975]. Известна классификация Ю.И.Левина, содержащая метафоры-сравнения, метафоры-загадки и метафоры, «приписывающие описываемому объекту свойства другого объекта» [Левин, 19986; 457].
Одной из последних работ в данной области является исследование Ю.П.Солодуба, предлагающего следующую структурную типологию метафоры: выделяется 2 основных типа метафоры - одночленная и двучленная; последняя имеет такие структурные разновидности, как предикативная (А=В), генитивная (ВА-2, А-2В), метафора-олицетворение (Ав) [Солодуб, 1999].
Принимая за основу данную классификацию при рассмотрении основных типов метафоры в прозе Мандельштама, внесем некоторые дополнения. Структурный тип Ав может быть представлен не только олицетворением, но и более широким классом - глагольной метафорой в целом, а также метафорическим эпитетом, поскольку в данных случаях метафора создается аналогичным образом: «сам компонент В в художественном тексте не вербализован, он заменен в формуле Ав своим признаковым словом» [Солодуб, 1999; 73].
Предикативно-именные метафоры, как отмечает Л.Н.Рыньков, по характеру смысловых отношений между компонентами «ближе других к сравнению, т.к. в них в большей степени выражено противопоставление понятий» [Рыньков, 1975; 59].
Большинство предикативно-именных метафор (А=В) функционируют в прозе О.Мандельштама в своем усложненном варианте: метафора выражается не одним именем существительным, а представляет некую конструкцию. Разновидностью такой метафорической конструкции может являться субстантивное словосочетание с прилагательным, а чаще причастием (причастным оборотом) в роли зависимого слова.
Интертекст и интертекстуалыюсть
Как известно, термин «интертекстуальность» был введен в научный оборот французским филологом-постструктуралистом Ю.Кристевой. «Любой текст, - утверждала она, - строится как мозаика цитации, любой текст есть продукт впитывания и трансформации какого-нибудь другого текста. Тем самым на место понятия интерсубъективности встает понятие интертекстуальности» [Кристева, 1995; 99].
В постструктурализме и постмодернизме (А.-Ж.Греймас, Р.Барт, Ж.Лакан, М.Фуко, Ю.Кристева, Ж.Деррида) понятие интертекстуальности получило широкое распространение и мыслилось не только как средство анализа текста, но и как особое мироощущение. Это мироощущение, выразившееся в термине «постмодернистская чувствительность», представляло мир как хаос, лишенный каких-либо критериев ценности и смысла. Особую значимость приобретала в таком контексте категория языковой игры - вольного оперирования текстами, дискурсами, языковыми кодами: принцип «децентрации» (Ж.Деррида), уничтожение границ понятия текста и самого текста, отрыв знака от его рефференциального сигнификата свели всю коммуникацию до свободной игры означающих. По Ж.Деррида, все - история, культура, общество, человек и его сознание - может быть понято как «универсум текстов», в котором отдельные тексты бесконечно «ссылаются друг на друга и на все сразу», так как они - лишь часть «всеобщего текста» [Ильин, 2001; 102].
Каноническую формулировку понятиям «интертекстуальность» и «интертекст», как считается, дал Р.Барт: «Каждый текст является интертекстом; другие тексты присутствуют в нем на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах: тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры. Каждый текст представляет собой новую ткань, сотканную из старых цитат» [Цит. по: Ильин, 2001; 102].
Таким образом, в постструктурализме снимается проблема заимствований и влияний, первичности и вторичности. «Через призму интертекстуальности мир предстает как огромный текст, в котором все когда-то уже было сказано, а новое возможно только по принципу калейдоскопа: смешение определенных элементов дает новые комбинации». Текст превращается в «эхокамеру» (Р.Барт), «ансамбль пресуппозиций других текстов» (М.Риффатер) [Ильин, 2001; 103].
Ю.Кристева сформулировала свою концепцию интертекстуальности на основе работы М.Бахтина «Проблемы содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве» [Бахтин; 1975]. Столь широкое понимание интертекстуальности, к которому пришла в результате философия постмодернизма, явно противопоставляется позиции М.Бахтина. Понятие «чужого слова» в его теории, с одной стороны, связано с идеей «преднаходимости» содержания и формы: «...Ни одно высказывание не может быть ни первым, ни последним. Оно только звено в цепи и вне этой цепи не может быть изучено» [Бахтин, 1979; 340]. Но вопрос о соотношении «данного» и «нового» решается иначе (и в этом главное отличие идей Бахтина от теории постструктуралистов): ни одно высказывание в речевом общении не может повториться, «это всегда новое высказывание (хотя бы и цитата)» [Бахтин, 1979; 286]. Если у Р.Барта автор становится скриптором -«вечным переписчиком», который может лишь «вечно подражать тому, что написано прежде и само писалось не впервые» [Барт, 1989; 388] (отсюда -вывод о «смерти автора»), то у М.Бахтина автор всегда выступает в роли творца, активно выражающего себя в высказывании.
Идея интертекстуальности литературного произведения и культуры в целом генетически связана с русской лингвистической традицией. Н.А.Кузьмина, автор одного из последних исследований в области теории интертекста, последовательно рассматривает с этой позиции взгляды А.А.Потебни («поэтический образ, каждый раз, когда воспринимается и оживляется понимающим, говорит ему нечто иное и большее, чем то, что в нем непосредственно заключено»), «историческую поэтику» Л.Н.Веселовского, теорию литературной эволюции Ю.Тынянова, теорию полифоничности М.Бахтина, понятия «семиосферы», «семиотического пространства», «культурной памяти» Ю.М.Лотмана, лингвистическую теорию деятельности Б.Гаспарова (языковая деятельность как «непрерывный поток «цитации», черпаемой из конгломерата нашей языковой памяти) и его термины «коммуникативный фрагмент» и «коммуникативное пространство» [Кузьмина, 1999; 8-18].
