Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. ДИАЛЕКТНАЯ ЛЕКСИКА В РАССКАЗАХ Е.И. НОСОВА 19
1.1. Территориальная классификация диалектной лексики в рассказах Е.И. Носова 19
1.1.1. Южновеликорусская лексика в рассказах Е.И. Носова 19
1.1.2. Лексика северновеликорусскогр наречия в рассказах писателя 28
1.1.3. Междиалектная лексика в рассказах Е.И. Носова 35
1.1.4. Лексика курских говоров в рассказах писателя 48
1.2. Тематическая классификация диалектной лексики в рассказах Е.И. Носова 54
1.2.1. Имена натурфактов в рассказах Е.И. Носова 54
1.2.1.1. Лексико-тематическая группа «водные пространства и их характеристика» 55
1.2.1.2. Лексико-тематическая группа «элементы ландшафта» 61
1.2.1.3. Лексико-тематическая группа «звуки окружающей среды» 66
1.2.1.4. Лексико-тематическая группа «метеорологические явления» 70
1.2.1.5. Соматизмы в рассказах Е.И. Носова 75
1.2.2. Имена артефактов в художественном языке Е.И. Носова 76
1.2.2.1. Лексико-тематическая группа «предметы домашнего обихода» 76
1.2.2.2. Лексико-тематическая группа «названия построек и их частей» 88
1.2.2.3. Лексико-тематическая группа «еда и напитки» 93
1.2.2.4. Лексико-тематическая группа «пространства, освоенные человеком» 95
1.2.3. Имена ментифактов в рассказах Е.И. Носова. Лексико-тематическая группа «коммуникативные процессы» 98
1.2.4. Имена социофактов в рассказах Е.И. Носова. Лексико-тематическая группа «названия лиц» 104
ГЛАВА II. ПРОСТОРЕЧНАЯ ЛЕКСИКА В РАССКАЗАХ Е.И. НОСОВА 108
2.1. Имена натурфактов в рассказах Е.И. Носова 108
2.1.1. Лексико-тематическая группа «звуки окружающей среды» 108
2.1.2. Соматизмы в рассказах писателя 111
2.2. Имена артефактов в рассказах Е.И. Носова. Лексико-тематическая группа «еда и напитки, их потребление» 121
2.3. Имена ментифактов в рассказах Е.И. Носова. Лексико-тематическая группа «коммуникативные процессы» 133
2.4. Имена социофактов в рассказах Е.И. Носова. Лексико-тематическая группа «названия лиц» 142
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 190
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК 196
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ СЛОВАРЕЙ 208
ПРИЛОЖЕНИЯ:
1. Территориальная классификация диалектной лексики 210
- Южновеликорусская лексика в рассказах Е.И. Носова
- Междиалектная лексика в рассказах Е.И. Носова
- Соматизмы в рассказах писателя
Введение к работе
Язык художественной литературы представляет собой сложное комплексное явление. Его наиболее характерная особенность заключается в том, что «язык художественного произведения формируется из большего количества источников, чем язык нехудожественный, творческий синтез всех генетически неоднородных элементов и составляет язык данного художественного произведения» [Оссовецкий 1971: 302]. Понятие «язык художественной литературы» в сознании русского человека тесно связано с понятием «литературный язык», хотя и не совпадает с ним полностью: сравнив объем этих понятий, приходим к выводу, что язык художественной литературы значительно шире, чем литературный язык, так как «язык художественной литературы со свойственной ему «установкой на выражение» имеет законное право на деформацию, на нарушение общелитературных языковых норм» [Виноградов 1955: 4], то есть, как считает К.С. Горбачевич, «писателям, которые не только сообщают некие сведения, но и преследуют художественно-эстетические цели, разрешен как бы сознательный выход за границы нормирования языка», реализующийся в том, что «в целях реалистического изображения жизни писатели включают в свои произведения нелитературные слова, формы слов и выражения, допускают оправданные контекстом отступления от норм литературного языка» [Горбачевич 1978: 22]. Таким образом, литературный язык служит фундаментом для создания идиостиля писателя, а тенденции и процессы, происходящие в нем, во многом определяют перспективы развития языка художественной литературы, поэтому, анализируя язык художественной литературы в целом или идиостиль конкретного автора, иследователю необходимо четко представлять те изменения, которые происходили в литературном языке на протяжении всего творчества писателя, а также то, какое воздействие оказали эти процессы на формирование индивидуального стиля автора.
5 Ученые-лингвисты полагают, что сложившаяся сейчас языковая ситуация, представляется не вполне ясной: «В каноническое представление, согласно которому русский язык состоит из стандарта и территориальных диалектов, вносят известные коррективы выделение разговорной речи как особой системы, функционирующей в среде носителей русского языка [Земская 1968], опыт определения статуса городского просторечия и его истоков [Городское просторечие]» [Калнынь 1997: 115].
В 1990-е годы в русском языке, по утверждению Е.А. Земской,
активизировались процессы, способствующие активному перераспределению
лексических единиц: «Основной процесс связан с перемещением
лексических элементов из периферийных сфер языка в центр системы. К
таким элементам относятся жаргон, разговорные элементы, просторечие.
Они объединяются по признаку «сниженность» в сравнении с нейтральным
уровнем литературного языка» [].
Таким образом, явления, имеющие место в современном русском языке,
могут быть охарактеризованы при помощи термина, предложенного
К. Гудшмидтом, - коллоквиализация языка [там же]. К этому процессу
можно относиться по-разному: можно рассматривать как процесс, ведущий к
неизбежной «порче» и деградации общенационального языка, или же
рассматривать как процесс «демократизации», по Е.А. Земской, «оживления»
языка []. Несомненным
представляется тот факт, что коллоквиализация языка окажет существенное влияние на ту часть культуры, которую носители русского языка по праву считают своим национальным сокровищем, - на русский литературный язык: «В любом современном обществе наиболее высок престиж литературного языка как культурного символа нации» [Калнынь 1997: 116]. Следовательно, вопрос о влиянии некодифицированной лексики на литературный язык требует серьезного и всестороннего изучения. Провести подобное исследование представляется целесообразным на материале творчества писателя, сочетающего в своих произведениях литературный язык «высокой
пробы» с элементами некодифицированной лексики русского языка, главными из которых являются диалектные и просторечные лексемы.
Диалектная и просторечная лексика - это два мощнейших пласта в системе русского языка, не получившие в силу отрицательного к ним отношения со стороны носителей литературной нормы существенного описания в языке художественной литературы. Однако в начале XXI века диалектная лексика, содержащая в себе поистине неисчерпаемую сокровищницу живого слова, и просторечие с его ярким эмоционально-экспрессивным потенциалом, активно развивающееся в последнее время, занимающее по отношению к русскому литературному языку весьма агрессивную позицию, вербующее в свои ряды все большее число носителей [Прияткина 2000] и даже оспаривающее у литературного языка право называться ведущей коммуникативной системой, представляются все более привлекательным источником модернизации современного русского языка. Вместе с тем необходимо отметить, что несмотря на колоссальный объем фактического материала, накопленного исследователями по частным вопросам русской диалектологии и просторечия и изложенного в работах таких ученых, как П.А.Лавровский, А.И.Соболевский, А.А.Шахматов, Е.Ф. Карский, Н.Н. Дурново, М.А. Колосов, Ф.П. Филин, СП. Обнорский, СИ. Ожегов, Р.И. Аванесов, Н.П. Гринкова, СА. Копорский, П.С Кузнецов, Н.А. Мещерский, А.Б. Шапиро, Н.М. Шанский, Б.А. Ларин, Л.П. Крысин, Л.Л. Касаткин, Л.А. Капанадзе, Д.Н. Шмелев, В.Д. Бондалетов, Б.И. Осипов, О.Б. Сиротинина, Т.В. Бахвалова и многих других, вопрос о возможности и перспективах использования диалектной и просторечной лексики в языке художественной литературы остается открытым.
Обратившись к истории вопроса, выясняем, что русские народные говоры изначально рассматривались носителями языкового стандарта как непрестижные формы языка, которые не могут принимать участие в формировании литературного языка, а любое даже незначительное влияние диалектной лексики на языковой стандарт оценивалось специалистами резко
7
отрицательно: «Характерным показателем дистанцированности
литературного языка от диалекта является то, что русские писатели XIX в. даже при описании крестьянского быта избегали больших диалектных вкраплений, т.е. литературный язык и диалекты представлялись несовместимыми на одной плоскости» [Калнынь 1997: 116]. Вместе с тем такое резкое отрицание важной роли некодифицированной лексики в развитии литературного языка может привести к одностороннему взгляду на проблему. Л.П. Крысин полагал, что «местные говоры и городское просторечие издавна играют роль питательной среды для литературного языка: именно из этих источников литературный язык XVIII - XIX вв. черпал новые выразительные средства» [Крысин 1983: 82].
В этом отношении связь просторечия с русским литературным языком
представляется весьма устойчивой. Как считает Д.Раскин, русские поэты XIX
в. стали предпринимать активные попытки использования новых
выразительных возможностей, которые предлагала им просторечная лексика:
«<...> уже по гораздо менее идеологическим и гораздо более эстетическим
побудительным мотивам русская литература вообще, а поэзия в частности
стала стремиться к простоте, естественности и, если хотите, разговорности.
Такое стремление чаще всего выражалось и осознавало себя в употреблении
просторечия. <...> Употребление просторечия в стихах обозначало меру
смелости и оригинальности и задавало масштаб для построения
органической системы литературного языка»
[]. Анализируя язык пушкинских произведений, Д.Раскин утверждает, что «главное в поэтическом языке зрелого Пушкина - с этим все согласны - сближение с разговорной речью, активное использование просторечия» [там же].
Подобная тенденция была во многом характерна и для начала XX века. Однако если просторечие существовало как параллельная языковому стандарту малоизученная изначально коммуникативная система, то русским диалектам в 20-30-е гг. была объявлена настоящая война, направленная на их
8 полное уничтожение, поддерживаемая на государственном уровне новой языковой политикой. В то время утверждалось, что «диалектные формы языка свойственны политически отсталым слоям сельского населения, не охваченным процессом коллективизации» [Калнынь 1997: 116]. В русской литературе эту позицию четче всего сформулировал A.M. Горький: «Необходима беспощадная борьба за очищение литературы от словесного хлама, борьба за простоту и ясность нашего языка, за честную технику, без которой невозможна четкая идеология» [Горький 1953: 152]. В «Письмах начинающим литераторам» A.M. Горький писал: «Если в Дмитриевском уезде употребляется слово «хрындуги», так ведь необязательно, чтобы население остальных 800 уездов понимало, что значит это слово... У нас в каждой губернии и даже во многих уездах есть свои «говора», свои слова, но литератор должен писать по-русски, а не по-вятски, не по-балахонски» [http ://maximgorkiy .].
«Социальный прогресс ассоциировался с исчезновением диалектов -именно поэтому в [История <русской диалектологии> 1961: 61] было написано, что «исчезновение русских диалектов уже свершившийся факт» [Калнынь 1998: 58]. Ф.П. Филин выразил свое мнение по этой проблеме несколько осторожнее: «Прежнего состояния диалектной речи теперь больше не существует. Большинство современного сельского населения говорит или на литературном языке, или на своеобразных «койне», переходных от прежних диалектных систем к литературному языку <....>» [цит. по: [Звегинцев 1964: 148]. Однако русские диалекты, несмотря на столь тяжелые времена, сумели выжить, хотя и подверглись мощнейшему давлению со стороны литературного языка. Ф. де Соссюр утверждал: «Нельзя найти в самом языке возможность прекращения его существования; только случайное событие, насилие или непреодолимая высшая сила внешнего характера могут уничтожить его» [Соссюр 1990: 17]. Агрессивная языковая политика государства по отношению к диалектам явилась одной из причин позднейшего обеднения русского языка [Хроленко 2000: 229]. Необходимо
9 отметить, что истории хорошо известны и более «цивилизивованные» подходы к решению проблемы взаимоотношения литературного языка и диалектов: «Вытеснение диалекта литературным языком - процесс чрезвычайно длительный и неоднозначный. Удивительно то, что диалектные различия сохраняются у высококонсолидированных народов - японцев, англичан, немцев. В Италии, где до сих пор сохраняются резкие диалектные различия между двенадцатью наиболее распространенными говорами, 65,6% жителей в семейном общении используют диалект. Более 23% опрошенных итальянцев на улице, на работе, в общественных местах употребляют только местный говор. Более ста лет прошло после объединения Италии в одно самостоятельное государство, а диалекты продолжают жить» [Хроленко 2000: 139].
В то время как государством проводилась деструктивная языковая политика по отношению к русским диалектам, просторечие, наоборот, привлекло к себе внимание ученых. В 1928 году Б.А.Ларин в работе «О лингвистическом изучении города» писал: «Мы запоздали с научной разработкой языкового быта города ... да и нигде до сих пор она не проводилась широко и систематически... Научная традиция в этой области еще не сложилась» [Ларин 1977: 175]. В 2000 году впервые была опубликована статья СИ. Ожегова под рабочим названием «О просторечии (К вопросу о языке города)», датируемая приблизительно 1930-ми годами. В этой статье СИ. Ожегов одним из первых говорит о важной роли некодифицированной лексики в эволюции языка: «Изучение языкового обихода русского города становится, как будто, задачей русской филологии <...>. К этому изучению приводят интересы двоякого рода: стремление к пересмотру исторических перспектив развития языка, а с другой стороны, стремление к познанию факторов становления языка в различных социальных группах, без чего и невозможно понимание эволюционного процесса» [Ожегов 2000: 94]. Ученый утверждал, что просторечие «является причиной эволюции литературного языка, котлом, в котором перевариваются
10 диалекты, чтобы впоследствии внести свежие струи в литературный язык» [Ожегов 2000: 94].
Настоящий всплеск внимания к диалектной и просторечной лексике среди ученых-лингвистов и читающей публики наблюдается в 1970-е годы, когда в русскую литературу вошла целая группа талантливых писателей (Е.И. Носов, В.П. Астафьев, В.И. Белов и др.), избравших объектом своего творчества современную русскую деревню и ее жителей. Этим авторам удалось вернуть диалектную лексику в текст художественного произведения и отстоять право на ее широкое использование в языке художественной литературы как одного из наиболее ярких, эмоционально-экспрессивных языковых средств. «Авторитет писателей, которые, по словам Л.В. Щербы, обладают «в максимальной степени оценочным чувством языка», играет основную, решающую роль в утверждении и укреплении норм литературного языка. Литература в глазах общества стала законодательницей речевого поведения. Поэтому столь велика ответственность писателя и перед современностью, и перед будущим» [Горбачевич 1978: 22]. Активному вхождению диалектной лексики в язык художественной литературы способствовали и социальные тенденции в обществе: «Широкое вовлечение в ряды интеллигенции, в том числе и художественной, вчерашних носителей говоров, сохраняющих в своем говорении многие диалектные черты, объясняет также включение в язык художественной литературы глубинных пластов диалектной лексики, очень разнообразной по своему характеру, эстетическим функциям. В текстах художественной литературы с деревенской тематикой наблюдается заметная тенденция к расширению нормативных лексических границ литературного языка, а также прослеживается процесс расширения семантической структуры многих литературных слов путем включения в нее фрагментов семантической структуры диалектных слов» [Оссовецкий 1971: 302]. Именно в это время в сознании носителей русского языка начинает формироваться понимание того, что территориальные диалекты представляют собой большую языковую
11
ценность, что диалект - это параллельный литературному «язык, который не
добился признания» [Хауген 1972: 157]. В.Е. Гольдин, О.Б. Сиротинина,
М.А. Ягубова утверждают, что «диалекты образуют чрезвычайно важную
нижнюю страту языка, его историческую базу, хранилище национального
своеобразия и творческих потенций языка»
[ 514].
Отреагировав на ряд значительных изменений, произошедших в системе русских народных говоров, «на их качественную трансформацию в новые речевые формы» [Герд 2000: 47] смежные с просторечием и литературной лексикой, лингвисты стали развивать учение о полудиалектах (Л.И. Баранникова, Т.С. Коготкова и др.) и региолектах (В.И. Трубинский, А.С. Герд и др.).
Если в начале XXI века лингвистическая наука имеет четкое представление о системе русских народных говоров, то просторечие как уникальный пласт русского языка и особенно его применение в языке художественной литературы все еще не изучено в должной степени. Лингвисты не выработали единого определения просторечия, хотя сам термин, как утверждает 3. Кестер-Тома, был введен в научный обиход уже в конце XVIII века []. Вместе с тем мы можем отметить определенную тенденцию ко все большей конкретизации понятия «просторечие». Если в работе Ф.П. Сороколетова и О.Д. Кузнецовой «Очерки по русской диалектной лексикографии» просторечие охарактеризовано как некая «аморфная субстанция»: «Просторечие - сложная стилистическая категория лексики, с невыясненными окончательно признаками, с неустановленными границами и до конца еще не определенным местом в системе общенародного языка» [Сороколетов, Кузнецова 1987: 111], а Л. Введенская, Л. Павлова, Е. Кошаева вообще отказывают просторечию в системности: «Просторечие - одна из форм национального русского языка, которая не имеет собственных признаков системной организации и характеризуется набором языковых
12 форм, нарушающих нормы литературного языка» [Введенская, Павлова, Кошаева 2001: 19], то в определении В.А.Хомякова главенствуют понятия «система» и «структура»: просторечие - «сложная система, занимающая определенное место в социально-стилистической иерархии компонентов словарного состава национального языка. Нестандартная лексика образует лексическое просторечие, которое понимается как сложная лексико-семантическая категория, известным образом упорядоченное и обладающее структурой иерархическое целое, представляющее совокупность социально-детерминированных систем (жаргон, арго и т.п.) и стилистически сниженных лексических пластов (коллоквиализмы, сленгизмы, вульгаризмы и т.п.), которые характеризуются существенными различиями и расхождениями в основных функциях и в социолингвистическом, прагматическом и стилистическом аспектах» (цит. по: [Химик 2000: 199-200]). В нашей работе мы придерживаемся подхода к просторечию как системе. 3. Кестер-Тома полагает, что «исследование просторечия должно идти по пути сужения объема самого термина, за которым следует признать понимание просторечия как социолекта, занимающего в иерархии модели языка промежуточное положение между субстандартом и нонстандартом» [http :// .ru/linguistics2/koester-93 .htm].
Подобная размытость самого понятия «просторечие» существенно затрудняет исследование возможностей использования просторечной лексики в языке художественной литературы, так как отсутствует единый критерий, позволяющий четко отграничивать просторечную лексику от разговорной, жаргонной и т.д. Еще труднее разграничивать просторечную лексику по уровню ее экспрессивных возможностей. Пометы, которыми просторечные лексемы снабжаются в словарях русского языка, как считает 3. Кестер-Тома, могут затруднить это разграничение: «Подобная лексикографическая практика - снабжать пометой «просторечные» слова, несущие окраску сниженной экспрессии, - мешает отграничению одного вида просторечия от другого и широко обсуждается среди лексикографов
13 (Скляревская, 1988, 84-97)» []. Еще одной проблемой при изучении просторечных элементов в тексте художественного произведения является то, что просторечие - самая динамично развивающаяся система русского языка. Оно теснейшим образом связано как с русскими народными говорами, так и литературным языком. Движение лексических единиц идет непрерывно, лексема, которая в момент создания литературного произведения рассматривалась как просторечная, в настоящий момент может быть полноправной единицей литературного языка. Динамические изменения в системе некодифицированной лексики можно проследить, лишь сравнив расположенные в хронологическом порядке данные словарей русского литературного языка, словарей русских народных говоров, а также специализированных словарей нелитературной лексики русского языка. И.А. Оссовецкий полагал, что «вопрос об использовании писателем диалектной лексики в каждом отдельном случае нужно решать конкретно, применительно к определенному этапу развития языка» [Оссовецкий 1971: 301]. Это высказывание справедливо и в отношении исследования просторечной лексики.
Что касается исследования функционирования диалектной лексики в тексте художественного произведения, то под термином диалектизм мы, вслед за И.А. Оссовецким, понимаем следующее: диалектизм - это «слово, обладающее хотя бы одним диалектным дифференциальным признаком и включенное в состав литературного произведения именно как диалектное» [Оссовецкий 1971: 320]. Отправной точкой анализа функционирования диалектизмов в языке художественного произведения явилось следующее утверждение: «<...> Количество диалектной лексики в составе художественного произведения лишь в незначительной степени характеризует индивидуальный стиль писателя, тогда как качество ее использования в эстетической функции заметно отличает творческий почерк одного писателя от другого» [Оссовецкий 1971: 303].
14 Актуальность исследования состоит в том, что до сих пор употребление диалектной и просторечной лексики в тексте художественного произведения в научной литературе не получило исчерпывающего описания. Не выяснены полностью механизмы использования нелитературной лексики, не определен эмоционально-экспрессивный потенциал, приобретаемый данной лексикой в тексте художественного произведения, ее воздействие на сознание читателя, на его речевые предпочтения, не ясно полностью влияние, оказываемое некодифицированной лексикой на развитие русского литературного языка, что в силу сложившейся на сегодняшний день языковой ситуации требует более глубокого изучения и, возможно, пересмотра описанной ранее системы внутренних связей, пронизывающих некодифицированную лексику русского языка. Несмотря на интерес, проявляемый современной лингвистической наукой по отношению к диалектной и особенно просторечной лексике, на ряд опубликованных работ, посвященных различным аспектам изучения нелитературной лексики, можно утверждать, что комплексный анализ некодифицированной лексики на материале произведений одного писателя как вид лингвистического исследования еще не получил широкого распространения.
Объект исследования - диалектная и просторечная лексика как подсистемы лексического состава русского языка и их функционирование в текстах художественных произведений Е.И. Носова. Выбор творчества этого автора во многом обусловлен тем, что Е.И. Носов является одним из тех писателей, кого безоговорочно можно назвать мастером языка. Он создал свой неповторимый стиль, особенностью которого является широкое использование диалектных и просторечных средств при опоре на чистый, строгий, яркий, традиционный литературный язык. Авторитет Е.И. Носова в области художественного языка произведения чрезвычайно высок, его творчество оказывает существенное влияние на отбор тех языковых средств (в том числе диалектных и просторечных), которые участвуют в формировании современного художественного языка.
15 В качестве предмета исследования мы рассматриваем все диалектные и
просторечные лексические единицы, использованные Е.И. Носовым в
произведениях малого жанра на протяжении всего творчества писателя.
Базой эмпирического материала послужили наиболее
распространенные сборники рассказов Е.И. Носова, вышедшие при жизни
писателя:
Носов Е.И. В чистом поле...: Повести и рассказы. — М.: Худож. лит., 1990.-574 с.
Носов Е.И. Вечерние стога: Рассказы. Повесть. - М.: Современник, 2000. - 494 с.
Носов Е.И. Избранные произведения: В 2-х т. - М.: Худож. лит., 1989.
Носов Е.И. Усвятские шлемоносцы: Повести и рассказы. - М.: Правда, 1989.-480 с.
Воробьев К.Д., Носов Е.И. Фанфары и колокола. - Курск: Крона, 1998. Значительная часть рассказов Е.И. Носова в электронной версии была
получена нами с интернетовских сайтов, специализирующихся на
современной русской литературе, например: ,
и т.д. Каждая электронная версия была выверена по печатным изданиям на предмет полного соответствия оригиналу. Рассказы, изначально существующие в печатном виде, также переводились нами в электронный документ. В итоге мы получили полное собрание произведений Е.И. Носова в электронной версии.
Цель работы - исследовать диалектную и просторечную лексику в рассказах Е.И. Носова, выявить особенности ее употребления, ее роль в художественном тексте, ее влияние на формирование образной системы произведения, воздействие на сознание читателя, на развитие современного русского литературного языка.
Поставленная цель работы предопределила следующие задачи исследования:
выяснить территориальную принадлежность диалектной лексики в рассказах Е.И. Носова;
провести сопоставительный анализ групп лексики с точки зрения территориальной принадлежности;
определить доминирующую с точки зрения территориальной принадлежности группу диалектной лексики;
рассмотреть соотношение междиалектной и локально закрепленной диалектной лексики в рассказах Е.И. Носова;
провести лексико-тематическую классификацию диалектной и просторечной лексики;
выделить доминантные и периферийные лексико-тематические группы и провести их сравнительный анализ;
подвергнуть диалектные и просторечные лексемы лингвистическому анализу с целью установления их роли в языке художественного произведения, особенностей их употребления, а также определения семантических, фонетических, стилистических изменений, которые в тексте носовских произведений претерпевают данные лексемы;
опираясь на данные словарей русского языка, расположенных в хронологическом порядке, исследовать динамику диалектной и просторечной лексики русского языка в рассказах Е.И. Носова;
выявить разработанные писателем механизмы сочетания диалектной, просторечной и литературной лексики;
Научная новизна работы заключается в том, что -
это первое лингвистическое исследование некодифицированной лексики в рассказах Е.И. Носова;
в диссертации реализуется комплексный подход к изучению некодифицированной лексики русского языка.
Методология исследования
Все рассказы Е.И. Носова были переведены в электронный вариант. С помощью специальных лингвистических компьютерных программ методом
17 тотальной выборки были созданы словники и частотные словари, а также составлены конкордансы диалектной и просторечной лексики. Значение и функционально-стилистическая принадлежность каждой лексемы проверялись с помощью компьютерных технологий по рекомендованным Департаментом образовательных программ и стандартов профессионального образования Минобразования РФ для распространения на федеральном уровне [] электронным версиям академических словарей русского литературного языка; также широко использовались данные словарей диалектной и современной некодифицированной лексики русского языка. Отметим, что нами отбирались только те диалектные и просторечные лексемы, которые зафиксированы в словарях русского языка. Из ряда смежных значений лексемы выбиралась формулировка, наиболее полно соответствующая внутреннему смыслу носовского контекста. На основании сопоставительного анализа словарного значения лексемы и ее функционально-стилистической принадлежности, отраженной с помощью словарных помет, с реализацией данной лексемы в тексте носовского произведения делались выводы о семантическом или стилистическом преобразовании лексемы в тексте писателя, подробно рассматривались причины, обусловившие подобные изменения, а также влияние этих изменений на образную систему произведения. Каждая рассматриваемая в работе диалектная и просторечная лексема снабжена иллюстративным материалом, позволяющим ясно представить позицию лексемы в дискурсе художественного произведения.
В ходе анализа диалектизмов использовалась классификация диалектной лексики по территориальному признаку, при ее проведении мы опирались на данные, зафиксированные в СРНГ - самом авторитетном на сегодняшний день словаре диалектной лексики, причем при определении территориальной принадлежности учитывалось конкретное значение лексемы в носовском контексте; проводилось сопоставление междиалектной и локально закрепленной лексики; некодифицированная лексика была
18 подвергнута лексико-тематической классификации и сопоставительному анализу. Отметим, что для корректного проведения сравнительного анализа из всего состава просторечной лексики нами были отобраны лишь те лексико-тематические группы, которые встречаются в диалектной лексике.
Теоретическая значимость и практическая ценность исследования
Наблюдения и выводы, содержащиеся в работе, способствуют решению проблемы статуса диалектной и просторечной лексики русского языка в тексте художественного произведения, ее влияния на развитие современного русского литературного языка.
Результаты исследования могут найти практическое применение в курсе современного русского литературного языка, русской диалектологии, культуры речи, лингвокультурологии.
Апробация материалов и результатов исследования
Основные положения диссертации излагались в виде докладов на аспирантских семинарах при кафедре русского языка КГУ в 2002-2005 гг., на «Носовских чтениях» (2004-2005 г.), а также в ходе работы летней научной школы «Курское слово» (2004-2005 г.) и нашли отражение в четырех опубликованных статьях.
Структура работы
Диссертационное сочинение состоит из введения, двух глав, заключения, списка использованной литературы (150 наименований), приложений. Текст изложен на 195 страницах рукописи.
ішттшштттшштшші ДД/ " "'Ї|ГЇІ
Южновеликорусская лексика в рассказах Е.И. Носова
Лексика южновеликорусского наречия (см. приложение 1.1) в прозе Е.И. Носова представлена ста пятьюдесятью семью лексемами, что составляет 47,3% от всего состава диалектной лексики, использованной писателем в художественных произведениях. Рассмотрим некоторые особенности применения автором южновеликорусской лексики в художественном тексте.
Лексема бубочка, употребленная Е.И. Носовым в рассказе «Кто такие?», является диминутивом, образованным от лексемы буба в значении ягода; горошина [СРНГ 3: 231]: «Но и полусонное и как бы подзябшее солнце все еще было полно царственной власти над силами тьмы: ... воссияла морозная опушь прозрачных кустов и ожила, обозначила себя и даже хрустально, празднично вырядилась каждая былинка, всякая травяная бубочка, казалось, уже забытая всеми и не нужная никому».
Однако определение травяная практически не применимо к понятию ягода, а следовательно, вызывает некоторое сомнение в правильности употребления данного сочетания. Одной из характерных черт Е.И. Носова как писателя является тщательная, творческая работа со словом, приводящая к тому, что на базе одной диалектной лексемы с одним, четко определенным значением, расцветает целый «куст» новых, ярких, колоритных значений, не свойственных ни диалекту, ни литературному языку, в результате чего диалектная лексика приобретает дополнительную экспрессивность и, в целом, организует всю фразу, притягивая к себе внимание читателя: 1) «В соседней же кадке, сколь я ни шарил, сколь ни вертел туда-сюда растопыренной пятерней, в ней и вовсе ничего, ни единой бубочки не было, кроме пустой вспененной воды» («Картошка с малосольными огурцами»); 2) «Страшно было глядеть на опаленные увалы, но еще боязнее думать, как оставаться без хлеба, с неоплаченными трудоднями, без единой бубочки в закромах» («Синее перо Ватолина»), В этих контекстах Е.И. Носов существенно расширяет значение лексемы бубочка, у него это слово имеет общее значение еда , обозначая и маленький огурец , который ищет в кадке герой рассказа «Картошка с малосольными огурцами», и зерно , без которого остаются герои рассказа «Синее перо Ватолина». Кроме этого, диминутив бубочка в составе оборота ни единой бубочки, передающего в контексте ощущение абсолютной пустоты, выступает в качестве носовского коррелята широко распространенным в русском литературном языке устойчивым выражениям ни крошки, ни маковой росинки.
Лексема бурак в значении свекла [СРНГ 3: 279] широко распространена в южных русских говорах, в том числе и в курских, так как свекла является одной из главных сельскохозяйственных культур на территории Курской области: 1) «А после, собравшись в кружок, вперемежку с пустыми разговорами и пересудами, незаметно да и переворошат опять многие тонны бурака, обобьют от земли, отсекут ботву, обрежут хвосты и сложат в кучи»; («Шуба») и т.д. В рассказе «Памятная медаль» Е.И. Носов вновь расширяет значение лексемы, отображая в художественном повествовании особенность восприятия мира русским солдатом, вырванным из сельского быта, составлявшего до этого основу его мировоззрения, и обозначающим различные вещи привычными словами: I) «Бураками» у нас метательные мины назывались: хвост у них на обрубленную ботву похож — вылитый бурак\»; 2) «Прислуга опускала в каждую пасть по «бураку», и тогда все четыре глотки дружно издавали свое злобное «г-гаф!»; 3) «Долгий немец в форменной фуражке с наушниками, должно офицер, каждый раз поднимал руку в красной варежке и, дождавшись, когда заряжающие предстанут каждый перед своим зверем с тем самым «бураком» с подрезанной ботвой, неистово орал: «Ф-фойер!»(«Памятная медаль») и т.д.
«В лингвистической литературе неоднократно указывалось на то, что мир осваивается человеком «от себя» (Ю.Д. Апресян, Н.Д. Арутюнова и др.). Следовательно, окружающий мир оказывается вовлеченным в личностную сферу. Человек отражает действительность в своем сознании и составляет о ней мнение» [Ростов 2000: 262]. Следовательно, вполне закономерно сравнение минометов со злобными дворовыми псами.
Междиалектная лексика в рассказах Е.И. Носова
В русском языке существует большой пласт диалектной лексики, которую нельзя однозначно классифицировать как принадлежащую северно-, южновеликорусским или среднерусским говорам из-за ее широкой распространенности на всей территории России. Этот пласт лексики можно назвать лексикой междиалектной, или средним стандартным набором диалектной лексики русского языка: «диалектизмы этого типа широко распространены во всех или почти во всех говорах русского языка и, хотя и находятся за границами лексических норм литературного языка, тесно примыкают к его периферии и поэтому более или менее известны всем его носителям. .. . С точки зрения литературного языка такую лексику можно квалифицировать как междиалектную» [Оссовецкий 1971: 373]. Основной объединяющей чертой этих диалектизмов является их общепонятность, и именно эти диалектизмы получают приоритетную возможность пополнять лексический состав литературного языка. В отличие от региолекта [Герд 2000: 48], междиалектная лексика не является реальной единицей диалектного членения русского языка, так как «она представляет собой абстрактную лексикологическую категорию, вносимую для целей исследования лексического материала. С точки зрения лексической системы одного говора, то есть с точки зрения реально существующей лексической системы, междиалектной лексики вообще не существует, потому что в такой системе лексика вся равно диалектна. Междиалектная лексика - это лексическая категория языка художественной литературы, а не литературного языка» [Оссовецкий 1971: 375]. Рассмотрим подробнее особенности использования междиалектной лексики в рассказах Е.И. Носова.
Междиалектная лексика в художественном языке писателя представлена ста одиннадцатью лексемами и составляет 33,4% от всей диалектной лексики художественного языка писателя (см. приложение 1.3).
В ходе анализа междиалектной лексики наше внимание привлекло использование Е.И. Носовым ряда лексем с общей художественной функцией звукопередачи: грай, гуркать, заквохтать, колоколитъ.
Мы уже говорили о том, что звуковой «рисунок» произведения чрезвычайно важен для писателя, так как позволяет настраивать восприятие текста читателем на определенную эмоциональную тональность. Важнейшим элементом создания звукового «рисунка» рассказов Е.И. Носова является диалектная лексика. Использование диалектизмов, обладающих по своей природе яркой экспрессией, помогает автору концентрировать внимание читателя не только на звуковой картине мира, но и на самой сюжетной канве рассказа. Этим достигается эффект особого целостного восприятия произведения читателем: носовский текст предстает слитным, «никак не делится, а существует и воспринимается ... читательским сознанием как единая ... фраза, абзац, страница» [Кондратович 1987: 48]. Таким образом, диалектизмы с функцией звукопередачи представляют собой опорные точки не только для поддержания единой эмоциональной тональности, но и для всего произведения в целом.
Лексема грай из рассказа «Петушиное слово» в русских говорах имеет значение воронье карканье; птичий крик [СРНГ 7: ПО]: « ... и было странно и непривычно слышать за этой белой кутерьмой все тот же возбужденный и радостный грачиный грай». Именно в этом значении лексема грай (граять) встречается в одном из старейших литературных памятников Древней Руси «Слове о полку Игореве»: «Тогда по Руской земли р Ьтко ратаєві кикахуть: нъ часто врани граяхуть...» [Ироическая п Ьснь... 1800: 17]. Не вызывает сомнения южнорусское Происхождение лексемы грай. В значениях птица Corvus frugilegus; грач и воронье карканье; птичий крик она зафиксирована в словаре Даля с пометой «южн.» [СД 1: 391]. В тех же значениях лексема грай отображена в СРНГ, который включает в себя данные Словаря Академии 1847 года, где грай в значении воронье карканье; птичий крик снабжен пометой «стар.» [СРНГ 7: ПО]. Кроме того, лексема грай использовалась на южнорусской территории в названиях населенных пунктов, данная лексема зафиксирована в СРНГ в значении грач с пометой «южн.». Названия с корнем -грай- имеют город Грайворон в Белгородской области, села Курской области Верхняя и Нижняя Грайворонка.
Соматизмы в рассказах писателя
Соматизмы представлены в носовском просторечии гораздо шире, чем в диалектной лексике писателя, - двадцать четыре лексемы в шестидесяти пяти словоупотреблениях. Они могут быть разделены на четыре подгруппы: 1) голова, лицо : морда 7, башка 6, рожа 5, рожица 1, харя 1; 2) туловище : брюхо 7, нутро 5, загривок 4, пузо 4, горб 2, грудки 2, гузка 2, утроба 2, хребет 1, хребтина 1, шкура 1; 3) органы : зенки 2, бельмы 1, хайло 1; 4) волосы : космы 8, волосня 1, лохмы 1.
«Общее направление выбора объектов для эмоционально-экспрессивной метафоризации названий вполне объяснимо: грубые сравнения частей тела оскорбительны для человека, основной из естественных социально-психологических потребностей которого является самоуважение, и поэтому не могут быть для него безразличными» [Химик 2000: 107].
Все лексемы с общим значением голова, лицо , кроме рожица, имеют ярко выраженную негативную коннотацию. В словарях русского языка они снабжены пометами «груб.-прост.» {морда, рожа, харя) или «пренебр.» {башка). Лексема морда употребляется в рассказах Е.И. Носова преимущественно в составе просторечных выражений набить морду, выражающих желание персонажа и прямую угрозу по отношению к собеседнику или любому другому человеку: 1) «— Пустите, а то еще морды понабиваю» («Наглядный урок»); 2) «— А что? И морду набью. Илюшке? Жмоту этому? Набью. И Ваньке набью» («Домой за матерью») и т.д.; и нажрать морду, выражающем резко негативную с оттенком ненависти оценку поведения, действий и лишь в последнюю очередь внешнего вида одного персонажа другим: 1) «И тут, запутавшийся в ночи и бездорожье землепроходец враз впал в неистовство, завопил зло и хрипло: — А все, пля, Семибабов, сучий потрох! Морду нажрал, аж на кухвайку обвисла...» («Гори, гори ясно»); 2) «— Ить понимать надо: придет немец, заберет твою телку да и слопает ее на халяву. А нажравши морду, он — что? Он еще сильней сделается за наш счет» («Синее перо Ватолина») и т.д. Таким же оскорбительным является употребление лексемы морда в речи НОСОВСКОГО персонажа из рассказа «Шопен, соната № 2»): «— Пусть Курочкин несет, любимчик твой. С его мордой только барабан таскать». С другой стороны, слово морда в речи носовских персонажей может утрачивать ярко выраженный оскорбительный оттенок и просто служить сниженным коррелятом литературной лексемы лицо. Это происходит, когда персонажу-«просторечнику» в непринужденном разговоре важно не столько выразить свое личное отношение к кому-либо, сколько передать ту или иную информацию: «Оно и не глыбко, да один тут, Гаврюшка, что от меня через двор, спьяну свалился да и утоп. Нес на горбу тумбочку под челевизер, тумбочка перевесила, мордой в ил угораздил» («Яблочный Спас»). Если в данном случае лексема морда сохраняет пренебрежительный оттенок, характерный для всего контекста в целом, то в ситуации, когда она выступает как автономинация, собственного эмоционально-экспрессивного потенциала этого слова писателю уже недостаточно, и для создания яркого художественного образа требуется необычное сравнение: «Вернешься из потайки, морда что бычий пузырь налитая, собственной кровью измазанная» (там же).
Лексема рожа в носовском просторечии выступает грубо-просторечным коррелятом литературной лексемы лицо, с одной стороны, и лексеме морда в значении передняя часть головы животного [БАС 6: 1255; МАС 2: 298; СО 1997: 365], с другой стороны. В первом случае повторение в контексте слова рожа помогает писателю выразить четкую направленность и интенсивность действия, одновременно придавая всему контексту пренебрежительный оттенок: « ... немец давай пулять, да стрельба уже не та, а куда попало. А парень ему зеркалом-то в рожу, в рожу\» («Шопен, соната № 2»). Во втором случае слово рожа используется писателем в переносном значении при характеристике животных, оно заменяет обычную в таких контекстах лексему морда. Эта замена вызвана тем, что слово морда в значении передняя часть головы животного является литературным, стилистически нейтральным, и не обладает необходимым автору эмоционально-экспрессивным потенциалом. Употребление лексемы рожа в значении некрасивое, безобразное лицо [СО 1997: 682] позволяет Е.И. Носову «очеловечить» животное, создать яркий художественный образ, вложить в контекст личностное отношение персонажа к животному: 1) «— Ну, выдумала! Кой там водяной! — Ей-богу, не вру! Сама видела. Хотела я бочки выкатить, а между ними черная рожа из воды смотрит. Я на нее гляжу, а рожа - на меня. Глаза злющие, синим огнем светятся, а губы белые, как у мертвеца, и шевелятся, будто шепчут о соме » («На рыбачьей тропе»).
Похожие диссертации на Диалектная и просторечная лексика в художественном дискурсе Е. И. Носова
