Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Романы Леонида Андреева и культурный контекст начала XX века
1.1. Романы Леонида Андреева и русская литература начала XX века
1.2. Леонид Андреев и философия немецкого волюнтаризма 37
Глава II. Роман "Сашка Жегулев"
2.1. Роман Л. Андреева "Сашка Жегулев" и философия А. Шопенгауэра
2.2. Система образов в романе "Сашка Жегулев" 71
2.3. Роман Л. Андреева "Сашка Жегулев" как новая художественная целостность
Глава III. Роман "Дневник Сатаны"
3.1. Ницшеанские мотивы в романе "Дневник Сатаны". История создания романа и своеобразие авторской концепции действительности .
3.2. Мотив игры в романе 124
3.3. Система образов в романе "Дневник Сатаны". Функциональное значение образа Сатаны. 129
Заключение 153
Библиография 158
- Романы Леонида Андреева и русская литература начала XX века
- Леонид Андреев и философия немецкого волюнтаризма
- Роман Л. Андреева "Сашка Жегулев" и философия А. Шопенгауэра
- Ницшеанские мотивы в романе "Дневник Сатаны". История создания романа и своеобразие авторской концепции действительности
Введение к работе
Актуальность темы исследования. В современном литературоведении сложилась парадоксальная ситуация. Политические коллизии XX века в России исключили из литературного обихода огромное количество высококлассной литературной продукции, которая пришла к российскому читателю с огромным опозданием и поэтому получила недостаточное или одностороннее освещение в научных и критических работах. Эта "возвращенная литература" получила свою вторую жизнь в результате перестроечных процессов и общей демократизации жизни постперестроечного периода. Однако объем хлынувших на исследователей материалов оказался настолько гигантским, что на освоение этого литературного наследия понадобятся еще годы и годы активного труда большого количества профессиональных филологов.
Важно, чтобы эта работа нашла своё отражение в целостной гармонии реально существующего мира.
Социальная потребность общества состоит в том, чтобы каждое значительное произведение русской литературы было доведено до читателя, стало кирпичиком развивающейся российской культуры.
Литературный процесс начала XX века выдвинул на первое место "малые формы". Ведущими в литературе "серебряного века" стали различные жанры лирики, малые эпические формы. Долгое время остававшийся ведущим жанр романа потерял свои привычные позиции и отошел на второй план.
Этот феномен рассматривается разными учеными в разное время (Б. А. Грифцов, А.В. Чичерин, В. Днепров, В. Кожинов, М. Бахтин, П. Дэкс), но для нашего исследования важным является малоизучен-ность романного творчества писателей серебряного века.
"Большая проза" Л. Андреева не обойдена вниманием исследователей, однако за годы изучения андреевского наследия сложилась масса стереотипов, для преодоления которых необходимо еще не одно десятилетие.
Исследователи творчества писателя часто высказывали противоречивые суждения о мировоззрении и творческом методе писателя. Андреева упрекали за его тяготение к сложным, мрачным и часто неэстетическим темам и образам. С частной точки зрения, эти упреки можно было бы принять, если вырвать отдельные произведения, темы, образы из общего контекста творчества писателя. Подобная односторонность подхода к творчеству Андреева, на наш взгляд, преодолена в работах последнего времени.
В послеперестроечный период определились новые подходы к изучению творчества писателя; его романы стали рассматриваться в более широком контексте определенных философских и эстетических идей начала XX века (в то время как раньше опорой для исследований являлась марксистско-ленинская философия и эстетика). Общая тенденция критики советского времени, с небольшими корреляциями, сводилась к выдвижению на первый план реалистической литературы и подчеркиванию ее доминирующего значения в мировом литературном процессе. Эта точка зрения была достаточно односторонней и не соответствует современной логике построения литературного процесса. Таким образом, в последнее время задается новый масштаб исследовательской мысли, по-новому предстают основные линии историко-литературного процесса XX в. и место в нем Леонида Андреева. Эти исследования помогают выявить еще не изученные составляющие сложного мировидения писателя, новые особенности художественной формы, стиля, которыми обладала литературная деятельность начала века. Однако в этих работах в основном изучаются рассказы, повести, пьесы Л. Андреева. Нет работ фундаментального характера, обобщающих и систематизирующих исследования по романам писателя.
Последние публикации, которые ввели в научный обиход новые, неизвестные или забытые документы, касающиеся творчества писателя (дневники, критика, мемуары), позволяют более полно осветить сложную творческую индивидуальность Андреева.
Кроме того, намного полнее представлены сегодня и работы двух ведущих философов волюнтаристского направления: А. Шопенгауэра и Ф. Ницше, - чьи концепции, на наш взгляд, представляют важную составляющую для понимания особенностей мировоззрения и творчества Л.Ы. Андреева, поэтому этот ракурс почти не освещен в современных исследованиях, посвященных творчеству писателя.
В целом обращение к этой теме вызвано рядом причин:
современным развитием российского общества, его новыми ценностными и культурными ориентирами;
отсутствием монографического исследования романного творчества Л. Н. Андреева;
потребностью показать философские и эстетические корни художественного мира, созданного Леонидом Андреевым;
потребностью осмыслить романное наследие автора с точки зрения современных литературоведческих подходов.
Эти причины определили тему нашего исследования - "Романы Леонида Андреева "Сашка Жегул ев" и "Дневник Сатаны" и философия немецкого волюнтаризма".
Степень разработанности проблемы. Творчество Л. Андреева не обойдено вниманием критики от современных ему исследователей до работ самого последнего времени. Однако на каждом этапе осмысления творчества Л. Андреева он не столько сопоставлялся, сколько противопоставлялся с основным контекстом, основным идейным фоном. Еще в первых откликах на его произведения (З.Гиппиус, И.Анненский, К. Чуковский и некоторые другие) авторы пишут о Л. Андрееве как авторе между направлениями. Он не симво лист, но его произведения изобилуют символикой. Многие описания в текстах Андреева поражают точностью, физиологической реалистичностью деталей, но от реализма в его классическом понимании он тоже далек. Для того, чтобы ухватить своеобразие творчества писателя, исследователям приходится прибегать к ярким, оригинальным, но достаточно односторонним метафорам: «плакат», «шарж», «маска» и т.д. В этом же ключе строится большая часть аналитических работ, посвященных творчеству автора «Сашки Жегулева». Можно упомянуть К. Арабажина, Т. Ганжулевича, В. Львов-Рогачевского, А. Ожигова, К. Цагарелли, Ю. Айхенвальда и многих других. Особенно неохотно обращались авторы к романам Андреева. Ярлык «противоречивого автора» прочно закрепился за ним и стал основой для последующего осмысления. Современники отмечали бесспорный талант автора, его притягательность и, в то же время, испытывали огромные затруднения при попытке «вставить» его творчество в «литературный ряд».
Почти полное забвение Л. Андреева в 30-50-е годы сменяется в 60-х осторожным интересом. Переиздаются некоторые тексты Андреева, появляются аналитические работы. Особенно показательно здесь мнение К. Д. Муратовой, выраженное в редакционной статье 72 тома серии "Литературное наследство". Роман Л. Андреева "Сашка Жегулев" здесь ставятся в один ряд с его «малыми формами». Отмечается его оригинальность, сюжетное и композиционное своеобразие. Автор статьи отмечает, что "в художественном развитии Андреева "Сашка Жегулев" занимает особое место" (ЛН, с. 44). Вместе с тем, «противоречивость» Андреева, его внекон-текстуальность продолжает доминировать при интерпретации творчества писателя. Попытка сведения его к реализму приводила к огрублению смысловой структуры произведений.
Собственно исследовательские работы, посвященные романам Леонида Андреева, стали появляться в 80-е - 90-е годы в контексте интереса к «возвращенным именам». И хотя Андреева лишь отчасти можно отнести к этой плеяде писателей, недостаток внимания к нему в советском литературоведении и литературной критике делал такое сопоставление оправданным. Здесь необходимо упомянуть крайне интересные работы Н. Арсентьевой, А. Ачатововой, Ю. Бабичевой, Л. Иезуитовой, Е. Каманиной, И. Мос-ковкиной, М. Мысляковой и многих других. В этих и близких к ним работах анализируется образная структура романов, их композиция, поэтический строй языка писателя и многое другой. Однако даже тщательный анализ поэтики не позволяет полностью вписать романное творчество Леонида Андреева в контекст эпохи. Многочисленные работы «Л.Андреев и...», как правило, не сопоставляют, а противопоставляют его «более показательному» для эпохи автору. Видимо, с этим было связано отсутствие монографических работ, посвященных романам Андреева. В последнее время наметился сдвиг в этой области и романы Л.Н. Андреева становятся предметом отдельного анализа в научных исследованиях Г. Боевой, Е. Каманиной. Романы в этих кандидатских диссертациях рассматриваются в широком контексте собственного творчества писателя, а также социокультурного окружения. Г.Н. Боева предлагает рассматривать роман "Дневник Сатаны" как "художественно-философское воплощение синтетизма", а Е. Каманина изучает мифопоэтическую природу романов. И тот, и другой подходы несколько отрывают, на наш взгляд, романы Л. Андреева от идейного фона, инициированного немецким волюнтаризмом.
Таким образом, целью исследования является выявление идейно-тематического своеобразия романного творчества Леонида Андреева в контексте идей, инициированных восприятием немецкого волюнтаризма русской культурой начала XX века.
Объектом исследования является идейно-тематическое своеобразие романов Леонида Андреева, их художественная специфика, связь концепций романов с общей эстетической программой немецкого волюнтаризма.
Предмет исследования - романы Л.Н. Андреева "Сашка Жегулев" и "Дневник Сатаны".
Задачи исследования:
1. Определить место и значение романов "Сашка Жегулев" и "Дневник Сатаны" в творчестве писателя.
2. Показать трансформацию идей немецких философов- волюнтаристов в романах русского писателя.
3. Выявить общие жанровые и стилистические формы художественной условности в романах Л.Н. Андреева.
4. Проанализировать и систематизировать критические отклики и литературоведческие статьи и работы о романах Л.Н. Андреева.
Методологическую основу исследования составил комплекс философских и литературоведческих принципов разработанных литературоведческой наукой в трудах М.М. Бахтина, С.С. Аверинцева, Ю.М. Лотмана и др. отечественных и зарубежных ученых, научная и критическая литература по проблеме. Это принципы современной исторической поэтики, единства содержания и формы художественного произведения, его целостного анализа.
В ходе работы применялись следующие методы исследования: анализ литературы по проблеме, сравнительный анализ результатов исследований, сравнительно-исторический метод, дополненный элементами структурного анализа.
Научная новизна и теоретическая значимость исследования заключается в теоретической разработке отдельных аспектов заявленной темы — раскрытии специфики андреевских романов в свете эстетической теории немецкого волюнтаризма.
Рассматривается свойственный писателю способ построения структуры "большой прозы", принципы организации художественно го мира произведения в целом, функциональное значение героев, образ автора, семантика, при помощи которой выражается их образ бытия, соотнесенность содержательного, изобразительного и структурного планов.
Таким образом, романы Л. Андреева впервые становятся объектом системного анализа, который выразился в следующих установках:
1). Романы Андреева изучаются как единая авторская художественная система.
2) Эта система выстраивается в русле эстетических положений, инициированных немецким волюнтаризмом.
Практическая значимость. По материалам диссертации читаются специальные курсы, ее общие положения используются в квалификационных работах студентов, курсовых, на лекциях и семинарах. Отдельные положения диссертации могут быть использованы в школьной программе.
Достоверность исследования обеспечена опорой на научную методологию, теорию и практику современного литературоведения.
Структура работы определяется последовательным разрешением основных задач исследования и состоит из введения, 3 глав и заключения. Общий объем работы - 170 стр. Библиография состоит из 157 наименований.
Апробация и внедрение результатов исследования. Основные положения работы и ее результаты нашли отражение в публикациях автора, методических рекомендациях к спецкурсу. Основные теоретические и практические положения использовались при чтении курса лекций в Хабаровском государственном педагогическом университете на филологическом факультете, обсуждались на вузовских научно-практических конференциях и методических семинарах аспирантов.
Романы Леонида Андреева и русская литература начала XX века
В истории литературы достаточно явно выделяются три типа авторов. Одни задают направления, формируют литературные эпохи. В их творчестве находят свое отражение чаяния целых поколений. Их язык становится языком народа. Другие четко следуют в русле основных тенденций. Они не формируют, но отражают эпоху. Через их творчество высочайшие литературные искания входят в культуру большинства, в национальную культуру. Но есть третий, крайне редкий тип писателей. Они не задают направлений и не входят в них. Они не оставляют после себя плеяды учеников и последователей. Они как метеоры проносятся по литературному небосклону, оставляя сверкающий след. Литература «приберегает» их для будущего. К таким авторам и относится Леонид Андреев.
В русской литературе, которая в лице своих крупнейших представителей в конце XIX - нач. XX вв. проделала огромную работу по созданию и освоению новых художественных, эстетических и религиозно-философских концепций, творчество Леонида Николаевича Андреева занимает особое место. Он попытался отразить всю сложность своего времени, создал в своих произведениях образ человека этого неоднозначного периода русской истории, дал оригинальную трактовку традиционным темам и образам, что сделало его произведения ценным вкладом не только в культуру его времени, но и в сокровищницу общечеловеческой мысли.
Необычайность творческих исканий, которые привлекали и продолжают привлекать к творчеству этого самобытного художника внимание исследователей, делает необходимым попытку глубже заглянуть в творческую лабораторию писателя, который стал одной из определяющих фигур литературного процесса не только русской, но и зарубежной литературы того времени. В различных критических исследованиях неоднократно отмечено, что Л. Андреев формировал облик русской литературы начала XX в. Его творчество не могло не привлечь внимания многих крупных исследователей. И действительно, его литературная деятельность стала объектом изучения многих десятков критиков, о его повестях, рассказах и пьесах написано такое огромное количество публикаций, что потребовалась их систематизация, которую попытался сделать В.Н. Чуваков в своем библиографическом справочнике, но даже огромного тома в 600 страниц оказалось недостаточно [87]. Критика почти "проглядела" романы Андреева.
Всплеск интереса, который последовал за появлением романа "Сашка Жегулев", оказался достаточно непродолжительным, а на роман "Дневник Сатаны" критика почти не отреагировала.
В истории осмысления этих двух романов можно четко проследить 3 основных этапа:
1 этап — этап критический (1912-1920-е гг.). Это статьи и заметки в газетах и журналах. Реже - отдельные брошюры, в которых романы рассматривались не столько как художественные произведения, сколько ставился вопрос об их соответствии и/или несоответствии требованиям времени и таланту самого писателя. Ценность романов в это время определяется непосредственными впечатлениями читателей и современников, сопереживающих героям Андреева, но относящихся к романам скептически: отмечая отдельные достоинства, большинство публикаций констатирует художественную неудачу Андреева. Общее количество публикаций достигает 50-60 источников, хотя мы посчитали не обязательным включение некоторых газетных публикаций в библиографический список по причине того, что в них анализ романов давался достаточно поверхностно.
2 этап связан с процессами "оттепели" в нашей стране. Количество публикаций по интересующим нас романам крайне незначительно, но само обращение к творчеству Л. Андреева после долгого перерыва весьма показательно. Кроме того, следует выделить редакционную статью в 72 томе "Литературного наследства", которая была, в частности, посвящена разбору романа "Сашка Жегулев", реабилитируя этот роман и ставя его в один ряд с самыми значительными произведениями писателя.
3 этап — работы второй половины 80-х - 90-е гг. В его основе — новые факты и новые взгляды. В этот период приходит ощущение дистанции и тяга к пониманию. Но главное - масса новой информации, обрушившейся на исследователей и читателей в годы "перестройки". Это самый продуктивный этап изучения андреевских романов. Количество публикаций здесь сопоставимо с первым этапом, но преобладают теперь работы не критической, а научной направленности, в них анализируются различные аспекты романов: особенности тематики, композиции, образная система и т.д. Если первый этап был преимущественно критическим (не только по жанру публикаций, но и по общей оценке романов Л. Андреева), то третий этап выделил большую значимость романов в творчестве писателя, критическая оценка сменилась апологией.
Это парадоксальным образом показывает изменчивость оценок во времени. В момент выхода в свет романы оказались настолько не интересны широкой публике, что невольно вставал вопрос о недееспособности Андреева в жанре романа. Вряд ли это соответствует действительному положению вещей. Вероятно, сама эпоха была антироманной: почти все крупные авторы стремились создать большие эпические полотна, но главенствующими жанрами того времени оставались малые жанры: лирика и новелла. Это неудивительно для крайне динамичной эпохи, когда создавались романы Андреева. Жанр романа в целом базируется на типизации определенных художественных структур, которые приводят реальный мир к некому общему знаменателю. Романный мир должен соответствовать представлению читателя об окружающей его действительности, иметь прочный элемент традиционности. Будучи структурой синкретической, роман должен соединять в себе хотя и разнородные, но в целом уже устоявшиеся структуры. Эпоха, в которую творил Андреев, такого базиса не давала: стремительно меняющаяся действительность не успевала закрепить себя в эпических жанрах, которые все более привлекали писателя.
Леонид Андреев и философия немецкого волюнтаризма
Выявление философской, концептуальной основы творчества писателя - одна из самых сложных и опасных задач науки о литературе. Всегда остается угроза «вчитать» в произведение те или иные популярные мысли или концепции. Более того, философские построения крайне редко входят в текст напрямую, в своем изначальном виде. Они претерпевают сложнейшую трансформацию, причем отнюдь не однократную. Не исключение и творчество Л. Андреева.
Несмотря на наличие в его переписке явных указаний на «любимых философов», а в текстах прямых перекличек и прозрачных аллюзий, вопрос о философской основе его творчества не является очевидным. Казалось бы все достаточно ясно. Любимые авторы Л. Андреева - А. Шопенгауэр, Ф. Ницше и Э. Гартман. Неявную цитацию из ницшеанских текстов в романах и рассказах Андреева отмечали многие исследователи. Следовательно, Леонид Андреев — «русский ницшеанец»? Это и так, и не так. Все намного сложнее.
Для того, чтобы эксплицировать идейно-философскую основу романного творчества Леонида Андреева, необходимо определить тот фон, на котором воспринимались идеи немецкого волюнтаризма, увидеть те особенности реальности, которые с помощью этих идей пытались отразить художники. С этой целью, необходимо, на наш взгляд, предпринять историко-философский экскурс, позволяющий определить ключевые доминанты эпохи. Эпохи, когда ницшеанские прозрения становятся базой для культурного бунта, основой для поиска какой-то иной, новой реальности.
В истории философской мысли достаточно явно выделяются два подхода к образованию философских категорий.
В первом случае философская категория (система категорий) является продуктом спекулятивной деятельности философа. Система философских категорий представляет собой своего рода смысловую сеть, которую "плетет" мыслитель, а затем "накидывает" на реальность, чтобы "выловить" в ней какие-то, существенные с его точки зрения, проявления социальности.
"Предметом философии — пишет О. Ноговицын - служит всеобщее, в том его модусе, который /.../ образует понятие. Однако в каком бы из своих модусов всеобщее не выступало, оно обладает решающей особенностью неналичности. Оно, иначе говоря, не может быть считано с бытия, а, наоборот, своей действительностью обязано конструирующей деятельности ума. Таким образом, и в наличности, охватываемой данной всеобщностью, ум находит теперь не внешнее ему, а совсем иное: через всеобщность ум овладевает действительностью" [127, 5].
Этот, ставший уже классическим, способ образования философских понятий вполне продуктивен и действенен, когда он опирается на вполне отчетливое интуитивное представление о реальности, которая в ходе категоризации структурируется и восходит ко всеобщности. А если такого представления нет? Если повседневные представления и обывателя и социального мыслителя оказываются до основания потрясенными? Если банальнейший прежде вопрос: "Кто ты?" ввергает человека в смятение и растерянность? Иными словами, как строить понятия, имеющие хоть какое-то отношение к реальности, если сама реальность стала неопределенной, представляет собой сплошные вопросы без ответов, на манер кьеркегоровского вопрошания в "Диалектической лирике": "Кто я? Как я пришел сюда? /.../ Что это — сюда? Что это за огромное предприятие такое, которое они называют реальностью? /.../ Где директор? Никакого директора нет?! К кому же я обращусь со своей жалобой? Могу ли я добиться, чтобы моя точка зрения была принята к рассмотрению?" [74].
Классический способ образования понятий до исследования здесь и будет случайным, абсурдным интеллектуальным построением, "загромождающим", по Хайдеггеру, вот-бытие. Неуместность подобных интеллектуальных построений к концу XIX века становится все более очевидной. В логичном и упорядоченном мире декартовых или гегелевских категорий не оказывалось места для самого главного - для Человека. Причем, не «человека вообще», а единственного Человека - Меня. Человеческое Я было изгнано из мира. До тех пор, пока реальность оставалась незаполненной, уникальная личность жила в этой пустоте. Это могла быть реальность экзотических островов, гордых горцев Кавказа или загадочной крестьянской души. Но реальность XIX века потеряла эту «пустоту». Она оказалась плотно заполненной (Ж.Ф. Лиотар) и одновременно абсурдной, распавшейся. Для того, чтобы воссоздать целостность реальности, и необходимо было вернуть в нее человека. Необходимо было создать для него место.
На авансцену философской мысли и выходит волюнтаризм, до того бывший маргинальным течением. В нем современники увидели путеводную звезду, дающую надежду на возрождение целостности и человечности мира. В крайне разноплановом наследии немецких волюнтаристов были выделены и восприняты несколько моментов.
Во-первых, фундаментальная критика человеческой (на самом деле, европейской) культуры, дегуманизирующей реальность. Мир устроен несправедливо, если моральные нормы, ценности мешают самореализации личности, сковывают ее, заставляют жить «неестественной жизнью». Для того, чтобы переустроить мир на лучших, более справедливых началах и необходима «переоценка всех ценностей», их разрушение. Необходимо освободить пространство для новых людей и новых смыслов. Эти новые люди и являются основанием для переоценки. Иными словами, европейская и русская культура увидела в Шопенгауэре и Ницше глашатаев бунта против реальности во имя Человека.
Роман Л. Андреева "Сашка Жегулев" и философия А. Шопенгауэра
Роман "Сашка Жегулев" — этапное произведение в творчестве Л.Н. Андреева. Роман датируется 19 октября 1911 и отражает те изменения, которые произошли в творческой эволюции писателя к началу 1910-х гг. Речь идет о попытке обновления как философских, так и эстетических позиций автора нашумевших "Тьмы" и "Рассказа о семи повешенных". Революционным является уже то, что "Сашка Жегулев" по жанру определяется Андреевым как "роман". Обращение писателя, прославившегося в качестве автора рассказов, к этой новой для него, крупной эпической форме является результатом напряженных, подчас мучительных творческих поисков Андреева, более того: оно продиктовано и глубоко оправдано логикой развития всей русской литературы серебряного века.
В 1910-х годах радикально меняется вся общественно-политическая ситуация в стране. Поражение в русско-японской войне, подавление революции 1905 — 1907 гг. привели к возникновению т.н. реакции. В 1910-х годах наступает время, когда подводятся итоги прошлому. Художник уже имеет перед глазами результат, опираясь на который он и стремится создать картину широкого исторического обобщения, привести свои взгляды на человека и окружающий его мир в законченную систему. Именно в это время приобретают значение более крупные эпические жанры: появляются повести Бунина "Деревня" и "Суходол", повести "Пятая язва" и "Крестовые сестры" Ремизова, "Дальний край" Зайцева, "Уездное" Замятина, начинает свой роман "Петербург" А. Белый, пишет роман "Сашка Жегулев" Леонид Андреев. Все эти вещи сложные и крупные, в них не просто повествование о событиях и людях, в них выстраивается концепция России, достигшей в историческом движение определенной грани, за которой еще более грандиозные, стихийно-неостановимые потрясения. Это был своеобразный художественный итог, который подводила русская литература немалому периоду в истории страны, неудачам освободительного движения.
Таковы объективно-литературные причины обращения Л. Андреева к жанру романа при работе над "Сашкой Жегулевым". Однако и в самом творчестве писателя нетрудно увидеть внутренние предпосылки его перехода к крупному эпическому жанру.
Творчество Андреева проходит в условиях сложнейшей ломки всех институтов общества: разрушение социальных устоев сопровождается резкой сменой всех эстетических норм. Андреев вольно или невольно включается в общую атмосферу поисков нового. Провал надежд, связанных с первой русской революцией, привел к краху революционного движения. Многие революционеры оказались перед невозможностью найти новые пути, которые могли бы вывести из кризиса революционное движение. Литературные идеологи, в отличие от Н.Г. Чернышевского, не могли дать свой рецепт революционной борьбы: как осуществить чаемую революцию, никто не знал - ее предчувствовали, ее воспринимали как надвигающуюся музыку скрытых от человека начал. Примечательны в этом смысле художественные искания А. Блока, который стремится создать свой художественный мир, соединяя в нем и реальное, и символ, при этом происходит отрицание самой культуры ради "скифства", при котором стихия рождает "музыку революции". Революция воспринималась то в контексте индивидуального протеста, то как неизбежная стадия развития общества, но общая установка на связь с народом, на пробуждение в народной среде какой-то неизвестной силы все еще оставалась в силе. В новой революционной среде возникает особый тип сознания, о котором впервые заговорил Ф. Ницше и который он определил как артистизм. Революционер воспринимается в этой парадигме в качестве актера, играющего какую-то иррациональную, демоническую роль. Его поступки не могут быть объяснены реальными событиями, так как сама социальность окружающего мира не может поддаваться рациональному постижению. Эту идею Ф. Ницше воспринял от Р. Вагнера, который создал свое учение об "артистическом человеке будущего". Но немецкий философ достаточно вольно перетрактовал идеи Вагнера. Так, Ницше уравнял артистическую и антихристианскую оценки мира, термин "артистический" в волюнтаристском варианте воспринимается как полный разрыв искусства и художника с нравственностью, сложившейся в рамках христианской традиции. Л. Андреев в свою очередь перекодировал ницшеанские положения: его вариант "артистизма" становится овеществленным в главных образах обоих его романов, хотя границы этого артистизма значительно шире, само наполнение понятия более диалектично, чем у Ницше. Если немецкий философ подвергает тотальной критике христианские институты, то Андреев, при внешнем соответствии с общими положениями волюнтаризма в ницшеанском варианте, сохраняет значимость и ценность этических норм, делает их точкой отсчета в поведении героев, наполняет своих "сверхлюдей" слишком человеческим содержанием и простыми человеческими слабостями. Отсюда особый трагизм положения героев: они не избранные, они не смирившиеся с существующим положением дел, они — герои страдательные, они обречены пройти весь мучительный процесс понимания ужаса окружающей действительности, но они не могут принять мир таковым, как он есть.
Более притягательна в этом контексте становится художественная условность, позволяющая художнику творить из действительности фантасмагорическую картину благодаря выдвижению на первый план художественного произведения определенных положений, структурирование которых позволяло убедить читателей в реальности творимого художественного мира.
Ницшеанские мотивы в романе "Дневник Сатаны". История создания романа и своеобразие авторской концепции действительности
Осмысление трагических событий своего времени способствовало углублению в творчестве Л. Андреева философской проблематики. Жанр романа наиболее полно позволял провести интенсивный поиск сущностных начал, поставить "вечные вопросы" и попытаться дать решение на них.
В последнем романе Андреев попытался дать картину мира глазами отдельной личности, человека вообще, уйти на метасоциальный уровень. Те глобальные темы, которые проходили через всю литературу начала века, творчество самого писателя и отражали дух времени, становятся ведущими в "Дневнике Сатаны". Личность здесь становится поистине грандиозной. Перед нами - новый герой, стоящий вне человеческих законов, знающий какую-то личную тайну. Он (особенно в начале романа) свободен от окружающей среды и противостоит обществу, государству, религии, Богу. Это типичный "сверхчеловек" ницшеанского толка.
Резкая индивидуализация героя позволила укрупнить внутренний мир героя, показать всю призму состояний и переживаний персонажа. В Вандер-гуде-Сатане отразились те настроения, которые очень точно передавали состояние современного Андрееву общества: чувство безысходного одиночества, тоски и отчаяния, непрочности основ окружающего мира, бесцельности существования, страх смерти.
Личность героя последнего романа Л. Андреева вырастает в символическую фигуру, становится грандиозным философским обобщением. Андреевский герой, на наш взгляд, - яркая иллюстрация идей Ф. Ницше. Здесь нельзя говорить, что только ницшеанская философия влияла на особенности создания образов романа. Безусловно, и Шопенгауэр, и Гарт-ман не остались "забытыми" в контексте романа, но все же именно ницшеанский ракурс становится ведущим в этом произведении.
Волюнтаристский личностный взгляд на происходящее, где реальное и метафизическое представляется прежде всего как факт индивидуального сознания при философском объяснении обыденного, позволяет автору психологически углубить картину тотального развала всех общественных ценностей, проникнуть в сферу подсознательного.
В более ранних своих произведениях Л. Андреев уже пытался объяснить мир не только в эмпирическом, но и в метафизическом аспекте, что приводило его к проблеме возможностей и границ человеческого познания ("Мысль", "Мои записки", "Рассказ о Сергее Петровиче" и т.д.). "Простой" герой его уже не устраивает, создателю "Тьмы" нужен сверхчеловек, способный понять окружающую действительность и трансцендентные принципы мироустройства. Но на этом пути героя Андреева ожидает крах, так как невозможность понять окружающую действительность приводит героя к настроениям безнадежности и страха, отчуждает его не только от жизни, но и от других людей, создавая миражи, которые при ближайшем рассмотрении превращаются в фикцию, усиливая атмосферу непонимания и трагического восприятия жизни.
Здесь Андреев вступает с Ницше в прямую полемику. Попытка Ницше противопоставить обыденности "сверхчеловека" в художественной интерпретации Л. Андреева доказывает ошибочность идей немецкого философа. Герой Андреева не способен противостоять слепому волению.
Пессимизм Андреева, во многом схожий с пессимизмом волюнтаристов, все же имеет несколько своеобразную окраску. Его герой, как и сверхчеловек Ницше, наделен способностью найти в жизни другую точку опоры.
Андреев вслед за Ницше доказывает, что природа человека - эгоистическая, злая, иррациональная, вожделеющая "власти" - остается при этом творческой. Она подавлена вековыми предрассудками христианской морали и условиями мещанской современности, но при этом стремится к прекрасному, новому и яркому.
Герои Андреева, продолжая развивать идеи "Антихристианина", отрицают божественное как идею, сковывающую творчество человеческой личности, ее свободу. В отличие от Шопенгауэра Ф. Ницше развивает мысль о недостаточности самоотречения для героизма (Христос не герой, считает философ) и обосновывает идею "борьбы", идею сопротивления течению жизни как ядра подвига. Борьба сверхчеловека у Ницше становится как бы неким центром мира. Когда возможен диалог, у Ницше мы находим отрицание основ мироздания.
Отрицание мира возможно только в двух ипостасях. Первый уже был опробован Андреевым (и Шопенгауэром) в "Сашке Жегулеве". Это был путь аскета, человека, который пытается вырваться за пределы поставленных жизнью возможностей путем отказа от традиционного течения жизни.
Путь героя второго романа - попытка идти навстречу жизни, мужественно заглянуть в лицо смерти и, осознав бессмысленность обеих, радостно довериться хаосу мироздания, стать участником вечного процесса становления. В таком случае радость жизни должна включать радость смерти или радость самоуничтожения. Такому человеку не страшно жить, радостно погибать и смерть становится страшной только по причине гибели своего "я".
Внешняя схожесть героя романа "Дневник Сатаны" с идеальным представлением о сверхчеловеке у Ницше все же становится проблематичной при ближайшем рассмотрении.
Созвучны многие основные мысли романа и волюнтаристской философии в интерпретации Ф. Ницше: критика мещанства, воспевание новой морали, тотальное отрицание ценности христианской религии, женоненавистнические мотивы, но во всем слышится андреевское сочувствие к человеку.
Наверное, в этом главный пункт расхождения между Ницше и Андреевым. Для Ф. Ницше сострадание аморально, а для Андреева естественно.
Таким образом, в романе "Дневник Сатаны" мы видим много точек пересечения с работами Ф. Ницше позднего периода. Как раз начиная с "Веселой науки" (1882), немецкий философ начинает исследование моральных категорий с позиции "вне самой морали". Как и Андреев, Ницше считал, что истинный мир идеалистов ушел в прошлое. Утверждение "Бог умер" означало, что идея бога перестала служить основанием человеческого существования и не определяет человеческие поступки. Нигилизм становится основополагающей философией, человеческие надежды — это ложь и самообман, а люди, по образному выражению Шопенгауэра, превращаются в "нелепые карикатуры".
