Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. «Праведничество» в этико-философском контексте русской культуры 18
1.1. Представление о «праведничестве» в русской философии XIX века 18
1.2. Тип героя-«праведника» в свете проблемы нравственного идеала 36
Глава 2. Аксиология «праведничества» в русской литературе первой половины XIX века 53
2.1. Об истоках формирования категории «праведничества» в русской., литературе XIX века 55
2.2. «Праведничество» в художественно-философском сознании В.А.Жуковского 80
2.3. Онтологическая истина в «духовной биографии» А.С.Пушкина 92
2.4. Ценностные аспекты «праведничества» в художественном мире М.Ю.Лермонтова 114
2.5. «Праведническая» концепция бытия в творчестве Н.В. Гоголя 127
Глава 3. Поиски «высшей правды» в творчестве И.С.Тургенева 40-50-х годов 146
3.1. Философско-религиозные взгляды И.С.Тургенева и формы их выражения в ранних произведениях 146
3.2. Изображение героя-«праведника» в цикле «Записки охотника» 165
3.3. Идея «праведничества» в повестях И.С.Тургенева 40-50-х годов 193
Заключение 217
Список литературы
- Тип героя-«праведника» в свете проблемы нравственного идеала
- «Праведничество» в художественно-философском сознании В.А.Жуковского
- Ценностные аспекты «праведничества» в художественном мире М.Ю.Лермонтова
- Изображение героя-«праведника» в цикле «Записки охотника»
Тип героя-«праведника» в свете проблемы нравственного идеала
Идейно близки новозаветному, иконографическому сюжету рассказы Л.Н.Толстого и А.П. Чехова. Рассказ «Крестник» образно раскрывает авторскую идею «непротивления злу силой». Сюжетно-композиционная организация произведения включает ситуацию психологической борьбы становящегося праведника и разбойника. Три крупных этапа жизни Крестника, три круга, восходящих к мудрости бытия, сюжетно соотносятся с тремя моментами воскресения злодея. Кульминацией сюжета становится сцена обращения Крестника к разбойнику: «Брат милый, пожалей свою душу! Ведь в тебе дух Божий. Мучаешься ты, и других мучаешь, и ещё хуже мучаться будешь. А Бог тебя как любит, какую тебе благодать припас! Не губи ты себя, братец, перемени свою жизнь» . Уничтожение главным героем разбойника ни к чему не привело бы: наоборот, это действие обладает способностью порождать ещё большее зло . Согласно автору, только безмерным пожалением, братской совершенной любовью человек способен одолеть грубое, жестокое сердце. Такая цепь добра может и должна сформировать человеческие отношения, искоренить несправедливость.
Тем же ножом, что разбойничал, // Срежь его, той же рукой»34), оборачивается неожиданным сюжетным поворотом. Убийство другого лютого разбойника (пана Глуховского), похваляющегося своими страшными грехами («Жить надо, старче, по-моему: // Сколько холопов гублю,// Мучу, пытаю и вешаю,//А поглядел бы как сплю» ), оказывается необходимым условием падения «цепей греха» с Кудеяра-старца. Важной становится идея «праведного гнева» (автор подчеркивает «бешеный гнев» отшельника, который и послужил силой убийства), уничтожения самой возможности бесконечной эксплуатации человека, превращения его в раба. Автор эпопеи утверждает высокий гуманистический смысл, свойственный всей русской литературе в целом: внесословная ценность отдельной человеческой личности. Характер Кудеяра объединяет черты «благоразумного» и «благородного» разбойника, восстанавливающего социальную справедливость.
Сомнения, касающиеся идеи духовного возрождения разбойника средствами непротивления злу, составляют содержательную основу рассказа А.П.Чехова «Встреча». «Нечеловеческое», праведное поведение «божьего человека» Ефрема Денисова по отношению к разбойнику, кутиле Кузьме Шквореню и сложившейся ситуации заставляет на минутное время измениться характер последнего. Ефрем не отвечает силой на удар Кузьмы, не судится и не ссорится по поводу украденных «божьих» денег на восстановление храма. Как ему кажется, его лично эта беда не коснулась. Герой отпускает ситуацию на суд высший, уповает на Бога. В то же время похититель, признавшись в содеянном, но не получив человеческого прощения, чувствует одиночество, иррациональное смятение и потрясение: «Кузьма поглядел на образ, на небо, на деревья, как бы ища бога, и выражение ужаса перекосило его лицо. Под влиянием лесной тишины, суровых красок образа и бесстрастия Ефрема, в которых было мало обыденного и человеческого, он почувствовал себя одиноким, беспомощным, брошенным на произвол страшного, гневного бога»36. Однако страх и жалость к вору, советы покаяния остаются ма Некрасов Н.А. Полное собрание сочинений и писем: в 15 т. Л., 1981-2000. Т.5. С.208 35 Там же, С.209
Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. М., 1974-1983. Сочинения: в 18 т. Т.6 С.128 лоуслышанными, пропущенными неисправимым разбойником. Минутное прикосновение к духовному Абсолюту, озарение, искра теряются в тьме привычек лгать, хвастать, кутить. Эти свойства натуры героя - свидетельство разбойничьего характера, не искоренимого никакими страхом и жалостью в рамках данного повествования, как «светящиеся глаза», «маленькое ухо», «короткая и почти круглая голова» есть обязательные приметы «истинного свирепого хищного животного».
Образ внезапно проснувшейся совести, рационально не мотивированный характером главного героя, возникает в романе М.Е.Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы». «Истинный кровопивец» Иудушка на пороге смерти устремляется к покаянию. Автор сознательно описывает ситуацию прозрения во время Страстной недели. Таким образом восстанавливается истинность бытия, связанная, по тексту, с евангельскими событиями: происходит духовное совмещение времен и событий, соприкосновение с тайной мироздания - вечной правдой.
Образы разбойников у Пушкина, Гоголя следует назвать добровольными, «благородными». В отличие от «благоразумных», Владимир Дубровский, Емель-ян Пугачев, капитан Копейкин выбирают путь разбоя как единственное оставшееся средство, способное помочь восстановить социальную правду-справедливость. Такой социальный разбой существенно отличается от грабежа, нередко сопровождающегося убийством. Главное отличие заключено в истинном содержании разбоя, в его цели. Уточним, что образ разбойника в отечественной литературе имеет художественные частные варианты. Исследователи отмечают: «В народном сознании разграничивался «социальный разбой» и обычный грабеж. Фольклор свидетельствует, что симпатии народа были на стороне «социального разбойника», в то время как вор и грабитель вызывал справедливое негодование и презрение» .
По нашему мнению, социальный разбой характерен для благородных разбойников: Емельяна Пугачева, Владимира Дубровского, капитана Копейкина. Другой тип разбойников составляют характеры, психологически более сложные, которым
Некрасов Н.А. Указ.соч., Т.5. С. 679 открывается высшая правда бытия - благоразумные разбойники (разбойник из «народного рассказа» «Крестник», минутное просветление Кузьмы Шквореня, покаявшийся Кудеяр до убийства Глуховского, Дмитрий Карамазов). Генетически такие характеры восходят к библейскому архетипу.
«Разбойность и святость, или по крайней мере праведность» задана автором, опирающимся на представления о народном защитнике от несправедливости, на собственные ощущения от восприятия мира, желание видеть справедливое, доброе общество, построенное на отношении любви, братства. Художнику важно представление о силе веры разжигать добро в человеческом сердце. Конечно, такие романтические, идеальные представления вызывают сомнение. Но это сомнение совсем не завершается абсолютным отрицанием возможности резкого поворота к добру в человеческой душе. Момент изменения сопровождается откровением, озарением, просветлением разума, обретением чувства веры и подъёмом внутренней духовной силы, отзывчивостью к красоте мира. Само повествование приобретает характер эмоционально-взволнованного описания с элементами философских размышлений и обобщений. Такое откровение нередко даруется в ситуации общения с высшей правдой. Тип благоразумного разбойника вполне может быть переименован в «обращающегося праведника», составляющий, возможно, нижний предел понимания «праведничества».
Наибольших успехов в области литературной типологии «праведничества» достигло лесковедение (см. работы А.А.Новиковой, И.В.Долининой, Е.А.Терновской, И.С.Снегиревой). Особую классификацию «праведников» Н.А.Некрасова предлагает Т.А. Житова38.
«Праведничество» в художественно-философском сознании В.А.Жуковского
Путь веры безопасен [2, с. 102]. Чудесное свершение обещанного спасения, безусловно, указывает на исключительно идеальный характер Вадима. Причём идеальность героя подчёркнута не только как строго религиозная, божественная, но и как собственно художественная, авторская - неукоснительная верность светлой мечте.
Завершающая творческий путь Жуковского поэма «Агасфер» (1851-1852) концентрирует характерные мотивы творчества писателя, выражает сокровенные мировоззренческие взгляды, прошедшие испытание временем, жизнью. В данном произведении автор обращается к творческому осмыслению древнего христианского образа, соединяет тысячелетнее прошлое с настоящим и обнаруживает вечное. Используя архетипический сюжет в качестве молитвенной исповеди-проповеди заглавного героя перед пленным Наполеоном, автор придает своему произведению исключительный характер: в образе нравственно прозревшего вечно странствующего жида, спасающего Наполеона от рокового шага, эстетически раскрывается авторское понимание сущностной основы человеческой жизни, вечной правды. Художник вновь с особым вниманием монументально воссоздает свой авторский тип «обращающегося праведника».
Долгая история духовных странствий заглавного героя, изначально «чуждого любви», раскрывает тайну изменения характера, жизненной позиции - понимание искренней любви и веры как первооснов бытия. Первопричина изменения не имеет рационального объяснения: в период гнева, роптания на судьбу, желания самовольного избавления от мук вечной жизни, Агасфер становится свидетелем сми 88 ренного человеческого самоотдания за истинную веру в Бога, ощущает стороннее искреннее сочувствие, обращенное к нему:
Небесного блаженства полный взгляд!» [2, с. 429]. По мнению Д.В. Долгушина22, Жуковский использует в данном эпизоде цер-ковно-исторический факт - слова священномученика Игнатия Антиохийского -, творчески перерабатывая их и подчиняя основной идее произведения. Безусловно, мученик, благословляющий Агасфера именем Божьим, выражает христианский смысл человеческого существования. В этом образе, несомненно, находят свое воплощение детали авторского «праведничества» - черты личности, свойства сознания, симпатичные и близкие биографическому автору: смирение, искренняя любовь, вера. Однако введение эпизодического образа христианского праведника, творчески переработанного художественным мышлением, соответствует логике развития характера центрального персонажа - способствует его духовному вос Долгушин Д., свящ. Указ.соч., С.239 кресению. Слова любви, признание высшей справедливости, покорность, возникающие в ситуации сложнейшего экзистенциального потрясения, на грани жизни и смерти, составляют «могущество великого мгновенья», которое помогает Агасферу переосмыслить суть своего существования, сиюминутно отдаться природному порыву - преклониться перед праведным подвижником. Преображение подготавливается постепенно и первоначально проявляется как долгожданное слияние с природой, обретение сна-откровения. Путем дальнейшего сознательного поиска онтологической правды в той сфере, которая прежде казалась герою ненавистной, происходит постепенное укрепление в вере. Герой испытывает искреннее сердечное сокрушение, смиряется и после принятия крещения в обители апостола возвращается на Голгофу, где по-новому воспринимает собственную и окружающую жизнь:
Но сердце к ним исполнено любовью» [2, с. 444]. Завершающая поэму речь «Агасфера» формально повторяет первую, «авторскую», вступительную часть произведения, связанную с образом Христа, правды любви. Идейно-содержательная нагрузка абсолютной концовки произведения дополняет пафос объективно-повествовательного компонента: последовательное включение новозаветных событий в субъективное воспроизведение всемирной истории демонстрирует ощущаемую причастность заглавного героя описываемым событиям, открывает живую онтологическую близость, понимание сути жизни, сообщает искреннюю веру в единство житийной правды. Искренность слов персонажа, проникновенность интонаций позволяют сделать вывод о том, что вместе с исповедью-проповедью «праведника» звучит и авторский голос.
Художник психологически внимательно воспроизводит состояние внутреннего мира своих героев, как положительных, так и отрицательных. Жизнь сердца, невидимые движения души особенно интересны автору. Он знает возможность двойственности человеческой натуры, понимает противоречивость реальности и воспевает чистоту идеальных стремлений. Однако поэтически стабильна авторская вера в утверждающую, дарующую жизненную энергию силу добра, неизменность нравственных основ, которые исповедуют герои-«праведники». Их невидимое сознание, тайная жизнь души, является не просто «инструментом для контакта с внешним миром в разнообразных его проявлениях, будь то скрытая обычно от человека тайная жизнь мира, будь то любые исходящие от него сигналы - его звуки, запахи, краски; более того - его вечные ценности добра и красоты» , но и органичной частью познающей личности (самосознанием, «самочувствием»), признающей и утверждающей наличие высшей правды жизни, смысла и цели.
В науке предпринимаются попытки классификации персонажей Жуковского, выражающих высшую правду бытия: праведники-святые угодники и старцы; житийные святые, помогающие людям; герои, исповедующие святое дело добра; ге-роическии юноша . Мы можем выделить два основных типа идеальных положительных героев, выражающих авторское понимание правды жизни: герои с исконным присутствием «чувства правды» в сознании и персонажи с ослабленным нравственным сознанием, но способные к возрождению. Причем автор с особым вниманием относился к изображению «праведников» второго типа. Первый тип развивается от лирического образа «друга человечества» к собирательному образу Гомера в переводе античной эпопеи, характеру Дамаянти в восточной поэме «Наль и Дамаянти», лику христианского мученика в «Агасфере». Второй тип реализован в большей степени в балладах. века в общении с близкими» , убедительно демонстрируют вполне допустимое философское взаимодополнение христианских истин и романтического, авторского мнения. Суть художественного идеального, «праведного» бытия заключается в умеренном согласовании индивидуальной воли персонажа с волей предназначения, Творца. «Праведный» герой не просто физически и сознательно подчиняется предопределению и Откровению, он очарован и ведом ими, искренне глубоко веря в ниспосланную мечту. Внутренний голос, святая неуспокоенность сознания приводит грешника к нравственному прозрению, покаянию. Кульминацией развития такого типа «обращающегося праведника» становится появление пафоса «благодарного приятия мира», сосредоточенного в центральном образе заключительной поэмы романтика.
Ценностные аспекты «праведничества» в художественном мире М.Ю.Лермонтова
Говоря о своей дружбе с Белинским в «Литературных и житейских воспоминаниях», писатель подчеркивал ту идеальную основу, которая, по его мнению, определяла и направляла деятельность знаменитого критика: «... он чувствовал, действовал, существовал только в силу того, что он признавал за истину, в силу своих принципов. ... Белинский был настолько же идеалист, насколько отрицатель; он отрицал во имя идеала. Этот идеал был свойства весьма определенного и однородного, хотя именовался и именуется доселе различно: наукой, прогрессом, гуманностью, цивилизацией, - Западом, наконец». В соседстве с «просвещением и свободой» в сознании Белинского существовала и любовь к России, желание достигнуть с применением «результатов западной жизни» русской самобытности [С, 11, с. 25, 38]. В области искусства, «как и от всего человеческого, он требовал правды, живой, жизненной правды» [С, 11, с. 25, 27, 41].
Тургенев воспринял такой творческий принцип: трепетное отношение к родине, «умиление перед красотой» родной земли сочетались с чутким отношением к тем процессам и явлениям, из которых «складывалась жизнь». «Высочайшим счастием» любого литератора он считал приведение предмета изображения в соответствие с объективной «истиной, реальностью жизни». При этом правдоподобие в искусстве должно возвышаться над личными симпатиями творца [С.,11, с.88]. Подобную добросовестность художника подчеркивал Н.А.Добролюбов: «Он быстро угадывал новые потребности, новые идеи, вносимые в общественное сознание, и в своих произведениях непременно обращал (сколько позволяли обстоятельства) внимание на вопрос, стоявший на очереди и уже смутно начинавший волновать общество». Внимание к «живым струнам общества», «умение тотчас отозваться на всякую благородную мысль и честное чувство», по мысли критика, обеспечивали успех автора «Накануне» у русской читающей публики и составляли «жизненную сторону таланта».
В первых печатных произведениях Тургенева (поэмах «Параша» и «Разговор») В.Г.Белинский увидел то же «глубокое чувство действительности», «способность схватывать сущность»10. Однако критик заметил и авторскую мысль, «глубокую идею», которая является идейным центром поэм и заставляет читателя «глубоко задуматься»11. Не открытое поучение, а «чуткость к жизненной правде»12 - наблюдение за противоречиями человеческой жизни, способами проявления духовной свободы личности - составляли субъективную позицию в тексте.
Двойственность художественной правды, признание ее как тождества реального и идеального отразились в письме Тургенева к Дружинину от 30 октября (11 ноября) 1856 г: «Я очень рад, что мой рассказ «Фауст» Вам понравился, - это для меня ручательство; я верю в Ваш вкус. Вы говорите, что я не мог остановиться на Ж.Санд; разумеется, я не мог остановиться на ней - так же, как, например, на Шиллере; но вот какая разница между нами: для Вас все это направление - заблуждение, которое следует искоренить; для меня оно - неполная истина, которая всегда найдет (и должна найти) последователей в том возрасте человеческой жизни, когда полная истина ещё недоступна. Вы думаете, что пора уже возводить стены здания; я полагаю, что ещё предстоит рыть фундамент» [П., 3, с. 138].
Сознательное прославление писателем всецелой истины в качестве жизненной цели, наблюдение за способами существования онтологической правды, размышления о ее соотношении с формами романтического и реалистического искусства непременно должны привести исследователя к наблюдениям за особой концепцией художника, в центре которой находится вечный вопрос: «Что есть истина?» Постановка такого вопроса требует обращения к религиозно-философским исканиям писателя в контексте его мировоззрения в целом.
На протяжении всего жизненного и творческого пути в сознании Тургенева сосуществовали два основных типа восприятия окружающей действительности: так называемый «космический пессимизм», свидетельствующий о глубокой неудовлетворенности писателя материалистическим решением основного философ-Белинский В.Г. Полное собрание сочинений: в 13 т. М., 1953-1956 Т.7. С. 69, 70 11 Там же, Т.8. С.599 Курляндская Г.Б. Тургенев и Толстой. Курск, 1976. С.46 ского вопроса, и ощущение «вселенской жизни как гармонии, которая возникает из «разъединения» и «раздробления»» . Первый тип восприятия утверждается высказываниями, в которых отражено понимание жизни как неразумной, бездушной, прожорливой стихии, лишенной абсолютного начала. Поэтому жизнь человека кажется «мелконеинтересной и нищенски плоской». Преувеличенное чувство одиночества отделенной личности, осознание бытия лишь как собственного мыслящего «Я» приводит к усиленному ожиданию истины в духе атеистического отрицания: «... я предпочитаю Прометея, предпочитаю Сатану, тип возмущения и индивидуализма. Какой бы мал я ни был, я сам себе владыка; я хочу истины, а не спасения; я чаю ее от своего ума, а не от благодати» [П., 1, с. 377]. Однако эта устойчивая концепция была «слабой стороной» натуры Тургенева: «... довольно частые погружения Тургенева в глубины мировоззренческого пессимизма, доведенные им до мыслимых пределов логики нигилистической безысходности, вызваны, в первую очередь, никогда не покидавшим писателя страстным стремлением отыскать и обосновать оптимистическую смыслообразующую основу человеческого существования»14. Г.Б. Курляндская считает, что «преодоление философского пессимизма, метафизической трактовки сущности жизни как неизменной субстанции» связано, в частности, с образованностью писателя, его умением соединить гегелевскую идею диалектического развития с современными естественно-научными открытиями15. Таким образом рядом с «логикой нигилистической безысходности» появлялась устойчивая светлая, «аполлоновская», сторона сознания, носящая жизнеутверждающий характер.
Изображение героя-«праведника» в цикле «Записки охотника»
Ведущие тургеневеды утверждают: активно разрабатываемая писателем тема «лишнего человека» оказывается органично «связанной с поисками своего национального положительного героя»1. Художник ещё в 40-х годах, считает П.Г.Пустовойт, «искал героя, обладающего цельной, сильной натурой, обще-ственного деятеля, "человека необыкновенного"» . Высказывая такое предположение, исследователь заключает, что «в повести "Андрей Колосов" писателю удалось нарисовать лишь контуры такого героя и противопоставить его в этическом плане многочисленным слабовольным дворянским интеллигентам, смешным и жалким подражателям Гамлета» . Однако при таком решении проблемы остается открытым вопрос о способах проявления «личной правды» автора, чья этико-философская позиция отличалась сложным диалектическим характером: вопрос о соотношении активной воли и созерцания, дела и мысли рассматривался отнюдь не односторонне.
Поиски Тургеневым «цельной» правды жизни нашли свое отражение в повестях. Литературоведы условно выделяют несколько этапов в развитии этого жанра в творческой системе художника: ранний (40-е годы), произведения зрелого творчества (50-70-е годы) и так называемые «таинственные повести». Мы остановимся на рассмотрении раннего и зрелого этапа, охватывающего творчество писателя от времени создания первой законченной повести до работы над романом «Рудин».
Первая законченная повесть Тургенева «Андрей Колосов» (1844) развивает центральную, характерную для автора тему любви, проявившуюся уже в драматической поэме «Стено». Сказовый рассказчик становится одним из героев передаваемой на вечере истории, что усиливает реалистическую сторону повествования и программное значение произведения: «... "прекрасная мысль" произведения Тургенева заключалась в утверждении жизни действительной над всем ложным и искусственным»4.
Желание разоблачить ложный романтизм, высмеивая «ходульные» чувства, поступки, отвлеченные мысли, присутствует в повести. Такая установка, как пишут исследователи, отражала естественную тенденцию литературы и демонстрировала включенность тургеневской мысли в общую атмосферу отечественного искусства слова определенного периода: «Эта борьба с романтическим идеализмом обусловливалась новым видением мира. Эпоха 40-х годов XIX века поставила вопрос о том, "что есть истина?", "жизненная правда"...»5. Однако идейная структура повести все же сложнее обозначенной тенденции.
Заглавный герой - «необыкновенный человек». «Необыкновенность» Колосова раскрывается постепенно. Первоначально это качество связывается в сознании рассказчика с состоянием человека, поверхностно воспринявшего поэтическое настроение жизни и демонстративно его отстаивающего: «Знаем мы ваших необыкновенных людей! Какой-нибудь полупьяный виршеплет с вечно восторженной улыбкой!» [С, 4, с. 10]. Однако личное знакомство, воссоздание гармоничного облика героя, описание особенной атмосферы, складывающейся в его присутствии, позволяют углубиться в мир души Колосова и отчасти объяснить положительное влияние такого человека: «Колосов не был ни остряком, ни юмористом; но вы, господа, не можете себе представить, как охотно все мы покорялись этому человеку. Мы как-то невольно любовались им; его слова, его взгляды, его движения дышали такой юношеской прелестью, что все его товарищи были влюблены в него по уши. ... Присутствие Колосова придавало особенную стройность нашим вечерним сходкам: веселость наша при нем никогда не переходила в безобразное буянство; становилось ли всем нам грустно - эта полудетская грусть при нем разрешалась тихим, иногда довольно дельным разговором и никогда не превращалась в хандру» [С, 4, с. 11].
«Необыкновенность» героя особенно отчетливо, по мнению рассказчика, сочеталась с таинственностью и проявлялась особо в его удивительной дружбе с бедным добряком Гавриловым: «С этим Гавриловым он почти никогда не расставался, часто с ним перешептывался и вместе с ним исчезал из Москвы, бог весть куда, дня на два, на три... Колосов не любил расспросов, и я терялся в догадках» [С, 4, с. 12]. Волей судьбы выпавшая рассказчику возможность дружески сблизиться с Колосовым позволяет раскрыть тайну «необыкновенного» героя: он -естественный человек, способный прислушиваться к жизни своих эмоций, переживаний и в соответствии с ними выстраивать жизненный путь. И в этой естественности автор не видит препятствий для проявления чувств. Атмосфера романтики, взаимной любви Колосова и Вари Сидоренко передана с видимой симпатией, которая выражается лиризмом повествования: «Она глаз не сводила с Колосова. .. и я по одному выражению ее лица мог догадаться, что она и любит его -и любима им. Губы ее были слегка раскрыты, голова немножко нагнулась вперед, по всему лицу играла легкая краска; она изредка глубоко вздыхала, вдруг опускала глаза и тихонько смеялась... Я радовался за Колосова... а между тем мне было, черт возьми, завидно...» [С, 4, с. 16]. В данной ситуации рассказчик выступает прямым антиподом «необыкновенного» человека: пораженный сомнением в своем чувстве после сцены объяснения с Варей, покинутой Колосовым, он оказывается во власти этого сомнения-отрицания, что и приводит к драматическим событиям и расставанию. Но герой способен трезво и справедливо оценить свое прежнее поведение, что подтверждается самим актом его правдивого осознанного повествования.
«Необыкновенность» Колосова понималась рассказчиком в юности одновременно как свобода поведения от ложноромантического пафоса жизни и способность жить естественно: «В начале рассказа я вам сказывал, что все мы прозвали Андрея Колосова человеком необыкновенным. И если ясный, простой взгляд на жизнь, если отсутствие всякой фразы в молодом человеке может назваться необыкновенной, Колосов заслужил данное ему имя» [С, 4, с.33]. В момент рассказывания в сознании автора-повествователя «необыкновенность» превратилась в высокую оценку жизненного поведения заглавного персонажа: «О, господа! Человек, который расстается с женщиной, некогда любимой, в тот горький и великий миг, когда он невольно сознает, что его сердце не всё, не вполне проникнуто ею, этот человек, поверьте мне, лучше и глубже понимает святость любви, чем те малодушные люди, которые от скуки, от слабости продолжают играть на полупорванных струнах своих вялых и чувствительных сердец» [С, 4, с. 33].
