Содержание к диссертации
Введение
Первая глава. Методология исследования есенинского художественно-философского мира 7
1. Источники и главные особенности творчества поэта, их восприятие в есениноведении
2. Своеобразие поэтического мышления Есенина
3. Основные принципы анализа
Вторая глава. «Двойное чувствование и зрение»: Мифопоэтический мир Есенина 1910-х годов 88
1. «Больные думы» (1911-1912) и зарождение есенинского поэтического мира
2. «Радуница» (1916) и становление мифопоэтического мира Есенина
3. Формирование есенинской художественно-философской концепции человека
4. Поэт и его лирический герой
5. Переходный этап (1919 - 1920)
Третья глава. «Я реалист...»: художественно-философский мир Есенина 1920-х годов 175
1. Реалистическая картина мира Есенина
2. Эволюция есенинской концепции человека
3. Образ пути: «путь мира» и «путь человека»
Заключение 247
Библиография 252
- Своеобразие поэтического мышления Есенина
- «Больные думы» (1911-1912) и зарождение есенинского поэтического мира
- Формирование есенинской художественно-философской концепции человека
- Эволюция есенинской концепции человека
Своеобразие поэтического мышления Есенина
Мышление поэта сложно и противоречиво, как сама жизнь. Однако некоторые исследователи пытаются всё богатство и многообразие есенинского мышления свести к одной, пусть и «главной», на их взгляд, черте. Так, Н.Шубникова-Гусева в своей интересной книге пишет, что «полемический диалог является своего рода системообразующей особенностью творчества Есенина, определяющей не только основные черты его философии, психологии творчества, стиля и поэтики, но и принципы использования им традиций мировой литературы» (с.29). А между тем сам Есенин обращал наше внимание на другие принципы своего творчества:
«В стихах моих читатель должен главным образом обращать внимание на лирическое чувствование и ту образность, которая указала пути многим и многим молодым поэтам и беллетристам. Не я выдумал этот образ, он был и есть основа русского духа и глаза, но я первый развил его и положил основным камнем в своих стихах.
Он живет во мне органически так же, как мои страсти и чувства. Это моя особенность, и этому у меня можно учиться так же, как я могу учиться чему-нибудь другому у других» (У,223-224). Попробуем разобраться в вопросе об особенностях есенинского художественно-эстетического мышления. 2.1. Целостность художественного мира. Каждое истинное художественное произведение представляет собой образное целое, а всё творчество большого писателя - целостный художественный мир. Анализом этой образной целостности занимается поэтика. Однако прежде чем говорить о поэтическом мире Есенина и его художественно-эстетическом мышлении, необходимо хотя бы кратко проследить эволюцию взглядов на данную научную дисциплину, потому что эти изменения оказали влияние как на мировоззрение Есенина, так и на изучение его творчества.
Понятие «поэтика» в науке о литературе бытует давно и трактуется по- разному. Этим термином обозначают как художественные средства, так и науку о них. Поэтику как науку об особенностях художественных произведений создавали Аристотель, Гораций, Буало и другие выдающиеся умы человечества. Их «органические поэтики ... проникнуты глубоким ощущением целого литературы ... В этом - сила, неповторимая целостная полнота и исчерпанность этих поэтик ... Научные поэтики XIX века лишены этой целостности» (147, с.449). На протяжении Х1Х-ХХ вв. было создано большое количество всевозможных, но по преимуществу частных поэтик: лингвистическая, психологическая, формальная, социологическая, формально-социологическая, марксистская, научная, историческая, структурная, математическая, органическая, онтологическая, альтернативная, контрастивная, жанровая и т.п. (см. 148-168 ). Это связано прежде всего с тем, что на объект и предмет поэтики, как и всякой другой дисциплины, влияют характер и уровень развития общей научной методологии и теории, а также литературной практики. История науки о литературе знает немало различных методологических направлений, которые подсказывались той или иной особенностью литературно-художественного творчества, взятой изолированно от других. В силу разных представлений о сущности и функциях литературной науки целое подменялось частью его. Акад. В.Виноградов писал, что «поэтика в основном своем движении со второй половины XIX в. до 30-х годов XX в. строилась на лингвистическом фундаменте» (169, с. 177). Однако в трудах русских ученых на рубеже Х1Х-ХХ вв. закладывались основы филологической поэтики, исследующей художественное целое. А.Н.Веселовский ввел «понятие «историческая поэтика» (по аналогии с исторической грамматикой), которое стало термином теории литературы, одним из основных в концепции истории всемирной литературы» (171, с.7). А.А.Потебня «сформулировал основные идеи лингвистической «теории словесности» и тем самым - теоретической поэтики» (Там же). Опираясь на лингвистику, он пришел к выводу, что в художественном произведении «есть те же самые стихии, что и в слове: содержание (или идея) ... внутренняя форма, образ, который указывает на это содержание ... и, наконец, внешняя форма, в которой объективируется художественный образ» (149, с.ЗО).
Выводя понятие «внутренней формы» и художественности произведения из первоначальной, этимологической образности слова, Потебня тем не менее был убежден в том, что «элементарная поэтичность языка, т.е. образность отдельных слов и постоянных сочетаний, как бы ни была она заметна, ничтожна сравнительно со способностью языков создавать образы из сочетания слов, все равно, образных или безоразных. Слова: гаснуть и веселье для нас безобразны, но «безумных лет угасшее веселье» заставляет представлять веселье угасаемым светом» (149, с. 104). Отталкиваясь от лингвистической поэтики, А.Потебня приходил к поэтике филологической. Это особенно ясно видят современные интерпретаторы теории выдающегося славянского ученого: «Метод Потебни предполагал рассмотрение в нерасчленимом единстве проблем культурно-исторических и общефилологических, т.е. лингвистических, фольклористических и литературоведческих одновременно ... Его трудами было заложено одно из оснований теории литературы - поэтика теоретическая»( 171, с.21).
В конце XIX - начале XX в. наше отечественное литературоведение, развивая идеи «исторической поэтики» А.Веселовского, «теоретической поэтики» А.Потебни и связанные с этим мысли других ученых мира; а также анализируя литературную практику, осознавало необходимость изучения поэтического мира писателя и его произведения как художественной целостности.
Есенин в спасклепиковской школе и московском Университете Шанявского, а также путем самообразования усиленно изучал науку о литературе. Об этом говорят книги из его личной библиотеки, о которых было сказано в разделе 1.1. Можно утверждать, что поэт был хорошо знаком с теорией литературы того времени. В его распоряжении были, как минимум, следующие книги: В.А.Воскресенский. «Поэтика. Исторический сборник статей о поэзии. Пособие при изучении теории словесности» (см.85), Г.Лансон. «Метод в истории литературы / Пер. с франц. и послесл. М.Гершензона» (см.83); И.Тэн. «Чтения об искусстве...» (см.84), Иванов-Разумник. «Литература и общественность» (см.90); К.Чуковский. «Поэт-анархист Уот Уитман» (93); Д.Философов. «Слова и жизнь: Литературные споры новейшего времени...» (см.94) и «Старое и новое: Сб. ст. по вопросам искусства и литературы» (см.95); В.Романовский. «Поэт-философ (Шиллер)» (см. 104); «Исторические очерки русской народной словесности и искусства. Сочинения Ф.Буслаева» (см. 126) и некоторые др. В первой из них на материале оригинальных работ философов, писателей, литературоведов и критиков Платона, Аристотеля, Горация, Буало, Лессинга, Корнеля, Шиллера, Тэна, Белинского, Шевырева, Н.Тихонравова, Ф.Буслаева и др. излагаются учения о поэзии древних и средневековых авторов - о классицизме, романтизме и неоромантизме.
В те годы популярными школами в русском и зарубежном литературоведении были мифологическая, культурно-историческая, психологическая и сравнительно-историческая. Есенин был знаком с работами их главных представителей - Ф.И.Буслаева и А.Н.Афанасьева, Ипполита Тэна и А.Н.Пыпина, А.А.Потебни и Д.Н.Овсянико-Куликовского, братьев Веселовских и В.В.Стасова. Причем у них было много общего в принципах подхода к художественному произведению и литературе в целом. Некоторые из этих идей отразились в трактатах Есенина «Ключи Марии» (1918) и «Быт и искусство» (1920): «Вся жизнь наша есть не что иное, как заполнение большого, чистого полотна рисунками.
Сажая под окошком ветлу или рябину, крестьянин, например, уже делает четкий и строгий рисунок своего быта со всеми его зависимостями от климатического стиля. Каждый шаг наш, каждая проведенная борозда есть необходимый штрих в картине нашей жизни.
Смею указать моим собратьям, что каждая линия в этом рисунке строго согласуется с законами общего. Климатический стиль нашей страны заставляет меня указать моим собратьям на то, насколько необходимы и непреложны эти законы. Собратья мои сами легли черточками в этот закон и вращаются так, как им предназначено. Что бы они ни говорили в _ противовес, сила останется за этим так же, как и за правдой календарного абриса в хозяйственном обиходе нашего русского простолюдина.
Северный простолюдин не посадит под свое окно кипариса, ибо знает закон, подсказанный ему причинностью вещей и явлений. Он посадит только то дерево, которое присуще его снегам и ветру ... жизнь требует только то, что ей нужно, и так как искусство только ее оружие, то всякая ненужность отрицается так же, как и несогласованность» (У ,219, 220). А вот фраза из книги Г.Лансона в переводе и с послесловием М.Гершензона (лекции которого он слушал в Университете Шанявского) «Метод в истории -литературы» (которая имелась в личной библиотеке Есенина): «Литература есть выражение общественной жизни» (83, с.28). В приведенном отрывке из трактата Есенина чувствуется и влияние другого французского ученого -И.Тэна, который выводил особенности художественных произведений из условий географической среды, климата, расы писателя, его характера, темпераметра и т.п. А в понимании художественного образа и произведения как «органической целостности» Есенин отталкивается также и от работ Потебни и Александра Веселовского.
«Больные думы» (1911-1912) и зарождение есенинского поэтического мира
«Пробуждение творческих дум началось по сознательной памяти до 8 лет. ... Стихи с 8 лет», - читаем мы в автобиографическом наброске поэта (У 11(1), 21, 22). О проявлениях своего стихотворного таланта Есенин не раз писал в автобиографиях: «Стихи начал слагать рано. Толчки давала бабка. Она рассказывала сказки. Некоторые сказки с плохими концами мне не нравились, и я их переделывал на свой лад. Стихи начал писать, подражая частушкам» (У 11(1), 11). В автобиографическом наброске: «К стихам расположили песни, которые я слышал кругом себя, а отец мой даже слагал их» (У 11(1), 21). Не только в автобиографиях и автобиографических набросках, но и в беседах с И.Н.Розановым Есенин относил начало своего -творчества к 1903-1904 гг., что подтверждают и современники поэта (См.262, с. 54; Восп., 1, 129; и др.). Его землячка А.Зимина вспоминала: «С детских лет слышала я много разговоров среди односельчан о Сергее Есенине. От своей тетки Аграфены Васильевны Зиминой я узнала, что Есенин сочинял стихи, когда ему было всего восемь или девять лет. Придут к Есениным в дом девушки - Сережа на печке. Попросят его: «Придумай нам частушку». Он почти сразу сочинял и говорил: «Слушайте и запоминайте». Потом эти частушки распевали на селе по вечерам» (330; Жизнь Есенина, с. 31). В стихотворении «Мой путь» Есенин «датировал» -начало зарождения своего стихотворчества временем, когда «империя Вела войну с японцем» (ПД60-161), т.е. тоже 1904 годом. В 1907 г., - писал Н.А.Сардановский, - «Сергей показал мне свои стихотворения. Написаны они были на отдельных листочках различного формата. Помнится, тема всех стихотворений была - описание сельской природы. Хотя для деревенского мальчика подобное творчество и было удивительным, но мне эти стихи показались холодными по содержанию и неудоветворительными по форме изложения.
В то время я сам преуспевал в изучении «теории словесности», а потому охотно объяснил Сергею сущность рифмования и построения всяческих дактилей и амфибрахиев. Удивительно трогательно было наблюдать, с каким захватывающим вниманием воспринимал он всю эту премудрость» (Восп., 1, 129). В ПСС Есенина приводятся некоторые из стихов поэта 1906-1908 гг.: Щука в рака вцепилась -На нем кататься училась.
(1У,487) Некоторые мемуаристы, соученики Есенина, писали, что уже в 1904-1909 гг. у него было «много стихов», но сохранились лишь отдельные строки да общие впечатления о них в воспоминаниях.
С сентября 1909 по май 1912 года Есенин учился во второклассной учительской школе в селе Спас-Клепики. Его учитель Е.М.Хитров вспоминал: «Стихи Есенин начал писать в первый год своих занятий. Об этом говорили его товарищи по классу. Но мне он стал приносить их только со второго года обучения» (Восп., 1,141). Первое известное нам в автографе стихотворение Есенина помечено им «1 декабря» 1910 г. ( «Наступление весны»), вторым декабря того же года датируется стихотворение «Осень» («Осень! Небо тучно...»), четвертым - «Зима», восьмым - «К друзьям». Видимо, до сентября 1911 г. (судя по манере) Есениным было написано еще несколько сохранившихся стихотворений: «Другу», «Сосна и река» (см. УП (2), 7 - 14; 1У,19), ряд несохранившихся: «Душою юного поэта» и др. (см.УП (3), 15). И уже в июне 1911 г., находясь на каникулах, он пишет из Константинова другу Грише Панфилову в Спас-Клепики: «Дай мне, пожалуйства, адрес от какой-либо газеты и посоветуй, куда посылать стихи. Я уже их списал. Некоторые уничтожил, некоторые переправил. Так, например, в стих отворении «Душою юного поэта» последнюю строфу заменил ... «Наступ ление вес ны » уничтожил. Друг, посоветуй куда. Я моментально отошлю» (У1, 8).
Учитель Есенина Е.М.Хитров «в первые два года мало обращал внимания на его литературные упражнения, не находя в них ничего выдающегося. Писал он коротенькие стихотворения на самые обыденные темы. ... Есенин приносил мне много своих стихотворений, которые я складывал в общий ворох ученических работ. Все они были написаны на отдельных листках» (Восп., 1,139, 143).
Действительно, эти «ученические работы» были слабыми, ритмически беспомощными, и слушатели замечали, «что с точки зрения разных дактилей и амфибрахиев стихи Есенина критики не выдерживали, встречались белые рифмы, и вообще удачных рифм было мало. Стихи были главным образом описательного и частью лирического содержания» (Сардановский Н. Из моих воспоминаний о Сергее Есенине. Машинопись. -ИМЛИ).
Еще более критически характеризуют их современные исследователи. Так, В.Кожинов писал: «Стихи эти подражательны, бедны по смыслу и бледны по форме, нередко даже имеют чисто технические (синтаксические, фонетические, метрические) погрешности» (\В мире Есенина. - М., 1986, с. 592).
Но и из первых стихов, вписанных в тетрадь Гриши Панфилова, Есенин стремится составить определенный природно-психологический цикл: «Наступление весны», «Осень», «Зима», «Сосна и река», «К друзьям», «Другу», «Мечтания», «Пускай хулят, бранят Россию...» (см. УП (2), 37). Это пристрастие к циклизации своих произведений сохранится на протяжении всего творчества поэта.
«Более серьезно занялся я им, - вспоминал Е.М.Хитров, - в третий, последний год его пребывания в школе сентябрь 1911 - май 1912 , когда мы проходили словесность ... здесь уже в его произведениях стали просвечиваться и серьезная мысль, и широта кругозора, и обаяние поэтического творчества. ... Первое стихотворение, которое меня поразило у Есенина, было стихотворение «Звезды». ... Вскоре 17 ноября 1911 г. к нам в школу приехал со своей обычной ревизией епархиальный наблюдатель Рудинский. Я показал ему стихотворение Есенина. Рудинский в классе, при всех расхвалил поэта и дал ему несколько советов. В результате этого у Есенина появилось новое стихотворение "И.Д.Рудинскому"» (Восп., 1, 139, 140, 142). Составители и комментаторы ПСС Есенина 24-м января 1911 г. датируют стихотворение «Как я вспомню теперь...», а 25-м - «Восход солнца», мартом того же года - «Ночь» («Тихо дремлет река...») и «К покойнику» (см. УП (2), 38; УП (3), 272-273). Однако их содержание и форма отличаются в лучшую сторону от других стихотворений 1911 года. Они, видимо, были написаны не ранее сентября 1911 или в начале 1912 г.
«Перед окончанием Есениным нашей школы,- писал учитель Есенина, -я попросил его переписать стихи в отдельную тетрадь» (Восп., I, 143). Есенин принес сначала одну, а потом другую тетрадь. В начале первой из них рукой поэта написано: «Сергей Есенин. 1911 г. и 1912 г.». Десять стихотворений, отобранных для этих двух тетрадей («Звезды», «Воспоминание» («За окном у ворот...»), «Моя жизнь», «Что прошло - не вернуть», «И.Д.Рудинскому», «Ночь» («Тихо дремлет река...»), «Восход солнца», «К покойнику», «Зима», «Песня старика разбойника» ), скорее всего написанных в третий год пребывания в школе, отличаются от слабых, беспомощных стихотворений 1910 - первой половины 1911 г. и являются по существу первым, известным нам рукописным сборником Есенина. В него начинающий поэт включил не только отдельные стихотворные пейзажные зарисовки («Ночь», «Восход солнца», «Зима»), но и стихи, в которых используется психологический параллелизм (природа - душа человека, ранее изображавшиеся в отдельных стихотворениях): «Звезды», «И.Д.Рудинскому»; а также описание жизни («Воспоминание», «Песня старика разбойника», «Моя жизнь») и смерти персонажей («К покойнику», «Что прошло - не вернуть») - изображенных также в единстве человека с природой. И поскольку эти десять стихотворений помещены Есениным в двух тетрадях, принесенных Е.М.Хитрову не одновременно, то композиция сборника не играет здесь особой роли.
Формирование есенинской художественно-философской концепции человека
В соответствии с традиционным христианским мировоззрением человек является творением Бога. «Св. Писание дает полные и подробные сведения о человеке: о его происхождении и духовной его природе, о теле его и высоком совершенстве его органов. ... Но тело с его органами составляет только внешнюю, видимую сторону состава человеческого, невидимую же и духовную сторону составляет душа, существо совершенно отличное от тела, возвышающееся над ним и над всею видимою природою своими особенными совершенствами и преимуществами. ... Созданная по образу Божию, она должна уподобляться в своих совершенствах своему Первообразу» (232, П,289). Но человека после грехопадения Адама и Евы постоянно совращает дьявол, сатана, «враг Божий и искуситель и губитель душ человеческих» (Там же, с. 131).
3.1. Божественное и дьявольское в человеке. В первом, дошедшем до нас письме Г.Панфилову (июнь, 1911 г.) Есенин рассказывает об одном своем соученике: «Он часто беснуется. В нем, вероятно, живет легион, поэтому ему не мешает попросить своего ангела, чтобы он его исцелил» (У 1,7). Здесь поэт говорит о дьявольском начале в человеке, имея в виду строки из Евангелия: «Иисус спросил его бесноватого : как тебе имя? Он сказал: «легион», потому что много бесов вошло в него» (Лука, 8, 30). И Иисус исцелил человека, «одержимого ... бесами» (У1, 26), выгнал их из него.
В другом письме Г.Панфилову (нояб. 1912) Есенин сообщает: «Гриша, в настоящее время я читаю Евангелие и нахожу очень много для меня нового... Христос для меня совершенство. Но я не так верую в него, как другие. Те веруют из страха: что будет после смерти? А я чисто и свято, как в человека, одаренного светлым умом и благородною душою, как в образец в последовании любви к ближнему» (У 1,25). О подобной точке зрения на Христа С.С.Аверинцев пишет: «По христианской доктрине норма всех норм, «путь, истина и жизнь» - это сам Христос (не его учение или его слово, как нечто отличное от его личности, но его личность как «Слово»)» (233, с.202).
Однако в раннем возрасте, как мы уже отмечали (см. раздел 1.1 в Первой главе), Есенин знакомится не только с христианской религиозно-философской литературой, но и с апокрифами, а также с идеями теософии, оккультизма, буддизма, индуизма, конфуцианства и других религий. Эти идеи можно обнаружить в письмах поэта Г.Панфилову, начиная с 1913-го года. Часть подобных книг сохранилась в личной библиотеке поэта.
В письме Г.Панфилову 23 апр. 1913 г. Есенин излагает свои воззрения на человека, сформированные не без влияния теософской литературы: «Я есть ты. Я в тебе, а ты во мне. То же хотел доказать Христос, но почему-то обратился не прямо непосредственно к человеку, а ко Отцу, да еще небесному, под которым аллегорировал всё царство природы. .. . Люди, посмотрите на себя, не из вас ли вышли Христы и не можете ли вы быть Христами. ... Все люди - одна душа» (У 1,35, 37). Сравните со словами С.Вивекананды: « "Я есмь Ты и Ты еси Я". В этом истинная природа человека - признайте ее, проявляйте ее» (69, с.59), а также со словами Христа: «Да будет всё едино; как ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино» (Иоанн, 17, 21).
В письме к М.Бальзамовой (май ... декабрь 1913) Есенин говорит о двух типах людей - праведном и греховном: «Все люди живут ради чувственных наслаждений. Но есть среди них в светлом облике непорочные, чистые, как бледные огни догорающего заката. Лучи солнышка влюбились в зеленую ткань земли и во всё ее существо и бесстыдно прелюбодействуют с нею. Люди нашли идеалом красоту и нагло стоят перед оголенной женщиной, и щупают её жирное тело, и разражаются похотью. ...
Но есть люди, которые с тоскою проходят свой жизненный путь, и не могут они без отвращения смотреть на дикие порывы человечества к этому наслаждению ... и дух тоскует и рвется к какому-то неведомому миру» (У 1,39). Сравните с речью председателя Смоленского христианского теософского общества С.А.Келлэта, напечатанной в журнале «Изида», который читал Есенин: «Что человек делает из неё- любви ?!.
Из этой мировой силы, данной миру и человеку ... как единственный двигатель и источник всякой жизни (физической и психической) и как единственное средство духовного подъема и развития духовных сил, - человек сделал только средство наслаждения, удовольствия и угождения собственного эгоизма курсив автора. - А.3. .
Всякие проявления страсти и даже чувственности человек называет любовью» (Изида. М., 1913, № б и 7, март-апрель, с. 12). А вот еще одна подобная выдержка из журнала «Вестник теософии», который также был в поле зрения Есенина: «Когда ... видишь порнографию во всех видах, разжигающую самую низменную чувственность, становится больно и страшно» (Вестник теософии, 1908, № 5/6, 7 мая - 7 июня, с.90; подпись: Друг читателя). Следовательно, с этими идеями поэт мог познакомиться в конце 900 - начале 1910-х годов.
Как уже было отмечено, в стихах Есенина 1910-1913 гг. есть лишь один тип - схематический образ реального человека, страдающего и радующегося: похожие друг на друга лирический герой-поэт, девушка и крестьянин - «Брат-человек», «страдалец сохи с бороной» (1У,32).
Начиная с 1914 г. Есенин развивает в своей лирике уже два основных образа, возникших в первых письмах поэта: идеального «человека слова и дела, как Христос» (У 1,33), и «человека, не лишенного чувств, и недостатков, и слабостей» (У 1,27), соблазняемого дьяволом, земного и грешного, но наделенного способностью «смиренного Раскаяния» (У 1,33).
Так, в «Марфе Посаднице» (1914) поэт пишет о влиянии сатаны (дьявола) на характер человека, о том, «Как московский царь имеется в виду великий князь Московский Иван Ш на кровавой гульбе Продал душу свою антихристу» (П,10):
Вынул он бумаги - облака клок, Дал ему перо - от молнии стрелу. Чиркнул царь кинжалищем локоток, Расчеркнулся и зажал руку в полу.(П,8)
Варианты текста «Марфы Посадницы» показывают, как Есенин искал нужные слова для создания образа сатаны. Сначала в 15-ой строке появвляется слово антихрист: «Что нам Московия ... Там антихрист празднует крепко и загозно» (П,206). Окончательный вариант этих строк имеет совершенно другой смысл: «Что нам Московия - как поставник блинный! Там бояр-те жены хлыстают загозно!» (П,7). В первоначальном варианте 22-й строки поэмы появляется слово черт: «Царь московский черта в гридню вызывает» (П,206). В печатном же тексте оно заменено словом антихрист, взятым из варианта 15-й строки: «Царь московский антихриста вызывает: «Ой, Виельзевуле...» (П,8). 25-я строка рукописи имеет три варианта:
«I Из запечья вылез антихрист гадюкой
II Из запечья вылез отступник гадюкой
III Из запечья вылез он гадюкой» (П,206).
В окончательном тексте: «Вылез из запечья сатана гадюкой» (П,8). В 39-й строке и черновика и печатного текста - слово сатана как окончательное и, видимо, итоговое для поэта в данном произведении. В каноническом тексте «Марфы Посадницы» слова антихрист, Виельзевуле и сатана, как и в Библейской энциклопедии 1891 г., являются синонимами: «Под именем Веельзевула, упоминаемого в Новом Завете (Мф. Х,25, ХП, 24,27, Марк. Ш, 22, Лк. XI, 15,18,19) должно разуметь начальника злых духов, князя бесовского, которого сам Господь называет сатаною» (232; 1,109-110). И о сатане в Библейской энциклопедии сказано примерно то же: «В Свящ. Писании название это вообще прилагается к диаволу, который есть начальник злых духов, враг Божий и искуситель и губитель душ человеческих» (232; ПД31). Причем слово чёрт в данной энциклопедии отсутствует, ибо оно «дохристианского происхождения». Может быть, именно поэтому Есенин и не использовал это слово в основном тексте поэмы «Марфа Посадница», оставив его в черновике.
Современные исследования говорят о том, что черт «в славянской мифологии - злой дух. Образ черта - дохристианского происхождения, но христианские представления о дьяволе оказали решающее воздействие на его позднейший облик ... У восточных славян черт - родовое понятие, часто включающее всю нечисть («нежить», «нечистики»): водяных, леших, домовых и т.д. Само происхождение нечисти в народных легендах связывается с ветхозаветным мифом о падших ангелах (в русских легендах черти - ангелы, уставшие славить бога): сброшенные с неба, они попадали кто в воду, кто в лес, кто в поле, превратившись в духов отдельных урочищ» (229; II, 625). Следовательно в образе есенинского Вельзевула есть и черты языческого славянского чёрта, домового, духа, живущего за печкой.
Эволюция есенинской концепции человека
Понимание единства и одушевленности всего сущего во вселенной дало возможность Есенину разработать оригинальную художественно-философскую концепцию человека. В разные периоды своего творчества поэт создавал различные образы человека, каждый раз по-новому и все глубже постигая смысл человеческого существа, его места на земле.
В 1910-1913 гг. Есенин наивнореалистически описывает людей, окружавших его (см. раздел 1.1. Второй главы). Здесь еще не было поэтической концепции человека, его образ натуралистичен и автологичен.
В произведениях 1914-1919 гг. поэт наделяет человека различными свойствами природы, сравнивая или отождествляя его с представителями растительного и животного мира, царства неживой природы, религиозной или языческой мифологии и устного народного поэтического творчества (см. раздел 3. Второй главы). После Февральской революции 1917 г. в есенинском человеке ( как и в поэтическом сознании Есенина) борются все эти начала, особенно растительное и животное, человек-растение (слабый и неподвижный, приросший к земле) и человек-зверь (сильный и мобильный).
2.1. 1921-1923 гг. Продолжение этой борьбы мы видим и в поэме «Пугачев». Вождь крестьянского восстания и его сподвижники вначале считают, что люди - «дикие звери» и в этом их сила. Так, Пугачев говорит Караваеву:
Я значенье мое разгадал...
Долгие, долгие тяжкие года
Я учил в себе разуму зверя...
Знаешь? Люди ведь все со звериной душой, Тот медведь, тот лиса, та волчица, А жизнь - это лес большой,
Где заря красным всадником мчится.
Нужно крепкие, крепкие иметь клыки.
(Ш,22) Здесь же он сообщает собеседнику: «в груди у меня, как в берлоге, Ворочается зверёнышем тёплым душа» (21).
Пугачев считает, что такими их создала природа: «Не с того ли так свищут монгольские орды Всем тем диким и злым, что сидит в человеке?» (46). Эту точку зрения разделяет и самый ярый приверженец Пугачева 200
Хлопуша: «Завтра ж ночью я выбегу волком Человеческое мясо грызть» (32). Увидев его, Зарубин замечает, что у него глаза, «Как два цепных кобеля, Беспокойно ворочаются в соленой влаге» (30). По словам Хлопуши, и «Для помещика мужик - Всё равно что овца, что курица» (31). Пугачевцам он говорит: «Вы бесстрашны, как хищные звери» (33). Сами же они дикими зверями и хищными птицами считают дворян. А Пугачев не только людей сравнивает с животными, но и деревни представляются ему жабами: «Пучились в сердце жабьи глаза Грустящей в закат деревни» (8). Так же считает и сторож.
В драме «оживотниваются» и отдельные «органы» человека-зверя: головы-кошки, глаза-кобели, «воют слухи, как псы у ворот», душа-медвежонок. По воле автора «теплый звереныш» (душа Пугачева) превращается в «околевшего медвежонка» (душу Бурнова, о которой говорит Чумаков).
Образ человека-дикого зверя как существа подвижного, способного к борьбе, как образ из «пастушеского» быта особенно широко представлен в сценах, где говорится о подготовке восстания.
Но вот мятеж подавлен, Пугачев предан своими сподвижниками. Для Есенина такой финал может означать, что образ человека-дикого зве ря оказался несостоятельным. Этому образу Есенин противопоставляет образ человека-растения, существа нежного и доброго (образ из «земледельческого» ряда).
Уже при первом появлении Пугачева в пьесе сторож спрашивает его: «Отчего, словно яблоко тяжелое, Виснет с шеи твоя голова?» (8). Яблоко -это как бы зародыш образа человека-дерева. Устами сторожа Есенин «обосновывает» «растительную» точку зрения на человека:
Видел ли ты,
Как коса в лугу скачет,
Ртом железным перекусывая ноги трав?
Оттого что стоит трава на корячках,
Под себя коренья подобрав.
И никуда ей, траве, не скрыться
От горячих зубов косы,
Потому что не может она, как птица,
Оторваться от земли в синь.
Так и мы! Вросли ногами крови в избы,
Что нам первый ряд подкошенной травы?
Только лишь до нас не добрались бы,
Только нам бы,
Только б нашей
Не скосили, как ромашке, головы.
(Ш,10) Здесь в образной форме показана суть «земледельческой», «растительной» психологии крестьянства. Тяжелое положение («Всех связали, всех вневолили, С голоду хоть жри железо» - Ш,9) толкает крестьян к бунту, но их «растительная» психология не дает им «оторваться от земли», она служит причиной и поражения восстания, и предательства пугачевцев. Есенин считает, что эту крестьянскую психологию не изменишь («Человек в этом мире не бревенчатый дом, Не всегда перестроишь наново...» - Ш,28). Однако, как уже было сказано, Пугачев считает, что люди не «растения», а «животные» (у него даже растения «оживотнены»: молоко соломенное ржи, рысца овса, кустов деревянный табун и др.), поэтому он надеется поднять на борьбу вросшее корнями в землю крестьянство, символом которого является трава.
Вторая картина драмы начинается походом «калмыцких кибиток»: «Потянулись они в свою Монголию Стадом деревянных черепах» (Ш,13). Значит может «трава», т.е. человек-растение (крестьяне), «как птица, Оторваться от земли в синь», как человек-животное. Но люди пока, как видим, не «птицы», а «черепахи», не летят, а ползут, их нелегко подвигнуть на бунт.
Силы повстанцев растут, крепнет их вера в образ человека-зверя, способного сдвинуться с насиженного места. И потому Караваеву в третьей картине даже деревья представляются птицами. Именно здесь Пугачев излагает Караваеву свою концепцию человека-зверя («Люди ведь все со звериной душой..») и сожалеет о том, что этого не понимает основная масса его сподвижников:
Бедные, бедные мятежники,
Вы цвели и шумели, как рожь.
Ваши головы колосьями нежными
Раскачивал июльский дождь.
Вы улыбались тварям...№22)
Четвертая, пятая и шестая картины пьесы уже наполнены бестиальными и зооморфными образами (туман, как стада барашковые; ветер - мокрая цапля, все живое - жабы): «По-звериному любит мужик наш на корточки сесть И сосать эту весть (о Петре III. - А.З.), как коровьи большие сиськи» (24); «Месть щенками кровавыми щенится» (26). Все это передает торжество пугачевской концепции человека-зверя.
Но уже в шестой картине пугачевец Зарубин, обращаясь к восставшим: «Эй ты, люд честной да веселый, Забубённая трын-трава!» (с.34), роняет пророческие слова, которые явно противоречат концепции Пугачева. Восставший люд, по мнению Зарубина, не звери, а трава, та самая «трава», которая «стоит на корячках». А это значит, что Пугачеву с ними не победить: они не могут оторваться от земли, они пассивны и слабы. Об этом же говорят и «страшные знамения» (35): «с пробитой башкой ольха» (35); «Луны лошадиный череп Каплет золотом сгнившей слюны» (36); «сидит дымовая труба, Как наездник, верхом на крыше» (37). «Быть беде! Быть великой беде!» (36).
