Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I А.П. Чехов в публицистическом творчестве Е.И. Замятина 23
1. А.П. Чехов в творческом сознании Е.И. Замятина
2. Творчество А.П. Чехова в оценке Е.И. Замятина (на материале статей Е.И. Замятина «А.П. Чехов» и «Чехов и мы») 34
3. Оценка творчества А.П. Чехова в лекциях Е.И. Замятина «Современная русская литература» 51
ГЛАВА II А.П. Чехов в художественном мире Е.И. Замятина 68
1. Интертекст «Антоши Чехонте» в рассказах Е.И. Замятина («Чрево», «Письменно», «Сподручница грешных», «Мученики науки»)
2. Чеховская система сюжетного парадокса в новеллах Е.И. Замятина о постреволюционной эпохе («Десятиминутная драма», «Икс», «Слово предоставляется товарищу Чурыгину», «Часы», «Встреча», «Лев») 83
3. «Личность и общество» у А.П. Чехова и Е.И. Замятина (по повестям «На куличках», «Землемер» и роману «Мы») 105
Заключение 135
Список использованной литературы 141
- А.П. Чехов в творческом сознании Е.И. Замятина
- Творчество А.П. Чехова в оценке Е.И. Замятина (на материале статей Е.И. Замятина «А.П. Чехов» и «Чехов и мы»)
- Интертекст «Антоши Чехонте» в рассказах Е.И. Замятина («Чрево», «Письменно», «Сподручница грешных», «Мученики науки»)
- Чеховская система сюжетного парадокса в новеллах Е.И. Замятина о постреволюционной эпохе («Десятиминутная драма», «Икс», «Слово предоставляется товарищу Чурыгину», «Часы», «Встреча», «Лев»)
Введение к работе
Творчество Евгения Ивановича Замятина (1884-1937) в последнее время получило достаточно обширную и глубокую исследовательскую оценку, которая позволяет охватить все опубликованные доныне произведения этого выдающегося прозаика, драматурга, киносценариста, критика и публициста. Несмотря на это многие аспекты многогранного творчества «вечного еретика» остаются или только вскользь обозначенными, или бегло рассмотренными, как, например, воздействие чеховских традиций на художественно-эстетическую систему автора романа «Мы».
Творческое наследие Е.И. Замятина особенно активно осмысливается и анализируется с конца 1980-х годов. Вначале это были очерки о жизни и творчестве писателя, отдельные статьи, рецензии, касающиеся наиболее известных из опубликованных в эти годы произведений1, а затем появились серьезные монографические исследования, обобщающие и продолжающие те научные наблюдения, которые проводились в предшествующий период. Это книги С.А. Голубкова «Комическое в романе Е.И. Замятина «Мы»[83], Л.В. Поляковой «Евгений Замятин в контексте оценок истории русской литературы XX века как литературной эпохи»[129], И.М. Поповой «Чужое слово в творчестве Е.И. Замятина (Н.В. Гоголь, М.Е. Салтыков-Щедрин, Ф.М. Достоевский)»[132], Т.Т. Давыдовой «Творческая эволюция Евгения
1 См.: Сафронова, А. Иксы Евгения Замятина / Л. Сафронова // Волга, 1989. - № 8. - С. 103-106. Чудакова, М. Без гнева и пристрастия. Формы и деформации в литературном процессе 20-30-х годов / М. Чудакова // Новый мир, 1988. - № 9. - С. 240-260. Галушкин, А.Ю. Великий отрицатель и бунтарь. Е. Замятин — литературный критик / А.Ю. Галушкин // Литературное обозрение, 1988. - № 2. - С. 98-112. Гальцева, Р. Помеха - человек. Опыт в зеркале антиутопий / Р. Гальцева, И. Роднянская // Новый мир, 1988. - № 12. - С. 217-231.
Замятина в контексте русской литературы 1910-1930-х годов»[88], Н.Н. Комлик «Творческое наследие Е.И. Замятина в контексте традиций русской народной культуры»[107], Е.Б. Скороспеловой «Замятин и его роман «Мы»»[146] и других исследователей.
Творчеству Е.И. Замятина посвящены материалы Первых Российских Замятинских чтений (Тамбов, 1992), Юбилейных Вторых, Третьих, Четвертых и Пятых международных Замятинских чтений (Тамбов, 1994, 1997, 2000, 2004)1, а также материалы Замятинской конференции в Лозаннском университете «Новое о Замятине. Сборник материалов» , давшие новые импульсы к дальнейшему исследованию художественного творчества и публицистического наследия русского писателя-неореалиста.
Перспективным кажется нам изучение прозы Е.И. Замятина с точки зрения следования классическим традициям предшествующей литературы, так как это позволяет увидать непрерывность развития художественной литературы. Данное направление замятиноведения успешно разрабатывается такими учеными как Н.Н. Комлик [107], Т.Т.- Давыдова [88], А. Лебедев [115], Жужа Хеттени [158], Л.В. Полякова [129], И.М. Попова [132] и другими.
В литературном процессе первой половины XX столетия наблюдалась тяга к усиленному взаимодействию с искусством ушедших эпох, связанному с поисками новых средств изобразительности и развитием художественных приемов, применявшихся ранее. Многообразие ведущихся стилевых поисков вызвало интерес к интертекстуальности, то есть к намеренному, «игровому»
1 См.: Творческое наследие Евгения Замятина: взгляд .из сегодня. Научные доклады,
статьи, очерки, заметки, тезисы: В 10 кн. / Под ред. проф. Л.В. Поляковой. - Тамбов: Изд-
во ТГТУ им. Г.Р. Державина, 1994, 1997, 2000, 2004.
2 См.: Новое о Замятине. Сборник материалов. - М.: МИК, 1997. - 32 с.
использованию образов, идей, сюжетов из творчества близких в эстетическом плане предшественников и современников. Для Е.И. Замятина, наряду с творчеством Н.В. Гоголя, М.Е. Салтыкова-Щедрина, Ф.М. Достоевского, Н.С. Лескова, оказалось «родным» творчество мастера остроумной и емкой художественной мысли А.П. Чехова, что отличалось еще современниками Замятина.
Художник Ю. Анненков, хорошо знавший Е.И. Замятина на протяжении многих лет, отмечал такую важную черту его жизни, как глубокое увлечение классической и современной мировой литературой, в особенности русской. Он писал: «Во все годы, что я знал Замятина, он был всегда окружен книгами, жил книгами. Книги, книги, постоянно - книги. Книги были для Замятина своего рода культом» [60]. Собственные произведения, книги, написанные Замятиным, являлись для него, по словам Т.Т. Давыдовой, «материальным воплощением смысла жизни и своего рода «охранной грамотой» от небытия» [88]. По нашему убеждению, начитанность писателя отчасти определяла его постоянное взаимодействие с «чужим словом» при оформлении собственных художественных текстов.
В.Б. Шкловский доказывал во многих критических работах, что Е.И. Замятин - это писатель «одного приема» намеренно демонстрирующий «сделанность» своих вещей. И этот «главный прием - сквозная деталь, заимствованная им у А.П. Чехова и разработанная до совершенства» [172].
Другая важнейшая особенность автора «Уездного» - «густота письма», умение в несколько слов вместить целый сюжет тоже взята Замятиным, по убеждению его современника, у автора «Ионыча». Наличие «чеховского влияния» отмечал и А. Воронский.
Близость художественных миров этих двух писателей усматривали многие критики и литературоведы 1990-х годов. Так, например, В.А. Келдыш
точно заметил, что в прозе А.П. Чехова автора романа «Мы» привлекало умение возвышать реализм «до одухотворенного и глубоко продуманного символа», а также извлекать «широчайшее содержание из сравнительно узкого материала, вмещавшего едва ли не романные объемы». Он писал: «Реформа жанра, осуществленная Чеховым, оплодотворила пути нового поколения реалистов. Замятинское творчество - красноречивый пример. Его малая проза тоже приобретает эпические черты» [105].
Трудно переоценить значение монографии В.Б. Катаева «Чехов плюс... Предшественники, современники, преемники» для методологии нашего исследования. В этой книге известного ученого-чеховеда собраны работы, посвященные связям писателя с его предшественниками, современниками и преемниками русской и зарубежной литератур,- воссоздан «чеховский фон» литературы XX века, творчество Чехова рассмотрено сквозь призму его литературных связей. Чеховская проза предстает как центр тяготения и влияния в русской и мировой культуре. Для нашей работы особенно важна глава «Все мы» Чехова и «Мы» Евгения Замятина», в которой изучается проблема «полуверы» русских, нашедшая отражение в прозе А.П. Чехова и Е.И. Замятина1. Сопоставляя роман Е.И. Замятина «Мы» и повести Чехова «Ариадна», «Моя жизнь», В.Б. Катаев показывает, что «Мы» Замятина обычно понимается как произведение о подавлении личности, я, тоталитарный системный, Единым Государством; огромным мы, и о борьбе за освобождение, против нивелировки личности. Это верное, но недостаточное толкование. И понять это позволяет сопоставление романа Замятина — писателя, выросшего на литературе XIX века с его предшественниками, причем не столько с Достоевским (эти связи наиболее
1 См.: Катаев В.Б. Чехов плюс... Предшественники, современники, преемники / В.Б. Катаев. - М.: Языки славянской культуры, 2004. - 391 с.
очевидны), сколько с Чеховым. Чеховское здесь — и в развитии темы я и мы, и в психике героя, противостоящей механизму, логистике, этике, которая основывается на четырех арифметических действиях; оно и в сложности ситуации, в которой оказывается герой» [104, 298].
Профессор Н.Н. Комлик в монографии «Творческое наследие Е.И. Замятина в контексте традиций русской народной культуры» подчеркивала, что «у А.П. Чехова, непревзойденного мастера изображения пошлости уездного мира, нелепости русской традиции, противопоставлена хоть и косвенная, но иная, более человечно устроенная, «столичная» жизнь. Мучающиеся от духовно неустроенного бытия русской глубинки чеховские три сестры устремлены в мечтах «в Москву! В Москву!» «У них сохраняется, - пишет автор, - пусть и иллюзорное, но достаточно отчетливое противопоставление жизни «подлинной», принимающей образ столичной жизни, - «неподлинной» (уездной); жизни данной - «идеальной», к которой устремлены все их помыслы. Поэтому у чеховских героинь есть надежда на «путь», на возможность, хоть и несбыточную, выхода из замкнутого круга отупляющей пошлости уездной жизни России. Для замятинских героев подобное напряжение не сохраняется»[107, 32-33].
В нашей диссертации этот тезис, заявленный Н.Н. Комлик, имеет основополагающее значение и поэтому развивается и углубляется. Как, впрочем, и другая мысль исследователя, что «художественно реализуя народные взгляды на духовность, Замятин тем самым подал свой голос в напряженном диалоге эпохи вокруг вопроса веры и Церкви, в самом, может быть, остром для первой четверти XX века»[107, 23].
Профессор Л.В. Полякова в монографии «Евгений Замятин в контексте оценок истории русской литературы XX века как литературной эпохи» дает основательный глубокий анализ лекциям Е.И. Замятина «Современная
русская литература», отмечая, что «... много внимания Е. Замятин уделял анализу творчества русских и зарубежных писателей. Гоголь, Салтыков-Щедрин, Лесков, Достоевский, Чехов, М. Горький, Л. Андреев, А. Белый, Сологуб, Блок, Шеридан, Шоу, Коллерман, У еле, Франс, ОТенри -далеко не полный круг имен, представлявших особый интерес для писателя, кстати, Е. Замятин как художник доверял больше тому типу критиков, к которому принадлежал сам» [129, 189].
Мысль Л.В. Поляковой о том, что критика писателя — это всегда отбор из анализируемого текста того материала, который важен для собственной художественной философии, кажется нам особенно продуктивной и подтверждается и развивается в нашей диссертационной работе.
Проблема значительности чеховского интертекста затрагивается в монографии И.М. Поповой «Литературные знаки и коды в прозе Е.И. Замятина: функции, семантика, способы воплощения»[133]. В главе под названием «Чеховский текст и способы его перекодирования в новеллах и рассказах-анекдотах Е.И. Замятина» анализируются рассказы «Кряжи», «Сподручница грешных» и другие, в которых функции характеристики образов, сюжетообразования и выражения авторской позиции выполняют реминисценции, аллюзии, цитаты из произведений А.П. Чехова. Исследователь подчеркивает: «В новеллах второй половины 1920-х годов Е.И. Замятин зачастую применяет парадоксальность целого сюжета, на которой строится такой фольклорный жанр, как анекдот. В романе «Мы» есть определение сути парадокса, которое раскрывает «нам секрет авторского пристрастия к этому поэтическому приему» [133, 118]. Приводятся примеры, как понимает парадокс протагонист романа «Мы». Исследователь делает вывод: «Значит, парадокс - это самый эффектный и эффективный способ развенчивания ложных, реакционных истин, метод борьбы с заблуждениями
человеческого ума. Ирония для русских писателей - это своеобразная защита глубокого воспринимающей трагедию общества личности, так как «смех -это знак победы», но это и ирония неизбежной расплаты» [133, 118].
Значительный вклад в проблему изучения творчества А.П. Чехова в контексте русской и мировой литературы вносят статьи, представленные в сборнике «Творчество А.П. Чехова» Материалы Международной научной конференции, посвященной памяти А.П. Чехова (100-летию со дня смерти), -XXII Чеховские чтения в Таганроге: М.Д. Кузьмина «Мыслящая личность у А.И. Герцена и А.П. Чехова: антагонизм и типологические сближения» [109, 3-Ю], Перебайлова Л.П. «А.П. Чехов В.В. Розанов» [127, 19-30], Тукодян Н.Х. «Чуковский об А.П. Чехове» [155, 36-45], Тропкина Н.Е., Рябцева Н.Е. «Чеховские мотивы и образы в русской поэзии конца XX века» [154, 86-90], Пучкова Г.А. «А.П. Чехов в восприятии В.В. Набокова (с использованием материалов американских исследований)» [138, 122-135] и др1.
Важной представляется мысль Л.П. Перебайловой, что «писатель такого значения, как Чехов, должен оцениваться с учетом исторического момента»[127, 20]. Автор статьи пишет: «Усиливавшееся в обществе чувство свершенности громадного периода жизни страны, необходимости становления всех ее форм вызвало ускоренный поиск системного мироощущения: А.П. Чехов разделял тоску современников по «общей идее» и раскрывал в своем творчестве драму беспокойного духа эпохи. Но к идеологическим, религиозным и философским концепциям, претендовавшим на конечную истину, он, начиная с 90-х годов, неизменно высказывал скептическое отношение»[ 127, 20].
1 См.: Сборник «Творчество А.П. Чехова». Материалы Международной научной конференции, посвященной памяти А.П. Чехова (100-летию со дня смерти). - Таганрог: ТГПИ, 2004. - 230 с.
Л.П. Перебайлова совершенно верно считает, что это давало ответную реакцию - упреки в отсутствии у Чехова мировоззрения. <...> Чехову же действительность представлялась, по очень точному определению М. Горького, «такой, какова она есть - отдельные жизни, как нити, все вместе -как огромный, страшно спутанный клубок». В независимую реальность он включал героев - носителей различных идей, моделировал ситуации человеческих отношений, в которых эти идеи проявляются. Это давало удивительный эффект многогранности жизненного содержания, которое невозможно измерить одной «истиной» [127, 20].
В статье «Проблема «богооставленности» в творчестве А.П. Чехова и Е.И. Замятина» И.М. Попова ставит и решает сложную проблему веры у Е.И. Замятина и А.П. Чехова [134, 68-78].
В работе доказывается, что «свободная позиция поля, то есть постоянное» стояние в душе самого главного вопроса о «вере-неверии», несомненно влияли на творчестве обоих писателей, отражаясь в сложных произведениях, в противоречивых образах и сюжетных ситуациях, связанных с описанием чувства богооставленности. У Чехова это повести «Степь», «Мужики», «Архиерей», «Черный монах», рассказы «Ванька», «Святой ночью», «На святки», «Студент», у Е.И. Замятина - повести «Сподручница грешных», «Знамение», «Землемер», рассказы «Письменно», «Икс», «Куны», которые наиболее близки концептуально к художественному миру А.П. Чехова.
Чехов и Замятин, по нашему убеждению, никогда не допускали однозначности в своем творчестве, их художественный мир многополярен, в том числе, и относительно вопроса, настойчиво решавшегося в русской литературе конца XIX - начала XX века: «Достижение идеала человекобога или богочеловека составляет цель всего человечества?» Вся сумма
произведений, созданных ими, позволяет говорить о решительном движении писателей к идеалу «богочеловечества», основными критериями которого были соборность, вера, милосердие, деятельная любовь к ближнему»[134, 71].
Н.Х. Тукадян справедливо подчеркивала, что «биография и книги Чехова - это учебники жизни», что подтверждается мнением Корнея Чуковского [155, 38]. Анализируя исследовательский контекст К. Чуковского в его литературных портретах о А.П. Чехове, исследователь пишет: «Облик Чехова у Чуковского воссоздан при помощи «чужих» воспоминаний, эпистолярного наследия Чехова и современников, произведений писателя, которые для портретиста являются не только объектом личного воспитания, но документом, подвергаемым критическому анализу, в результате чего выявляется самобытность таланта Чехова - художника» [155, 44]. Статья важна тем, что в ней изучается позиция К. Чуковского по отношению к Чехову, которая не совпадает с бытовавшим .легковесным мнением об «аполитичности» Чехова: «Ведь Чехов в эпоху «ионычей» посмел заявить, что человеческое вмешательство в жизнь должно быть действенным, активным. Портретист не зря заостряет внимание на теме чеховских произведений. Становится понятным, почему столь характерны для героев Чехова красота, благородство человеческого облика, естественность. Литературные персонажи писателя «раскрепощены» духовно, свободны, как и сам их создатель» [155, 40].
Автор отмечает также то, что «облик Чехова у Чуковского воссоздан при помощи «чужих» воспоминаний, эпистолярного наследия Чехова и современников, произведений писателя, которые для портретиста являются не только объектом личного воспитания, но документом, подвергаемым
критическому анализу, в результате чего выявляется самобытность таланта Чехова - художника» [155, 44].
Изучением чеховских образов, мотивов цитат занимаются Н.Е. Тропкина и Н.Е. Рябцева в творчестве таких далеких друг от друга поэтов, как Б. Окуджава, Т. Кибиров, В. Корнилов, А. Кушнер, делая вывод, что «Чеховский Вишневый сад превращается в русской поэзии конца XX века в устойчивый образ, созвучный этому времени» [154, 90].
Сходной методикой анализа пользуются исследователи, изучающие чеховское начало в современной русской прозе: СВ. Перевалова «Скучные истории» В. Маканина (о чеховском начале в современной русской прозе)» [128, 90-99], О.В. Шестых «Чеховские традиции в рассказах Виктории Токаревой» [169, 99-105]; Н.А. Баксараева «Душевность без духовности»? (Чеховская традиция в повести Л. Улицкой «Сонечка») [63, 105-110]; Г.А. Пучкова «А.П. Чехов в восприятии В.В. Набокова (с использованием материалов американских исследователей)» [138, 122-135].
СВ. Перевалова подчеркивает: «Приемы самораскрытия героев активно используются В. Маканиным в повести «Один и одна», раскрывающей «чеховскую» тему: судьбы русской интеллигенции <...> Основное внимание автора сосредоточено на внутреннем мире этих персонажей на «длящейся жизни духа» при внешней бессобытийности, бессюжетности «внеположенного им мира. В этой повести влияние Чехова сказывается и на «жанровых методах отражения реальности»[128, 93].
Обращение к Чехову объясняется исследователем тем, что Маканин в своей прозе 1990-х годов «пытается соединить традиции русского реалистического письма с элементами постмодернистской эстетики, оттого порой создается впечатление: его «послечеховские герои поселяются в художественном пространстве Сальвадора Дали» [128, 97].
О.В. Шестых, изучающая проблему чеховского слова в повестях В. Токаревой считает, что в творчестве Чехова Викторию Токареву привлекала иная тема: несостоявшаяся любовь: «Ее рассказы «Длинный день», «Ничего особенного», «Пять фигур на постаменте напоминают чеховские произведения: «Дама с собачкой», «О любви» и другие. Герои Токаревой, как и герои Чехова, оказываются вовлечены «в круговращение будней, исподволь разрушающее <...> сознание и чувство»[169, 100].
Значима для решения нашей проблематики и статья Г.А. Пучковой «А.П. Чехов в восприятии В. Набокова», дающая представление о том разительном контрасте, который представляют «Лекции по русской литературе» Набокова, посвященные А.П. Чехову с лекциями «Современная русская литература» Е.И. Замятина. «В своих «Лекциях по русской литературе» Набоков нередко соединяет Пушкина с Чеховым - начало и конец XIX в. Высочайшей оценкой звучит, например, его признание, что «Чехов наряду с Пушкиным - чистейшие писатели в смысле той гармонии, которой дышат их сочинения». Чистота - гармония - нежность - любовь -это набоковский Чехов, его можно взять с собой даже на другую планету. Чеховская Россия для Набокова также представляется лиропоэтическим образом, который, видимо, ему и не хочется переводить в «рациональные категории»: «Чехов будет жить столько, сколько, березовые рощи, закаты и страсть к творчеству», - подчеркивает Г.А. Пучкова [138, 126].
Далее исследователь акцентирует в своей работе внимание на том, что «в набоковской лекции не может быть «своего Чехова». И предшественник обрисовывается Набоковым экзистенциалистских тонах и красках. Набоков представляет Чехова не каким-нибудь ангажированным «моралистом вроде Горького», а прежде всего «индивидуалистом» и «настоящим художником». Как в выборе текстов Чехова для анализа, так и в характеристике их
мастерства и стиля, Набоков был всегда избирателен, часто противоречив. Отмечая новаторство чеховского подтекста, Набоков лишает, однако, Чехова писательской тщательности «в работе над словом» [138, 128]. Набоковский Чехов так же отчасти субъективен, как и замятинский Чехов: «Нельзя не заметить, что интонации набоковских оценок Чехова, действительно, лиричны, «нежно эмоциональны», но как-то абстрактно холодно»[138, 130].
Многие исследователи отмечали близость современных нам прозаиков и поэтов к музыкальному осмыслению жизни, которая была характерна для творчества А.П. Чехова. «Музыка у Токаревой является важным способом постижения героями собственной судьбы, писательница вслед за Чеховым, смотрит на музыку «как на могучее орудие осмысливания жизни»[169, 103].
Н.Н. Примочкина находит в прозе Е.И. Замятина применение чеховского музыкального принципа развития действия: «Символическое звучание как отдельных образов, так и всего произведения усиливается благодаря музыкальному принципу развития действия. Все основные образы, возникнув впервые в тексте рассказа, появляются в нем снова и снова, варьируется, раз от раза обогащаясь новыми обертонами и проходя через все повествование как музыкальный лейтмотив. Этот прием использовался и ранее. Можно говорить, например, о музыкальности многих произведений Чехова» [137].
То же самое, по мнению исследователя, происходит и у Замятина: «Выделение яркой детали, черты и ее многократное повторение, как припева, становится одним из главных принципов создания образа, его смысловой доминанты [104]. В.Б. Катаев считал, что близость к Чехову распространяется у Е.И. Замятина как на идейно-тематическую сферу, так и на формально-художественную [103]. О.Н. Калиниченко и Н.П. Гришечкина
обратили внимание на связь парадоксальных приемов создания образов и
Л приемы иронии и сатиры в новеллах Е.И. Замятина 1926-1936 годов [101].
Таким образом, как показывает обзор «истории вопроса», тема «А.П.
Чехов в художественном мире Е.И. Замятина» в отечественном
литературоведении не рассматривалась специально, а между тем важность ее
изучения давно осознана современными исследователями, так как этот
аспект творческого видения позволяет выявить множество новых смыслов в
«ъ произведениях Замятина и Чехова, а значит глубже и четче осознать
специфику их художественного мировидения, определить вклад Е.И. Замятина в историю современной литературы.
Актуальность данного исследования связана с приоритетным
направлением современного литературоведения в той его части, где
говорится о важности изучения литературы творческих связей XIX-XX
веков. Проблема «Чехов в творческой жизни Е.И. Замятина» позволяет
всесторонне рассмотреть процесс обогащения прозы этого незаурядного
художника слова через восприятие, эстетическое усвоение и синтез наследия
русского классика конца XIX века, что позволит наиболее глубоко
осмыслить природу творческой индивидуальности яркого прозаика, не
только обогатившего реалистический метод достижениями символизма,
экспрессионизма и импрессионизма, но и теоретически обосновавшего
особенности и достоинства творческого метода, названного им
«неореализмом» с опорой на творчество А.П. Чехова.
Ф Усвоение писателем традиций, восходящих к творчеству А.П. Чехова,
имеет принципиальное значение для идейно-эстетической структуры его прозы и драматургии. Мысли, идеи, образы, сюжеты чеховских произведений напоминают в творчески переработанном виде многие рассказы, повести и романы Е.И. Замятина. Обнаружение и осмысление «следа А.П. Чехова
позволяет выявить глубинные, труднопонимаемые смыслы отдельных произведений, так как автор романа «Мы» специально ориентирует читателя на «отталкивание» от необходимых ему «культурных отсылок» из чеховского наследия, помогающих увидеть «непреходящее» в судьбе России и осознать существенное в народном национальном характере.
Объектом исследования в диссертации является проза, публицистика, эпистолярное и критическое наследие Е.И. Замятина, непосредственно связанные с именем, жизнью и творчеством А.П. Чехова. Объектами изучения также становятся те произведения классика русской литературы, которые вызвали непосредственный отклик у 'автора романа «Мы» или прямым или косвенным путем вошли в его художественный мир, выполняя в нем определенные функции, установленные автором, а также использованные неосознанно.
Предметом изучения являются повести «На куличках», «Землемер», рассказы и новеллы «Письменно», «Сподручница грешных», «Чрево», «Мученики науки», «Икс», «Слово предоставляется товарищу Чурыгину», «Лев», «Видение», «Встреча», а также роман «Мы», в которых «чеховское слово» проявилось особенно ярко, и в которых также используется разработанная А.П. Чеховым система поэтических средств.
Целью диссертационного исследования является определение характера влияния чеховского творчества на прозу Е.И. Замятина 1914-1936 годов, выявление смысла тех критических оценок, которые даются автором «Уездного» рассказам, повестям и драмам А.П. Чехова, а также обнаружение и анализ чеховского интертекста в прозе Е.И. Замятина.
Задачи исследования непосредственно вытекают из поставленных целей:
исследовать критические и публицистические работы Е.И. Замятина в ракурсе сопоставительного анализа с работами современных чеховедов;
рассмотреть параллели пересечения произведений И.Е. Замятина с прозой А.П. Чехова, проанализировать интертекстуальные включения в прозе Е.И. Замятина, определив их функциональность и значимость.
Поставленными целью и задачами обусловлен и выбор методов исследования. Использованы рецептивно-эстетический, герменев-тический, интертекстуальный методы анализа художественного произведения.
Методологической и теоретической базой исследования являются труды теоретиков и историков литературы М.М. Бахтина, В.В. Виноградова, Б.И. Кормана, Д.И. Лихачева, Ю.М. Лотмана, Б.М. Томашевского, В.Е. Хализева и др. Учтены научные концепции, отраженные в трудах отечественных и зарубежных исследователей творчества Е.И. Замятина: Я.В. Брауна, А.К. Воронского, А.Ю. Галушкина, Л. Геллера, А. Гилднер, С. А. Голубкова, Р. Гольдта, Т.Т. Давыдовой, В.А. Келдыша, Н.Н. Комлик, Л.В. Поляковой, И.М. Поповой, Е.Б. Скороспеловой и др.
Рабочая гипотеза. Творчество А.П. Чехова явилось для писателя-неореалиста Е.И. Замятина опорой в эстетических поисках новых форм отражения послереволюционной российской действительности, которые он вел на протяжении всей своей творческой жизни, идя «от сложности к простоте». Продолжая, углубляя, развивая достижения чеховского реализма, Е.И. Замятин смог разработать свою оригинальную систему «синтетического реализма».
Научная новизна данного исследования заключается в том, что впервые тема плодотворности «чеховского слова» для творчества Е.И. Замятина и анализа функциональности интертекста русского классика
ставится в аспекте специального рассмотрения. В диссертации в полном объёме анализируется публицистическое наследие Е.И. Замятина, посвященное Чехову. Публицистика исследуется в неразрывной связи с проблемами собственного художественного творчества. Подводятся итоги изучения поставленной проблемы в отечественной критике и литературоведении, уточняются отдельные грани'проявления мировоззрения двух художников, отраженные в их прозе, даются новые интерпретации произведений А.П. Чехова в свете оценок их Е.И. Замятиным. Творчество автора романа «Мы» анализируется с точки зрения художественного преломления в нем ведущих идей русской литературы, воспринятых в прозе и драматургии А.П. Чехова.
Теоретическая значимость работы заключается в том, что исследование способствует более глубокому пониманию теоретических сторон неореализма по сравнению с другими реалистическими художественными методами, а также уточнению отдельных аспектов теории интертекстуальности.
Практическая значимость и рекомендации по использованию диссертации состоят в том, что ее материалы могут быть использованы при чтении лекционных и специальных курсов, проведении семинарских занятий по проблемам русской литературы (конец XIX — первая половина XX века).
Апробация работы.
Результаты исследования обсуждались на заседании кафедры русской филологии Тамбовского государственного технического университета, а также докладывались на Международной научно-практической конференции «Качество науки - качество жизни» в ТГТУ; на Международной научной конференции в Липецком государственном педагогическом университете «Русская классика: проблемы интерпретации» - XIII Барышниковские
чтения; на III Международной научной конференции «Национально-
Ф культурный компонент в тексте» в Минском госуниверситете в 2005 году.
Структура и объем диссертации.
Диссертационная работа включает в себя введение, две главы и заключение. Объем работы - 156 страниц. Прилагается список использованной литературы - 179 названий.
Первая глава под названием «А.П. Чехов в жизни и публицистическом
^ творчестве Е.И. Замятина» посвящена рассмотрению следующих проблем:
А.П. Чехов в творческом сознании Е.И. Замятина; и различные аспекты творчества А.П. Чехова в оценке Е.И. Замятина (по работам «А.П. Чехов» и «Чехов и мы»); В этой же главе дается оценка творчества Чехова в лекциях Е.И. Замятина «Современная русская литература». Здесь анализируются взгляды автора романа «Мы» на творческое наследие А.П. Чехова. Выявляются причины обращения Е.И. Замятина к творчеству А.П. Чехова, обнаруживается близость и отталкивание от мировидческих позиций на
~ протяжении 1910-1930-х годов, объясняется динамика этого процесса и
определяет степень его воздействия на художественные тексты этого прозаика, обращается особое внимание на специфику выбора Е.И. Замятиным для анализа не только лучших чеховских рассказов и повестей, но и явно неудачных его произведений, что объясняется акцентированием «социальности» прозы Чехова.
Особое пристрастие к творчеству А.П. Чехова автор диссертации
ф склонен объяснять тем, что русский классик сочетал в своем художественном
наследии реалистические и модернистские тенденции, актуальные для Е.И. Замятина, разрабатывавшего новый «неореалистический» метод.
В статьях Е.И. Замятина, посвященных чеховскому творчеству, выделяются прежде всего проблемы поиска смысла человеческого бытия,
тема пошлости и методов противостояния ей. Не всегда критик — Замятин дает объективную оценку произведениям Чехова; но его отзывы о рассказах, повестях, драмах этого писателя интересны, содержательны, заключают новые интерпретации произведений. В работе анализируется замятинские оценки «Степи», «Припадка», «Чайки», «Рассказа старшего садовника» и многих других произведений А.П. Чехова.
Вторая глава «А.П. Чехов в художественном мире Е.И. Замятина» содержит три параграфа, посвященные поэтическим приемам «Антоши Чехонте» в ««женских рассказах Е.И. Замятина («Чрево», «Письменно», «Сподручница грешных», «Мученики науки»), а также анализу чеховской системы сюжетного парадокса в новеллах Е.И.- Замятина (по повестям «На куличках», «Землемер» и романе «Мы»).
В этой части работы показывается, каким образом через интертексты творчество юного писателя «Антоши Чехонте» варьируется, воплощается в произведения Е.И. Замятина «Чрево», «Письменно», «Сподручница грешных», «Мученики науки», органично вписываясь в творческую концепцию писателя XX века. Не только идеи и образы Чехова, но и его «излюбленные» поэтические приемы, развиваемые в таких произведениях Е.И. Замятина, как «Десятиминутная драма», «Часы», «Встреча», «Лев», «Икс», становятся объектом анализа во второй главе диссертационного исследования. В последнем разделе главы рассмотрены проблемы взаимодействия и борьбы личности в обществе тоталитарного плана на примере сопоставленного анализа чеховских повестей «Скучная история», «Моя жизнь», «Счастье», и замятинских - «На куличках», «Землемер», роман «Мы».
Если в первой главе диссертации рассматривается процесс постижения и осознания Е.И. Замятиным мировоззрения и идейно-эстетических
установок творчества русского классика, то вторая глава посвящена уже результату этого усвоения традиции, то есть творческой интерпретации чеховских образов, идей, тем, развитию его излюбленных стилистических приемов в произведениях автора романа «Мы».
На защиту выносятся следующие положения диссертационного исследования:
Творчество А.П. Чехова занимает особое место в художественном сознании Е.И. Замятина, что доказывают его письма, интервью, критические статьи и множество художественных произведений, включающих в себя «чеховское слово». Особая «страсть» к чеховскому слову связана с убежденностью автора романа «Мы» в «необычайной современности» классика, совмещавшего в своем наследии черты реализма, символизма и модернизма. Творчество А.П. Чехова помогает писателю XX века сформировать новую идейно-художественную систему, названную им неореализмом и включающую лаконизм, образную емкостью, яркую фабульность, игру сквозной деталью, метафоризацию сюжета.
Замятинская публицистика, посвященная чеховскому наследию, отличается не только глубиной и профессионализмом, новизной интерпретацией, обнаружением новых аспектов художественного стиля, но и тем, что раскрывает свои сокровенные мысли на творческий процесс и значимость художественного слова.
С помощью особой системы юмористических средств, разработанной «Антошей Чехонте», Е.И. Замятин, варьируя чеховские символы, образы, сюжетные линии, мотивы его ранних рассказов, создает серию новелл (Чрево», «Письменно», «Сподручница грешных»), в которых
типизируется образ русской женщины, совмещающий в себе антитетические (комические и одновременно драматические) черты.
Воздействие «чеховского слова» обнаруживается в новеллах Е.И. Замятина 1920-1931 годов («Икс», «Лев», «Встреча», «Часы» и др.), в которых широко применяется прием «парадоксальности» сюжетосложения и формируется оригинальная сказовая манера изложения. На основе ее возникает «самопародийный» стиль Е.И. Замятина.
Парадоксален факт, что Е.И. Замятин включает поэтику раннего Чехова в свои «поздние» новеллы (1925-1931 г.), а сквозные чеховские идеи последнего периода входят в творчество раннего Е.И. Замятина, можно объяснить социально-историческими причинами. «Раннего» Замятина привлекала философская система зрелого Чехова, что характерно для периода подъема революционных настроений, а юмор «Чехонте» становится особенно важным в эпоху разочарований в последствиях революционного переворота1 в России, когда писатель разрабатывал «сатирический арсенал».
Множество интертекстуальных перекличек в повестях «На куличках», «Землемер» и романе «Мы» с произведениями Чехова «Три года», «Дача», «Дом с мезонином», «Без заглавия» определяется авторской интенцией выявления национальных черт русской интеллигенции (в частности, таких, как идеализм и максимализм). «Чеховское слово», несомненно, обогатило художественную концепцию мира, представленную в творческом наследии Е.И. Замятина.
А.П. Чехов в творческом сознании Е.И. Замятина
Творчество А.П. Чехова, как показывает анализ его наследия, становится актуальным в творческой жизни Е.И. Замятина примерно с 1912 года, когда им интенсивно перечитываются чеховские письма, изучаются его произведения и когда молодой писатель вдруг осознает близость к эстетическим разработкам русского классика. Этому способствовало сходство детских впечатлений, взаимоотношений с родителями, писательской судьбы, а также некоторых черт творческой концепции. Е.И. Замятин обнаруживает «одинаковое» отношение к вере и мистике, сходство поисков истины и смысла человеческого бытия, которые воплощены в произведениях А.П. Чехова. О необычайно сильном, не ослабевающем до конца творческой жизни интересе автора романа «Мы» к своему великому предшественнику свидетельствуют письма Е.И. Замятина, периода 1906-1925 годов, времени, когда прозаик под давлением цензуры «бежит в драматургию», а затем и в кинематограф. Е.И. Замятин писал о себе: « ... изломанный, больной, неудовлетворенный ничем и никем... я выжжен, выболел, пуст...»[1]. Именно в это трудное, кризисное время писатель вновь и вновь перечитывает произведения А.П. Чехова: « ... миллионы в саду яблок и груш. Груши - очаровательные; яблоки тоже. В результате — я поглощаю их сок за чтением Чехова»[1, 176]. Е.И. Замятин буквально «живет» чеховскими письмами, ощущая все, что происходило в жизни автора «Вишневого сада», как будто это было в его собственной жизни, и постоянно «примеривая» судьбу классика на себя.
Письма Е.И. Замятина, интервью, . высказывания, а также множественные цитации текстов чеховских произведений говорят о том, что для Замятина художественный мир Чехова, его персонажи с их яркими судьбами существуют как будто «параллельно» с собственной жизнью, чеховские идеи дополняются, варьируются, осмысляются и «перевоплощаются» в замятинской прозе, .где отрицается пошлость, высмеивается «мелочная», тусклая жизнь, где высказывается уверенность, что «в человеке все должно быть прекрасно».
13 марта 1906 года Замятин вышел из тюрьмы и был выслан под надзор полиции на родину в Лебедянь. На вокзале его .провожала невеста Людмила Николаевна Усова. Уже 26 марта Замятин отправил ей первое письмо из Лебедяни. Он с радостью писал: «Я свободен. Далеко позади безмолвные томительные степи, железный звон замка, кусочек голубого неба, изрезанный безжалостно решеткою суровой, товарищей угрюмые измученные лица, немые, серые, холодные, как камень дни»[1, 13]. Мы чувствуем, что лаконично и емко Е.И. Замятин «словами Чехова» протестует против пошлости окружающей жизни: «Дешевенькое, маленькое счастье кругом, в болоте мягком и удобном мирно дремлют люди. Что же мне не спится там? Что же хочется туда, назад, к борьбе, к страданиям ближе? Что ж холодно и пусто так в душе?»[1, 14].
Лебедянская тишина, колокольный звон, многочасовые прогулки дают высланному студенту недолгий отдых. Скука и однообразие провинциальной жизни, лишенной содержания, вселяют в его душу пессимистическое настроение. «Тяжело жить», «Скучно без дела, без жизни», «ничего нет в душе - ни энергия, ни мысли: пусто там, как в вымершем доме»[2, 100-101], -эти слова все чаще повторяются в письмах.
В родительском доме Замятин переживает драму, которую он сравнивает с «тихими и молчаливыми драмами» в чеховских пьесах «Вишневый сад» и «Дядя Ваня»: «В лебедянском доме семья разрушается, обваливаются красивые пристройки, остаются одни голые, старые пустые стены»[2, 100-101].
В интервью, данном А. Верт Е.И. Замятин сказал: «Я, как и Чехов, «двоеженец». У Чехова было две жены - медицина и литература. Мои жены -это кораблестроение и литература»[72]. Это свидетельство внутреннего убеждения писателя, что он изначально близок А.П. Чехову уже тем, что в них обоих уживаются страсть к литературе и любовь к точным наукам, гармонично сочетается интуитивное художественное и логическое мышление.
А в письме к жене от 25 июля 1914 года из Лебедяни Е.И. Замятин признается, что проводит много времени «за чтением Чехова». Завершается письмо припиской, которая свидетельствует о том, что писатель был под таким «обаянием мира Чехова», что стремился далее в мелочах воссоздать его эпоху и в чем-то быть похожим на него. Е.И. Замятин завершает данное письмо так: «Все письмо - написано гусиным... пером. А «мушина» - я пишу нарочно; это старинное правописание, оно мне нравится, и Чехов так же писал...» [1, 179].
В апреле 1915 года Е.И. Замятин пишет жене записку из города Николаева, уже полностью «идентифицировав» себя с Чеховым, как бы воплотившись в его дух: «Сижу я у окошка открытого, солнца - целая прорва, лето. И пишу тебе (это Чехов, а не я) письмо»[1, 188]. В это время Замятин целыми днями читает письма Чехова, очевидно, это вышедшие в 1912-1916 26годы и изданные шеститомником «Письма А.П. Чехова под редакцией М.П. Чеховой».
Сочинения Чехова Е.И. Замятин взял даже с собой в командировку в Англию, что доказывает его письмо от 22 апреля 1916 года к Людмиле Николаевне Усовой из английского города Нью-Кастля, в котором он, жалуясь на одиночество, тоску и скуку, писал: «А вообще - утешаюсь только чеховскими письмами да «Речью»[1, 198]. В номере газеты «Речь» у него был опубликован в то время рассказ «Кряжи». Значит, для писателя Замятина на первом месте стоит все же творчество А.П. Чехова. И как такого же рода утешение на второе место поставлены творческие радости от выхода в свет собственных произведений. На наш взгляд, это очень важное свидетельство для уже ставшего знаменитостью художника слова.
Е.И. Замятин в нескольких своих посланиях отождествлял себя как личность с персонажем пьесы «Вишневый сад» А.П. Чехова, Епиходовым, который выступал в замятинской интерпретации как «отражение ситуации из серии несчастий, в основном, мелких, бытовых»[1, 328].
Творчество А.П. Чехова в оценке Е.И. Замятина (на материале статей Е.И. Замятина «А.П. Чехов» и «Чехов и мы»)
В определенные периоды жизни каждого художника обязательно появляются имена собратьев по перу, которые становятся знаковыми, определяют особый настрой собственных творений, создаваемых в унисон любимому писателю-предшественнику. Такими именами были для автора романа «Мы» Н.В. Гоголь, М.Е. Салтыков-Щедрин, Н.С. Лесков и А.П. Чехов. Так получилось, что в начале творческого .пути «учителями» для Е.И. Замятина стали великие сатирики, создавшие оригинальные комические системы, разработавшие новые поэтические смеховые средства воссоздания мира.
Повести «Уездное», «Алатырь», «Русь», «Землемер», «На куличках» созданы под притягательным воздействием гоголевских «Вечеров на хуторе близ Диканьки», «Миргорода» и «Петербургских повестей»; а в «Знамении», «Островитянах», «Рассказе о самом главном» и романе «Мы» ощущаются идеи Ф.М. Достоевского; тогда как циклы «Большим детям сказки» и «Чудеса» включают множество образов и сюжетцых линий М.Е. Салтыкова-Щедрина. С помощью варьирования ставших хрестоматийными знаковых персонажей, сюжетных ситуаций, символических мотивов, присущих только сатирику XIX века, знаменитых развернутых сравнений, цитат гоголевских афоризмов, юмористических выражений Е.И. Замятин создавал свой неповторимый мир.
Если творчество раннего Е.И. Замятина связано с интенсивным усвоением благотворной гоголевской традиции, что убедительно показано в монографии проф. И.М. Поповой «Чужое слово» в творчестве Е.И. Замятина (Н.В. Гоголь, М.Е. Салтыков-Щедрин, Ф.М. Достоевский)[132], то в 1920-е годы утерявший окончательно веру в идеалы революции писатель обращается к гротеску М.Е. Салтыкова-Щедрина.
Книга сатирика «История одного города» становится системой-прототипом циклов сказок Е.И. Замятина «О Фите», «Большим детям сказки», щедринские приемы художественно перерабатываются в романе «Мы» [135].
Творчество А.П. Чехова актуально, по нашему мнению, для всего написанного Е.И. Замятиным, который уже в первые периоды своего творчества обнаружил пристрастие к модернистской игре жанрами, сочетавшейся у него с поисками самобытной стилевой манеры. Этим он был близок «младшим символистам» и A.M. Ремизову, а они в свою очередь тоже опирались на опыт А.П. Чехова.
Т.Т. Давыдова в статье «Антижанры в творчестве Е.И. Замятина» совершенно верно отмечала: «Жанровые искания символистов нашли продолжение в 1900-1910-е гг. у появившейся новой плеяды прозаиков: A.M. Ремизова, Е.И. Замятина, И.С. Шмелева, В.Я. Шишкова, А.П. Чапыгина,. М.М. Пришвина, С.Н. Сергеева-Ценского. Оставаясь реалистами, они обогащали свою творческую палитру достижениями символизма, импрессионизма. Их лидер Е.И. Замятин и литературные критики тех лет стали называть этот метод «синтетическим» или «новым» реализмом, а также «синтетическим модернизмом». «Неореалисты» во многом ориентировались на опыт Чехова и символистов»[89].
В статье «Потолок Евгения Замятина» В.Б. Шкловский объективно указывал на чеховские черты в замятинском творчестве. «Я не поклонник Замятина, но не могу не признать и в этом, и в других местах его вещей большого и осознанного уменья. Но оно не разнообразно и ощущение густоты письма и проработанности вещи есть... Замятин умеет в нескольких строках сублимировать все накопленные образы»[172, 254]. Именно это можно считать главной чертой творческой манеры А.П. Чехова, которую смог творчески воспринять автор романа «Мы».
Серьезное творческое увлечение А.П. Чеховым усиливается у анализируемого писателя в зрелые годы, что естественно отражается в его критике и публицистике. Появляются специальные статьи об А.П. Чехове. И это неудивительно, так как весь поздний период его творчества проходит под знаком неореализма, включавшего в себя прежде всего лаконичного реалистического изображения действительности с помощью экспрессионистических и реалистических приемов письма.
Множество совпадений в судьбе, в воспитании, в получении образования, в характере восприятия действительности, о которых говорилось в предыдущем параграфе, как нам представляется, определили во многом и высочайшую оценку писателя всего творческого наследия Чехова, которую он в развернутом виде представил в статьях «А.П. Чехов» (1921) и «Чехов и мы» (1924).
В послереволюционное время А.П. Чехов стал восприниматься не только Е.И. Замятиным, но и многими другими русскими писателями как совсем не ставший, не «застывше классический», а современный мыслитель, выступающий в качестве «самого нужного» в послереволюционной России художника. В статье 1918 года «Современная русская литература» Е.И. Замятин признается. «Тот период, о котором я хочу говорить с вами, -начинается Чеховым и кончается литературой предреволюционной эпохи: за время революции литература ничего не создала - или мы не знаем»[6].
Интертекст «Антоши Чехонте» в рассказах Е.И. Замятина («Чрево», «Письменно», «Сподручница грешных», «Мученики науки»)
Ранее творчество А.П. Чехова, как свидетельствует анализ художественных текстов, вызвало широкий творческий отклик у Е.И. Замятина в его произведениях 1910-1930-х годов. Чеховский интертекст1 был особенно значим для этого писателя. Такое «пересечение художественных миров», казалось бы, совершенно разных прозаиков, живших в различные исторические эпохи, заметил и объяснил В.А. Келдыш в статье «Замятин - публицист и критик». Он писал: «Причастное к дерзким художественным исканиям своей эпохи, творчество Замятина вместе с тем укоренено в почве, в отечественных литературных традициях Гоголя, Лескова, Достоевского, Чехова. Именно в «фантастическом реализме», как называл собственное искусство Достоевский, видел истинный путь постижения своего смятенного времени и Замятин... Столь же поучительные уроки извлекались и из творчества соотечественников. От Чехова до современного нам нового реализма -прямая линия»[106]. В.Б. Шкловский еще в 1922 году объявил Е.И. Замятина «классическим» писателем, идущим по следам А.П. Чехова: «Книг Е.И. Замятин написал мало... Слава у Замятина большая. Все это заставляет думать, что писатель он классический. Трудно, вероятно быть классическим писателем, как медведю на задних лапах, трудно... Его ранние вещи, как «На куличках» (1914), «Непутевый» (1914), «Старшина» (1915) не индивидуальны, и не похожи на вещи других писателей. «Старшину» можно прочитать и у Чехова под заглавием «Злоумышленник»[172]. Критик- современник упрекает Е.И. Замятина в близком «следовании образца, а также в том, что он «писатель одного приема». О том же рассказе «Старшина», который происходит от «чеховского корня» писал Алексей Ремизов в статье «Стоять - негасимую свечу. Памяти Евгения Ивановича Замятина» в 1937 году. Он подчеркивая: «Словесно Замятин гоголевского корня: прием некоторых его рассказов - чеховский: «Старшина» (1914), «Землемер» (1915); рассказ испорчен заикой, который повторится в «Встрече» (1935). В деревенском: «Чрево» (1913), «Письменно» (1916), «Кряжи» (1915) и до петербургского «Наводнения» (1930) -переодевание, что наивно называется «перевоплощением» и неизбежно навязанные мысли»[ 139]. Современный Е.И. Замятину критик А.К. Воронский тоже связывал манеру Е. Замятина с влиянием чеховского творчества, но и замечал: «Как и в «Алатыре», и «Уездном», «На куличках» до смерти скучно, сонно, нелепо. Но не столько скучно, сколько страшно. Это страшное подчеркнуто автором в повести особливо сильно, и на нем - на страшном - в отличие от «Уездного» и «Алатыря» сосредоточено главное внимание. Страшное есть и в этих вещах, но там больше об утробном, о провинциальном фантазерстве, здесь оно основное». Под покровом скучной мелочной жизни Замятин увидел ... страшное и показал читателям не то незаметное, серое, медленно обволакивающее, о чем в свое время писал Чехов, а подлинно кровавое, безобразно зверское, трагичное»[74]. То есть, подчеркивая неповторимость манеры Замятина, невольно сравнивает его с А.П. Чеховым. Кстати, об одном из самых характерных для А.П. Чехова рассказе «Страх», где показан «мир обыденной жизни, мир житейской бессмыслицы, нескладицы и бестолковщины, для героя представляющийся не менее страшным, чем «мир привидений и загробный теней»[6], говорил Е.И. Замятин в своих лекциях «Современная русская литература». Это «страшное», то есть пошлое, принижающее духовную сущность человека видит автор «Уездного» уже в ранних рассказах Чехова и дополняет это убеждение своим творческим опытом, углубляя проблему в своей прозе. Совершенно права Н.Н. Комлик, которая указывала на такие сближающие А.П. Чехова и Е.И. Замятина" черты, как соединение «страшных» аспектов бытия с возвышенными «чистыми и лирическими» нотами жизни: «Глубоко осознавая, что Россия не в столицах, а в провинции, он взглянул на нее не со стороны и свысока столичного жителя, а из самой гущи «черноземного нутра», окликаясь как художник и на самые темные, страшные, и на самые чистые и лирические ноты ее жизни»[107, 3]. Так, героиня рассказа «Чрево» (1913) Афимья постоянно испытывает страх. Она чувствует, что все вокруг нее живут «страшно»: боятся голода, страшатся побоев мужа, опасаются смерти. Афимью больше всего страшит, что не сможет она родить дитя от старого пьяницы Петры. Этот страх вызывает ненависть не только к Петре, но и к двухгодовалому пасынку Васятке. Она живет «чревом» и хочет родить сама: чужой ребенок ей страшен сходством с ненавистным мужем.
Чеховская система сюжетного парадокса в новеллах Е.И. Замятина о постреволюционной эпохе («Десятиминутная драма», «Икс», «Слово предоставляется товарищу Чурыгину», «Часы», «Встреча», «Лев»)
Если в рассмотренных выше новеллах автор романа «Мы» использует чеховский прием совмещения юмористического и драматического, который характерен для раннего периода творчества русского писателя, то в новеллах второй половины 1920-х годов Е.И. Замятин зачастую применяет парадоксальность целого сюжета, на которой строится такой фольклорный жанр, как анекдот. В романе «Мы» есть определение сути парадокса, которые раскрывают нам секрет авторского пристрастия к этому поэтическому приему. Главный герой романа, старатель Интеграла, рассуждая об историческом прогрессе, о том, что человечество все время отбрасывается в своем развитии к «нулевой отметке», записывает следующее: «Что из того, что лишь толщиною ножа отделены мы от другой стороны Нулевого Утеса. Нож - самое прочное, самое бессмертное, самое гениальное из всего, созданного человеком. Нож был гильотиной, нож - универсальный способ разрешить все узлы, и по острию ножа идет путь парадоксов - единственно достойный бесстрашного ума путь...»[9, 275]. Значит парадокс - это самый эффектный и эффективный способ развенчания ложных, реакционных истин, метод борьбы с заблуждениями человеческого ума.
Ирония для русских писателей - это своеобразная защита глубоко воспринимающей трагедию общества личности, так как «смех - это знак победы, но это и «ирония неизбежной расплаты». В лекциях «Современная русская литература» Е.И. Замятин утверждал, что реализм - это прежде всего отрицание каких-то реакционных сторон жизни во имя лучшей жизни, поэтому главное в русской литературе - это смех: «Мы слышим смех, юмор Гоголя, Горького, Чехова. У каждого из неореалистов этот смех - разный, свой, но у каждого он слышен. Это смех человека, умеющего смеяться от нестерпимой боли и сквозь нестерпимую боль...»[6]. Очевидно, поэтому с помощью «иронического парадоксализма» сюжета Е.И. Замятин изображает обозначившиеся очень четко в 1920-е годы отрицательные стороны послереволюционной действительности («Часы», «Десятиминутная драма», «Встреча», «Икс», «Слово предоставляется Чурыгину»).
А. Шейн назвал перечисленные нами рассказы Е.И. Замятина «ироническими новеллами». Такое же жанровое определение можно дать, как нам представляется, и рассказу «Слово предоставляется товарищу Чурыгину»(1926). Комментатор, редактор и издатель первого собрания сочинений писателя В. Филиппов, рассматривал этот рассказ как замечательный пример сказовой манеры у Замятина: «Вся Россия, вздыбленная войной и революцией, хлынувшая из столиц в глухомань и из Богом забытых медвежьих углов в столицы, дана Замятиным так сжато-энергично, что иные его вещи - подлинная историческая живопись»[156].
Рассказ «Слово предоставляется товарищу Чурыгину» построен как своеобразная исповедь мужика из самой российской глубинки. Говоря словами повествователя, это рассказ очевидца о «действительном горьком факте», о способе совершения революции. «Слово героя - действительный элемент художественной конструкции рассказа, монолог, свободный от авторского комментария, - единственная организующая сила его сюжетно-композиционной структуры. На первый план выдвигается рассказчик, который становится объектом художественного исследования»[84].
Название рассказа представляет собой общепринятую формулу партийного собрания, что, несомненно, содержит намек автора на явную заидеологизированностъ сознания главного героя. Монолог крестьянина, стилизованный под выступление «перед товарищами» на партсобрании, имеет целью изображение революционных событий «изнутри», глазами «темного мужика», но который убежден, что его «темнота» осталась в прошлом. Чурыгин изглагает события 1917 года с позиций марксизма-ленинизма, которые примитизированы и искажёны в его сознании. Хотя герой уверен в обратном и излагает все, уверенный в своей непогрешимой «сознательности». Речь Чурыгина - это соединение революционных политических лозунгов, штампов, искаженных цитат с канцелярскими оборотами и выражениями, измененными до полной логической бессмыслицы.
Е.И. Замятину, очевидно, важно было показать, какая «идеологическая каша» и стилистический хаос царят в головах и в речах крестьян, не сумевших разобраться в существе революционных событий и слепо влившихся в них. Герой рассказа понял только то, «что царя Николая сменили и что всякие подлые дворцы нужно истребить до основания земли, чтобы более никаких богачей, а будем все жить бедным пролетариатом по бывшему Евангелию, но, однако, это нынче происходит согласно науке дорогого Маркса»[9, 450].
Поняв это, крестьяне сжигают усадьбу революционера-интеллигента из партии народной свободы, который давал им газеты и просвещал относительно «всеобщей свободы и равенства». Народ выдвигает свой лозунг: «С Богом - круши их роскошный бюджет!»[9, 451], который ведет ко всеобщему насилию, смерти, разрухе. Абсурдность словосочетания «С Богом — круши никто не замечает.
Парадоксальностью в этом произведении Е.И.Замятина пронизано все повествование на лексическом, поэтическом, образном и композиционно-сюжетном уровне.
На лексическом уровне совмещаются оксюморонные понятия. Например, «бессознательный шестнадцати лет и даже верил в религию» [9, 444]; «бывший паук помещик Тарантаев» [9, 444]; «безработный член домашнего быта» [9, 445]; «царский момент» [9, 445]; «... в писании сказано... всякий сукин сын мать и отца должон слушаться... святые слова» [9, 445]; «писанием утер ему орган носа» [9, 445]; «гордость принявший за отечество» и т.д.
