Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Становление и развитие русского европеизма
1.1. Путь к русскому европеизму 21
1.2. Русский европеизм как явление культуры первой трети 19 века 56
Глава 2. Монологический и диалогический дискурсы осмысления проблемы России и Запада в «русской» части «Былого и дум» А.И. Герцена
2.1. Постановка историософской проблемы. Портреты русских европейцев 18 - начала 19 вв 101
2.2. Полемика западников и славянофилов в интерпретации А.И.Герцена 124
Глава 3. Русский на Западе в «европейской» части «Былого и дум»: мировосприятие и историософские искания
3.1. Диалектика «своего» и «чужого» в герценовском восприятии Запада 152
3.2. Судьбы русской эмиграции 189
3.3. «<Отрывки>»: дискретность повествования и идейно-художественная целостность 213
Заключение 240
Библиография 243
- Путь к русскому европеизму
- Русский европеизм как явление культуры первой трети 19 века
- Постановка историософской проблемы. Портреты русских европейцев 18 - начала 19 вв
- Диалектика «своего» и «чужого» в герценовском восприятии Запада
Введение к работе
Проблема России и Европы является своеобразной константой русского общественного сознания, обостряясь в переломные исторические периоды: на исходе 18 в.1, в начале 19 столетия («карамзинисты» и «шишковисты»), в середине 19 в. (западники и славянофилы), на заре 20 в. (к ней обращались А.Н. Веселовский, В.В. Зеньковский, С.Ф. Платонов и др.), в конце 20 -начале 21 вв.3
Если в 18-19 вв. достаточно четко выражалась и отстаивалась определенная историософская позиция, выраставшая в основном из отношения к европеизаторским преобразованиям Петра I, которое оказывалось полярным и, как правило, разделяло (хотя не всех и не безусловно) идеологов на два антагонистичных «стана», то исследовательская мысль 20-21 вв., зачастую рассредоточенная по разным областям знания (философия, филология, история), характеризуется большей вариативностью и беспристрастностью: предметом философской рефлексии становятся не только реформы Петра I, но и уже сложившиеся оценки названных реформ, кроме того, широко предпринимаются попытки
Исследуя эпоху Екатерины II, В.О. Ключевский отмечает появление западников-скептиков, указывавших на фатальную отсталость России от Западной Европы, идейно противостоявших им «люборусов», тоже сторонников петровских реформ, однако более позитивно оценивавших исторический будущее своей родины, а также «стародумов», противников осуществленной Петром 1 европеизации, и представителей т.н. «примирительного», «сравнительно-апологетического» направления, достаточно объективно интерпретирующих русский путь, отмечающих положительные моменты как в допетровском, так и в послепетровском периодах жизни России (см.: Ключевский В.О. Лекции по русской историографии // Ключевский В.О. Сочинения: В 8 т. Т. 8. М.: Изд-во социально-экономической литературы, 1959. С. 409-414 (лекция 4)). Здесь и далее в тексте диссертации жирный шрифт - наш, курсив - авторов цитируемых сочинений; другие случаи будут специально оговариваться.
Веселовский А.Н. Западное влияние в русской литературе. Сравнительно-исторический очерк II Вестник Европы. 1881. Кн. 11. С. 25-58; 1882. Кн. 1. С. 57-82; Кн. 3. С. 5-34; Кн. 5. С. 26-56; Зеньковский В.В. История русской философии: В 2-х т. Т. 1. М.; Ростов-на-Дону: Феникс, 1999. - 544 с; Он же. Русские мыслители и Европа. Критика европейской культуры у русских мыслителей // Зеньковский В.В. Русские мыслители и Европа. М.: Республика, 1997. С. 10-140; Платонов С.Ф. Москва и Запад в XVI - XVII вв. Л.: Сеятель, 1925.-150 с.
3 См.: Валицкий А. По поводу "русской идеи" в русской философии // Вопросы философии. 1994. № 1. С. 68-72; Гулыга А.В. Русская идея и ее творцы. М.: Соратник, 1995. - 310 с; Мильдон В.И. Русская идея в конце XX века // Вопросы философии. 1996. № 3. С. 46-56; Философия "русской идеи": Россия и Европа. "Круглый стол" молодых ученых//Общественные науки и современность. 1991. № 5. С. 143-154.
постановки проблемы России и Европы в иной плоскости - в значительной степени безотносительно к петровским преобразованиям, в частности, для более ранних исторических периодов, в результате чего эпоха Петра предстает как лишь один из этапов. А следовательно, историософские искания устремлены уже не столько в будущее, сколько в прошлое и настоящее.
Продуктивными оказывались выдвинутые еще в начале 19 столетия подходы, основу которых составляло изучение отдельных аспектов русско-европейских отношений в конкретном диахроническом срезе: через их преломление в литературе 17-19 вв. (А.Н. Веселовский), в общественной жизни 16-17 вв. (С.Ф. Платонов) выявлялись широкое (и все расширяющееся) распространение западных веяний в России, достаточно глубокая их укорененность в сознании русских личностей. С.Ф. Платонов называл людей, с его точки зрения, духовно близких Западу: это как цари -Иван Грозный, Борис Годунов, Михаил Федорович, Алексей Михайлович, Федор Алексеевич, - так и подданные - Хворостинин, Ртищев, А.Л. Ордин-Нащокин, Голицын, Котошихин и другие, о которых мы, как считает исследователь, не располагаем точными сведениями.
«Частноаспектное» обращение к проблеме России и Запада было успешно продолжено в конце 20 столетия, в том числе в работах, для которых эта проблема не являлась первостепенной. Так, A.M. Панченко и Б.А. Успенский в статье «Иван Грозный и Петр Великий: концепции первого монарха» делают небезынтересные историософские наблюдения: усматривают «признаки западной ориентации» уже в России 15-16 вв., в личности Ивана Грозного4, хотя и с оговоркой, что его европеизм, «...весьма своеобразный, <...> был исключительно царской прерогативой, не в пример и не в образец подданным»5. В.Н. Топоров, посвятивший свое исследование достаточно узкой проблеме русской жизни 17 в.
4 Панченко A.M., Успенский Б.А. Иван Грозный и Петр Великий: концепции первого монарха // Из истории
русской культуры. Т. 2. М.: Языки русской культуры, 2002. С. 457.
5 Там же. С. 469.
(«Московские люди XVII в.»), отмечает признаки европеизма в ту эпоху, тонко улавливая, что, в целом, до реформаторской деятельности Петра Русь приближалась к Западу естественно («...то, что бралось, бралось <...> по мере нужды, посильно, без каких-либо мотивировок идеологического свойства...» ), причем материальные и духовные заимствования, проникая в русский быт, становились достоянием всех людей.
Эти ценные наблюдения мыслителей, существенно корректирующие традиционные представления о взаимоотношениях России и Запада, если и не вступают в противоречие друг с другом, то, во всяком случае, не создают четкой картины бытования на Руси европейских веяний в их эволюции. Поэтому исследования, укрупняющие масштаб отдельных аспектов русско-европейской темы и, соответственно, подробно и углубленно анализирующие их, должны быть «уравновешены» работами более общего характера, расширяющими границы объекта исследования до путей становления русской нации и сознания в целом.
Начало таким исследованиям в значительной степени было положено трудами религиозных философов В.В. Зеньковского и Г.В. Флоровского, к ним в этом плане во многом близки научные поиски В.О. Ключевского. Не называя конкретной «даты» возникновения на Руси европейских веяний, хотя и отмечая их признаки в 15-16 вв., еще весьма противоречивые и не получившие достаточного распространения, В.В. Зеньковский и Г.В. Флоровский, анализируя исторические факты, склоняются к тому, чтобы оценивать именно 17 в. как поворотный в этом смысле. В.О. Ключевский определяет русско-европейские связи 15-16 вв. словом «общение», взаимоотношения же 17 в. - словом «влияние», в последнем случае имея в виду осознанное приближение русских к европейцам, осознанное ученичество, а тем самым представляя 15-16 вв. как периоды
6 Топоров B.H. Московские люди XVII в. // Из истории русской культуры. Т. 3. М.: Языки русской культуры,
1996. С. 378.
7 Ср.: «Его (Грозного. - М.К.) всегда привлекали люди западной веры, хотя бы он и обрушивался на них с
неистовым обличением» (Флоровский Г. Пути русского богословия. Paris: YMCA-PRESS, 1950. С. 28).
подготовки почвы для русского европеизма, 17 в. - как эпоху его зарождения8.
Такая концепция, несмотря на оставленные в ней смысловые лакуны, выглядит достаточно убедительной и, в целом, принимается современными исследователями проблемы России и Европы, которым наработки мыслителей предшествующих эпох позволили выйти на качественно новый уровень изучения феномена русского европеизма: не только в исторической плоскости, но и в научно-теоретической, нередко сочетаемых, что придает анализу многогранность и глубину. Вместе с тем в современных исследованиях, как и в предшествовавших им, остаются нерешенными некоторые принципиальные вопросы. Их число, пожалуй, даже выросло, очевидно, из-за различий в исходных теоретических посылах и методологии мыслителей. В этом можно видеть как слабую, так и сильную сторону современных историософских построений, в которых отсутствие научной четкости, иногда заметное, по-своему компенсируется: они потенциально намечают новые аспекты исследования, а также рождают представление о русском европеизме как о явлении диалектичном, в его живой сложности и неоднозначности.
Так, многочисленные работы В.К. Кантора, появившиеся в последние десятилетия , создают впечатление об этом феномене как об ускользающем от каких бы то ни было определений. Вместе с тем некоторые грани внутренней жизни русского европеизма они позволяют уловить. Говоря о том, что Петр I осуществил возврат к издавна существовавшему на Руси европеизму, философ видит в самом этом деспотическом поступке монарха факт, глубинно противоречащий европейскому мировоззрению, что дало
8 См.: Ключевский B.O. Курс русской истории // Ключевский В.О. Сочинения: В 8 т. Т. 3. М.:
Государственное издательство политической литературы, 1957. С. 256.
9 Значительная часть его статей, опубликованных в периодических изданиях, позднее включалась в
монографии и затем перемещалась из книги в книгу (например, статьи «Западничество как проблема
"русского пути"» (Вопросы философии. 1993. № 4. С. 24-34), «Стихия и цивилизация: два фактора
российской судьбы» (Вопросы философии. 1994. № 5. С. 27-46) впоследствии вошли в книгу: «...Есть
европейская держава» Россия: трудный путь к цивилизации. Историософские очерки. М.: Росс, политич.
энциклопедия, 1997. - 479 с.) Это дает основание ограничиться ссылками лишь на несколько последних, во
многом «сборных», публикаций Кантора.
резонанс и в последующие десятилетия: «Возвратный шаг к Европе был сделан решительно. Послепетровская Россия европеизировалась все глубже и интенсивнее. Однако возникшее под сенью ханской власти самодержавие, бывшее в какой-то момент, по словам Пушкина, "единственным европейцем в России", не в состоянии оказалось преодолеть само себя, европеизироваться до того, чтоб дать европейскую свободу своим подданным»10. Как и В.Н. Топоров, В.К. Кантор говорит о свободном и непроизвольном характере европеизации в допетровской Руси; более того, он неосознанно отмечает подлинно европейское - индивидуализированное -начало в человеке, антагонистично настроенном по отношению к любым западным веяниям: в протопопе Аввакуме, «первом личностном русском писателе»11.
Интересное, хотя, может быть, и не бесспорное наблюдение В.К. Кантора, что «...до Петра Великого были лишь единицы (Хворостинин, Ордин-Нащокин), "отравленные" европейским образованием и не находившие себе места на Родине, чувствующие себя исключением, "проклятыми"...» , приводит его к мысли связать понятие русского европеизма, главным образом, с постпетровской Россией. Но при этом перечень русских европейцев, составленный В.К. Кантором, и открыт, почти безграничен, и никак не аргументирован: «...Это Петр Великий, М.В. Ломоносов, М.Н. Карамзин, А.С. Пушкин, А.С. Хомяков, И.В. Киреевский <...>, М.Ю. Лермонтов, Н.И. Лобачевский, А.К. Толстой, И.А. Гончаров, И.С. Тургенев, Н.Г. Чернышевский, К.Д. Кавелин, В.О. Ключевский, СМ. Соловьев, B.C. Соловьев, И.И. Мечников, Д.И. Менделеев, А.П. Чехов, И.А. Бунин, П.А. Столыпин, Г.В. Плеханов, П.Б. Струве, Е.Н. Трубецкой, И.П. Павлов, П.Н. Милюков, В.И. Вернадский, Ф.А. Степун и др.»13. Общая непроясненность понятия европеизма в работах
10 Кантор В.К. Феномен русского европейца. М.: Моск. обществ, научн. фонд; ООО "Издат. центр научн. и
учебн. программ", 1999. С. 375.
11 Там же. С. 52.
12 Там же. С. 121.
13 Там же. С. 16-17.
В.К. Кантора, скорее публицистических, чем научных, дополняется неразграничением его с западничеством14.
Оба явления разводит Н.И. Цимбаев в своей достаточно обоснованной, хотя и весьма своеобразной теории. С его точки зрения, европеизм выступает некоей константой русской духовной жизни, то ослабевая, то набирая вес в разные периоды исторического развития нации. Его расцвет приходится на середину 19 в., когда западничество и славянофильство - каждое течение по-своему - ярко выразили отдельные грани русского европеизма: «Западники и славянофилы <...> пытались найти пути возвращения к петровской и екатерининской традиции, согласно которой Россия понималась как страна европейская. Они стремились вернуть национальному сознанию утраченный европеизм. Ради этого западники обращались прежде всего к ценностям европейской политической мысли: конституция, представительное правление, гражданские права. Для славянофилов ключевым моментом стало осознание национальной самобытности России в рамках единой европейской христианской цивилизации. В определенном смысле славянофилы были более утонченными европеистами, нежели западники, их воззрения естественно укладывались в русло общеевропейских поисков национальной идеи» . Подход Н.И. Цимбаева, являясь нетрадиционным, в то же время отвечает наметившейся уже в 19 в. и развившейся в 20-м тенденции к поиску между западничеством и славянофильством точек сближения16, выступает ее
См., напр.: Кантор В.К. Русский европеец как явление культуры (Философско-исторический анализ). М.: Росс, политич. энциклопедия, 2001. С. 327, 330. Подобное неразграничение достаточно часто встречается в научной литературе как начала, так и конца 20 в. - ср.: Ключевский В.О. Лекции по русской историографии; Местергази Е.Г. Русское западничество и феномен B.C. Печерина // Начало. Сб. работ молодых ученых. Вып. 4. М.: Наследие, 1998. С. 301-328. Однако это неразграничение у Местергази и особенно у Ключевского в какой-то степени может быть оправдано тем, что предмет их работ шире, чем у Кантора, исследование европеизма не является их главной целью.
15 Цимбаев Н.И. Европеизм как категория национального сознания (К пониманию западничества и
славянофильства) // Очерки русской культуры XIX века. Т. 4. Общественная мысль. М.: Изд-во Моск. ун-та,
2003. С. 450-451.
16 Ср.: Веселовский А.Н. Указ. соч. Кн. 5. С. 39-50; Зеньковский В.В. Русские мыслители и Европа. С. 21,25;
Егоров Б.Ф. Славянофильство, западничество и культурология // Из истории русской культуры. Т. 5. М.:
Языки русской культуры, 1996. С. 436-475.
своеобразным логическим продолжением. Русский европеизм, согласно мнению ученого, оказывается шире обоих направлений.
В чем-то сходное, хотя, в целом, иное разграничение указанных явлений и осмысление проблемы русского европеизма представлено в стройной концепции В.Г. Щукина. Достаточно гармонично синтезируя анализ истории русского европеизма с изучением его сущностных характеристик, исследователь делает то, чего ощутимо не хватало его предшественникам: разграничивает допетровский и послепетровский периоды существования этого явления. В.Г. Щукин говорит, в этой связи, о русских европеистах, появление которых относит, главным образом, к 17 в. (Хворостинин, Ордин-Нащокин, Голицын, Котошихин и др.) и которые, в его представлении, эволюционировали к началу 19 в. в русских европейцев17. При этом ученый стремится дать качественную характеристику как выделенным типам, так и их отдельным представителям, в то же время оговаривая условность подобного построения и попутно отмечая некоторые промежуточные явления.
По мысли Щукина, в 1840-е гг. русский европеизм находит воплощение в западничестве - конкретном общественном течении, противостоявшем славянофильству: «Классическое западничество выросло на почве европеизма (выделено Щукиным. - М.К.) - умонастроения, <.. .> имевшего <...> более чем двухсотлетнюю традицию» , «Лишь некоторые из русских европейцев и лишь на определенном этапе развития общественной мысли -<...> ко второй трети XIX столетия - выступили сознательно как идеологи западничества»19. С одной стороны, мыслитель подчеркивает большую масштабность европеизма, по сравнению с западничеством, но, с другой, и ограничивает его полномочия: «Будучи известным умонастроением, русский европеизм не был, однако, ни направлением мысли, ни законченной
17 Щукин В.Г. На заре русского западничества // Вопросы философии. 1994. № 7-8. С. 135-149.
,8 Щукин В.Г. Русское западничество сороковых годов XIX века как общественно-литературное явление.
Krakow: Nakladem Uniwersytetu Jagiellonskiego, 1987. С. 15.
19 Щукин В.Г. Русское западничество: генезис, сущность, историческая роль. L6dz: Ibidem, 2001. С. 37.
концепцией - но классическое западничество сороковых годов всем этим было...»20.
При очевидной практической сложности разделения «направления мысли» и «умонастроения», определившей некоторую - терминологическую - уязвимость научных построений В.Г. Щукина, его концепция, думается, создает наиболее полное в содержательном отношении и упорядоченное представление о русском европеизме, обобщая и развивая ценные наблюдения мыслителей предшествующих эпох и в то же время оказываясь новым, хотя и не завершенным словом в дискуссиях о России и Западе.
В последние годы они вышли на очень высокий уровень теоретического осмысления, предметом которого стал характер взаимосвязи русского и европейского начал в русском европеизме/европейце. Эти искания предельно проблематизированы, друг другу противостоят несколько подходов:
1) Н.И. Цимбаев и В.Г. Щукин представляют явление русского
европеизма как достаточно естественное, однако им приходится вводить
понятия европеист и европеец, не кодифицированные и наполняемые
каждым из исследователей своим смыслом.
2) В.М. Маркович и П.Е. Бухаркин заключают в кавычки словосочетание
«русский европеец»21, тем самым, очевидно, указывая на довольно широкую
распространенность называемого им явления, определившую и
«формульность» выражения, но в то же время подчеркивая некоторую
условность, неорганичность русского европеизма.
3) В.К. Кантор, цитируя B.C. Соловьева («Три разговора»), пытается
вслед за ним не только содержательно, но и формально обосновать
естественность этого явления: «Что такое русские - в грамматическом
смысле? Имя прилагательное. Ну, а к какому же существительному это
прилагательное относится? <...> Настоящее существительное к
20 Там же. С. 112.
21 Маркович В.М. "Русский европеец" в прозе Тургенева 1850-х годов // Памяти Григория Абрамовича
Вялого: К 90-летию со дня рождения. Научные статьи, воспоминания. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1996. С. 24-42;
Бухаркин П.Е. О "Бедной Лизе" Н.М. Карамзина (Эраст и проблемы типологии литературного героя) //
XVIII век. Сб. 21. СПб.: Наука, 1999. С. 318-326.
прилагательному русский есть европеец. Мы - русские европейцы, как есть европейцы английские, французский, немецкие...» . Однако русское начало в такой трактовке оказывается подчинено европейскому.
4) Г.А. Тиме, напротив, стремится аргументировать «равноправие» обеих «составляющих» названного сочетания: «Думается, именно диалогическая природа понятия русский-европеец определила как его противоречивость, так и диалектический потенциал» , «явление русского европейца может быть понято и принято не как сложившийся феномен, но как непрекращающийся духовный диалог и диалектический процесс. Он <.. .>, возможно, не может быть завершен в принципе. Именно поэтому я и предложила иное написание - русский-европеец. Где дефис выступает в качестве диалогического символа»24. Но и она, время от времени графически выделяя это понятие, может быть, невольно противореча себе, подчеркивает некоторую его неестественность.
Как очевидно, феномен русского европеизма и в диахроническом, и в синхроническом планах требует новых исследований. Одно из них осуществляется в настоящей диссертации. В ней принимаются предложенные В.Г. Щукиным концептуальные представления о русском европеизме (хотя учитываются и ценные наблюдения других исследователей), однако не первостепенном для названного ученого, который в большинстве своих работ анализирует, главным образом, западничество. Эти представления существенно уточняются в настоящей диссертации. Как и все исследовательские работы, посвященные русскому европеизму, диссертация не дает законченного научного определения этому явлению, что обусловлено прежде всего спецификой европеизма. Однако представляется необходимым все же, насколько это возможно, очертить его границы.
Под русским европеизмом в работе понимается умонастроение, носитель которого ощущает Европу (не в меньшей степени, чем Россию) своей
22 Кантор B.K. Феномен русского европейца. С. 13.
23 Тиме Г.А. "Русский европеец" - фантом или реальность? // Русская литература. 2003. № 1. С. 247.
24 Там же. С. 250.
духовной родиной, испытывает внутреннее притяжение к ней, достаточно органично воспринимает реалии ее жизни, европейски образован, смотрит на мир через призму европейской культуры25.
Исследованный в первой главе диссертации обширный и достаточно разноплановый историко-литературный материал: документально-художественные, эпистолярные, дневниковые, художественные сочинения 11-19 вв., непосредственно отражающие сознание своих авторов и анализируемые в контексте соответствующих эпох, - позволяет сделать вывод о процессе созревания русского европеизма, объективно продолжавшемся приблизительно с 15 до конца 18 вв., о рождении этого умонастроения к концу 18 - началу 19 вв., расцвете в первой трети 19 в. и выделить три вида русского европеизма (интуитивно-волевой, осмысленный, органический), между которыми обнаруживается определенная преемственность. Этой концепцией определяется структура первой главы диссертации - «Становление и развитие русского европеизма», - первый параграф которой посвящен анализу появления и укоренения западных веяний на Руси, второй - рассмотрению сущности и эволюции означенного умонастроения в период его расцвета.
Такое исследование, впервые предпринимаемое26, привносит в историософские поиски философов, представителей общественной мысли, историков, а отчасти и филологов обширный фактический материал, которого им ощутимо не хватало; предлагает новый угол зрения, дающий возможность анализа произведений в единстве с личностями, духовными исканиями их создателей, эпохой27, а тем самым позволяющим наметить еще одну возможную линию развития русской литературы, нераздельную с жизнью, кроме того, высветить нечто общее между, казалось бы, далекими
25 Последний признак русского европеизма назван и достаточно убедительно исследован на частном, правда,
материале в указанных выше работах В.М. Марковича и П.Е. Бухаркина.
26 Отдельные научные работы, касающиеся нашей темы, имели место, их анализ будет дан в
соответствующих параграфах. Но проблема русского европеизма не становилась предметом целостного
филологического исследования.
27 Такой подход отвечает тенденциям, намечающимся в современной науке. Ср., напр.: Юсуфов Р.Ф.
История литературы в культурфилософском освещении. М.: Наука, 2005.-440 с.
друг от друга авторами и, напротив, обнажить полярность и уникальность традиционно «близких», а также определить место некоторых авторов «второго» и «третьего» рядов в литературном процессе, найти ключ к прочтению отдельных произведений.
Проведенное в первой главе исследование как истории становления, так и сущности русского европеизма, ярко заявившего о себе в начале 19 в., позволяет поставить вопрос о его дальнейшей судьбе, практически не занимавший ученых и мыслителей и центральный для данной диссертации. Он решается на материале «Былого и дум» А.И. Герцена. Творческое наследие этого писателя, как и охарактеризованная выше проблема России и
г- 28
Европы, отмечено всплеском научного интереса в последние годы , хотя и недостаточной изученностью, что обусловливает актуальность диссертационного исследования.
Учеными затрагивались отдельные аспекты связей Герцена с Западом29, осознавалась релевантность историософской проблематики анализу его личности30 и «Былого и дум»31, однако эти темы не получили
А.И. Герцену посвящено немало публикаций в последних номерах «Нового литературного обозрения» (2001. № 49, 2002. № 58, 2004. № 68) и других изданиях (Герцен и современность. Материалы из альманаха "Pro Fribourg" (1996, № 113, декабрь), поев. Герцену. СПб.: Ассоциация "Pro Fribourg", 1996. - 24 с.) несколько монографий (Гурвич-Лищинер С.Д. Творчество Герцена в развитии русского реализма середины 19 в. М.: Наследие, 1994. -349 с; Она же. Герцен и русская художественная культура 1860-х годов. Тель-Авив: ИМЛИ им. A.M. Горького РАН; Тель-Авивский ун-т; Центр Каммингса по исследованию России и стран Восточной Европы, 1997. - 234 с; Она же. Творчество Александра Герцена и немецкая литература. Очерки и материалы. Франкфурт-на-Майне и др., 2001. - 349 с; Дрыжакова Е.Н. Герцен на Западе: в лабиринте надежд, славы и отречений. СПб, 1999. - 300 с; Туниманов В.А. А.И. Герцен и русская общественно-литературная мысль XIX в. СПб.: Наука, 1994. - 215 с; Хестанов Р. Александр Герцен: импровизация против доктрины. М.: Дом интеллектуальной книги, 2001. - 344 с.) и отдельные статьи. 29 Гершензон М.О. Западные друзья Герцена (По неизданным данным) II Былое. 1907. № 4. С. 62-94; № 5. С. 205-227; Гурвич-Лищинер С.Д. Творчество Александра Герцена и немецкая литература. Очерки и материалы; Лищинер С.Д. Творчество Герцена в европейском эстетическом сознании его эпохи // Вопросы литературы. 1984. № 9. С. 88-104; Матюшенко Л.И. А.И. Герцен и проблема интернациональных связей литератур // Вестник Московского ун-та. Сер. 9. Филология. 1987. № 4. С. 3-12; Невлер В.Е. Новые документы о связях Герцена с Маццини и Гарибальди // Проблемы изучения Герцена. М.: Изд-во АН СССР, 1963. С. 496-500. Партридж М. Александр Герцен и его английские связи // Проблемы изучения Герцена. М.: Изд-во АН СССР, 1963. С. 348-369; Цигенгайст Г. Герцен в Германии середины XIX столетия // Проблемы изучения Герцена. М.: Изд-во АН СССР, 1963. С. 339-347 и др.
30Володин А.И. Герцен и Запад // Герцен - мыслитель, писатель, борец. М.: Гос. лит-ный музей, 1985. С. 15-29; Он же. Герцен и Запад. Идейное творчество русского мыслителя и социально-политический опыт Западной Европы II Литературное наследство. Т. 96. Герцен и Запад. М.: Наука, 1985. С. 9-44; Гершензон М.О. Герцен и Запад // Гершензон М.О. Образы прошлого. М.: Т-во Скоропечатни А.А. Левенсон, 1912. С. 176-282; Партридж М. Герцен и Англия // Литературное наследство. Т. 96. Герцен и Запад. М.: Наука, 1985. С. 47-57; Смирнова 3.B. Герцен и Германия // Там же. С. 64-87; Kelly A.M. Views from the Other Shore. Essays on Herzen, Chehov and Bahtin. New Haven and London: Yale University Press, 1999.
последовательного и комплексного освещения. Привлекавшая наибольшее внимание исследователей проблема «западничества и славянофильства Герцена» (Д.Н. Овсянико-Куликовский) оказалась в основном достоянием герценоведения предшествующих эпох, хотя и осталась открытой. Суждения о ней характеризуются глубокой неоднородностью, нередко полярностью.
Так, по мнению А.С. Рамишвили, «...Герцен на всех этапах своей деятельности отрицательно относился к славянофильству и явно выражал это свое отношение к нему даже тогда, когда считал нужным из-за тактических соображений смягчить резкость своих суждений» . П.В. Анненков полагал, что некоторое сближение Герцена со славянофильством в поздний период «...было у него только игрой на поверхности определившегося уже строя мыслей...»33. П.Г. Пустовойт тоже считал: «...Нет оснований сближать Герцена со славянофилами...»34. Напротив, М. Бородкин вел речь о славянофильстве Герцена, которое, как писал исследователь, может быть, и не дает оснований «..."перетянуть" его в славянофильский стан», но «коренится в его природе»35.
По мысли Н. Белозерского, Герцен не был ни западником, ни славянофилом: «...Герцена нельзя причислять ни к западникам, ни к славянофилам в общепринятом значении этих терминов»: его личность -«... как все яркие и крупные умы - стремилась установить по каждому вопросу свою собственную точку зрения, свой собственный взгляд»36.
- 261 p.; Partridge М. Alexander Herzen. 1812 - 1870. Paris: Imprimerie des Presses Universitaires de France, Vendome, 1984. - 144 p. и др.
"Анциферов H. А.И. Герцен. М.: Гос. лит. музей, 1946. С. 41; Благой Д.Д. Значение Герцена в развитии русской литературы // Проблемы изучения Герцена. М.: Изд-во АН СССР, 1963. С. 336; Гинзбург Л.Я. "Былое и думы" // История русского романа: В 2 т. Т. 1. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1962. С. 607; Она же. Герцен - создатель "Былого и дум" // Звезда. 1945. № 2. С. 133; Птушкина И.Г. Новое о пятой части "Былого и дум" А.И. Герцена // Герцен - мыслитель, писатель, борец. М.: Гос. лит-ный музей, 1985. С. 68.
32 Рамишвили А.С. Герцен в борьбе со славянофильством. Автореф. дисс. ... к. филол. наук. Тбилиси
(Тбилисский гос. ун-т им. Сталина), 1959. С. 13.
33 Анненков П.В. Идеалисты тридцатых годов. Биографический этюд // П.В. Анненков и его друзья. СПб.:
Издание А.С. Суворина, 1892. С. 90.
34 Пустовойт П.Г. Проблема славянского характера в мировоззрении и творчестве Герцена. М.: Изд-во Моск.
ун-та, 1963. С. 9.
5 Бородкин М. Славянофильство Тютчева и Герцена (Речь, произнесенная на торжественном собрании СПб. Славянского благотворительного общества 11 мая 1901 г.). СПб.: С.-Петербургская электропечатня, 1902. С. 33-34. 36 Белозерский H. А.И. Герцен, славянофилы и западники. СПб.: Типография Н. Фридберга, 1905. С. 48.
Близкое к этому суждение высказывает и К.Г. Исупов . Д.Н. Овсянико-Куликовский же говорит о «западничестве и славянофильстве Герцена», в мировоззрении которого черты первого или второго идейного течения преобладали в разные периоды жизни .
Представление об эволюции герценовских воззрений от западничества к славянофильству (при неполных совпадениях с концепциями этих направлений) разделяют большинство исследователей39.
В отдельных работах современных герценоведов высказывается мысль о русском европеизме как о своеобразной константе мировоззрения Герцена40, что аргументируется неизменным представлением писателя о западных культурных достижениях как общеевропейском наследстве, а также его убеждением в единстве исторических целей Запада и России41.
Небезосновательные, все эти суждения свидетельствуют о необходимости более пристального исследования, одновременно и углубленного, и обширного. Его центральным объектом избираются «Былое и думы» А.И. Герцена как главная книга писателя и, в известном смысле,
Ср.: «Важное отличие герценовского общественного идеала от соответствующих построений в славянофильской и западнической идеологиях состоит в том, что Герцен формирует свой идеал не на предпочтениях до - или послепетровского периода, а на исторических "постоянных" отечественного прошлого: община, национальный характер и т.п.» (Исупов К.Г. "Историческая эстетика" А.И. Герцена // Русская литература. 1995. № 2. С. 38).
п Овсянико-Куликовский Д.Н. Западничество и славянофильство Герцена // Наша жизнь. 1905. № 129. С. 2. См., напр.: Арабажин К.И. А.И. Герцен (Биографическая заиетка по поводу истеюиего двадцатилетия со дня кончины) II Русская старина. 1896. Т. 85. № 1-3. С. 422; Басаргин А. Герцен, как славянофил // Московские ведомости. 1902. № 12. С. 3; Батуринский В.П. А.И. Герцен, его друзья и знакомые. (Герцен и славянофилы в конце 50-х и первой половине 60-х годов). Материалы для общественного движения в России // Всемирный вестник. 1905. № 9. С. 1; Державин Н. Герцен и славянофилы // Историк - марксист. 1939. Кн. 1. С. 125; Зайцев В.А. А.И. Герцен. Несколько слов от русского к русским. Paris, Leipzig, Berlin: Librairier Internationale, 1870. С. 7-8; Порох И.В. А.И. Герцен в русском освободительном движении 50-х гг. XIX в. Автореф. дисс.... д. ист. наук. Саратов (Саратовский гос. ун-т им. Н.Г. Чернышевского), 1977. С. 18-19; Смирнова 3.B. Указ. соч. С. 205-223; Эльсберг Я.Е. Герцен. Жизнь и творчество. М.: Изд-во худ. лит-ры, 1963. С. 570.
40 Головятинская М.Д. Идея всемирности исторического процесса и поиск путей социалистического
преобразования России в творчестве А.И. Герцена 40-50-х годов XIX века. Автореф. дисс.... к. филос. наук.
M. (МГУ им. M.B. Ломоносова), 1991. С. 8, 16; Пустарнаков В.Ф. Европейская идея в философско-
историческом наследии А.И. Герцена // Отечественная философия: опыт, проблемы, ориентиры
исследования. M.: Росс, академия управления, 1993. С. 49-53.
41 Последнее соображение восходит к началу 20 в. Ср. наблюдение Ю. Каменева о том, что в идеалах
социализма сконцентрирован европеизм (Каменев Ю. Об А.И. Герцене и Н.Г. Чернышевском. Пг.:
Типография "Почетный труд", 1916. С. 13). См. также: Гершензон М.О. Герцен и Запад. С. 189; Он же.
Социально-политические взгляды А.И. Герцена. М.: Труд, 1906. - 32 с; Анников И.Ф. Экономические
взгляды А.И. Герцена. Автореф. дисс. ... к. экон. наук. Воронеж (Московский экономико-статистический
ин-т), 1959. С. 19.
итоговая, более того, книга, органично вписывающаяся в контекст актуальной для конца 18 - середины 19 вв. проблемы России и Запада, включающаяся в ее осмысление и в немалой степени отразившая идейные искания тех эпох.
Созданная в последние десятилетия жизни автора, она зафиксировала эволюцию в его мировоззрении, совершившуюся на Западе после революционных событий 1848 г. и отмеченную разочарованием в Европе, вместе с тем книга частично запечатлела и умонастроение доэмигрантского, «русского», периода. Объединение обеих частей света в пределах одного сочинения придало остроту и многогранность постановке историософской проблемы в «Былом и думах». Будучи по своей жанровой природе сложным и беспрецедентным образованием (ученые называли «Былое и думы», вслед
42 43 « 44
за самим автором , «летописью» , а также «хроникой» , отмечали в книге
черты мемуарно-автобиографического, документального45 и
Герце» Л.И. Былое и думы // Герцен А.И. Собрание сочинений: В 30 т. Т. 8. М.: Изд-во АН СССР, 1956. С. 165. В дальнейшем «Былое и думы» и другие произведения А.И. Герцена цитируются по этому изданию с указанием в тексте диссертации в скобках номера тома и страницы.
43 Веселовский А.Н. Герцен - писатель. Очерк. М.: Типография T-ва И.Н. Кушнерев и К, 1909. С. 135;
Еголин А. Александр Иванович Герцен. М.: Правда, 1940. С. 44; Елизаветина Г.Г. "Былое и думы"
А.И. Герцена. М.: Худ. лит-ра, 1984. С. 21; Она же. "Былое и думы" Герцена и русская мемуаристика XIX в.
Автореф. дисс. ... филол. наук. М. (ИМЛИ им. М. Горького), 1968. С. 10; Она же. Жанровые особенности
автобиофафического повествования (Герцен, Руссо, Гете) II А.И. Герцен - художник и публицист. Сб. ст. /
Под ред. Л.И. Матюшенко. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1977. С. 13; Путинцев В.А. Художественное мастерство
Герцена - мемуариста // Ученые записки Московского roc ун-та. Труды кафедры русской литературы. 1946.
Вып. 118. Кн. 2. С. 183; Чешихин-Ветринский В.Е. Герцен. СПб.: Типофафия СПб. T-ва печ. и изд. дела
"Труд", 1908. С. 266.
44 Птушкина И.Г. Александр Иванович Герцен (175 лет со дня рождения). М.: Знание, 1987. С. 52;
Путинцев В.А. Герцен - писатель. М.: Изд-во АН СССР, 1963. С. 206; Розанова С.А. Толстой и Герцен. М.:
Худ. лит-ра, 1972. С. 222; Чешихин-Ветринский В.Е. Указ. соч. С. 266; Чуковская Л.К. "Былое и думы"
Герцена. М.: Худ. лит-ра, 1966. С. 149.
45 Васильев И.Г. Герцен - писатель. Л.: Ленинф. отделение по распространению политич. и научн. изданий
РСФСР, 1962. С. 42; Веселовский А.Н. Указ. соч. С. 135; Видуэцкая И.П. Традиции Герцена - художника в
творчестве Лескова // Герцен - мыслитель, писатель, борец. Сб. научн. трудов / Под ред. С.Д. Гурвич-
Лищинер и др. М.: Гос. лит. музей, 1985. С. 89; Гинзбург Л.Я. "Былое и думы" А.И. Герцена. Л.: ГИХЛ,
1957. С. 49, 75-76; Гурвич-Лищинер С.Д. Творчество Герцена в развитии русского реализма середины 19 в.
М.: Наследие, 1994. С. 131,149; Она же. Творчество Александра Герцена и немецкая литература: Очерки и
материалы. С. 131; Елизаветина Г.Г. "Былое и думы" А.И. Герцена. С. 21; Лебедев Э.А. "Былое и думы"
А.И. Герцена (Материалы для изучения в IX классе) II Литература в школе. 1941. № 3. С. 57; Левин Ф.
Герцен и его эпоха // Литературный критик. 1937. № 4. С. 84; Матюшенко Л.И. От психологического
течения критического реализма к социологическому (А.И. Герцен) // Развитие реализма в русской
литературе: В 2 т. Т. 2. Кн. 1. Расцвет критического реализма. 40-70-е годы. М.: Наука, 1973. С. 180;
Птушкина И.Г. Указ. соч. С. 51; Она же. Новое о пятой части "Былого и дум" А.И. Герцена. С. 68;
Путинцев В.А. Герцен - писатель. С. 227; Стражев В. Из наблюдений над стилем и языком Герцена //
А.И. Герцен. 1812 - 1870. Сб. ст. / Под ред. И. Клабуновского и Б. Козьмина. М.: Гос. лит. музей, 1946.
С. 61-62; Штрайх С. Из творческой истории "Былого и дум" // Литературная учеба. 1937. № 3. С. 75;
Эльсберг Я.Е. Герцен. Жизнь и творчество. М.: Изд-во худ. лит-ры, 1963. С.7; Он же. Герцен - художник и
художественного , в том числе романного , повествования, кроме того, такие вкрапленные в текст жанры, как письмо, дневник, статья48, рассматривая «Былое и думы» как создание художника, ученого, философа и публициста49), книга нераздельно сочетает повествование о самом Герцене и его современниках, непосредственное самораскрытие герценовского сознания и постоянную рефлексию, историософские раздумья; нередко обнаруживает наслоение временных планов прошлого и настоящего.
Предметом диссертационного исследования является прежде всего умонастроение Герцена, запечатленное в «Былом и думах», но также и его предшественников и современников.
Цель работы - исследовать признаки и специфику русского европеизма в герценовском сознании, отраженном в «Былом и думах» и эволюцию этого умонастроения.
Основные задачи заключаются в том, чтобы:
исследовать сущность русского европеизма и выявить логику его становления и развития в России 11-19 вв.;
проанализировать на предмет европеизма запечатленное в «Былом и думах» непосредственное мировосприятие Герцена в периоды его «русской» и «западной» жизни, суждения писателя о России и Западе, интерпретацию
его место в русской и мировой литературе // Литературное наследство. Т. 39-40. А.И. Герцен. I. М.: Изд-во АН СССР, 1941. С. 89.
46 Васильев И.Г. Указ. соч. С. 42; Гинзбург Л.Я. "Былое и думы" Герцена. С. 49; Еголин А. Указ. соч. С. 44;
Левин Ф. Указ. соч. С. 84; Путинцев В.А. Герцен - писатель. С. 227; Штрайх С. Указ. соч. С. 75;
Эльсберг Я.Е. Герцен. Жизнь и творчество. С. 7; Он же. Герцен - художник и его место в русской и
мировой литературе. С. 89 и др. Небезынтересно наблюдение литературоведов о сочетании в «Былом и
думах» особенностей разных литературных родов. См. об этом, напр.: Гурвич-Лищинер С.Д. Творчество
Герцена в развитии русского реализма середины XIX в. С. 149. Эта идея легла также в основу глубокого
исследования поэтики герценовской книги, проведенного Н.В. Дуловой. См.: Дулова Н.В. Поэтика "Былого
и дум" А.И. Герцена. Иркутск: Изд-во Иркутского ун-та, 1998. - 132 с.
47 Веселовский А.Н. Указ. соч. С. 135; Лебедев Э.А. Указ. соч. С. 57; Путинцев В.А. Герцен - писатель.
С. 241; Семенов B.C. Александр Герцен. М.: Современник, 1989. С. 216.
48 Благой Д.Д. Указ. соч. С. 336; Елизаветина Г.Г. "Былое и думы" А.И. Герцена. С. 25; Она же. "Былое и
думы" Герцена и русская мемуаристика XIX в. С. 14; Лебедев Э.А. Указ. соч. С. 58, 60-61; Путинцев В.А.
Герцен - писатель. С. 241-242; Он же. Художественное мастерство Герцена - мемуариста. С. 189;
Туниманов В.А. Указ. соч. С. 84; Эльсберг Я.Е. Герцен - художник и его место в русской и мировой
литературе. С. 90.
49 Васильев И.Г. Указ. соч. С.42; Гинзбург Л.Я. Указ. соч. С. 49-50; Елизаветина Г.Г. "Последняя грань в
области романа..." (Русская мемуаристика как предмет литературоведческого исследования) // Вопросы
литературы. 1982. № 10. С. 161; Левин Ф. Указ. соч. С. 84; Птушкина И.Г. Новое о пятой части "Былого и
дум" А.И. Герцена. С. 68 и др.
современников, в том числе русских европейцев 18-19 вв., западников и славянофилов;
исследовать европеизм в составе всей книги;
сопоставить умонастроение Герцена 1830-1840-х и 1850-1860-х гг., отраженное в «Былом и думах»;
рассмотреть умонастроение Герцена в воссозданном на страницах «Былого и дум» историческом контексте, сопоставив его с умонастроением отдельных русских личностей, изображенных в книге; соотнести реальный духовный облик некоторых из них с герценовской интерпретацией;
соотнести герценовское восприятие Европы и суждения о ней с восприятием и суждениями русских европейцев первой трети 19 в.; выявить основное направление эволюции умонастроения; определить место и роль русского европеизма в духовной жизни России конца 18 - середины 19 вв., его судьбу во второй половине 19 столетия.
Методологическую основу работы составили идеи системного, историко-литературного и структурно-функционального подходов; в диссертации реализованы приемы структурно-типологического метода литературоведения. Анализ умонастроения русского европеизма как культурно-исторического явления осуществляется с учетом достижений адекватного ему метода социологии духа, разрабатываемого В.Г. Щукиным. Диссертационное исследование опирается на общетеоретические работы историко-культурного, в том числе литературоведческого, плана (М.М. Бахтин, В.М. Живов, Д.С. Лихачев, Ю.М. Лотман, A.M. Панченко, В.Н. Топоров, Б.А. Успенский), на работы, в которых предлагаются подходы к изучению литературы «путешествий» (В.М. Гуминский, Е.С. Ивашина, О.Н. Лаврова, Т.А. Роболи), эпистолярной (Г.О. Винокур, Л.П. Гроссман, P.M. Лазарчук, Г.П. Макогоненко, Т.А. Миллер, Н.Л. Степанов, Ю.Н. Тынянов) и мемуарно-автобиографической (Л.Я. Гинзбург, Г.Г. Елизаветина, B.C. Краснокутский, А.Г. Тартаковский, В.А. Туниманов) литературы.
Основной метод исследования - сравнительно-исторический.
Научная новизна диссертации состоит, как уже было сказано, в принципиальном уточнении представлений о сущности и хронологических границах бытования русского европеизма, который впервые рассматривается достаточно пристально и последовательно, в результате чего выявляется направление его эволюции на протяжении нескольких исторических эпох, кроме того, впервые ставится и решается вопрос о судьбе русского европеизма во второй половине 19 в. Исследование «Былого и дум» Герцена добавляет несколько немаловажных штрихов к характеристике этого умонастроения.
В то же время сам феномен русского европеизма открывает возможность нового взгляда на мировоззрение Герцена и «Былое и думы». В диссертации существенно корректируются традиционные представления о «западничестве и славянофильстве Герцена», в значительной степени получая систематизацию и широкое фактическое обоснование; обнаруживается диалектика и эволюция умонастроения писателя при сохранении (хотя и не без определенных модификаций) некоего духовного ядра. Предлагается прочтение «Былого и дум» Герцена как произведения, в котором целостность текста и разноплановость составляющих его частей образуют особое единство. Для многих разделов книги в диссертации найден свой подход, что не противоречит общей концепции, сложившейся в ходе исследования, и не разрушает важного для Герцена (особенно в поздний период жизни) синтеза эмпирических, философских и художественных исканий50, а также их логику,
50 Не случайно одни исследователи говорят о «философии» Герцена (Бабенко Ф.Н. Революционный демократизм А.И. Герцена. Автореф. дисс. ... к. ист. наук. Киев (Ин-т повышения квалификации преподавателей марксизма-ленинизма при Киевском гос. ун-те), 1952. С. 8), в частности, о «философии истории» (Гусев В.В. Герцен и вопросы историографии новой истории. Автореф. дисс. ... к. ист. наук. Воронеж (Воронежский гос. ун-т), 1959. С. 5; Иванов-Разумник Р.В. Философия истории Герцена // Иванов-Разумник Р.В. А.И. Герцен. 1870 - 1920. Пг.: Колос, 1920. С. 157-185; Исупов К.Г. Указ. соч. С. 33. А.З. Штейнберг достаточно точно отмечал: «Прежде и после всего Герцен был философом истории <...>; но философия истории сливалась для него с исторической жизнью, а историческая жизнь с событиями современности...» (Штейнберг А.З. Берега и безбрежность (Кфилософии истории Герцена) II А.И. Герцен. 1870 - 21 января - 1920. Сб. ст. Пг.: Гос. изд-во, 1920. С. 31), другие - о «философском мировоззрении» (Милорадович К. А.И. Герцен и покончен ли старый спор. Харьков: Типография ж-ла "Мирный труд", 1909. С. 4; Шпет Г. Философское мировоззрение Герцена. Пг.: Колос, 1921. - 100 с), «философско-историческом миросозерцании» (Белозерский H. Указ. соч. С. 5), «философских взглядах» (Теряев Г.В. А.И. Герцен -
в значительной степени обусловленную историческими судьбами России и Запада.
Этой «логикой», главным образом, определяется и структура посвященной Герцену части диссертационного исследования (вторая и третья главы): во второй главе рассматривается умонастроение писателя, отраженное в «русской» половине «Былого и дум» и преломившееся прежде всего в осмыслении проблемы России и Запада, которое осуществляется в монологическом и диалогическом дискурсах (органичных конкретному материалу) и в процессе которого сталкиваются точки зрения Герцена изображаемой поры (1830-1840-х годов) и времени создания «русской» части книги (1850-х гг.); в третьей главе анализируется герценовское сознание, запечатленное в «западной» половине «Былого и дум» и выразившееся в диалектике (и эволюции) осмысления историософской проблемы Герценом 1840-х и 1850-60-х гг., а также в проявлении его стихийного мировосприятия на Западе, оба плана во многом «уравновешивают» друг друга.
Содержание, объем и количество параграфов в каждой главе диссертационного исследования определяются конкретным материалом.
великий русский мыслитель и революционный демократ. М.: Гос. изд-во культурно-просветит. лит-ры, 1952. С. 59) художника-мыслителя.
Путь к русскому европеизму
Литература, служащая, по слову Ф.И. Буслаева, выражением народного сознания1, в первые столетия своего существования на Руси не являет признаков европеизма. Европейские идеи соседствуют и противоборствуют в ней с русскими (а последние, применительно к той эпохе, во многом синонимичны «византийским»), причем и те, и другие привносятся извне, не захватывают личность: «...Греческое влияние было церковное, западное -государственное», - отмечает В.О. Ключевский .
Диалектика западного и восточного в древнерусской литературе 11-15 вв. определяется общественной ситуацией и интересами государственной политики. Нетрудно заметить, что памятники, написанные в годы, близко следующие за конфессиональным расколом, в период обострения отношений с Европой, а также в эпохи актуализации русско-византийских идей, проникнуты «антилатинским» настроением («Слово о вере христианской и латинской» Феодосия Печерского, «Новгородская первая летопись», «Житие Исидора Твердислова, ростовского юродивого», в меньшей степени «Слово о полку Игореве» и др.). И, напротив, когда русские религиозно-политические интенции совпадают с западноевропейскими, создаются сочинения, настойчиво проводящие мысль о едином общеевропейском христианском мире («Слово похвальное на перенесение мощей Николая Мирликийского», «Посмертные чудеса Николая Мирликийского», «Киевская летопись», «Галицко-Волынская летопись» и нек. др.).
Совмещение в «Повести временных лет» обеих идеологических позиций дает основания Б.А. Рыбакову прийти к заключению о двойном и разновременном авторстве летописного свода5. Но в древнерусской литературе есть памятники, для которых вопрос о двойном авторстве не стоит и которые, однако, сочетают эти полярные отношения к Западу (например, «Слово на обновление десятинной церкви», «Служба (сатира и канон) 9-го мая на праздник перенесения мощей св. Николая из Мир в Бари» ), и это, вероятно, свидетельствует, с одной стороны, об отсутствии четкой, независимой от внешних факторов мировоззренческой позиции, а с другой - о первых попытках и найти место своей страны в мире, и выразить ее национальную самобытность.
Однако эти попытки, надо сказать, весьма немногочисленные, были в большей степени интеллектуальными построениями, чем выражением личностного мироощущения. Анализируя различные произведения древнерусской литературы 11-15 вв., А.С. Демин приходит к справедливому выводу о том, что для их авторов Европа и европейцы оставались, в целом, не авторитетными, ненужными, чуждыми: «...соседями, находящимися где-то извне...».
Это равнодушие к западному миру со стороны русских постепенно сменяется пробуждающимся интересом к нему. Правы исследователи, которые связывают формирование русского европеизма, главным образом, с состоявшимся в 17 в. освобождением личности от авторитета церкви (чему, кстати, способствовал раскол). Об этом очень проницательно писал В.В. Зеньковский, отметивший «...утерю былой духовной почвы, ... отсутствие, в новых культурных условиях, дорогой для души родной среды, от которой могла бы душа питаться. С Церковью, которая еще недавно целиком заполняла душу, уже не было никакой связи...» . Тогда, по словам В.В. Зеньковского, русские люди, еще желавшие во что-то веровать, начинали веровать в Запад. Однако этот очевидный для эпохи 17 в. процесс освобождения личности от церковного или государственного давления, готовность к приятию светских ценностей (а лишь на этой основе возможно было взаимопонимание с европейцами), к свершению своего индивидуального выбора были исподволь подготовлены двумя предшествующими столетиями русской жизни, в частности, все более распространенными в России с 15 в. путешествиями на Запад.
Как отмечают ученые, практика поездок в Европу зародилась на Руси много раньше9 (о чем сохраняют свидетельства летописи), но примечателен тот факт, что до 15 в. им не посвящено специальных сочинений, в отличие от путешествий на Восток1 . Это объясняется, очевидно, статичностью средневековых представлений о пространстве11, в которых «...всякое путешествие приобретало характер паломничества», «...те или иные страны мыслились как еретические, поганые или святые»12. Первое определение относилось к Западу13. Перелом произошел в 15 в., когда возникают два ярких, своеобразно дополняющих друг друга явления: с одной стороны, создается «Хождение за три моря» Афанасия Никитина, проникнутое принципиально новым, свободным отношением к «чужому» - языческому -Востоку, а с другой - первые «путешествия» на «чужой» же Запад.
Трудно сказать, почему начало этого явления - интереса к большому миру и приятия его - восходит именно к 15 в. Вероятно, был комплекс причин, в ряду которых не последние - падение Византии и освобождение от татаро-монгольского ига. Нам важно, что процесс этот был двусторонним: вызванный к жизни возросшим самосознанием личности, он питал это самосознание, расширяя кругозор, развивая любознательность и терпимость, способствуя переоценке ценностей, поиску новых основ мировоззрения. По словам литературоведа Е.С. Ивашиной, «...идея самоопределения и утверждения государства соединяется с мыслью о путешествиях: путешествие - "суждение человека о государстве", о месте человека в нем».
Русский европеизм как явление культуры первой трети 19 века
П.Н. Сакулин назвал первую треть 19 в. в России эпохой европеизма1. Не выраженный в древнерусской литературе, подмененный насильственным, внешним по отношению к личности процессом европеизации в Петровский период, русский европеизм в исследуемую эпоху достиг своего расцвета, оказавшись глубоко органичным и широко распространенным мироощущением. Этому во многом способствовали не только попытки сближения русского сознания с европейским, предпринимавшиеся на протяжении столетий, но и историко-культурная ситуация начала 19 в., определившая принципиальную разомкнутость мира. МП. Алексеевым, А.Н. Веселовским, Р.Ю. Даниловым, С.Н. Дурылиным, В.М. Истриным, А.Г. Кроссом, Ю.М. Лотманом, Т.В. Мюллер-Кочетковой, М. Партридж и др. учеными достаточно подробно освещены разветвившиеся и окрепшие в эту эпоху русско-европейские связи3, нашедшие выражение как в самом характере русской образованности и культуры той поры, так и в особенно распространенных в то время «обоюдных» путешествиях по свету (с какой бы целью они ни совершались: «любительские», образовательные, военные...), создававших ситуацию взаимного живого, непосредственного общения. Это общение не только сближало русских с европейцами, но и актуализировало оппозицию «своего» и «чужого»4, свойственную еще древнерусскому сознанию и давно отмеченную исследователями. Вместе с тем, по точному наблюдению В.А. Котельникова, «...названной оппозицией не исчерпываются отношения качественной полярности при рассмотрении феноменов, принадлежащих к исторически неродственным областям. Для ... Я (здесь и далее выделено Котельниковым. - М.К.), в его психической и культурной самоопределенности, значимо не только чужое, то есть явление, экзистенциально далекое от Я, но не противостоящее ему онтологически. Весьма значимо также Другое...»5. В отличие от древнерусской литературы, с ее центральной категоричной и в большей степени эмоциональной оппозицией «своего» и «чужого» (которая сохраняется и в эту эпоху, но очевидно выраженное стремление к ее преодолению - в частности, в подхвативших традицию карамзинских «Писем...» «путешествиях» на Запад 1800-х годов П.И. Макарова, Д.П. Горихвостова, Ф.П. Лубяновского6), в культурной ситуации начала 19 в. особое значение приобрела «качественная» оппозиция «своего» и «другого»7, побудившая к напряженному осмыслению этого «другого», а вместе с тем - и «своего». Таким образом, русская мысль уже на заре столетия оказывается вовлечена в решение проблемы национального самоопределения, поиска и обоснования места России по отношению к Европе и в Европе. Это находит выражение и в ознаменовавших наступившую эпоху спорах о «старом» и о «новом» слоге , и в активно нарождающихся общественно-литературных кружках и объединениях9, и в обширном корпусе эпистолярных и художественных текстов. У истоков этого напряжения сознания (как и решительного и успешного приближения к европейцам - в «Письмах русского путешественника») во многом стоит Карамзин - теоретик реформы русского литературного языка и автор «Записки о древней и новой России...» (1811 г.), «Истории государства Российского» (публиковалась с 1818 г.). Л.Н. Лузянина указала на связь этого второго сочинения писателя с историческими и философско-художественными исканиями 1820-х годов10. Думается, с некоторыми оговорками, приблизительно то же можно было бы сказать и о первом, для более ранней эпохи. Исподволь подготовленное всем ходом исторического развития, чутко уловленное и достаточно рельефно выраженное в творчестве Карамзина, это стремление к осмыслению России в Европе обострилось победоносным для России итогом наполеоновских войн, ставшим, по образному определению Ю.В. Стенника, «своеобразным катализатором» движения русской мысли11. Обе отмеченных тенденции - и настойчивые попытки слияния европейского и «своего» (назовем это интуитивно-волевым европеизмом), и постижение сложной диалектики «своего» и «другого» (вместе с осознанием повышенной актуальности этих проблем) (европеизм осмысленный) - словно синтезированы в «военных» записках Ф.Н. Глинки, И.И. Лажечникова, в прозе К.Н. Батюшкова, создававшейся в 1810-е годы. Это становится очевидным при сопоставлении названных произведений с «путешествиями», написанными в самом начале 19 в.
Постановка историософской проблемы. Портреты русских европейцев 18 - начала 19 вв
Сам Герцен определил жанровую уникальность «Былого и дум», которая отличает его книгу от других мемуарно-автобиографических произведений, широко создававшихся как в предшествующие, так и в современную ей эпохи: «Былое и думы» - не историческая монография, а отражение истории в человеке, случайно попавшемся на ее дороге» (т. 10, с. 9), сочетание «там-сям схваченных воспоминаний из Былого, там-сям остановленных мыслей из Дум» (т. 8, с. 9). «Впрочем, - добавлял автор, - в совокупности этих пристроек, надстроек, флигелей единство есть, по крайней мере, мне так кажется» (там же). Вслед за писателем и исследователи отмечали особенности его сочинения: «..."Былое и думы" по духу и методу ближе к истории, нежели к историческому роману», - писала Л.Я. Гинзбург1. По ее же наблюдению, в герценовской книге «...важным и ощутимым становится самый процесс протекания мысли»2, «...основным, исходным элементом произведения служит аналитическая мысль»3. Это стремление запечатлеть непосредственные проявления жизни и одновременно осмыслить их, увидев в личном эпохальное, выявив исторический смысл, казалось бы, частных событий, вполне реализуется в «Былом и думах», составляя их своеобразие и обусловливая как отбор изображаемого материала, так и определенный угол зрения.
Книга открывается эпизодом из 1812 года, и в этом повествовании для исторического сочинения оказывается слишком мало фактов4, для мемуарно-автобиографического же - личных событий5. Мемуарно-автобиографические произведения 18-19 вв., как правило, начинались с достаточно информативного рассказа о семье, предках, затем изображалось детство самого повествователя (который, как и мемуарист и историк, отталкивался, главным образом, от конкретного материала)6. Ю.К. Арнольд, первые годы жизни которого, как и герценовские, пришлись на время нашествия в Россию наполеоновских войск (он родился в 1811 г.), в «Воспоминаниях» все-таки представляет прежде всего историю своего рода и уже потом переходит к повествованию о военных событиях, кстати, возможно, наследуя автору «Былого и дум».
В сочинении Арнольда рассказ о 1812 г., в художественном отношении значительно уступающий герценовскому, однако, формально, фабульно более оправдан: в отличие от автора «Былого и дум», отчасти основывающегося на рассказе нянюшки, отчасти - на сведениях, полученных позднее из других источников, Арнольд вспоминает о собственных пережитых уже в сознательном детстве страхах, связанных с войной: «Первые мои воспоминания относятся к набегу на Россию "двунадесяти языков". Должно быть, выступление французской армии из Москвы навело большую панику на петербургское население (Арнольд родился вскоре после переезда своей матери в Петербург, где и прошло его детство. - М.К.). Помню, что сестра и брат (первая на 5, другой на 4 года старше меня) толковали с няньками о французах, которые идут на Петербург; что они нехристи, питаются лошадиным мясом и даже пожирают маленьких детей. Последнее, конечно, ужасало меня более всего ... . Сестра и брат решили, что когда наступят французы, нам, детям, следует попрятаться в большой гардеробный шкаф мамаши» . Кроме того, этот сюжетный ход дает Арнольду возможность перейти к достаточно подробному описанию событий 1812 г., ныне общеизвестных, но личностно дорогих для русских 19 в., стремившихся донести память о них до последующих поколений своих соотечественников.
Цели Герцена - иные: открывая книгу эпизодом из 1812 года, автор демонстративно отказался «вписать» себя в историю древнего рода своего отца9 (думается, незаконнорожденность, положение «воспитанника» не были главными причинами, скорее, сказалось нежелание выступить продолжателем помещичьих традиций и стремление утвердить свободу личности, самостоятельно выстраивая свой жизненный путь) и включил собственную личность в более широкий и более актуальный для себя контекст - взаимоотношений России и Европы.
1812 год - объективно одна из ключевых в этом смысле вех: в значительной степени именно он положил начало той «духовной европеизации», которая очевидна в текстах первой трети 19 в., кроме того, после него достаточно отчетливо наблюдалось признание русских европейцами; вместе с тем 1812 год - эпоха победы в отечественной войне, с необыкновенной силой утвердившей национальную мощь и самобытность России и даже противопоставившей ее Западу. С 1812 годом, как очевидно, связана проблема русского европеизма.
Диалектика «своего» и «чужого» в герценовском восприятии Запада
Если «русская» часть «Былого и дум» представляла, главным образом, осмысление писателем проблемы России и Европы, то в «европейской» историософские искания существенно дополнены описанием поведения и мировосприятия Герцена на территории Запада, что вносит в повествование особую диалектичность и многогранность. Для «европейской» части книги больше, чем для «русской», характерна стихийность, непреднамеренность герценовского самовыражения, думается, не в последнюю очередь мотивированная ощутимым в этой части жанровым началом «путешествия» (не случайно в первой же ее главе автор отсылает читателя к своим «Письмам из Франции и Италии», написанным в 1847 - 1852 гг., в которых оно очевидно), пусть не основным и существенно переосмысленным.
Давая повествователю немалую свободу личностных проявлений и напрямую «сталкивая» его с изображаемым материалом, в данном случае, с Европой, заставляя достаточно подробно воссоздавать развитие собственного «взаимодействия» с ней, жанровое начало «путешествия» проливает свет на диалектику и эволюцию (как по сравнению с предшествующими и современными «Былому и думам» _ сочинениями, так. и. внутри «Былого и дум») категорий «своего» и «чужого», во многом центральных в «западной» части книги. Эти категории, важные в любом «путешествии», глубоко неоднозначны в герценовском сочинении и находятся в специфических взаимоотношениях, поскольку книга создавалась не синхронно изображаемым событиям; к моменту начала работы над ней писатель, как известно, пережил духовный кризис, определивший «несоответствие» восприятия Европы Герценом 1850-60-х и конца 1840-х гг., времени прибытия на Запад. Обе точки зрения преломились в повествовании.
Возвращаясь на страницах «Былого и дум» к 1847 г., писатель признается, что тогда в значительной степени мыслил свою поездку как путешествие: «Когда я ехал из России, у меня не было никакого определенного плана, я хотел только остаться донельзя за границей» (т. 10, с. 132). Идея путешествия на Запад в его сознании, как и в сознании его соотечественников, молодость которых тоже пришлась на 1830-е гг. (яркий пример - B.C. Печерин), очевидно, претерпела серьезные изменения, по сравнению с более ранними историческими эпохами: она оказалась неотделима от гипертрофированного и, по большому счету, в основном абстрактного притяжения к Европе как олицетворению не только общеевропейской культуры, но и идеала общечеловеческой свободы. Соответственно, русские космополиты этого поколения стремились на Запад, в отличие от своих предшественников, не как на «чужую» сторону, а как на духовную родину, такое путешествие мыслилось как вполне закономерное, личностно необходимое и - принципиально не ограниченное ни пространственными, ни временными пределами. Думается, с этим связано не только развитие, но и разрушение жанра «путешествия» в первой половине 19 в.
Сложное отношение к Европе одновременно как к нераздельной с Россией и антитетичной ей нашло отражение и в «Замогильных записках» Печерина, и в «Былом и думах» Герцена, книгах, хотя и по-разному, но достаточно гармонично объединивших в повествовании обе части света и запечатлевших их неидентичность.
В «Былом и думах», на первый взгляд, неожиданно значительное место занимает описание пересечения русско-европейской границы. Подобным эпизодам, как правило, не уделялось большого внимания в литературе «путешествий» в Европу 15-17 вв., вероятно, потому, что они не отвечали деловой цели поездки, первостепенной для людей той эпохи, а также не казались интересными авторам, внимание которых было всецело сосредоточено на долгожданном - Западе, ненадолго, а зачастую и впервые представавшем перед глазами. Эпизод пересечения европейской границы отсутствовал и в «Замогильных записках», создававшихся во второй половине 19 столетия, но, очевидно, уже по другой причине.
Быть может, сыграло роль то, что Печерин не успел завершить работу над мемуарами, оставшимися во многом фрагментарными. Однако, возможно, этот фактор не был ни единственным, ни определяющим. Прибыв в Европу не в первый раз и надолго, как потом оказалось, даже навсегда, Печерин до конца жизни не жалел о своей эмиграции, несмотря на позднейший мировоззренческий кризис, вызвавший в чем-то сближающее с Герценом обращение к России. Автор «Замогильных записок» стремится в книге «оправдать» себя, объяснить сделанный выбор (ср.: "Apologia pro vita mea" («Апология/оправдание моей жизни»)), а соответственно, и четче противопоставить Запад и родину той эпохи, какими они ему виделись в момент отъезда. Молодое, восторженное противопоставление символа воли, света, исполнения мечты (Запад) и символа несвободы, тьмы, безысходности (родина)1 снимается поздней авторской разъедающей самоиронией, скептицизмом, окрашивающими повествование о России и Европе, тем самым своеобразно объединяющими их и выражающими тотальное разочарование Печерина в достижимости идеалов, утрату смысла жизни, духовное отчуждение от мира. Вероятно, это с ним произошло потому, что его идеалы были слишком высоки и неопределенны, слишком личностны, даже" индивидуалистичны, а также слишком - однозначно соотносились с Западом, от которого Печерин ждал их немедленной реализации. Не обретя ее сразу по пересечении европейской границы, он отчаялся когда-либо ее обрести.
В отличие от него, Герцен видел перед собой более конкретные общественные цели (социально-политические преобразования), направленные в будущее. Хотя их достижение и связывалось, в его представлении, в первую очередь, с Западом2, в перспективе они распространялись на все человечество, поэтому, испытав, как и Печерин, тяжелейшее разочарование в Западной Европе, Герцен все же затем испытал и духовное возрождение: в нем зажглась не ностальгическая и абстрактная (как у автора «Замогильных записок», пусть и обратившегося внутренним взором к родине, но переживавшего трагическую недостижимость лично для себя счастливого будущего), а, если можно так сказать, очень активная вера в Россию, на которую и обратились все силы, вся деятельность.
