Содержание к диссертации
Введение
Глава I Жанр анекдота и его функции в истории русской культуры XVIII - начала XIX веков; особенности поэтики жанра 18
1. Анекдот в XVIII веке -
2. Анекдот в начале XIX века 32
Глава II Цикл А.С. Пушкина «Повести Белкина» и «История села Горюхина» в аспекте многопланового функционирования анекдота в художественной ткани произведений 45
1. Основные научные подходы к анализу цикла А.С. Пушкина «Повести Белкина» -
2. Роль анекдота в организации художественного целого в повестях «Выстрел», «Метель», «Барышня-крестьянка» 49
З.Проблема анекдотического героя в повестях «Станционный смотритель» и «Гробовщик» 61
4. Функционирование анекдота в «Истории села Горюхина» 73
Глава III Роль анекдота в разножанровых произведениях А. С. Пушкина (повесть, исторический роман, цикл «Table-talk») 89
1. Анекдот как элемент сюжетосложения повести «Пиковая дама»
2. Анекдот в исторической прозе Пушкина («Арап Петра Великого», «Капитанская дочка») .104
3. Жанр анекдота в цикле «Table-talk» 116
Заключение 128
Примечания 130
Список литературы 145
- Анекдот в XVIII веке
- Основные научные подходы к анализу цикла А.С. Пушкина «Повести Белкина»
- Роль анекдота в организации художественного целого в повестях «Выстрел», «Метель», «Барышня-крестьянка»
- Анекдот как элемент сюжетосложения повести «Пиковая дама»
Введение к работе
Настоящее исследование посвящено роли анекдота в художественной и автобиографической прозе А.С. Пушкина. Эта проблема не была ещё объектом специального научного рассмотрения. Актуальность исследования данной темы определяется потребностью во всестороннем, углублённом изучении художественной функции анекдота в пушкинской прозе. Избранная тема представляет интерес как с теоретической, так и с исторической точки зрения. Её разработка расширяет наше представление о возможностях творческого использования анекдота в пушкинских произведениях разных жанров.
Объектом исследования является художественная и автобиографическая проза Пушкина, в первую очередь те произведения, где анекдот составляет сюжетную основу или определяет их структуру, их поэтику.
Предметом исследования является выявление анекдотичности отдельных сюжетных ситуаций в пушкинских прозаических произведениях, содержательной и формальной функций анекдота в них.
Научная новизна диссертации состоит в том, что это одно из первых исследований, связанных с проблемами функционирования анекдота в творчестве Пушкина. В диссертации исследуются связи анекдота с другими жанрами (предание, фацеция и др.), вопросы происхождения анекдота как жанра и его роль в общественной жизни пушкинской эпохи.
Теоретической основой настоящего исследования явились труды В.Я. Проппа, Л.П. Гроссмана, Е. К. Никаноровой, В.И. Тюпы, А.Я. Щмелёвой, А.Д. Шмелёва, Е.Я. Курганова, В.З. Санникова (1).
Цель диссертации - выявить функции анекдота в художественной и автобиографической прозе А.С. Пушкина.
Цель определяет задачи диссертационной работы:
Рассмотреть жанр анекдота и его функции в истории русской культуры XVIII - начала ХГХ веков; выявить особенности поэтики жанра;
Исследовать цикл А.С. Пушкина «Повести Белкина» и «Историю села Горюхина» в аспекте многопланового функционирования анекдота в художественной ткани произведений;
Определить роль анекдота в разных произведениях творчества А.С. Пушкина (повесть «Пиковая дама», исторический роман -«Арап Петра Великого», «Капитанская дочка», цикл «Table-talk»).
Научно-практическая значимость работы заключается в возможности использовать материалы исследования в курсе «История русской литературы XIX века» на спецкурсах и спецсеминарах, посвященных творчеству Пушкина. Теоретический аспект исследования жанра анекдота может быть использован в курсах «Введение в литературоведение» и «Теория литературы».
Апробация работы. Основные положения статьи опубликованы в шести статьях и автореферате. По материалам диссертации были сделаны доклады на межвузовских конференциях «Виноградовские чтения» ГОУ МГЛУ (март 2002, март 2003, март 2004), «Русское литературоведение в новом тысячелетии» (март 2002, апрель 2003); «Филологическая наука в XXI веке: взгляд молодых...», первой межвузовской конференции молодых учёных филологического факультета Mill У (14 - 15 ноября 2002 года); конференции «Студенты - Пушкину» в Государственном музее А.С. Пушкина (май 2002, май 2003, май 2004).
В работе над диссертацией были учтены следующие работы: Курганов Е.Я. Устный рассказ в системе русской культуры конца XVIII - начала ХГХ веков. Автореферат диссертации на соискание учёной степени кандидата филологических наук. Тбилиси, 1986; Чиркова О.А. Поэтика современного народного анекдота. Автореферат диссертации на соискание учёной степени
кандидата филологических наук. М., 1997; Бородин П.А. Вопросы происхождения современного народного анекдота. Автореферат на соискание учёной степени кандидата филологических наук. М., 2001. Поздеев В.А. Фольклор и литература в контексте «третьей культуры». Автореферат диссертации на соискание учёной степени доктора филологических наук. М, 2002.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, трёх глав и заключения. К работе приложен список использованной литературы.
Во введении указывается, что обращение к анекдоту позволяет глубже проанализировать известные произведения пушкинской прозы. Тем более, что такой анализ требует целостного подхода к проблеме изучения традиции анекдота и прозы Пушкина.
Традиции анекдота были исследованы в указанных выше работах В.Я.Проппа, В.И.Тюпы, В.А. Поздеева, В.З. Санникова, Е.Я. Курганова, Е.Я. и А. Д. Шмелёвых, Е.К. Никаноровой и др .
Анализу прозы А.С. Пушкина посвящены работы М.О. Гершензона, Л.П. Гроссмана, В.В. Виноградова, А.Г Гукасовой., Н.Л. Степанова, Д.Д Благого., Н.Я. Берковского, С.Г. Бочарова, Н.К. Гея, Н.И. Михайловой, Я.Л. Левкович, Т.А.Алпатовой, Г.Г. Красухина, В.И. Тюпы и др. (2).
Жанр анекдота, берущий своё начало ещё в устной традиции древности, рассматривался исследователями по-разному. Мы принимаем определение анекдота, данное А.Н. Николюкиным в «Литературной энциклопедии терминов и понятий» М., 2003: «Анекдот (греч. anekdotos -неопубликованный) - занимательный рассказ о незначительном, но характерном происшествии, особенно из жизни исторических лиц. «Anecdota» назывался тайный исторический труд византийского писателя Прокопия Кесарийского (ок. 550), направленный против Юстиниана I и содержавший подробное описание нравов и обычаев времени. Позднее анекдотом стали называть малые повествовательные жанры юмористического характера {фаблио, фацецищ шванки в западноевропейской
литературе). В России анекдот получил распространение со второй половины 18 в...»(3).
Прежде всего мы бы хотели остановиться на современных исследованиях непосредственно посвященных анекдоту.
В книге А. Д. и Е.Я. Шмелёвых - «Русский анекдот. Текст и речевой жанр» М, 2002 - чётко определён тот круг задач, который разрешается авторами: «Объектом рассмотрения являются «современные» русские анекдоты, точнее, - анекдоты, которые рассказывались в 60 - 90-е гг. ХГХ в. ... Так, мы не исследуем вопрос о генезисе анекдота как жанра современного городского фольклора, его месте среди других жанров, его соотношении с такими жанрами, как бытовая сказка, устная новелла, байка, притча, прибаутка и т.п.» (4).
Немаловажно и то обстоятельство, что А.Д. и Е.Я. Шмелёвы рассматривают структуру анекдота в лингвистическом аспекте, для них установки на повествовательность, присущей этому жанру, не существует. Они заменяют её понятием «разговорность», подчёркивая особую роль рассказчика. Мы согласны с тем, что роль рассказчика велика, т.к. всё-таки изначально анекдот - жанр устный. Но и повествовательно-информативный «аспект» (т.е. собственно тема сообщения) представляется нам не менее важной составляющей анекдота как жанра.
Кроме того, А. Д. и Е.Я. Шмелёвы отделяют понятие анекдот в России от аналогичных произведений в зарубежной традиции. По их мнению, иностранные «аналоги» русского анекдота - достаточно обособленные жанры. Исследователи утверждают, что в зарубежной литературе адекватных параллелей анекдоту нет. Во Франции «historie» (история) или «historie amusante» (забавная история) - это практически одно и то же. Тем не менее, на английской почве различаются joking и telling joking (т.е., собственно шутка и разговорная шутка - Ю.Ш.).
Позиция А.Д. и Е.Я. Шмелёвых была подвергнута критике со стороны Е.Я. Курганова в его книге «Похвальное слово анекдоту» СПб., 2001.
Согласно мнению последнего, «анекдот внутренне театрален и нередко просто представляет собой обмен репликами... Более того, анекдот генетически связан не только с народным театром и не только со сказкой, но, например, ещё и с басней (устной) - апологом. ...Было некое общее жанровое поле (сказка, басня, народное представление и т.д.) в пределах которого и выкристаллизовался анекдот» (5). Т.е., здесь подчёркиваются именно общность анекдота с сопредельными жанрами, что представляется нам продуктивным способом исследования функционирования анекдота в художественной системе отдельного автора (в данном случае Пушкина).
Далее Е.Я.Курганов указывает на неправомерность отрицания Шмелёвыми повествовательного начала в анекдоте, т.к. «анекдот - это ведь абсолютно всегда случай, невероятное реальное происшествие, и наличие в тексте анекдота «речевых масок» совершенно не колеблет данного обстоятельства (повествовательности - Ю.Ш.), а только усиливает его, делает рассказываемый случай особенно достоверным» (6).
Мы разделяем мнение Е.Я. Курганова и относительно того, что «Шмелёвы игнорируют анекдот исторический (курсив мой. - Ю.Ш.)». Объясняют они это тем, что анекдот для них то, что рассказывается как анекдот, а анекдот исторический будто бы не рассказывается». На наш взгляд, это очень верное замечание. Отрицание роли исторического анекдота нарушает сложную цепь преемственности между анекдотом античности и средневековья, который порой трудно отличить от басни или апофегмата (краткого высказывания исторического лица), и анекдотом конца XVIII - начала XIX века. По нашему мнению, исторический анекдот представляет собой художественную форму, из которой выделился т.н. «литературный» анекдот, т.е. анекдот, прошедший определённую литературную обработку - Пушкин, например, в своём творчестве перерабатывал анекдоты других собирателей, таких, как И.И. Голиков, Я. Штелин и др.
Однако, последняя разновидность (литературный анекдот), выделенная Е.Я. Кургановым, на наш взгляд, не является неким самостоятельным
жанровым образованием. Это один из вариантов исторического анекдота, прошедшего литературную обработку (известно, что Пушкин перерабатывал известные исторические анекдоты тех же российских собирателей XVIII века, а также устные анекдоты своих современников, в частности, князя А.Н. Голицына).
Также необходимо отметить и то, что Е.Я. Курганов подчёркивает общность формальной структуры исторического и бытового анекдотов. Он справедливо указывает на то, что «для изучения структурной основы анекдота совершенно необходимо обратиться к фольклорным, этнографическим и историко-литературным данным, дабы уяснить природу жанра, его традиции и лежащие в основе его работы закономерности. Игнорирования жанровой теории анекдота не получилось, и произошло это только из нежелания исследователей (Шмелёвых - Ю.Ш.) углубляться в природу жанра...» (7).
Широкий исторический контекст функционирования анекдота был изучен В.И.Тюпой в ряде исследований (8). Он даёт определение анекдоту согласно древнегреческой и византийской традициям. По мнению В.И. Тюпы, анекдот (от греческого anecdotes - неизданный) - краткий устный рассказ с остроумной концовкой. Анекдоты могут иметь сатирическую или шутливую окраску.
Старая «анекдотическая форма» (игра слов, каламбур, излюбленная ситуация) с лёгкостью приспосабливается к любому злободневному содержанию. Отсюда множество вариантов анекдота «широко бытующих в фольклоре. Впервые термин «анекдот» появился в Византии в «Тайной истории» Прокопия Кесарийского (VI век). Одно время к анекдоту относили короткие устные рассказы: фаблио и фацеции - в Италии, бытовые народные сказки - в России. В печати анекдоты появляются на Руси в XVU-XVIII веках («Смехотворные повести» (1678)). На наш взгляд, это очень важный момент в исследованиях В.И. Тюпы. Здесь указано происхождения термина
«анекдот», вписывающееся в общее развитие литературных жанров, последовательно, эпоха за эпохой.
В художественной литературе анекдот иногда включают в повествование, в речь персонажа. Анекдот может быть развёрнут в новеллу (Джованни Боккаччо, А.С. Пушкин, А.П. Чехов).
Эта долитературная по своему происхождению форма малого эпоса возникла и эволюционировала долгое время в стороне от основного русла становления романной формы, при этом часто соприкасаясь с жанром притчи. Именно Пушкин первым в русской литературе осуществил продуктивную контаминацию анекдота и притчи (здесь имеется в виду прежде всего пушкинская проза). Неоднократно говорилось о близости Пушкина к народной традиции, но следует выделить особым образом пушкинскую коренную установку на устное бытование. Пушкин писал тогда, когда ещё не были созданы большие романы, чья инерция объёма впоследствии преодолевалась Чеховым.
Выше говорилось, что слово «анекдот» переводится как «неопубликованный»; притча же первоначально носила характер изустного «учительства», адаптировавшего истины канонической мудрости. Это жанры-спутники фундаментальных текстов культуры; сакрального предания, если говорить о притче, и политической историографии, если говорить об анекдоте.
Анекдот даже в контексте творчества Пушкина остаётся как бы на периферии: вроде бы все о нём знают, но не говорят. Секретное существование анекдота идёт опять же от Прокопия Кесарийского, писавшего свою «скандальную хронику» «Тайная история» параллельно с официозной «Историей войн Юстиниана». Первое произведение вобрало в себя злейшие антиправительственные анекдоты и слухи, передававшиеся из уст в уста подданными Юстиниана.
Эстафету у Прокопия принял в эпоху Возрождения Поджо Браччолини. Будучи секретарём папской курии, он записывал шутливые, часто
подслушанные им рассказы посетителей; многие из его «фацеций» содержали в себе насмешки над историческими лицами.
Полноту смысла произведения этих жанров обретали лишь в определённом культурном контексте и предполагали достаточно активизированную позицию слушателя: рассказчик притчи или анекдота по необходимости опирался на некоторую предварительную осведомлённость и соответствующую позицию адресата, на его предуготованность к адекватному реагированию.
По мнению В.И. Тюпы, если героический эпос, волшебная сказка, роман характеризуются центробежными тенденциями «развёртывания», присоединения дополняющих и расширияющих картину мира эпизодов, фрагментов, персонажей, характеристик, описаний, то в новелле или апологе (литературный сказ назидательного содержания), напротив, господствует центростремительная тенденция к «свёртыванию» сюжета, «сгущению» высказывания. В ещё большей мере эта, вторая тенденция присуща анекдоту и притче - долитературным предшественникам новеллы и аполога. Анекдот «конденсируется» в остроту, а притча - в паремию, пословично-афористичную сентенцию. Центростремительность стратегии жанрового мышления порождает такие общие черты анекдота и притчи, как неразвёрнутость или фрагментарность сюжета, сжатость характеристик и описаний, неразработанность характеров, акцентированная роль «укрупнённых» деталей, строгая простота композиции, лаконизм и точность словесного выражения и т.п.
Слово анекдота - инициативное, но одновременно и легковесное, курьёзное своей окказиональностью, беспрецедентностью (неологизм, например). Оно сюжетно, тогда как слово притчи, стремящееся к простоте и смысловой прозрачности, ограничивающее себя посреднической функцией между цепью событий и осмысливающим её сознанием, фабульно.
Притча стремится достичь максимального совмещения нравственного опыта героя и читателя (слушателя), её убедительность зиждется на
сопереживании. Анекдотом же культивируется эффект отчуждения, отстранения персонажа в его индивидуальной курьёзности. Взаимодействие этих жанровых установок - ключ к изображению человека в пушкинской прозе. Притчевое и анекдотическое у Пушкина друг друга взаимодополняют, взаимопреломляют в изображении одних и тех же персонажей (особенно в «Пиковой даме» и в «Повестях Белкина»). Это особый путь реалистической типизации, продолженный в конце ХГХ века Чеховым.
Согласно В.И. Тюпе, анекдот представляется уже не неким «маргинальным» жанром, случайно попавшим в область изящной словесности («высокой» литературы), а вполне закономерным явлением, имеющим своё конкретное «лицо» и в устной, и в письменной традиции.
Немаловажным в этом отношении является и вопрос о соотношении жанров предания, фацеции и анекдота, обладающих чертами сходства и различия, что не препятствует их взаимодействию.
Рассмотрение анекдота в пределах той формы его бытования, которая является наиболее типичной для него в ХУШ веке, позволяет в общих чертах сопоставить жанр исторического анекдота и предания. Здесь мы частично опирались на монографию Е.К.Никаноровой «Исторический анекдот в русской литературе ХУШ века». Новосибирск, 2001.
К числу основных признаков предания относятся следующие:
Это небольшие по объёму рассказы о прошлом, имеющие устный характер бытования;
Назначение преданий состоит в сохранении памяти о важных событиях и деятелях истории, а также их оценке;
Установка на достоверность сочетается с вымыслом;
Формами бытования преданий, или способами передачи исторических сведений, вступают хроникаты (слухи, толки), мемораты (личные воспоминания) и фабулаты (сюжетно оформленные рассказы).
Очевидно, что у анекдота и предания много общих черт: анекдот часто повествует о прошлом, и рассказ такого рода имеет признаки достоверности
(зачастую указываются источники - устные или письменные), сохранение памяти об определённом лице или событий являются одной из важнейших задач для собирателей анекдотов, тяготение к сюжетности, занимательности повествования не отменяет наличия в сборниках жанровых форм, близких к хроникатам.
Эта общность содержательно-формальных признаков и явилась причиной того, что часть преданий, получив литературную обработку, вошли в разные сборники.
Отсутствие чёткой границы между анекдотом и преданием, совпадение по крайней мере одной из функций - информативной (сохранение памяти об определённом лице или событии) позволяет выделить область их взаимного пересечения: анекдот может использовать предания в качестве одного из источников, зачастую представляют собой литературную обработку его; предание может иметь форму анекдота, когда в его основе - необычная ситуация или острое слово.
Теперь обратимся к сопоставлению жанров исторического анекдота и фацеции. Последнюю можно определить как краткий по форме, развлекательный или сатирический по направленности анекдот с бытовой коллизией в основе. Большинство фацеций являются литературной обработкой устных рассказов, часть которых, в свою очередь, построена на широко распространённых в мировой литературе сюжетах и мотивах. Прообразом комического анекдота Нового времени может служить античный сборник анекдотов «Филогелос» («Любитель смешного») (См. подробнее: Филогелос // Памятники поздней и античной поэзии и прозы П-V века. М., 1950).
Персонажи этого сборника не имеют имён и являют собой некие человеческие типы (типизация осуществляется по разным признакам -характерологическим, профессиональным, социальным и т. п.); их слова и поступки, парадоксальные точки зрения здравого смысла и привычных норм поведения, вполне вписываются в амплуа, закреплённое за данным типом.
В отличие от анекдота бытового, или комического, анекдот исторический (историко-биографический) основан как на письменных (книжных), так и на устных источниках и призван рассказать не о человеке «вообще», но о конкретном историческом лице, зафиксировать черты его индивидуальности, неповторимости, явленные в отдельном слове или поступке. Функции исторического анекдота в литературе XVIII века во многом совпадают с теми, что выполнял этот жанр в эпоху античности: анекдот служит проводником определённых политических идей, моральных принципов, образовывает и наставляет своих читателей, доставляя им удовольствие как новизной материала, так и разнообразием его. Компенсаторная роль анекдота, бесспорно, присущая ему ещё в античные времена, начинает постепенно выходить на первый план, что, очевидно, обнаруживается на примере таких популярных в XVTO в. сюжетов, как благоволение неузнанного императора и спор/дискуссия с советником.
Из современных монографий, посвященных комическому, также хотелось бы отметить книгу В.З. Санникова «Русская языковая шутка. От Пушкина до наших дней». М., 2003. До некоторой степени она сходна с исследованием А.Д. и Е.Я. Шмелёвых, так как тоже имеет ярко выраженную лингвистическую направленность. Собственно языковая шутка, по мнению В.З. Санникова, «цельный текст ограниченного объёма (или автономный элемент текста) с комическим содержанием» (9). Ниже исследователь подробно останавливается на функционировании языковой шутки, в котором особо выделяет игру слов как главный приём. Важной разновидностью языковой шутки В.З. Санников считает каламбур. Каламбур - «это шутка, основанная на объединении в одном тексте либо разных значений одного слова, либо разных слов (словосочетаний), тождественных или сходных по звучанию» (10).
Однако, несмотря на то, что в приложении к исследованию присутствуют тексты анекдотов, определение последних у В.З. Санникова отсутствует. Языковая шутка для учёного заключается в «лингвистическом
эксперименте», проблеме уместности или неуместности её употребления, но даже самого элементарного разделения комических жанров исследователь не дает. Само понятие «языковой шутки» лишь отчасти освещено в контексте таких понятий, как сатира, юмор и ирония.
Тем не менее, примеры функционирования языковой шутки, широко и подробно рассмотренные В.З. Санниковым, могут быть использованы и в нашей диссертационной работе. Исследователь совершенно справедливо указал на то, что комическое часто носит «двусмысленный» характер. «Маскировочная» функция языковой шутки проявляется в афористике (жирный шрифт В.З. Санникова. - Ю.Ш.). Так называемые «общезначимые выражения» - сентенции, максимы - становятся после XVIII в. немодными и нередко вызывают раздражение и насмешку». Шутка, по мысли В.З. Санникова, сглаживает морализаторский тон сентенции, «маскирует и сглаживает невежливость (разрядка В.З. Санникова. - Ю.Ш.)». Здесь также подчеркивается ведущая роль иронии, которая, потеснив каламбур, становится «способом мировосприятия». Ирония определена В.З. Санниковым как вид комического, при котором «слова употребляются в смысле, прямо противоположном буквальному» (11).
Как видим, разнящиеся в частных вопросах исследования единодушны в главных аспектах. Во-первых, устные комические жанры не имеют чёткой формальной структуры и легко перетекают не только в письменную речь, но и друг в друга. Во-вторых, бесспорна актуальность проблемы комического в современном мире, где серьёзное часто понимается как синоним трагического или драматического.
Выше говорилось о том, что проблема анекдота в творчестве Пушкина была затронута и в начале XX века рядом отечественных литературоведов. Одним из первых о ней заявил М.О. Гершензон в статье «Пиковая дама» (1908). По его мнению, «сюжет этой повести, рассматриваемый как фабула, как рассказ о фактах (здесь и далее в этой цитате курсив М.О. Гершензона -Ю.Ш.), есть прямая нелепость. Эта старуха, знающая три верные карты,
появление её в посмертной тени пред Германном - что это: объективно рассказанные факты,, или намеренная фантастика. ...Как «анекдот», «Пиковая дама» представляла бы плохую и не идущую к Пушкину выдумку» (12).
Ниже, в главе II, в 1 «Анекдот как элемент сюжетосложения повести «Пиковая дама», мы более подробно остановимся на точке зрения М.О. Гершензона. Здесь же необходимо отметить следующее. М.О. Гершензон критиковал в этой статье ставшее расхожим мнение В.Г. Белинского об анекдотичности повести «Пиковая дама». Для М.О. Гершензона анекдот представлялся жанром низким, мелким, не достойным быть в пушкинской поэтике. Однако, на наш взгляд, в данном случае М.О. Гершензон несколько категоричен. Вопрос не в том, что «идет» или «не идёт» Пушкину, а в том есть ли анекдотический элемент в повести или нет. На наш взгляд, жанр анекдота всё-таки присутствует в «Пиковой даме».
Л.П. Гроссман настаивал на пристальном изучении жанра анекдота: «Всматриваясь в особенности его (анекдота. - Ю.Ш.) былой жизни, полной весёлости, скептической иронии, ума и остроты, испытываешь невольную потребность реабилитировать этот отставленный литературный вид, выродившийся ныне в куплет, фельетон, сатирическую юмореску или устную безделку. „.В летописях русской литературы этот отверженный жанр освящён недосягаемым авторитетом. Безошибочным вкусом и творческим опытом Пушкина» (13).
О точке зрения Ю.М. Лотмана относительно сближения некоторых пушкинских произведений с новеллой или анекдотом мы поговорим ниже, в разделе «Анекдот в «Повестях Белкина».
Не меньший интерес, чем работы Л.П. Гроссмана и Ю.М. Лотмана, для темы нашего исследования представляет работа В.М. Марковича «Петербургские повести Н.В.Гоголя» Л., 1989. В главе «От анекдота к мифу» автор демонстрирует механику возникновения и передачи анекдота, слуха, сплетни в эпоху первой половины XIX века: «Слух обычно передаётся
именно так - с оттенком энтузиазма (ведь сообщается тайна, ещё не известная слушателю). Для слуха типична именно такая интимная секретность тона, такая же естественная неполнота сообщаемой информации». Такая схема присутствует и у Пушкина в его стихотворении «Городок» (1815), когда один из персонажей - добренькая старушка -собирает слухи «из газет». Далее В.М. Маркович отмечает, что «есть и другой случай, когда воспроизведение городских толков доверено персонажу». Исследователь приводит в качестве примера такого персонажа художника Б. из повести Гоголя «Портрет» (1835, 1842). В пушкинской поэтике можно вспомнить знаменитого Ивана Петровича Белкина, который собрал воедино разного рода истории - «Повести Белкина».
Тем не менее, основным источником слухов, по мнению В.М. Марковича, является сам автор: «...В сущности, каждый из гоголевских сюжетов - это симбиоз двух популярнейших форм городского фольклора - анекдота (курсив мой. - Ю.Ш.) и легенды. От анекдота в петербургских повестях -фабульные ситуации, которые выглядят изложением экстраординарных, но действительных происшествий, как бы выхваченных из потока бытовой повседневности» (14). На наш взгляд, до Гоголя этот приём был освоен Пушкиным в «Повестях Белкина» и в «Пиковой даме». Сплетни, слухи вступали в контакт с реальностью и создавали неповторимое художественное целое. Например, в повести «Гробовщик» реальная жизнь практически неотделима от потусторонней.
Связь между Пушкиным и Гоголем, прослеженная многими литературоведами (например, в исследованиях И.П.Золотусского «Гоголь». ЖЗЛ. М., 1984 и Ю.В.Манна «Поэтика Гоголя». М., 1996), у В.М.Марковича выступает в том числе как традиция преемственности анекдотического. В повесть «Нос» вошёл распространённый в 30-ых годах слух о «ташгуюших стульях». Эту сплетню Пушкин зафиксировал в дневниковой записи от 17 декабря 1833 года: «В городе говорят о странном происшествии. В одном из домов, принадлежащих ведомству придворной конюшни, мебели вздумали
двигаться и прыгать; дело пошло по начальству. Кн <язь> В.Долгорукий нарядил следствие. Один из чиновников призвал попа, но во время молебна стулья и столы не хотели стоять смирно. Об этом идут разные толки. N сказал, что мебель просится в Аничков» (ХП, С. 317 - 318) (15). Известно также, что Пушкин «подарил» Гоголю два анекдота, которые легли в основу пьесы «Ревизор» (1835) и поэмы «Мёртвые души» (1842) (см. главу I «Жанр анекдота и его функции в истории русской культуры XVHI - ХГХ веках; особенности поэтики жанра).
Распространение слухов и сплетен как одна из отправных точек развития сюжета была выявлена в творчестве Гоголя Ю.В. Манном. Возникновение слуха в пьесе «Ревизор» - приезд страшного «инкогнито» - практически моментально находит подтверждение в умах Бобчинского и Добчинского. Последние уверенно принимают Хлестакова за ревизора. Торжествует «версия» двух недалёких помещиков. «В «Ревизоре» версия без остатка входит в колею общих ожиданий и забот, полностью сливается с нею, формирует единое общее мнение о Хлестакове-ревизоре». В более развёрнутом виде сплетня представлена в поэме «Мёртвые души». Это связано с той сложной атмосферой восприятия личности Чичикова в городе NN. Вначале пронёсся слух о его (Чичикова. - Ю.ЇЇІ.) сказочном богатстве, затем по вине Ноздрёва и Коробочки - о его афере с мертвыми душами. «Дальнейшее циркулирование слухов и толков, назначение нового генерал-губернатора постепенно заставляет выступать такие её стороны, которые напоминают ситуацию гоголевской комедии (стали думать, «Чичиков не есть ли подосланный чиновник из канцелярии генерал-губернатора для произведения тайного следствия»)» (16).
«Система» слухов присутствует и в некоторых произведениях Пушкина. Особенно это явно наблюдается в повести «Пиковая дама», когда завязка сюжета возникает из анекдота Томского, а затем порождает многослойные видения в воображении Германна. Слухами обрастает фигура Пугачёва в
романе «Капитанская дочка», и чем ближе его армия к Белогорской крепости, тем более, невероятными эти слухи становятся.
Как видно, в разные времена в термин «анекдот» вкладывалось различный смысл. Ниже мы более подробно остановимся на вопросах истории и поэтики анекдота в России в ХУШ и XIX веках.
Анекдот в XVIII веке
Теоретически в трудах Л. П. Гроссмана (например, Гроссман Л. П. «Искусство анекдота у Пушкина» // Гроссман Л. П. Этюды о Пушкине. М.-Пг., 1923), посвященных анекдоту, собственно о том, чем был анекдот в XVIII столетии, сказано далеко не всё. Это пробел был восполнен в упомянутом выше исследование Никаноровой Е. К. «Исторический анекдот в русской литературе. Анекдоты о Петре Великом». Однако и здесь при наличии большого количества обобщающего материала, а также систематизации анекдотов о Петре, чётко не проведена грань между историческим и бытовым анекдотом, а также в силу заявленной темы исследования (анекдоты о Петре I) отсутствуют анекдотические произведения, не имеющие отношения к личности первого русского императора.
Анекдотами назывались сборники ранее неопубликованных произведений, а позднее короткие, развлекательные, юмористические истории, которые давали характеристику той или иной личности (при этом отнюдь не всегда являясь правдивыми). Последние ещё с античности получили название apomnemonemata или apophegmata. Анекдоты о знаменитых людях, напр., о Семи мудрецах, Сократе, Катоне, Цицероне, издавались часто в виде сборников. Многие историки, биографы и философы для оживления изложения включали и характеристики (Плутарх, Диоген Лаэртский и др.). По примеру мирских анекдотов с IV века нашей эры появились также сборники христианских анекдотов. (17)
Тем не менее, вопрос о понимании анекдота в XVIII столетии остаётся открытым. Наша задача состоит в том, чтобы понять внутреннюю природу этого жанра и при этом охарактеризовать особенности его развития, начиная с царствования Петра I (1682 - 1725) и кончая временем Павла I (1796 -1801), то есть на протяжении XVm века.
Анекдоты XVIII-XIX веков разительно отличаются от своих более поздних «потомков». В те времена «анекдот» не только смешная, порой откровенно непристойная шутка; иногда он имеет исторически злободневный контекст, иногда, наоборот, отсылает слушателя или читателя к событиям прошлого. Смешная история здесь может быть и не вполне смешной: сюжет «Пиковой дамы» вырастает из мистически окрашенного анекдота о секрете графа Сен-Жермена. Именно последний пример наиболее яркий в этом отношении - ситуация анекдота, родившаяся в галантном веке Екатерины П, овеянная флёром тайны, в XIX столетии не воспринимается уже никем серьёзно, кроме честолюбца Германна.
Исторически сложилось, что на Руси жанры аналогичного характера были скорее табуированными произведениями, т.к. в них тем или иным образом могли искажаться авторитеты средневекового общества (лишь к XVII веку на Руси складывается так называемая литература Предвозрождения) (18): царь, церковь и т.п. Шаг за шагом смеховая литература пытается эмансипироваться. Среди сатирических произведений того времени: «Шемякин суд», «Повесть о Ерше Ершовиче» «Калязинская челобитная», «Повесть о Савве Грудцыне», «Повесть о бражнике» и др. Нечто анекдотическое, обмирщённое, можно найти в произведениях протопопа Аввакума: «Он презирает всякие внешние ценности, даже ту самую церковную обрядность... Над боярством он иронизирует, царский титул комически искажает. Разум, людская мудрость... - «своеумные затейки» (19).
При Петре I беспрепятственному распространению анекдота прежде всего помогала светская политика нового царя. Именно тогда смеховая культура, долгое время ведшая нелегальное существование, выходит наружу. Самодержец Пётр порой начинал воплощать анекдоты в жизнь: пример тому, общеизвестный «всешутейный собор», на котором вместо «веруешь ли?» говорили «пьёшь ли?». Анекдотическое «шумство» первого российского императора получило антиклерикальную окраску.
К тому же, согласно Д.С. Лихачёву, «Пётр противопоставил старинной праздности... новую праздность» (20). То есть, «праздность» Нового времени (21); в широком смысле слова, европеизированная, эмансипировавшаяся от церкви, культура. Противостояние императора старым установлениям способствовало, в том числе, реабилитации анекдота, ранее понимавшегося как «сатанинские происки» (22).
Не остался в стороне анекдот и при создании Петром народного театра, «... в репертуар которого, наряду с переводными пьесами, вошли также жарты и фацеции (комические сцены) из репертуара народных скоморохов» (23). Персонажи анекдотов переходили в драматургические произведения: носитель комического в пьесах того времени - шут («Принц Пикель-Ринг») или плутоватый, «издёвочный» слуга, вмешивающийся в речи героев со своими шутливыми, грубо-комическими замечаниями.
Основные научные подходы к анализу цикла А.С. Пушкина «Повести Белкина»
Жанровое своеобразие и целостность белкинского цикла рассматривались в разное время по-разному. В.Г. Белинский, младший современник Пушкина, в своей статье «Литературные мечтания» (1834) весьма скептически отозвался о пушкинском творчестве 1830-х годов, сожалея, что прежняя пора цветения таланта прошла, что наступает пора заката.,. В 1835 году критик выступил с рецензией на вышедшие отдельным изданием «Повести Белкина». В ней он писал: «Вот передо мною лежат Повести, изданные Пушкиным: неужели Пушкиным же и написанные? Пушкиным, творцом «Кавказского пленника», «Бахчисарайского фонтана», «Цыган», «Полтавы», «Онегина» и «Бориса Годунова»? » (1,362) (65).
Вопрос Белинского отнюдь не праздный: в восприятии критика Пушкин - поэт-романтик. В одном ряду для него и романтические поэмы, и роман в стихах, и романтическая трагедия. Естественным было неприятие реалистических «Повестей Белкина». Об этом сказано прямым текстом: «осень, осень, холодная, дождливая осень, после прекрасной, роскошной, благоуханной весны, словом. прозаические бредни, Фламандской школы пёстрый вздор!» (I, 362) И чтобы читателю было всё ясно, Белинский даёт и непосредственную характеристику циклу: «Правда, это повести занимательны, их нельзя читать без удовольствия; это происходит от прелестного слога, от искусства рассказывать (conter); но они не художественные создания, а просто сказки и побасенки; их с удовольствием и даже с наслаждением прочтёт семья, собравшаяся в скучный и длинный зимний вечер у камина; но от них не закипит кровь пылкого юноши, не засверкают очи его огнём восторга; но они не будут тревожить его сна - нет - после них можно задать лихую высыпку » (I, 362).
Как видим, «ничтожность» изображаемого в повестях ставилась критиком в упрёк Пушкину. Однако, для нас важны отмеченные Белинским жанры сказки и побасенки, то есть близость «Повестей Белкина» к устному рассказу, анекдоту.
М. О. Гершензон (66), а вслед за ним B.C. Узин, видели в пушкинском прозаическом цикле «автобиографические» повести, усматривая в сюжетах «Повестей...» элементы реальной жизни Пушкина: «Пять повестей -интимнейшая исповедь поэта... Вся история его столкновения с семьёй Гончаровых, его раздумия о своей судьбе выкристаллизовываются в форме пяти повестей, рассказываемых грустным, одиноким Белкиным» (67). Но, по нашему мнению, в этих исследованиях автобиографизм Пушкина сильно преувеличен и уводит от понимания жанровой природы белкинского сборника.
О близости пушкинских повестей к новелле писал Н.Я. Берковский. Исходя из того, что «новелла» - это буквально новость, исследователь делал вывод, что у многих русских новеллистов этот жанр утрачивал самую важную свою особенность - в нём не было новизны. Рассматривая зависимость повестей Пушкина от русской и иностранной новеллы, Н.Я. Берковский устанавливал важное отличие Пушкина от предшественников. «Марлинский наивно не знает, что в его новелле отсутствует новое; Пушкин знает и играет этим». Это позволяет Пушкину показать, как новелла сама себя отрицает: «Новелла Пушкина как бы отрицает самое себя, из чего нисколько не следует, что Пушкин примкнул к Антонию Погорельскому...» (68).
По мнению Н.Я. Берковского, всему причиной бедная почва российской действительности, на которой не может появиться новелла. Таким образом, цель Пушкина виделась исследователю в том, чтобы показать несостоятельность такого жанра. «Каждая (новелла. - Ю.Ш.) не имеет полной цены и получает её в общем своде» (69).
В повестях не только пародировались романтические и сентиментальные сюжеты, в них не только отсутствовали необходимые в этом жанре новости, но они в то же время раскрывали возможность и «готовность» русской почвы создать эпос. Путь к этому шёл через «циклизацию».
«Отдельная новелла готова у Пушкина разрешиться в анекдот (курсив мой - Ю.Ш.), в рассказ о случае, который может нас занять, и тем не менее пройдёт бесследно. Собирание новелл ведёт к возможностям эпоса. В этих колебаниях между эпосом и анекдотом особая острота пушкинских новелл, по содержанию своему они вот-вот упадут низко, и спасти их может подъём к самому высшему - к эпическому художеству» (70). Позднее СМ. Шварцбанд будет утверждать, что «жанровое образование, избраннное реальным автором «Повестей Белкина», предстаёт как роман» (71},
Формулировки Н.Я. Берковского и СМ. Шварцбанда имеют под собой фундаментальные изыскания в области истории жанров. Тем не менее, на наш взгляд, анекдотичность повестей не обязательно должна предполагать непременное стремление к переходу в нечто более «высокое», хотя и сама принадлежность к «высокому» или «низкому» - вещь субъективная, особенно в романтизме и реализме, где четкого разграничения нет, как это было в классическую эпоху. «Повести Белкина» - вполне самоценное произведение, и оно не является каким-то промежуточным этапом.
Роль анекдота в организации художественного целого в повестях «Выстрел», «Метель», «Барышня-крестьянка»
В повести «Выстрел» дуэль - стержень событийной структуры произведения. Для того времени поединок чести, особенно в военной среде, -критический момент в жизни дворянина. Несмотря на официальное запрещение, другого пути смыть нанесённое оскорбление не было. Потому столь часто эта тема становилась предметом сплетен, анекдотов и т.п.
Дуэлянт Сильвио выступает в качестве протагониста в двух анекдотах, весьма схожих между собой: и в том, и в другом случае он не стреляет в своего противника-графа. Первый анекдот рассказан самим Сильвио, второй - графом Б. Обе истории имеют одинаковый сюжет - несостоявшаяся дуэль. Однако, если в первый раз молодой граф, завтракавший черешнями, не был готов к смерти, и потому его противник не стал в него стрелять, то во втором случае Сильвио заставил графа почувствовать весь ужас надвигающейся гибели (она неизбежна, так как неоднократно подчёркивается, что Сильвио никогда не давал промаха: «Бывало увидит муху и кричит: Кузька, пистолет! Кузька и несёт ему заряженный пистолет. Он хлоп, и вдавит муху в стену!» (VJH, 72).
В предисловии к повестям есть сведения об анекдоте; который по соображениям приличия не приводится. Аналогично в «Выстреле» присутствует вставной анекдот, дополняющий два главных - рассказы подполковника Й.Л.П. и графа. Речь идёт о том эпизоде, когда рассказчик промахнулся, стреляя по бутылке, и воспоследовавшей остроте ротмистра: «знать у тебя, брат, рука не подымается на бутылку» (VIII, 72); здесь острота может быть рассмотрена как заключение анекдота, то есть классический пуант. До определённой степени анекдотом является вспыхнувший инцидент между Сильвио и молодым поручиком. Однако, причины того, что всё дело не закончилось поединком, станут ясны лишь по прошествии времени, а потому эта история в конечном счёте сплетается с главной дуэлью в жизни Сильвио.
Мотив везения, фортуны также весьма важен в этой повести, как и в «Пиковой даме». Граф всегда выигрывает в жеребьёвке перед дуэлью, и за ним остается право первого выстрела; другое дело, что он ни разу не попал в Сильвио. Фортуна графа и в том, что оба раза после промахов он остается в живых, избегая смертельного выстрела опытного бреттёра. Недаром Сильвио говорит: «Ты, граф, дьявольски счастлив» (VIII, 74).
Оба происшествия анекдотичны и в той оценке, которая дается поступкам графа его противником: « ...однажды дал он мне шутя пощёчину, шутя (курсив мой. - Ю.Ш.) прострелил мне вот эту фуражку, шутя дал сейчас по мне промах...» (VIII, 74). Это «шутя» обозначает ту меру легкомысленности по отношению к человеческой жизни, которая до определённого момента была у графа. Сильвио своим поступком стремится доказать графу, что умереть в одночасье нелегко, что дуэль не игрушка.
Анекдотична и развязка обеих историй - и там, и там предрешённая гибель графа не состоялась. Однако, второе избавление от смерти достаётся графу не так легко, как первое, «Ужаеную минуту» переживает он, когда ожидает выстрела. Выстрел последует, однако, он не прервет ничью жизнь -граф оставит дыру в картине, как в прошлый раз - в шапке bonnet de police, Сильвио выстрелит в то же место, то есть в картину.
Новелла в данном случае достаточно сближается с анекдотом, так как именно первая предусматривает неожиданную развязку, которая должна поразить читателя или слушателя. Поэтому «Выстрел» находится на стыке этих двух жанров.
Анекдотическим, по мнению В.И. Тюпы, является в этой повести, как впрочем и в других, элемент гиперболизации, когда от выстрелов Сильвио стены его комнаты становятся источенными, «как соты пчелиные».
Тема дуэли как одного из вариантов соперничества сближает «Выстрел» с другими повестями цикла, в частности, в «Метели» - это скрытая, случайная борьба Бурмина и Владимира (ср. высказывание первого: «Непонятная непростительная ветренность... я стал подле неё перед налоем» (VIII, 86) и фразу графа Б. «Не понимаю, что со мною было и каким образом мог он меня к тому принудить...но - я выстрелил»(УШ, 74). Враждуют между собой старики помещики Муромский и Берестов, однако, их противостояние не приводит к дуэли, а примирение обходится без какого бы то ни было морального превосходства одного над другим. Интересно, что гибель Владимира и Сильвио в одинаковой степени связана с историческими событиями - первый скончается от ран накануне вступления французов в Москву, а второй умирает в ходе греческого восстания.
О финале повести следует сказать особо. Концовка повести «Сказывают, что Сильвио во время возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал отрядом этеристов и был убит в сражении под Скулянами» (VIII, 74) может быть истолкована по-разному.
В слове «сказывают» А.Г. Гукасова усматривала «невозможность подтвердить достоверность слуха и также обстоятельно рассказать о легендарной гибели Сильвио...». «В этом «сказывают» слышим скрытую грусть и в то же время признание логичности, правомерности героической гибели Сильвио» (77).
Анекдот как элемент сюжетосложения повести «Пиковая дама»
Повесть «Пиковая дама», по сути дела, представляет собой анекдот в анекдоте. Конечно, прежде всего, в глаза бросается история Томского о секрете графа Сен-Жермена, открытом его бабушке. В повести сказано, что «анекдот о трёх картах сильно подействовал на Германна» (VHI, 235), то есть, таким образом, ясно определён жанр этого рассказа. Реплика одного из гостей: - «Случай!» - также приближает нас к анекдоту в его широком понимании.
История Томского представляется нам анекдотом, так как, во-первых, имеет сжатое содержание, но в отличие от притчи или басни исключает какую-либо назидательность, мораль. Во-вторых, случай с тремя картами, спасший графиню от разорения, заканчивается чудесным выигрышем, то есть следует непременный анекдотический атрибут - неожиданная развязка. В третьих, налицо нарочитое затягивание действия (эту характерную черту анекдота подметил Е.Я.Курганов) (152), когда дед Томского дважды отказывается оплатить баснословный долг своей супруги. Эта пауза в контексте повести менее заметна, чем в обычном анекдоте, но она есть. По мысли Курганова «...перед финалом, перед тем, как действие начинает стремительно разворачиваться во всём великолепии пуанта, появляется пауза... Пауза эта означает перелом в развёртывании анекдота; она смыслоразличительная...Происходит не остановка, а именно членение текста» (153).
Анекдот о трёх картах является завязкой действия в повести. Именно этот случайный, казалось бы, эпизод потрясет до глубины души инженера Германна. То, что другие воспримут не более как занимательный случай, ему представится верным способом к быстрому обогащению. И с этого момента в его сознании нереальный, мистический анекдот и факты действительности в жизни Германна станут неразрывны.
Следует также отметить, что общение через анекдот имеет широкое хождение среди героев повести. В частности, в разговоре с Томским бабушка Анна Федотовна вспоминает историю, случившуюся с её подругой Дарьей Петровной, когда они вдвоём представлялись государыне: «И графиня в сотый раз рассказала внуку свой анекдот» (VH1, 232).
Мотив карточный игры, возникающий в повести уже в строках предворяющего её эпиграфа, чрезвычайно важен в этом произведении. Поверив в анекдот Томского, Германн ставит на карту всё в своей дальнейшей жизни. Даже когда он мысленно пытается опереться на «расчёт, умеренность и трудолюбие», то сразу же предвосхищает дальнейшие свои ставки в игре - «... вот что утроит, усемерит мой капитал и доставит мне покой и независимость» (VIII, 235). Тройка и семёрка уже появляются в его сознании.
Решимость Германна познакомиться с Лизаветой Ивановной тоже случайна, как тройка и семёрка; поднимется «черноволосая головка» воспитанницы графини Лизы - участь Германна решена. Следует особо подчеркнуть, что всему виной случай, неожиданное, анекдотическое стечение обстоятельств.
Чем далее разворачивается сюжет, тем более увеличивается ощущение неразрывности ирреального и реального. Германн проникает в покои старой графини, сталкиваясь с атрибутами отжившего восемнадцатого столетия. Описание убранства кабинета графини помимо создания атмосферы жизни дряхлеющей графини создаёт характерное для анекдота замедление действия перед молниеносной развязкой. Под покровом темноты «время шло медленно. Всё было тихо» (УШ, 240). Лишь во втором часу утра возвращается карета графини, то есть Германн прождал в кабинете более двух часов. Вскоре он покинет этот дом ни с чем...
Сама история с игрой Германна - анекдот, однако, не шутка, не проходной эпизод. В какой-то степени здесь представлена картина всего общества, где интерес к анекдотам обретает глобальный масштаб. Слово анекдота - шутливое и несерьёзное - для сына обрусевшего немца стало своего рода религией; «он имел множество предрассудков», - характеризует автор Германна (VIII, 246). Анекдот здесь является тем предрассудком, который подавил волю героя. Миф о скором обогащении воздействует именно на того, кто в душе был игроком, но не садился за карты. Наблюдая за игроками, Германн пытается вычислить (Томский говорит о нём: «...он расчетлив») закономерность выигрыша. Для него удача - тоже рассчитанная последовательность действий, «тройка-семёрка-туз» - это заветный код, созревший в воображении человека, стремящегося к мгновенному обогащению.
