Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Творческие концепции католикосов Иоанна Багаранци и Комитаса Ахцеци 276
Глава 2. Композиция храмов и стиль в эпоху триумфа Ираклия, их эволюция к середине VII века 370
Глава 3. Архитектурные идеи Нерсеса Строителя и рождение нового Стиля (Араратская долина и Тайк в середине VII в.) 443
Глава 4. Последний всплеск и угасание классической традиции.
Особенности провинциального зодчества 489
1. Развитие «классической» традиции 489
2. Основные черты развития провинциальной традиции 546
Заключение 550
Список использованной литературы 576
Список сокращений 695
- Творческие концепции католикосов Иоанна Багаранци и Комитаса Ахцеци
- Композиция храмов и стиль в эпоху триумфа Ираклия, их эволюция к середине VII века
- Архитектурные идеи Нерсеса Строителя и рождение нового Стиля (Араратская долина и Тайк в середине VII в.)
- Основные черты развития провинциальной традиции
Введение к работе
Актуальность темы исследования. Еще в начале XX в. Т. Тораманян окрестил зодчества VII столетия «золотым веком» армянской архитектуры, уделив ему особое внимание. На строительство множества купольных церквей в Армении с 610 по 670 гг. указывает К.Манго, отмечая ведущую роль армянской архитектуры в VII веке на всем Христианском Востоке. Однако, несмотря на многократные обращения к архитектуре Армении, Иберии и Кавказской Албании VII в., сложившиеся в науке представления о ее истоках и развитии не удовлетворяют. Уже давно возникла необходимость рассмотрения зодчества в отмеченных географических рамках, что представляется особо актуальным на нынешнем историческом этапе политического разделения и углубления процессов национализации культуры.
Осознание важности рассматриваемой эпохи в формировании архитектуры стран региона, необходимость выявления ее генетических корней и процессов развития потребовали специального обращения к интересному, во многом уникальному художественному явлению – архитектуре стран Закавказья VII в. С другой стороны, отражая отчасти еще не затухавшие и частично возрожденные традиции поздней античности, как и концепции древневосточного искусства, она служила мостом между этими цивилизациями и уже активно развивавшейся христианской культурой. Новое масштабное изучение архитектуры региона ложится, тем самым, в русло актуальных для современной науки проблем межцивилизационных взаимоотношений.
Результаты исследования позволяют по-новому представить вопрос о соотнесенности архитектуры стран Закавказья с восточнохристианской или византийской. Очевидная тенденция к резкому вычленению армянского и грузинского искусства из рамок византийской традиции привела к минимизации сопоставлений одновременных явлений в Закавказье и Византии и в итоге – к обеднению наших представлений о восточнохристианском искусстве в целом. Существующая тенденция отразилась и на трудах по истории византийской архитектуры, в которых экскурс об армянских и грузинских памятниках V - XI вв. помещается непосредственно перед представлением эпохи македонского ренессанса и даже после него лишь в связи с необходимостью объяснения некоторых явлений средневизантийской архитектуры (Д. Тальбот Райс, Р. Краутхаймер, К. Манго). Поэтому давно назрела необходимость изучения архитектуры Закавказья в контексте традиции византийского и иранского миров.
С другой стороны, важно заметить, что архитектура стран Закавказья чаще всего изучалась, руководствуясь давно устаревшими подходами как в частных вопросах, например, датирования памятников, так и в более крупных. Популярность теорий, выдвинутых еще в первой половине XX в. Й.Стржиговским, Г.Н.Чубинашвили, определяет консерватизм методологии многих исследований, а также способствует искусственному отрыву искусства региона от процессов развития культуры Востока и Средиземноморья. Это давно диктовало применение относительно новой методологии в изучении архитектуры Закавказья, причем, что особо важно – эпохи ее активного формирования.
Предметом исследования стала проблема существования единой традиции архитектуры стран Закавказья VII в., о которой можно судить по многочисленным сохранившимся церковным постройкам. Церковное зодчество отражало духовные устремления в интересующую нас эпоху, в нем ярко проявился интеллектуальный потенциал круга заказчиков и зодчих. Профессиональные мастера развивали эту традицию, имеющую античные истоки и существовавшую параллельно провинциальной архитектуре.
Реалии позднеантичной и раннехристианской эпохи и особенно политика христианизации народов Закавказья привели к сближению их культур, чему не помешала их этно-языковая разнородность. В связи с единством церкви этих стран еще в начале VII в., И.А. Орбели счел естественным, «что и архитектура должна была носить единообразную форму, за исключением тех случаев, когда могли влиять различные местные коренные факторы». И, как указывал Н.Я. Марр, «Художественные вкусы грузин и армян, как и многие их религиозные предания и обычаи, проявляли сродство столетия спустя после церковного их раздела». Родство художественных вкусов повлияло на стилистическую однородность единовременно появлявшихся произведений, а работа вольнонаемных каменщиков, мигрировавших на протяжении VII в. по всему региону, способствовала сложению архитектуры Закавказья как цельного явления, не разделяемого ни этническими, ни административными границами.
Именно так зодчество Армении и Грузии (Восточной) рассматривалось еще на заре истории изучения искусства региона (Ф. Дюбуа де Монпере, Ш. Диль, Н.Я. Марр, Й. Стржиговский). Появившиеся затем попытки критики подобной позиции, относительно понятной лишь в связи с объединением архитектуры всего региона эпитетом «армянская», и тенденция к провозглашению исключительного, национального своеобразия зодчества народов региона (Г.Н. Чубинашвили, В.В. Беридзе) только мешали раскрытию особенностей этого явления и путей его развития. Исследования и оценки искусствоведов О. Вульфа, А.Л. Якобсона, Р. Краутхаймера, К. Манго, Д. Тальбот Райса, А.М. Высоцкого, С.А. Маилова, историков А.П. Новосельцева и П.М. Мурадяна позволяют вернуться к изначальной взвешенной концепции о типологическом и стилистическом разделении между армянским и грузинским зодчеством только в X – XI вв., а также придерживаться тезиса о распространении единой раннесредневековой традиции и на Албанию Кавказскую.
Значительное внимание сосредоточено на описании, анализе, вопросах сохранности, реконструкции самих памятников архитектуры Армении, Иберии и Албании [Кавказской], выступающих в качестве объектов исследования диссертации.
Часто неточные представления об их первоначальном облике и датировке влекли за собой более серьезные последствия искаженной интерпретации истории зодчества. Это диктовало комплексное и подробное изучение каждого памятника и осуществлено в рамках научного каталога. В результате в поле рассмотрения оказываются и многочисленные небольшие, плохо сохранившиеся и малоизвестные памятники, особенности которых не учитывались при широких обобщениях. Такое тщательное исследование построек формирует надежную базу для их более широкого сопоставительного анализа, изучения развития зодчества эпохи и теоретических построений в разделах обобщающего анализа.
Степень изученности. Интерес науки XIX в. (Ф.Дюбуа де Монпере, Тексье, Шнаазе, Шуази и др.) к проблемам развития восточнохристианского зодчества инициировал широкие сопоставления армянских и грузинских храмов с памятниками Константинополя, Сирии и Палестины, чем способствовал обращению особого внимания на древний пласт христианского зодчества закавказского региона, в том числе и на постройки VII в.
Планомерная работа по их изучению развернулась с конца XIX и особенно в начале XX в., когда российские и западные ученые (П.С. Уварова, А.М. Павлинов, Е.С. Такайшвили, А.Н. Кальгин, И.А. Орбели, Н.М. Токарский, В. Бахманн и др.) осуществляли натурные исследования памятников. Расширению представлений о зодчестве региона особенно способствовала деятельность Т. Тораманяна и Анийские экспедиции Н.Я. Марра. Полезными оказались размышления Н.П. Кондакова, Г. Милле, Дж.Т. Ривойры, но особенно Ш. Диля, выделившего в рамках византийской архитектуры армянский стиль, обязанный своей оригинальностью в VII в. взаимодействию между Востоком и Грецией.
Крупнейшим исследованием первой четверти XX в. явилась двухтомная монография Й. Стржиговского «Архитектура армян и Европа» (Wien, 1918). Оснащенная обмерами Т.Тораманяна, она представляет смелые концепции о формировании купольных композиций армянских и грузинских храмов (главным образом – VII в.), о месте этой архитектуры в развитии средневекового зодчества. Не всегда учитывая хронологию памятников и руководствуясь концепцией развития композиций от простых структур к сложным, Й. Стржиговский выстроил систематику архитектурных типов, соответствующую его пониманию порядка их вероятной эволюции. Структуру иранского купольного квадрата он считал источником формирования центрических церквей Армении, которые явились прообразами многих композиций Византии и Западной Европы.
Ведущая роль в развитии церковного зодчества ученым отведена армянам. Отчасти основываясь на распространенной в то время расовой теории, концепция Й. Стржиговского учитывала и геополитическое развитие культуры региона (К. Маранчи). Признавая справедливость лишь некоторых из этих утверждений, уже О. Дальтон, Ю. Балтрушайтис, Г. Милле, Г.Н. Чубинашвили, а позже Р. Краутхаймер обращали внимание на неубедительность доказательств и неточность некоторых датировок. Но труд Й. Стржиговского имел первостепенное значение в развитии дальнейших исследований, определяя масштабность и концептуальный подход лучших из них. Кроме того, его идеи укоренились в науке закавказских республик, причем не только в Армении. Идея типологической эволюции отразилась даже в теоретических построениях Г.Н. Чубинашвили – противника этих концепций, и послужила образцом создания аналогичных эволюционных рядов раннесредневековых купольных храмов Грузии.
К сожалению, цельность раннесредневекового искусства Кавказа, безусловная для исследователей 19 – начала 20 в., растворилась в позднейших интерпретациях, приведших к жесткому разделению средневековой культуры на национальные составляющие. Требования к рассмотрению раннесредневекового наследия стран Закавказья как единой культурной традиции (Р. Краутхаймер, К. Манго, А.Л. Якобсон, А.М. Высоцкий, С.А. Маилов и др.), не учитывались в большинстве исследований, авторы которых автономно рассматривали происхождение и развитие церковного зодчества каждой из этих стран. Исходным моментом в создании купольных композиций христианского храма в Грузии и Армении предлагалось считать уже не иранскую купольную ячейку жилого дома, а местную деревянную, именуемую в Армении «глхатун», в Грузии «дарбази» (М.А. Чхиквадзе, Р.Я. Агабабян, Г.Н. Чубинашвили, В.В. Беридзе, С.Х. Мнацаканян). Аналогично, Д.А. Ахундов видит древний тип жилого дома прообразом круглых церквей Албании.
Неоспоримый факт отражения форм деревянных шатров в некоторых образцах средневекового каменного зодчества некоторые ученые приводят в доказательство того, что и в раннюю эпоху азарашен/гвиргини мог стать основой строительства каменных куполов (Н.М. Токарский, Л. Сумбадзе, С.Х. Мнацаканян). Однако анализ показывает, что строители церквей работали в рамках другой традиции, в арсенале которой имелась практика возведения каменных куполов и конх. Поэтому, приводя контраргументы, автор уже в начале своего исследования дистанцируется от изложенной концепции, как и от всех теорий автохтонного развития зодчества стран Закавказья. Вслед за Ж.-М. Тьерри и А.М. Высоцким следует признать параллельность развития народной традиции главным путям развития монументального зодчества - детища профессиональной традиции.
Если некоторые из последователей взглядов Й. Стржиговского (С.А. Маилов) формировали таблицы типологической эволюции для всего объема раннесредневековых купольных памятников Закавказья, то еще к середине прошлого века появились локальные цепи развития композиций. При этом допускалось независимое друг от друга происхождение идентичных архитектурных типов (анализ тетраконхов с угловыми нишами в работах Г.Н. Чубинашвили, В.В. Беридзе, О.Х. Халпахчьяна). Подобие результатов развития объясняли одинаковыми социально-экономическими условиями народов (О.Х. Халпахчьян) или схожими конструктивно-техническими и художественными предпосылками (Д. Туманишвили). Однако вряд ли стоит сомневаться в том, что столь специфические композиции возникали при взаимодействии мастеров или в единой среде создателей храмов.
Не менее абсурдной выглядит, по мнению С. Дер-Нерсесян, практика определения хронологии памятников по их месту в типологическом ряду. Необоснованное отнесение многих памятников к V - VI в. затушевал эффект взлета зодчества в начале следующего столетия, что вовсе не позволяло видеть в архитектуре VII в. уникальное явление.
Теория эволюционного развития архитектуры разрушалась при учете ее взаимосвязей с другими областями восточнохристианского мира (А. Грабар, А. Хачатрян, А.Л. Якобсон, А.М. Высоцкий, М. д’Онофрио, Э. Кземеджи-Томпош, Ю. Клайнбауэр, Х. Валятек, Д. Панайотовой-Пиге). Из пограничных стран Империи Р. Краутхаймер считал Армению единственной, общавшейся с византийской архитектурой на равной основе. Но различия между византийским и армянским строительством – в композициях, конструкциях, масштабе и оформлении – нельзя, по его мнению, преувеличивать. Другая часть ученых раскрывала связи и с архитектурой Ирана (Ф. ди Маффеи, Ж.М. Тьерри, А.М. Высоцкий, С.С. Мнацаканян). Все эти исследователи высказывали ценные замечания по поводу иконографии армянских и грузинских построек VII в. Очерк историко-культурного развития, следующий за историографическим обзором, показывает вероятность многовариантных влияний на искусство региона. Результаты диссертации служат подтверждению указания Х. Зедельмайра на невозможность представления эпохи, исходя из единичного предположения, из единичной «аксиомы».
Историки архитектуры, работавшие в Армении и Грузии в середине и второй половине прошлого века, на высоком уровне осваивали фактический материал, анализировали строительную историю памятников, предлагали реконструкции их первоначального облика (Г.Н. Чубинашвили, В.М. Арутюняна, К. Кафадаряна, А.Б. Еремян, С.Х. Мнацаканяна, Т.А. Марутяна, М.М. Асратяна, Г.С. Шахкяна, Н.Г. Чубинашвили, Р. Меписашвили и Д. Туманишвили, К. Матевосяна, В. Григоряна и др.). Многоаспектный анализ памятников способствовал плодотворности изучения архитектуры VII в. Кроме вопросов архитектурной композиции анализировались письменные источники (М.Ф. Броссе, И.А. Орбели, Т. Жорданиа, А. Шанидзе, Г.В.Церетели, И. Джавахишвили, К. Кафадарян, А.Г. Абрамян, П.М. Мурадян, А.М. Высоцкий), вопросы проектирования и организации строительства (Т. Тораманян, М.М. Асратян, П.М. Мурадян, П. Кунео), строительная техника (Г.Н. Чубинащвили, В.М. Арутюнян, О.Х. Халпахчьян, В. Григорян, А. Манасян), пропорции (А.А. Саинян, Т. Геворгян, К.Н. Афанасьев, Г.Д. Мосулишвили, Г.С. Шахкян), убранство, причем как резной декор, систематизированный, в частности, Н.М. Токарским, так и монументальная живопись и рельефы (Я. Смирнов, Л.А. Дурново, Ш.Я. Амиранашвили, Г.Н. Чубинашвили, Н.С. Степанян, Н.Г. Котанджян, В.Г. Пуцко, Л. Азарян, Ж.-М. и Н. Тьерри, П. Донабедян, Т.Б. Вирсаладзе, В.З. Джобадзе, Н.Г. Чубинашвили, Н.А. Аладашвили, З. Схиртладзе). Иногда рассматривались вопросы литургического устройства храмов, ранних вариантов алтарных преград, престолов (Р.О. Шмерлинг и др.), отдельных архитектурных форм: куполов, порталов (А. Манасян, Ш.Р. Азатян, П. Донапетян). Ценным подспорьем при анализе состояния памятников и ремонтно-восстановительных работ на них является литература по истории и методике консервации и реставрации памятников Армении и Грузии, созданная К.Л. Оганесяном, Ю.А. Таманяном, В.М. Арутюняном, И.Н. Цицишвили и другими учеными.
С 60-х гг. прошлого века неоценимое значение в сборе и анализе фактического материала на территории восточных районов Турции, где советские ученые лишены были возможности работать, имел вклад западноевропейских коллег – Ж.М. и Н. Тьерри, Р. Эдвардса, Ф. ди Маффеи, П. Кунео, Т. Бреччиа Фратадокки, М.А. Лала-Комнено и др. Открытие ими новых памятников зодчества VII в., масштабные исследовательские проекты этих и других ученых расширили наши знания.
Публикации западных и российских исследователей об армянской и грузинской архитектуре служили также мостом для проникновения в сферу науки стран Закавказья новой методологии, позволяли рассматривать предмет исследований под новым углом зрения, в большей степени обращая внимание на художественный образ памятников: замечания Р.Краутхаймера, А.И.Комеча представляются полезными и требуют развития.
История изучения архитектуры Кавказской Албании относительно молода, она восходит к статьям П.Д. Барановского, Р.М. Ваидова, З.С. Ямпольского, Г.Н. Чубинашвили середины XX в. Результаты начального этапа обобщены в двух книгах – К.В. Тревер о культуре древней и раннехристианской Албании и коллективной «Истории архитектуры Азербайджана». В последующие годы по результатам раскопок и натурного изучения памятников церковной архитектуры появились публикации Л. Ишханова, Р. Ваидова, Р.Б. Геюшева, М.М. Асратяна, С. Карапетяна. В целом изучение наследие этой страны региона наиболее политизировано. В монографиях 1980-х гг. Р. Геюшева и Д.А. Ахундова расширены границы исторической Албании и памятники рассмотрены изолированно от явлений в соседних странах.
Обобщение накопленного материала и попытки представления истории раннесредневекового зодчества Армении и Грузии присутствуют в монографиях и отдельных разделах книг середины – второй половины XX в., написанных Н.М. Токарским, Ш.Я. Амиранашвили, Г.Н. Чубинашвили, Н.П. Северовым, В.В. Беридзе, О.Х. Халпахчьяном, А.Л. Якобсоном, В.М. Арутюняном. Последние книги В.М. Арутюняна, М.М. Асратяна, Н. Джанберидзе и И. Цицишвили содержат данные, накопившиеся к концу прошлого века. Всех их объединяет обстоятельное описание и анализ архитектурных типов и памятников, а также, за редкими исключениями (Н.М. Токарский, А.Л. Якобсон), отсутствие широких сопоставлений с зодчеством других регионов античного и средневекового мира.
Традиция каталогизации памятников региона в краткой редакции восходит к монографиям из серии «Памятники архитектуры народов СССР» (В.М. Арутюнян, С.А. Сафарян, Н.П. Северов) и имела продолжение в работах конца прошлого века (П. Донапетян, Н. Джанберидзе, И. Цицишвили). Каталоги с анализом памятников ограничены отдельными областями – Кахетией (Г.Н. Чубинашвили), Васпураканом (Ж.-М. Тьерри), районами Грузии и Азербайджана (С. Карапетян). Лишь в конце 80-х гг. прошлого века появился первый всеохватывающий по объему материала каталог армянских памятников, изданный П. Кунео с коллегами из Италии и Армении. Богатый иллюстративный материал и библиография соседствуют с крошечными статьями. Столь же короткие описания памятников содержатся в серии «Свода памятников истории и культуры Грузии». Именно каталогом можно считать монографию М.М. Асратяна о раннехристианских памятниках Армении, а также 2-3-й тома «Истории армянской архитектуры» (Ереван, 2002, 2004) с большими статьями, но отчасти устаревшим материалом. Приведенный обзор демонстрирует полное отсутствие специализированных каталогов памятников VII в., да еще и в границах всего Закавказья.
Цели и задачи исследования. Целью работы является определение истоков средневековой церковной архитектуры стран Закавказья, выявление основополагающих идей ее развития в VII в. – эпоху сложения местных композиций и образов купольного храма. Из этой цели вытекает задача исследования – полномасштабное рассмотрение и комплексный анализ архитектуры VII в. путем изучения памятников и явлений на отдельных этапах эволюции и в широком историко-культурном и художественном контекстах. С решением этой задачи связаны и другие: 1) выработка методов исследования; 2) каталогизация памятников с обоснованием датировок построек, лишенных документальных данных об основании, и с выявлением перестроек и выдвижением реконструкций первоначального вида; 3) уточнение архитектурных типов и хронологии их появления; 4) характеристика факторов политической и духовной жизни, экономических обстоятельств, отразившихся на развитии зодчества и сказавшихся на его целостности; 5) определение этапов его эволюции; 6) выяснение генезиса архитектурных композиций, выявление и объяснение стилевых изменений.
Научная новизна. Диссертация является первым опытом комплексного исследования архитектуры стран Закавказья VII в.
В работе возрождена утрачивавшаяся традиция рассмотрения зодчества указанной эпохи в качестве явления единого для трех христианских стран Закавказья. В пределах этого обширного региона определены исторические области, в которых на отдельных этапах истории происходило наиболее интенсивное развитие архитектуры. Впервые осуществлено принципиальное разделение памятников «классической» традиции, определявших основную тенденцию развития, от памятников провинциальных.
Расширению материала архитектуры VII в., введению в него памятников Албании способствует уточнение существовавших датировок. Это привело и к иному, чем было принято ранее, пониманию последовательности появления архитектурных типов, стилистических нововведений. Уточнение этих вопросов позволило по-новому обозначить этапы развития церковного зодчества VII в., типологические и крупные художественно-стилистические изменения, их связь с историческими процессами.
Приоритетным при определении генезиса большинства типов представляется рассмотрение иконографии их архитектуры, выявление идей и ориентиров заказчиков и зодчих. Наряду с такими местными образцами, как Эчмиадзинский собор, впервые во всей полноте в роли прообразов памятников региона предстают важнейшие ранневизантийские постройки.
Наряду с развитием мыслей о преемственности местной традиции, о ее урартских и античных истоках, она впервые откровенно предстает в качестве составной части восточнохристианской традиции, что определяет решение большинства вопросов сложения композиций, строительной техники, декора, аспектов литургического и мировоззренческого плана. На новом уровне изучен характер влияния со стороны иранского, в частности, Сасанидского зодчества. Материалы, полученные в результате многочисленных экспедиционные поездки в Грецию и на Балканы, по Малой Азии, Ближнему Востоку и Ирану, предоставили автору возможность изучения архитектурных связей на этой территории, причем значительно более углубленного, чем в предшествующих исследованиях. На фоне угасшей в первой половине VII в. Сасанидской традиции и переживавшей в VII в. кризис византийской, особо ярко выделены строительная активность и качественный взлет архитектуры стран Закавказья, способной самостоятельно и творчески решать самые сложные задачи церковного зодчества. Это, в свою очередь, позволило, во многом, по-новому определить место армянской, грузинской и албанской архитектуры VII в. в раннесредневековом зодчестве.
Впервые составлен подробный каталог памятников «классической» традиции стран Закавказья VII в. и многих провинциальных построек, содержащий сведения письменных источников об их строительстве и реконструкциях, очерки по истории изучения каждого памятника, их строительной технике, анализу композиции, декора, научной реконструкции их первоначального облика, обоснования датировок. В приложении приведен полномасштабный свод знаков мастеров-каменотесов на стенах храмов VII в. В диссертации представлен широкий иллюстративный материал: существующие обмеры, авторские реконструкции и фотографии.
Методы исследования. Автор следует исторически объективным процессам взаимосвязей региона с культурой Востока и Средиземноморья, с очагами христианской цивилизации. Архитектура представляется результатом творческих устремлений, профессионализма и эстетических воззрений их создателей, вопреки частому ее представлению как эволюционного процесса, связанного с закономерностями развития или формообразованием.
Избранная структура и метод работы позволяют подробно и продуктивно решать частные вопросы в статьях об отдельных памятниках, а в обобщающих текстах концентрированно рассматривать проблемы архитектурной традиции в регионе.
Исследование строится на самостоятельном натурном изучении памятников, включающем исполнение зарисовок, частичных обмеров и подробной фотофиксации. Начальные навыки этой практики получены автором в годы работы архитектором-реставратором в Управлении по охране и использованию памятников культуры Армении. В течение 20 последующих лет им совершены экспедиционные поездки в Армению, Грузию и Турцию, а до событий 1988 – и в Азербайджан. В работе учтены оказавшиеся доступными обмерные и проектно-реставрационные чертежи из архивов Еревана и Тбилиси, фотографические материалы и дневники экспедиций Н.Я.Марра из архивов Санкт-Петербурга.
Строгое следование устоявшейся методике датирования памятников определяет приоритетными данные письменных источников, особенности строительной техники и стилистики работы мастеров. Вслед за А.М. Высоцким и Ф. Тер-Мартиросовым в качестве признаков датировки следует учитывать не древние, архаичные формы, а те, которые появились с определенного времени и ранее не встречались. Типология может служить лишь дополнительным аргументом.
Метод реконструкции памятников основан, главным образом, на изучении их остатков и данных, зафиксированных в обмерах, фотографиях и описаниях.
Анализ генезиса архитектурных типов и художественных направлений в зодчестве Закавказья проведен на основе изучения типологии, стилистических особенностей и иконографии. Эти составляющие современной методологии искусствоведения помогают раскрыть суть композиции и художественного образа произведений и рассматривать их в русле исторического развития. В исследовании учитывается своеобразная связь между идеей создания произведения и результатом ее воплощения, художественным образом. Именно этот учет позволил критически оценить результаты средневекового «копирования», многочисленные образцы которого в зодчестве стран Закавказья VII в. выявлены автором и его предшественниками.
Апробация. Диссертация написана на основе одноименной плановой монографии Государственного института искусствознания, которая многократно обсуждалась на заседаниях Сектора Древнерусского искусства ГИИ ФАКК. Часть ее тематики освещалась в кандидатской диссертации автора о генезисе тетраконхов с угловыми нишами в Закавказье (Москва, НИИ искусствознания, 1991), в неопубликованной монографии о памятниках типа Мастары (Ереван, Институт искусств НАН Армении, 1992) и недавно вышедшей монографии «Собор Эчмиадзин: сложение композиции и роль в развитии средневековой архитектуры Армении» (М., 2007).
Отдельные положения исследования изложены в статьях автора, в том числе в рецензируемых журналах. Автор делал доклады на многих конференциях и других научных форумах. В их числе – три международных конгресса византинистов (Москва, 1991; Париж, 2001; Лондон, 2006), V Международный симпозиум по грузинскому искусству (Тбилиси, 1989), Международный конгресс арменоведов (Ереван, 2003), две другие крупнейшие конференции по армянской культуре (Ереван, 1998, 2001). Автор выступал с публичными докладами и лекциями в институтах Москвы и Еревана, в Гос. Эрмитаже и Доме архитектора в Ереване. На собственные средства и благодаря грантам Фонда А. Онассиса (2003-2004 г.) и РГНФ (2004-2006 гг.) осуществлено натурное изучение и ознакомление с памятниками на территории Греции, Сирии, Ирана и Израиля, служившими образцами и аналогами построек Закавказья. Эти же гранты позволили работать в библиотеках Афин, Лондона и Еревана.
Представления о развитии раннесредневековой архитектуры стран Закавказья изложены в лекционном курсе автора о зодчестве региона (IV – XVII вв.), прочитанном студентам искусствоведческой специальности в Московском Государственном Университете (2003) и Московском Свято-Тихоновском богословском университете (2005).
Результаты исследования отражены и в статьях автора об отдельных памятниках, об искусстве Армении, Албании, Византии в Православной и Большой Российской энциклопедиях, в своде памятников, подготовленном к изданию Научным центром Управления по охране памятников Армении.
На защиту выносятся:
-
Результаты пересмотра существующих в науке датировок большого числа рассматриваемых памятников. Новая последовательность создания архитектурных типов.
-
Научные реконструкции первоначального облика исследуемых памятников.
-
Подтверждение единой технической и стилевой основы монументальной архитектуры в странах Закавказья 7 в., наличие главных центров в Араратской долине, Арагацотне, Шираке, Картли и Гугарке.
-
Творческая концепция создания композиций была связана с представлениями об идеальной Небесной церкви, заключалась в обращении к архитектуре важнейших храмов Константинополя и Палестины и совмещении их черт с особенностями местных образцов.
-
Реконструкция исторической картины развития архитектуры VII в., эволюция основанной на местных традициях строительной техники, художественных вкусов и пространственного мышления создателей храмов. Влияние на этот процесс византийского зодчества VI в. Не состоятельность концепций типологической эволюции и замкнутых систем формообразования.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, четырех глав и заключения. В Приложении приводится каталог памятников, составленный по хронологическому принципу.
Творческие концепции католикосов Иоанна Багаранци и Комитаса Ахцеци
В Исаврии, Каппадокии, как и в странах Предкавказья наряду с классическим вариантом такой техники с использованием крупных чистотесанных блоков, обработкой фасками применялась и кладка из груботесанного более мелкого камня и часто на второстепенных конструкциях одного и того же памятника. Также применялось известное по армянским и грузинским постройкам сочетание классического исполнения ответственных элементов с кладкой стен мелким колотым камнем (церкви Канителлиса или Канли-Диване). Близость (речь не идет о полной идентичности) строительной техники следует считать фактором сотрудничества мастеров отмеченных областей, а с другой стороны, отсутствие в Закавказье памятников с сухой, да еще и однослойной кладкой служит отрицанию предполагавшейся ранее активной деятельности в стране сирийских мастеров , как и, впрочем, подобной деятельности армян в Сирии.
Различия строительной техники стран Закавказья и юго-востока Малой Азии едва уловимы. Одно из них - большая роль, приданная буто-бетонной сердцевине конструкций в армянских памятниках, описанная на примере Текора. Другое - в постоянстве, с которым армянские мастера устраивали снаружи, в основании стены ступенчатый цоколь, а в редких случаях -ступенчатый подиум, стилобат. Восточно-византийские памятники археологически остаются плохо изученными и большинство памятников вросли в нанесенную землю. Одна ступень цоколя видна под стенами Кызыл-килисе, но, например, в Алахане, цоколь отсутствовал.
Лишь под немногими зданиями V - VI вв. нам известно устройство оснований стен. Как правило стены начинались с расчищенного до материка грунта, без устройства особого фундамента. Более поздние постройки раскрывают особенности такого строительства. Единственным зданием, в котором раскрыты и изучены настоящие фундаменты, является Эчмиадзин. Устроенные в вырытой по периметру будущих стен траншее, эти фундаменты представляют собой слой щебня, в верхней части смешанного с глиноземом, а в нижней - с песком, имеют глубину не менее 1,27 м (ниже не исследовались). Вероятно, они, как и два ряда кладки стен, достались зданию конца V в. по наследству от предыдущей постройки.303
Интересной особенностью техники этой эпохи является применение деревянных связей в стенах, которые можно наблюдать лишь на некоторых крупных постройках Армении и Каппадокии. Впервые на них было обращено внимание при изучении Текора. Н.Я.Марр отметил, что «деревянными бревнами вдоль проложены промежутки каменной кладки. Сейчас бревна эти обнаружены в верхних частях южной стены».304 Однако по сохранившимся фотографиям было ясно, что такие связи имелись на всех стенах и на разных уровнях. При укрепительных работах 1950-х гг. на Эчмиадзинском храме, во время очистки штукатурки с внутренней поверхности северной стены были обнаружены брусья, горизонтально уложенные в кладку.306 К сожалению, система их размещения не была проанализирована. Наконец, еще на одном армянском памятнике - базилике Цицернаванка, брусья квадратного сечения были включены в основу кладки стен трех надсводных помещений, два из которых располагались над пастофориями, а среднее - над апсидой.307 Один из двух видимых брусьев квадратного сечения находился на восточном фасаде, а второй - внутри храма, над апсидой. Несмотря на то, что, вопреки иным мнениям, базилика отнесена мной к VII в., эта и некоторые другие особенности памятника, в том числе композиционные, возрождают традиции раннехристианского времени.
Характер размещения брусьев в Цицернаванке схож с конструктивным решением Кызыл-килисе у Сиврихисара, где деревянные связи устроены во внешнем и внутреннем слоях кладки по периметру основы купольного барабана. Несомненно, это антисейсмическое мероприятие призвано было не только обеспечить связь между блоками кладки в горизонтальном направлении, для чего обычно и применялись брусья, но, главным образом, для создания надежной основы для купольной главы Кызыл-килисе и для надстройки над апсидой Цицернаванка. Деревянные брусья служили более пластичной опорой, чем камень, эти же брусья создавали разрыв в монолитной структуре памятников, так что надстройка при сейсмических толчках сотрясалась автономно, вероятно, с возможностью небольших горизонтальных подвижек относительно основного объема зданий.
Несомненно, и в Текоре кубовидная снаружи глава отделялась от основного объема брусьями, что замечено еще Н.М.Паглазовой, приведшей в качестве аналога постановку купола Ошк-ванка308. Фотографии интерьера этого храма со всей очевидностью указывает на ошибочность существующих обмерных чертежей памятника. Разрезы схематичны, не отражают кладку. Две узкие горизонтальные тяги непосредственно над подкупольными арками обозначены условно. В пределах верхней из них, в углах обозначены крошечные тромпы. На фотографиях же видно, что небольшие скульптурные элементы, наверняка, те самые изображения Евангелистов, на которые указывали Т. Тораманян и Н.Я. Марр309, которые и можно было спутать с тромпами, расположены ниже, еще на уровне толщины подкупольных арок в их вершине. По завершении этих «голов» и арок по периметру квадратного основания купола проходят деревянные брусья, которые, кажется, даже не срезают углов квадрата, то есть скульптурные изображения не служат тромпами и не помещены под тромпы. Некое подобие вытянутого кверху парусного свода, с прорезанными в нем окнами, устроено непосредственно над этими брусьями. Возможно, такие же присутствовали и с внешней стороны, в основе кубовидной главы. Фотографии выполнены снизу, и ракурс не позволил запечатлеть эту основу.
Это элементарное, но трезвое мероприятие с начала массового строительства купольных храмов не применялось, но примечательно, что сама концепция независимо устанавливаемого объема купольной главы продолжила развитие в церквях VII в. с подкупольными переходами, увенчанными кольцевым карнизом.
Обратив внимание на деревянные связи основного яруса при изучении Текора, Н.Я. Марр отметил, что «деревянными бревнами вдоль проложены промежутки каменной кладки. Сейчас бревна эти обнаружены в верхних частях южной стены»310. Однако по сохранившимся фотографиям было ясно, что такие связи имелись на всех стенах311 и на разных уровнях. Систему размещения связей этой церкви впервые представила Н.М.Паглазова, выявив их четыре уровня312, включая бревна под куполом. Места залегания бревен в поверхностях стен, обращенных во внутреннее пространство, определены верно, но новый взгляд на структуру памятника и посещение его остатков в сентябре 2006 г., позволили сделать некоторые уточнения.
Композиция храмов и стиль в эпоху триумфа Ираклия, их эволюция к середине VII века
Во второй половине VI в. в Армении происходят изменения, сказавшиеся к концу столетия на политическом статусе и культурно-конфессиональных направлениях развития страны. С последнего, мирного десятилетия VI в. и начинается новый этап развития раннесредневековой архитектуры стран Закавказья, а потому исторический и культурный контексты этого периода приобретают особую значимость.
В 589 г., когда шла борьба за персидский престол. Император Маврикий оказал помощь законному претенденту на него, Хосрову II. В благодарность тот, заключив мир в длившейся почти 20 лет войне, наряду с другими территориями, уступил значительную часть армянских земель Византии. По разделу, произошедшему в 591 г., граница империи подошла к Двину. Теперь Византия владела большей частью Армении, включая многие ее центральные области. Начиная с этого времени на протяжении ста лет Византия стала периодически присутствовать в Центральной Армении, а с 20-х гг. VII в. — ив двух других странах Закавказья, во многом определяя историческую судьбу региона и пути развития его культуры.
Второй раздел Армении (591 г.) спровоцировал и новое разделение епархий Армянской церкви. Армянский халкидонитский католикосат, учрежденный в Карине, был немедленно переведен в центр восточной части страны, в селение Аван (ныне пригород Еревана), в непосредственное соседство с традиционным церковным центром в Двине. Согласно Иоаннесу Драсханакертци (начало X в.), «...некто Иован из гюхаБагаран в гаваре Ког был посажен по приказанию императора Маврикия католикосом греческой стороны с местопребыванием в кахакапохе Аван, где сам же Иован построил великолепную святую церковь, вокруг которой раскинулись владения его резиденции. Меж тем, великий патриарх Абрам пребывал... в персидским уделе в городе Двин, ибо река Азат служила границей между обоими уделами. И хотя Иован был мужем правдивым и справедливым и добродетельной жизни, однако, будучи противопрестольным [патриархом], он расколол твердое единство патриаршего престола и посему немало раздоров претерпели обе стороны».660 «Иоанну Драсханакертци, - отмечает В.А.Арутюнова-Фиданян, - принадлежит самое терпимое мнение и о самом расколе, и о халкидонитском патриархе». Кажется, факт раскола беспокоит Иоанна более, чем вероисповедальная позиция противопрестольного католикоса. Историограф рисует положительный образ Иоанна Багаранци. Кафедральный собор, возведенный им в Аване, представленный «великолепным», - новое слово в армянской архитектуре, предвестник купольного зодчества VII в. Его замысел впервые отражал ориентиры на храмостроение Константинополя, отличался принципиальными новшествами, воспринятыми в следующие десятилетия зодчими церквей как халкидонитских, так и антихалкидонитских.
Себеос, враждебно относившийся к присутствию византийцев в Армении, обвиняет императора Маврикия в подстрекательстве Хосрова к выселению «строптивых и непокорных» армян из своей земли на другие территории Византии и Ирана661. Антиармянская переселенческая политика императора, которую анализирует большинство исследователей, могла исходить и из стремления решить внутренние проблемы Византии.662 Так или иначе, но армянские воинские контингенты появляются на Балканах, а Смбат Багратуни, прозванный «Хосров Шум» (радость Хосрова), усмиряет восставших в восточных провинциях Ирана и разбивает эфталитов на его границе.
С другой стороны, для времени правления императора Маврикия, и особенно для последующих десятилетий, никак не применим тезис А.Н.Тер-Гевондяна, согласно которому «Византия в конечном счете хотела превратить Армению в имперскую провинцию, уничтожив всякие признаки национальной самостоятельности и в особенности наследственные нахарарства».663
К концу VI в. меняются особенности управления в обеих частях Армении. К.Н.Юзбашян прослеживает формирование института первенствующего князя страны, в историографии часто называемого ишханом Армении. Начальная стадия этого процесса относится к последней четверти VI в. Асохик отмечает, что после восстания 571 г. персы марзпанами в Армению более не посылались, однако «История» Себеоса содержит перечни марзпанов с персидскими именами, функция которых сводилась к командованию армией. Управляли страной в то же время первенствующий армянский князь, и его деятельность «согласовывалась с местным самоуправлением».664 Роль прославленного в Византии и Иране (после победы над кушанами считался третьим в Иране нахараром) Смбата Багратуни Хосров Шума, его сына Варазтироца, спарапета Теодороса Рштуни свидетельствует о том, что самоуправление армян в условиях Сасанидского режима первой половины VII в. последовательно развивалось.665
Если при Юстиниане в византийских областях Армении автономия затухает, то после раздела 591 г. обстановка коренным образом меняется. Византия не стала подчинять общеимперскому статусу новоприобретенные территории. «Это было признанием местных норм социального устройства, то есть признанием их автономии».666 Здесь также появляется институт первенствующего князя, юридически не оформленный, но просуществовавший до конца VII в., «до того периода, пока византийцы - пусть от случая к случаю - обладали верховной властью над присоединенной в 591 г. Арменией».667 Но если первенствующие князья марзпанской Армении были представителями иранской администрации, деятельность первенствующего князя в византийской части страны «выпадала из обычной общегосударственной административной структуры - это была должность, связанная преимущественно с самоуправлением», и хотя князь мог командовать местной армией и тем самым подчиняться субординации, но в своей гражданской ипостаси он являл нечто принципиально новое. 8 Некоторые из ишханов Армении в разные годы возглавляли автономию иранской и византийской частей страны. С середины VII в., когда Сасанидская держава перестает существовать, страну в пределах ее двух объединившихся частей представляет лишь один ишхан Армении.
В реализации этого единовластия отражались чаяния о восстановлении царства. Воспоминания о Великой Армении как целостного государства были в среде армян настолько живы, что эта, казалось бы, мифическая, разделенная на несколько частей страна являлась предметом переговоров с армянами. В доказательство памяти у армян о максимальных границах Аршакидского царства Н.Адонц приводит высказывание Вахрама Чубина, который, претендуя на власть в Иране, клялся армянским князьям, что в случае поддержки с их стороны и свержения Сасанидов он восстановит царство армянское и предоставит им «всю армянскую землю до Капкоха и до ворот Алванских; со стороны Сирии - Аравастан и Нор-ширакан до границ арабов, что принадлежало им и при предках; и со стороны запада - до Кесарии Каппадокийской».669 Эти слова в уста Вахрама вкладывает Себеос, историограф VII в. Распространяя пределы царства до ворот Алванских и до Кесарии, то есть на территории, не входившие в царство Аршакидов, Вахрам, или уже Себеос, кажется, отразили реалии 6-7 вв. В «расширении» границ царства на северо-восток проявилось фактическое распространение власти Двинского католикосата, а в «расширении» их на запад - новое развитие расселения армянского этноса, новые названия областей к западу от исторической Армении.
Архитектурные идеи Нерсеса Строителя и рождение нового Стиля (Араратская долина и Тайк в середине VII в.)
Традиция представления развития архитектуры Армении и Грузии приписывает первенство тромповой системе перехода. Но если быть корректными в датировках некоторых армянских памятников (Гарнаовит, Птгни, и др.) и руководствоваться лишь точно датированными образцами, то следует признать, что чисто тромповая система перехода впервые появляется в храмах 630-х годов (Гаяне, Мрен, Аламан и др.). Сложнее ответить на вопрос, не было ли не сохранившихся близких образцов более раннего времени? Тем более, что к IV-V вв. была отнесена церковь, раскопанная Н.М.Токарским в Вохчаберде. Вариант ее реконструкции с постановкой купольного свода на неправильное восьмиугольное основание с короткими сторонами по диагоналям17 не имеет аналогов в Армении, да и в соседних странах. Обнаруженному там камню с высеченным в нем коническим тромпом в связи с особенностью его лицевой поверхности над самим тромпом отводилось место в углу купольного квадрата и, одновременно, в основании купольной конструкции. «Это для Армении первый случай купольной церкви без барабана, указывающий на очень раннюю дату (возможно, IV в.)», - заключает Н.М.Токарский. Однако этот камень мог находиться и в основе парусного перехода, подобно решению в небольших постройках первой половины VII в. (Зарнджа, Нор Кянк), что одновременно ставит под сомнение как первоначальной реконструкции, так и датировки церкви. Раскрытые основания не позволяют датировать памятник точнее, чем V-VII вв. Кроме того, специфика перекрытия столь маленького здания могла отличаться от основной линии развития куполостроения. Поэтому строить теории о развитии купольного зодчества на таких простейших и плохо сохранившихся постройках не приходится.
Это в равной степени относится и к Иберии, где существует пара образцов, относимых некоторыми исследователями к раннехристианскому времени лишь по причине простоты их композиции и неразвитости структуры купольной главы (церковь Марине в Зегани, маленькая церковь у храма Самтавро в Мцхете). Столь же безапелляционно возможно сделать и обратный вывод - об упрощении в них известных решений, воплощенных в более ранних, то есть VII в., известных памятниках в точности так, как принято считать упрощением церкви монастыря Дзвели Шуамта по отношению к Мцхетскому Джвари. По большому счету обе версии нужно считать недоказуемыми, поскольку они опираются преимущественно на субъективную позицию того или иного исследователя. Одна их часть испытывает необходимость в объяснении процессов развития грузинского, равно как армянского, зодчества исключительно в рамках местной эволюции, тогда как другие придерживаются более широких рамок развития, при которых основной его путь определяется крупными и художественно качественными произведениями, финансируемыми видными историческими деятелями и создающимися в рамках профессиональной традиции.
Так или иначе, в отличие от Армении, оснований для объявления тромповой системы перехода первичной в зодчестве Восточной Грузии достаточно, и эта система может казаться даже автохтонной потому, что тут не зафиксированы раннесредневековые образцы с парусным или на основе парусного перехода и с разграничением карнизом зоны перехода от барабана. Не знает ранняя грузинская архитектура и цилиндрических барабанов. Но если учитывать факт, что нам не известно на территории Иберии ни одного купольного сооружения, точно или достаточно относительно датированного временем ранее 40-х гг. VII в., когда в Армении преимущественно строились купола на тромпах, утверждения о чисто местном, картлииском происхождении этой формы оказывается, по крайней мере, необоснованным.
Но вернемся к реалиям рубежа VI - VII вв. Постановка купола с барабаном или без него над структурой подкупольного перехода с карнизом предполагает свободу в выборе числа окон и шестнадцать проемов в барабане храма Рипсиме, развивающего композиционные идеи Авана двумя десятилетиями позже, подтверждают вероятность существования в этом соборе большого числа окон, формирующих, на подобии Св. Софии кольцевой ряд под купольной полусферой. В перспективе пространства византийского храма перед входящим в него раскрывается определенное, исключительно оригинальное сочетание форм. За высоко парящим куполом эту перспективу завершает композиция из трех экседр, вписанных в бо лыпую, раскрывающуюся в центральное пространство. Взгляд в сторону апсиды в Аване способен уловить нечто напоминающее эту комбинацию форм: трехчастная структура из апсиды и угловых ниш, открывающаяся за купольным квадратом, причем апсида также, как и в Софии, удлинена небольшим сводчатым пространством.19 Тот же эффект свойственен пространству столичной церкви Св. Сергия и Вакха, как и Сан-Витале в Равенне, но сочетание этой перспективы с октагональным, без подкупольного перехода, центральным пространством оставляет несколько иное впечатление.
Однако фланкированная нишами апсида в Аване, в отличие от Софии, имеет иное пространственное расположение, все экседры армянского храма, как большие, так и угловые ниши, открыты в подкупольное пространство, что включает композицию в традицию октагональных построек, в том числе и отмеченных юстиниановских храмов. С другой стороны, невозможно вслед за Ж.М.Тьерри говорить и об аналогии функционального назначения диагональных ниш в Аване и константинопольских храмах, так как в последних фактически нет угловых помещений, а ниши не служат единственными зонами прохода в угловые зоны боковых нефов Софии или амбулатория Сергия и Вакха.
В позднеримской и раннехристианской архитектуре полукруглые экседры часто присутствуют при диагональных сторонах октагональных или круглых сооружений, как простых, служивших в христианскую эпоху крещальнями или мартириями, так и в более сложных композициях. В некоторых из этих памятников к восточной грани примыкает апсида. Такая схема в качестве периметра наоса присутствует в соборах Хаурана, на юге Сирии. В церкви Св-х Сергия, Вакха и Леонтия в Босре, втором, недавно раскрытом раскопками соборе Босры, как и в хорошо сохранившейся церкви Св. Теория в Эзре (Зораве) ниши открываются в пространство амбулатория и служат для прохода в дополнительные помещения по сторонам от алтаря (такие же ниши находятся за диагональными сторонами центрально октагона в Калат-Семане, а также на срезанных углах церкви Св-х Сергия и Вакха в Константинополе). Функционально ниши в сирийских памятниках близки аванским, но их роль в храмовом пространстве не сопоставима. Они являются второстепенными формами, удаленными от центрального пространства, не ощущаемыми в первые минуты нахождения в храме. Таково, во всяком случае, впечатление от пребывания в церкви в Эзре, где гораздо большей активностью обладает центральная форма - купол на восьми столбах. Тем не менее, несомненной является связь структуры из четырех диагональных ниш, как и восьми опор в Аване с византийскими октагональными композициями в целом, и, возможно, символико-литургическая связь посредством этих форм с крещальным и мартириальным культами.
Основные черты развития провинциальной традиции
Перенос военной компании императора Ираклия в Закавказье, перелом в ходе византийско-иранской войны и, наконец, победа империи в 628 г., привели к серьезным изменениям в регионе. Прежде всего, они сказались на массовом церковном строительстве, осуществлявшимся, главным образом, на расширившейся византийской территории.
С 30-х годов столетия строительство ведется настолько интенсивно, что даже сохранившийся спустя тринадцать столетий материал позволяет, как представляется, достаточно объективно судить о развитии типологии и стилистических направлениях архитектуры Армении и Грузии. Способствует этому и большой процент построек 30-х гг., точно датированных строительными надписями или сообщениями историографов. Это храмы Багавана (631-639), Аламана (637), Мрена (второй половины 30-х гг.), Гаяне (630-641). Благодаря общности конструктивных и художественно-стилистических черт последних трех из отмеченных построек, можно составить вполне определенное впечатление о характере строительства и воплощении художественных тенденций того времени, об их отличии от архитектуры эпохи Комитаса и, наконец, о том, в какой мере оформившиеся в 30-е гг. идеи и приемы продолжили свое развитие в следующее десятилетие, не смешиваясь поначалу с родившимся в те же годы новым стилистическим направлением, расцветшим при католикосе Нерсесом Строителем (641-661) и именуемым «звартноцевским». Гарантом стилистической чистоты первого, «мренского» (обозначение вводится условно) направления вплоть до середины VII в. послужило его развитие к этому времени исключительно на севере Армении и в Иберии, тогда как новый стиль зародившись в центрах Араратской долины и в середине VII века перенесенный в Тайк, получил широкое признание в Закавказье только во второй половине столетия. Если в конце VI - первой четверти VII в. нам известно в основном непосредственное участие католикосов в возведении крупных храмов, возводившихся, надо полагать, с разрешения иранской администрации, то теперь ктиторами многих, в том числе и крупньк церквей становятся феодалы, главным образом те, которые находились на службе у императора: об этом свидетельствуют надписи Аламана, Мрена, сведения и предположения по другим постройкам. В эти же годы католикос Езр, принявший в 631 г. халкидонский символ веры, возводит храм Гаяне в Вагаршапате и, возможно, он же строит огромный храм в Багаване. Означает ли это особое восприятие армянскими и восточногрузинскими мастерами греческой традиции в большей мере, чем имевшее место в предшествующий период? Последующий ход анализа подтвердит истинность оценки Ж.М.Тьерри : «отвоевание Иранской Армении не оказало решающего влияния Византии на армянское искусство, за исключением лишь некоторых проявлений.. .»1.
Искусство Армении 30-х гг. продолжило свое поступательное развитие в рамках устоявшейся строительной традиции и преобразовывающихся художественных предпочтений. Кроме местных образцов, оно избирательно обращалось и к византийским произведениям, но на это менее всего влияла подвластность большей части страны императору.
С рассматриваемого времени в Армении начинается и негласное соперничество между нахарарами, а вместе с ними и между родовыми епископствами в церковном строительстве. Возведение просторного и красиво храма воздавало особую честь его ктитору, который почти в обязательном порядке увековечивал факт строительства надписью на стене постройки. Включение таких надписей в систему фасадного декора, впервые ярко проявленному в Багаране, подчеркивает придаваемую им особую роль. С 30-х гг. распространение получает и ктиторский портрет, как часть ктиторских композиций (Мрен, Джвари). Эти явления получили многовековое развитие в армянской и грузинской средневековых культурах. Поскольку основная часть крупных храмов, начиная с 30-х гг., судя по надписям на них, строилась первенствующими князьями Армении и Иберии, можно предполагать их финансирование в том числе и из государственной казны, пополнявшейся сбором налогов. Однако более интересным является познание роли ктиторов в творческом процессе создания храма, а также их взаимоотношений с архитекторами или главными строителями.
О роли заказчика, методах работы византийских зодчих и строителей можно судить по описаниям построек или истории строительства отдельных церквей . Армянская письменность, в отличие от грузинской, «освещает историю архитектуры стран Закавказья с... наибольшей полнотой», но, «в отличие от грекоязычнои византийской и латиноязычнои письменности, для нее не характерны подробные описания» . С другой стороны, именно армянская литургическая литература содержит редчайший текст об акте основания церкви - канон «Основание св. церкви» католикоса Иоанна Мандакуни (480/1-502/3)4, исследованный и переведенный на русский язык П.М.Мурадяном. Текст этот гласит:
«Священный епископ созывает чин святонравных богослужителей, и они отправляются в место, по достоинству выбранное. Приносят двенадцать невыделанных и нетесаных средней величины камней. И читают плалмы числом 15... Дьякон проповедует... Затем устанавливается один камень в качестве основы церкви в центре алтаря, а остальные невыделанные камни - по четырем углам вокруг, богослужители же продвигаются с зажженными свечами и воскурением ладана... Епископ читает... молитву... и повелевает главе мастеров взять измерительный инструмент и расчертить местность по воле строителя. Затем епископ святым маслом освящает камни и четыре угла, говоря... Затем епископ берет кирку в руки и ударяет по расчерченной ремесленником земле - 3 /раза/ на востоке, 3 на западе, 3 на юге, 3 на севере и отдает рабочим, дабы поставить 12 камней в алтаре и на четырех углах, отмеченных епископом. Затем совершают литургию на том месте, где будет основан жертвенник /алтарь/»5.
Трактат устанавливает трех главных участников основания церкви: епископа, изъявляющего свою волю строителя (шинох), то есть заказчика или ктитора и, наконец, главу мастеров (чартарапет), то есть архитектора. Весь акт закладки основания представляет символическое действо, придающее процессу священный характер в глазах присутствующей паствы. Реально с трудом в ходе этого действа можно вычертить на местности лишь самый примитивный план, и несомненно, что замысел композиции, приподнесенный архитектору от имени строителя или ктитора заранее обсуждался всеми тремя лицами.
