Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Религиозно-философская сфера мировоззрения Байрона и романтическое культурное сознание 27
1. Библейская проблематика и ее значение для романтического мифотворчества начала XIX века 27
2. Постановка проблемы религиозно-философских исканий Д. Г. Байрона в контексте английской религиозной традиции 52
Глава 2. Библейские темы и мотивы в мистериях Д. Г. Байрона «Каин» и «Небо и Земля» 82
Глава 3. Место и значение библейских мотивов в поэме «Дон Жуан» 137
Заключение 168
Литература
- Библейская проблематика и ее значение для романтического мифотворчества начала XIX века
- Библейские темы и мотивы в мистериях Д. Г. Байрона «Каин» и «Небо и Земля»
- Место и значение библейских мотивов в поэме «Дон Жуан»
Введение к работе
Отражение тем и мотивов Библии в мировом искусстве и литературе является важной проблемой современного литературоведения, что связано с растущим в последнее время интересом к духовным истокам европейской культуры. В настоящей работе будет исследован один из аспектов этой проблемы, касающийся восприятия Библии и использования ее материала в литературе английского романтизма на примере художественного творчества Д. Г. Байрона (1788-1824).
Актуальность диссертации обусловлена тем, что в России и за рубежом в течение последнего десятилетия в байроноведении ощущался недостаток новых исследований. Последний всплеск интереса к наследию Байрона пришелся на 1988 год — год двухсотлетия со дня рождения поэта. В целом для литературоведения 80-х- начала 90-х была характерна тенденция к подведению итогов длительного изучения творчества Байрона. Между тем в настоящее время возникает задача пересмотра ряда традиционных подходов к произведениям Байрона, что связано с необходимостью вовлечения наследия поэта-романтика в широкий обще-культурный контекст. В частности, важным представляется рассмотрение позднего творчества Байрона в связи с общими тенденциями развития английского романтизма.
Предметом исследования в диссертационной работе является библейский материал, содержащийся в позднем творчестве Байрона, которое относится к периоду жизни поэта в эмиграции (с 1816 г.). Отечественные и зарубежные специалисты единодушно подразделяют поэтическую деятелвноств Байрона на два этапа, имея в виду душевный, мировоззренческий и творческий перелом, пережитый поэтом после семейной драмы и вынужденного отъезда из Англии. Эти события, по словам Н. Я. Дьяконовой, «послужили толчком, который стал началом подлинной душевной и поэтической зрелости Байрона» [Дьяконова, 1974, с. 7]. Современные исследователи в целом в отличие от современников поэта отдают предпочтение именно поздним его произведениям, находя их «наиболее значительными, смелыми, самобытными» (Дьяконова, 1974, с. 7]. Позднее творчество Байрона обладает спецификой, обусловленной переменами в сознании поэта и его новыми художественными исканиями. Так, существенно изменяют свое звучание традиционные для Байрона темы (трансформация типа байронического героя); в ряде произведений появляется несвойственное прежде творчеству поэта комическое начало: возникает, наконец, новая проблематика, связанная с попытками осмысления отношений мира и человека в обобщенной и универсальной форме.
Объектом исследования в диссертации являются поздние произведения Байрона, в которых новые эстетические и философские искания поэта проявились в наибольшей мере: мистерии «Каин» ("Cain", 1821) и «Небо и Земля» («Heaven and Earth», 1821), написанные на сюжеты Ветхого завета, и последняя работа Байрона — эпическая поэма «Дон Жуан» ("Don Juan", 1818-1823). В произведениях, избранных в качестве объекта анализа, ощутимо последовательное стремление поэта представить отношения человека и мира в обобщенной и универсальной форме. Это позволяет рассматривать вышеназванные произведения в качестве образцов романтического мифотворчества, основой для которого служит библейский материал. Такая постановка проблемы правомерна и обусловлена тем, что мифотворчество, выражающее потребность романтиков в осмыслении первооснов бытия в предельно обобщенном, «мифологизированном» виде, является формой романтического мышления, а также способом художественного воплощения романтического идеала. Между тем основополагающая роль мифотворческого начала в художественном наследии Байрона недостаточно осознана исследователями. В данной работе предпринята попытка восполнить этот пробел и исследовать специфику мифотворчества Байрона в его поздних произведениях. Такова цель диссертации.
В связи с поставленной целью выделяются следующие конкретные задачи диссертации:
• определить содержание и значение религиозно-философских исканий в позднем творчестве Байрона;
• исследовать формы мифотворчества в поздних произведениях Байрона с точки зрения их жанровых модификаций;
• выявить специфику мифотворчества в поздних произведениях Байрона по отношению к романтической традиции мифологизирования. Научная новизна работы. В настоящей работе впервые в отечественном и зарубежном байроноведении мистерии «Каин», «Небо и Земля» и поэма «Дон Жуан» рассмотрены с точки зрения реализации в них принципов романтического мифотворчества. В диссертации исследована специфика интерпретации библейского материала у Байрона по отношению к романтической традиции мифотворчества. Кроме того, в работе на основе систематизации материалов, содержащихся в эпистолярном и дневниковом наследии Байрона, а также в зарубежных и отечественных исследованиях, представлена целостная картина религиозно-философской сферы мировоззрения поэта на разных этапах его литературной деятельности.
Методология исследования обусловлена комплексом литературоведческих и культурологических подходов к явлениям художественной литературы. Основными методами, использованными в диссертации, стали герменевтический, связанный с проблемой истолкования литературного текста, и культурно-исторический, предполагающий включение объекта исследования в общекультурный контекст. Методологической основой диссертационной работы послужили труды отечественных и зарубежных литературоведов и философов Л. М. Баткина, Н. Я. Бер-ковского. Г. Блума. Я. Э. Голосовкера, А. В. Гулыги, Ю. Н. Давыдова, В. М. Жирмунского, А. Ф. Лосева, Е. М. Мелетинского, М. Ростона, Н. Фрая.
Результатом длительного и плодотворного изучения личности и творчества Байрона в отечественной и зарубежной филологической науке стало существование к сегодняшнему дню более сотни исследований разного уровня па всех европейских языках. Фундамент современного российского байроноведения составили труды таких ученых, как Н. Я. Дьяконова. А. А. Елистратова, М. С. Кургинян, А. С. Ромм, J1. Ъ. Сидор-ченко и др. В развитии зарубежного байроноведения основополагающую роль сыграли работы Б. Блэкстоуна. Э. Бостеттера. Р. Гликнера, М. Джозефа, Э. Догерти, В. Кальверта, Л. Марчанда, Дж. Макганна, Дж. Риденаура, С. Чью и др.
Необходимо отметить, что проблема использования библейского материала в творчестве Байрона возникала преимущественно в работах зарубежных ученых, тогда как в российском байроноведении она за редким исключением не становилась ранее предметом специального внимания. Настоящая диссертация, целиком посвященная обозначенной проблеме, вносит определенный вклад в развитие данной области отечественного литературоведения. Вместе с тем и в зарубежном литературоведении тема библеизмов в творчестве Байрона не исчерпала себя; изученными остаются далеко не все ее аспекты, и возникает необходимость продолжить работу в этом направлении, опираясь на результаты, достигнутые в исследованиях последних десятилетий. Автор настоящей диссертации имел возможность знакомиться помимо российской только с англоязычной литературой, которая но понятным причинам преобладает в зарубежной байрониапе. Последовательное изучение личности и творчества английского романтика начинается в начале XX века, когда далеко не научный интерес к фигуре Байрона уступает место попыткам осмыслить наследие поэта в литературном я общекультурном контексте. Способствует возникновению научного интереса издание на рубеже веков шеститомного собрания дневников и писем Байрона ("Letters and journals by Lord Byron": in 6 vol. / Ed R. E. Prothero, 1898-1901) и семитомного собрания сочинений ("The poetical works of Lord Byron": in 7 vol. / Ed. E. H. Coleridge, 1898-1904).
Немногочисленные до тридцатых годов XX столетия российские и зарубежные исследования носят по преимуществу биографический [Ве-со.човскни. 1902; Brecknock. 1926] и описательный, популярный [Dick, 1913: Nichol, 1919] характер. Большое научное значение имеет изданная в 1924 г. книга С. Чью «Байрон в Англии. Его слава и посмертная слава» [Chew. 1924], построенная на анализе документальных материалов (рецензий, журнальной полемики, писем читателей и пр.), отражающих восприятие творчества Байрона его современниками.
В критических исследованиях тридцатых-пятидесятых годов намечаются основные тенденции изучения мировоззрения и творчества поэта и формируется поле относительно устойчивых позиций байроноведения. Последнее пополняется целым рядом новых работ биографического плана [Drmkwater, 1937; Quennell, 1941; Gray, 1947; Borst, 1948; Wulliamy, 1948; Read, 1951; Bigland, 1956], а также исследований, ставящих проблемы философских, религиозных и эстетических воззрений Байрона iCalvert, 1935; Marjarum, 1938: Fairchild, 1949; Wilson Knight, 1952] и специально анализирующих отдельные произведения поэта [Boyd, 1945; Trueblood, 1945: Ridenour, 1960]. В середине века появляются первые отечественные монографические труды, ставящие перед собой цель всестороннего анализа творчества Байрона в контексте его эстетических, философских и политических взглядов [Елистратова, 1956; Кургинян, 1958; Ромм, 1961]. Несмотря на высокую степень социологизации и идеологизации, свойственную советскому литературоведению тех лет, они отличаются глубиной осмысления исследуемого материала.
На шестидесятые годы приходится появление наибольшего количества концептуальных исследований, посвященных Байрону (Joseph, 1964; Gleckner, 1967; McGann, 1968]1. Их авторы подвергли переоценке ряд устоявшихся в байроноведении позиций и предложили оригинальные интерпретации художественного наследия Байрона, привлекая опыт философской мысли XX века.
В семидесятые годы, благодаря публикации фундаментальных работ авторитетного специалиста по английскому романтизму Н. Я. Дьяконовой, обретает новое качество отечественная наука о Байроне. Впервые в байроноведении советского периода появляются труды, свободные как от социологических штампов, так и от тенденции к упрощению противоречий личности и творчества поэта. Круг проблем, разрабатываемых Н. Я. Дьяконовой, очень широк и охватывает многие стороны художе 1 Специальный анализ отдельных проблем, поставленных в них, следует несколькими страницами ниже. ствешюго наследия Байрона, а также эстетические и философские взгляды поэта в контексте английского и европейского романтического движения.
В зарубежном литературоведении восьмидесятых-девяностых годов в силу тенденции к подведению итогов изучения наследия Байрона, чье двз хсотлетие со дня рождения отмечалось в 1988 г., появился ряд работ обобщающего характера [Bea.tty, 1988; Coote, 1988; Foot, 1988]. В отечественной науке к юбилею поэта был приурочен академический сборник статей «Байрон. Великий романтик и мировая литература» (1991), объединивший усилия видных ученых-литературоведов.
Среди литературоведческих трудов, посвященных личности и творчеству Байрона, выделяются: 1) исследования, ставящие проблему религиозно-философских воззрений поэта и его взаимоотношений с распространенными религиозными доктринами: 2) работы, авторы которых, анализируя творчество Байрона в целом, затрагивают вопрос о роли библейских мотивов в отдельных произведениях поэта.
К настоящему времени существует единственное исследование, имеющее прямое отношение к проблеме библейских мотивов в творчестве Байрона. Речь идет о диссертации Т. Лупер на тему «Байрон и Библия. Конспект библейских ссылок в поэзии лорда Байрона» [Looper, 1978]. Задача автора сводилась к подсчету и систематизации текстуальных библейских ссылок, встречающихся в произведениях поэта. По итогам работы исследовательница разделила обнаруженные ею более полутора тысяч библеизмов на пять групп: точные, приблизительные и пародийные; цитаты, аллюзии и параллелизмы. Можно заметить, что принцип, положенный Т. Лупер в основу классификации библейских цитат у Байрона, не вполне удачен, поскольку здесь нарушена логика рубрикации: у названных трех категорий цитат отсутствует общий «знаменатель» — и точные, и приблизительные цитаты могут быть в то же время пародийными. К каталогу ссылок прилагаются обобщающие статистические таблицы, отражающие частоту использования Байроном библеизмов из Ветхого и Нового завета на разных этапах творчества и в отдельных произведениях с учетом распределения ссылок по указанным пяти категориям. Так. исследовательница обнаружила, что подавляющее большинство библейских ссылок в текстах (более 60 процентов) относится к Ветхому завету. Кроме того, материалы таблиц, составленных Т. Лупер, свидетельствуют о том, что библеизмы встречаются в поздних произведениях Байрона (после 1816 г.) намного чаще, чем в раннем творчестве поэта.
В английском и американском байроноведении проблема философско-религиозных исканий Байрона является предметом дискуссии с тридцатых годов XX столетия. Одним из наиболее ранних трудов, посвященных изучению мировоззрения Байрона, стала работа В. Кальверта «Романтический парадокс» [Calvert, 1935]. Уделяя основное внимание философским и эстетическим взглядам поэта, Кальверт коснулся и его религиозной позиции. Исследователь пришел к выводу о том, что Байрон в течение жизни не мог освободиться от воздействия кальвинизма — религии своего шотландского детства, однако, тяготясь этой мрачной доктриной, в зрелости стремился, хотя и безуспешно, изжить ее влияние и найти опору в католицизме как более гармоничном вероисповедании с эстетически привлекательным культом.
Религиозной сфере мироощущения Байрона специально посвящена работа Э. Марджарума «Байрон как скептик и верующий» [Marjarum, 1938]. Байроновед нашел, что религиозные взгляды Байрона, не отличавшиеся систематичностью, развивались по направлению от кальвинизма к деистическому мировосприятию. В то же время Байрон не переставал быть скептиком и рационалистом, хотя его отталкивал холодный рационализм Вольтера. Важнейшими факторами, обусловившими столь сложное и непоследовательное движение религиозно-философских взглядов Байрона стали, по мнению Марджарума, высокая интеллектуальная активность поэта, а также достижения естественных наук и свойственный эпохе дух рационализма.
Профессор колумбийского университета США X. Н. Файрчайльд посвятил Байрону одну из глав своего пятитомного труда «Религиозные тенденции в английской поэзии» [Fairchild, 1949]. Несмотря на название исследования, Файрчайльд не склонен преувеличивать степени религиозности Байрона, который, но его мнению, не отрицал, но и не мог принять христианства, используя религию только в качестве источника поэтического материала для собственного творчества. Дж. Уилсон Найт в своей книге «Лорд Байрон: христианские добродетели» [Wilson Knight, 1952], напротив, утверждает, что религия играла в жизни Байрона больною роль, хотя и обосновывает свое утверждение весьма своеобразно, считая прямым доказательством религиозности поэта его интерес к Библии. В целом исследователь исходит из того, что поэт твердо верил в постулаты христианской этики и столь же твердо отвергал доктрины организованного христианства, и, в первую очередь, кальвинистское учение о предопределении и вечном проклятии. Однако, отвергая последнее, Байрон с юности ощущал на себе некое проклятие, знаком которого была для него собственная хромота. Определяя взгляды зрелого Байрона как деистические, Уилсон Найт, тем не менее, говорит о том, что объективно религиозные предпочтения поэта были связаны с католицизмом.
Философско-религиозные воззрения Байрона стали предметом анализа в одной из глав работы Э. Бостеттера «Романтические чревовещатели» [Bostetter, 1963]. Бостеттер исходит из того, что Байрон всю жизнь хотел верить в упорядоченность и благорасположенность мира, а потому лихорадочно искал ответы на беспокоящие его вопросы в разных религиозных и философских доктринах — кальвинизме, пантеизме, католицизме, деизме, постоянно возвращаясь в своих поисках к последнему. Поздние дневники, письма и записи бесед Байрона с кругом знакомых позволяют увидеть, с какой надеждой он хватался за каждый новый аргумент в пользу веры, желая быть обращенным, но рациональный и скептический склад ума заставлял его подвергать все эти аргументы проверке, и всякий раз они ее не выдерживали.
Известный биограф Байрона Л. Марчанд в своей работе «Поэзия Байрона: критическое вступление» [Marchand, 1965] также говорит о том, что отношение Байрона к религии было очень серьезным, хотя он никогда ис принадлежал к приверженцам организованного христианства. Исследователь считает, что лучшим свидетельством религиозности Байрона или, но крайней мере, его готовности стать христианином, являются беседы поэта с доктором Кеннеди2. По мнению Марчанда, они пробудили в Байроне искреннее желание избавиться от тягостного для него религиозного скепсиса и найти точку опоры. Однако эти же беседы продемонстрировали большой интерес поэта к таким неортодоксальным учениям, как социнианство, из-за которого между собеседниками не раз возникала нешуточная полемика, и манихейство, дуализм которого в самом общем виде отражал представление Байрона о принципах устройства бытия. Равная степень внимания Байрона к столь разным типам вероисповедания говорит о его безразличии к формальной стороне религии, но не к самой религии.
М. Ростон, анализируя религиозные взгляды Байрона в своей монографии «Пророк и поэт: Библия и развитие романтизма» [Roston, 1965], подчеркивает, что личная религия поэта целиком сформировалась под
2 Методистский священник и армейский врач английского гарнизона в Кефалонии (Греция), где поэт жил із течение десяти дней по прибытии в Грецию. Доктор Кеннеди с согласия Байрона взялся обратить его в христианство, и они вели долгие дискуссии о религии. Позднее материалы этих бесед легли в основу книги Кеннеди "Conversations on religion, with Lord Byron and others, held in Cephalonia", вышедшей в Лондоне в 1830 г. влиянием доктрин первородного греха и предопределения, которые он помимо воли усвоил в детстве благодаря кальвинистскому воспитанию. В течение всей жизни Байрон стремился избавиться от следов кальвинизма, и именно этим, по мнению Ростона, объясняются его дерзкое богоборчество и нарочитый аморализм, скрывающие за собой всепоглощающее чувство вины.
Р. Гликнер в оригинальном концептуальном исследовании «Байрон и руины рая» [Gleckner, 1967], полемизируя с установившейся в байро-новедении точкой зрения, настаивает на систематичности религиозно-философских воззрений поэта. Указав на доктрину грехопадения как на основ}/ байроновской системы взглядов, Гликнер называет ее «личной теологией отчаяния» и представляет в виде «мифа о вечном падении и проклятии человека в аду человеческого существования» [Gleckner, 1967, p. xvii]. Таким образом, Гликнер склонен оценивать жизненную философию Байрона как экзистенциалистскую по своей сути, и зачастую рассуждения и выводы автора приводят к неоправданной модернизации взглядов поэта первой четверти XIX века. Исследователь считает, что Байрон понимал грехопадение иначе, чем христианские богословы, и связывал это событие не с Богом и не с виной прародителей, а с самой противоречивой природой человека, который «рождается с плотскими страстями, но и с врожденной, хотя и тайной любовью к Добру» [Байрон, 1965, с. 273]. Эта двойственность натуры человека порождает в нем чувство вины и заставляет его выдумывать состояние невинности, в котором он якобы некогда пребывал и которого лишился по собственной воле, что и нашло отражение в ветхозаветном мифе (и в целом ряде аналогичных мифов разных народов мира).
Дж. Макганн, касаясь в работе «Горящий прах. Поэтическое развитие Байрона» [McGann, 1968] проблемы становления религиозно-философских взглядов Байрона, говорит о том. что затруднительно четко определить религиозные убеждения человека, который превыше всего ценил интеллектуальную свободу. Поэтому можно лишь обозначить общие позиции, принимаемые либо отвергаемые Байроном в религиозной сфере. Вера в существование единого Творца.-первонричину роднит его с деистами: отрицание доктрины искупления и восприятие земной жизни Христа только как нравственного примера для подражания — с социни-апами: отрицание учений о вечности ада, предопределении и первородном грехе отделяет Байрона от кальвинистов: и, наконец, выраженный рационализм мышления поэта делает его наследником просветительской философии. Макганн подчеркивает, что самым серьезным пороком большинства распространенных вероучений Байрон считал догматизм и отсутствие терпимости к другим формам вероисповедания, что и заставляло поэта быть вне всех религиозных лагерей.
Н. Я. Дьяконова в своей работе о позднем творчестве Байрона «Байрон в годы изгнания» [Дьяконова, 1974] в целом характеризует религиозные взгляды поэта как «деистические, с верой в бога как великую первопричину, но с сильными сомнениями в его доброте и всемогуществе» [Дьяконова, 1974, с. 78]. Исследователь особо отмечает, что личная религия Байрона с ее «утверждением свободы совести, мысли и чувства» была «формой протеста против официального общества и его идеологии» [Дьяконова, 1974, с. 79]; вместе с тем, но мнению Н. Я. Дьяконовой, и в этом своем «расплывчатом деизме» Байрон не был последователен: «он жаждал обрести некий абсолют и мучился своим неверием» [Дьяконова, 1974, с. 79].
Многолетнее изучение «Каина» Байрона привело к появлению в англоязычном и отечественном литературоведении ряда оригинальных интерпретаций мистерии, заслуживающих внимания. Э. Бостеттер [Bostettcr, 1963] расценивает «Каина» как эффектную, но прямолинейную и тенденциозную драму и называет причиной творческой неудачи Байрона буквальное понимание Библии, в частности, буквальную веру в Бога-тирана. Этот буквализм, по мнению Бостеттера, был обусловлен кальвинистским воспитанием Байрона, наложившим неустранимый отпечаток на сознание поэта. Выступив в своей мистерии против ортодоксии, он использовал систему понятий этой ортодоксии, будучи не в силах вырваться за ее пределы.
М. Ростон [Roston, 1965], вопреки устоявшейся традиции, отказывается считать «Каина» богоборческой драмой и приводит в обоснование своей позиции следующие соображения: 1) уважение Байрона к Библии, обусловленное протестантской традицией чтения Книги без посредников и выразившееся в особой заботе поэта о соблюдении верности тексту Бытия; 2) прямое и сознательное разрушение Байроном ореола героизма вокруг образа Каина в финале мистерии, когда братоубийца, осознав весь ужас своего преступления, повергается ниц перед Богом и безропотно принимает наказание. Главный аргумент Ростона состоит в том, что Байрон будто бы идентифицировал Авеля с фигурой Христа и намеренно ввел в пьесу христианский мотив распятия с тем, чтобы не допустить героизации Каина.
Р. Гликнер [Gleckner. 1967J предлагает интерпретацию мистерий, соответствующую выдвинутой им концепции мировоззрения Байрона. Исследователь находит в «Каине» и «Небе и Земле» выражение пессимистического «персонального мифа» Байрона о бесконечно повторяющейся утрате рая, происходящей как на космическом, так и на индивидуальном уровнях. В этом контексте фигура Бога предстает «архетипом поэта-пророка» [Gleckner, 1967, р. 324]: тот и другой безмерно одиноки, возвышаются над всеми и обречены бесконечно творить. Образ Иеговы является еще и своеобразным «конспектом» человека с его мстительностью, жаждой власти и разрушения. Что касается самих представителей человеческого рода в мистериях, Каина и Иафета. их судьба в полной мере соответствует представлению Байрона (в истолковании Гликнера) об уделе человека — они прокляты на существование вопреки своему желанию.
Дж. Макганн в уже упомянутой работе [McGann, 1968] рассматривает мистерию как первую часть дилогии, рассказывающую о начале («Каин») и конце («Небо и Земля») проклятой расы. Взятые вместе, мистерии представляют собой «наиболее координированную попытку драматизировать фундаментальные космические предпосылки положения человека на земле» [McGann, 1968, р. 245]. Макганн подчеркивает, что самого Байрона при создании мистерий интересовал не метафизический или аллегорический, а психологический аспект поставленных им проблем, о чем свидетельствуют неоднократные замечания поэта по поводу пьес.
Э. Дотерти в монографии «Байрон» [Doherty, 1968J приходит к выводу, что Байрон выразил в Каине самого себя, наделив героя целым рядом своих черт, таких, как «ненависть к рабству, чувство разобщенности с благомыслящим большинством, неприятие кровопролития и неоправданной жестокости и симпатия к обездоленным» [Doherty, 1968, р. 121].
Автор самых ранних советских байроноведческих исследований А. А. Елистратова в работе «Байрон» [Елистратова, 1956] видит в Каине «естественного» человека в просветительском понимании слова и потому настаивает на моральном оправдании героя. Сравнивая мистерию с «Освобожденным Прометеем» Шелли, близким «Каину» по бунтарскому духу, исследователь указывает на исторический пессимизм Байрона в противоположность Шелли, видящему в вечной смене явлений не бессмысленный круговорот, а поступательное движение.
М. С. Кургинян в своей работе «Джордж Байрон» [Кургинян, 1958] отмечает, что отрицание и богоборчество сами но себе не являются глав 20
ной идеей «Каина», поскольку Каин не принял сторону Люцифера, осознав, что «у врага бога — дьявола так же безнадежно искать поддержки, как и надеяться на помощь самого бога» [Кургинян, 1958, с. 166]. Байрона занимала, по мнению исследовательницы, проблема поисков человеком гармонии между знанием и любовью во враждебном мире. Положительного решения проблемы в мистерии нет, но нет и повода для мрачного пессимизма: «положение человека в его единоборстве с роком трагично, но не безнадежно, он слаб, но не ничтожен» [Кургинян, 1958, с. 78].
Анализ «Каина» в монографии А. С. Ромм «Байрон» [Ромм, 1961] выстроен на основе понимания сложной диалектики идейного содержания мистерии, что позволяет автору всесторонне оценить трагическую противоречивость центральных персонажей, Люцифера и Каина, «.невиновных в том, что коварная логика бытия заставляет их действовать как бы вопреки собственной природе» [Ромм, 1961, с. 78]. Однако общий вывод, который делает А. С. Ромм, в силу своей жесткой однозначности не соответствует принципам диалектического мышления: автор считает, что в мистерии «утверждается правомерность революционного насилия как единственно возможной формы протеста против жестокости и несправедливости существующего распорядка» [Ромм, 1961, с. 79].
Н. Я. Дьяконова в упомянутой работе «Байрон в годы изгнания» [Дьяконова, 1974] отводит анализу мистерий целую главу. Исследователь указывает на универсальный характер проблем, поднимаемых Байроном в «Каине» с его «"вечной", фаустовской темой» [Дьяконова, 1974, с. 67]. Н. Я. Дьяконова считает, что одно из центральных мест в мистерии занимает вопрос о неизбежной «моральной двусмысленности» [Дьяконова, 1974, с. 72], которой не могут избежать борцы с несправедливостью: при всей своей необходимости их борьба требует нравственных жертв и поспт разрушительный характер. В этом заключается безысходный трагизм «Каина». В контексте настоящей работы особенно важно замечание исследователя о «трагической окраске религиозной проблематики» [Дьяконова, 1974, с. 79], обнаруживающей себя в мистерии: Н. Я. Дьяконова усматривает прямые параллели между горестными вопросами без ответов, возникающими у Каина, и размышлениями самого Байрона в переписке и дневниковых записях периода создания пьесы.
В статье А. А. Чамеева «Мильтон в творчестве Байрона» [Чамеев, 1991] рассмотрен один из важных аспектов творчества Байрона. Исследователь отмечает огромную роль наследия патриарха английской поэзии в становлении поэта-романтика и анализирует ряд произведений последнего («восточные поэмы», «Манфред». «Каин») с точки зрения восприятия и трансформации в них традиционных для Мильтона мотивов. В центре исследования находится образ мильтоновского Сатаны, обнаруживающий «черты фамильного сходства» [Чамеев. 1991, с. 61] с образами байронических героев, созданными романтиком в разное время.
Первые литературоведческие работы, посвященные «Дон Жуану», появились в сороковые годы. Такова монография П. Трублада «Расцвет байроновского гения: изучение "Дон Жуана"» [Trueblood, 1945]. Не претендуя на всеохватность, исследователь поставил три проблемы, имеющие отношение к поэтике и проблематике произведения: замысел поэмы и источники влияния на нее: отзывы о поэме в современной Байрону британской периодической печати: роль сатиры в «Дон Жуане» и эволюция сатирического метода поэта от яркой социальной сатиры к возникающей в последних песнях всеобъемлющей критике всего современного мира.
Вышедшая в том же году работа Э. Бойд « Дон Жуан" Байрона. Критическое исследование» [Boyd, 1945] является ценным источниковедческим трудом. Автор указывает на большое количество древних и новых произведений, прямо или опосредованно повлиявших на замысел произведения в целом и на художественное решение отдельных эпизодов поэмы. Кроме того, исследовательница вычленяет использованные Байроном разнообразные жанровые модели — от иозднеантичного авантюрного романа и ренессансной комической бурлескной поэмы до иредроман-тического «готического» романа. Наконец, автор исследует сущностные характеристики «донжуанизма» и поднимает вопрос о месте байроновского образа в европейской литературной традиции изображения Дон Жуана.
Особого внимания заслуживает оригинальное исследование Дж. Ри-денаура «Стиль "Дон Жуана"» [Ridenour, 1960], в котором поэма рассматривается сквозь призму двух организующих тем — «христианского мифа о грехопадении и классической риторической теории стилей» [Ridenour, 1960. р. 20]. Третьим, уже структурным элементом, организующим произведение, исследователь считает фигуру рассказчика и посвящает ей отдельную главу, как и двум остальным темам. Риденаур стал первым из байроноведов, обратившим внимание на роль в «Дон Жуане» мифа о грехопадении, использованного, по мнению автора, в качестве «метафоры, с помощью которой Байрон выражает свое собственное видение» [Ridenour, 1960, р. 21] мира и человека в нем. Исследователь нашел, что это видение не слишком оптимистично, но и безысходно мрачным его тоже нельзя назвать.
Обсуждение поэмы занимает почти половину всего объема монографии М. Джозефа «Байрон-поэт» [Joseph, 1964]. Предметом внимания стали литературные источники и жанровые модели, использованные Байроном при написании «Дон Жуана», проблема рассказчика и вопрос о характере иронии в поэме. Также в работе неизбежно оказалась затронутой и проблема интерпретации мифа о грехопадении (эту тему «увидел» в поэме Риденаур и открыл дискуссию). Не внося принципиально новых идей, Джозеф рассмотрел некоторые из линий поэмы (война, развитие знаний и искусства) сквозь призму библейского мифа.
Р. Глнкпер, последовательно придерживаясь своей концепции, даже в наименее мрачном произведении Байрона обнаруживает свидетельства безысходного отчаяния поэта и приписывает ему обостренное «видение архетииической утраты любви и руин рая» [Gleckner, 1967, р. 343]. С этих позиций Гликнер анализирует мотивы поэмы, допускающие подобную интерпретацию, и игнорирует остальные (в частности, сатирические).
Дж. Макганн посвятил поэме свою работу «"Дон Жуан" в контексте» [McGann, 1976]. Он настаивает на том, что обращение к библейскому мифу о грехопадении не носит у Байрона религиозного характера, но «представляет собой способ проверки социального и психологического смысла некоторых основополагающих "религиозных" проблем» [McGann, 1976, р. 144], выступающих как часть традиции и коренящихся в сознании людей.
В отечественном байроноведении «Дон Жуану» также посвящено немало работ. А. А. Елистратова в работе «Байрон» отмечает огромную дистанцию между героем и рассказчиком, и, как следствие, разрыв между собственно сюжетной линией и лирическими отступлениями. Дон Жуан не является носителем идей автора, и это отличает поэму от прежнего творчества Байрона. Вместе с тем, образ героя, вопреки мнению современных Байрону критиков, не только не унижает человека, но, напротив, именно этот легкомысленный странник оказывается «истинно нравственным человеком в моменты решающих жизненных испытаний» Елистратова. 1956, с. 237]. В целом исследователь считает целью поэмы «оправдание земной чувственной природы человека со всеми его страстями и устремлениями» [Елистратова, 1956, с. 236]
М. С. Кургинян [Кургинян, 1958] указывает, что Байрон, создавая поэму, сознательно и последовательно развенчивал и пародировал роман 25
тическую традицию, которую сам же отчасти и создал: в «Дон Жуане» сталкиваются два противоположных типа отношения к миру, один из которых связан с подлинно романтической героиней Гайдэ, вступившей в единоборство с обстоятельствами и погибшей в этой схватке; второй вариант поведения демонстрирует Жуан, способный приспосабливаться к любым обстоятельствам, не помышляя о сопротивлении и руководствуясь в своих поступках житейским здравым смыслом. В этом смысле сам Доп Жуан предстает пародией на романтического бунтаря, а все произведение должно восприниматься как прощание Байрона со своим романтическим прошлым.
Н. Я. Дьяконова [Дьяконова, 1974] считает, что одним из центральных мотивов поэмы стало развенчание «наивного идеализма просветительской концепции человека» [Дьяконова, 1974, с. 111], и история Жуана — это «рассказанная на новый, печальный лад история "естественного" человека» [Дьяконова, 1974, с. 111]. Полемизируя с А. А. Ели-стратовой, Н. Я. Дьяконова настаивает на том, что Байрон не только не оправдывает естественных побуждений Жуана, но доказывает, что, следуя им, герой превращает себя в орудие чужих желаний и страстей. Такова реальность, разрушающая гармоничные построения просветителей, и именно отчетливое осознание пропасти между желаемым и действительным, но мнению Н. Я. Дьяконовой, объясняет горький скепсис и сарказм Байрона, наполняющие собой поэму
Проблема использования библейского материала в творчестве Байрона, как можно видеть из обзора критической литературы, давно заняла свое место в кругу актуальных вопросов байроноведения. Концепции, разработанные специалистами, а также отдельные замечания, имеющие отношение к проблеме и обнаруженные автором диссертации в ряде изученных работ, стали отправной точкой для дальнейшего исследования.
Библейская проблематика и ее значение для романтического мифотворчества начала XIX века
Проблематика настоящей работы требует специального обращения к европейской (в первую очередь, английской) традиции использования Библии в искусстве. При этом приобретает особое значение вопрос об отношениях между мифологией и религией — вопрос, непосредственно связанный с проблемой восприятия Библии в европейской культуре Нового времени. Кроме того, задачам диссертации соответствует постановка проблемы романтического мифотворчества в ее теоретическом и практическом аспектах. Таков круг вопросов, исследование которых составит содержание первого параграфа работы.
Область современной гуманитарной науки, занимающаяся мифологией, до сих пор лишена единой общепринятой теории с четкой структурой и понятийным аппаратом, так что исследователю приходится иметь лело с разными и порой противоречащими друг другу точками зрения, постулируемыми разными научными школами. В одном из обзоров существующих концепций мифа справедливо отмечено, что сложившаяся к сегодняшнему дню ситуация в сфере изучения мифа закономерна в силу многих причин, среди которых важное место занимает «непременная субъективность... восприятия» [Шарыпина, 1995, с. 14] мифа, обусловливающая разноплановость подходов к этому явлению культуры. Тем не менее, миф обладает рядом устойчивых и универсальных свойств, которые необходимо иметь в виду при исследовании проблем, связанных с функционированием мифа в искусстве и литературе.
В современной науке существуют узкое и широкое понимание мифа. В первом случае миф (мифы) понимается как «совокупность сказаний о богах и героях... действовавших в начале времени и участвовавших прямо или косвенно в создании самого мира, его элементов, как природных, так и культурных» [Мелетинский, 1992, с. 653]. Одновременно миф мыслится как «система фантастических представлений о мире», являющаяся «основным способом понимания мира» [Там же] на ранних стадиях существования человеческого общества.
В настоящей работе дается краткое обоснование понятий мифа и мифологизации в качестве категорий культурного сознания. С этих позиций миф предстает «универсальной образно-чувственной или художественной формой воплощения общей картины мира» [Федоров, 2001, с. 287] и, будучи «...необходимой категорией сознания и бытия вообще» [Лосев, 1991. с. 25], сопровождает человека, начиная с древности, и проявляет себя в естественном и непрерывном процессе мифообразова-ния, «мифологизирования» как в сфере общественного сознания, так и на личностном уровне. С точки зрения мифологизирующего сознания, миф есть «наивысшая по своей конкретности, максимально интенсивная... непосредственная и наивная действительность» [Лосев, 1991, с. 24, 100], достоверная, как достоверна подлинная реальность, окружающая человека. Миф как универсальная форма сознания «определенным образом регулирует смысловые отношения между человеком и миром через процессы мифологизации» [Федоров, 2001, с. 286], притом что «происходящее в реальной жизни в освещении мифа оказывается на уровне вечного и универсального» [Ротенберг, 1977, с. 74].
А. Ф. Лосев в своей фундаментальной работе «Диалектика мифа» (1930) уделил особое место исследованию отношений между мифом и религией и разграничению их «полномочий». Специфическое свойство религии как таковой отражено в афористичной формуле А. Ф. Лосева, указавшего на то, что религия всегда есть «самоутверждение личности в вечности» [Лосев, 1991, с. 92]; иными словами, религия с необходимостью основывается на соотнесении временного и абсолютного, когда собственное бытие оценивается человеком сквозь призму конечной, вневременной перспективы. Монотеистическая религия предполагает вер} в сверхъестественное божество, бесконечно удаленное от человека и представляющее собой средоточие высшего ценностного смысла. Наконец, религия требует от человека соблюдения определенных установлений (заповедей) морального характера.
Что касается взаимоотношений исторически сложившейся мифологии и религии (позиция религиозной философии в данной работе не рассматривается), миф первичен по отношению к религии и может существовать вне ее, тогда как религия немыслима без мифологии. По словам Е. И Ротепберга, «для многих религий мифология составляет более ранний пласт: догматическая часть системы возникает позже, в условиях развитой культовой традиции, когда сам мифологический материал подвергается более строгой кодификации» [Ротенберг, 1977, с. 73]. Религиозный миф, сам но себе не являющийся догматом, может обрести этот статус. По Лосеву, догмат, будучи «первым принципом разумного осмысления мифа», представляет собой «сознательное утверждение мифа, открытого в данном религиозном опыте» [Лосев, 1991, с. 102-103], как единственно истинного и необходимого среди прочих мифов, трактующих тот же предмет. Так. христианская догматика формировалась в борьбе с ересями и языческими учениями, хотя первые христиане, как отметил А. Ф. Лосев, «жили не догматами, но мифами» [Лосев, 1991, с. 102], непосредственно ощущая себя участниками событий, связанных с жизнью и деяниями Христа.
На практике провести четкую границу между религиозным мифом и догматом подчас сложно в силу того, что еще в первые века христианства в сферу догматики была вовлечена очень значительная часть мифологического материала Библии, преимущественно, разумеется, новозаветного.
Библейские темы и мотивы в мистериях Д. Г. Байрона «Каин» и «Небо и Земля»
К Библии как источнику художественного материала Байрон постоянно возвращался на протяжении всей своей творческой деятельности. Даже если оставить в стороне произведения, написанные непосредственно на библейские сюжеты или включающие в себя элементы библейской мифологии, едва ли не во всем, что выходило из-под пера поэта, можно найти скрытые или явные цитаты, реминисценции, крылатые выражения, взятые из Библии.
Вопрос о характере восприятия Байроном Библии предполагает постановку проблемы разграничения мифологического и религиозного в сознании поэта. Английский романтик с детства привык воспринимать Библию1 как собрание захватывающих и поражающих воображение историй. Байрон говорил доктору Кеннеди с гордостью: «Я уверен, что ни один человек не читает Библию с большим удовольствием, чем я. Я читаю по главе каждый день и скоро смогу бить лицемеров их собственным оружием»-.
В зрелые годы Байрон так определял характер отношений между искусством и религией: «Христианство — не лучший источник вдохновения для поэта. Поэт не может быть связан строгим следованием вере»3. Это суждение поэт высказал в разговоре с Медвнном после выхода в свет «Каина». Медвин напомнил ему о Тассо и Мильтоне. На это Байрон ответил, что тот и другой имели дело скорее с мифологией христианства, чем с его доктринами. Продолжая свою мысль, он добавил, что очень хотел бы знать настоящую веру Мильтона, поскольку «Потерянный рай» и «Возвращенный рай» не удовлетворяют его в этом отношении4. Таким образом, Байрон четко разграничивал мифологию христианства, содержащуюся в Библии, и его религиозно-догматическую сторону, притом что последняя, по мнению поэта, не имеет к искусству никакого отношения.
Выбор библейских тем в творчестве Байрона во многом обусловлен особенностями мироощущения поэта. Новый завет почти не использовался им в качестве источника материала для художественного творчества: подавляющее большинство библейских тем и мотивов Байрон заимствовал из Ветхого завета. Причина заключается в том, что именно в драматических эпизодах последнего в полной мере выявляется активная позигщя человека по отношению к миру и богу, тогда как в Новом завете «энергия человеческого действия уступает место пассивности и смирению» [Протестантизм, 1990, с. 68]. Характерно, что Байрон-читатель, большой поклонник и знаток Библии, с детства предпочитал Ветхий за вет Новому; в 1821 г. он вспоминал, что чтение первого доставляло ему удовольствие, в то время как второй воспринимался с трудом ("...the New Testament struck me as a task, but the other as a pleasure") [Byron, 1978, vol. 8, p. 238j.
На основе ветхозаветных мотивов построен лирический цикл Байрона «Еврейские мелодии» ("Hebrew Melodies"), созданный в 1814-1815 гг. и состоящий из двадцати трех стихотворений. Большинство из них не имеет непосредственной связи с сюжетными ситуациями Библии: лишь немногие стихотворения соотнесены с конкретными эпизодами Ветхого завета («Видение Валтасара», «Поражение Сеннахериба», «Саул» и др.). Цикл проникнут настроением, соответствующим духу древнееврейской поэзии с ее извечной мудрой печалью по поводу удела человека в мире, где царит непреложный и равнодушный к смертным закон. Вместе с тем «Еврейские мелодии» представляют собой нечто большее, чем просто поэтическая стилизация. Ветхозаветные мотивы переосмыслены Байроном в соответствии с романтическим мироощущением, с его идеей сопротивления законам миропорядка, сопротивления безнадежного, но ощущаемого как насущная потребность духа. Лирический герой ряда стихотворений — неприкаянный поэт, живущий с «ощущением своего бесконечного одиночества среди мира» [Зверев, 1988, с. 123], ощущением, слишком хорошо знакомым самому Байрону. Чуткое и тонкое исследование поэтики и проблематики «Еврейских мелодий» можно найти в монографиях Н. Я. Дьяконовой «Лирическая поэзия Байрона» [Дьяконова, 1975, с. 106-113] и А. М. Зверева «Звезды падучей пламень» [Зверев, 1988, с. 121-123].
Влияние Библии обнаруживается и в безысходно мрачном стихотворении «Тьма» ("Darkness", 1816), навеянном тональностью книг пророков и Откровения Иоанна Богослова. Мотив конца света, разработанный Байроном, однако, не вполне соответствует эсхатологическим картинам Апокалипсиса. По замечанию М. Л. Гаспарова, «Тьма», по сути, опровергает Апокалипсис с его видением Страшного Суда и конечного поражения мирового зла: у Байрона «силы зла... безраздельно овладевают Вселенной, обращая мироздание в изначальный хаос» [Гасиаров, 1991, с. 222]. В этой новой для европейского искусства интерпретации мотива М. Л. Гасиаров справедливо усматривает характерные для творчества Байрона богоборческие тенденции, которые реализуются в полной мере в мистериях.
. Место и значение библейских мотивов в поэме «Дон Жуан»
Авторский романтический миф о мире и человеке, представленный в «Каине» и «Небе и Земле», был создан на основе жанровой модификации мистерии, позволяющей ставить важнейшие онтологические и нравственные проблемы в символически-обобщенной и универсальной форме. Поэму «Дон Жуан» (1818-1823), итоговое произведение Байрона, также есть основания рассматривать в качестве образца романтического мифотворчества, поскольку и здесь возникает универсальная но своему значению картина отношений между человеком и миром. Между тем обобщение в «Дон Жуане» носит иной по сравнению с мистериями характер: если в «Каине» и «Небе и Земле» существенные для поэта коллизии бытия приобретали универсальное онтологическое звучание за счет возможностей мистериальной жанровой формы, то в эпической поэме Байрон смог достичь обобщения благодаря обращению к «вечному» образу Дон Жуана в сочетании с библейскими и античными мифологическими мотивами. Романтический миф, возникающий в «Дон Жуане», создан на основе традиционного для европейской литературы жанра эпической поэмы. Соединение мифологических мотивов с жизненно-конкретными обстоятельствами, на фоне которых происходит действие поэмы, формирует особое художественное пространство с большим потенциалом обобщения.
В первой песни «Дон Жуана» намечены основные темы поэмы, позволяющие ориентироваться в ее обширном пространстве: "Love — Tempest — Travel — War" (I, 200). Любовь, буря, странствие, война — это темы, типичные для эпоса и дающие возможность проследить поведение героя в разных жизненных обстоятельствах. В распоряжении Байрона была вся мировая литературная эпическая традиция, и поэт сознательно использовал некоторые из ее образцов для воплощения собственного замысла. Так, находясь в Италии, Байрон открыл для себя поэтов итальянского Возрождения Франческо Берни и Луиджи Пульчи с их комическим эпосом: сильным было и впечатление, пол} ченное от знакомства с сатирическими поэмами современного итальянского поэта Джованни Баттисты Касти. Стихия комического и бурлескного захватила Байрона и побудила его к созданию первого опыта в новой манере —«Беппо», а затем и «Дон Жуана». Помимо названных жанровых моделей Байрон использовал в качестве образцов просветительский роман Филдинга и Вольтера. Жанр самого «Дон Жуана» практически единодушно определяется исследователями как сатирическая поэма или, словами Байрона, «эпическая сатира» ("epic satire") (XIV, 99).
Вероятно, именно сатирическая направленность поэмы заставила Байрона из всех героев, которых знает мировая литературная традиция, выбрать своим главным персонажем Дон Жуана. Во-первых, поэту по понятной причине нужен был герой, лишенный ореола героизма; во-вторых, Байрону требовался герой-странник; в-третьих, это должен был быть образ, укорененный в сознании читателей и в то же время допускающий относительно свободную интерпретацию. Персонаж старинной испанской легенды, ставший, по сути, мифологическим героем Нового времени, подходил как нельзя лучше.
Начиная с первого произведения, посвященного Дон Жуану, драмы Тирсо де Молины «Севильский озорник, или Каменный гость» (1630), и вплоть до конца XVIII века Дон Жуан представал сугубо отрицательным персонажем, соединяющим в себе худшие пороки: жестокость, вероломство, атеизм, лицемерие. Образ с течением времени усложнялся: не склонный к рефлексии искатель новых чувственных впечатлений Тирсо де Молины предстал иод пером Мольера артистичным интеллектуалом-циником, который превратил собственную жизнь в игру и втягивает в нее окружающих, упиваясь своей властью над людьми. Моцарт в своей опере «Дон Жуан, или наказанный распутник» (1787) предложил принципиально новую версию образа, наделив героя благородством и возвысив его чувственность до влечения к идеальной красоте, воплощенной в женщине. Уже эта краткая характеристика наиболее известных вариаций легенды позволяет увидеть, насколько широкие возможности открывает перед художником история Дон Жуана, допускающая самые разнообразные прочтения: в числе устойчивых качеств героя сохраняется только его неравнодушие к женскому иолу.
