Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Понятие эпистемы и её роль в языковых реализациях 11
1.1. Эпистемологические модели как регуляторы культурно-языковых явлений 11
1.2. Понятие и сущность штампов 18
1.3. Метафорические штампы как средство реализации эпистемологических установок 24
1.4. Функции метафоры в публицистическом дискурсе 33
1.5. Метафорические штампы как средство идеологического воздействия 38
1.6.Когнитивно-прагматическая функция метафоры 48
Глава 2. Эпистемологические особенности публицистических штампов послереволюционной эпохи 56
2.1. Изменение эпистемологической ситуации и роли языка 56
2.2. Публицистические штампы с военной метафорой 62
2.3. Публицистические штампы, основанные на зоометафоре...69
2.4. Мифологема и идеологема в публицистике 73
2.5. Роль метафоры в создании эзопова языка 84
Глава 3. Потенции технической метафоры в эпистемологическом моделировании 90
3.1. Особенности функционирования технической метафоры в послереволюционный период 90
3.2. Техническая метафора в немецком языке периода Третьего Рейха 105
3.3.Техническая метафора и технократизм 109
3.4. Техническая метафора в современном политическом дискурсе 112
3.5. Компьютерная метафора - новый виток развития технической модели 115
Заключение 133
Библиографический список 141
- Эпистемологические модели как регуляторы культурно-языковых явлений
- Понятие и сущность штампов
- Изменение эпистемологической ситуации и роли языка
- Особенности функционирования технической метафоры в послереволюционный период
Введение к работе
Каждая историческая эпоха характеризуется определенными предпочтениями в выборе "моделей репрезентации" когнитивного опыта в форме тех или иных представлений и образов воплощения и интерпретации актуальных для нее понятий и концепций. Такие доминирующие системы представлений принято, вслед за М.Фуко, называть эпистсмами (или, в более развернутом варианте, культурно-историческими зпистемаии или эпистсмами мситачьпости). Будучи особым образом связанными с общими мировоззренческими установками социума, подобные эпистемы проникают практически во все сферы жизни соответствующей эпохи: в искусство, в научное мировоззрение, в правовой и политический дискурс и т.д. Однако, прежде всего, они проявляются в национальном языке в форме устойчивых выражений, языковых штампов, распространенных метафор, то есть в тех языковых образованиях, которые не ограничиваются случайным употреблением, но воспроизводятся с относительной регулярностью. Выступая, с одной стороны, продуктами ментальных стереотипов социума, эпистемы сами несут в себе суггестивное начало, оказывая программирующее воздействие на все новых и новых членов данного языкового коллектива.
В общем, эпистемологическое влияние может проявляться в языке и спонтанно как следствие бытующих в ту или иную эпоху представлений о сущности мироздания, о природе и назначении человека и общества (ср. характерное для Нового Времени уподобление человеческого коллектива муравейнику или пчелиному рою); эпистемологические представления могут носить явно выраженный моделирующий характер и даже выступать основой
некоторой научной парадигмы (например, концепция языкового древа в языкознании XIX века). В подобных случаях, разумеется, нет оснований говорить о сознательном манипулировании метафорическими возможностями для искажения реального положения дел и внедрения в сознание (подсознание) человека угодной для кого-то картины мира. Более того, можно утверждать, что доминирующие в ту или иную эпоху представления о подобии разнородных явлений выполняют функцию, совершенно необходимую для поступательного развития науки. Таковой, к примеру, в течение длительного времени выступала "организмическая" парадигма, уподоблявшая социальные, психологические и др. явления жизнедеятельности природных организмов.
Ситуация в корне меняется тогда, когда определенная парадигма искусственно внедряется в сознание членов общества в угоду политической элиты, которая при этих условиях может эффективнее проводить угодную ей политическую линию. Ярким примером здесь может служить "техническая" модель социума и государства, усиленно эксплуатировавшаяся как в нацистской Германии, так и в Советской России послереволюционного периода. Вполне очевидно, почему такая модель была по душе вождям тоталитарных режимов: здесь все "разложено по полочкам", функции каждого строго регламентированы, каждый является "шестеренкой" или "винтиком" некоего единого механизма; удобно осуществлять тотальный "учет и контроль". Другими излюбленными моделями социума в условиях тоталитаризма могут выступать, например, организации с фиксированным функциональным назначением и жесткой иерархией (армия, завод, спортивная команда). Указанные сферы выступают основными источниками метафорических штампов, усиленно распространяющихся посредством СМИ.
Таким образом, в круг вопросов, связанных с эпистемологическим статусом языка и речевой деятельности, неминуемо вовлекаются проблемы,
касающиеся условий и предпосылок формирования в языке устойчивых (воспроизводимых) выражений, а также роли метафоризации как важнейшего способа создания образности, причем нередко с целью идеологического или манипулятивного воздействия на членов социума.
Актуальность данного исследования обусловлена тем, что в условиях демократизации российского общества необходимо сделать прозрачными механизмы идеологического воздействия на потребителя печатной продукции, осуществляемое посредством СМИ, и выработать критерии распознавания соответствующих суггестивных приемов. Появляющиеся в последнее время научные публикации с подобной установкой направлены, например, на выявление скрытых механизмов пропаганды ксенофобии, национальной розни, рекламирования наркотиков и т.д., что необходимо, в частности, для проведения соответствующей экспертизы материалов СМИ.
Объектом исследования является, соответственно, корпус образцов текстов СМИ и словарных единиц, подпадающих под определение публицистического штампа.
Предметом исследования выступают особенности публицистических штампов как механизма суггестивного 'воздействия СМИ, а также особенности функционирования метафорических моделей в различной историко-культурной перспективе.
Практическим материалом исследования послужили устойчивые метафорические выражения, извлеченные методом сплошной выборки из периодических изданий советского периода («Молодая гвардия», «На литературном посту», «Мировое хозяйство и мировая политика», «Красный Орел», «Коммунист», «Правда» и др.) и современных газет и журналов («Комсомольская правда», «Аргументы и факты», «Краснодарские известия» и др.), художественных произведений («Мы» Е. Замятина, «Котлован», «Чевенгур» и «Ювенильное море» А. Платонова), а также стихотворений и текстов песен, телепередач, Интернета.
Цель работы заключается в том, чтобы показать культурно-историческую обусловленность доминирующих эпистем и зависимость реализующих их субъектно-предикатных корреляций от идеологических установок соответствующего политического устройства общества; жесткость политической системы, как правило, предпочитает жесткость и функциональную определенность метафорических моделей интерпретации концептов гуманитарной природы.
Данная цель предполагает соответствующий ряд задач: - проанализировать научные источники, в которых рассматриваются проблемы, касающиеся тематики настоящей диссертации и на этом основании сформулировать свой теоретический аппарат;
используя образцы прессы, публицистики, примеры из художественной литературы, данные соответствующих словарей, собрать достаточно репрезентативный иллюстративный материал;
- проанализировать собранный материал с точки зрения его
политических, идеологических, общественно-исторических установок и
» выявить статистически подтверждаемые корреляции между формой
политического устройства соответствующей эпохи и доминирующими средствами метафорического представления явлений гуманитарной или социальной природы;
- сделать выводы о закономерностях и характере соответствующих
корреляций.
Теоретическая база исследования складывалась под влиянием идей и работ Дж. Вико,. В. фон Гумбольдта, А. Потебни, Г. Штейнталя, О. Шпенглера, И. Хейзинги, М. Бахтина, М. Фуко, 10. С. Степанова, А. Я. Гуревича, С. А. Мегеитесова и многих других. В контексте работ последнего времени нам по духу особенно близки четыре последних из названных авторов, непосредственно рассматривавших вопрос об эпистемах ментальности. Если в самых общих чертах обозначить основную установку
і*
исследования, можно сказать, что в ее основе лежит тезис о перманентном
влиянии друг на друга доминирующих в разных эпохах установок культуры и менталыюсти и моделей и шаблонов языка.
Научная новизна исследования обусловлена, в частности, тем, что в современной лингвистике имеется недостаточное количество работ, посвященных анализу влияния на язык определенной эпохи эпистемологических установок, связанных с доминирующей в ней системой общих представлений и господствующим "мифом", выступающим как мерило всех основополагающих ценностей. Исследования, посвященные данной проблематике, носят, как правило, частный характер. В нашей работе предпринята попытка создания общей теоретической базы, основывающейся, в частности, па разграничении "субъектных" и "предикатных" элементов культурно-языковой компетенции.
Теоретическая значимость определяется расширением
теоретических подходов к описанию метафорических моделей в рамках
когнитивного и прагматического направлений, изучением мало
исследованной специфики влияния ментальных установок определенной
эпохи на языковые реализации, а также углублением представления о механизмах воздействия СМИ на реципиента метафорических штампов в СМИ.
Практическая значимость работы заключается в том, что материал исследования и полученные результаты могут быть использованы в учебной практике для самостоятельного исследования в курсовых и дипломных работах, а также при разработке лекционных курсов по общему языкознанию, социо- и психолингвистике, стилистике, для проведения экспертизы печатных изданий.
На защиту выносятся следующие положения:
1) Эпистемы как доминирующие ментальные установки характеризуются культурно-исторической спецификой, которая проявляется
' в языке соответствующей эпохи в форме постоянных эпитетов, сравнений,
метафор, шаблонов и языковых штампов, оказывающих обратное влияние па мировоззренческие установки представителей данного социума. В культурно-языковом пространстве той или иной эпохи можно выделить семантические области, выступающие в качестве целевых установок языковой интерпретации (субъектное начало), и области, специализирующиеся в роли самих средств интерпретации (предикатное начало).
Предикатные элементы языка и культуры выступают моделями репрезентации мира в соответствии с доминирующими представлениями данной эпохи. Основными источниками метафорических интерпретаций социально-психологических понятий являются биологически-природные явления и область механических артефактов.
Идеологический дискурс авторитарных режимов отдает явное предпочтение "механистической" модели метафоризации для выражения концептов социального плана. Это обусловлено, прежде всего, тем, что
механическое представление социума выступает наиболее удобной моделью
для его контролирования. Активными источниками метафоризации служат также организации с четким функциональным предназначением и жесткой иерархией (типа армии или фабрики). "Биологическая" же модель, ассоциирующаяся с идеями спонтанности, саморегулируемости, в большей степени свойственна периодам свободомыслия.
4) Суггестивное воздействие идеологических метафор на членов
социума обусловлено их широкой тиражируемостью посредством СМИ.
Таким образом, идеологические метафоры становятся факторами массового
сознания, в языковом плане проявляющими себя в форме публицистических
штампов. Сознательно тиражируемые, публицистические штампы служат
действенным средством манипулирования общественным сознанием.
'
5) Характер соотношения субъектных и предикатных элементов в языке и культуре социума изменяется с появлением новых знаний о мире (географические или научные открытия), в связи с чем возрастает количество предикатных компонентов. Так, в настоящее время широчайшее распространение приобретает "компьютерная" метафора, несущая с собой действительно новые и действенные возможности интерпретации определенных явлений действительности.
Методы исследования. При исследовании публицистического
материала с учетом его специфики применялись компонентный,
сопоставительный, текстологический методы анализа. В основе
общенаучного подхода находились описательно-сопоставительный и гипотетико-дедуктивный методы; отбор материала производился приемом сплошной выборки.
Апробация работы. Основные положения диссертации докладывались и обсуждались на заседаниях кафедр общего и славянорусского языкознания и французской филологии Кубанского Государственного университета. Результаты исследования были представлены на научных и научно-методических конференциях: «Современные направления в обучении иностранным языкам в неязыковом вузе» (Краснодар, 1998, 1999); на научно-практических конференциях аспирантов и преподавателей факультета романо-германской филологии (Краснодар, 2003,2004, 2005).
Опубликованные статьи. По теме диссертационного исследования опубликовано 7 работ.
Структура работы определяется её исследовательскими задачами. Диссертация состоит из Введения, трех глав, Заключения и Библиографического списка.
Эпистемологические модели как регуляторы культурно-языковых явлений
Каждая культурно-историческая эпоха характеризуется свойственным ей порядком «моделирования», который определяет способ познания действительности. Процесс познания сочетает в себе характерные для данной эпохи активные сферы познавательного интереса (субъект) и способы их репрезентации (предикат). Подобная структурированность познавательного процесса указывает на его субъектно-предикатную организацию, которая характерна и для языковых изменений и выражается в членении когнитивного пространства на сферу определяемого и сферу определяющего (когнитивно освоенного и отрефлектированного). Для ориентации в культурно-историческом пространстве вводится в частности понятие эпистемы, которая по определению Мишеля Фуко, концентрирует в себе «основополагающие коды любой культуры, управляющие её схемами восприятия, её обменами, её формами выражения и воспроизведения, её ценностями, иерархией её практик». Эти коды «сразу же определяют для каждого человека эмпирические порядки, с которыми он будет иметь дело и, в которых он будет ориентироваться» [135, с .33]. Эпистема детерменирует генеральную ветвь когнитивных устремлений общества, интеллектуальную атмосферу определенной эпохи, характер проявления творческого начала. А. Я. Гуревич отграничивает понятие эпистемы от идей и учений, которые принимаются членами культурного сообщества и имеют определенное авторство. Эпистемы представляют собой «не сформулированные четко и не вполне осознаваемые... манеры мысли, которые присущи определенной эпохе или определенной социальной группе». Идеи и учения же «остаются достоянием интеллектуальной элиты... и представляют собой лишь видимую часть «айсберга» духовной жизни общества. Образ мира, заданный языком, традицией, воспитанием, религиозными представлениями, всей общественной практикой людей, -устойчивое образование, меняющееся медленно и исподволь, незаметно для тех, кто им обладает» [41, с. 355-356]. Но вполне очевидно, что между этими двумя типами ментальных установок существует взаимовлияние: эпистемы, составляющие скрытый интеллектуальный фон, неизбежно воздействуют на писателей или мыслителей соответствующей эпохи и вырисовываются в более или менее четко эксплицированных идеях; в свою очередь последние, внедряясь в сознание масс, утрачивают конкретное авторство и концептуальную четкость. Например, характерная для языкознания XIX в. «организмическая» трактовка языка, выразившаяся в концепциях «языкового древа», «периодов жизни» языка и др. была явно имплицирована глобальной эпистемологической установкой относительно аналогии в организации социальных, политических и биологических объектов. Чем дальше мы углубляемся в прошлое, тем менее различима грань между имеющими свое авторство идеями и анонимными эпистемами. В архаической мифологии и даже в ранней философии эти начала практически сливаются в неком эйдетическом единстве. Так, мифолого-космологические представления о единстве микро- и макрокосмоса, человека и природы, развиваемые греческими философами, в том числе и Платоном, в то же время были коллективным достоянием архаического сообщества и оказывали влияние на формирование языка (ср. характерное для этой стадии именование органов человеческого тела на основе природно-ландшафтных явлений: рус. небо -нёбо, нем. stirn (лоб) - stern (звезда) и т.п.) [84, с. 70] . Эпистемы, являясь отражением исторического и социального опыта того или иного народа, обладают большим мировоззренческим разнообразием и имеют четко выраженный порядок, демонстрирующий шкалу приоритетов принятых в данном обществе. Например, один из древнейших постулатов спекулятивного мышления об единстве макро- и микрокосмоса значительно шире представления, которое указывает на определенную аналогию в строении социальных и биологических систем или демонстрирует презумпцию однородной структуры в устройстве человеческого тела и государства (характерной, в частности, для политических мыслителей Ренессанса), хотя они явно имеют между собой генетическое родство. Необходимо подчеркнуть, практическую невозможность четкого определения периода возникновения наиболее значительных эпистем, поскольку они, в основном, берут свое начало в дописьмешюм или недокументированном прошлом, в мифолого-архетипических представлениях культуры. На наш взгляд, уместней говорить об активных и спокойных периодах существования тех или иных мировоззренческих установок в репрезентации окружающего мира. Эпистемологическая схема интерпретации, считающаяся в какой-то момент забытой и неактуальной, может приобрести новое наполнение и стать доминантной при определенных культурно-исторических предпосылках.
Понятие и сущность штампов
Лингвистическая сущность штампов, природа и причины их появления уже давно интересовали исследователей. Так вопросы сочетаемости слов в устойчивых словосочетаниях изучали Э. Бенвенист [1974], Ш. Балли [1961], а в отечественном языкознании проблемы штампа исследовали Г. О. Винокур [1930], Г. А. Золотова [1966], В. Г. Костомаров [1971], П. Р. Розенталь [1980], Г. Я. Солганик [1976], Д. М. Григорьева[1986].
«Большой энциклопедический словарь» в разделе Языкознание дает следующее определение штампа: «стилистически-окрашенное средство речи, отложившееся в коллективном сознании носителей данного языка как устойчивый, «готовый к употреблению» и потому наиболее «удобный» знак для выражения определенного языкового содержания, имеющего экспрессивную и образную нагрузку» [19, с.588]. Явление штампа в различных сферах речевой деятельности рассматривается с разных точек зрения и оценивается далеко не однозначно. Например, в публицистике штамп является неотъемлемой частью при создании экспрессивно и прагматически окрашенных выражений. В других сферах речевой деятельности штамп участвует в процессе стандартизации речи, под которым понимается естественный, объективный и прогрессивный процесс, имеющий целью создание емких, коммуникативно-целесообразных готовых речевых формул для разнообразных сфер и целей общения. Развитость, гибкость, разработанность литературного языка в большой мере находятся в зависимости от степени его стандартизованности, от наличия речевых клише (стандартов, формул) для различных речевых ситуаций или целей. Из-за отсутствия таких речевых форм процесс общения затрудняется, носители языка вынуждены создавать обороты и формулы для конкретных условий общения. Это свидетельствует о недостаточности разработанности речевых жанров. Ещё А.С. Пушкин в черновом наброске статьи «О причинах, замедливших ход нашей словесности» отмечает, что «...проза наша так ещё мало обработана, что даже в простой переписке мы принуждены создавать обороты слов для изъяснения понятий самых обыкновенных »(см. П. Поли. Собр. Соч. в 16-ти томах Т.П, с.21). Развитый литературный язык владеет более или менее широкой системой сложившихся, устойчивых способов выражения, общения. Стандартизация речи свидетельствует о глубинной тенденции языка к автоматизации, регулярности, устойчивости средств выражения, а также к привычному способу наименования и оценки.
Некоторые ученые, основываясь на размышления Ш. Балли, относят штампы в состав фразеологии. В. М. Богуславский считает, что «как схематически воспроизводимое и синтаксически цельная единица штамп тяготеет к единицам фразеологии» [цитата по 106, с.93]. Другие же считают, что хотя этим словосочетаниям присуща устойчивость, они лишены переносного значения.
Некоторые авторы разделяют стандартизованные обороты речи на словесные клише и штампы, считая, что это оправдано в целях углубления в соответствующую проблематику практической стилистики. Словесные клише обычно характеризуются: «а) воспроизводимостью в качестве целостных единиц; б) устойчивостью состава и структуры; в) постоянным местоположением компонентов. Вероятно, среди клише могут быть и единицы нейтральные (одним словом, короче говоря), и экспрессивные (сокрушительный удар, погибнуть смертью храбрых)» [119, с.93]. Ученые полагают, что благоприятным фактором для перехода словесных клише в разряд штампов является природная стандартизованность газетного языка. Но клише - далеко не единственный источник штампа. Пополнение состава штампов ведется за счет различных метафорических выражений, посредством неоправданной частоты употребления. Определяющим фактором перехода метафорического выражения в разряд штампа является также перемена контекста, или включение в «неразрешающий» контекст. Итак, отличительными признаками штампа по сравнению с клише считаются: 1) частота употребления, 2) потеря выразительности, образности [там же, с.93-94].
Явление штампа можно рассматривать как проявление феномена воспроизводимости в построении дискурса. Согласно концепции Э. Бенвениста об уровневом строении языка языковые образования имеют иерархичную организацию: сложные и объемные единицы языка строятся из более простых и элементарных [16]. Это означает, что текст строится посредством воспроизведения готовых элементов.
К языковым и текстовым образованиям, которым присуща та или иная степень воспроизводимости, можно отнести речевые клише, цитаты, афоризмы, пословицы и поговорки, мифы, народные песни и сказки. Превращение некоторых текстовых образований в воспроизводимые обусловливается их особой востребованностью в контекстах языкового общения. Востребованность, в свою очередь, мотивируется смысловой и функционально-прагматической релевантностью. Другими словами, в класс клише переходят такие выражения или дискурсы, которые характеризуются яркой смысловой чеканностью, отражающие особо значимые в социуме смысловые конфигурации, или четкой функциональной определенностью в плане реализации определенных речевых действий и установок (предостережений, упреков, поощрений и т.п.).
Изменение эпистемологической ситуации и роли языка
Устойчивые корреляции субъектных и предикатных составляющих ментальных установок формируют эпистемы, которые варьируют в исторической перспективе, так как находятся в прямой зависимости от значимых социальных, политических событий или важных научных открытий. Эпистемологическая ситуация, сложившаяся в языковой и ментально-культурной сферах в России 20-х годов прошлого века, формировалась под влиянием Великой Октябрьской социалистической революции и гражданской войны. Коренные трансформации государственного, общественного, экономического устройства сопрягаются с ломкой стереотипов поведения членов этносоциума, переориентацией морально-этических установок. Это было время величайших конфликтов и потрясений, сопровождавшееся интенсивными «языковыми переживаниями», изменением «языкового состояния» [НО, с. 12]. При этом изменения в языке носят не только количественный, но и качественный характер. На волне революционного подъема появляется классовое учение о языке, основоположником которого стал Н. Я. Марр. Ученый полагал, что развитие языков и переход с одной стадии на другую обусловлены социальными причинами. «Глубоко идущие революционные сдвиги в процессе диалектического отбора, революционные сдвиги, которые вытекали из качественно новых источников материальной жизни, качественно новой техники, качественно нового социального строя» способствовали появлению «нового мышления, а с ним новой идеологии в построении речи, и естественно, новой её техники». «Нет языка, который не был бы классовым, и, следовательно, нет мышления, которое не было бы классовым» [цит. по 3, с.40] . Учение Н. Я. Марра соответствовало социально-культурной атмосфере эпохи и свидетельствовало об эпистемологическом воздействии на теорию языка. Но наиболее значительные изменения происходят в лексике русского языка. Лексика, являясь самым подвижным и динамичным пластом языковой системы, реагирует на социальные перемены довольно быстро. Корреляции между изменениями словарного состава и феноменами внешнего и внутреннего мира человека носят взаимонаправленный характер. Слова и устойчивые словосочетания способны не только отображать многообразие окружающего мира, но также воздействовать на носителей языка, моделировать мышление и поступки членов этносоциума. Б. Тошович полагает, что «в условиях конфликта язык получает дополнительную функциональную нагрузку, поскольку выступает в качестве средства влияния, давления на другую сторону и общественное мнение, пропаганды и навязывания своих взглядов о характере конфликта, его причинах, поводах, возможных результатах и т. п.» [ 130, с. 109-110]. Русский язык советской эпохи имеет различные дефиниции: «язык тоталитарного общества», «деревянный язык», «казенный язык», «советский язык», «ритуальный язык», «советский «новояз», «советский брат «новояза», «язык лжи», «политизированный советский язык», «язык Совдепии», «жаргон власти», «язык тоталитаризма», «советский официозный язык», «советский идеостиль». Гиперонимом этого ряда выступает термин «новояз» - приблизительная калька английского Newspeak, взятая из романа-антиутопии Дж. Оруэлла «1984». В новейшей лексикографии зафиксировано следующее значение этого понятия: новояз - «официальный или полуофициальный стиль письменной или устной речи, который обычно по идеологическим соображениям скрывает или маскирует внутреннее содержание» - с пометой публицистическое [129, с.426]. Целью новояза, по словам Оруэлла, было сужение «горизонта мысли, и косвенно этой цели служило то, что выбор слов сводили к минимуму» [93, с.201]. Новояз должен был не только обеспечить знаковыми средствами мировоззрение приверженцев «англосоца», но и сделать невозможными иные течения мысли. Статус новояза определяется по-разному: язык, стиль, жаргон, языковой субстрат, социолект, квазиязык, политический билингвизм, идеологическая диглоссия. Исследователи тоталитарного дискурса отмечают, что «языку идеологических предписаний» (Н.А. Купина), свойственна, прежде всего, железобетонная определенность «последней инстанции» истины, четкое распределение всего сущего по полюсам правильно/неправильно, верно/неверно («поляризация» по Купиной) [цит. по А. А. Ворожбитовой, 30, с.65].
Особенности функционирования технической метафоры в послереволюционный период
Эпистемологическая картина социума подвергается изменениям под влиянием ярких исторических событий, которые и определяют характер познавательной деятельности человека, её направления и возможности. В переломные эпохи коренные изменения, происходящие в социальном плане, касаются всех сфер жизни человека и способствуют изменению общественного сознания. Значительно изменяется логосфера, то есть речемыслительная область культуры или по определению А. К. Михальской «вся огромная область культуры, наполненная словами и идеями» [88, с.32]. Контрастное изменение речевого стиля, речевой культуры рассматривается Ю. М. Лотманом как «факт эпохи» [75, с.304], новизна которого особенно ощутима в переходной фазе развития общества.
Революционные события 1917-го года в России послужили мощнейшим толчком трансформаций различного рода. Но не все изменения были восприняты с воодушевлением и единогласно. Обеспокоенность по поводу изменения русского языка в послереволюционный период выражает Вячеслав Иванов. В работе «Наш язык», датированной 1918-1920 годами, для описания величия русского языка дореволюционной эпохи он использует биологическую метафору: «Достойны удивления богатство этого языка, его гибкость, величавость, благозвучие, его звуковая и ритмическая пластика, его прямая, многовместительная, меткая, мощная краткость и художественная выразительность, его свобода в сочетании и расположении слов, его многострунность в ладе и строе речи, отражающей неуловимые оттенки душевности. Не менее, чем формы целостного организма, достойны удивления ткани, его образующие, - присущие самому словесному составу свойства и особенности, каковы: стройность и выпуклость морфологического сложения, прозрачность первозданных корней, обилие и тонкость суффиксов и приставок, древнее роскошество флексий, различие видов глагола, неведомая другим живым языкам энергия глагольного аориста» [52, с. 145].
Искренно звучит тревога поэта об изменении языка в послереволюционный период: «Что же мы видим ныне, в эти дни буйственной слепоты, одержимости и беспамятства? Язык наш свят: его кощунственно оскверняют богомерзким бесивом - неимоверными, бессмысленными, безликими словообразованиями, почти лишь звучаниями, стоящими на границе членораздельной речи, понятными только как перекличка сообщников, как разинское «сарынь на кичку». Язык наш богат: уже давно хотят его обеднить, свести к насущному, полезному, механически-целесообразному; уже давно его забывают и растеривают - и на добрую половину перезабыли и порастеряли. Язык наш свободен: его оскопляют и укрощают; чужеземною муштрой ломают его природную осанку, уродуют поступь. Величав и ширококрыл язык наш: как старательно подстригают ему крылья, как шарахаются в сторону от каждого вольного взмаха его памятливых крыл! » [там же, с. 147]. Антитеза биологической и технической метафоры образно выражает характер изменения русского языка, подчеркивая суть механистической модели — тотальный контроль и лишение всяких свобод: «Язык наших грамотеев уже не живая дубрава народной речи, а свинцовый набор печатника» [там же, с.148].
Противопоставление механического и биологического образов встречается и в рассуждениях русского философа первой половины XX века С.А. Аскольдова о религии и революции: «...Христианство требует органического, а потому эволюционного развития жизненных форм. О Христианстве как «революции» можно говорить только условно, обозначая этим термином лишь коренное преобразование и новизну религиозного творчества в застывшей и омертвевшей религиозной среде. «Революция» Христа ...состояла в коренном отрицании всякого механически-правового стяжания мирских благ и в призыве к внутреннему органическому преобразованию мира. ...между резкостью религиозного обновления и государственными революциями такая же коренная разница, как между внезапным прорывом свежего ростка сквозь земной покров под влиянием лучей солнца и механическим срезом стальным лезвием живого побега...» [55, с.24]. Ученый использует механическую метафору для характеристики революционного переустройства в России, но и идеологи нового строя тиражируют подобные образы в целях пропаганды.
Исследователь русского языка первой половины ХХ-го века A.M. Селищев в работе «Язык революционной эпохи» (1928 г.) среди других особенностей языка изучаемого периода отмечает резкое возрастание употребления технических терминов, на базе которых затем формируются устойчивые выражения. В экономике молодого социалистического государства появляются новые термины: для названия расхождения цен на продукты сельского хозяйства и продукты промышленности вводится понятие «ножницы». Но вскоре оно употребляется в различных контекстах для выражения какого-либо расхождения: выборные ножницы, ножницы, стригущие социалистическое накопление (разница между заработной платой и производительностью труда), комсомольские ножницы (различие между формой, методами и содержанием союзной работы в области комсомольских организаций), сомкнуть ножницы - означает «ликвидировать расхождение» [110, с.109].
Желание советской власти построить целостную государственную систему приводит к частому употреблению глаголов увязать, связать что-либо, а также производных от них существительных увязка, неувязка, невязка, которые образуют следующие устойчивые выражения: увязка теории с практикой, увязка запросов, организационные неувязки и недочеты, увязать планы, увязать с работой, крепко связать.
