Отвлеченная лексика в сербском литературном языке в начальный период его формирования Тяпко Галина Георгиевна

Содержание к диссертации

Введение

Часть I. Отвлеченные существительные в «сербском словаре» вука караджича 52

Вводный раздел

1. Сербская литературно-языковая ситуация в преддверии реформы Бука Караджича 52

2. Краткая история «Сербского словаря» Бука Караджича 69

Глава 1. Производящие основы отвлеченных существительных в словаре Бука Караджича 71

Глава 2. Принципы словообразовательного анализа и классификация отвлеченных существительных в словаре Бука Караджича 86

Глава 3. Отвлеченные существительные с суф. -ИЩА) 109

Глава 4. Отвлеченные существительные с суф-ОСТ 131

Часть II. Компенсаторные средства номинации nab в новом сербском литературном языке (в начальный период его формирования) 207

Глава 1. Нововведения Бука Караджича в сфере отвлеченной лексики {на материале сербского перевода Нового Завета) 211

Глава 2. Своеобразие.отвлеченной лексики в сочинениях Досифея Обрадовича — предтечи Бука Караджича 288

Глава 3. Использование синтаксических средств для передачи семантики русских отвлеченных существительных (в сербском переводе Дж. Даничича) 363

Заключение 442

Список сокращений и условных обозначений 447

Источники 449

Библиографический список использованной литературы

• Производящие основы отвлеченных существительных в словаре Бука Караджича
• Принципы словообразовательного анализа и классификация отвлеченных существительных в словаре Бука Караджича
• Нововведения Бука Караджича в сфере отвлеченной лексики {на материале сербского перевода Нового Завета)
• Использование синтаксических средств для передачи семантики русских отвлеченных существительных (в сербском переводе Дж. Даничича)

Введение к работе

1. Актуальность темы

Настоящее исследование посвящено одной из фундаментальных и ключевых проблем сербской исторической лексикологии — образованию и функционированию отвлеченной лексики в новом литературном языке на народно-речевой основе, вошедшем в употребление на сербских территориях в результате реформы Вука Караджича (1787-1864).

История развития письменной речи свидетельствует о том, что расширение словарного состава на всех этапах развития языков происходило прежде всего за счет отвлеченной лексики. Актуальность темы определяется ведущей ролью отвлеченной лексики в интеллектуализации языка, в совершенствовании его ресурсов, динамизации номинативных процессов и усложнении функций. Многоаспектная проблематика отвлеченной лексики характеризуется устойчивым интересом исследователей разных поколений, школ и направлений. Независимо от инноваций в научных парадигмах, она «не выходит из моды» и является объектом изучения в отдельных и междисциплинарных исследованиях лексикологов, дериватологов, синтаксистов, семантологов, компаративистов, прагматиков, когнитологов, философов языка и специалистов по знаковой теории языка. Наибольший вклад в исследование данной лексической подсистемы внесли русисты и слависты, отечественные и зарубежные (В.В. Виноградов, Н.М. Шанский 1959, Е.М. Иссерлин 1961, В.В. Веселитский 1964, Ю.С. Сорокин 1965, Ю.А. Бельчиков 1966, В.В. Веселитский 1972, Е.Н. Прокопович 1974, В.Н. Хохлачева 1974, Н.Т. Шелихова 1974; И.М. Мальцева 1975, А.И. Молотков 1975, З.М. Петрова 1975; Г.А. Золотова 1976, П. Гаузер 1978, В.В. Грещук 1979, В. Фёрстер 1982, К. Бузашиева 1989, М. Павлович 1992, Л.О. Чернейко 1997, Г. Елитте 2005 и др.).

Отвлеченная лексика была «открыта» как отдельный объект исследования
историками языка, специалистами по исторической лексикологии,
словообразованию и новологии (также в аспекте истории языка). В
значительной степени это связано с влиянием типологии нормы как
исторической категории на состояние данной лексической подсистемы. Статус
последней характеризует функциональный диапазон литературного языка,
выполняющего высшие репрезентативные функции этноса —
интеллектуальную, специальную, эмотивную, познавательную,

информационную, духовную, социальную, эстетическую и некоторые другие. Накоплен весьма солидный материал о состоянии отвлеченной лексики в литературных языках, опирающихся на традицию и преемственность. Однако мы не имеем комплексного монографического исследования, посвященного отвлеченной лексике в литературном языке, сформированном на основе диалектной речи. С этой точки зрения весьма ценным представляется сербский исторический материал, проливающий свет на взаимосвязь между типологическими особенностями иной нормы литературного языка и составом его «интеллектуальных единиц»: отвлеченная лексика представлена в раннекодифицированной штокавщине разнородным малочисленным лексическим разрядом. Концепция Вука Караджича означала отказ от формировавшейся веками книжно-письменной традиции, изменение языковой эстетики, культ диалектной речи, удаленной от городских центров. Реформой Караджича выводилась из активного употребления мощная и развитая лексическая подсистема, не соответствовавшая образцам диалектной (штокавской) деривации. Именно эта «коллизия», возникшая на сербской почве в результате разрыва с традицией, представляет интерес для исследователя. Начав отсчет почти «с нуля», диалектная штокавщина за короткий период вышла на качественно новый уровень. Маргинальная лексическая подсистема превратилась в мощную базу интеллектуальных единиц, источник современных терминосистем. В диссертации исследуется потенциал

6 диалектной базы отвлеченной лексики в исследуемый период, начальный в истории сербского литературного языка, разводящий его с литературными языками, опирающимися на традицию и преемственность. Значительная часть работы посвящена изучению и обобщению опыта выдающихся деятелей сербской культуры по совершенствованию выразительных средств народного языка, пополнению и модернизации его словарного состава, сознательному фактору в формировании языка.

Будучи неотъемлемой частью истории штокавского стандарта, данная проблематика в той или иной степени рассматривалась в работах многих югославских исследователей, в том числе и весьма авторитетных (Т. Маретич, П. Ивич, В. Мошин, Й. Кашич, М. Павлович, Г. Куна, С. Бабич, М. Милидрагович, в публицистическом жанре М. Селимович и др.). Их наблюдения, рассыпанные в разных источниках, в диссертации обобщены и дополняют собранный нами материал интересными и существенными деталями. Данная диссертация — первое комплексное исследование, специально посвященное сербской отвлеченной лексике. Вместе с тем, это первое исследование, посвященное формированию и развитию отвлеченной лексики в диалектной речи, выполненное на сербском материале.

Особой подвижностью отвлеченная лексика характеризуется в начальный период формирования литературного языка, когда усложняются задачи и расширяется функциональный спектр языка. Применительно к сербской литературно-языковой ситуации в связи с реформой Караджича о «расширении функционального спектра» можно говорить лишь условно, поскольку эта реформа не расширила, а, наоборот, сузила, притом резко, функциональный спектр использовавшегося ранее типа литературного языка. Но одновременно реформа Караджича стимулировала развитие диалектной базы (штокавщины), кодифицированной в качестве нового СПЯ. И в этом смысле мы можем говорить о расширении его функционального спектра.

Хронологические рамки исследования определяются в диссертации периодом реформаторской деятельности Вука Караджича и литературно-просветительской деятельности его предтечи — Досифея Обрадовича. В установлении хронологических рамок мы исходили из периодизации и оценки литературно-языковой ситуации у сербов П. Ивича, который по этому поводу писал: «На вопрос, каким был литературный язык у сербов около 1750 года, следует ответить однозначно — русскославянский (церковнославянский в русской редакции), а на вопрос, каким он был в 1870 году, следует также с уверенностью сказать — народный. Этот период характеризуется постепенным развитием. Сербская литература этого времени запомнила множество переходных типов. Эти типы сосуществовали и соперничали, однако центр тяжести медленно, но верно смещался от русскославянского к народному языку. В этой сложной литературно-языковой ситуации с определенностью можно выделить три составляющих: 1. церковнославянский русской редакции, 2. переходные типы языка, 3. чистый вуковский народный язык»¹. Диссертация посвящена описанию отвлеченной лексики в сербском народном языке (третья позиция), поэтому верхняя планка нашего исследования поднимается до 70-х гг. XIX в. (вплоть до официального признания народного (штокавского) языка и введения его в школьное обучение (1868). Нижняя планка фиксирует начало литературной деятельности (примерно последние два десятилетия XVIII в.) Досифея Обрадовича (1740-1811), инициатора идеи реформирования литературного языка сербов на основе родного языка.

При этом мы не будем специально рассматривать полиглоссию (вторая позиция). В центре нашего внимания будет прежде всего проблематика отвлеченной лексики в сербском народном языке (или близком к народному). Полиглоссия этого периода (параллельное функционирование нескольких

ИвиЬ П. Доситфвски кіьижевни je3HK измену славеносрпског и вуковског // Доситеі Обрадовийі — човек и дело ме!)у народима / Реферати и саопштен>а. 19/2 — Беогрд: МСЦ, 1990.-С. 5.

типов литературного языка) рассматривается в той мере, в какой она способствует раскрытию основной темы.

2. Проблематика и объект исследования

Тема данного исследования определилась в рамках коллективного сравнительно-сопоставительного труда «Развитие отвлеченной лексики на начальном этапе формирования современных славянских языков», авторы которого поставили перед собой цель показать влияние процессов становления и развития отдельных славянских литературных языков на структуру этих языков. Данный проект, задуманный как продолжение исследований², освещавших процессы формирования литературных славянских языков в широком историко-культурном контексте, переносил акцент на собственно лингвистический аспект. Предполагалось показать как внешние, экстралингвистические по отношению к языковой структуре процессы проявляются в ней самой, прежде всего в сфере словарного состава.

Отвлеченная лексика, характерная подсистема зрелого литературного языка, в ее современном виде сложилась в языках не сразу, не одновременно, не синхронно. Она эволюционировала на протяжении разной по продолжительности истории западно- и южнославянских литературных языков, поэтому авторы коллективного труда задались целью описать именно то ее состояние, которое было характерно для начального периода их формирования, чтобы поставить исследуемые языки и их исследователей в равные условия с точки зрения языкового развития. Из всего массива отвлеченной лексики в коллективной монографии предполагалось дать комплексное описание только имен существительных со значением отвлеченного качественного признака, что представлялось достаточным для

² Национальное возрождение и формирование славянских литературных языков / Центральная и Юго-Восточная Европа в эпоху перехода от феодализма к капитализму // Проблемы истории и культуры. — М.: Изд-во «Наука», 1978. — 355 с; несколько позднее: Культура народов Центральной и Юго-Восточной Европы XVIII-XIX вв. / Типология и взаимодействия. — М.: Наука, 1990.

сравнительно-сопоставительного исследования всей подсистемы Nab. Выявление общих закономерностей и специфических черт отвлеченных существительных планировалось осуществить путем обследования их в семантическом, словообразовательном и нормативно-стилистическом аспектах.

Возможность обобщения результатов, полученных на основе единой, скоординированной методики, а также отсутствие сравнительно-сопоставительных исследований отвлеченной лексики в западно- и южнославянских языках на ранней стадии их формирования, отличавшейся особой активностью отвлеченной лексики, делали задуманный проект весьма актуальным и интересным. Из него и выросло данное исследование, выполненное на сербском материале.

В задуманном коллективном труде упор делался на словообразовательный аспект, весьма важный для сопоставления. Этот аспект был довольно хорошо документирован разнообразными, притом доступными для соавторов инославянскими источниками, прежде всего лексикографическими трудами С. Б. Линде, Й. Юнгмана, Ф. С. Котта, А. Бернолака, Н. Герова, А. Дювернуа и некоторыми другими. Мы, в свою очередь, опирались на материал первых двух изданий «Сербского словаря» (1818, 1852) Вука Караджича, отражающих словарный состав нового сербского литературного языка на народно-речевой основе.

В качестве исходных единиц описания и сравнения отвлеченной лексики были приняты словообразовательные типы Nab (СТ). Для оценки их активности было установлено пять ступеней:

до 10 слов — единичные примеры;

до 30 слов — малочисленная группа;

до 50 слов — немногочисленная группа;

до 100 слов — средняя группа;

свыше 100 слов — многочисленная группа и т.д.

Вначале мы строго придерживались совместно выработанного
направления и методики исследования. Однако позднее сербский материал
подсказал необходимость корректировки ракурса и методики исследования.
Так же как и другие члены авторского коллектива, мы выписывали методом
сплошной выборки все отвлеченные имена существительные, содержащие
характерные суффиксы «отвлеченности», из первого издания «Сербского
словаря» (С1), составляя таким образом исходный, «рабочий» корпус этих
лексем. Смущало, однако, то обстоятельство, что в других языках счет
эксцерпированных слов шел на сотни и даже на тысячи единиц, в то время как
удельный вес репрезентантов сербских словообразовательных типов Nab,
содержащихся в словаре (1818) В. Караджича, притом самых «активных»³, не
превышал и нескольких десятков слов. По критериям, принятым авторским
коллективом, сербский материал не дотягивал даже до начальных ступеней
принятой шкалы репрезентативности (см. таблицу). Материал показывал, что
приложение к нему установленных критериев не имеет смысла.
Таблица 1

І -ица І

І -ота I -otia J

-ство І -| є

-ило

-ина -ост

штина І -ии.а

І -лук І -ja | -оба І -штина І

51 і 22

*~

1Z -

..23

Столь слабая активность сербских словообразовательных типов Nab, участвовавших в производстве отвлеченных существительных, невыгодно отличала сербский материал от других языков, отобранных для обследования, обнаруживая исключительную бедность данной области номинации. Нам казалось, что причина кроется в самом словаре, составленном с большими пропусками данной лексики. Однако сравнение корпусов двух изданий «Сербского словаря» (1818, 1852) В. Караджича, сверка словарных дефиниций, определяющих семантику исследуемых лексем, обследование других произведений Караджича и его современников, особенно переводов и научных

³ Таковыми оказались имена существительные с суф. -ина, типа белина, мудрина, мекшина, /ьутина, jedpma и т.д. (Г.Т.)

11 сочинений, анализ аргументов противников реформы Караджича и его собственных высказываний относительно «окультуривания» диалектной речи и расширения сферы ее применения в качестве главного инструмента литературного творчества, высветили иную языковую ситуацию. Собранный нами «скудный» материал как раз и отражал специфику нового сербского литературного языка, в основу которого были положены не традиция и преемственность, а устная диалектная речь сельского населения конца XVIII в., проживавшего вдали от городских центров. Становилось очевидным, что в исследуемый период ситуация не могла быть иной. Отвлеченные существительные характеризуется тем, что они производны. Эта их особенность повлияла на современное прочтение термина «отвлеченные существительные», распространяемый на лексемы, которые «от чего-то отвлечены», т.е. производны и имеют более сложную семантику и структуру, чем простые (непроизводные) слова-основы, составляющие базовый корпус диалектного словаря. Следовательно, отвлеченных существительных, тем более сложной структуры и умозрительной семантики, в словаре не могло быть много. Караджич вносил в него только то, что знал сам, слышал в народе и был уверен в достоверности этих слов. Он решительно отфильтровывал все сомнительные слова, каковыми для него были и производные отвлеченные существительные, употребительные в речи горожан и славяносербской литературе. Мизерность отвлеченной лексики в сравнении с общим корпусом словаря не умаляет значимости и актуальности исследования данного разряда. Существительные со значением качественного признака или свойства «в отвлечении от субъекта или объекта» (имена качества, деадъективы, отвлеченные деадъективные имена или nomina abstracta attributivitatis), эксцерпированные из словаря В. Караджича, рассматриваются в монографии как важнейший исходный список Nab, который служит основой для синхронно-диахронного описания данной подсистемы. Однако мы пришли к выводу, что необходимо искать и другие — иноуровневые — актуализаторы

значения отвлеченного признака, которые могут быть характерны для диалектной речи. Важно также выявить факторы роста и потенциальные ресурсы, еще не включившиеся в активное формирование данного лексического разряда в исследуемый период. На то, что такие ресурсы должны быть обязательно, указывают словари современного литературного языка, располагающие огромным составом отвлеченной лексики, который не мог сформироваться на пустом месте в столь короткие сроки.

С проблематикой отвлеченных существительных непосредственно связана и проблематика категории «качественности», одной из характерных категорий речевого мышления. В языках мира данная категория проявляется по-разному, в зависимости от их типологии: от чисто семантической актуализации, лишенной каких-либо формальных признаков (урало-алтайские языки, полинезийские языки, языки американских аборигенов, турецкий язык и др.)⁴ до сложного морфолого-синтаксического выражения (славянские языки). В славянских языках, в том числе и в исследуемом нами сербском литературном языке, ядром данной категории являются имена прилагательные. Однако качество является семантической основой не только прилагательных, но и других частей речи, таких как отвлеченные существительные, обозначающие качественный признак, и качественные наречия. Применительно к функционально значимой семантической «общности» этих частей речи, прямо или косвенно («отвлеченно») выражающих качественный признак, в научной литературе закрепился термин «категория качества» (качественное прилагательное—имя качества—качественное наречие). Давно подмечено, что в славянских языках состояние этой категории прямо отражает качество и характер литературной нормы. В отечественной науке многогранная проблематика качественности рассматривалась многими исследователями разных поколений. Наибольший вклад в ее разработку внесли русисты и слависты (К.С. Аксаков, А.А. Потебня, A.M. Селищев, СП. Обнорский, Е.С.

Истрина, В.В. Виноградов, Н.М. Шанский, Л.П. Якубинский, Г.А. Золотова, Т.М. Николаева и др., на материале стаорославянского языка Н.И. Толстой, из зарубежных исследователей — Э. Фекете). Ключевые вопросы были связаны с проблематикой производящих основ имен качества: генезис разных грамматических классов прилагательных, назначение кратких и полных форм, полных прежде всего, прагматический и коммуникативный аспекты употребления качественных прилагательных, синтаксические свойства имен качества и др.

Проблематика категории качества имеет и социолингвистический аспект. Мы привыкли к тому, что можем образовать любое количество имен качества, сколько бы нам ни захотелось. Но это только потому, что процесс окачествления бурно развивается в русском языке, стирая семантические границы между разными грамматическими классами прилагательных, «окачествляя все, что только можно». Однако, если понаблюдать за разными стратами языка — от литературного языка до просторечья, то обнаружится, что употребительность имен прилагательных, производных от них имен качества и наречий существенно сокращается «сверху вниз». Оказывается, что выбор типа прилагательного и строгость (точность) его употребления являются ведущим показателем различия языка упрощенного (restricted, commun) и интеллектуального (elaborated, formel) — двух культурных кодов языка. Существование подобных различий отмечено и на английском материале Б. Бернстайном. Так, для упрощенного языка, употребление прилагательных и наречий очень ограничено и набор их перечислим⁵.

Несомненный интерес в связи с этим представляет история употребления имен качества в сербском литературном языке (СЛЯ), в основу которого положена не книжно-письменная традиция и преемственность, а живая диалектная речь современников (порубежье XVIII-XIX вв.) Караджича, точнее,

⁴ Белип А. Придевске речи // О je3H4Koj природи и ]езичком развитку / лингвистичка испитиваїьа. Кіь. 1. — Београд: Нолит, 1958. — С. 35.

сельского населения, удаленного от городских центров. Как известно, упомянутые издания «Сербского словаря», опубликованные еще при жизни Караджича, фиксируют (особенно С1) состояние сербского языка в исследуемый период. Оба издания, объемом приблизительно в 26 и 46 тысяч словарных статей каждое⁶, содержат всего несколько десятков лексем (в С1 -171 слово), напоминающих по строению имена качества. В сравнении с этими ранними фиксациями поражает рост и активность имен качества в современном СЛЯ, в словарном составе которого выделяется многочисленный, «хорошо организованный» и постоянно пополняющийся разряд имен качества. Разработанность и простота их словопроизводства, широта деривационной базы, богатство лексической семантики, способность содержательной идентификации любого качественного признака, выделяемого человеческим восприятием, наконец, «референциальная спецификация» абстрактного имени в значительной степени стимулируют динамику словарного состава языка, обеспечивают успешное функционирование системы в целом. Современные словари СЛЯ фиксируют многие тысячи имен качества. Впечатляющие количественные и качественные изменения словарного состава СЛЯ в сфере отвлеченной лексики произошли менее чем за два столетия. Все возможные «факторы роста» рассматриваются в диссертации комплексно.

Остановимся и на других аспектах исследования. В диссертации имена качества рассматриваются в плане семантическом, словообразовательном и функционально-нормативном, что позволяет выявить общие закономерности и

⁵ Bernstein В. Une theorie sociologique de l'apprentissage. — In: Bernstein B. Langage et
classes sociales. — Paris, 1975.

⁶ По объему корпуса СІ все исследователи сходятся на цифре в 26.270 слов. В
отношении корпуса С2 есть разные сведения. Так, Й. Кашич первоначально приводит цифру
в 47.427 единиц, ссылаясь на данные самого Караджича. «Именно эту цифру, — отмечает
Кашич, — Вук написал на последней странице своего личного экземпляра второго издания
Словаря».— См.: Кашиїі J. О Српском р)ечнику из 1852. Поговор // Српски ріечник (1852). —
Кн>. 11(2). — Београд: Просвета, 1986. — С. 1485; Позднее он же, ссылаясь на статью М.
Павловича, оценивает корпус С2 в 45.996 единиц. — См.: Кашиїі J. Трагом Вукове речи. —
Нови Сад: МС, 1987. — С. 147.

специфические черты, а также тенденции развития данной, центральной подсистемы словарного состава СЛЯ.

Семантический аспект Семантическая характеристика отвлеченных существительных предполагает как определение их общего — «категориального» — значения, так и установление более частных, «индивидуальных» лексико-семантических значений. Г.А. Золотова объясняет двойственность семантико-грамматической природы отвлеченных деадъективных имен⁷. В языке семантико-грамматическая специфика отвлеченных деадъективных имен отпределяется тем, что они служат косвенным, а не прямым средством обозначения качества. Прямым средством обозначения качества является категория прилагательных, для которых характерно соответствие категориальной семантики — выражение признака, качества — обозначаемой реалии. Несоответствие категориальной семантики существительных — актуализация значения предметности — реалии, обозначаемой именами качества, дает основания относить их к средствам непрямого, косвенного обозначения. Двойственность подкласса имен качества — результат взаимодействия в этих именах категориальных значений предметности и качества. Это следует иметь в виду при идентификации отвлеченных существительных со значением качественного признака в историческом словаре Караджича. Семантический анализ позволит выделить их состав из корпуса двух изданий «Сербского словаря» (1818, 1852), определить индивидуальные лексические значения отвлеченных существительных, классифицировать лексико-семантические группы (ЛСГ), в состав которых они входят («черты характера человека», «цветовая гамма», «вкусовые качества» и др.), определить формируемые отвлеченными деадъективными именами сферы номинации, зафиксированные в двух

⁷ Золотова Г.А. О синтаксических свойствах имен качества качества // Синтаксис и стилистика. М.: Наука, 1976. — С. 131; Ее же. Очерк функционального синтаксиса русского языка. - М.: Наука, 1973. — С. 34,228.

16 изданиях «Сербского словаря». При этом слова, объединенные общим элементом значения, могут иметь различную словообразовательную структуру.

При исследовании существительных в семантическом плане отмечается известная градация самого значения отвлеченности, разная степень его проявления. Семантический аспект предполагает выявление возможных случаев (типы) совмещения отвлеченного значения существительного с другими, более конкретными значениями, фиксацию фактов «вторичной конкретизации абстрактных имен» в результате действия тенденции к плюрализации — активного средства номинации и динамизации словарного состава народного языка с опорой на собственные силы.

При семантическом анализе имен качества будет обращено внимание также на степень лексической зависимости производных существительных от производящей основы. В одних случаях эта зависимость будет прямой и очевидной: например, большинство деадъективных образований (от основ качественных прилагательных) с суффиксом -ост и -ина лишь «субстантивируют» качества и свойства, выраженные мотивирующим прилагательным. В других случаях связь между производящей основой и производным именем существительным оказывается менее определенной. На фоне основного значения отвлеченного качества, признака, свойства у производного слова развиваются и выявляются дополнительные смысловые оттенки. Значительный интерес представляют явления терминологизации отвлеченных существительных, характерные для изучаемого периода истории сербского литературного языка.

Лексико-семантический анализ поможет вскрыть расхождение в значении некоторых слов данного разряда в языке исследуемого периода и в современном СЛЯ.

Словообразовательный аспект

Центральное место в диссертации отведено словообразовательной характеристике отвлеченных существительных. Это естественно, поскольку

образование новых слов является одним из главных и наиболее распространенных способов развития и обогащения лексического состава языков. Пополнение и обновление словарного состава происходит, как правило, с опорой на определенные, характерные для данного языка словообразовательные типы (СТ) и модели, группирующиеся в макроединицы деривации — словообразовательные категории (СК), и при их непременном участии. Словообразовательная характеристика особенно важна потому, что в центре нашего внимания будут производные слова.

В связи с этим в диссертации будет рассматриваться широкий круг проблем словообразовательного плана. Одна из первоочередных задач — установление словообразовательной структуры слов изучаемого разряда. С этой целью необходимо выявить и описать основные словообразовательные типы Nab и детально проанализировать различные способы словопроизводства в сфере отвлеченной лексики.

Материал показывает, что главным способом образования сербских имен качества в рассматриваемый период является суффиксальный способ, реже префиксальный. Следовательно, основное внимание будет сосредоточено на характеристике наиболее продуктивных словообразовательных типов с суффиксальным формантом.

В исследовании будет представлен полный набор суффиксов, при помощи которых в исследуемый период образуются Nab, а при описании наиболее продуктивных словообразовательных типов Nab будут указаны наиболее активные форманты категории качества.

Многие суффиксы «отвлеченности», унаследованные от праславянской эпохи, представлены во всех славянских языках, например, суф. *ostb (серб. npucmoJHOcm, отменост, младост, човечност; рус. влажность, молодость, человечность; пол. radosc, chytrosc, mlodosc, serdecznosc, szczuplosc; чеш. hloupost, rychlost; словац. driecnost, kratkost, srdecnost; словен. celost, cvrstosi). Следует, однако, иметь в виду, что словообразовательная активность суффикса

*ostb в славянских языках не одинакова. То же следует сказать и о других суффиксах, встречающихся почти во всех славянских языках и оформляющих отвлеченные имена существительные, напр. -una, -штина, -оба и др. Неодинаковой может быть активность суффиксов отвлеченности и в истории одних и тех же языков. Именно поэтому детальное рассмотрение их в одном из славянских языков — сербском — даст важную информацию как для внутриконфронтационных исследований сербского литературного языка в разные периоды его функционирования, так и для дальнейших сравнительно-сопоставительных исследований данной проблематики в других родственных и неродственных языках.

Вторая, достаточно сложная задача, связанная с изучением словообразовательных типов, — исчерпывающее систематическое описание всех видов производящих (мотивирующих) основ, от которых образуются существительные со значением отвлеченного качества. Необходимость этого обусловлена тем, что значение исследуемых нами производных слов складывается в результате взаимодействия лексического значения производящей основы и семантики словообразовательного суффикса. При этом мы исходим из того, что семантические особенности производящих основ влияют на словообразование имен качества даже больше, чем суффикс, особенно на ранней стадии формирования сербского литературного языка, когда суффиксальные форманты еще слабо специализированы, синкретичны и основным носителем значения качества является производящая основа — качественное (реже «окачествленное») прилагательное. Изучение словообразующей роли качественных прилагательных представляется тем более важным, что особенности суффиксов Nab описаны на сербском материале полнее.

Важно будет обратить внимание на различия в словообразовательных связях отдельных суффиксов «отвлеченности», выявить их деривационную способность и избирательность. В ряде случаев не исключена возможность

неединственной мотивации (напр., витештво 'рыцарство' и 'рыцарский поступок'). Анализ соотношения различных по структуре и лексико-грамматическим свойствам производящих основ и отдельных суффиксов поможет отсеить существительные, имеющие сходные суффиксы (друмарина, главарина), но не выражающие отвлеченный признак.

Существенное значение будет иметь установление степени продуктивности отдельных словообразовательных типов Nab, характера их взаимосвязи. При этом особого внимания заслуживает «синхронная динамика», выявление элементов устойчивых, традиционных, устаревших, и описание — в противоположность последним — новых способов образования отвлеченных существительных, новых формантов, которые в рассматриваемый период подключаются к уже существующей системе словообразовательных средств выражения отвлеченного качества.

В связи с этим значительное место в нашем труде будет уделено проблемам вариативности и неологизации в сфере отвлеченной лексики.

Большой интерес представляет вопрос об источниках обновления и пополнения отвлеченной лексики в диалектной речи, получившей новый, более высокий статус. С этой целью в диссертации будут рассмотрены неологизмы, возникшие на местной почве по существующим словообразовательным типам и моделям, а также новообразования, созданные под влиянием языковых контактов. Будут рассмотрены индивидуально-авторские новообразования Д. Обрадовича, не имеющего себе равных в сербской литературе по богатству и разнообразию языка, проанализированы новые слова Вука Караджича, показавшего образцы неологизации в переводе Нового Завета, описан номинативный поиск Дж. Даничича, использовавшего народный язык в переводе известного научного труда А.А. Майкова. Проблема поиска адекватных средств выражения с особой силой проявилась в языке первых переводов на сербский язык философской, религиозной и научной литературы. Языку переводной литературы исследуемого периода посвящена вторая часть

диссертации, в которой рассматриваются синонимичные средства передачи значения отвлеченного признака, используемые при отсутствии в народном языке необходимых средств, в условиях функциональной ограниченности штокавской системы деривации. В связи с этим важно будет выяснить общеславянские (универсальные) явления и тенденции в развитии словарного состава, так и моменты специфические, свойственные только сербскому языку.

Формирование и стабилизация новой литературной нормы происходит в условиях конфронтации близкородственных языковых систем. Материал дает яркую картину вариативности. Рассматриваемый период отличается многообразием синонимических средств номинации, обилием словообразовательных дублетов и внутрикорневой вариативностью в сфере отвлеченной лексики, что обусловлено и спецификой диалектной нормы, и наследием славяносербского периода с размытостью нормы. В то же время набирают силу некоторые позитивные процессы в направлении стабилизации нормы под влиянием реформы Вука Караджича.

В свете этих тенденций особый интерес представляет максимально полное описание различных типов вариативности, выявление признаков конкуренции вариантов в составе синонимических рядов лексем, определение способов преодоления «избыточной» вариативности, установление семантической или стилистической дифференциации вариативных образований. Отмечается большое число парных вариативных образований, синонимичных или тождественных по лексическому значению однокоренных слов с разными суффиксами отвлеченности. Вариативный синонимический ряд может состоять из трех и более членов, как однокоренных {лукавост, лукавство, лукавштина), так и разноосновных. Иной тип вариативности представлен в параллельных синонимических образованиях от разных основ, но с одним и тем же суффиксом. Интересны также варианты в кругу слов с иноязычной основой. Для них характерна конкуренция славянского и иноязычного формантов. Этот тип вариативности на сербской почве получит развитие позднее. Все типы

вариативности рассматриваются в плане лексико-семантическом, словообразовательном и нормативно-стилистическом. На этой основе можно будет сделать и ряд наблюдений, касающихся усиления словообразовательных связей отдельных суффиксов за счет увеличения круга производящих основ, выдвижение их в «центр» деривации исследуемой подсистемы.

В аспекте словообразования отвлеченных деадъективных имен будут рассмотрены и другие вопросы (полисемантичность некоторых суффиксов, функционирование осложненных суффиксов, образование отвлеченных существительных префиксально-суффиксальным способом или при помощи сложных основ).

Нормативно-стилистический аспект

Одним из аспектов описания отвлеченных существительных является их нормативно-стилистическая характеристика. На данный разряд лексики распространялось действие тех же тенденций, которые вели к становлению и унификации норм словоупотребления и словообразования формирующегося штокавского литературного языка.

Как известно, в начальный период развития современных славянских литературных языков большую роль в обогащении литературной лексики играет сознательный фактор, целенаправленная деятельность ученых, кодификаторов языка, писателей, озабоченных пополнением, исправлением и совершенствованием выразительных средств. Языковое вмешательство с особой силой проявляется в сфере отвлеченной номинации. У сербских авторов исследуемого периода сознательный фактор также присутствует, но проявляется он по-разному, в зависимости от понимания ими сущности ЛЯ. Очевидно, что о нормативно-стилистическом аспекте применительно к диалекту можно говорить лишь условно, если нормой считать саму штокавскую диасистему. В работе показаны особенности словообразования и употребления отвлеченной лексики в сочинениях Д. Обрадовича, внесшего наибольший вклад в формирование функциональных стилей нового СЛЯ.

В целом же, о функционально-силистической дифференциации нового СЛЯ в исследуемый период говорить еще рано. Штокавщина в момент кодификации еще не успела сформировать функциональные стили. Немногочисленные авторы, которые умели писать на народном языке, в своем творчестве пытались не выходить за его пределы. Систему функциональных стилей в новом литературном языке еще только предстояло создать. Фундамент этой гигантской работы, исследуемой во второй части диссертации, заложили Д. Обрадович (прежде всего), В. Караджич и Дж. Даничич.

3. Предмет исследования

При определении предмета и объекта исследования мы опираемся на системный подход к лексике, предполагающий возможность и необходимость изучения ее путем автономного описания взаимодействующих в ней

«лексических микросистем» (термин Ю.С. Маслова 1997). В поле нашего зрения будут, прежде всего, отвлеченные существительные. Но под названием «отвлеченные существительные» объединяются два больших лексических пласта: (а) существительные со значением отвлеченного действия и (б) существительные со значением отвлеченного признака. В современной лингвистической литературе справедливо отдается предпочтение расчлененной интерпретации отвлеченных существительных — в соответствии с семантико-словообразовательной характеристикой данных существительных: девербативы со значением отвлеченного действия и деадъективы со значением отвлеченного признака. Эта дифференциация, принимающая во внимание лексико-грамматическую характеристику производящего слова, является в диссертации основой для определения состава исследуемых единиц. Предмет нашего исследования ограничен отвлеченными деадъективными именами. К ним в дальнейшем и будет использоваться термин «отвлеченные существительные». Исследование абстрактных имен со значением свойства

⁸ Маслов Ю.С. Введение в языкознание. — М.: «Высшая школа», 1997. — С. 98.

(nomina abstracta attributivitatis), являющихся одним из характерных лексико-грамматических разрядов словарного состава языка, представляется достаточным для характеристики всего массива отвлеченной лексики (тем более, если исходить из непрерывности семантического пространства в пределах данной лексической микросистемы).

Имена существительные со значением отвлеченного качества или имена качества выделяются нами на основе общего семантического признака (интегральной семы). Основное ядро этой лексической микросистемы составляют структурно отмеченные слова, имеющие деривационные морфемы — суффиксы (-ост, -ина, -лук, -ота, -oha и др.), являющиеся формальными показателями общего значения отвлеченного качества (напр., серб, отменост 'изысканность', вредност 'ценность', креативност, милина 'очарование, симпатия', простаклук 'грубость, пошлость, неотесанность', лепота 'красота', jacwha 'ясность', елитизам 'элитарность', сиромаштво 'бедность', ]унаштво 'героизм' и т.д.). Эти лексемы можно назвать «характеризованными отвлеченными существительными» (А.В. Бондарко, 1973) и отнести их к одному из типов «морфемных семантических групп» (P.M. Цейтлин, 1978). Слова, относящиеся к данному лексико-грамматическому разряду, имеют общий грамматический признак — выступая с отвлеченным значением, они не образуют форм множественного числа. Отметим, однако, их «готовность» переходить в разряд конкретных существительных с помощью форм множественного числа. Однако это явление не противоречит нашему утверждению о том, что отвлеченные существительные все-таки относятся к разряду singularia tantum. Плюрализация абстрактных имен является здесь одним из средств номинации, стимулирующим динамику словарного состава языка, и относится, скорее, к ведению категории числа, а не категории существительного.

Исходными единицами описания в диссертации являются словообразовательные типы (СТ) имен качества, в рамках которых

исследуются структурно-семантические особенности данных существительных — производящие основы и суффиксы «отвлеченности».

4. Цели и задачи исследования

Цель данного исследования состоит в том, чтобы показать общие закономерности и специфические черты в формировании, функционировании и развитии одной из важнейших подсистем словарного состава сербского литературного языка, отличающегося типологией нормы — отказом от книжно-письменной традиции и опорой на диалектные ресурсы. Данная цель потребовала решения следующих задач, определивших содержание и композицию работы:

9. обоснование причин реформирования СЛЯ; характеристика литературно- языковой ситуации у сербов до реформы Вука Караджича;

10. описание системы абстрактных имен со значением свойства в двух изданиях (1818, 1852) словаря Караджича, явившихся «стартовой площадкой» в процессе формирования словарного состава СЛЯ;

11. выявление тех изменений в разряде отвлеченной лексики, которые происходили в течение более чем 30 лет, разделяющих первое и второе издания «Сербского словаря»;

12. выявление взаимозависимости активизации отвлеченных деадъективных имен и грамматикализации в штокавскои диасистеме семантической «категории качества» (условный термин, используемый применительно к функционально значимой семантической общности нескольких частей речи — качественное прилагательное / имя качества / качественное наречие — прямо или косвенно выражающих признак);

13. обоснование приемов словообразовательного анализа применительно к сербскому историческому материалу: анализ и синтез исследуемых лексических единиц (отвлеченных существительных / имен качества); максимально полный учет их состава в народном языке; обобщение (синтез)

словообразовательных фактов; обоснование ключевых понятий синтеза словообразовательных единиц — «словообразовательный тип» (СТ), «словообразовательная категория» (СК), «центр и периферия» в ареале СК;

6. рассмотрение периферии и центра в СК отвлеченного признака: описание непродуктивных словообразовательных типов (на примере существительных с суффиксом -ин(а); описание «центрового» СТ-а с суффиксом -ост; обоснование причин его активизации в новом СЛЯ;

7. выявление роли отвлеченных существительных в динамизации словарного состава нового СЛЯ;

8. изучение сознательного фактора в формировании функциональных стилей СЛЯ;

9. обследование сербских переводов иностранных авторов, рассмотрение приемов передачи семантики инославянских отвлеченных существительных, не имеющих в штокавщине эквивалента, выявление синтаксическеих свойств русских nomina abstracta attributivitatis, являющихся свернутой пропозицией, с помощью сербских синтаксических эквивалентов, установление связи между синтаксической ролью отвлеченных существительных в тексте оригинала и выбором сербским переводчиком типов придаточных предложений;

10. обобщение результатов исследования и прогнозирование дальнейшего развития сербской отвлеченной лексики в современном литературном языке.

5. Источники исследования

Наше исследование сербской отвлеченной лексики базируется на материале широкого круга источников, отражающих состояние словарного состава сербского литературного языка в начальный период его формирования. В значительной степени материал диссертации опирается на исторические и современные словари. Исходный, «рабочий» список имен качества и их производящих основ составлен методом сплошной выборки из двух изданий «Сербского словаря» Вука Караджича — 1818 г. и 1852 г., отражающих

раннюю стадию формирования нормы современного СЛЯ. Эти издания настолько отличаются по объему и приемам описания, что некоторые исследователи склонны видеть в них не разные издания одного словаря, а разные словари⁹, фиксирующие разные ступени кодификационного процесса — словарь 1818 г., подготовленный при содействии Е. Копитара (С1), и словарь 1852 г., подготовленный при содействии Дж. Даничича (С2), технически более совершенный и полный. В корпусе первого издания словаря мы имеем исходную базу для сравнительно-конфронтационного исследования разных синхронных срезов (в том числе и новейшего), поэтому информация об отвлеченных существительных из этого источника имеет для нас первостепенную значимость.

Основными текстовыми источниками материала являются оригинальные и переводные произведения трех выдающихся деятелей сербской истории и культуры, оказавшими наибольшее влияние на исторический выбор концепции СЛЯ, Досифея Обрадовича, Вука Караджича и Джуры Даничича. Особенность литературно-языковой ситуации у сербов заключалась в том, что круг литераторов и переводчиков состоял из одних и тех же лиц, и переводные произведения, представлявшие собой компиляции и свободный пересказ содержания, являлись одновременно произведениями оригинальной сербской литературы, вводили жанровое разнообразие и терминологию в литературу исследуемого периода¹⁰.

Методом сплошной выборки был собран материал из перевода Нового Завета (1847) Вука Караджича, из перевода научного сочинения А. А. Майкова «Истории сербского народа», осуществленного Дж. Даничичем (1858, 1876), из

⁹ См. об этом: ВукомановиЬ С. О Вуковим српским р]ечницима, Юьижевност и je3HK 1, Београд 1975. — С. 53-59; его же: Тумачен>е речи у Буковом Српском ріечнику од 1852. године // Научни састанак слависта у Вукове дане 5, Београд — Нови Сад — Тршип 1975. — С. 705-719, 764 (цит. по: Кашип J. О Српском pjeHHHKy из 1852. Поговор // Српски pjenimK (1852). — Кн>. 11(2). — Београд: Просвета, 1986. — С. 1484).

переводов научных трудов иностранных авторов, литературных сочинений, басен и нравоучений к ним Д. Обрадовича (см. список литературы в конце книги). Использован материал и других произведений Караджича, в частности, его переписка за 1851-1852 гг., опубликованная в последнем полном собрании сочинений (см. список источников в конце диссертации).

Этот материал дополняют примеры из других источников, относящихся к исследуемому периоду: из переводной литературы, художественных, публицистических и научных текстов (М. Ракича, Св. Марковича и др.), учебной литературы (записки учителей гимназии в Ср. Карловцах). Привлекается также материал правовых документов (конституции Сербского княжества, относящиеся к исследуемому периоду — 1835, 1838, 1869 гг., гражданский кодекс 1844 г., свод законов 1856 г. и др.), из дипломатической переписки (И. Гарашанин и др.), первых периодических изданий (Сербская газета за 1817 г.), а также из разных словарей (см. список источников в конце диссертации). Выборочно цитируются произведения Й. Раича, Л. Мушицкого, М. Видаковича, И. Стерии Поповича, а также периодические издания и другие источники).

В диссертации учтены также языковые факты из старых и новых грамматик, научных статей и монографических исследований, способствующие наиболее полному освещению темы диссертации. Синхронно-диахронная динамика исследуемой подсистемы иллюстрируется на материале современного художественного текста М. Капора «Последний рейс в Сараево» (Белград, 1995).

6. Научно-методологическая основа исследования

Системный подход к изучению лексики предполагает возможность и необходимость разделения словарного состава языка на различные классы,

¹⁰ См. об этом подробнее: Сибиновиїі М. Досите]ева концепции прево1)ен>а и српска кіьижевност // Доситд Обрадовиїї — човек и дело ме!)у народима / Реферати и саопштеаа, 19/2.-Беорад: МСЦ, 1990.-С. 301-307.

разряды и группы слов по семантическому, предметно-семантическому или структурному признаку и установление между ними определенных связей и иерархических отношений. Большое признание получил метод исследования слов по группам, выделенным на основе известной семантической общности («семантические поля», «семантические блоки», «семантические ряды», «лексико-семантические группы» или ЛСГ). Определяя объект исследования, мы также опираемся на этот метод.

Поставленная цель и задачи потребовали комбинации метода лингвистического описания с различными способами систематизации и объяснения исторического материала.

На основе достижений современной лингвистической теории в области словообразования (Р. Бошкович, М. Докулил, Г.П. Нещименко, А.К. Смольская, Е.С. Кубрякова, И.С. Улуханов, С. Бабич, Б. Николич, Б. Чорич, М. Стакич и др.) дается описание и оценка штокавской системы деривации — анализ и синтез исследуемых лексических единиц, максимально полный учет их состава, идентификация лексем (удаление неотадъективных дериватов, псевдоотвлеченных существительных), их сегментация (установление разновидностей их словообразовательной структуры, принадлежности к определенному СТ), характеристика внутренней организации СК отвлеченного качественного признака, ее синхронная динамика. При описании особенностей словообразовательных формантов используется дистрибутивный метод.

Характеризуя состояние словообразовательной категории отвлеченного признака в народном языке — этому посвящена первая часть диссертации — мы руководствуемся принципом экономии, отсекая в описании все лишнее, не добавляющее новой информации. Так, раскрывая внутреннюю организацию штокавской СК отвлеченного признака, мы максимально редуцируем описание дублетных СТ, составляющих «периферию» данной СК: на примере одного, характерного для периферии, словообразовательного типа мы показываем «поведение» всех остальных СТ. Это позволило сфокусировать внимание на

двух главных объектах — центральном СТ и типичном репрезентанте словообразовательной «периферии», и таким образом рассмотреть крупным планом особенности главных составляющих оппозиции «центр — периферия» СК отвлеченного признака в штокавской диасистеме.

При описании семантики композитных лексем, широко употребительных в произведениях Досифея Обрадовича, применяются элементы компонентного анализа, а также метод моделирования, позволяющий выявить в СЛЯ факты семантической преемственности заимствованной инославянской (русской, церковно-славянской) отвлеченной лексики.

Штокавский литературный язык раннего периода удобнее всего наблюдать в первых сербских переводах религиозной, философской и научной литературы. Взаимообусловленность словообразования и синтаксиса, ролевых функций синтаксем, в качестве которых выступают отвлеченные существительные, и их сербских эквивалентов — придаточных предложений разных типов, выявляются в диссертации методами подстановки и трансформации. Синтаксемный анализ русского исторического материала осуществлен в работе на основе концепции Г.А. Золотовой, представленной в «Синтаксическом словаре» (1988).

7. Ключевые термины

«Абстрактный» и «Отвлеченный». Именам существительным с непредметной семантикой в отечественном языкознании посвящена значительная литература. Они являются резервом, «подпитывающим» многие языковые категории разных уровней, поляризуя их на «центр» и «периферию», определяя специфику литературной нормы и направляя ее развитие. Данные номинативные единицы имплицитно «высвечивают» типологию нормы литературного языка, позволяют проследить ее эволюцию и качественные изменения в других стратах коммуникативного пространства. Поэтому данный пласт словарного состава неизменно привлекает внимание исследователей разного профиля — дериватологов, лексикологов, ономасиологов,

зо семантологов, лексикографов, грамматистов, ситнтаксистов, стилистов, а также преподавателей-практиков, разрабатывающих методику преподавания родного и иностранных языков.

Применительно к именам существительным с непредметной семантикой в отечественной научной и учебной литературе употребительны два термина:

(1) абстрактный (абстрактные существительные)¹¹ и (2) отвлеченный (отвлеченные существительные) . Во многих изданиях, в том числе и весьма авторитетных, эти термины употребляются как синонимы. Так, в словаре лингвистических терминов О.С. Ахмановой читаем: «Абстрактные существительные. То же, что существительные отвлеченные (см. существительное)»¹³. Традиция параллельного, дублетного использования терминов — отечественного «отвлеченный» и заимствованного «абстрактный» — восходит еще к середине XVIII в.¹⁴, причем данная терминологическая корреляция являет собой своего рода вершину, у основания которой исконных дублетов первоначально было еще больше. Точнее, при заимствованном термине «абстрактный» варьировались славянские дублеты — абстрактный-отвлеченный, абстрактный-отделенный, абстрактный-умозрительный, абстрактный-непредметный. История их вхождения и «кристализация» терминологической доминанты «абстрактный-отвлеченный» описана В.В. Веселитским¹⁵. Исследователь отмечает, что с середины XIX века слово отвлеченный (наряду с отдельный) выступает в специальном значении

Ср. название одной из монографий на эту тему: Чернейко Л.О. Лингво-философский анализ абстрактного имени. — М.: 1997. — 320 с. (Разрядка наша - Г.Т.).

¹² Ср. название другой известной работы: Веселитский В.В. Отвлеченная лексика в русском литературном языке XVIII — начала XIX в. — М: Наука, 1972. (Разрядка наша -Г.Т.).

Ахманова О. С. Словарь лингвистических терминов. — М.: Сов. Энциклопедия, 1969. — С.30; См. об этом также: Обнорский СП. К истории словообразования в русском литературном языке // Русская речь. Новая серия. — 1927. — Вып. 1. — С. 77; Русская грамматика. В 2-х томах. Ч. 1. Фонетика. Фонология. Ударение. Интонация. Словообразование. Морфология. — М: Наука, 1982. — С.462.

¹⁴ Веселитский В.В. Отвлеченная лексика в русском литературном языке XVIII —
начала XIX в. — М.: Наука, 1972.

¹⁵ Там же.

'абстрактный'. Основанием для его сближения с лат. ab-stractus (и франц. ab-strait) послужила аналогичность одного из значений исходного латинского глагола abs-traho и русских глаголов от-делить, от-влечъ. Соотношение на основе общности только одного из значений слов является весьма типичным случаем возникновения семантической кальки. В данном случае семантическое калькирование опирается также на соотношение на основе сходства морфологического состава слов. Ср. лат. ab-stractus, франц. ab-strait —рус. отделенный, от-влеченный.

Уже в 50-70-е годы XVIII века один из славянских синонимов — прилагательное отделенный и его производные отделение, отделять, отделено {отделительно) — употребляется в «отвлеченных контекстах» при указании явлений, представляемых в уме, обобщенно, в отвлечении от конкретных свойств предметов. Однако эти слова широко употребляются и в «прямых значениях», что фиксируют словари XVIII века. Элемент «глагольности» в семантике этих слов, присущий прямому употреблению, особенно долго сохраняется именно в специальных текстах. Подтверждением тому служат примеры, приводимые Веселитским. В них термин 'отделение' служит наименованием и акта абстракции, и собственно действия.Ср.:

Об отделении и понятиях (в ориг.: sur Г abstraction), мы получаем понятия о единственных вещах одними чувствами, а понятия об образах и родах — чрез искусство отделения (artificio abstrahendi).

Прилагательное отделенный 'абстрактный' распространяется в разных сочетаниях:

все общие и отделенные понятия ... (здесь показательно соотнесение слов общий и отделенный)',

легкий способ, которым он предлагает (?) материю, подает много ясности самым отделенным истинам (там же);

она [книга] содержит в себе одну только отделенную теорию (там же); отделенные вещи; отделенные рассуждения.

Несколько позже в этот же круг терминированных наименований вовлекаются слова с корнем -влеч- : отвлеченный, отвлечение и др. Как и у лексемы отделение словари XVIII века отмечают исключительно прямые значения указанных слов, соотнося их с определенными латинскими и французскими терминами:

«Abstraire. Отвлечь, оттянуть, вычесть» (Нов. леке);

«Abstraction. Abziehung. Снятие, отвлечение» (Виньер.);

«Отвлеченный, abgezogen, abgebracht» (Норд.).

Позднее слова с корнем -влеч- встречаются в тех же специальных контекстах, что и лексема отделение. Быстрое распространение их облегчается наличием утвердившихся уже ранее образцов. Элемент глагольности в семантике производных с корнем -влеч- также долго и отчетливо сохраняется в специализированных текстах. Это особенно ярко проявляется в сочетаниях с предлогом «от». Ср.:

Они [схоластики] гонялись за качествами сокровенными, за отвлеченными от вещества;

...когда делаем отвлечение от Я;

Самое высшее понятие, до которого доходит разум, есть бытие, общее, отвлеченное от всего, о чем можно сказать: есть.

Известная смысловая прозрачность этого слова, поддерживаемая подобными конструкциями, сделала его в отвлеченном употреблении более понятным, чем «невразумительное» по отзывам современников, на первых порах французское abstrait и заимствования от него¹⁶. Во второй половине XVIII - начале XIX века слова отвлеченный и другие представлены в контекстах, связанных с познанием и умозрением. Постепенное привыкание нескольких поколений русских читателей к номинативным единицам, возникшим на основе французского abstrait, постоянное пояснение их значения семантически прозрачными русскими словами с корнем -влеч- привели к

¹⁶ См. замечания на этот счет Г. Глинки: Вестник Европы, 1813, № 13.

полной утрате ими для русского восприятия элемента чужеродности и

«невразумительности» . В то же время это способствовало забвению прямых мотивационных связей производных с глагольным корнем -влеч-. Этим, на наш взгляд, объясняется дублетность терминов «абстрактный — отвлеченный», устойчиво сохраняющаяся в отечественной научной терминологии до настоящего времени.

Иная точка зрения отмечена нами только у одного исследователя, автора интересных и содержательных работ, посвященных лингво-философскому анализу абстрактного имени существительного, Л.О. Чернейко. Определяя предмет своего исследования, которое сосредоточено на «абстрактном имени», автор обосновывает неправомерность смешения этих двух терминов, объединяющих структурно неоднотипные имена существительные.

Более того, наметилась тенденция к полному вытеснению производными от заимствования abstrait русско-славянских эквивалентов. С одной стороны, повышалась актуальность понятий, означаемых терминами абстрактный-отделенный, абстрактный-умозрительный, абстрактньт-непредметный, абстрактный-отвлеченный. С другой стороны, интернационализмы с корнем abstrait, оказались более востребованными как термины разных научных дисциплин. Так, в русском философском языке утвердились такие понятия как «абстракция», «абстракции реальные», «абстрактное право» и др. Причины активизации этих понятий, пожалуй, точнее всего обосновывают сами философы: «Абстракция — процесс отвлечения от каких-либо свойств, связей объекта с целью выделения его общих, специфических или универсальных свойств, их рассмотрения «в чистом виде» по ходу решения теоретических и практических задач, осмысления духовных проблем. ... До середины XIX в. абстракция в философии рассматривалась как логическая операция, входящая в состав абстрактного мышления, обеспечивающая его воспроизводство, пополняющая его новыми понятиями. Но, трактуемая сегодня более широко, абстракция может быть представлена как человеческая способность, сопряженная с расчленением и синтезированием объектов в разных формах человеческой деятельности и их кооперациях»; «Абстракции реальные — результаты практического обобщения схем человеческой деятельности, выраженные в предметной и знаковой форме. ... В абстракциях реальных как бы стираются черты их человеческого происхождения, их связь со способностями, силами и качествами людей, и они начинают действовать как надчеловеческие формы, схемы и механизмы социальной организации (напр., системы мер, деньги, структуры языка, нормы морали и права...В последние два столетия повышается интерес к роли реальных абстракций в практической жизни и деятельности людей». — См.: Кемеров В.Е. Абстракция; Абстракции реальные // Современный философский словарь. — 2-е изд. — Лондон-Франкфурт на Майне-Париж-Люксембург-Москва-Минск, 1998. — С. 13. Примечательно, что история русских терминов на основе заимствованного корня abstrait, в известной степени, контрастирует с общей тенденцией формирования отечественной терминологии конца XVIII-середины XIX вв., для которой была характерна «опора на собственные силы»: см. раздел

Исследовательница разводит их на основе прямой семантизации прозрачного термина «отвлеченный», выделяя две группы имен существительных: (а) «отвлеченные» и (б) «абстрактные».

К «отвлеченным», судя по примерам, автор относит производные имена существительные (белый > белизна), к «абстрактным» — имена непроизводные и немотивированные (космос, свобода, цель), стоящие в начале словообразовательной цепочки: космос > космический, свобода > свободный, цель > целевой. Однако аргументация автора, на наш взгляд, не бесспорна. Почему ? Потому что «отвлечение», если следовать рассуждениям автора, это, с одной стороны, универсальная ментальная операция, а потому любое имя в известной степени можно считать «отвлеченным», включая и имена конкретные (береза, дерево, ромашка, человек, кувшин и т.д.), с другой стороны, «отвлечение» — это словообразовательная процедура, которую следует рассматривать в контексте определенной языковой системы. И именно этот второй подход к пониманию термина автор постулирует в своей монографии¹⁸. Поэтому конкретные имена существительные береза, дерево, ромашка, человек, кувшин не могут быть «отвлеченными» с помощью средств словообразовательной системы.

В то же время, Л.О. Чернейко допускает смешение имен всех семантических групп — «абстрактных», «отвлеченных», «конкретных». Так, в автореферате ее диссертации читаем: «Предмет нашего внимания — абстрактные субстантивы. Названы они именами в традициях противопоставления имени и глагола, в той традиции, в частности, где считается, что «имя есть покоящийся мир». В класс абстрактных имен-субстантивов (далее: абстрактных имен — АИ) традиционно объединяются имена психических состояний (эмоциональных и ментальных) [страх, счастье, сомнение], имена ситуаций (измена, карантин), имена отношений (конфликт,

«Заключение» В.В. Веселитского «Отвлеченная лексика в русском литературном языке XVIII — начала XIX в.». — М.: Наука, 1972.

дружба), имена этических и эстетических понятий (долг, совесть, красота), имена-категории естественного (природного и социального) мира (материя, социум), гиперонимы (водоем, растение). Совершенно очевидна семантическая неоднородность перечисленных групп имен и различие их прагматических характеристик. Тем не менее есть в них нечто общее, что позволяет продолжить традицию и считать эти имена абстрактными»¹⁹.

Разумеется, каждая классификация условна и может быть уязвимой с точки зрения другого подхода. Она избирается прежде всего в зависимости от ракурса и методики исследования, и поэтому не может быть механически отброшена и заменена другой. Однако «нечто общее», обнаруживаемое Л.О. Чернейко в приведенных выше примерах находится за пределами языковой системы и, следовательно, должно рассматриваться как объект исследования иной дисциплины (не лингвистики). Исследуемый нами языковой материал требует обращения к иным, собственно языковым классификационным критериям. Обосновывая свой предмет исследования мы не можем согласиться с включением всех упомянутых выше групп имен существительных в один разряд - страх, сомнение, водоем, дружба, растение, счастье, карантин, красота, конфликт, материя, измена, социум. С нашей точки зрения неправомерно включать в разряд «имен абстрактных» номинативные единицы, обозначающие конкретные поступки людей (измена), конкретные ситуации общения (конфликт), конкретный режим жизни, например, предписанный медиками или обстоятельствами (карантин), конкретные термины научного познания (материя, социум), имена конкретные, пусть даже и гиперонимы типа водоем, растение. Грамматически «конкретность» большинства этих имен отчетливо проявляется в наличии у них полной парадигмы числа, грамматического признака любого конкретного имени.

Чернейко Л.О. Абстрактное имя в семантическом и прагматическом аспектах; Автореф. дисс. докт. филол. наук. — М., 1997. — С.4. ¹⁹ Там же.

Из указанного списка к абстрактным именам существительным, с нашей точки зрения, целесообразно отнести номинации, обозначающие этические и эстетические понятия {долг, совесть, красота), а также эмоции и психические состояния {страх, счастье, сомнение), причем для нас в данном случае не столь важно, производные эти номинативные единицы или нет. «Абстрактность» как семантическая категория, с нашей точки зрения, не противопоставляется «отвлеченности», а, наоборот, будучи своего рода гиперкатегорией, включает последнюю как особую подкатегорию, обнаруживая неразрывную связь с последней именно в прагматике. В этом существенное отличие нашей точки зрения от подхода Л. О. Чернейко. Таким образом, «отвлеченные» имена существительные являются для нас только разновидностью имен «абстрактных» (см. таблицу).

Таблица 2.

Абстрактные существительные

(Nomina abstracta)

непроизводные

производные

«отвлеченные»

(nomina abstracta attributivitatis)

страх, jad, срам, мир, част, зло, мука

сладост, марливост, округлост, киселост, водіьикавост, лакоНа, непокорност, слаткоНа, густоНа, свежина

Современная семантизация (точнее, «этимологизация») термина «имя отвлеченное» {от-влеченное от чего) сама по себе отражает оживление стертых, «уснувших» мотивационных связей этого старого термина. В обширном списке цитируемых Л.О. Чернейко работ, отсутствуют труды В.В. Веселитского, посвященные русской отвлеченной лексике. Возможно, этим объясняется необоснованно строгий тон ее критики в адрес современных авторов и изданий, допускающих синонимичное употребление терминов «абстрактный» и «отвлеченный». «Традиционная дублетность терминов «абстрактный» — «отвлеченный» требует к себе особого внимания, — пишет

Л.О. Чернейко. Латинский глагол abstraho, -xi, -ctum, -ere многозначный. Его русский эквивалент «отвлекать, отвлечение» соответствует лишь одному из его значений. Так уж повелось в лексикографической практике, отражающей состояние научной мысли на определенном этапе ее развития, не вдаваться в семантические подробности этих двух единиц метаязыка, не вникать в понятия. Не вникают ни философские словари, ни лингвистические, ни энциклопедические.

К рассмотрению латинского глагола побуждает нас вернуться не столько любовь к этимологии, сколько сложившаяся практика объединения под одним термином «абстрактное имя» таких слов как белизна, пение, с одной стороны, и власть, жизнь, пространство, время, интеллект — с другой.[...] Против объединения и терминов и стоящих за ними явлений есть возражение, — пишет далее Л.О. Чернейко, — поскольку сами явления (слова) оказываются результатом разных видов ментальной деятельности. В первом случае мы действительно имеем дело с отвлечением, то есть с возведением признакового слова в такую форму, которая позволяет ему занять в предложении позицию субъекта, а не предиката и делает уже не столь обязательной его связь с именем того предмета, который входит в экстенсионал прилагательного белый или глагола петь {белизна снега, пение птиц)» .

В порядке самокритики отметим, что на определенном этапе мы также отдали дань такому подходу. Собранный нами материал также побуждал нас к разведению терминов «абстрактный» и «отвлеченный». Однако изучение истории их вхождения в научный обиход показал, что синонимичное употребление этих терминов, присущее современным отечественным авторам и научным изданиям, отнюдь не ошибочно и восходит к началу парного употребления данных терминов в русском литературном языке. Термин «абстрактный» не означает только «непроизводный» и «неотвлеченный» и не

²⁰ Чернейко Л.О. Лингво-философский анализ абстрактного имени. — М.: 1997. — С.59,60.

противопоставляется термину «отвлеченный». Он включает и то, и другое, охватывая все понятия: «абстрактный» — это и «непроизводный», и «неотвлеченный», а также и «производный», и «отвлеченный». На наш взгляд, стремление строго дифференцировать эти термины на основе современной «этимологизации», оживить прямые мотивационные связи семантически прозрачного отечественного термина, свидетельствует о новом «прочтении» старых терминов, и наделении их новым содержанием, которое подсказано мотивационными связями современного языка.

Литературный язык. Исследуемая лексическая подсистема наиболее тесно связана с «верхним стратом» языкового пространства — литературным языком. Фокусируя в себе присущие ему типологические особенности литературного языка — отвлеченные существительные в значительной степени отражают состояние нормы, ее качественные и количественные характеристики, зрелость, гибкость и функциональный диапазон. Термин-понятие «литературный язык» представляет интерес прежде всего потому, что аккумулирует в себе уникальный духовный опыт наиболее образованных представителей национального коллектива.

Несмотря на более чем семидесятилетнюю традицию исследования феномена литературного языка, даже если началом ее считать «Тезисы Пражского лингвистического кружка» (1929), впервые представившие развернутую концепцию данного понятия²¹, мы, тем не менее, должны признать, что краткой и одновременно емкой дефиниции «литературного языка», признаваемой всеми, не существует. В современной теоретической и справочной литературе представлен весьма широкий спектр мнений на сущность этого понятия, причем в основном применительно к языку современному. В то же время исследователи смежной проблематики часто «обходят» данное понятие, полагая, что здесь и так все ясно, и направляют

свой интерес, прежде всего, на инновационные процессы, возникшие в недрах старого феномена. Лишь отдельные исследователи, специализирующиеся на истории и теории литературного языка, испытывают потребность в уточнении (а может быть и доработке) этого понятия.

Так, В.П. Гудков отмечает, что «опыт изучения истории отдельных литературных языков и их современного функционирования порождает у исследователей сознание неудовлетворенности существующими трактовками разноликого и разно дефинируемого феномена, называемого литературным языком. Вместе с тем накопленные в последние десятилетия обширные сведения о языковых ситуациях в различных регионах и их динамике в разные периоды истории дают возможность ревизовать (курсив наш - Г.Т.) известные литературно-языковые концепции и подойти к разработке универсальной «модели» изучаемого явления, приложимой в своих основных характеристиках как к современной действительности, так и к реалиям донациональной эпохи»²². Исследователь предлагает следующее рабочее определение: «литературный язык есть система (системы) (обще) принятых речевых средств выражения (фиксации) социально-значимой информации (производственной, мировоззренческой, художественной и т.п.) с целью ее передачи в пространстве (между соотечественниками) и во времени (между представителями разных поколений)». — Резюмируя автор пишет: «Обсуждение данной дефиниции может способствовать плодотворному поиску решений сложной литературно-языковой проблематики» . Сразу отметим, что считаем данную дефиницию литературного языка верной, но не исчерпывающей, поскольку она «оставляет лазейку» для расширительной

²¹ Литературный язык / Тезисы Пражского лингвистического кружка // Пражский
лингвистический кружок.— М.: Изд-во «Прогресс», 1967. — С.26-27.

²² Гудков В.П. Вопросы теории литературного языка в свете истории литературного
языка у сербов / Историко-культурные и социолингвистические аспекты изучения
славянских литературных языков эпохи национального возрождения (конец XVIII — вторая
половина XIX в.) // Тезисы докладов международной конференции. Ноябрь 1993.— М.: 1993.
— С.6-7.

²³ Там же. С.7.

трактовки идиома, с помощью которого можно выразить социально-значимую для этноса информацию: в частности, все то же самое можно выразить и средствами другого идиома, например, неродного языка или функционально ограниченного идиома (например, просторечья), если его речевые средства приняты (или общеприняты) этносом как система выражения. Именно это и произошло в результате реформы Караджича.

В дефиницию, следовательно, должны быть включены имманентные свойства, присущие только литературному идиому.

Сопоставим определения литературного языка в нескольких справочных изданиях:

«Литературный язык — форма исторического существования национального языка, принимаемая его носителями за образцовую; исторически сложившаяся система общеупотребительных языковых элементов, речевых средств, прошедших длительную культурную обработку в текстах (письменных и устных) авторитетных мастеров слова, в устном общении образованных носителей национального языка»²⁴. В этом определении право объявляться литературным также предоставлено фактически любому страту языка, независимо от того имел он предшествующую письменную традицию или нет. Вторая часть дефиниции не снимает этой неблагоприятной возможности, поскольку мастера слова могут подключиться к созданию письменных текстов при поднятия статуса любого идиома, в том числе и обиходно-бытового или регионального.

«Язык литературный (язык стандартный). Образцовый, нормализованный язык, нормы которого воспринимаются как «правильные» и общеобязательные и который противопоставляется диалектам и просторечию»²⁵. В определении отсутствует диахронический аспект рассматриваемого понятия.

²⁴ Бельчиков Ю.А. Литературный язык // Русский язык. Энциклопедия / Гл. ред. Ю. Н.
Караулов. — 2-е изд., перераб. и доп. — М.: Большая Российская энциклопедия»; Дрофа,
1997. —С. 223.

²⁵ Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. — 2-е изд.. стереотип. — М:
Сов. энциклопедия, 1969. — С. 531-532.

«Литературный язык — основная, наддиалектная форма существования языка, характеризующаяся большей или меньшей обработанностью, полифункциональностью, стилистической дифференциацией и тенденцией к регламентации. По своему культурному и социальному статусу литературный язык противостоит территориальным диалектам, разным типам обиходно-разговорного койне и просторечию — как высшая форма существования

языка» . Хотя М.М. Гухман в словарной статье указывает на исторический характер литературного языка как категории, тем не менее, данная формулировка также не ставит заслон проникновению нижних языковых стратов в «верхние этажи» коммуникативного пространства.

«Литературный язык — нормализованная наддиалектная форма языка, существующая в устной и письменной разновидностях (курсив наш — Г.Т.) и

обслуживающая все сферы общественной и культурной жизни народа» . Из данной дефиниции вытекает, что в принципе любой обиходно-бытовой социолект может стать новым литературным языком.

На наш взгляд, недостаток приведенных формулировок состоит в том, что в них не определены важнейшие признаки исходного идиома, система которого принимается за образцовую, а именно, опыт письменного существования исходного идиома, наличие у него корпуса письменных текстов, его социолема, сохраняющая и расширяющая этот корпус (другими словами, образованные представители общества, тиражирующие старые и создающие новые тексты). Наличие опыта письменного существования, важнейшее качество потенциального претендента на высший статус в коммуникативной иерархии, выпавшее из многих дефиниций литературного языка, тем не менее, некоторыми исследователями осознается совершенно очевидно: идиом, не имеющий письменных текстов, не является, строго говоря, продолжателем книжно-письменной традиции данного этно-культурного

²⁶ Гухман М.М. Литературный язык // Лингвистический энциклопедический словарь / Гл. ред. В. Н. Ярцева. — М.: Сов. Энциклопедия, 1990. — С. 270.

пространства и должен быть поставлен в другую плоскость изучения. Не случайно, обязательность наличия опыта письменного существования исходного идиома подметили прежде всего исследователи, занимающиеся историей сербского литературного языка. Так, В.П. Гудков пишет: «Осмысление развития сербской письменности и литературы (в самом широком значении термина) и разнообразия их материально-языковых средств и систем в разные периоды истории этноса и его культуры побуждает нас, во-первых, развести понятия «литературный сербский язык» и «литературный язык у сербов» (т.е. устранить представление о порождении литературного языка естественной = диалектной речью народа) и, во-вторых, приводит к осознанию существенного различия функций языка литературного и изначальных коммуникативных средств народа (что находит выражение, в частности, в установлении и совершенствовании письменности как атрибута литературного языка)» .

С этим мнением согласуется дефиниция В.К.Журавлева, подчеркивающего значимость текстовой базы как первоосновы литературного языка: «литературный язык — определенная совокупность текстов, объединенных общностью грамматической структуры и лексического фонда, и его социалема, языковой коллектив, выполняющий функции хранения, передачи и расширенного воспроизводства текстов». — И далее: «Судьба литературного языка теснейшим образом связана с динамикой объема и содержания текстов. Чем больше объем литературных текстов, содержащих национальные и общечеловеческие ценности, тем устойчивее структура данного языка. Люди дорожат им как своим культурным достоянием. Сохранение и увеличение

Литературный язык // Советский энциклопедический словарь. — 4-е изд. — М.: Сов. энциклопедия, 1989. — С.726.

²⁸ Гудков В.П. Вопросы теории литературного языка в свете истории литературного языка у сербов / Историко-культурные и социолингвистические аспекты изучения славянских литературных языков эпохи национального возрождения (конец XVIII - вторая половина XIX в.) // Тезисы докладов международной конференции. Ноябрь 1993. М, 1993. — С.7.

культурных ценностей в текстах данного языка — основное условие его самосохранения и саморазвития»²⁹.

Различение статуса языка, опирающегося на предшествующую книжно-письменную традицию, и языка народного, существующего только в устной форме, всегда было присуще представителям пражской школы. Академик Б. Гавранек по этому поводу, в частности, писал (1932): «Й. Добровский, который блестяще завершает период нормативной филологии у нас, исходя из ее принципов, сознательно кодифицировал языковую норму старшей классической эпохи, а не современный народный язык, тогда как Вук Караджич по инициативе Е. Копитара, открывшего в филологии период почитания народных говоров, в основу литературной нормы сербохорватского языка сознательно кладет современный народный язык»³⁰.

Пражской школе принадлежит большая заслуга в постулировании основных свойств литературного языка: «Особый характер литературного языка проявляется в той роли, которую он играет, в частности, в выполнении тех высоких требований, которые к нему предъявляются по сравнению с народным языком: литературный язык отражает культурную жизнь и цивилизацию (ход и результаты научной, философской и религиозной мысли, политической и социальной, юридической и административной деятельности). Эти функции литературного языка способствуют расширению и изменению (интеллектуализации) и его словаря». <...> «Интеллектуализация языка вызывается также необходимостью выражать взаимозависимые и сложные мыслительные операции', поэтому литературный язык обладает не только

Журавлев В.К. Опыт общей теории формирования и истории литературных языков. Понятийный аппарат. // Историко-культурные и социолингвистические аспекты изучения славянских литературных языков эпохи национального возрождения (конец XVIII — вторая половина XIX в.) / Тезисы докладов международной конференции. Ноябрь 1993.— М.: 1993. — С.21-24.

Гавранек Б. Задачи литературного языка и его культура. // Тезисы Пражского лингвистического кружка // Пражский лингвистический кружок.— М.: Изд-во «Прогресс», 1967. — С.343-344.

выражениями для абстрактных понятий, но и особыми синтаксическими формами (фразы с разного рода придаточными предложениями)»³¹.

Симптоматично, что уже в «Тезисах» пражцев содержатся побудительные стимулы к изучению «функциональной диалектологии» языка. Более того, подспудно в них отражена важнейшая антиномия, на которую опирается современная коммуникативная концепция языка при сегментации коммуникативного и языкового пространства («регулируемое — нерегулируемое речевое поведение»), ср.: «Интеллектуализация литературного языка проявляется во все возрастающем контроле над эмоциональными элементами (эвфемизмы)» (1929 !) .

Несмотря на то, что коммуникативная лингвистика зародилась в недрах критики стратификационной модели языкового пространства, абсолютизировавшей роль литературного языка в качестве единственного универсального . идиома, обеспечивающего весь функциональный спектр этнического языка (и получившей за это название «литературноцентрической» модели языка), литературный язык как историческая категория становится объектом глубокого анализа и при разработке коммуникативной модели этнического языка³³. Это, разумеется, не случайно, поскольку коммуникативная проекция на языковое пространство позволяет осуществить наиболее оптимальную сегментацию языкового континуума, обеспечивающего весь спектр коммуникативных функций современного социума. Так, исследователь, предложивший сегментацию коммуникативного пространства, Г.П. Нещименко, в частности, пишет: «Литературный язык с самого начала функционировал как язык письменности. Неслучайно поэтому его возникновение датируется появлением корпуса связных текстов: религиозных

Гавранек Б. Там же. С. 26-27.

Задачи литературного языка и его культура. // Тезисы Пражского лингвистического кружка // Пражский лингвистический кружок.— М.: Изд-во «Прогресс», 1967. — С.27.

³³ Нещименко Г.П. Этнический язык // Опыт функциональной дифференциации / На материале сопоставительного изучения славянских языков. — Munchen: Verlag Otto Sagner, 1999. —C.35-36; 55-94.

сочинений, хроник, художественной, а впоследствии и административно-правовой литературы, научной прозы и пр. Примечательно, что на ранних этапах жизни ряда этносов (чешского, словацкого и некоторых других), еще до возникновения письменной традиции, в ареале высших коммуникативных функций использовался этнический устный культурный язык, применявшийся в качестве вспомогательного языка в костеле, в административно-правовой, хозяйственной сфере. Функционирование устного культурного идиома в качестве предшественника литературного языка подготовило почву для интенсивного развития последнего»³⁴. Для сербов таковыми устными культурными языками, использовавшимися в ареале высших коммуникативных функций, были церковнославянский язык (в русской редакции и сербизированный), а также русский язык их современников.

Суммируя сказанное перечислим конституирующие признаки литературного языка как категории исторической.

1. Литературный язык есть единственный идиом, где антиномия «письменность — устность» проходит через все стадии его развития;

2. Литературный язык есть система языкового обеспечения (лангового и паролевого), обладающая «гибкой стабильностью» норм, поддерживаемых книжно-письменной традицией текстов;

3. Назначение этой системы есть фиксация социально-значимой информации, хранение и дистрибуция (диахронная и синхронная) духовных ценностей.

4. Эта система есть результат творческих и духовных усилий многих поколений, формирующих данный социум. Наиболее образованные его представители — социалема литературного языка — выполняют функции расширенного воспроизводства текстов, их хранение и передачу.

5. Социалема литературного языка проявляет заботу о его качестве и стабильности, сознательно совершенствует литературный идиом, делая его

³⁴ Нещименко Г.П. Этнический язык // Опыт функциональной дифференциации. С.60.

оптимально пригодным для фиксации, хранения и дистрибуции информации (духовных ценностей и цивилизационного опыта социума).

Языковая ситуация Для исследования истории и развития сербской отвлеченной лексики понятие языковой ситуации является ключевым. Объяснение термина-понятия «языковая ситуация» в научной и справочной литературе появилось сравнительно недавно. Длительное время оно не имело строгой дефиниции даже в теоретических исследования. Поскольку проблематика каждого литературного языка является составной частью той или иной языковой ситуации, исследователи, как правило, расшифровывали ее перечислением характерных признаков, но без дефиниции. При этом некоторые исследователи точно «схватывали» и описывали параметры этого феномена, оперируя фактами одного или нескольких языков, но при этом само определение «языковой ситуации» не формулировали³⁵.

Не раскрывали это понятие и справочные издания. Так, в известном словаре лингвистических терминов О.С. Ахмановой (второе издание)³⁶ термина «языковая ситуация» еще нет, несмотря на то, что словарь издавался в период

В качестве характерного примера можно привести тезисы доклада В.К. Журавлева, специально посвященного понятийному аппарату и общей теории формирования и истории литературных языков, в котором ученый дал определения таких фундаментальных теоретических понятий как «литературный язык», «история литературного языка», «формирование литературного языка», «культурно-исторический ареал». В то же время, понятие «языковая ситуация» в докладе специально не раскрывается, а включено в характеристику феномена «литературный язык». Констатируя тот факт, что «литературный язык является одним из компонентов языковой ситуации и постоянно взаимодействует с другими языковыми образованиями в социально-функциональном и материально-лингвистическом планах (своя народно-разговорная основа, свой народно-поэтический язык фольклора, некий книжно-литературный язык, сложившийся в иной социально-этнической среде, территориальные и социальные диалекты, городское просторечье, профессиональные жаргоны и т.п.)», исследователь подчеркивает количественный параметр понятия: «литературный язык» уже языковой ситуации и составляет только один из ее компонентов. — См.: Журавлев В.К. Опыт общей теории формирования и истории литературных языков. Понятийный аппарат. // Историко-культурные и социолингвистические аспекты изучения славянских литературных языков эпохи национального возрождения (конец XVIII—вторая половина XIX в.) / Тезисы докладов международной конференции. Ноябрь 1993 г. — М.: РАН, Ин-т славяноведения и балканистики, 1993, —С.21-24.

³⁶ Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. — Изд. 2-ое, стереотип. — М.: Изд-во «Сов. энциклопедия», 1969. — 608 стр.

широкомасштабных теоретических и прикладных исследований по теории литературного языка.

Рассмотрение языка под социолингвистическим ракурсом позволило увидеть в нем сложную, внутренне структурированную систему форм его существования, благодаря чему наметился комплекс задач, объединяемых обычно под общим понятием «языковая ситуация». Стало очевидным, что ЯС объективно является исходным ключевым экстралингвистическим фактором, который предопределяет дальнейшее планирование языка, типологию его нормы, ее конкретное проявление во всех уровнях языка — фонетическом, грамматическом, лексическом, словообразовательном, предопределяет структурно-семантические, качественные и количественные особенности его словарного состава, и шире, системы номинации в целом. Оптимальной представляется дефиниция этого понятия, данная Г. П. Нещименко: «Языковая ситуация — это языковое обеспечение в социуме»³⁷.

По мнению чешского ученого А. Едлички, ЯС это то, как данная языковая (или же коммуникативная) общность, расчлененная по социальному, региональному, возрастному признаку, употребляет формы существования национального языка: литературный язык, общий обиходно-разговорный язык, диалект в различных коммуникативных сферах (обиходно-разговорной, специальной, публицистической, художественной и т.д.) .

По мнению В.А. Аврорина, ЯС есть «взаимодействие разных языковых образований (...) в обслуживании нужд данного народа во всех средах или сферах общественной жизни на определенном уровне социального развития» .

По мнению А.Д. Швейцера, языковая ситуация — это «модель социально-функционального распределения и иерархии социально-коммуникативных

³⁷ Нещименко Г.П. Этнический язык // Опыт функциональной дифференциации. С. 10.

³⁸ Jedlicka A. Teorie jazykove kultury dnes II Aktualni otazky jazykove kultury. — Praha:
1979.

³⁹ Аврорин B.A. О предмете социальной лингвистики IIВЯ — 1975. — № 4. — С. 6.

систем и подсистем, сосуществующих и взаимодействующих в пределах данного (...) культурного ареала в тот или иной период, а также социальных установок, которых придерживаются в отношении этих систем члены

соответствующих языковых и речевых коллективов» .

Л.Б. Никольский языковой ситуацией называет «совокупность языков (...) и функциональных стилей, обслуживающих общение в (...) этнической общности. В итоговом определении языковой ситуации исследователь заключает: «Таким образом, языковая ситуация есть архисистема языковых систем или система подсистем, распределенных по этническим, социальным или социально-территориальным общностям, входящим, однако, в одно общество. Другими словами, языковая ситуация — система языковых систем и подсистем, каждая из которых принадлежит к определенному функциональному типу»⁴¹.

С укреплением отечественной социолингвистической школы понятие «языковой ситуации» постепенно входит в лингвистические словари и справочники. Наиболее обстоятельно, на наш взгляд, это понятие освещено в энциклопедическом словаре лингвистических терминов (1990). В статье В. А. Виноградова читаем: «языковая ситуация — совокупность форм существования (а также стилей) одного языка или совокупность языков в их территориально-социальном взаимоотношении и функциональном взаимодействии в границах определенных географических регионов или административно-политических образований. <...> Разнообразные ЯС описываются посредством различных признаков — количественных, качественных и оценочных, на основе которых можно строить типологию ЯС.

Количественные признаки: 1) число идиомов в данной ЯС, которые являются ее компонентами; 2) демографическая мощность идиомов (число говорящих на каждом из идиомов в отношении к общему числу населения

⁴ Швейцер А.Д. Современная социолингвистика. // М.: Наука, 1977. — С. 133. ⁴¹ Никольский Л.Б. Синхронная социолингвистика. — М.: Наука,1976. — С. 79-80.

исследуемого ареала; 3) коммуникативная мощность идиомов (число коммуникативных сфер, обслуживаемых каждым идиомом); 4) число функционально доминирующих идиомов.

Качественные признаки: 1) лингвистический характер, входящих в ЯС идиомов — разновидности одного языка или разные языки; 2) структурно-генетические отношения между идиомами — сходные, родственные (родство имеется в виду достаточно близкое), несходные, неродственные; 3) функциональная равнозначность — неравнозначность идиомов; 4) характер доминирующего в государственном масштабе идиома (металекта) — местный или импортированный;

Оценочные признаки касаются внешней и внутренней оценки идиомов (т.е. оценки языка носителями других языков и исконными носителями в плане его коммуникативной пригодности, эстетичности, культурной престижности и т.д.»⁴².

Категория качества⁴² Условный термин, закрепившийся в научной литературе применительно к функционально значимой семантической общности нескольких частей речи, прямо или косвенно («отвлеченно») выражающих качественный признак: качественное прилагательное — имя качества — качественное наречие.

Словообразовательное значение — транспозиционное, модификацион-ное Проблематика сербских отвлеченных существительных предполагает определение типов и природы словообразовательных значений. Их классификация была разработана М. Докулилом, выделявшим три типа значений: транспозиционные, модификационные и мутационные . Для нас актуальны два типа словообразовательных значений — транспозиционные и

Виноградов В.А. Языковая ситуация // Лингвистический энциклопедический словарь. — М.: Сов. энциклопедия, 1990. — С. 616-617.

⁴³ См. об этом: Суффиксальное словообразование существительных в
восточнославянских языках XV-XVIH вв. — М.: Изд-во «Наука», 1974. — С.107-108.

⁴⁴ Dokulil М. Tvoreni slov v cestine. Praha, 1962. - С. 129-149.

модификационные. В диссертации мы будем опираться на следующую их характеристику⁴⁵:

Слова с транспозиционным словообразовательным значением тождественны во всех компонентах своего значения со значением мотивирующего слова, за исключением части речи (CI: ejepau — ejepnocm, благодаран — благодарност, /ьубак—/ьупкост).

Слова с модификационным словообразовательным значением содержат в своем значении, помимо значения мотивирующего слова, дополнительный модифицирующий признак (С1: мар/ьивост — немар/ьивост,покорност — непокорност, милост — немилост).

8. Композиция работы

Диссертация состоит из введения, двух частей и заключения. Обе части логически взаимосвязаны и дополняют друг друга, характеризуя предмет исследования с разных сторон. Каждая из частей работы имеет свое внутреннее деление на главы, введение и резюме. Часть первая состоит из 4 глав, часть вторая — из трех глав. Краткое введение каждой из частей определяет «промежуточные» цели, задачи и методику исследования.

В первой части диссертации (4 главы) образование и функционирование отвлеченных деадъективных имен рассматривается в ракурсе реформы Караджича. Система абстрактных имен сопоставляется и анализируется в двух изданиях его словаря, который явился «стартовой площадкой» в процессе формирования словарного состава нового сербского литературного языка. В первой части прослеживаются и выявляются те изменения, которые происходили в разряде отвлеченной лексики в течение 40 лет, разделяющих первое и второе издания словаря В. Караджича.

См. о классификации значений: Улуханов И.С. Единицы словообразовательной системы русского языка и их лексическая реализация. — М.: Институт русского языка им. В.В. Виноградова РАН, 1996. - С. 149.

Во второй части диссертации (3 главы) для анализа отвлеченной лексики привлекается осуществленный Караджичем сербский перевод Нового Завета, абстрактные имена анализируются в литературном творчестве Д. Обрадовича, предтечи В. Караджича. В заключительной главе, посвященной выявлению синтаксических средств, компенсирующих абстрактные дериваты, исследование выходит за рамки собственно словообразовательной проблематики и вскрывает специфику выразительных средств на синтаксическом уровне.

В Заключении подводятся основные итоги исследования. Далее следует список источников и принятых сокращений. Приводится библиография избранной лингвистической и справочной литературы, оказавшей влияние на формирование концепции и методологии исследования. Отдельным списком представлены работы автора, посвященные проблематике диссертации.

ЧАСТЬ I.

ОТВЛЕЧЕННЫЕ СУЩЕСТВИТЕЛЬНЫЕ В «СЕРБСКОМ СЛОВАРЕ» ВУКА КАРАДЖИЧА

ВВОДНЫЙ РАЗДЕЛ

1. Сербская литературно-языковая ситуация накануне реформы Вука Караджича

«Сербский словарь» (1818) Вука Караджича «разделил» историю сербского языка на две эпохи. Первая — продолжалась почти тысячу лет, если вести отсчет от начала миссии солунских братьев Кирилла и Мефодия, вторая — началась после выхода «Сербского словаря» (1818), содержавшего основные инновации языка, вокруг которых развернулась борьба, не завершившаяся по сей день. Первая эпоха окончилась в сербском культурном пространстве «вавилонским столпотворением многих языков, слившихся в такой конгломерат, который стал тормозить развитие культуры и не мог объединить сербское общество, когда оно в этом больше всего нуждалось» ⁴⁶. Сложность языковой ситуации заключалась в том, что основу этой «вавилонской башни» составляли близкородственные языки — славянские, входившие в употребление в разные периоды многовековой истории сербской книжности, к которым позднее присоединились заимствования из языков господствующих культур. О сербской литературно-языковой ситуации (ЛЯС) в преддверии реформы Вука Караджича писали многие исследователи, специализирующиеся по истории сербского литературного языка, ибо без этого анализа невозможно понять аргументы В. Караджича и причины победы реформы, вводившей в письменную практику и художественное литературное творчество сырую, не отшлифованную письменной практикой поколений, диалектную речь сельского населения, удаленного от городских центров и не знавшего образования.

Наибольший вклад в изучение ЛЯС начального периода истории сербского литературного языка внесли югославские исследователи П. Ивич, А. Младенович, Й. Кашич, М. Радованович, И. Грицкат, Г. Куна, а также Б. Унбегаун, затем В. Мошин и некоторые другие наши соотечественники, работавшие за рубежом. Причины, определяющие специфику литературно-языковой ситуации у сербов в течение XVIII и в первые годы и десятилетия XIX в., обусловившие многообразие типов и разновидностей бывшего в употреблении письменного языка, весьма основательно исследованы в трудах отечественных славистов Н.И. Толстого, В.П. Гудкова, П.А. Дмитриева и Г.И. Сафронова и др.⁴⁷. Весьма сложная и противоречивая ЛСЯ в конце XVIII и начале XIX века была итогом почти тысячилетней культурной истории сербов, которую с точки зрения истории вхождения разных типов книжно-письменного языка можно периодизировать следующим образом:

Отсутствие письменности.

Письменность на инославянском языке.

Старославянский язык.

Церковнославянский язык.

Сербославянский язык (сербская редакция старославянского языка)

Русскославянский язык (русская редакция старославянского языка).

Сербский народный язык (или язык, близкий к сербскому народному языку).

Русский язык.

Славяносербский язык.

Немецкий, венгерский, турецкий язык и заимствования через их посредничество.

ИвиГ» П. Српски народ и ъегов je3HK / Друго издание. — Београд: СКЗ, 1986. — Сб. ⁴⁷ См., в частности: Толстой Н.И. К историко-культурной характеристике «славяносербского» литературного языка. // Формирование национальных культур в странах Центральной и Юго-Восточной Европы. — М.: Наука, 1977. — С. 273; Гудков В.П. Борьба концепций «славенского» и «простого» языка в истории литературного языка сербов // Славянское и балканское языкознание / История литературных языков и письменность. — М.: Наука, 1979, — С. 198-199.

«Сербский словарь» (1818) Вука Караджича, разделивший эпохи.

Сербский язык (народный язык караджичевского типа), вытеснивший все остальные литературные идиомы, функционировавшие ранее.

Для понимания логики столь сложногот литературно-языкового развития напомним некоторые исторические факты. Письменность у сербов началась не на их родном языке⁴⁸. В средние века ведущую роль в делах письменности играла церковь, но в ее распоряжении в Европе было всего лишь несколько сакральных языков. В те незапамятные времена, когда славяне спустились на Балканы, Европа, включая Балканы, была разделена на две культурные сферы — с латинской и с греческой письменностью. Пришествие славян нарушило развитие цивилизации почти всюду в этом районе, кроме узкой полосы вдоль морского побережья. Сербы начали писать на греческом, а хорваты — на латинском, раньше, чем на своем родном языке. Обширные территории из эпохи письменности были отброшены в бесписьменную эпоху. Должно было пройти два или даже три столетия, прежде чем процесс освоения нового письменного языка — славянского — приобрел размах. Этому способствовала миссия солунских братьев, направившихся в 863 г. в Моравию (по приказу византийского императора Михаила) проповедовать христианское учение на славянском языке.

Между славянами и их более цивилизованными соседями, имевшими многовековую письменную традицию, существовал языковой и культурный барьер. С соседями их разделял общественный строй, вера и культура в целом. Славяне не имели ничего — ни славянской государственности, ни христианской церкви, ни образцов письменности на славянском языке. Девятый век⁴⁹ коренным образом изменил ситуацию. В разных местах появились небольшие славянские государственные образования. Для исполнения своей миссии Кирилл и Мефодий перевели основные церковные

⁴⁸ См. об этом подробнее: Ивий П. Српски народ и н>егов je3HK. / Друго издан>е. — Београд: СКЗ, 1986, —С.107.

книги на славянский язык. Отличное знание солунского диалекта наряду с родным греческим помогло им в этом. Свои переводы они записали глаголицей. Реальные итоги миссии не совпадали с планами императора Михаила. Миссия братьев в Моравию успехом не увенчалась. Но их ученики и последователи распространили позднее по южнославянским территориям — от хорватского приморья до Болгарии переведенные братьями тексты. Славянское богослужение и славянская письменность укоренились совсем близко от Византии или даже в ее пределах. Язык переводов Священного Писания, осуществленный Кириллом и Мефодием, который принято называть старославянским, стал еще одним сакральным литературным и культурным языком средневековой Европы, и более позднего периода. Об обстоятельствах принятия старославянского языка сербами почти ничего не известно. Сведения об этом, как пишет П. Ивич, «канули в лета».

Вскоре наряду с глаголицей появляется кириллица — греческое торжественное письмо, приспособленное к фонетической системе славянского языка. В сравнении с глаголицей кириллица была более практичной, и это способствовало ее быстрому распространению на территории восточной христианской церкви. И хотя глаголица также отражала фонетическую систему славянского языка, рисунок кириллического письма был гораздо проще, напоминая к тому же престижное греческое письмо. Экзотическая сегодня глаголица оказалась локализованной в кварнерском треугольнике (северная Далмация), и в какой-то период остатки ее сохранялись также в Чехии.

Появление старославянского языка освобождало южных славян от необходимости обращаться к неславянским культурным языкам, чужому письму и культуре. Благодаря образованности и таланту солунских братьев «славяне получили Священное Писание и богослужебную литературу в таком совершенном переводе, что это было почти равносильно передаче им

подлинника»⁵⁰. Старославянский язык изначально располагал богатым лексическим фондом и довольно гибким синтаксисом, поскольку к славянской языковой основе была привита шлифовавшаяся в течение двух тысячелетий древнегреческая грамматическая традиция и «культура выражения»⁵¹. Судьба старославянского языка на сербско-хорватской территории была бы, возможно, еще более успешной, если бы его диалектная основа была родной, а не солунской. Позднее дивергенция между южнославянскими диалектами усиливалась, и старославянский для сербов (и для других славян) все менее был «своим» языком. В первоначальном варианте он сохранял сложную праславянскую систему гласных, не совпадавшую в полном объеме с вокальными системами других славянских языков. Представители разных славянских этносов, читая и переписывая старославянские тексты, адаптировали их в соответствии с особенностями местного произношения. С XI-XII вв. появляются разные редакции («изводы», «рецензии») старославянского языка — русская, болгарская, сербская и другие. Эти редакции принято называть церковнославянским языком. При этом сербская редакция имеет специальное название — сербославянский язык. Правда, в сербской литературе XIX в. все эти разновидности первого литературного языка славян принято было называть по второй части сложного термина — славянский язык. На этом языке была создана оригинальная и весьма богатая сербская литература. В начале XIII в. в период правления Савы Неманича, скорее всего по его инициативе, была проведена первая языковая реформа у сербов, касавшаяся церковнославянского правописания. Оно было реформировано в пользу сербской редакции и стало более рациональным. Это был первый шаг навстречу фонетической орфографии, которую удалось ввести только через шесть с половиной веков, в результате реформы Вука Караджича.

Игумен Иоан (Экономцев). Православие. Византия. Россия. — М.: Христианская литература, 1992. — С. 17.

⁵¹ Ивип П. Српски народ и н>егов je3HK. С. 110.

Древняя славянская графика (глаголица и кириллица) первоначально была близка фонетическому письму, но произошедшие позднее звуковые изменения, удалили фонетическую систему старославянского языка от правописания. Реформа XIII в. этот разрыв сократила, однако последующее развитие сербославянского языка пошло по другому направлению. Этот разрыв опять стал увеличиваться, пока не привел к полному дисбалансу между этими двумя системами книжно-письменного языка. Обновление языковой ситуации последовало только после реформы Вука Караджича. Между этими двумя реформами была еще одна попытка реформировать сербославянский язык, связанная с именем Константина Философа, который перешел из оккупированной османами Болгарии в Сербию при Стефане Лазаревиче. По направленности реформа Константина Философа («ресавская школа») была консервативной. Она усложняла орфографию и не достигла цели — возврата к старому (точнее, архаичному) правописанию. Примечательно, что в предосманский период авторитет сербской письменности был чрезвычайно высок. Сохранилось множество текстов с особенностями «ресавской школы», переписанных в Болгарии и Македонии в XV в. (и чуть позднее), сербославянский язык которых характеризуется упорядоченностью правописания. Последнее десятилетие XV в. — последнее свободное десятилетие в истории непокоренного средневекового сербского государства (Зеты) — ознаменовалось началом сербского книгопечатания. Затем начинается многовековая рукописная эпоха сербской книжности, не знавшая перерыва благодаря поддержке сербской православной церкви.

В период турецкого владычества внутри сербской православной церкви написание и переписывание книг на славянском языке продолжалось. Сербская церковь в этот период оставалась единственным хранителем славянской письменности и культуры. Изолированная от гуманистических и ренессансных идей европейской культуры, сербская книжность османского периода была глубоко средневековой по духу и языковому оформлению. Списки из этого

тяжелейшего в истории сербской культуры периода до мельчайших деталей копировали сербославянский язык доосманского периода. Скромные подвижники церкви, отказывая себе в самом необходимом и покупая дорогую бумагу, переписывали напечатанные в давние времена и чудом уцелевшие сербские книги, стремясь сохранить их для потомков.

Когда была восстановлена Печская патриархия (1557), в сербской церкви вновь оживилась работа по совершенствованию правописания сербославянского языка. У соседних народов сербская книга в этот период играла роль эталона. Но в самой сербской среде в эпоху турецкого владычества сложное архаическое «ресавское» правописание вытеснялось стихийно возникшей упрощенной версией. «Сербизированное» ресавское правописание сербославянского языка сохранялась вплоть до XVIII в., а затем этот язык был вытеснен русской редакцией церковнославянского языка.

Смена редакции церковнославянского языка около 1730 г. — одна из трех важнейших вех в истории литературного языка у сербов. По масштабности преобразований она уступает только двум другим: возникновению славянской письменности на диалекте Кирилла и Мефодия (рубеж IX — X вв.) и реформе Вука Караджича (XIX в.), поднявшей статус народного языка до самого престижного уровня — литературного. Смена редакций церковнославянского языка означала вытеснение (и даже искоренение) одной редакции в пользу другой.

В 1725 г. по просьбе митрополита М. Петровича, с которой он обратился к Петру Первому, в Сремские Карловцы прибыл русский учитель Максим Суворов, направленный туда для обучения сербской молодежи основам православия и для моральной поддержки сербской православной церкви, испытывавшей в тот период давление Вены. Сравнивая миссию М. Суворова с миссией Кирилла и Мефодия, П. Ивич видит много общего в целях и обстоятельствах их подвижничества. Для сохранения православия необходимо

Ивиїі П. Српски народ и іьегов je3HK. С. 164.

было поднять уровень образования сербских священнослужителей. Специальных школ и преподавательского корпуса для этих целей сербская церковь не имела. Не хватало книг, особенно учебной литературы, а австрийские власти вплоть до 1770 г. не разрешали сербам открывать свою типографию. Давление и ущемление в правах еще больше привязывало сербов к единоверной России, у которой в тот исторический момент они искали духовной помощи и умственной пищи⁵³ и которая имела и книги, и учителей, а главное, готова была оказать им всяческую моральную поддержку в борьбе за сохранение веры. С русскими учителями и русской книгой пришел и несколько другой церковнославянский язык — в русской редакции, обычно называемый сербскими авторами русскославянским языком. Русская редакции церковнославянского языка возникла примерно в то же время, что и сербская, и сходным с ней образом: приспособлением кирилло-мефодиевского книжного языка к особенностям русского произношения. Но в начале XVIII в. об этом было мало сведений и сербы, принимая язык русских церковных книг, думали, что это и есть настоящий старославянский язык. Этот язык укоренился в системе школьного обучения. Выпускники школ, в которых преподавали русские учителя — М. Суворов, позднее Э. Козачинский и другие, выходили со знанием русскославянского языка. Потом они передавая его своим ученикам. Сербская церковь поддерживала высокий авторитет этого языка, который ассоциировался у сербов не только с Россией, но и с более высоким уровнем образования. Смена редакций произошла плавно и не встретила в сербском обществе никакого отпора. Сербская церковная литература начинает издаваться на русскославянском языке (вплоть до сегодняшнего дня). Этот язык без препятствий вошел и в светскую сербскую литературу.

В период, когда сербы перешли на русскославянский язык, в России он в чистом виде использовался только в церкви, а в русской литературе

Гудков В.П. История литературного языка у сербов в освещении Н.А.Попова // ССл. №2. —1986.—С. 58-65.

употреблялся удачный сплав народного и книжного языка с гибкой системой функциональных стилей.

Когда сербы приняли русскославянский язык для использования в церкви, в их серьезную светскую литературу вошел также русский литературный язык того времени в его «высоком стиле», изобиловавшем церковнославянскими элементами. Этот язык доминировал в исторических произведениях сербских авторов — П. Юлинца, Орфелина, Раича. Бытовало мнение, что это и есть настоящий «славянский» и что таким же должен быть высокий стиль сербской литературы.

Все литературные языки, о которых шла речь выше и которые использовались сербами в качестве литературных, были для них не совсем своими. Таковыми их делали не своя, заимствованная диалектная основа, а позднее и инославянская редакция. Новым иностранным языком был также русский язык, использовавшийся в сербской литературе XVIII в. По мнению П. Ивича, с помощью русского языка сербские авторы, возможно, хотели завоевать и русскую читательскую публику. В то же время, естественная потребность, выразить себя в родном слове, отмечена уже в ранних сербских памятниках, дошедших до наших дней. Первый памятник на народном языке, написанный кириллицей — Грамота бана Кулина, сообщающая о дружбе и торговле с Дубровником (1189). В текстах, написанных на народном языке, можно выделить две⁵⁴ большие тематические группы: (1) деловые документы из области права и торговли (межгосударственные договоры о союзнических отношениях, царские своды законов, коммерческая корреспонденция о разных сделках, долговые письма и поручительства) и (2) литературные тексты, не предназначенные для богослужения (истории религиозного содержания, морализаторские наставления, молитвы, проповеди). Рукописные литературные произведения на народном языке представлены прозой и поэзией. Среди жанров преобладают псевдоисторические и рыцарские романы

ИвиН П. Српски народ и іьегов іезик. СП.

61 — о Троянской войне, об Александре Великом, о Варлааме и Иоасафе, апокрифы, более или менее религиозные повести, полные благородных подвигов, а также молитвы из народного молитвенника. С течением времени объем текстов на народном языке стал постепенно увеличиваться, росла их доля в общем объеме рукописной продукции. Это объясняется тем, что сербославянский язык все более отдалялся от живого народного языка и приобретал ореол очень высокого, торжественного, церемониального медиума, в повседневной коммуникации совсем неуместного. В то же время, между текстами, написанными на народном языке и сербославянском, строгой границы не существовало. Будучи родственными по своему происхождению, эти языки нередко «перекрещивались» в употреблении. В сочинениях, написанных на сербославянском языке, внимательный читатель найдет и слова, и формы, заимствованные из народного языка (например, в грамотах). Тексты, составленные на народном языке, отличаются еще большим объемом заимствований из книжного сербославянского языка. Примечательно, что в определенные периоды сербский язык использовался как средство межэтнической коммуникации. Так, сохранилась дипломатическая переписка на сербском языке с турецкими султанами, сановниками и командирами пограничных застав (XV-XVI вв.). В этой связи особенно интересна дипломатическая переписка на сербском языке, имевшая место в Юго-Восточной Европе того времени: правители турецкие, румынские и венгерские обменивались письмами, написанными кириллицей на сербском языке⁵⁵, что свидетельствует о высоком престиже сербской культуры в предосманский период. После 1459 г. условия в центре этой культуры резко меняются. Тексты, написанные на народном языке, после этой даты, большая редкость. Сохранились в основном записи по фармакологии, а также знахарские советы в рукописных сборниках — как что лечить. Возможно, их составляли образованные монахи, знающие сербославянский, но сознательно

Ивий П. Српски народ и н>егов je3HK. С. 153.

использовавшие народный язык, чтобы медицинские рекомендации были максимально понятны простым людям. Возможно также, что обиходно-бытовой язык сербов плохо поддавался переводу на сербославянский.

В XVII в. после великого переселения (1690) сербов в пределы соседнего государства, в Будимской области появилась первая волна сербских беженцев. Спустя некоторое время города Буда, Пешта и Сентандрия станут центрами сербской письменности. Сохранилось множество памятников XVIII в., написанных на народном языке: архивы церковных общин, переписка, деловые и правовые документы, списки людей. Народный язык в этих источниках нередко смешан с заимствованиями из латинского и немецкого языков. Тяжеловесный синтаксис очень напоминает немецкое предложение (очевидно, под влиянием языка австрийской администрации). Этими же особенностями отличаются и белградские рукописи, относящиеся к первой половине XVIII в., относящиеся к периоду австрийского правления (1717-1739).

Первая половина XVIII представлена произведениями на народном языке, также рукописными, принадлежащими перу выдающихся писателей своего времени — Гавриила С. Венцловича, патриарха Арсения Чарноевича, обратившегося к жанру путевых заметок, написанных им и его учениками по-сербски. Следует отметить, что несмотря на принятие русскославянского языка традиция писать на народном языке, когда это соответствует теме и предмету, сохранялась. Нередко одни и те же авторы успешно совмещали «высокий стиль» русского языка в одних сочинениях и народный язык в других (Орфелин, Раич). По поручению австрийских властей Раич написал на народном языке катехизис для начальной школы. С 1783 г. в сербскую литературу входит Досифей Обрадович — мыслитель, писатель, педагог, центральная фигура сербского Просвещения, один из тех «великанов» сербской культуры, которых любовно называют только по имени: достаточно сказать «Досифей» — и все понимают, о ком идет речь. Д. Обрадович вошел в сербскую литературу с программным манифестом, в котором впервые

обосновал необходимость писать на своем родном языке. В силу ряда причин сам Д. Обрадович в своем литературном творчестве употреблял народный язык непоследовательно. Некоторые из его сторонников писали на народном языке гораздо лучше, чем он, например, Й. Мушкатирович или Э. Янкович.

Народный язык сербской литературы XVIII в. опирается на шумадийско-воеводинский диалект, с теми же характерными особенностями, которые присутствуют и в современном литературном языке. С воеводинскими говорами связана и мещанская поэзия XVIII в., сохранившаяся в многочисленных рукописных песенных и стихотворных сборниках.

Начиная с XVIII в. резко возрастает объем «смешанных» литературных текстов, языковую принадлежность которых трудно установить, поскольку в них в неупорядоченном виде представлены элементы всех названных выше близкородственных языков. К смешанным текстам относятся некоторые произведения Е. Рачанина, Орфелина, Досифея Обрадовича. Заимствования из одного языка в другой проникали и ранее, но все-таки их объем не нарушал языковой однородности текста и его идентификация не представляла сложностей. Церковная интеллигенция, постоянно обращавшаяся к первоисточникам и находившаяся под постоянным воздействием старых образцов, оберегала их язык при переписывании и старалась не отклоняться от языковой традиции в своих собственных сочинениях. Если в них и появлялись слова из параллельного идиома, они не нарушали языкового равновесия текста. Феномен смешения языков появляется в период, когда в сербскую литературу пришло (точнее, «прорвалось»⁵⁶) новое поколение писателей, не связанное более с церковью и ее книжно-письменной традицией. Давно подмечено, что сохранить однородность сербского текста было гораздо сложнее, чем церковнославянского. Иными словами, писать чисто по-сербски в тот период было гораздо труднее, чем на «славянском» языке, который в течение многих веков «шлифовался» известными и безвестными переписчиками и писателями,

ИвиЬ П. Српски народ и н>егов je3HK. С. 169.

и который располагал богатой разнообразной лексикой и разработанным синтаксисом, что позволяло описывать нематериальный мир с такой виртуозностью, в сравнении с которой народный язык казался совершенно беспомощным. Именно поэтому тексты, написанные на народном языке, начиная с раннего периода, содержат гораздо больше заимствований, чем тексты церковнославянские. Прорыв светских авторов в литературу, усиление западной ориентации сербской интеллигенции в последней четверти XVIII в., вызванное более продуманной и благоприятной политикой Иосифа II по отношению к сербскому меньшинству, возможность сербской молодежи получать образование в немецких университетах, привели к ослаблению позиций церковнославянского языка в литературе, усилению ее светского характера. Формировавшееся веками распределение сфер употребления «славянского» и народного языков и установившееся языковое равновесие в этих сферах были в одночасье нарушены, что привело к языковому хаосу. Полагаясь в основном на свой вкус и эрудицию, писатели «изъяснялись» на своем индивидуальном литературном языке. Сколько было действующих авторов, столько было и литературных идиолектов. Создать единую унифицированную грамматику такого смешанного языка, одну для всех, было невозможно. В предвуковский период (кон. XVIII—нач. XIX века) «гражданский», славяносербский язык стал доминирующим языком сербской литературы. Впервые в двусоставном названии ЛЯ в качестве второго (стержневого) компонента начинает употребляться слово «сербский» (а не «славянский», как это было принято ранее). Это означало повышение в сербском обществе статуса родного языка, стремление нового поколения писателей ввести в литературу именно этот язык, только в облагороженном виде — «славяносербском».

На первый взгляд, этот литературный язык имел много плюсов. Его лексический фонд, впитавший лексику многих языков, казался в то время безмерно богатым. В распоряжении славяносербских авторов были слова не

только для обозначения реалий городской и сельской жизни, но и разрабатывавшаяся веками абстрактная лексика церковнославянского языка, находившаяся в постоянном культурном контакте с латинским и греческим вокабуларом. В их распоряжении была также лексика русского литературного языка того времени, изобиловавшая новейшими заимствованиями из западных языков — для обозначения цивилизационных реалий, а также уже сформировавшаяся собственная (русская) терминология для разных отраслей знаний. Смешанный славяносербский язык, не имевший внутрисистемных ограничителей, был широко открыт для разного рода иноязычных влияний, в том числе и «неславянских». Мощным потоком в него вливались слова и словосочетания из немецкого языка, который был в Австрии языком господствующего этноса, наиболее развитого в политическом, экономическом и культурном отношении. Заимствования из немецкого, вошедшие в сербский язык в исследуемый период, отражают главным образом мир материальной культуры (ср.: цигла, цинк, кофер, плац, штоф, штрикати; фаширати, кифл(а), кнедл(а), ризлинг, шунка; генерал, принц, шанац, штаб) . Это объясняется тем, что их источником был не литературный немецкий язык, а один из говоров немецкого населения. Сам немецкий язык в то время изобиловал заимствованиями из французского языка и служил их проводником в славяносербский язык, находившийся с немецким в постоянном контакте. Через немецкое посредничество в славяносербский входили и латинизмы, широко употребительные в языке австрийской администрации.

Примерно в это же время в речь сербского населения, поддерживавшего тесные контакты с венграми — вторым по иерархии этносом в Австро-Венгрии, вошло некоторое количество венгерских заимствований, также в основном из сферы материальной культуры (ср.: ашов 'лопата', ципела 'туфля, ботинок', чизма 'сапог', чипка 'кружево', кеце/ьа 'фартук, газда 'хозяин',

⁵⁷ Brozovid D., Ivi6 P. Jezik, srpskohrvatski / hrvatskosrpski, hrvatski ili srpski. — JLZ: Zagreb, 1988. — C. 45.

66 кочіуаш 'кучер', лопов 'вор', парлог 'запущенный виноградник', терет 'груз',

вашар 'ярмарка', шатор 'палатка', 'стадо') .

Весьма заметный след в сербских диалектах исследуемого периода оставили контакты с турецким языком, продолжавшиеся более шести столетий. После османского вторжения в сербский язык вошло много новых слов, значительная часть которых — арабского, персидского, иногда греческого или романского происхождения⁵⁹. «Османская» лексика получила распространение прежде всего на территориях, находившихся под властью турецкого султана. Время их «бытования» в том или ином сербском говоре пропорционально продолжительности турецкого господства в этой местности. В исследуемый период, когда власть Порты была реальностью, турцизмы были неотъемлемым элементом повседневной коммуникации (ср.: ага, бег, хоца, janmap, кади]а, paja, cnaxuja; алат, бакар, 6oja, бунар, чарапа, Рішим, tymtyyee, дуРган, jacmyK, Р)ем, Р)Он, Kanuja, пара; новац, пенцер, пешкир, сокак, топ; heean, пилав, ракща, духан; бекри/а, бегенисати, будала, Неф, инат, севап, севдах и др.) . Являясь преимущественно реалиями материальной культуры, они вросли в активный словарь местного населения, прежде всего мусульманского. В тот период их невозможно было «отменить» и вывести из употребления. Караджич считался с этим обстоятельством и никогда не ставил заслон заимствованиям из турецкого языка, считая их неотъемлемой частью народного языка. С уходом Порты на сербских территориях усилилось влияние русской и европейской культуры, что способствовало довольно быстрому забвению и вытеснению большей части турецких слов из активного словаря сербского населения. Вместе с тем, часть турцизмов жива и поныне. Как правило, это обиходно-бытовая лексика с большой частотностью употребления. Отвлеченная лексика в составе турецких заимствований представлена единичными экземплярами. Некоторую активность приобрели только отдельные заимствованные nomina abstracta на

Brozovid D., Ivid P. Jezik, srpskohrvatski / hrvatskosrpski, hrvatski ili srpski, c.46.

⁵⁹ Brozovid D., Ivi6 P. Op. cit., C.45.

⁶⁰ См. словарь: Skalic A. Turcizmi u srpskohrvatskom jeziku. — 4. izd. — Sarajevo: Svjetlost, 1979.

-лук (типа шенлук 'радость', дуишанлук 'враждебность, вражда', }огунлук 'упрямство', а также гибриды простаклук, лоповлук, безобразлук, несташлук). Но основная функциональная нагрузка имен на -лук лежит в сфере других словообразовательных категорий, связанных с актуализацией реалий материальной культуры (чаще всего это названия ремесел и профессий, территории, одежды и пр.).

Типологическое многообразие заимствований в сочетании с нефункциональной дублетностью безграничного славяносербского словаря постоянно ставила пишущих в тупик, приводила к многочисленным ошибкам и двусмысленному толкованию текста. Никогда ранее сербы не испытывали такой неуверенности в своем письменном языке, как в начале XIX века. К тому же, этот литературный язык нелегко было выучить. Кроме родного сербского языка, на котором говорили дома, надо было выучить еще несколько иностранных языков: церковнославянский в нескольких редакциях, русский литературный язык того времени и, хотя бы поверхностно, немецкий и латинский языки. Кто реально мог постичь эту грамоту, тем более в то время, когда пособий по изучению иностранных языков было очень мало? С другой стороны, кто из славяносербских писателей, выучивших, несмотря на трудности, этот язык, мог рассчитывать на столь же образованную читательскую публику ? Языковая ситуация становилась критической и тормозила общественное и политическое развитие сербов.

Чтобы упорядочить систему славяносербского литературного языка, сделать его пригодным инструментом для выражения мыслей, необходимо было срочно найти выход: «разгрузить» все подсистемы, определить и разграничить в языке «свое» и «чужое», разработать единые нормы употребления. Но общественно признанных научных критериев для «лечения» славяносербского языка не существовало. Не было и авторитетов в этой области, к мнению которых славяносербское общество готово было прислушаться. При этом в Сербии увеличивалось число молодых людей

(прежде всего из представителей формирующейся местной буржуазии), получивших образование в университетах Германии и Австро-Венгрии, т.е. не на родном языке, в отрыве от славяносербской культуры, а потому с энтузиазмом воспринявших национальную идею и дух народности, которые несла в себе реформа Вука Караджича. Хранителем старославянской, церковнославянской, сербославянской и русскославянской традиции была сербская православная церковь, но ее влияние на общественную жизнь австрийских сербов в тот период постепенно ослабевало. Созрели условия для коренного переустройства литературного языка — замены славяносербского языка сербским языком, вытеснения «славянского» наследия из письменности, слияния письменной речи с устной, устранения полиглоссии.

Реформа сербского литературного языка на основе народной речи связаны с именем Вука Караджича (1787-1864). Еще до Караджича с призывом писать на своем родном языке к сербским литераторам обращался другой выдающийся деятель сербской истории и культуры, просветитель Досифей Обрадович (1740-1811), но только Вуку Караджичу удалось воплотить эту идею в жизнь, ввести народную речь в литературу и образование, устранить тем самым в коммуникации полиглоссию — параллельное существование разных языков в устной и письменной речи. По радикальности преобразований, социальному составу сторонников реформы и накалу борьбы внутри сербского общества языковую реформу В. Караджича первой половины XIX в. нередко называют «революцией»⁶¹.

Среди трудов В. Караджича самым значительным в его наследии является первое издание «Сербского словаря» (1818). В нем воплощены все основные инновации, вокруг которых позднее и развернулась борьба: лексический корпус народного языка освобожден от славянизмов, введены новая графика и орфография, дано екавское произношение. Даже народная поэзия, публикация которой занимает в реестре заслуг Караджича почетное второе место, выиграла

Ср.: Ивиїї П. Српски народ и н>егов je3HK. / Друго издан>е. — Београд: СКЗ, 1986. — С. 23 8.

от того, что в основу литературного языка была положена народная речь. Если бы литературный язык остался славяносербским, фольклорное наследие заняло бы другое, более маргинальное место в истории сербской литературы. Только благодаря тому, что язык устного народного творчества стал основой сербского литературного языка, произведения фольклора стали рассматриваться в качестве фундамента новой сербской литературы. Не случайно поэтому иллюстративным материалом Сербского словаря (1818) являются произведения устного народного творчества.

Однако первое издание «Сербского словаря» является ценным источником истории сербского языка не только потому, что оно достоверно отражает народную речь порубежья XVIII-XIX вв., но и потому, что свидетельствует обо всех издержках кодификации народной речи, помогает понять аргументы не только сторонников, но и оппонентов Караджича. Примечательно, что со временем критика в их адрес смягчилась и стала восприниматься как известное предостережение против поспешного разрыва с традицией, резко сужающего функциональный спектр языка и затрудняющего межкультурную коммуникацию. С появлением новых субъектов международного права в конце XX в. проблема «своего» литературного языка приобрела особую актуальность. При жизни Караджича было осуществлено второе издание словаря (1852). Словарь, воплотивший все реформаторские замыслы Караджича, открывал новую эпоху в истории сербской письменной речи, которая перешла на народный язык, положив начало отсчету истории современного сербского литературного языка.

2. Краткая история «Сербского словаря» Бука Караджича

Составителем Сербского словаря, реформатором языка и правописания,

собирателем фольклора и переводчиком Нового Завета на сербский язык был

один и тот же человек — Вук Караджич. Он один осуществил культурные

начинания, которые в истории других народов, как правило, принадлежат

большим группам энтузиастов, и в этом — одна из особенностей сербского возрождения. Идею написать словарь Вуку Караджичу подсказал Е. Копитар, выдающийся деятель словенской и австрийской культуры, внушивший ему, что «любовь к своему роду» следует доказать на деле, посвятив себя изучению и описанию родного языка. В. Караджич живо откликнулся на этот совет, что и решило его судьбу. Свою деятельность на культурном поприще он начал с менее трудоемкого задания — составления сербской грамматики. «Писменица сербскога ]езика», так называлась грамматика никому не известного тогда языка, опубликованная в 1814 г. в Вене, была встречена похвальной рецензией Е. Копитара, в которой он призывал молодого автора продолжить свой труд в области языка, написать еще одну, более полную грамматику и одновременно словарь родного языка. Копитар обещал помочь найти издателя словаря. При работе над сербской частью Караджич постоянно обращался к своей памяти, извлекая из нее образцы народного слова, знакомые с детства. Достоверно известно, что он пользовался словарями, заложившими основы хорватской лексикографии (словарями Микали, Дела Беллы, Ямбрешича, Белостенца, Вольтиджи и Стулли, а также немецко-сербским словарем 1790 г., который приписывают Т. Аврамовичу). Все эти словари Копитар послал с дилижансом Караджичу в Шишатовац (Срем, Австро-Венгрия), где была написана основная часть сербского словника. Капитальные труды приморских и каикавских фратаров Караджич читал внимательно, пропуская собранный материал сквозь фильтр собственного языкового чутья, и отсеивал все то, что казалось ему чужим. В одном из сербских монастырей он нашел старый памятник, из которого извлек около тысячи сербских имен, мужских и женских, позднее также включенных в словарь, а в районе Крушевца он познакомился со старушкой, от которой записал более пятидесяти песен. Ценным источником пополнения сербской части словаря было общение с местными жителями. Первая фаза работы над словарем — составление сербского корпуса — была осуществлена Караджичем довольно быстро.

Вторая фаза состояла в переводе сербских слов на немецкий и латинский языки. Вук Караджич недостаточно хорошо владел этими языками, и огромную помощь ему в этом оказал Е. Копитар. Каждый вечер с шести до восьми, а затем с шести до девяти они вместе в венской квартирке В. Караджича просматривали материал. Вук Караджич объяснял Е. Копитару значение каждого слова, а тот давал немецкий и латинский эквиваленты. Это была большая школа для Вука Караджича. Он до тонкостей изучил словарный состав народного языка, научился отличать разные редакции церковнославянского языка. В апреле 1817 г. работа над словарем была практически завершена, но рукопись была сдана в печать только через год, притом с новым правописанием, действующим и поныне. Боясь вспугнуть подписчиков, Вук Караджич тщательно скрывал свои орфографические нововведения от общественности. Последними были написаны Предисловие и Сербская грамматика к словарю.

Производящие основы отвлеченных существительных в словаре Бука Караджича

Сохраняя преемственность с материнской штокавской диасистемой, современный сербский литературный язык (СЛЯ) за сравнительно короткий период прошел сложную функциональную адаптацию, способствовавшую развитию и совершенствованию всех сегментов его конфигурации. Особенно масштабны изменения словарного состава, засвидетельствованные в письменной речи и выражающиеся, в частности, в многократном увеличении имен отвлеченного качественного признака или имен качества (Nab) — неотъемлемой части современного «интеллектуального словаря». Несомненный интерес в связи с этим представляет исходное состояние данных лексических единиц, из которого менее чем за два столетия сформировался значительный по объему, активный и постоянно пополняющийся пласт лексики современного СЛЯ. Именно поэтому работа, посвященная отвлеченным существительным (nomina abstracta attributivitatis), открывается анализом их типовых производящих основ — качественных прилагательных, эксцерпированных из «Сербского словаря» Вука Караджича.

Качественные прилагательные, вошедшие в корпус словаря, рассматриваются нами в контексте комплексной проблематики истории сербских имен качества. При этом мы исходим из того, что семантические особенности производящих основ влияют на словообразование имен качества даже больше, чем суффикс, особенно на ранней стадии формирования СЛЯ, когда суффиксальные форманты еще слабо специализированы, синкретичны и основным носителем значения качества является производящая основа. Изучение словообразующей роли качественных и окачествленных прилагательных представляется тем более важным, что особенности суффиксов Nab описаны на сербском материале полнее.

Бедность нового литературного языка на народно-речевой основе отвлеченной лексикой оппоненты Караджича, а позднее исследователи его реформы объясняли типологическими особенностями диалектной речи, отражавшей «картину мира» сельского жителя. В центре внимания исследователей были прежде всего отвлеченные имена существительные, которых в народном языке, действительно, было очень мало. При этом как-то незамеченным оставался тот факт, что в народной речи было очень мало и имен прилагательных, от которых эти существительные могли быть образованы. Это хорошо показывают фольклорные записи рассматриваемого периода. Приведем в качестве примера две весьма живые по языку побасенки, записанные В. Караджичем62:

Некакав Турчин серне с пуша у поток да се nanuje воде, па га ухвати xajdyK, а он онда дозвавши свога друга, KOJ U je био остао на путу, каже му: «Ходи, ухватио сам xajdym !». Друг му одговори: «Кад си га ухватио, а ти га поведи амо». Онда му он каже: «Али непе да йде». Кад му друг на то рече: «Ако неЬе да йде, а ти га пусти», а он му одговори: «Пустио 6uxja н ега, али непе он мене!». ЦИГАНСКА ПИТА «Да имамо масла, како немамо брашна, па бисмо посудили у селу mencujy, те бисмо начинили питу» — npunoeujeda се daje рекла некаква Циганка. Онда jedno Циганче рекне: «Ja бих je однио у neh да се испече». А друго, мичуїги руком као да што нагло испред себеузима и трпаууста: «Aja 6uxje овако jeo». На то Циганин размахне шоком, те dujeme по глави, говорейи: «Полако, враг ти матери, шта си навалио: зар хоРіеш ти сам све да поведеш ».

В первом тексте, вообще, нет имен прилагательных, во втором — только один раз употреблено качественное наречие {нагло 6зд. быстро ). Наблюдения социолингвистов показывают, что «невыраженность» категории качества (так в литературе принято называть функционально значимую семантическую общность нескольких частей речи — качественных имен существительных, качественных прилагательных и образованных от них качественных наречий) характерна не только для сербского народного языка. Она имеет место и в других языках, с длительной и развитой литературной традицией, в которых зависит от стиля речи, в частности, в английском языке . Нашему современнику, автору художественных, публицистических или научных текстов, вероятно, трудно создать полноценный в функциональном отношении текст без прилагательных и их производных — имен качества и качественных наречий.

Принципы словообразовательного анализа и классификация отвлеченных существительных в словаре Бука Караджича

1. Словообразовательный анализ отвлеченных существительных, эксцерпированных из «Сербского словаря» В. Караджича методом сплошной выборки, состоит из двух ступеней — анализа и синтеза лексических единиц.

2. Первая ступень — анализ — состоит в максимально полном учете состава имен качества в «Сербском словаре» (1818) В. Караджича, их идентификации и сегментации, т.е. установлении разновидностей их словообразовательной структуры, принадлежности к определенному словообразовательному типу (СТ).

3. При идентификации деадъективов мы будем включать в их состав только те лексемы, которые имеют словообразовательную структуру и соотносятся с некоторой адъективной производящей основой. Например: мокрина мокрота, сырость, влажность, влага производное от мокар мокрый, сырой, влажный ; жутина желтизна, желтый цвет производное от жут желтый ; бистроЙа ясность, прозрачность производное от бистар ясный, прозрачный ; мекота мягкость, кротость производное от мек мягкий ; виткост гибкость, упругость производное от витак гибкий, упругий .

4. Важнейшим принципом выявления искомых лексем является установление идентичности и постоянности воспроизводства семантического отношения производного слова к производящему. Ср.: безазленост особина онога Kojuje безазлен" (Р САНУ). горбатость свойство по значению прилагательного горбатый (, РЯ4).

Особенностью имен качества является тождество семантики производящего и производного слов: оба выражают признак. Словообразовательный формант — суффикс (-ост, -ина, -ота, -oha) — не добавляет к лексическому значению производного имени существительного нового семантического компонента. Суффикс выполняет классифицирующую функцию, переводя категориальное значение признака из одной части речи в другую, из прилагательного — в существительное.

Отклонения в воспроизводимости данного семантического отношения производного слова к производящему сигнализируют о принадлежности производного слова к другой словообразовательной категории, не являющейся предметом и темой данного исследования. Так, во втором издании словаря Караджича есть два существительных с суф. -ин(а), образованных от качественного прилагательного кисео (комп, киселщи), внешне напоминающих имя качества: киселина с ударением на суффиксе, и киселина с кратким нисходящим ударением на первом слоге основы. Второе существительное было внесено Караджичем позднее, во второе издание словаря, с локальной пометой «в Хорватии». Несмотря на то, что оба этих существительных мотивационно связаны с качественным прилагательным кисео, их семантика не подтверждает ожидаемого характерного семантического отношения (кисео кислый -» киселина кислость, свойство кислого ) , связывающего производную и производящую основы реальных имен качества: «признак производного слова, названный его производящей основой». Оба наших примера обозначают название вещества: киселина кислота и киселина кислое молоко (в Хорв.).

В результате словообразовательной процедуры характерное семантическое отношение производного слова к производящему не воспроизводится и не происходит транспозиции значения «признака», присущего производящей основе. Поскольку семантика существительных киселина (1) и киселина (2) складывается не из значения составляющих их частей, а выражает нечто большее, можно говорить о фразеологичности их семантики . В академическом словаре (РСАНУ) все эти значения также зафиксированы, а производное киселина (1) поясняется в нем множеством прилагательных, с которыми оно выступает как химический термин для разных субстанций (ср. киселина — азотоста, азотова, азотна киселина; аминска киселина или аминокиселина; бензоична, бензо]ева киселина; бромна, бромоводична киселина и т.д.) . Нередко прижизненные издания «Сербского словаря» (С 1 и С2) позволяют проследить наметившееся «движение» в семантике слова. Второе издание обычно фиксирует больше значений слова, чем первое, однако, и оно не всегда «справляется» с этой тонкой задачей. Семантика слов в некоторых примерах и в С2 раскрыта не до конца. Показательно в связи с этим существительное младина, производное от качественного прилагательного млад молодой , напоминающее имя качества. Оно приводится в обоих упомянутых изданиях — С1 и С2. Оба словаря фиксируют астрономическое значение слова младина новолуние, молодая луна (die Neumond)80. Сразу же бросается в глаза нарушение семантического отношения производного слова к производящему и фразеологичность семантики существительного младина, которое в значении астрономического явления к разряду имен качества не относится.

Во второе издание словаря Караджич внес еще одно, новое значение этого слова молодой возраст (jugendliches Alter), пояснив его примерами: Mojaмлада младин о ! (типа,ах, молодость-молодость !) — Бразду бразди, воду мами, Да номами на младин и.— Отметим, что второй пример с трудом поддается переводу, если исходить из значения молодость, молодой возраст , приводимого в словаре (С2). Ср.: букв. Борозду прокладывает, воду собирает (привлекает к себе), чтобы набрать «пока молодой» (?) или «в молодости» (?), тоже не очень логично. Подсказка, на наш взгляд, дана в словаре Сербской академии наук и искусств (РСАНУ), где зафиксировано еще одно редкое значение этого слова морская мель или лужи, мели, возникшие при разливе рек, точнее, когда они возвращаются в свои берега и вода отступает, оставляя за собой мелкие водоемы , удобные для мелиорации небольших земельных участков. Примечательно, что последнее значение дается в академическом словаре со ссылкой на Дж. Даничича, которого, в свою очередь, цитирует словарь югославянской академии (RjA).

В этом значении пример Караджича становится понятным: Бразду бразди, воду мами, да намами на мл а дин и (С2). — [Борозду прокладывает, воду (в нее) набирает, чтобы успеть собрать ее намели (пока вода не ушла)].

Проверка показала, что только в одном случае мы можем говорить об имени качества — младина молодость от млад молодой . Только в этой паре основ воспроизводится семантическое отношение, характерное для исследуемой нами СК: «признак производного слова, названный его производящей основой». В остальных примерах семантическая тождественность производного и производящего слов нарушена, производное слово младина в обоих случаях содержит дополнительный семантический компонент по отношению к производящей основе млад. Эти примеры фактически разных слов младина отличаются от реальных имен качества фразеологичностью семантики.

5. Грамматически категориальное значение отвлеченного признака выражается формами только единственного числа, поэтому имена качества относятся к существительным singularia tantum. Будучи nomina abstracta, они не образуют форм множественного числа. Но границы эти подвижны: с утратой значения качественного признака и развитием конкретного значения те же самые лексемы употребляются в формах мн.ч. Способность к плюрализации абстрактных существительных (и отвлеченных как их разновидности) является результатом действия тенденции «вторичной конкретизации абстрактного значения» . В новейших исследованиях способность к плюрализации nomina abstracta обоснованно связывается с проявлением номинативной функции форм множественного числа.

Нововведения Бука Караджича в сфере отвлеченной лексики {на материале сербского перевода Нового Завета)

История реформы литературного языка и история перевода Нового Завета оказались у сербов настолько переплетены и взаимосвязаны, что перевод без преувеличения можно считать практической реализацией нового литературного языка на народно-речевой основе. И реформа, и концепция литературного языка, и перевод Нового Завета идейно связаны личностью главного исполнителя — В. Караджича (1787-1864), философией возрожденцев и временными рамками первой половины XIX века. Перевод Нового Завета — центральное (прежде всего по значению)163 произведение в творчестве Караджича, по стечению обстоятельств не принимавшееся к изданию почти 30 лет из-за языка перевода. Все позднейшие редакции этого текста фиксируют инновации в концепции литературного языка выдающегося реформатора.

Основные положения своей платформы Караджич сформулировал в течение первых пяти лет пребывания в Вене (1813—1818), находясь в тесном духовном и творческом контакте с Ернеем Копитаром, сыгравшим исключительную роль в выдвижении и формировании Вука как реформатора сербского литературного языка. Одна из основных функций «стандартного» языка — обеспечивать упорядоченный и нейтральный контакт всех групп социума, преодолевая территориальные, социальные и индивидуальные языковые различия. Руководствуясь интуитивно этим назначением «стандартного» языка, Караджич разработал новую концепцию сербского литературного языка, опирающуюся на народный язык. Идея кодификации устной диалектной речи, даже несмотря на исключительные личные качества самого Караджича, возможно, не имела бы у сербов шансов на успех (особенно в северной части сербских территорий), если бы она не была слита воедино с одной из главных политических задач сербского возрождения — объединение этноса, разделенного диалектными различиями и пограничными столбами нескольких государств, на единой языковой основе. Избрав восточногерцеговинский диалект в качестве базы нового литературного языка, Караджич тем самым «упразднил» стихию идиолектов, характерную для сербской литературы дореформенного периода. Основные задачи по унификации языка были осуществлены им в кратчайшие сроки.

Концепция Караджича требовала от литераторов, язык которых, по его мнению, был испорчен образованием на чужом языке, отказа от предшествующей литературно-письменной традиции и предписывала им учиться родному языку исключительно у простого народа, речь которого рассматривалась им в качестве эталона правильности. Начиная реформу литературного языка, Караджич постулировал следующие положения : Сербский литературный язык следует отделить от церковно-славянского; От гибридного «славяно-сербского», изобилующего произвольными и непоследовательными употреблениями языковых единиц, необходимо вообще отказаться; Писатели должны опираться на чистую и неиспорченную речь сербского народа; Грамматику должно принять от земледельцев и пастухов; Речь простого народа сама по себе не «проста», «просты» только мысли, ибо то, что является высоким в «Илиаде» Гомера, не может быть простым в сербском языке; Сербские писатели не придерживаются народной речи, пытаются ее исправлять, чем и портят язык; Каждый писатель должен писать на своем диалекте, примером чему является античная Греция с ее мозаикой диалектных (=региональных) литератур; Каждый писатель должен иметь в языке постоянные правила, которыми он руководствуется. На формирование этих идей Караджича решающее влияние оказал Е. Копитар, сформулировавший в своих сочинениях большую их часть еще задолго до сербского реформатора165.

После раннего, революционного периода реформаторской деятельности Караджича начинается вторая, эволюционная фаза его языкотворческой деятельности, открывшаяся выходом «Сербского словаря» (1818) и переводом на «простой» язык Нового Завета (1819-1820)]66. За период, продолжавшийся с 1818 до 1864 года (год смерти В. Караджича), его язык претерпел меньше изменений, чем за предшествующие пять лет167, но те инновации, которые он внес в этот период, превратили избранный им идиом в удобный и архиважный инструмент общения территориально разбросанного сербского этноса.

Текст перевода Нового Завета с церковнославянского языка на сербский был завершен Караджичем всего за шесть месяцев. Он работал над ним в Вене, вернувшись из поездки в Россию, с сентября 1819 г. по июнь 1820 г. Вук гордился этим трудом, понимал значимость предпринятого эксперимента, и никогда, ни при каких обстоятельствах не отказывался от намерения опубликовать перевод, дабы смягчить пыл критики бесчисленных оппонентов «простонародного» языка.

Между годами завершения перевода Нового Завета (1819-1820) и его первого издания (1847) Караджич предпринял несколько «промежуточных» безуспешных попыток издать свой труд. Каждый шанс, обещавший публикацию, заставлял его вновь и вновь обращаться к работе над текстом перевода, чтобы привести его в соответствие с рекомендациями потенциального издателя. Сохранилось, по крайней мере, четыре рукописи этого перевода (некоторые со следами правки Караджича), позволяющие проследить эволюцию текста. Изменения, внесенные Караджичем, убедительно показывают развитие его собственных взглядов на литературный язык и постепенное приближение к пониманию сущности и специфики данного феномена. Отметим главные фонетические нововведения в печатном тексте Нового Завета (1847), способствовавшие совершенствованию системы нового литературного языка.

Использование синтаксических средств для передачи семантики русских отвлеченных существительных (в сербском переводе Дж. Даничича)

Для изучения особенностей развития словарного состава современного сербского литературного языка в разные периоды его формирования и функционирования ценным источником языкового материала является сербская переводная литература. Подбирая средства выражения для передачи иностранного текста (или чужого культурного кода), сербский переводчик, во-первых, способствовал совершенствованию выразительных средств народного языка, ускоряя процесс его становления как литературного со всеми присущими ему функциями, которые в сравнении с языком народным «значительно более развиты и более строго разграничены»350. Во-вторых, он невольно фиксировал состояние используемой им языковой нормы, оставляя важное свидетельство о ее качестве. Особенно ценный материал содержат первые переводы на «простой» язык научных трудов русских авторов, фиксирующие словарный состав почти аутентичного народного языка и позволяющие сравнить один и тот же текст, переданный номинативными средствами двух близкородственных, но в то же время типологически разных литературных языков. Среди таких переводов на народный язык в одном ряду с «Новым Заветом» В. Караджича (1847) стоит перевод Дж. Даничича «История сербского народа» (1858) — научного труда известного русского слависта А. А. Майкова . Перевод Даничича содержит языковые особенности, заслуживающие специального изучения историков сербского литературного языка, особенно лексикологов и ономасиологов. Таковыми, в частности, являются способы и средства передачи им семантики русских отвлеченных существительных.

В языкознании различаются две концепции, получившие распространение в то время: концепция культивированнтого (классического) языка, с одной стороны, и концепция народного языка, с другой352. Приверженцами и проводниками последней были сербские возрожденцы — Вук Караджич и Дж. Даничич. Как известно, сербский литературный язык караджичевского типа отличают отказ от предшествующей книжно-письменной традиции (восходящей к Кирилло-Мефодиевскому переводу Священного Писания) и кодификация устной диалектной речи. Русский литературный язык, напротив, формировался в атмосфере бережного отношения к «святой старине», которая, несмотря ни на что поддерживалась и культивировалась столетиями. Установка на определенную культуру нашла свое выражение в номинативных средствах сравниваемых языков, представляющих одну из семиотических систем «своей» культуры. Являясь неотъемлемой частью и продуктом народной культуры, имея до середины XIX в. только устную форму выражения (если не считать отдельные нерегулярные фиксации народной речи в более ранние периоды), сербский язык столетиями функционировал как бытовой язык, средство коммуникации преимущественно сельского населения. Развитие языковых средств в нем почти всецело было подчинено выполнению главной и единственной функции — коммуникативной и при случае — эстетической, игравшей в данном регионе несколько большую роль в сравнении с языками других славянских народов. Однако в специальных выразительных средствах сербский народный язык был ограничен и обладал лишь рядом немногочисленных лексических групп. Обратившись к переводу научного труда историка и языковеда А.А. Майкова на «простой» язык, Дж. Даничич взял на себя сложнейшую задачу — передать содержание русского научного текста с помощью средств и приемов народного языка, т. е. перевести его с одного культурного кода на другой, отличающийся от русского не только ментальной спецификой, но и соотнесенностью с семиотической системой другой ступени иерархической лестницы культурных стратов — начальной353.

Несовпадение сопоставляемых культурных кодов особенно отчетливо проявилось в составе и структуре номинативных единиц с отвлеченным значением. Даничич должен был, с одной стороны, сохранить «дух» народного языка (т.е. не нарушить специфический культурный код), и, в то же время, наиболее точно передать значение многочисленных русских отвлеченных существительных, являющихся неотъемлемой частью словарного состава развитого литературного языка.

Известно, какую важную роль в процессе формирования литературного языка играет сознательный фактор. Реформа Вука Караджича была поддержана и продолжена его выдающимся приверженцем и последователем Дж. Даничичем. Воздействие этих личностей на социолингвистический процесс осуществлялось путем реализации определенной концепции литературного языка. Их реформаторская деятельность разворачивается в первые две трети XIX в., когда возник или претерпел значительные преобразования ряд славянских литературных языков. В процессе языкового возрождения чрезвычайно важную роль сыграли многие выдающиеся личности — И. Добровский, Й. Юнгман, Л. Штур, Б. Шулек, М. Чоп, на сербской почве — просветитель Д. Обрадович и др. В процессе языкового возрождения особенно большое внимание уделялось обогащению и совершенствованию выразительных средств литературных языков. Образцы индивидуального словотворчества, кальки, заимствования и т. д., вводимые возрожденцами, способствовали созданию целых пластов новой лексики, расширявшей функциональные возможности молодых «стандартов». В XIX в. новой лексикой изобиловали славянские периодические издания, переводы, учебная, научно-популярная и художественная литература, административные акты на родном языке, двуязычные и толковые словари. При этом возрожденцы славянских стран не акцентировали внимания на противопоставлении речи городских культурных центров и сельских населенных пунктов. Естественным образом их культурным и эстетическим запросам отвечала речь городского населения.

Похожие диссертации на Отвлеченная лексика в сербском литературном языке в начальный период его формирования

Педагогическая лексика украинского языкаРазумейко, Мария Станиславовна

Предметно-бытовая лексика чешского и русского языков в ономасиологическом аспектеде Менезеш Ольга Юрьевна

Особенности исторического развития лексики чешского и словацкого языков Тугушева Разия Хасановна

Лексика народной метеорологии в славянских языкахКондратенко, Михаил Михайлович

Экзотическая лексика в современном украинском литературном языкеПавлученко, Ольга Андреевна

Болгарский язык в Украине: проблема функционирования и развития лексикиСтоянов, Иван Андреевич

Славяно-скандинавские контакты периода христианизации : По данным языкаУспенский Федор Борисович

Становление русской юридической терминологии в начальный период формирования национального языкаБлагова Надежда Георгиевна

Формирование и функционирование тюрко-татарского литературного языка периода Золотой Орды Нуриева Фануза Шакуровна

Основные свойства и тенденции формирования специальной лексики языка средств массовой информации конца XX - начала XXI вв.Круглова Алла Викторовна